Страница:
ярким пламенем, а Фениксов возродился! Несгораемая личность! Но это между нами, а то еще впутаешься во всю эту историю... - Пресса плачет по таким фельетонам! - подытожил Шишигин. - А ты, вместо того чтобы об этом написать... - Не в нашу ли многотиражную газету? - прищурился Гиндукушкин. Подумаешь, авторитетный орган! А потом мне что, больше всех нужно? Я человек маленький, Простите, у вас торчит волосочек! И почтительно, двумя пальчиками выдернув из редакторского пиджака пучок конского волоса, ассистент-адъютант умчался в неизвестном направлении. - Надо проверить материал! - задумчиво пробормотал Костя. Перед тем как проникнуть к Фениксову, Шишигин долго и безрезультатно укладывал свои дикорастущие кудри. Костя знал, чей взгляд он встретит, и ему очень хотелось быть красивым. - Сегодня я решил достигнуть высшей власти, - молвил Шишигин, входя в приемную, где сидела секретарь директора Феня. - Как вы думаете, Фенечка, достигну? - Торопитесь, - учтиво ответила Феня и поглядела на Костину шевелюру, которая на глазах приобретала обычный лохматый вид. - И вообще у него пониженное настроение: готовит доклад для творческой конференции "Практическая повседневная помощь молодым специалистам". Когда Шишигин вошел в директорские апартаменты, Фениксов что-то нервно диктовал. Сизый, как струйка дыма, хохолок "несгораемого" руководителя вибрировал. При виде Кости глава студии быстро замахал бумажкой: "Зайдите завтра!" - и продолжал, обращаясь к машинистке: - "...Так же, как о молодых режиссерах, мы ежечасно и ежеминутно заботимся о молодых операторах". - Стоп! - произнесла машинистка. - Кончилась страница! Шишигин воспользовался паузой и быстро изложил суть дела. - Срываются? Съемки? - встревоженно пробормотал Фениксов. Он задумался на мгновение, и вдруг лицо его просияло: - Я это предвидел! - Но ведь операторы не виноваты, - загорячился Шишигин. - Бомаршов напутал в сценарии... Молодым надо помогать! - Продолжим, - сказала машинистка. - "...Прежде всего мы обеспечиваем их полноценными, доброкачественными, высокохудожественными сценариями", - бубнил Фениксов. - Значит, наши юнцы жалуются на самого Бомаршова?! Что еще им нужно? Толстого Льва им нужно? Продолжаем. "...Активно способствуем интенсивному росту дарований, смело оказываем творческое доверие, поручаем самостоятельные сюжеты, поощряем дерзания и новаторство..." Я всегда против того, чтобы неоперившимся юнцам доверять самостоятельные задания. Студия не может рисковать. Кино не альпинизм! Сообщи же им, чтобы немедленно прекращали съемку и присоединялись к группе Протарзанова. Она будет где-то там, рядом. Вы все поняли? Директорские пальцы нервно пробежались по бумажкам. - Я вас, кажется, наконец-то понял, - дерзко сказал Шишигин и вышел из кабинета. "Не повезло ребятам! - рассуждал Костя. - Эх, если бы все у нас делалось так, как пишется в докладах! Придется ребятам сообщать печальные вести... Может, позвонить им в Красногорск? А как угадать точное время, когда они будут в гостинице? Мотаются где-нибудь на съемках... И потом лично сообщить друзьям о неприятностях у меня язык не повернется. Лучше напишу, И пошлю вместе с деньгами". - Знаете, Костенька, - драматически зашептала Феня, - Я хочу с вами кое о чем посоветоваться. Как с редактором. - И вы пишете сценарии? - ужаснулся Костя. - А вы мне так нравились! - И хочу нравиться в дальнейшем! - заявила Феня. - Я говорю с вами не как с деятелем сценарного отдела, а как с редактором нашей многотиражки. Костя, у нас происходят таинственные истории. Вчера я работала вместо Зои - я ей была должна одно дежурство. Фениксов дал мне для регистрации свое заявление по поводу фильма "Тише едешь - дальше будешь". Ведь директор на худсовете не высказывается, как вы знаете. Заявление резко отрицательное. А сегодня он передал второе заявление о той же картине - абсолютно положительное. Чудеса! - Подождите... подождите... Значит, вчера... так... А сегодня... Увлекательный сюжет! Но раньше таких случаев не бывало? Тогда материалов для выводов еще маловато, - произнес Костя, в задумчивости вытаскивая из борта пучок волоса. - Знаете что? Выясните все детали. Тогда подумаем и о фельетоне. Он может прозвучать! И раз навсегда учтите, Фенечка, я люблю вас вообще, а за веснушки в частности... Фенечка отмахнулась, дернулась плечиком и зарделась так, что веснушки на ее лице исчезли. ...О Фениксове недаром бродили самые фантастические слухи. Его проницательность казалась сверхъестественной, а непогрешимость легендарной. Когда на художественном совете разгорались страсти, директор бывал молчалив, как немой кинофильм. Ежели обстоятельства складывались так, что необходимо было выразить свое руководящее мнение, то Фениксов, отказываясь от слова, пояснял: - Устный экспромт может быть истолкован превратно. Свои личные соображения я приобщу к стенографическому отчету позже... в письменной форме. И тут начиналось самое таинственное, самое непостижимое! Оценка Фениксова всегда совпадала с мнением вышестоящей инстанции! Если главк критиковал решение худсовета, директор предлагал поднять протоколы. И, ко всеобщему удивлению, демонстрировалось его собственноручное заявление, которое в принципе соответствовало мнению начальства. На документе стояла виза секретариата, доказывающая, что бумага подшита на следующий же день после заседания, как и обещал Фениксов. Директор постоянно оказывался прав. Так случилось, когда забаллотировали фильмы "Первая зарплата", "Два конца, два кольца", "Третичные признаки". Так было, когда подняли на щит картины "Четыре угла", "Пятое колесо"... Робкие попытки научно-естественного толкования Фениксовой непогрешимости разбивались в пух и прах. Прозорливость нового директора стала притчей во языцех. ...На студии продолжался аврал. Через вокзальный вестибюль тащили, катили и вели передовую кинотехнику. Тут можно было встретить прожекторы всех видов и родов. От маленьких, как детские барабанчики, до громоздких, величиной с полковую кухню. Самый большой прожектор называли "Племянником солнца". Он съедал электроэнергии на такую сумму, что за эти деньги иная студия могла бы снять полнометражную цветную ленту. Когда "Племянника" включали, все лампочки начинали светить вполнакала. Осветителям, состоящим при этом агрегате, выдавали спецмолоко: они были приравнены к рабочим горячих цехов. Процессия ассистентов пронесла жестяные щиты-отражатели, похожие на гигантские подносы. Казалось, их только что взяли напрокат в закусочной великанов. Посреди вестибюля стоял комплект мегафонов. Мелкие усилительные раструбы напоминали урны, - такими обычно коммунхозы украшают улицы. Самый же большой рупор был грандиозен, как шахтерский террикон. О нем ходили легендарные слухи. Рассказывали, что он побывал в работе только один раз на съемках документально-исторического фильма "Стены Иерихонские". Реплики в сценарии были настолько неудобопроизносимы, что их никто не мог выговорить целиком и полностью. Тогда режиссер сам решил поддержать престиж автора. Четверо помрежей поднесли гигантский мегафон к губам постановщика. И едва он произнес одну только фразу, как в тот же момент обрушились все декорации. Решающим этапом сборов руководил товарищ Леденцов. Его затуманенные, точно у рыбокопченостей, глаза появлялись всюду. Участливый голос раздавался то среди светоаппаратуры, то в костюмерной, то в районе фонотеки. Леденцов исчезал и возникал так быстро, что человек, впервые попавший на студию, невольно начинал верить в раздвоение личности. - Со съемочной погодкой вас, товарищ э... э... Каковы творческие планы? участливо спросил Леденцов, хватая за рукав молодого ассистента с кладью в руках. - Мечтаю о работе, - грустно молвил ассистент. - Правильно делаете, - закивал Леденцов, - А как жена? - Спасибо, я холост. - Это хорошо. А возраст, простите, ваш? - Двадцать семь лет. - И кто бы мог подумать! А вы давненько на студии? - Ровно пять лет. - Хорошего раккурса! - вскрикнул Леденцов и тут же исчез. - Чуткая натура у этого товарища, - произнес остановившийся звукооператор. - Очень внимателен! Меня лично он раз десять спрашивал... И всегда одни и те же воп... Звуковик так и не успел кончить фразу, потому что Леденцов вдруг оказался рядом и потянул его за рукав. - Приятного освещения, товарищ э... э... Каковы творческие планы? - Спасибо, я холост, - невинно отвечал звукооператор, подмигивая ошеломленному ассистенту. - Правильно делаете. А как жена? - Мечтаю об отдыхе, - едва удерживаясь от смеха, бойко отрапортовал звукооператор. - Это хорошо! - Леденцов посмотрел куда-то вдаль затуманенными буркалами. - А возраст, простите, ваш? - Ровно пять лет. - И кто бы мог подумать! А вы давненько на студии? - Двадцать семь лет. И вдруг глаза Леденцова приобрели испуганное выражение: вокруг стояли работники студии и дерзко смеялись. Леденцов дернулся в сторону и трусливо побежал. Смех подчиненных подталкивал его. В последнее время Леденцов все чаще испытывал непривычное смущение. Его благие намерения, заключенные в анкетную форму, почему-то не находили отклика среди личного состава студии. Для установления контакта с подчиненными он опросил каждого сотрудника не менее четырех раз и только за последний квартал задал 183 647 вопросов. Но, как ни странно, взаимопонимания не было. на леденцовскую чуткость все чаще реагировали самым неподобающим образом. Для того чтобы восстановить душевное равновесие, ему захотелось побыть одному. Но в коридорах сновали люди, в кабинетах шли споры и оперативные совещания. Наконец Леденцову удалось наткнуться на пустую комнату в сценарном отделе. Состояние относительного покоя продолжалось недолго. Зазвонил телефон, и усталый голос междугородной станции сообщил, что на проводе Красногорск. Затем кто-то очень далекий назвался Можаевым и обрадовался, узнав, что говорит с самим Леденцовым. Можаев сообщил о несоответствии сценария действительности, о протесте матери-героини Калинкиной, о том, что товарищ Шишигин в курсе. Затем он доложил, что они с Благушей решили обязательно заехать к драматургу Бомаршову, чтобы он внес исправления, и попросил руководящих указаний относительно съемок фильма. Леденцов не вникал в дополнительные мелочи. Важно было иное: к нему давно уже не обращались, как положено, с почтением! А тут... И былой апломб постепенно начал возвращаться обратно. - Трудности? Их надо преодолеть! Препятствия? С ними надо бороться! Студия вас поддержит! - отчеканил Леденцов. Сам товарищ Фениксов вас поддержит! Да что там Фениксов! Я, я лично вам помогу! Съемочной погодки вам! Да, можете больше не звонить! Хорошего раккурса! ...Эхо в вестибюле отдыхало после бурно проведенного дня. Лишь изредка откликалось оно на шаги запоздалого ассистента, который торопился на крыльцо. Там, под сенью колонн, раздавались последние звуки экспедиционной увертюры. Перед крыльцом-перроном стоял караван автомобилей. Трепетал от нетерпения флажок на радиаторе протарзановского лимузина. Из машины выглядывала прямоугольная мохнатая морда Читы. Участники экспедиции неторопливо заняли своя места. Печальные ассистенты чинно восседали на "пикапах" цвета дорожной пыли. В трехосном грузовике, нервно обнимая хрупкую аппаратуру, разместились осветители. К машине была прицеплена специальная платформа. На ней, обложенный войлочными матрацами и запеленутый брезентом, высился "Племянник солнца". Колонну замыкали автофургоны звукооператоров. Протарзанов проводил последний смотр. Сопровождаемый Гиндукушкиным, Виктор Викторович дважды обошел караван, пока не убедился, что все готово к дальнему рейсу. Мэтр величественно взошел на крыльцо: - Ну как? Есть еще пленка в кассетах? Не затуманены объективы? Не померкнут в дороге софиты? - зычно вопросил Протарзанов и подмигнул подчиненным. Но участники экспедиции почему-то без энтузиазма смотрели на руководителя. - Есть еще пленка! - бодро закричал Гиндукушкин. - Не затуманены объективы! Еще ярче будут гореть софиты! - Ну, тогда трогай, - скомандовал Виктор Викторович. - Вперед! Навстречу суровой правде жизни! В это время к Протарзанову подбежал Шишигин: - Виктор Викторович, директор распорядился, чтобы Можаев и Благуша присоединились к вам. Я им должен сообщить, где раскинется наш лагерь. - Подле Красногорского кожкомбината есть Синтетическо-аналитическая лаборатория Хватадзе. Пусть там спросят меня. Ну, до свидания, мой друг! и Виктор Викторович распахнул дверцу своей машины. Власий Гиндукушкин долго тискал руку мэтра, потом демонстративно отер набежавшую слезу. Лимузин укатил. - А я еду завтра, - почтительно поворачиваясь к Шишигину, сказал Гиндукушкин. - Получил важное задание. Надо провернуть одно дельце в самом Красногорске. - В Красногорске? - обрадовался Костя. - Отлично! Я тебе дам записку для Можаева и Благуши. Сейчас только напишу название гостиницы. У тебя есть ручка? Они остановились в "Тянь-Шане". - К чему эти светские условности? - поморщился Гиндукушкин. - Во-первых, в Красногорске один-единственный приличный отель. Во-вторых, Мартына и Юрия я знаю еще с пеленок. Впрочем, может быть, вы мне не доверяете? Тогда посылайте по почте! Но Гиндукушкин еще пользуется доверием! Даже сам Виктор Викторович поручил мне дело деликатного свойства. Между нами, в красногорском зоопарке я должен раздобыть для съемок десяток орлов-беркутов. И Власий, спрятав конверт в карман, снисходительно оглядел расходящуюся толпу провожающих. - Местное время восемнадцать часов, - объявило радио. - Начинаем концерт для детей ясельного возраста. Слушайте, детки, песенки из кинокартинок! - Мы парни бравые, бравые, бравые... - забасил хор. - Правильно подмечено, - ухмыльнулся Гиндукушкин. - Уж кто-кто, а мы, протарзановцы, бравый народ. Ну кто бы еще на нашей студии мог так подготовить экспедицию, а? Учтите сложность сюжета - короткометражная новелла об овце "Золотое руно"? - Пора в путь-дорогу, - советовал хор, - в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю... - Верно, - сказал Власий, - пора. И я отплываю! До скорых встреч. И Гиндукушкин сбежал с крыльца-перрона. Шишигин вспомнил, как уезжали Мартын и Юрий, - просто ушли из студии, захватив по аппарату. И ведь они ехали на съемку большой и важной темы. А здесь новелла об овце и уйма техники, десятки машин... ...На этот раз Костя шел по студии без очередного сценария в руках, но по-прежнему не замечая ничего вокруг: он был погружен в размышления об очередном номере многотиражной газеты...
Фельетон четырнадцатый
ЛИТБОЯРИН
На тридцатом километре, где с автобуса сошли Пелагея Терентьевна и операторы, дорога раздваивалась. Тут стоял полосатый столб, похожий на пограничный знак:
ДО БОМАРШОВКИ 3 КМ НЕ СИГНАЛИТЬ:
ИДЕТ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС!
- Начинается личный бомаршовский шлях, - отметил Юрий, закуривая трубку. - Троллейбусное сообщение еще не налажено? - А вы к нему? - спросил старичок в ватнике. - Тогда пойдемте, нам по пути. Я у них, у Бомаршова то-есть, садовником работаю... Пелагея Терентьевна с интересом смотрела на аккуратные полянки вдоль шоссе, на стога сена, заботливо прикрытые брезентовыми попонками на случай ненастья. Молодые елочки были подстрижены под кипарисы и стояли вдоль дороги, как свернутые знамена в зеленых чехлах. На поворотах белые палочки: чтоб не заехать в канаву. Юрий был мрачен. Его не умиляли ни попонки, ни елочки, ни палочки. - А моя дочь за сына этого собственника замуж выходит, - задумчиво произнесла Пелагея Терентьевна. - Весь в папу, видно. - За что ж вы так моего хозяина честите? - общительно улыбаясь, вклинился в разговор старичок. - Он человек хороший. Труд, то-есть, любит. Сам иной раз цветок посадит. Босиком ходит. Все жалеет, что сохи нет. Хочу, говорит, по примеру великих, то-есть, писателей за сохой походить. - Но великие писатели, - заметил Юрий, - еще изредка и писали. А что написал ваш хозяин? - Ну, это ты брось, Юра, - забасил Мартын. - Его фамилия знакома и по газетам и по журналам. То под некрологами встречается, то под приветствиями по случаю... - А может, он расстроит свадьбу эту? - задумчиво проговорила Пелагея Терентьевна. - Ведь умный, наверное, человек. Поймет, что к чему. - Что касается популярности бомаршовской, - усмехнулся Можаев, - то про него метко сказано: "автор нашумевшей сберкнижки". О деньгах его я слышал много, а книги, кроме "Старого звона", что-то не припомню. - Понапрасну вы это все, - сказал садовник, - Дормидонт Сигизмундович такой хозяин, что лучше и не надо... Вычеты из зарплаты не делает, отгулы за сверхурочные дает. Хорошо у него работать... А я в хорошем толк знаю: сам в свое время неплохо жил, собственную цветочную торговлю имел... Бывшая жена хозяина, Марья Поликарповна, то-есть, которая в запрошлом году от него сбежала, меня очень уважала. Красивая была женщина. Пожила всего с хозяином годика три и к другому ушла... Говорят, не вынесла... Пешеходов догнала легковая машина. Благуша вышел на середину дороги. Сигналить шофер боялся, поэтому он затормозил у ног Мартына и принялся ругаться шепотом. - Подвези, Вася, - сказал старичок. И представил водителя: - это механик нашего гаража, в Бомаршовке, то-есть. Вася, подвези гостей! - Ну, садитесь, - милостиво разрешил Вася, - только поскорее устраивайтесь, а то я спешу: у нас сейчас профсоюзное собрание идет, выборы месткома. Дормидонт Сигизмундович уже выговор получил от обкома профсоюза: у него в организации два года собрания не было. Пелагея Терентьевна и операторы недоумевающе переглянулись. - Я что-то ничего не соображу, - сознался Юрий. - Вы ведь не на государственной службе, у вас же не учреждение... При чем тут местком? - Э, мил-человек, законов не знаешь! - усмехнулся старичок. - Очень просто, - сказал Вася, небрежно, одним пальцем, ведя машину, даже домработницу и ту профсоюз к себе принимает, хоть она у частного лица служит... А нас у хозяина двадцать человек. А как по закону положено? Если на любом предприятии имеется более шести, кажется, членов профсоюза, то они объединяются в низовую профгруппу... А там уже и местком и все такое прочее. - Больших денег стоит такой персонал, - сказал Юрий. - Фонд зарплаты, наверное, не один десяток тысяч составляет. Деревья расступились, и машина подкатила к светло-синему высокому забору. Из-за него виднелись двухэтажные резные хоромы с петушками на гребне крыши. - Отгородился от жизни, - вздохнул Юрий. - Чтобы поменьше заглядывали в душу те, кто не имеет дач и заборов. - Это, во-первых, для творческой обстановки, - сказал Вася, - во-вторых, не от народа, а от знакомых, а в-третьих, слезайте, дорогие гости, приехали... Дальше ворот никого посторонних возить не имею права... Пелагея Терентьевна и операторы вышли из машины. Садовник, по-прежнему общительно улыбаясь, вылез тоже, помахал ручкой Васе, и автомобиль уехал к другим, невидимым с дороги, боковым воротам. Главный въезд был увешан грозными надписями; "ЗЛЫЕ СОБАКИ", "БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ НЕ ВХОДИТЬ", и "ПРИЕМ ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ ОТ ДВУХ ДО ТРЕХ". Мартын сильно постучал в дубовую, крепостного образца калитку. В разных концах Бомаршовки тренированными голосами залаяли псы. Показался сторож. - Дед Аким, - пояснил садовник. - Так сказать, первая инстанция. Здорово, дидусь! Вот гостей привез. - Гости - это хорошо, - откликнулся Аким. - А хозяин-то про них знает? Или они так прибыли, самотеком? Тогда не примут. Творят они нынче, с утра творят... - Это родственники, - понизив голос, сообщил садовник. - Я гак понял, что нашего молодого хозяина невесты родная мать. - Ну, насчет родственников это еще не известно, - бросила Пелагея Терентьевна. - Никого не приказано, - грустно сказал дед Аким. - Сегодня творческий день объявлен. Приезжал тут один родственник, не то двоюродный, не то молочный брат. Сегодня не пустили. У хозяина настроение на литературу. Я вам лучше управляющего вызову... Почуяв чужих, собаки лаяли, не жалея глоток. Сторож повернулся спиной к гостям и, по всей видимости, не собирался двигаться с места. - Как же дидусь управляющего-то вызовет? - заинтересовался Мартын. - Или сигнализация у них? - У нас дело поставлено, мил-человек, - захихикал садовник. - Здесь свой телефонный коммутатор имеется. - Мне что! - продолжал бормотать сторож. - Я бы всех пускал сразу... Да выговор будет по профсоюзной линии. Покушение, мол, на нарушение... Эх! Калитка распахнулась, и за ворота вышел мужчина в синей униформе. - Здравия желаю, Пал Палыч, - поклонился садовник. - Управляющий! - шепнул он операторам. Павел Павлович внимательно оглядел прибывших и начал допрос: - Вы насчет объявления в газете? Хотите продать скаковую лошадь? Или гобелен? Вы, наверно, из комиссионного... Тогда проходите... Или, может, вы представители обкома профсоюза? - Нет, мы по личному делу, - сказал Юрий, дымя трубкой. - Ага, догадался: вы начинающие. Так и доложить Альберту Дормидонтовичу? - Доложите Дормидонтовичу, - сказала Пелагея Терентьевна, - что приехала мать его знакомой, Пелагея Калинкина. И что она уже четверть часа стоит на солнцепеке у ворот. - Господи! - засуетился управляющий. - Не признал! Кто ж вас узнает - на вас не написано, что вы теща нашего молодого.. Простите великодушно! Аким! Пропусти без формальностей. Отворяй ворота! Управляющий побежал отгонять псов. Прибывшие прошли к застекленной веранде дачи. Навстречу им выскочил какой-то молодой человек. - Я же приказал не открывать, - закричал было он, но, увидев Пелагею Терентьевну, воскликнул: - Какой сюрприз! Простите, я вас принял за других. Какая умопомрачающая радость! А Веры с вами нет? Здравствуйте, рад вас видеть на нашей вилле. Это был Альберт. Операторы не сразу узнали его. Драматургов сын не был похож сам на себя. На нем не было обычного ярко-клетчатого, как шахматная доска, ворсистого долгополого костюма. Исчез техасский галстук. Приказали долго жить удалая тарзанья грива и крысиные усики. Заметив удивление операторов, Альберт пояснил: - Знаете, в последнее время шагу нельзя ступить: каждый красногорский мальчишка кричит: "Стиляга! Плесень!" Подумаешь, эрудиты - начитались газет... Вот видите, пришлось перестроить прическу, сшить новый костюм. Теперь даже "Красногорская правда" не придерется. Альберт болтал без умолку. Он провел операторов и Калинкину в комнату, усадил их в легкие плетеные кресла и сказал, что сейчас выяснит, когда папа сможет оторваться от работы. Юрий усиленно задымил трубкой. В дверь гостиной несколько раз, беспокойно принюхиваясь к дыму, заглядывал какой-то человек в брезентовом костюме, очевидно начальник пожарной охраны хором Дормидонта Сигизмундовича. Комната, где расположились гости, была оклеена бело-желто-зелеными обоями. Эти же обои, напоминавшие яичницу глазунью, заправленную зеленым луком, украшали коридор и соседнюю комнату. Под ногами высокой травой стлался ковер. Все говорило об уюте и спокойствии. Только телефон на столе нервничал. - Хэллоу, - поднял трубку Альберт. - Да, секретарь Бомаршова слушает. Мастерская? Очень рад. Надо срочно приехать и отремонтировать три пишущие машинки: на всех стерлась буква "я". Четвертая тоже может отказать, и тогда знаете, что будет с мировой литературой? Нет, я вас не путаю. Просто предупреждаю. И захватите с собой монтера... Видимо, на лицах операторов и Пелагеи Терентьевны было написано столько любопытства, что Альберт счел необходимым, положив трубку, объяснить им: - Мы продолжаем телефонизацию дачи и окружающих помещений: гаража, оранжереи, кухни... Теперь дело за разработкой номеров: папин кабинет, конечно, номер один. Ванная - номер два. Мой кабинет - номер три. И так далее. Сегодня все будет закончено. А пока готовы лишь две линии - от ворот к бухгалтерии и от меня к папе. Это неудобно. Представляете, а вдруг папа решит творить в ванной? Раньше приходилось ему туда приносить машинку, карандаши. А теперь он может диктовать по телефону стенографистке. Это моя идея! Теперь все будет олл, как говорится, райт! Пелагея Терентьевна и операторы сидели молча. - Пройдемте на террасу, там недалеко папин кабинет, - сказал Альберт вставая. - Прошу вас, джентльмены! Операторы не тронулись с мест. - Вы это к кому обращаетесь? - спросил Юрий, нарочито оглядываясь. - К вам, - сказал Альберт. - Прошу вас, товарищи! Юрий и Мартын пошли на террасу. Бомаршов-младший взял со стола колокольчик - старомодную бронзовую даму в широком звучащем кринолине, взболтнул даму несколько раз, и на звонок прибежала какая-то женщина в простом сатиновом платье. - Пойдите к папе и послушайте, - сказал Альберт, - творит он или думает. Женщина скептически хмыкнула и ушла. - Можете поглядеть альбом мировых кинозвезд, - гордо сказал Бомаршов-младший. - Ни у кого в области такого альбома нет. Альбом был тяжел, грузен и походил издали на мраморную плиту. Калинкина и операторы от киноастрономии отказались. Говорить было не о чем. Вошла женщина в сатиновом платье и, поглядывая на Пелагею Терентьевну, сказала: - Дормидонт Сигизмундович смотрят в потолок. Заняты ужасть! - Ну, тогда можно, - заключил Альберт и снял трубку. - Первый. Папа, чрезвычайное событие: приехала мама Веры и хочет с тобой поговорить. И еще два оператора из киностудии они снимают твой фильм. Через пять минут? Хороню. - И, обращаясь к гостям: - Вам повезло. Через пять минут папа вас примет. Пойдемте к его беседке, чтобы быть наготове. За Юрием, беспокойно дымящим трубкой, следовал, как тень, человек в брезенте. - Что вы волнуетесь? - сказал Можаев. - Со мной пожара не будет. - Он правильно волнуется, - пояснил Альберт: - он несет материальную ответственность, если мы сгорим. У нас как в лучших домах. Все олл, как говорится, райт! Гости и личный секретарь спустились с террасы в сад и пошли по усыпанной битым кирпичом аллейке вглубь липовых зарослей. Среди деревьев раздавалась трескотня пишущей машинки, в какие-то введенные в заблуждение кузнечики отвечали ей с полянки. - Папа почти никуда не выезжает, - сказал Альберт, - он даже кино смотрит дома - у нас есть комнатная киноустановка.
Фельетон четырнадцатый
ЛИТБОЯРИН
На тридцатом километре, где с автобуса сошли Пелагея Терентьевна и операторы, дорога раздваивалась. Тут стоял полосатый столб, похожий на пограничный знак:
ДО БОМАРШОВКИ 3 КМ НЕ СИГНАЛИТЬ:
ИДЕТ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС!
- Начинается личный бомаршовский шлях, - отметил Юрий, закуривая трубку. - Троллейбусное сообщение еще не налажено? - А вы к нему? - спросил старичок в ватнике. - Тогда пойдемте, нам по пути. Я у них, у Бомаршова то-есть, садовником работаю... Пелагея Терентьевна с интересом смотрела на аккуратные полянки вдоль шоссе, на стога сена, заботливо прикрытые брезентовыми попонками на случай ненастья. Молодые елочки были подстрижены под кипарисы и стояли вдоль дороги, как свернутые знамена в зеленых чехлах. На поворотах белые палочки: чтоб не заехать в канаву. Юрий был мрачен. Его не умиляли ни попонки, ни елочки, ни палочки. - А моя дочь за сына этого собственника замуж выходит, - задумчиво произнесла Пелагея Терентьевна. - Весь в папу, видно. - За что ж вы так моего хозяина честите? - общительно улыбаясь, вклинился в разговор старичок. - Он человек хороший. Труд, то-есть, любит. Сам иной раз цветок посадит. Босиком ходит. Все жалеет, что сохи нет. Хочу, говорит, по примеру великих, то-есть, писателей за сохой походить. - Но великие писатели, - заметил Юрий, - еще изредка и писали. А что написал ваш хозяин? - Ну, это ты брось, Юра, - забасил Мартын. - Его фамилия знакома и по газетам и по журналам. То под некрологами встречается, то под приветствиями по случаю... - А может, он расстроит свадьбу эту? - задумчиво проговорила Пелагея Терентьевна. - Ведь умный, наверное, человек. Поймет, что к чему. - Что касается популярности бомаршовской, - усмехнулся Можаев, - то про него метко сказано: "автор нашумевшей сберкнижки". О деньгах его я слышал много, а книги, кроме "Старого звона", что-то не припомню. - Понапрасну вы это все, - сказал садовник, - Дормидонт Сигизмундович такой хозяин, что лучше и не надо... Вычеты из зарплаты не делает, отгулы за сверхурочные дает. Хорошо у него работать... А я в хорошем толк знаю: сам в свое время неплохо жил, собственную цветочную торговлю имел... Бывшая жена хозяина, Марья Поликарповна, то-есть, которая в запрошлом году от него сбежала, меня очень уважала. Красивая была женщина. Пожила всего с хозяином годика три и к другому ушла... Говорят, не вынесла... Пешеходов догнала легковая машина. Благуша вышел на середину дороги. Сигналить шофер боялся, поэтому он затормозил у ног Мартына и принялся ругаться шепотом. - Подвези, Вася, - сказал старичок. И представил водителя: - это механик нашего гаража, в Бомаршовке, то-есть. Вася, подвези гостей! - Ну, садитесь, - милостиво разрешил Вася, - только поскорее устраивайтесь, а то я спешу: у нас сейчас профсоюзное собрание идет, выборы месткома. Дормидонт Сигизмундович уже выговор получил от обкома профсоюза: у него в организации два года собрания не было. Пелагея Терентьевна и операторы недоумевающе переглянулись. - Я что-то ничего не соображу, - сознался Юрий. - Вы ведь не на государственной службе, у вас же не учреждение... При чем тут местком? - Э, мил-человек, законов не знаешь! - усмехнулся старичок. - Очень просто, - сказал Вася, небрежно, одним пальцем, ведя машину, даже домработницу и ту профсоюз к себе принимает, хоть она у частного лица служит... А нас у хозяина двадцать человек. А как по закону положено? Если на любом предприятии имеется более шести, кажется, членов профсоюза, то они объединяются в низовую профгруппу... А там уже и местком и все такое прочее. - Больших денег стоит такой персонал, - сказал Юрий. - Фонд зарплаты, наверное, не один десяток тысяч составляет. Деревья расступились, и машина подкатила к светло-синему высокому забору. Из-за него виднелись двухэтажные резные хоромы с петушками на гребне крыши. - Отгородился от жизни, - вздохнул Юрий. - Чтобы поменьше заглядывали в душу те, кто не имеет дач и заборов. - Это, во-первых, для творческой обстановки, - сказал Вася, - во-вторых, не от народа, а от знакомых, а в-третьих, слезайте, дорогие гости, приехали... Дальше ворот никого посторонних возить не имею права... Пелагея Терентьевна и операторы вышли из машины. Садовник, по-прежнему общительно улыбаясь, вылез тоже, помахал ручкой Васе, и автомобиль уехал к другим, невидимым с дороги, боковым воротам. Главный въезд был увешан грозными надписями; "ЗЛЫЕ СОБАКИ", "БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ НЕ ВХОДИТЬ", и "ПРИЕМ ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ ОТ ДВУХ ДО ТРЕХ". Мартын сильно постучал в дубовую, крепостного образца калитку. В разных концах Бомаршовки тренированными голосами залаяли псы. Показался сторож. - Дед Аким, - пояснил садовник. - Так сказать, первая инстанция. Здорово, дидусь! Вот гостей привез. - Гости - это хорошо, - откликнулся Аким. - А хозяин-то про них знает? Или они так прибыли, самотеком? Тогда не примут. Творят они нынче, с утра творят... - Это родственники, - понизив голос, сообщил садовник. - Я гак понял, что нашего молодого хозяина невесты родная мать. - Ну, насчет родственников это еще не известно, - бросила Пелагея Терентьевна. - Никого не приказано, - грустно сказал дед Аким. - Сегодня творческий день объявлен. Приезжал тут один родственник, не то двоюродный, не то молочный брат. Сегодня не пустили. У хозяина настроение на литературу. Я вам лучше управляющего вызову... Почуяв чужих, собаки лаяли, не жалея глоток. Сторож повернулся спиной к гостям и, по всей видимости, не собирался двигаться с места. - Как же дидусь управляющего-то вызовет? - заинтересовался Мартын. - Или сигнализация у них? - У нас дело поставлено, мил-человек, - захихикал садовник. - Здесь свой телефонный коммутатор имеется. - Мне что! - продолжал бормотать сторож. - Я бы всех пускал сразу... Да выговор будет по профсоюзной линии. Покушение, мол, на нарушение... Эх! Калитка распахнулась, и за ворота вышел мужчина в синей униформе. - Здравия желаю, Пал Палыч, - поклонился садовник. - Управляющий! - шепнул он операторам. Павел Павлович внимательно оглядел прибывших и начал допрос: - Вы насчет объявления в газете? Хотите продать скаковую лошадь? Или гобелен? Вы, наверно, из комиссионного... Тогда проходите... Или, может, вы представители обкома профсоюза? - Нет, мы по личному делу, - сказал Юрий, дымя трубкой. - Ага, догадался: вы начинающие. Так и доложить Альберту Дормидонтовичу? - Доложите Дормидонтовичу, - сказала Пелагея Терентьевна, - что приехала мать его знакомой, Пелагея Калинкина. И что она уже четверть часа стоит на солнцепеке у ворот. - Господи! - засуетился управляющий. - Не признал! Кто ж вас узнает - на вас не написано, что вы теща нашего молодого.. Простите великодушно! Аким! Пропусти без формальностей. Отворяй ворота! Управляющий побежал отгонять псов. Прибывшие прошли к застекленной веранде дачи. Навстречу им выскочил какой-то молодой человек. - Я же приказал не открывать, - закричал было он, но, увидев Пелагею Терентьевну, воскликнул: - Какой сюрприз! Простите, я вас принял за других. Какая умопомрачающая радость! А Веры с вами нет? Здравствуйте, рад вас видеть на нашей вилле. Это был Альберт. Операторы не сразу узнали его. Драматургов сын не был похож сам на себя. На нем не было обычного ярко-клетчатого, как шахматная доска, ворсистого долгополого костюма. Исчез техасский галстук. Приказали долго жить удалая тарзанья грива и крысиные усики. Заметив удивление операторов, Альберт пояснил: - Знаете, в последнее время шагу нельзя ступить: каждый красногорский мальчишка кричит: "Стиляга! Плесень!" Подумаешь, эрудиты - начитались газет... Вот видите, пришлось перестроить прическу, сшить новый костюм. Теперь даже "Красногорская правда" не придерется. Альберт болтал без умолку. Он провел операторов и Калинкину в комнату, усадил их в легкие плетеные кресла и сказал, что сейчас выяснит, когда папа сможет оторваться от работы. Юрий усиленно задымил трубкой. В дверь гостиной несколько раз, беспокойно принюхиваясь к дыму, заглядывал какой-то человек в брезентовом костюме, очевидно начальник пожарной охраны хором Дормидонта Сигизмундовича. Комната, где расположились гости, была оклеена бело-желто-зелеными обоями. Эти же обои, напоминавшие яичницу глазунью, заправленную зеленым луком, украшали коридор и соседнюю комнату. Под ногами высокой травой стлался ковер. Все говорило об уюте и спокойствии. Только телефон на столе нервничал. - Хэллоу, - поднял трубку Альберт. - Да, секретарь Бомаршова слушает. Мастерская? Очень рад. Надо срочно приехать и отремонтировать три пишущие машинки: на всех стерлась буква "я". Четвертая тоже может отказать, и тогда знаете, что будет с мировой литературой? Нет, я вас не путаю. Просто предупреждаю. И захватите с собой монтера... Видимо, на лицах операторов и Пелагеи Терентьевны было написано столько любопытства, что Альберт счел необходимым, положив трубку, объяснить им: - Мы продолжаем телефонизацию дачи и окружающих помещений: гаража, оранжереи, кухни... Теперь дело за разработкой номеров: папин кабинет, конечно, номер один. Ванная - номер два. Мой кабинет - номер три. И так далее. Сегодня все будет закончено. А пока готовы лишь две линии - от ворот к бухгалтерии и от меня к папе. Это неудобно. Представляете, а вдруг папа решит творить в ванной? Раньше приходилось ему туда приносить машинку, карандаши. А теперь он может диктовать по телефону стенографистке. Это моя идея! Теперь все будет олл, как говорится, райт! Пелагея Терентьевна и операторы сидели молча. - Пройдемте на террасу, там недалеко папин кабинет, - сказал Альберт вставая. - Прошу вас, джентльмены! Операторы не тронулись с мест. - Вы это к кому обращаетесь? - спросил Юрий, нарочито оглядываясь. - К вам, - сказал Альберт. - Прошу вас, товарищи! Юрий и Мартын пошли на террасу. Бомаршов-младший взял со стола колокольчик - старомодную бронзовую даму в широком звучащем кринолине, взболтнул даму несколько раз, и на звонок прибежала какая-то женщина в простом сатиновом платье. - Пойдите к папе и послушайте, - сказал Альберт, - творит он или думает. Женщина скептически хмыкнула и ушла. - Можете поглядеть альбом мировых кинозвезд, - гордо сказал Бомаршов-младший. - Ни у кого в области такого альбома нет. Альбом был тяжел, грузен и походил издали на мраморную плиту. Калинкина и операторы от киноастрономии отказались. Говорить было не о чем. Вошла женщина в сатиновом платье и, поглядывая на Пелагею Терентьевну, сказала: - Дормидонт Сигизмундович смотрят в потолок. Заняты ужасть! - Ну, тогда можно, - заключил Альберт и снял трубку. - Первый. Папа, чрезвычайное событие: приехала мама Веры и хочет с тобой поговорить. И еще два оператора из киностудии они снимают твой фильм. Через пять минут? Хороню. - И, обращаясь к гостям: - Вам повезло. Через пять минут папа вас примет. Пойдемте к его беседке, чтобы быть наготове. За Юрием, беспокойно дымящим трубкой, следовал, как тень, человек в брезенте. - Что вы волнуетесь? - сказал Можаев. - Со мной пожара не будет. - Он правильно волнуется, - пояснил Альберт: - он несет материальную ответственность, если мы сгорим. У нас как в лучших домах. Все олл, как говорится, райт! Гости и личный секретарь спустились с террасы в сад и пошли по усыпанной битым кирпичом аллейке вглубь липовых зарослей. Среди деревьев раздавалась трескотня пишущей машинки, в какие-то введенные в заблуждение кузнечики отвечали ей с полянки. - Папа почти никуда не выезжает, - сказал Альберт, - он даже кино смотрит дома - у нас есть комнатная киноустановка.