– Что это?
   – Это джаз. Ты никогда не слышала?
   – Нет.
   – А что, у вас там нет музыки?
   – Есть. Но у нас только эти… Брамс, Шопен, Моцарт… А это… Ой!.. Ой, как хорошо-то!.. Ой!.. – И ее тело, словно само собой, стало вибрировать в такт музыке и даже слегка взлетать над стулом.
   Но Пачевский успел схватить ее за плечи, прижать к сиденью.
   Тут из-за соседних столиков несколько пар вышли танцевать, Ангел посмотрела на них… присмотрелась… а затем вскочила и потащила Пачевского:
   – Идем! Идем! Я тоже так хочу!
   – Только не летать! – предупредил он ее.
   – Хорошо, я постараюсь…
   Подойдя к танцующим, она еще пару секунд присматривалась к их движениям, затем стала осторожно копировать, а затем…
   Кто-то из музыкантов тут же обратил внимание на идеальную – в такт музыке – пластику и легкость движений ее тела, на синхронную пульсацию ее тела под каждый звук их инструментов. И поддал темп, и повел ее своей музыкой…
   А вслед за ним и остальные музыканты стали играть как бы только ей…
   И она совершенно отдалась этой музыке, да с таким сексапилом, что к Пачевскому подошел метрдотель, прошептал на ухо:
   – Мне кажется, вам пора в экспедицию. Всего сто баксов.
   Пачевский посмотрел на оранжевый вертолет.
   – А что? Эта штука летает? В натуре?
   – И еще как! – заверил его метрдотель. – Женщины обожают.
   Пачевский достал из кармана бумажник, отдал метрдотелю стодолларовую купюру, и тот радушным жестом показал на вертолет, на трапе которого уже стояли пилот и стюардесса в голубой аэрофлотской форме.
   Пачевский взял Ангела за руку и повел к вертолету.
   – Ага! – сказала она с восторгом. – Мы полетим? Я ж тебе говорила!
   По короткому трапу они поднялись в вертолет, пилот ушел в свою кабину, а в салоне стюардесса задраила иллюминаторы, показала им на широкий диван и бар с напитками и удалилась, задраив дверь.
   Но музыка продолжала звучать, и одновременно пилот объявил по радио:
   – Приготовиться к взлету! Принять по сто грамм!
   Пачевский с усмешкой налил себе и Ангелу.
   Вертолет задрожал, наполнился шумом двигателя.
   – Начинаю отсчет! – сообщил по радио голос пилота. – Десять!.. Девять!.. Восемь!.. Принять еще по сто грамм!..
   Пачевский и Ангел выпили.
   – Семь!.. Шесть!.. Пять! – продолжал голос по радио. – Вертолет испытывает перегрузки, сбросьте одежду!..
   Ангел с Небес послушно, как ребенок, сняла платье.
   – Четыре!.. Три!.. Два!.. Всю одежду! Всю!.. Старт!..
   И Ангел с Небес действительно взмыла в воздух, словно в невесомости.
   – Мы летим! Мы летим! – радостно закричала она. – О, мужчина!
   И спикировала на диван, прямо Пачевскому на колени…
   А вертолет вдруг действительно взлетел – да, к изумлению и ужасу всех остальных посетителей ресторана, он вдруг налился золотисто-огненным свечением и, проломив крышу ресторана, воспарил в московское небо.
 
   Конвейер в типографии продолжал печатать левые тиражи – «Жаркие ночи», «Секс после 50», «Кулинарные секреты голливудских звезд»…
   И фургон с надписью «КНИГИ» продолжал колесить по Москве…
   И Пачевский днем собирал «левую» выручку…
   По ночам занимался любовью то с женой, то с Ангелом с Небес, а то одновременно с обеими…
   И еще на теннис начал ходить…
 
   Но кое-кто заметил потертый портфель Пачевского.
   И однажды – ближе к вечеру, когда Пачевский снял выручку с последней точки у метро «Беговая» и шел – буквально 10 шагов – до своего фургона, какой-то парень вдруг сбоку упал ему под ноги, а второй – на бегу – толкнул в спину. Пачевский упал, и тут же третий парень, пробегая, рванул портфель из его руки.
   Конечно, это был примитивный прием, веками отработанный всеми уголовниками мира.
   Но с Пачевским у них вышла накладка.
   Потому что любой, даже профессиональный, инкассатор легко расстается с деньгами, поскольку эти деньги – чужие.
   Но со своими деньгами – извините!
   Пачевский, даже грохнувшись на асфальт, портфель не выпустил. И тогда все трое парней стали бить его и вырывать портфель, говоря сквозь зубы:
   – Отдай!
   – Отдавай портфель, сука!
   – Быстро отдавай! Убьем!..
   И убили бы (а чего там!), если бы не странная худенькая женщина, которая вдруг взялась неизвестно откуда, чуть ли не из воздуха соткалась. Фурией – да что там фурией! – бешеной пантерой она налетела на грабителей и стала лупить их не хуже знаменитых китайских кунфуисток и каратисток, делая при этом совершенно немыслимые кульбиты.
   Конечно, трое крутых парней тоже вмазали ей (и не раз!), но изумленные прохожие видели своими глазами, как она рубилась с ними, словно супервумен, а некоторые из свидетелей потом утверждали, что даже слышали, как она рычала:
   – Это мой мужчина! Мой! Я вам за него глотки перегрызу!..
   И перегрызла бы, если бы не милиция. Но при первых звуках милицейской сирены грабители прыснули в разные стороны и сбежали, а спасительница Пачевского вдруг исчезла в воздухе столь же внезапно, как появилась.
   Окровавленный Пачевский поднялся с земли и, прихрамывая и держа двумя руками спасенный портфель, пошел к фургону…
 
   Впрочем, этот маленький инцидент никак не отразился на общем ходе нашей правдивой истории. Через пару дней Пачевский был снова в порядке, снова колесил по Москве с левыми и правыми тиражами, снова играл в теннис, бегал по утрам в парке «Сокольники» и даже заглядывался там на молоденьких болонок – тьфу, простите, на молоденьких блондинок, хозяек этих болонок…
   А дома, после душа, втягивая живот, он с гордостью смотрел на себя в зеркало в фас и профиль – он похудел, окреп, помолодел…
   И выглянул из санузла:
   – Ангелина!
   – Что, милый? – сказала она через плечо, сидя за кухонным столом и строча на швейной машине какое-то белое одеяние. – Я не Ангелина.
   – А кто?
   – Я Ангел с Небес.
   – Ладно, Ангел, а Шура где, жена?
   – Ушла в магазин.
   – Тогда ты! Подай мне тапки.
   – Минутку, я занята…
   – Какой, блин, минутку?! Я тут мокрый стою!
   Она словно обмерла – перестала строчить, медленно повернула к нему свое ангельское лицо, и вдруг ее небесно-голубые глаза наполнились слезами, и она, закрыв лицо руками, стала рыдать, совсем как ребенок.
   – Эй, в чем дело?
   Но она, отвернувшись, продолжала рыдать.
   Навернув полотенце на пояс, он подошел к ней, тронул за плечо:
   – Эй, что случилось?
   Но она резко отстранилась и сказала, рыдая:
   – Все! Все! Я улетаю! Я не могу так больше!
   Он попытался обнять ее:
   – Куда ты улетаешь, глупая?!
   – Не прикасайся ко мне! Все! Все! Прощай! – И она стала бегать по квартире и судорожно швырять в свою сумку какую-то косметику, бижутерию.
   – Ну подожди! Подожди! В чем дело?
   – Ни в чем! Ты мне нагрубил! Ты меня обидел! Прощай навсегда! – И она взвилась в воздух, воспарила под потолок.
   Он подпрыгнул за ней, пытаясь поймать, но она зависла под потолком горизонтально – так, что он был не в силах ее достать. И стала словно проваливаться сквозь потолок.
   – Эй! – закричал он испуганно. – Постой! Не улетай! Ангел!..
   – Нет! – жестко сказала она, уже наполовину исчезнув в потолке. – Я улетаю! Ты мне нагрубил!
   Он брякнулся на колени и простер к ней руки:
   – Прости! Я не хотел! Честное слово! Я извиняюсь! Ну, прости! Ну пожалуйста!
   Она чуть снизилась:
   – Мужчина, ты меня обидел!
   – Я больше не буду, клянусь!
   Она опустилась еще чуть-чуть и теперь висела в воздухе, словно юная еврейка на картине Шагала.
   – Я тебе не верю!
   – Верь мне! Честное слово! Я не хотел!
   Она снизилась еще, сказала со слезами:
   – Это было грубо, мужчина…
   Он дотянулся до нее, схватил ее, обнял, стал целовать и завалил в кровать.
   Она сопротивлялась, уклоняясь от его поцелуев:
   – Нет! Не смей! Я не хочу! Нет!..
   Но он уже сорвал полотенце с чресел своих и…
 
   Позже, бессильно лежа на его плече, она тихо шептала:
   – Мне было так хорошо… Мужчина, я тебя люблю. Пожалуйста, не обижай меня. Никогда не обижай, ладно?
   – Ладно.
   – Ты обещаешь? Если ты еще раз меня обидишь, я не смогу летать.
   Он удивился:
   – Как это? Почему?
   – Потому что ангелам вообще нельзя на вашу землю. Здесь такая атмосфера! И такая грубость. Мне тут очень трудно. Не обижай меня, ладно?
   – Хорошо. Но и ты… Так нельзя – чуть что, сразу в слезы. Может, ты беременна?
   – Нет еще.
   – Откуда ты знаешь?
   – Я знаю.
   – Ладно. А теперь… Пожалуйста, исчезни – счас Шура придет, мы с ней в деревню едем.
   – В какую деревню? Зачем?
   – За детьми. Они у Шуриных предков, а через неделю им в школу, первое сентября. Встаем.
   – Поцелуй меня…
   Он поцеловал.
   – Еще!
   Из прихожей послышался скрип ключа в двери. Он испугался:
   – Все, все! Исчезни! Шура идет!
   – Нет, поцелуй!
   Он поцеловал ее и поспешно встал, а она сказала:
   – Я тоже хочу в деревню.
   Он удивленно повернулся:
   – А тебе-то зачем?
   И увидел, как она медленно уплывает вверх, растворяясь в воздухе под потолком.
   Но – запоздало: Шура с пластиковыми сумками «Седьмого континента» уже на пороге и, изумленно глядя в потолок, испуганно хлопает глазами:
   – Что это?.. Что это было?..
   – Где? – сказал Пачевский.
   – Ну вот, в воздухе! Только что…
   Он пожал плечами:
   – Что там могло быть? Тебе померещилось… – И, навернув полотенце на бедра, прошел мимо нее на кухню.
   Шура, хлопая глазами, смотрела на потолок, потом – вслед своему мужу, снова на потолок над кроватью и снова Пачевскому вслед. Затем, закрыв глаза и стряхивая наваждение, потрясла головой.
 
   Церковный звон остановил ее посреди бульвара. Она замерла как вкопанная, слушая его, и зачарованно пошла на эти звуки – пошла, не обращая внимания на поток авто, на красные светофоры… Гудели машины, визжали тормоза, орали водители, а она шла, не слыша и не видя их, шла словно по воздуху или как привидение… И пришла к храму Христа Спасителя. И вошла в него. И все той же зачарованной походкой, словно на магнит, уверенно свернула в зал, где с небольшой иконы глянул на нее Николай Угодник.
   Подойдя к иконе, она остановилась, посмотрела ему в глаза. Помолчала, а потом вдруг сказала негромко:
   – Коля, так вот ты, оказывается, где!
   Николай на иконе как-то странно заерзал плечами и спросил:
   – А в чем дело?
   – Ты мне можешь помочь?
   – Я не помощник, я угодник. А в чем дело-то?
   – Ты можешь выйти?
   – Зачем?
   – Поговорить нужно. Выйди на пару минут.
   Николай посмотрел по сторонам, оглянулся себе за спину. Но никого не было ни в зале, где висела икона, ни, видимо, за его спиной.
   – Ладно, – сказал он. – На пару минут.
   И вышел из иконы.
   Минуту спустя Николай, разминая затекшие плечи и шею, шел по набережной Москвы-реки, а она шла рядом и говорила со слезами на глазах:
   – Я не знаю, что с этим делать, Коля! Почему он смотрит на других баб? Ведь я… Я же ангел, настоящий ангел!
   – Не плачь. Перестань…
   – Нет, ты скажи, что ему нужно? Я самая лучшая! А он все равно… Ты можешь на него повлиять?
   – Нет, не могу.
   – Но почему?!
   – Это не моя тема.
   – Как? Что значит не твоя тема?
   – Это у тебя претензии к Главному программисту. Он сотворил мужские и женские программы. Вы, бабы, живете любовью, а мужики – телом. Такие программы. Я не имею права вмешиваться.
   – И ничего нельзя изменить?
   Николай молчал.
   – А если… – сказала она. – Если я пойду к Нему?
   – К Творцу, что ли?
   – Ну…
   – Не советую. У Него таких жалоб знаешь сколько! За тысячи-то лет…
 
   В вагоне электрички поминутно хлопала входная, из тамбура, дверь и очередной разносчик «тысячи мелочей» громогласно объявлял:
   – Вниманию пассажиров предлагается! Уникальное средство от комаров, всего тридцать рублей за флакон! Надувные шары – разноцветные, в виде сердца, золотой рыбки и фаллоса. А также липкие ленты от мух, удобрения «Волшебный рост» для сада и огорода, средство от перхоти и стимулятор мужской потенции «Вечный зов»…
   Сидя с женой в другом конце вагона, Пачевский через головы пассажиров увидел, как Ангел с Небес стала набирать у продавца весь ассортимент и усиленно махать ему, Пачевскому, рукой – звала к себе. Благо Шура, жена Пачевского, сидела к ней затылком. Пачевский наклонился к Шуре и сказал:
   – Я в туалет, это в соседнем вагоне…
   И ушел по проходу в конец вагона, молча и на ходу выдернул Ангела в тамбур. А в тамбуре недовольно сказал:
   – Ты с ума сошла? Что ты набираешь?
   – Ты не понимаешь, – сказала она. – У нас там ничего этого нет.
   – Где «там»?
   – Ну там. – Она показала вверх.
   – А ты уже собираешься отчалить? Туда?
   – Конечно. Ты меня все равно не любишь.
   Он вздохнул:
   – Начинается! – И сменил тему: – А на хрена там шары?
   – Что значит «на хрена»? – удивилась она. – У меня же там дети! Я все украшу, будет красиво!
   – Фаллосами?
   – Почему? Не только. Смотри: тут золотые рыбки, сердце…
   – А «Волшебный рост»? Это не для детей!
   – Я знаю. Это для моих цветов.
   – А «Вечный зов»?
   – Для тебя. Дай мне еще немножко денег…
   Электричка, грохоча по мосту, пересекла какую-то речку, и в вагон, где сидели – в разных концах – Ангел и Пачевские, вошла молодая нищенка с грудным ребенком на руках и девятилетней веснушчатой дочкой, которая одной рукой держала мать за рукав, а другой, выставленной вперед, просила подаяние.
   Ангел, потрясенная, словно окаменела, глядя на них.
   А они молча, без единого слова, шли по проходу, и только изредка что-то ложилось в протянутую ладошку девочки, и тогда она кланялась своей русой головкой и тихо говорила:
   – Спасибо, извините… Спасибо, извините…
   Ангел как завороженная встала и пошла за ними, но тут снова клацнула тяжелая раздвижная дверь, и в вагон вошел слепой нищий. Привычно начав: «Люди добрые, помогите слепому Христа ради!», он двинулся по проходу, постукивая палкой перед собой. И вдруг… И вдруг замер, обратив лицо и слепые глаза на нее, на Ангела.
   – Люди! Люди!!! – завопил он вдруг. – Я вижу ангела! Я вижу ангела!!!
   И брякнулся на колени, отбросив палку.
   – Ангел! Излечи! Ангел!!! – И пополз к ней на коленях, вопя в полный голос: – Исцели слепого!
   – Встань, – сказала ему Ангел с Небес.
   – Нет, не встану, пока не исцелишь! Исцели меня, ангел небесный! Сотвори чудо!
   Она протянула к нему руку, погладила по голове:
   – Плачь. Плачь, я сказала!.. Видишь? Не умеешь плакать. Иди! Когда выплачешь зло, по которому ослеп, тогда исцелишься. Любовью и молитвой исцелишься. Понял?
 
   – Пас! Серега, пас!
   – Бей! Бей, Валера!..
   На пустыре за деревней пацаны играли в футбол. Двенадцати– и одиннадцатилетние братья-погодки Сергей и Валерий явно выделялись среди них какой-то особой мужской статью, напористостью и просветленной чистотой иконописных лиц.
   – Боже мой, как выросли! – почти испуганно сказала Шура Пачевскому, стоя с ним на краю пустыря и глядя на сыновей, летящих с мячом к воротам.
   Пачевский и сам залюбовался ими, а Ангел с Небес, стоя у него за спиной, произнесла негромко:
   – Ну вот. Теперь я все понимаю.
   Он повернулся к ней:
   – Что ты понимаешь?
   – Почему я выбрала тебя.
   – Почему?
   – А ты сам не видишь? У тебя божественный набор хромосом.
 
   В лесу стучал дятел – гулко и быстро, словно морзянкой. И паутина на сосне чуть дрожала от этого стука – словно струны у арфы. И в резной, как на картинах Куинджи, тени прятались и пели цикады и птицы. А из солнечных пятен в тень и обратно перелетали белые бабочки. И тихо шелестел по гальке неглубокий прозрачный ручей…
   Сыновья Пачевского, его жена Шура и ее родители разбрелись по лесу, собирая грибы.
   А Пачевский свернул на какую-то тропу и пошел по ней, любуясь своим Ангелом с Небес.
   В легоньком платьице и с венком из полевых цветов на голове, она буквально порхала впереди него.
   – Боже мой! Господи! – взмахивала она руками и взмывала на них высоко в воздух, под самые ветки дубов и берез. – Как же тут хорошо! Наконец я снова могу летать! А воздух! Боже мой, какой тут воздух! За такой воздух с вас нужно брать налог, честное слово!
   – Замолчи! А то в Кремле если услышат…
   – Нет, правда. – Она приземлилась рядом с ним на какой-то пригорок, упала в траву и раскинула руки. – Я умирала в Москве, умирала! А тут…
   Он прилег рядом с ней.
   Она перевернулась на живот и положила свой подбородок ему на грудь.
   – Мне так тяжело в Москве! Эта атмосфера меня просто давит! Наверное, поэтому у меня там ничего не получалось. Но теперь…
   – Что у тебя не получалось?
   – Глупый! Как ты не понимаешь? – И ее рука медленно поползла по его груди вниз, к его животу и еще дальше.
   Он испугался:
   – Не смей! Нам пора домой, на поезд.
   – К черту поезд! Мы не поедем в Москву, там что-то плохое случится… – И она расстегнула ремень на его брюках.
   – Не нужно! Тут люди вокруг!
   – Никого тут нет, не бойся.
   – Подожди!
   – Нет, я не могу больше ждать. Я хочу такого сына, как у тебя. И даже двух.
   И склонилась к его чреслам.
   Бессильно закрывая глаза, он опять застонал от вожделения и истомы:
   – О-о!.. О Боже… И в оранжево-солнечном окоеме расплылись и закачались над ними деревья, и взлетели они над планетой Земля, окрашенной золотисто-огненным сиянием, и зазвучало в воздухе голосом Луи Армстронга:
 
When a little blue bird,
Who has never said a word,
Starts to sing: «Spring! Spring!..»
 
 
Когда крохотная птичка,
Которая никогда не поет,
Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»,
И когда голубой колокольчик
Даже в глубине ущелья
Начинает звенеть: «Динь! Динь!»,
Это значит: природа
Просто приказывает нам
Влюбиться, о да, влюбиться!
 
 
И тогда птицы делают это!
И пчелы делают это!
И даже необразованные мошки делают это!
Так давай же займемся этим!
Давай любовью займемся, детка!
 
   И в лесу – действительно! – и птицы, и пчелы, и даже необразованные мошки делали это. А на лесном пригорке, нет, не на пригорке, а в заоблачной выси, в раю – под песню Армстронга – делали это Пачевский и Ангел с Небес. И не было в этом ни пошлости, ни порнухи, а были только природная красота и райская изысканность… Где-то вдали гудела и проносилась электричка, а божественный Армстронг продолжал:
 
В Испании даже баски делают это!
И латыши, и литовцы делают это!
Так давай же займемся этим!
Давай любовью займемся, детка!
 
 
Все голландцы в Амстердаме делают это!
Не говоря уже о финнах!
Так давай же займемся этим!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
 
 
Все романтические морские губки делают это!
Моллюски на морском дне делают это!
Даже ленивые медузы делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
 
 
Угри и электрические скаты делают это!
Золотые рыбки делают это!
Даже черви, прости меня Боже, делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
 
   Черные «ауди» и «мерседесы» с мигалками и депутатскими номерами один за другим подъезжали к Государственной думе. Загорелые народные избранники в сопровождении шустрых помощников выходили из машин навстречу десяткам телекамер и степенно проходили в здание, где предъявляли вахтерам свои мандаты. Телекомментаторы, стоя у камер, вели прямой репортаж: – Наши камеры установлены перед Государственной думой, которая собралась после летнего отпуска. Депутатам предстоит рассмотреть госбюджет на следующий год и расходы на оборону и вооружение. Впервые после развала СССР это самые высокие статьи… Поднимаясь по широкой мраморной лестнице, депутаты на ходу здоровались друг с другом и стекались к залу заседаний. У дверей зала стояла еще одна охрана, депутаты в очередной раз предъявляли свои депутатские «корочки» и проходили в зал. Рассаживались в кресла… Обменивались рукопожатиями… Листали тома госбюджета, которые лежали на столиках у каждого из них… Спикер занял свое место в президиуме, звякнул колокольчиком и нагнулся к микрофону: – Господа депутаты! Прошу тишины! У нас много работы! Гул в зале утих, депутаты осели в свои депутатские кресла.
   – Ну что ж… – сказал спикер. – Все в сборе? Это хорошо. Здравствуйте. Очередную сессию работы Государственной думы Российской Федерации объявляю открытой! Сейчас мой вице-спикер огласит…
   Но крупная дама с «химией» на голове, собравшаяся что-то огласить, не успела подняться со своего кресла.
   Потому что в этот момент что-то зашуршало и зашелестело под потолком зала заседания, все депутаты изумленно задрали головы, да так и застыли с распахнутыми от оторопи ртами.
   Там, под потолком, некое неземное существо в белом одеянии, с распахнутыми, как крылья, руками и с золотистым нимбом вокруг головы плавно облетало огромную люстру, медленно снижаясь, ширя свои круги над залом и пристально вглядываясь с высоты в каждого депутата.
   Позже эти депутаты утверждали, что на них воздействовало не столько парение этого существа – в конце концов, в цирке можно увидеть и не такие трюки, – а какое-то иное, телепатическое, что ли, излучение или свечение, исходившее от нимба этого Ангела.
   А в том, что это именно Ангел, а не цирковая гимнастка, никто из них даже не усомнился, тем паче что существо это было, во-первых, какой-то неземной красоты и женственности, а во-вторых, оно или, точнее, Она спланировала на трибуну, уселась на ней верхом и сказала внятным человеческим голосом:
   – Здравствуйте, господа российские думцы и думки! Я Ангел и явлена вам с посланием Оттуда! Мне велено сообщить вам последнее предупреждение! Ваш народ стоит на грани гибели. Если вы немедля не примете чрезвычайные законы, он канет в Лету, как канули в нее филистимляне, канаане и другие народы, ослушавшиеся Гласа Небес. Посмотрите на себя…
   С этими словами Ангел опять взмыла в воздух и низко поплыла над залом, говоря так, словно вещала каждому почти интимно:
   – Да, посмотрите на себя! Вас тут четыреста мужчин, но только три процента из вас настоящие мужчины, способные плодиться. А ведь вы избранные, вы имеете депутатское питание, два месяца отпуска на любых курортах и многие другие привилегии. А что же делается в остальной стране?! Вот статистика… – И она вдруг стала выбрасывать из своих рукавов какие-то листовки, возносясь все выше над залом. – У вас дети просят подаяние! У вас почти миллион сирот! У вас из новорожденных только пять процентов здоровы. Пять процентов! Так какие же расходы на оборону вы можете тут обсуждать, если здоровье ваших женщин и детей в смертельной опасности! Кого вы будете защищать вашими танками и ракетами, если на ваших улицах вообще нет беременных?! Быть беременной у вас чуть ли не стыдно! В других странах женщины гордятся беременностью и ходят пузом вперед, ведь беременность – это милость Божья, ведь это Он сказал: плодитесь, размножайтесь! А вы? Вы плодитесь? Вы размножаетесь? – Она вознеслась под самый потолок, и ее голос обрел грозные ноты пророка, а нимб вокруг ее головы из золотого стал пурпурно-алым. – Я, Ангел с Небес, предупреждаю вас: если вы срочно, немедленно не примете закон о любви и материнстве и не сделаете заботу о материнстве главным – вы слышите? главным! – расходом вашего бюджета, вы пойдете в Ад! Все! Все пойдете! И либералы, и консерваторы! И демократы, и коммунисты! Вы слышали меня? Это было последнее предупреждение! Последнее… – И она растворилась в воздухе, как не было.
 
   «ЯВЛЕНИЕ АНГЕЛА РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ!» – с такими аршинными заголовками вышли назавтра все газеты. Но каждая из них по-своему цитировала пророческую речь этого Ангела, поскольку, когда депутаты и охрана Думы очнулись от наваждения и бросились искать видео или хотя бы аудиозаписи этого события, оказалось, что почему-то все микрофоны и телекамеры были в эти минуты отключены…
   Зато несколько именитых художников тут же приступили к созданию гигантского полотна в духе «Явления Христа народу», а самый знаменитый российский скульптор даже решил изваять этого Ангела, чтобы заменить этой монументальной фигурой памятник Карлу Марксу в Охотном Ряду.
 
   – А-а-а-а-а!!!
   Среди ночи истошный женский крик сорвал с постели разом и Пачевского, и его жену, и их детей-подростков.
   Но Пачевский все-таки успел на кухню раньше всех.
   И увидел бешено летающе-скачущую под потолком мышеловку, которая визжала голосом Ангела с Небес:
   – А-а-а-а-ай!.. Ай-яй-яй!.. Ой!..
   Тут подоспели Шура и дети и в ужасе, с открытыми ртами застыли в двери.
   А мышеловка несколько раз стукнулась об потолок и наконец брякнулась на пол.
   Шура отпрянула и, заикаясь, произнесла:
   – Ч-что… Что это?
   Пачевский пожал плечами:
   – Ничего. Мыши.
   – К-какие м-мыши?! – изумилась Шура. – Под потолком?
   – Ну, летучие мыши. Не знаешь? – сказал Пачевский.
   – Папа, она же орала! – сказал старший сын.
   – Не орала, а пищала. Мыши пищат. Идите спать, ребята. Спать! Спать!
   Дети сонно пожали плечами и ушли в гостиную на свою двухэтажную кровать, а Шура веником осторожно ткнула мышеловку.
   Но мышеловка уже никак не реагировала.
   Хотя рядом с ней на полу были капли алой крови.
   – Что это? – показала Шура на эту кровь.
   – Ну что это? – сказал Пачевский. – Кровь. От летучей мыши…
   Взяв мышеловку, он бросил ее в мусорное ведро под кухонной раковиной и – уже лежа в постели – сказал жене:
   – И прекрати ты ставить мышеловки! А то еще не то поймаешь!