Эфендиев Ильяс
Повесть о Сарыкейнек и Валехе
Ильяс Эфендиев
ПОВЕСТЬ О САРЫКЕЙНЕК И ВАЛЕХЕ
Перевод на русский - Э. Агаева
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
НАШИ ГЕРОИ ГОТОВЯТСЯ К СВАДЬБЕ,
И ДРУГИЕ СОБЫТИЯ
Валех
(Валех - мужское имя, означающее "восхищенный", "очарованный".)
...И снова, нагрузившись камнем-кубиком, по заснеженным горным дорогам направляемся мы к поселку, который строим. Моя машина, как всегда, впереди. Несусь, невзирая на подъемы-спуски, как птица. Э-э-э-х!
Знаю, мои друзья сейчас ворчат на меня. Особенно этот Толстяк Эльдар. Небось склонился над рулем и клянет меня на чем свет стоит.
А я, лихо заломив шапку, распеваю во все горло:
Как величава, как прекрасна ты,
Как ты нарядна, ай сэры кейнек!
Подобной не увидеть красоты,
Хоть обойти весь край, сэры кейнек!
(Перевод В. Кафарова.)
Сарыкейнек - это моя невеста. А песню про нее сложил сам ашуг Алескер. В своем ли я уме, спросите вы? Ведь ашуг Алескер давно уже покинул этот мир. Так-то оно так. Но вся шутка в том, что дед моей невесты ашуг Гусейн в молодости был у ашуга Алескера учеником. И однажды на свадьбе увидали они красавицу в желтом, как у иволги, одеянии, с грациозной поступью серны. И так поразила эта красавица сердце ашуга Алескера, что сочинил он про нее - сары кейнек (Сары кейнек - буквально: "желтая рубаха"; в другом значении - иволга.) - песню. И спел тут же на свадьбе, аккомпанируя себе на сазе. А когда много лет спустя у ашуга Гусейна родилась внучка, в память об учителе он и назвал ее Сарыкейнек. ..
Сарыкейнек - крановщица. Я - шофер. Мы строим поселок для шахтеров близлежащего железного рудника.
.. .То ли я приближаюсь к подъемному крану, на вершине которого сидит в своей башне, как в сказочном замке, ненаглядная Сарыкейнек, то ли кран сам катит мне навстречу... От рева моторов осыпается снег с придорожных дубов, эхо мечется в теснине ущелья. Все быстрее, быстрей!
Если мои товарищи и ворчат на меня из-за этой гонки, то скорее для вида. Ведь и они спешат: камень ждут на стройке.
Работа здесь кипит от зари до зари. На глазах растут жилые дома, а вместе с ними и надежды тех, кому не терпится получить наконец ключи от долгожданной квартиры. Людям надоело тесниться в общежитии, снимать угол в селах, находящихся далеко от стройки... Но едва ли кто ждет квартиру с большим нетерпением, чем мы с Сарыкейнек. Ведь у нас скоро свадьба!
Вот мы миновали последний поворот - дорога здесь проходит по самому краю пропасти, вот видны уже силуэт крана и фигурка Сарыкейнек - она, как всегда, беспокоится за меня и но чему-то больше всего боится именно за этот конечный участок трассы. Я вижу уже ее меховую шапку, она смотрит в мою сторону. Все ближе, ближе...
Каждая встреча с ней для меня не просто радость, а откровение. Как в сказке. Мы словно бы парим в голубом просторе неба, восседая на краешке легких облаков, окрашенных солнцем во все цвета радуги, блуждаем в снежной тиши зимнего леса, настраивающем душу на возвышенный лад. Каждый раз мы встречаемся с ней будто бы впервые. И влюбляемся друг в друга каждый раз заново.
А ведь познакомились мы ни много ни мало десять лет назад. Десять лет любим друг друга. Поначалу, в детстве, - как брат и сестра. Когда стали подростками - с затаенной пылкой стыдливостью, а потом... Потом любовь наша раскрылась как цветок.
...Одна за другой машины останавливаются под стрелой крана. Выскочив из кабины, я срываю с головы шапку и высоко-высоко подкидываю ее, словно хочу добросить до самой башни.
- Э-ге-гей! - кричу я, и эхо разносит мой голос по горам. - Здравствуй, о моя королева небес!
Сарыкейнек, вижу, улыбается и шутливо прикладывает палец к губам: тише-де, а то услышит див, прилетит и унесет меня в свой заколдованный замок, ищи-свищи тогда по всему белу свету! Эта игра повторяется у нас каждый день и не надоедает нам.
Рабочие споро наполняют камнем нависший над кузовом машины ковш, голова Сарыкейнек исчезает в башне. Щелчок. Стрела крана медленно плывет вверх. А несколько минут спустя так же торжественно и величаво следует обратно - за очередной ношей.
Ударили в рельс.
Сарыкейнек, ловко перебирая ногами по узкой лесенке крана, спускается вниз. Ее лицо разрумянилось - то ли от этой профессиональной ежедневной гимнастики, то ли от мороза.
Мы идем в столовую...
Заметив, что я нащупываю в кармане сигареты, движением фокусника Сарыкейнек извлекает из сумочки пачку "Золотого руна".
- На.
- Откуда?
- Забежала во время перерыва в магазин. Вижу - твои любимые...
- Взяла б побольше.
- А я и взяла много. Целых десять пачек. Мы оба проголодались, как волки, и с аппетитом навалились на столовский обед.
- Я и билеты в кино взяла.
- Умница. На какой сеанс?
- На первый. Успею, как ты думаешь, сбегать домой переодеться?
- Опоздаем...
Общежитие у нас маленькое, мест на всех не хватает. И потому Сарыкейнек снимает угол в доме старушки Гюллюбеим...
Зима здесь холодная. Снег лежит с ноября по май. Снежные обвалы иной раз перекрывают дорогу, и тогда мы в течение нескольких дней, а то и недель сидим отрезанные от всего мира. Клуба у нас пока нет. Кино крутят в одной из комнат управления. Но - голь на выдумку хитра - мы нашли место для свиданий.
- Пошли на скалу Амира?
- Пошли...
В нескольких сотнях метров от поселка к склону заросшей лесом горы приткнулась скала. Она козырьком выдавалась вперед, под нее не попадали снег, и дождь. Однажды летом уроженец здешних мест профессор Амир устроил тут угощение для друзей, и с тех пор скала эта стала называться скалой Амира. Уютно было здесь. В двух шагах по лесному ущелью текла речушка. Я пристроил к скале стены, вышло что-то вроде комнаты. То был наш с Сарыкейнек укромный уголок. Наш дом.
Едва оказавшись под его кровлей, мы крепко обнялись. От собранных с осени трав и горных цветов, которыми был устлан пол, поднимался резкий аромат. Я развел костер.
Сарыкейнек положила мне руку на плечо. Я потерся о ее руку колючей (не брился из-за аврала) щекой. Вздрогнув всем телом, она обхватила меня за шею и поцеловала в губы. Мое сердце гулко заколотилось, я прижался к ней, и мы упали на сухую, дурманяще пахнущую траву. Мы забыли обо всем на свете. Нас было двое на земле. Я и она.
Ах, как мы были счастливы в эти минуты в пещере при свете костра, зажженного, казалось, еще нашими далекими предками.., Те непреходящие мгновения были
как минуты вечности. Вечности Адама и Евы. Но - это надо оговорить сразу и со всей откровенностью - когда в один прекрасный день Адам в этой пещере у этого костра дал волю рукам, Ева отпрянула в сторону.
_ Смотри, - решительно сказала она, - если это повторится еще раз, ты не увидишь меня. Да, мы с тобою сироты, у нас нет никого на свете. Но пожениться мы с 'тобой должны так, как нам завещано предками. По закону... Поклянись мне в этом.
И я поклялся. Дал слово мужчины. Свадебную фату моя невеста считала священной.
Родители у нас обоих давно умерли, выросли мы оба в одном детском доме. Сарыкейнек скоро должно было исполниться восемнадцать, а мне шел девятнадцатый год. У нас никого не было на свете, но мы не унывали. После окончания средней школы приехали сюда, на стройку. Сами обручились. На заработанные деньги я купил настоящее обручальное кольцо и надел его на палец Сарыкейнек. А Сарыкейнек для меня купила дорогую рубашку, дюжину носовых платков и несколько пар красивых носков, галстук... Мы были теперь законными женихом и невестой.
...Костер догорал. Выбрав угли, мы высыпали на них купленные по дороге сюда каштаны. Началась "пальба". С деланным испугом Сарыкейнек пряталась при каждом "выстреле" за мою спину.
А потом мы ели печеные каштаны. Зола в догорающем костре источала ровный сухой жар, - считай, когда-то стояли в лесу высокие стройные деревья, в листве их пели птицы, потом деревья эти стали дровами, сложенными в костер, потом... Костер догорал, в пещере сгущались сумерки.
- А Джамал-муаллим сегодня сказал, чтобы мы готовились к свадьбе, прервала мои думы Сарыкейнек. - Двухкомнатная квартира на пятом этаже, говорит, ваша.- Сарыкейнек счастливо засмеялась. - Представляешь, спрашивает, отложили ли,мы деньги на свадьбу?
- А ты?
- Была б квартира, говорю. За остальным дело не станет.
- Джамал-муаллим - человек слова...
- А комнаты-то, комнаты....- радостно говорила Сарыкейнек. - Два окна на лес смотрят, два - на гору Муровдаг. Пятый этаж - самый лучший, не правда ли?
- А то! Ты ж привыкла на мир смотреть сверху, со своего крана, - сказал я и слегка щелкнул ее по кончику носа.
- Да ну тебя! - оттолкнула меня Сарыкейнек. - Сколько раз просила, не делай так!
Я расхохотался.
- А что делать? Что? - говорил я сквозь смех. - Коли нос у тебя вздернут, будто ты бросаешь вызов всем,..
- И пусть, - с нарочитой обидой отбивалась Сарыкейнек. - Не твое дело.
Притянув к себе, я поцеловал ее.
- Знаешь, - сказал я, помолчав, - меня самого так и тянет поговорить о нашей квартире. Да боюсь сглазить.
- Не каркай, - шаловливо шлепнула она меня по губам.
Не суеверны мы были, нет. Но когда заходил разговор о квартире, я чувствовал, как что-то поднимается в душе... Страх не страх, сомнения не сомнения. Беспокойство какое-то.
"Джамал-муаллим - это человек... да, всеми уважаемый, - повторял про себя. - Сказал - кончено. А все же..."
Джамал - это начальник строительства. Ему всего двадцать восемь лет, но мы называем его уважительно - муаллим.
- Подъем! - скомандовала Сарыкейнек. - До начала фильма двадцать минут.
Ссыпав остатки каштанов в карманы, мы вышли из "дворца". (Товарищи в шутку нарекли нашу пещеру высокоторжественно - "Зимний дворец Сарыкейнек и Валеха".)
Фильм оказался пустой.
- Давай сбежим, - предложила Сарыкейнек.
Мы вышли.
Снег усилился. Ничего не было видно. Только в отдалении, в стороне общежития, сквозь разыгравшуюся метель угадывался свет висевшей у входа мощной 500-свечовой лампы.
- Погуляем?
- Нет, мне пора, - сказала Сарыкейнек. - Гюллюбеим-хала ложится рано...
- Пошли, - взял я ее под руку.
- Ты с ребятами иди... Я сама...
- Да ты что? В такую погоду!
- Что мне сделается? - говорила Сарыкейнек, а по голосу чувствовалось: хотелось ей, ой, хотелось, чтобы я ее проводил. - Ничего не случится со мной, - продолжала она и лукаво спросила: - А если случится вдруг? Что ты сделаешь?
- Как это что? Или я не мужчина?! - обиделся я.
-- Пах-пах, мужчина! - рассмеялась Сарыкейнек и, словно извиняясь, взяла меня под руку. - Ну ладно, пошли. Мужчина...
Идти надо было через лес. Тропинку занесло снегом. Но мы хорошо знали дорогу.
- О чем я думаю... - прервала молчание Сарыкейнек. - Когда мы переедем в новую квартиру, давай и Гюллюбеим возьмем с собой. Мы так привыкли друг к другу. На новом месте мне будет ее не хватать. И тяжело оставлять ее одну.
- А сын? - напомнил я.
- Пять лет как уехал, и дело с концом. Даже писем не пишет.
- Сначала ты поговори с ней, - сказал я. - Ведь не одинокая она. Глядишь, еще обидится...
- Ага, - согласилась Сарыкейнек и преданно посмотрела мне в лицо. - Какой ты у меня хороший...
- Если согласится, я не против!
- Будет чудесно, правда? Старый человек в доме нужен... А когда у нас с тобой маленькие пойдут, то... - Не договорив, Сарыкейнек с нежностью прижалась ко мне.
Лес кончился, мы вошли в село.
Гюллюбеим-хала жила в простом крестьянском доме с двумя комнатами. В. середине одной из них находилась жаровня. Два подслеповатых окна смотрели на улицу, а задняя глухая стена дома приткнулась к горе. В одной комнате жили Гюллюбеим с Сарыкейнек, а другая служила кладовкой.
Поднявшись на шаткое крылечко, мы постучали.
- А-а, зятек пожаловал! Входи, сделай милость! - запела старушка, открывая дверь.
Голая электрическая лампочка, свисавшая с потолка, освещала скромное убранство комнаты.
Я снял сапоги и сел на край старого выцветшего ковра, против жаровни. В доме Гюллюбеим-халы была пара стульев, но я любил сидеть на полу, подобрав ноги, как сидели испокон веков наши предки, коротая долгие снежные зимние вечера за неторопливой беседой у огня,
Не знаю почему, - быть может, потому, что я сирота, мне так мило духовное родство с теми, кто жил на этой земле много лет назад. Я сижу у огня и остро, до боли в сердце представляю себя в кругу этих мужественных и немногословных своих сородичей. Почему-то мне кажется, что я чем-то обязательно должен быть похож на них. Во всяком случае, когда я вскакиваю на спину жеребца и скачу так, что только ветер свистит в ушах, или когда выбиваю 50 очков из пятидесяти в передвижном тире в райцентре - стрельбой, как и борьбой, я увлекаюсь давно, - в такие минуты сердце мое переполняется гордостью. И я искренне считаю себя прямым потомком отважных своих дедов. Хотя...
- Каждому времени свое, - глубокомысленно изрек однажды Сарвар, он был на несколько лет старше нас и нет-нет да и учил нас уму-разуму. - Физическая сила, храбрость - что в наш деловой век? Ничто. Тьфу!.. На собрании начальство покритиковать - вот сейчас верх храбрости!
- И то верно. Какую отвагу может проявить в наше время, скажем, шофер? говорил Придира Зейнал, который редко когда с кем соглашался, а когда сердился, то краснел как индюк. До самой шеи.
Потрескивали дрова в жаровне. Тихо пел вычищенный до блеска, как и все в доме Гюллюбеим, самовар.
Сарыкейнек, стоя перед зеркалом, расчесывала свои черные, достающие до пояса волосы, и облегающий тело свитер очень шел к ее ладной фигуре.
- Пах-пах! Вы только посмотрите, что за невеста у нас. Загляденье! воскликнула Гюллюбеим-хала, внося в комнату большой поднос.
Сарыкейнек покраснела пунцово, отчего похорошела еще больше.
Ловко подхватив поднос, она опустилась на колени у самовара, стала разливать чай.
- Есть ли что приятнее чая, который разливает такая хозяйка? - продолжала старушка.
- Хозяйка, где уж там. Без своего угла, - вздохнул я.
- Не горюй, - рассмеялась Гюллюбеим-хала. - Не сегодня завтра ваш дом будет готов. Сыграете свадьбу, И старая Гюллюбеим напляшется досыта!
- А потом останется жить с нами, - продолжила за нее Сарыкейнек и стрельнула в мою сторону глазами.
Но старушка только улыбнулась в ответ. Ничего не сказала.
- Нет, мы серьезно, - поддержал я разговор.- Мы с Сарыкейнек решили, что без вас нам никак нельзя на новой квартире. Мы вас забираем с собой.
- Ах, какие вы быстрые, - сказала Гюллюбеим-хала, и было видно, что ей приятны наши слова.-Спасибо, детки. Но с моим домом что делать прикажете?
- Продадим.
Лицо старушки стало строгим.
- Это невозможно. Продать дом предков... Вздохнув, она поднялась и принесла свежий, испеченный утром, лаваш и сыр-мотал.
- Ешьте, ребята. Небось проголодались.
Хотя Гюллюбеим и была словоохотлива, она почему-то упорно избегала говорить о своем покойном муже, о сыне, оставшемся после армии в Ашхабаде. По слухам, он там женился на дочери влиятельного человека и работает сейчас на хорошем месте. Никак не скажешь, что сынок этот хоть сколько-нибудь был внимателен к старушке матери. Даже на свадьбу не позвал. Не пишет, и ладно. Значит, занят, говорила Гюллюбеим, когда разговор касался этой щекотливой темы. Лишь бы здоров был. Мое дело - выпустить его в жизнь, а там пусть живет как знает, бог ему судья...
Почему-то я очень не любил этого ее сынка, хотя ни разу его не видел. Да если б у меня была такая мать, пылинке не дал бы опуститься на нее! Вот ведь как несправедлив мир, думал я. Кому - только мечтать о чем-то, а кому - не ценить того, что есть.
- Ну, пойду. - Я поднялся.
- Куда? На ночь-то глядя, - сказала Гюллюбеим-хала.
Но я был, как всегда, непреклонен.
- Спокойной ночи, - решительным тоном сказал я, надевая куртку.
- Ты поосторожнее, Валех, - сказала Сарыкейнек, выйдя вместе со мной к воротам. - Несколько дней назад в этих местах волков видели...
Ее забота всегда до глубины души трогала меня. И вместе с тем я почему-то стеснялся, когда вот так по-матерински меня призывали к осторожности, к тому, чтобы я берег себя. Ведь если вдуматься, что это означает- быть осторожным и беречь себя?! Труса праздновать?
- Ничего со мной не случится, иди в дом, - грубовато, по-мужски сказал я.Холодно.
Она поцеловала меня, поднявшись на цыпочки, и юркнула за дверь.
Хотя снег перестал, на небе не было звезд. Споткнувшись о корень, я чуть было не растянулся на земле, что-то твердое уперлось при этом мне в бок. Я расстегнул куртку и поправил висевший на ремне кинжал. То был старинный кинжал тонкой ручной работы. Обычно я хранил этот кинжал у себя в машине, а с собой брал только в особых случаях. Как сейчас, когда мне предстояло идти ночью через лес. А вообще-то говоря, я носил этот кинжал не столько как оружие, сколько как память об отце.
Однажды летом я съездил наконец в село, откуда родом был мой отец, и отыскал старика, который знал его лично. Причем близко. Много лет назад этот старик побывал с моим отцом в отчаянной переделке, после которой оба чудом остались живы. Вот и обменялись они тогда кинжалами. На память. "А сейчас, сказал старик,- ты возьми его кинжал, храни. Помни об отце. Лихой был джигит, о его храбрости легенды рассказывали".
Снег скрипел под ногами. Я шел по лесу. Было темно, хотя снег и излучал слабый матовый свет.
Отец мог проявить отвагу, думал я. Мог. Такие тогда были времена. Схватки с бандитами, перестрелки, ночные скачки на диком коне. Ну, а я? Допустим, в день я не трижды съезжу в карьер за камнем, а двадцать раз.
Ну и что?
Вот выскочил бы сейчас из-за деревьев огромный голодный волк, нет, лучше медведь; схватил бы я его и придушил голыми руками. Другое дело!
Сам того не замечая, я свернул с тропы в гущу леса.
Я шел не торопясь, стараясь не шуметь. А потом вдруг взял да и запел:
Я гуляю по садам,
Я шагаю по садам.
За одну твою улыбку
Я всю жизнь мою отдам.
Мой молодой звонкий голос пробудил лес от тишины,
Взлетела над моей головой, осыпая снег, какая-то тяжелая птица. Прошуршало что-то между деревьев.
За одну твою улыбку
Я всю жизнь мою отдам,
орал я во все горло.
.. .В общежитии - нас было четверо в комнате - Придира Зейнал играл в домино с Сарваром, причем раскраснелся так, что щеки его прямо-таки огнем пылали. Проигрывал, должно быть... Толстяк Эльдар слушал транзистор, и комнату сотрясали грохочущие ритмы поп-музыки.
- Ради мамы, которая тебя такого хорошего родила. Эй, Эльдар, выключи ты этот тарарам. Дай поиграть! - ныл Зейнал.
- Ты его маму не тронь! А то будешь иметь дело со мной, - улыбнулся Сарвар.
Мать Эльдара, такая же толстая, как и сын, работала дояркой в селе, расположенном неподалеку от стройки. Несмотря на комплекцию, была она очень подвижна и работяща. Успевала и по дому управиться, и за коровами присмотреть, и на стройку смотаться, чтобы нет-нет да и порадовать сына и его друзей домашней снедью,
- Послушай, выдай-ка свою маму за меня, а? - разошелся Сарвар. - Стану я твоим папой. Это была дежурная шутка. Сарвар даже песенку по этому поводу сочинил.
Ты вдова, я вдовец,
Ты краса, я молодец...
затягивал он, и мы повторяли этот припев до одури. Скинув у порога сапоги, я открыл окно.
- Ай-яй-яй! - завопил здоровяк Эльдар, ужасно боявшийся сквозняков. Закрой!
А Зейнал подмигнул мне: дескать, не закрывай...
Все было знакомо, повторялось изо дня в день тысячу раз. Особым разнообразием, увы, быт наш не отличался. ..
.. .Когда мы утром встали, снегу намело на улице по колено. Снег лежал, накрыв все, как толстым ватным одеялом.
Мы только сели завтракать, как дверь отворилась и в клубах морозного пара на пороге возник экипированный по-зимнему - в валенках, меховой куртке и шапке- Джамал-муаллим. Дымя сигаретой, он сразу с порога заявил:
- Плохи дела, ребята. Остались без камня.
- Это почему? - удивился я. - Вот чайку попьем и поедем.
- Кругом все замело... Ни пройти, ни проехать..,
Мы переглянулись.
- Ну, а ты что скажешь?-,обратился Джамал-муаллим к старшему среди нас, Сарвару.
Сарвар подумал минуту-другую для солидности. И сказал то же, что сказал я. Ехать можно.
Джамал-муаллим повернулся к остальным шоферам, потоптался на месте, разглядывая нас так, словно видел впервые.
Зейнал покраснел, как обычно, когда сердился.
- Ну чего смотрите? Чего? Раз мы говорим - поедем, значит, поедем!.,
- По правде говоря, боюсь, - признался Джамал-муаллим. - В такой-то снег вас посылать... Но мы не слушали его.
- Я еду первым! - решительно заявил я.
- Нет, тебя вперед пускать нельзя, - покачал головой Эльдар. - Ты шальной. От любви...
Сарвар улыбнулся и поддержал Эльдара.
- К тому же ты - жених, и тебя надо беречь до свадьбы. Впереди еду я! заключил он уже серьезно. И, повернувшись к Джамал-муаллиму, который все еще топтался в нерешительности возле порога, сказал: - Да не беспокойтесь вы так! Проходите, раздевайтесь. Выпейте с нами чайку. Вы человек новый и опасаетесь зря. Мы в этих местах каждую пядь земли знаем.
.. .И вот, утопая в снегу, мы бежим к гаражу, наливаем воду в радиаторы, заводим моторы.
- Будьте осторожнее, ребята! - кричит нам вслед Джамал-муаллим.
Но что значит - быть осторожным? Убей меня, не пойму!
Я птицей взлетел в кабину, машина рванула с места, да так, что дверца кабины со стуком захлопнулась сама. Первым лихо вырулил на дорогу, но Сарвар сердито окликнул меня:
- Э-эй! Юноша, старших следует слушаться. Ведь сказано - первым еду я!
И он с шумом проехал мимо.
- Делать нечего, - вздохнул я. - Ты ж у нас аксакал.
Как-то в газете я читал про девушку, которая, став босыми ногами на ковер, может угадать, какого цвета бумага спрятана под ковром. Я вспомнил про эту необыкновенную девушку, глядя на то, как Сарвар ведет машину. Дорога здесь прескверная, разбита глубокими колеями, да еще вьется по краю обрыва. На этом месте мы обычно сбрасываем скорость и смотрим в оба. Но теперь все покрыл снег, и дорога казалась гладенькой, ровной. Стоило хоть на минуту поддаться этой иллюзии, и машина застряла бы в очередной рытвине. Или, того хуже, ухнула бы вниз, в пропасть. Но Сарвар был не из тех, кто поддается иллюзиям. Очень осторожно, словно крадучись, ехал он. Так, будто нащупывал землю колесами...
Что говорить, толково вел он нашу колонну. Я бы так не смог. Терпения не хватило бы! Хотя, что касается твердости руки и точности глаза - тут я спокоен. Тут у меня порядок! Говорю это без похвальбы.
Вот мы сделали предпоследний поворот, без осложнений- хотя это очень трудно! - сползли на тормозах вниз. Еще один поворот/ Еще спуск... Вот и карьер. Стоп, приехали!
Зейнал выскочил из машины первым и, подбросив шапку, крикнул во все горло: "Ур-р-ра!"
За ним повыскакивали остальные:
- Ур-ра!
Только Сарвар сошел вниз подчеркнуто спокойно, аккуратно захлопнул дверцу. Буднично обратился ко мне:
- Закурить есть?
Я вытащил пачку "Золотого руна". Сарвар прикурил, протянул пачку назад, но я отвел его руку:
- Оставь себе. Сарыкейнек купила много...
Сарвар молча опустил сигареты в карман. И затянулся глубоко-глубоко, с наслаждением. Когда трудное дело сделано, лучшая награда для человека - вот эти желанные минуты отдыха...
А вскоре мы тронулись в обратный путь, который должен был быть полегче: загруженные машины лучше слушаются руля, да и путь проложен.
Разве что - одолеть подъем. Из карьера выбраться на дорогу.
С натугой гудели моторы, пальцы вцепились в руль. Метр, еще метр, выше, еще выше... И вот мы на дороге. Позади и это последнее препятствие.
Ехать дальше - по собственному-то следу - можно было уже с ветерком.
Когда мы сделали последний поворот - тот, из-за которого Сарыкейнек так всегда нервничала, - и въехали в поселок, первый, кого мы увидели, был Джамал-муаллим. Он нервно прохаживался на пятачке возле строящегося дома.
- Ну как? - выбежал он навстречу.
- Порядок, - солидно ответил Сарвар, спрыгивая вниз.
Джамал шагнул к нему:
- Ты вел колонну?
- Ну, я...
Джамал сделал еще шаг, пожал Сарвару руку и сказал:
- Большое спасибо за камень. И за то, что все вы остались целы и невредимы...
"Гляди-ка, - подумал я, - выходит, Сарвар проявил геройство!"
- Эге-гей!-услышал я голос сверху. Сарыкейнек, свесившись с башни крана, вовсю жестикулировала нам и даже, сняв шапку, махала ею. Всем нам. И, разумеется, персонально мне.
- Салют, Сарыкейнек!-улыбнулся я.
В эту минуту заработал кран, и корзины с привезенным нами камнем поползли вверх. С некоторой медлительностью, я бы даже сказал - торжественностью. Поползли вверх на высоту пятого - нашего с Сарыкейнек! - этажа.
А наутро Джамал-муаллим вызвал нас в контору и сказал:
- Вчера вы, ребята, выручили стройку. Еще раз спасибо вам. Но сегодня... Сегодня на станцию прибыл вагон со стройматериалами. Их нужно привезти. Разумеется, и камень нужен. А ночью опять сильный снег шел. Вы знаете, дороги стали не лучше, а хуже, чем вчера. До станции далеко...
Он еще долго и подробно, в деталях, втолковывал нам, какая сложная создалась ситуация. Как трудно ездить сейчас в горах.
- Ничего, разделимся на две группы, - сказал Сарвар, когда Джамал-муаллим кончил. - С одной я поеду на станцию...
- А с другой я поеду на карьер, - подхватил я.- Идет?
Никто не возражал. Все знали: за баранкой лучшими были мы с Сарваром.
И вот мы разделились на две группы.
- По машинам! - крикнул я своим и вспрыгнул на подножку.
А снег, пока мы торчали в конторе, пошел пуще прежнего. Не успели мы доехать до конца поселка, как за густой снежной пеленой скрылся строящийся дом, контора, длинный и неуклюже трогательный, как жирафа, кран моей Сарыкейнек. К плохой дороге прибавилась плохая видимость.
ПОВЕСТЬ О САРЫКЕЙНЕК И ВАЛЕХЕ
Перевод на русский - Э. Агаева
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
НАШИ ГЕРОИ ГОТОВЯТСЯ К СВАДЬБЕ,
И ДРУГИЕ СОБЫТИЯ
Валех
(Валех - мужское имя, означающее "восхищенный", "очарованный".)
...И снова, нагрузившись камнем-кубиком, по заснеженным горным дорогам направляемся мы к поселку, который строим. Моя машина, как всегда, впереди. Несусь, невзирая на подъемы-спуски, как птица. Э-э-э-х!
Знаю, мои друзья сейчас ворчат на меня. Особенно этот Толстяк Эльдар. Небось склонился над рулем и клянет меня на чем свет стоит.
А я, лихо заломив шапку, распеваю во все горло:
Как величава, как прекрасна ты,
Как ты нарядна, ай сэры кейнек!
Подобной не увидеть красоты,
Хоть обойти весь край, сэры кейнек!
(Перевод В. Кафарова.)
Сарыкейнек - это моя невеста. А песню про нее сложил сам ашуг Алескер. В своем ли я уме, спросите вы? Ведь ашуг Алескер давно уже покинул этот мир. Так-то оно так. Но вся шутка в том, что дед моей невесты ашуг Гусейн в молодости был у ашуга Алескера учеником. И однажды на свадьбе увидали они красавицу в желтом, как у иволги, одеянии, с грациозной поступью серны. И так поразила эта красавица сердце ашуга Алескера, что сочинил он про нее - сары кейнек (Сары кейнек - буквально: "желтая рубаха"; в другом значении - иволга.) - песню. И спел тут же на свадьбе, аккомпанируя себе на сазе. А когда много лет спустя у ашуга Гусейна родилась внучка, в память об учителе он и назвал ее Сарыкейнек. ..
Сарыкейнек - крановщица. Я - шофер. Мы строим поселок для шахтеров близлежащего железного рудника.
.. .То ли я приближаюсь к подъемному крану, на вершине которого сидит в своей башне, как в сказочном замке, ненаглядная Сарыкейнек, то ли кран сам катит мне навстречу... От рева моторов осыпается снег с придорожных дубов, эхо мечется в теснине ущелья. Все быстрее, быстрей!
Если мои товарищи и ворчат на меня из-за этой гонки, то скорее для вида. Ведь и они спешат: камень ждут на стройке.
Работа здесь кипит от зари до зари. На глазах растут жилые дома, а вместе с ними и надежды тех, кому не терпится получить наконец ключи от долгожданной квартиры. Людям надоело тесниться в общежитии, снимать угол в селах, находящихся далеко от стройки... Но едва ли кто ждет квартиру с большим нетерпением, чем мы с Сарыкейнек. Ведь у нас скоро свадьба!
Вот мы миновали последний поворот - дорога здесь проходит по самому краю пропасти, вот видны уже силуэт крана и фигурка Сарыкейнек - она, как всегда, беспокоится за меня и но чему-то больше всего боится именно за этот конечный участок трассы. Я вижу уже ее меховую шапку, она смотрит в мою сторону. Все ближе, ближе...
Каждая встреча с ней для меня не просто радость, а откровение. Как в сказке. Мы словно бы парим в голубом просторе неба, восседая на краешке легких облаков, окрашенных солнцем во все цвета радуги, блуждаем в снежной тиши зимнего леса, настраивающем душу на возвышенный лад. Каждый раз мы встречаемся с ней будто бы впервые. И влюбляемся друг в друга каждый раз заново.
А ведь познакомились мы ни много ни мало десять лет назад. Десять лет любим друг друга. Поначалу, в детстве, - как брат и сестра. Когда стали подростками - с затаенной пылкой стыдливостью, а потом... Потом любовь наша раскрылась как цветок.
...Одна за другой машины останавливаются под стрелой крана. Выскочив из кабины, я срываю с головы шапку и высоко-высоко подкидываю ее, словно хочу добросить до самой башни.
- Э-ге-гей! - кричу я, и эхо разносит мой голос по горам. - Здравствуй, о моя королева небес!
Сарыкейнек, вижу, улыбается и шутливо прикладывает палец к губам: тише-де, а то услышит див, прилетит и унесет меня в свой заколдованный замок, ищи-свищи тогда по всему белу свету! Эта игра повторяется у нас каждый день и не надоедает нам.
Рабочие споро наполняют камнем нависший над кузовом машины ковш, голова Сарыкейнек исчезает в башне. Щелчок. Стрела крана медленно плывет вверх. А несколько минут спустя так же торжественно и величаво следует обратно - за очередной ношей.
Ударили в рельс.
Сарыкейнек, ловко перебирая ногами по узкой лесенке крана, спускается вниз. Ее лицо разрумянилось - то ли от этой профессиональной ежедневной гимнастики, то ли от мороза.
Мы идем в столовую...
Заметив, что я нащупываю в кармане сигареты, движением фокусника Сарыкейнек извлекает из сумочки пачку "Золотого руна".
- На.
- Откуда?
- Забежала во время перерыва в магазин. Вижу - твои любимые...
- Взяла б побольше.
- А я и взяла много. Целых десять пачек. Мы оба проголодались, как волки, и с аппетитом навалились на столовский обед.
- Я и билеты в кино взяла.
- Умница. На какой сеанс?
- На первый. Успею, как ты думаешь, сбегать домой переодеться?
- Опоздаем...
Общежитие у нас маленькое, мест на всех не хватает. И потому Сарыкейнек снимает угол в доме старушки Гюллюбеим...
Зима здесь холодная. Снег лежит с ноября по май. Снежные обвалы иной раз перекрывают дорогу, и тогда мы в течение нескольких дней, а то и недель сидим отрезанные от всего мира. Клуба у нас пока нет. Кино крутят в одной из комнат управления. Но - голь на выдумку хитра - мы нашли место для свиданий.
- Пошли на скалу Амира?
- Пошли...
В нескольких сотнях метров от поселка к склону заросшей лесом горы приткнулась скала. Она козырьком выдавалась вперед, под нее не попадали снег, и дождь. Однажды летом уроженец здешних мест профессор Амир устроил тут угощение для друзей, и с тех пор скала эта стала называться скалой Амира. Уютно было здесь. В двух шагах по лесному ущелью текла речушка. Я пристроил к скале стены, вышло что-то вроде комнаты. То был наш с Сарыкейнек укромный уголок. Наш дом.
Едва оказавшись под его кровлей, мы крепко обнялись. От собранных с осени трав и горных цветов, которыми был устлан пол, поднимался резкий аромат. Я развел костер.
Сарыкейнек положила мне руку на плечо. Я потерся о ее руку колючей (не брился из-за аврала) щекой. Вздрогнув всем телом, она обхватила меня за шею и поцеловала в губы. Мое сердце гулко заколотилось, я прижался к ней, и мы упали на сухую, дурманяще пахнущую траву. Мы забыли обо всем на свете. Нас было двое на земле. Я и она.
Ах, как мы были счастливы в эти минуты в пещере при свете костра, зажженного, казалось, еще нашими далекими предками.., Те непреходящие мгновения были
как минуты вечности. Вечности Адама и Евы. Но - это надо оговорить сразу и со всей откровенностью - когда в один прекрасный день Адам в этой пещере у этого костра дал волю рукам, Ева отпрянула в сторону.
_ Смотри, - решительно сказала она, - если это повторится еще раз, ты не увидишь меня. Да, мы с тобою сироты, у нас нет никого на свете. Но пожениться мы с 'тобой должны так, как нам завещано предками. По закону... Поклянись мне в этом.
И я поклялся. Дал слово мужчины. Свадебную фату моя невеста считала священной.
Родители у нас обоих давно умерли, выросли мы оба в одном детском доме. Сарыкейнек скоро должно было исполниться восемнадцать, а мне шел девятнадцатый год. У нас никого не было на свете, но мы не унывали. После окончания средней школы приехали сюда, на стройку. Сами обручились. На заработанные деньги я купил настоящее обручальное кольцо и надел его на палец Сарыкейнек. А Сарыкейнек для меня купила дорогую рубашку, дюжину носовых платков и несколько пар красивых носков, галстук... Мы были теперь законными женихом и невестой.
...Костер догорал. Выбрав угли, мы высыпали на них купленные по дороге сюда каштаны. Началась "пальба". С деланным испугом Сарыкейнек пряталась при каждом "выстреле" за мою спину.
А потом мы ели печеные каштаны. Зола в догорающем костре источала ровный сухой жар, - считай, когда-то стояли в лесу высокие стройные деревья, в листве их пели птицы, потом деревья эти стали дровами, сложенными в костер, потом... Костер догорал, в пещере сгущались сумерки.
- А Джамал-муаллим сегодня сказал, чтобы мы готовились к свадьбе, прервала мои думы Сарыкейнек. - Двухкомнатная квартира на пятом этаже, говорит, ваша.- Сарыкейнек счастливо засмеялась. - Представляешь, спрашивает, отложили ли,мы деньги на свадьбу?
- А ты?
- Была б квартира, говорю. За остальным дело не станет.
- Джамал-муаллим - человек слова...
- А комнаты-то, комнаты....- радостно говорила Сарыкейнек. - Два окна на лес смотрят, два - на гору Муровдаг. Пятый этаж - самый лучший, не правда ли?
- А то! Ты ж привыкла на мир смотреть сверху, со своего крана, - сказал я и слегка щелкнул ее по кончику носа.
- Да ну тебя! - оттолкнула меня Сарыкейнек. - Сколько раз просила, не делай так!
Я расхохотался.
- А что делать? Что? - говорил я сквозь смех. - Коли нос у тебя вздернут, будто ты бросаешь вызов всем,..
- И пусть, - с нарочитой обидой отбивалась Сарыкейнек. - Не твое дело.
Притянув к себе, я поцеловал ее.
- Знаешь, - сказал я, помолчав, - меня самого так и тянет поговорить о нашей квартире. Да боюсь сглазить.
- Не каркай, - шаловливо шлепнула она меня по губам.
Не суеверны мы были, нет. Но когда заходил разговор о квартире, я чувствовал, как что-то поднимается в душе... Страх не страх, сомнения не сомнения. Беспокойство какое-то.
"Джамал-муаллим - это человек... да, всеми уважаемый, - повторял про себя. - Сказал - кончено. А все же..."
Джамал - это начальник строительства. Ему всего двадцать восемь лет, но мы называем его уважительно - муаллим.
- Подъем! - скомандовала Сарыкейнек. - До начала фильма двадцать минут.
Ссыпав остатки каштанов в карманы, мы вышли из "дворца". (Товарищи в шутку нарекли нашу пещеру высокоторжественно - "Зимний дворец Сарыкейнек и Валеха".)
Фильм оказался пустой.
- Давай сбежим, - предложила Сарыкейнек.
Мы вышли.
Снег усилился. Ничего не было видно. Только в отдалении, в стороне общежития, сквозь разыгравшуюся метель угадывался свет висевшей у входа мощной 500-свечовой лампы.
- Погуляем?
- Нет, мне пора, - сказала Сарыкейнек. - Гюллюбеим-хала ложится рано...
- Пошли, - взял я ее под руку.
- Ты с ребятами иди... Я сама...
- Да ты что? В такую погоду!
- Что мне сделается? - говорила Сарыкейнек, а по голосу чувствовалось: хотелось ей, ой, хотелось, чтобы я ее проводил. - Ничего не случится со мной, - продолжала она и лукаво спросила: - А если случится вдруг? Что ты сделаешь?
- Как это что? Или я не мужчина?! - обиделся я.
-- Пах-пах, мужчина! - рассмеялась Сарыкейнек и, словно извиняясь, взяла меня под руку. - Ну ладно, пошли. Мужчина...
Идти надо было через лес. Тропинку занесло снегом. Но мы хорошо знали дорогу.
- О чем я думаю... - прервала молчание Сарыкейнек. - Когда мы переедем в новую квартиру, давай и Гюллюбеим возьмем с собой. Мы так привыкли друг к другу. На новом месте мне будет ее не хватать. И тяжело оставлять ее одну.
- А сын? - напомнил я.
- Пять лет как уехал, и дело с концом. Даже писем не пишет.
- Сначала ты поговори с ней, - сказал я. - Ведь не одинокая она. Глядишь, еще обидится...
- Ага, - согласилась Сарыкейнек и преданно посмотрела мне в лицо. - Какой ты у меня хороший...
- Если согласится, я не против!
- Будет чудесно, правда? Старый человек в доме нужен... А когда у нас с тобой маленькие пойдут, то... - Не договорив, Сарыкейнек с нежностью прижалась ко мне.
Лес кончился, мы вошли в село.
Гюллюбеим-хала жила в простом крестьянском доме с двумя комнатами. В. середине одной из них находилась жаровня. Два подслеповатых окна смотрели на улицу, а задняя глухая стена дома приткнулась к горе. В одной комнате жили Гюллюбеим с Сарыкейнек, а другая служила кладовкой.
Поднявшись на шаткое крылечко, мы постучали.
- А-а, зятек пожаловал! Входи, сделай милость! - запела старушка, открывая дверь.
Голая электрическая лампочка, свисавшая с потолка, освещала скромное убранство комнаты.
Я снял сапоги и сел на край старого выцветшего ковра, против жаровни. В доме Гюллюбеим-халы была пара стульев, но я любил сидеть на полу, подобрав ноги, как сидели испокон веков наши предки, коротая долгие снежные зимние вечера за неторопливой беседой у огня,
Не знаю почему, - быть может, потому, что я сирота, мне так мило духовное родство с теми, кто жил на этой земле много лет назад. Я сижу у огня и остро, до боли в сердце представляю себя в кругу этих мужественных и немногословных своих сородичей. Почему-то мне кажется, что я чем-то обязательно должен быть похож на них. Во всяком случае, когда я вскакиваю на спину жеребца и скачу так, что только ветер свистит в ушах, или когда выбиваю 50 очков из пятидесяти в передвижном тире в райцентре - стрельбой, как и борьбой, я увлекаюсь давно, - в такие минуты сердце мое переполняется гордостью. И я искренне считаю себя прямым потомком отважных своих дедов. Хотя...
- Каждому времени свое, - глубокомысленно изрек однажды Сарвар, он был на несколько лет старше нас и нет-нет да и учил нас уму-разуму. - Физическая сила, храбрость - что в наш деловой век? Ничто. Тьфу!.. На собрании начальство покритиковать - вот сейчас верх храбрости!
- И то верно. Какую отвагу может проявить в наше время, скажем, шофер? говорил Придира Зейнал, который редко когда с кем соглашался, а когда сердился, то краснел как индюк. До самой шеи.
Потрескивали дрова в жаровне. Тихо пел вычищенный до блеска, как и все в доме Гюллюбеим, самовар.
Сарыкейнек, стоя перед зеркалом, расчесывала свои черные, достающие до пояса волосы, и облегающий тело свитер очень шел к ее ладной фигуре.
- Пах-пах! Вы только посмотрите, что за невеста у нас. Загляденье! воскликнула Гюллюбеим-хала, внося в комнату большой поднос.
Сарыкейнек покраснела пунцово, отчего похорошела еще больше.
Ловко подхватив поднос, она опустилась на колени у самовара, стала разливать чай.
- Есть ли что приятнее чая, который разливает такая хозяйка? - продолжала старушка.
- Хозяйка, где уж там. Без своего угла, - вздохнул я.
- Не горюй, - рассмеялась Гюллюбеим-хала. - Не сегодня завтра ваш дом будет готов. Сыграете свадьбу, И старая Гюллюбеим напляшется досыта!
- А потом останется жить с нами, - продолжила за нее Сарыкейнек и стрельнула в мою сторону глазами.
Но старушка только улыбнулась в ответ. Ничего не сказала.
- Нет, мы серьезно, - поддержал я разговор.- Мы с Сарыкейнек решили, что без вас нам никак нельзя на новой квартире. Мы вас забираем с собой.
- Ах, какие вы быстрые, - сказала Гюллюбеим-хала, и было видно, что ей приятны наши слова.-Спасибо, детки. Но с моим домом что делать прикажете?
- Продадим.
Лицо старушки стало строгим.
- Это невозможно. Продать дом предков... Вздохнув, она поднялась и принесла свежий, испеченный утром, лаваш и сыр-мотал.
- Ешьте, ребята. Небось проголодались.
Хотя Гюллюбеим и была словоохотлива, она почему-то упорно избегала говорить о своем покойном муже, о сыне, оставшемся после армии в Ашхабаде. По слухам, он там женился на дочери влиятельного человека и работает сейчас на хорошем месте. Никак не скажешь, что сынок этот хоть сколько-нибудь был внимателен к старушке матери. Даже на свадьбу не позвал. Не пишет, и ладно. Значит, занят, говорила Гюллюбеим, когда разговор касался этой щекотливой темы. Лишь бы здоров был. Мое дело - выпустить его в жизнь, а там пусть живет как знает, бог ему судья...
Почему-то я очень не любил этого ее сынка, хотя ни разу его не видел. Да если б у меня была такая мать, пылинке не дал бы опуститься на нее! Вот ведь как несправедлив мир, думал я. Кому - только мечтать о чем-то, а кому - не ценить того, что есть.
- Ну, пойду. - Я поднялся.
- Куда? На ночь-то глядя, - сказала Гюллюбеим-хала.
Но я был, как всегда, непреклонен.
- Спокойной ночи, - решительным тоном сказал я, надевая куртку.
- Ты поосторожнее, Валех, - сказала Сарыкейнек, выйдя вместе со мной к воротам. - Несколько дней назад в этих местах волков видели...
Ее забота всегда до глубины души трогала меня. И вместе с тем я почему-то стеснялся, когда вот так по-матерински меня призывали к осторожности, к тому, чтобы я берег себя. Ведь если вдуматься, что это означает- быть осторожным и беречь себя?! Труса праздновать?
- Ничего со мной не случится, иди в дом, - грубовато, по-мужски сказал я.Холодно.
Она поцеловала меня, поднявшись на цыпочки, и юркнула за дверь.
Хотя снег перестал, на небе не было звезд. Споткнувшись о корень, я чуть было не растянулся на земле, что-то твердое уперлось при этом мне в бок. Я расстегнул куртку и поправил висевший на ремне кинжал. То был старинный кинжал тонкой ручной работы. Обычно я хранил этот кинжал у себя в машине, а с собой брал только в особых случаях. Как сейчас, когда мне предстояло идти ночью через лес. А вообще-то говоря, я носил этот кинжал не столько как оружие, сколько как память об отце.
Однажды летом я съездил наконец в село, откуда родом был мой отец, и отыскал старика, который знал его лично. Причем близко. Много лет назад этот старик побывал с моим отцом в отчаянной переделке, после которой оба чудом остались живы. Вот и обменялись они тогда кинжалами. На память. "А сейчас, сказал старик,- ты возьми его кинжал, храни. Помни об отце. Лихой был джигит, о его храбрости легенды рассказывали".
Снег скрипел под ногами. Я шел по лесу. Было темно, хотя снег и излучал слабый матовый свет.
Отец мог проявить отвагу, думал я. Мог. Такие тогда были времена. Схватки с бандитами, перестрелки, ночные скачки на диком коне. Ну, а я? Допустим, в день я не трижды съезжу в карьер за камнем, а двадцать раз.
Ну и что?
Вот выскочил бы сейчас из-за деревьев огромный голодный волк, нет, лучше медведь; схватил бы я его и придушил голыми руками. Другое дело!
Сам того не замечая, я свернул с тропы в гущу леса.
Я шел не торопясь, стараясь не шуметь. А потом вдруг взял да и запел:
Я гуляю по садам,
Я шагаю по садам.
За одну твою улыбку
Я всю жизнь мою отдам.
Мой молодой звонкий голос пробудил лес от тишины,
Взлетела над моей головой, осыпая снег, какая-то тяжелая птица. Прошуршало что-то между деревьев.
За одну твою улыбку
Я всю жизнь мою отдам,
орал я во все горло.
.. .В общежитии - нас было четверо в комнате - Придира Зейнал играл в домино с Сарваром, причем раскраснелся так, что щеки его прямо-таки огнем пылали. Проигрывал, должно быть... Толстяк Эльдар слушал транзистор, и комнату сотрясали грохочущие ритмы поп-музыки.
- Ради мамы, которая тебя такого хорошего родила. Эй, Эльдар, выключи ты этот тарарам. Дай поиграть! - ныл Зейнал.
- Ты его маму не тронь! А то будешь иметь дело со мной, - улыбнулся Сарвар.
Мать Эльдара, такая же толстая, как и сын, работала дояркой в селе, расположенном неподалеку от стройки. Несмотря на комплекцию, была она очень подвижна и работяща. Успевала и по дому управиться, и за коровами присмотреть, и на стройку смотаться, чтобы нет-нет да и порадовать сына и его друзей домашней снедью,
- Послушай, выдай-ка свою маму за меня, а? - разошелся Сарвар. - Стану я твоим папой. Это была дежурная шутка. Сарвар даже песенку по этому поводу сочинил.
Ты вдова, я вдовец,
Ты краса, я молодец...
затягивал он, и мы повторяли этот припев до одури. Скинув у порога сапоги, я открыл окно.
- Ай-яй-яй! - завопил здоровяк Эльдар, ужасно боявшийся сквозняков. Закрой!
А Зейнал подмигнул мне: дескать, не закрывай...
Все было знакомо, повторялось изо дня в день тысячу раз. Особым разнообразием, увы, быт наш не отличался. ..
.. .Когда мы утром встали, снегу намело на улице по колено. Снег лежал, накрыв все, как толстым ватным одеялом.
Мы только сели завтракать, как дверь отворилась и в клубах морозного пара на пороге возник экипированный по-зимнему - в валенках, меховой куртке и шапке- Джамал-муаллим. Дымя сигаретой, он сразу с порога заявил:
- Плохи дела, ребята. Остались без камня.
- Это почему? - удивился я. - Вот чайку попьем и поедем.
- Кругом все замело... Ни пройти, ни проехать..,
Мы переглянулись.
- Ну, а ты что скажешь?-,обратился Джамал-муаллим к старшему среди нас, Сарвару.
Сарвар подумал минуту-другую для солидности. И сказал то же, что сказал я. Ехать можно.
Джамал-муаллим повернулся к остальным шоферам, потоптался на месте, разглядывая нас так, словно видел впервые.
Зейнал покраснел, как обычно, когда сердился.
- Ну чего смотрите? Чего? Раз мы говорим - поедем, значит, поедем!.,
- По правде говоря, боюсь, - признался Джамал-муаллим. - В такой-то снег вас посылать... Но мы не слушали его.
- Я еду первым! - решительно заявил я.
- Нет, тебя вперед пускать нельзя, - покачал головой Эльдар. - Ты шальной. От любви...
Сарвар улыбнулся и поддержал Эльдара.
- К тому же ты - жених, и тебя надо беречь до свадьбы. Впереди еду я! заключил он уже серьезно. И, повернувшись к Джамал-муаллиму, который все еще топтался в нерешительности возле порога, сказал: - Да не беспокойтесь вы так! Проходите, раздевайтесь. Выпейте с нами чайку. Вы человек новый и опасаетесь зря. Мы в этих местах каждую пядь земли знаем.
.. .И вот, утопая в снегу, мы бежим к гаражу, наливаем воду в радиаторы, заводим моторы.
- Будьте осторожнее, ребята! - кричит нам вслед Джамал-муаллим.
Но что значит - быть осторожным? Убей меня, не пойму!
Я птицей взлетел в кабину, машина рванула с места, да так, что дверца кабины со стуком захлопнулась сама. Первым лихо вырулил на дорогу, но Сарвар сердито окликнул меня:
- Э-эй! Юноша, старших следует слушаться. Ведь сказано - первым еду я!
И он с шумом проехал мимо.
- Делать нечего, - вздохнул я. - Ты ж у нас аксакал.
Как-то в газете я читал про девушку, которая, став босыми ногами на ковер, может угадать, какого цвета бумага спрятана под ковром. Я вспомнил про эту необыкновенную девушку, глядя на то, как Сарвар ведет машину. Дорога здесь прескверная, разбита глубокими колеями, да еще вьется по краю обрыва. На этом месте мы обычно сбрасываем скорость и смотрим в оба. Но теперь все покрыл снег, и дорога казалась гладенькой, ровной. Стоило хоть на минуту поддаться этой иллюзии, и машина застряла бы в очередной рытвине. Или, того хуже, ухнула бы вниз, в пропасть. Но Сарвар был не из тех, кто поддается иллюзиям. Очень осторожно, словно крадучись, ехал он. Так, будто нащупывал землю колесами...
Что говорить, толково вел он нашу колонну. Я бы так не смог. Терпения не хватило бы! Хотя, что касается твердости руки и точности глаза - тут я спокоен. Тут у меня порядок! Говорю это без похвальбы.
Вот мы сделали предпоследний поворот, без осложнений- хотя это очень трудно! - сползли на тормозах вниз. Еще один поворот/ Еще спуск... Вот и карьер. Стоп, приехали!
Зейнал выскочил из машины первым и, подбросив шапку, крикнул во все горло: "Ур-р-ра!"
За ним повыскакивали остальные:
- Ур-ра!
Только Сарвар сошел вниз подчеркнуто спокойно, аккуратно захлопнул дверцу. Буднично обратился ко мне:
- Закурить есть?
Я вытащил пачку "Золотого руна". Сарвар прикурил, протянул пачку назад, но я отвел его руку:
- Оставь себе. Сарыкейнек купила много...
Сарвар молча опустил сигареты в карман. И затянулся глубоко-глубоко, с наслаждением. Когда трудное дело сделано, лучшая награда для человека - вот эти желанные минуты отдыха...
А вскоре мы тронулись в обратный путь, который должен был быть полегче: загруженные машины лучше слушаются руля, да и путь проложен.
Разве что - одолеть подъем. Из карьера выбраться на дорогу.
С натугой гудели моторы, пальцы вцепились в руль. Метр, еще метр, выше, еще выше... И вот мы на дороге. Позади и это последнее препятствие.
Ехать дальше - по собственному-то следу - можно было уже с ветерком.
Когда мы сделали последний поворот - тот, из-за которого Сарыкейнек так всегда нервничала, - и въехали в поселок, первый, кого мы увидели, был Джамал-муаллим. Он нервно прохаживался на пятачке возле строящегося дома.
- Ну как? - выбежал он навстречу.
- Порядок, - солидно ответил Сарвар, спрыгивая вниз.
Джамал шагнул к нему:
- Ты вел колонну?
- Ну, я...
Джамал сделал еще шаг, пожал Сарвару руку и сказал:
- Большое спасибо за камень. И за то, что все вы остались целы и невредимы...
"Гляди-ка, - подумал я, - выходит, Сарвар проявил геройство!"
- Эге-гей!-услышал я голос сверху. Сарыкейнек, свесившись с башни крана, вовсю жестикулировала нам и даже, сняв шапку, махала ею. Всем нам. И, разумеется, персонально мне.
- Салют, Сарыкейнек!-улыбнулся я.
В эту минуту заработал кран, и корзины с привезенным нами камнем поползли вверх. С некоторой медлительностью, я бы даже сказал - торжественностью. Поползли вверх на высоту пятого - нашего с Сарыкейнек! - этажа.
А наутро Джамал-муаллим вызвал нас в контору и сказал:
- Вчера вы, ребята, выручили стройку. Еще раз спасибо вам. Но сегодня... Сегодня на станцию прибыл вагон со стройматериалами. Их нужно привезти. Разумеется, и камень нужен. А ночью опять сильный снег шел. Вы знаете, дороги стали не лучше, а хуже, чем вчера. До станции далеко...
Он еще долго и подробно, в деталях, втолковывал нам, какая сложная создалась ситуация. Как трудно ездить сейчас в горах.
- Ничего, разделимся на две группы, - сказал Сарвар, когда Джамал-муаллим кончил. - С одной я поеду на станцию...
- А с другой я поеду на карьер, - подхватил я.- Идет?
Никто не возражал. Все знали: за баранкой лучшими были мы с Сарваром.
И вот мы разделились на две группы.
- По машинам! - крикнул я своим и вспрыгнул на подножку.
А снег, пока мы торчали в конторе, пошел пуще прежнего. Не успели мы доехать до конца поселка, как за густой снежной пеленой скрылся строящийся дом, контора, длинный и неуклюже трогательный, как жирафа, кран моей Сарыкейнек. К плохой дороге прибавилась плохая видимость.