Вдовушка воскликнула:
– Что это с ним?
Тарчинини любезно пояснил:
– Это, наверно, у американцев так принято прощаться с друзьями...
Оставив слишком красивую вдову и Тарчинини, Сайрус А. Вильям пошел, куда глаза глядят, пошел, вскинув голову, засунув руки в карманы и ощущая, несмотря на свою ярость, странное недовольство собой, в котором тщетно пытался разобраться. Стараясь отогнать это недовольство, он заставил себя думать о завтрашнем дне. Он пойдет к Маттеини и покажет ему фотографию Росси. Весьма возможно, на этот раз результат будет положительный. Он отнесет данные комиссару, простится с ним окончательно, а там – на аэродром, и прощай, Италия! С Валерией он, конечно, в Европу не поедет. Да к тому же она слишком боится заразы. Они поедут в свадебное путешествие в Новую Мексику. Может быть, позже, но гораздо позже, уже стариком, Лекок побалует себя еще одной прогулкой в Италию с единственной целью удостовериться, что правильно прожил жизнь и жалеть ему не о чем.
Чтобы скоротать вечер, Сайрус А. Вильям отправился в какой-то кинотеатр, где крутили старый фильм "Примавера", полный юмора, здоровой эротики и веселой безнравственности. С первых же кадров он хотел встать и уйти, но не решился беспокоить соседей и скоро, заразившись всеобщей эйфорией, уже смеялся вместе с остальной публикой. А где-то в тысячах километров отсюда Валерия, не в силах уснуть, читала Библию и проглядывала список приглашенных на свадьбу – не забыла ли она кого-нибудь.
Выйдя из кино и не испытывая желания сразу идти в отель, Сайрус А. Вильям принялся бродить по улицам, быстро пустевшим в этот поздний час. Он шел по виа Сотторива, как вдруг заметил довольно далеко впереди торопливо идущую молодую женщину. Вдруг какая-то фигура отделилась от стены и кинулась на нее, стараясь вырвать из рук сумочку. Незнакомка отбивалась, нападающий повалил ее. Не успел хулиган завладеть добычей, как Лекок схватил его, приподнял и резким ударом в челюсть отшвырнул, полуоглушенного, в сторону. Американец помог молодой женщине подняться. Обнимая этот стройный стан, Лекок почувствовал легкое волнение, к тому же малютка оказалась форменной красавицей. Она пролепетала:
– Он ушел?
Лекок показал ей на злоумышленника, начинавшего приходить в себя.
– Я так испугалась...
– Теперь это уже позади.
– Спасибо вам, синьор.
Хулиган неуверенно поднялся, потом кинулся наутек и скрылся в темноте. Опираясь на руку своего спасителя, синьора постепенно успокаивалась. Она объяснила:
– Я была в кино с подружками, потом еще поболтали...
– Вы мне позволите проводить вас?
Он почувствовал, как она насторожилась, и поспешно добавил:
– Всего несколько шагов, пока вы окончательно не оправитесь?
Она слегка отстранилась.
– Вы очень добры, синьор...
Они двинулись в путь бок о бок. Лекок украдкой поглядывал на нее и думал, что она явно порядочная и гораздо моложе, чем ему сначала показалось. Немного встревоженный тем, что с ним творилось, он попытался уцепиться за образ Валерии, но это не помогло: Валерия растаяла, как дым, перед очарованием девушки.
– Далеко вы живете?
– Нет, не очень... А вы иностранец?
– Да.
– Вы очень хорошо говорите по-итальянски.
– Я изучил ваш язык в Гарварде.
Он заметил, что название знаменитого университета явно ничего не говорит его спутнице, и уточнил:
– Я американец.
– Правда? Вот смешно!
Слегка уязвленный, Лекок спросил:
– Позвольте узнать, почему?
– Вам не понять.
– Представьте, я и сам начинаю так думать?
Некоторое время они шли молча, затем Сайрус А. Вильям снова заговорил:
– Вы замужем, синьорита... или синьора?
– Нет.
Лекок не мог бы сказать, почему, но ответ его обрадовал. На пьяцца Бра Молинари девушка остановилась.
– Здесь нам надо расстаться, синьор. Я вам очень признательна...
– Это невозможно!
– Что невозможно?
– Чтобы мы уже расстались!
– Но, синьор, я задержалась, и мои родители ждут и волнуются. Мама, конечно, не отходит от окна, и если она увидит, что меня провожают, будет скандал!
– Послушайте, синьорина... Не знаю, как бы это получше сказать, но если то, что я американец, само по себе вам не противно... я бы очень хотел снова увидеться с вами.
– Не знаю, синьор...
– Прошу вас!
Она колебалась, но он казался таким славным...
– Я работаю у Маджина и Хольпса на виколо Сорте... Может быть, встретимся завтра у Гробницы?
– Вы назначаете свидание на кладбище?
Она залилась звонким и свежим смехом, совершенно очаровавшим Сайруса А. Вильяма.
– Да нет же! У гробницы Джульетты!
– А! Хорошо.
– До свиданья!
– Доброй ночи, синьорина!
Она легко пустилась бежать, но Лекок окликнул ее:
– Синьорина!
Она обернулась.
– Скажите хотя бы ваше имя!
– Джульетта!
Ну конечно...
Однако ангел, хранивший его (ангел, несомненно, веронский) привел его в маленькую улочку недалеко от пьяцца Эрбе, где синьор Атилло Чирандо, проводив последнего клиента, закрывал окна ставнями. Сайрус А. Вильям, поклонившись, обратился к нему:
– Синьор, неужели вы откажете в стакане граппы человеку, нуждающемся в друге, с которым он мог бы чокнуться?
У Атилло было доброе сердце, и он признал, что, несмотря на время и закон, нельзя отклонить подобную мольбу, не подвергнув серьезной опасности спасение своей души. Он впустил симпатичного клиента в пустое кафе, прошел за стойку и, налив два стакана граппы, чокнулся с неожиданным гостем.
– Синьор, за ваше здоровье!
– За ваше, синьор, и за здоровье прекраснейшей девушки Вероны!
Они выпили, но когда Сайрус А. Вильям хотел заплатить, тот отказался от денег.
– Нет, синьор, это будет нарушением закона, ведь в такой час заведение уже закрыто. В вашем лице я принимаю не клиента, а друга!
В Бостоне ни один хозяин бара не проявил бы подобной чуткости. Растроганный Лекок вынул из бумажника банкноту в тысячу лир со словами:
– Разрешите, синьор, вручить вам эти деньги для ваших нуждающихся друзей.
Хозяин взял бумажку и торжественно объявил:
– Синьор, вы истинный джентльмен! Прошу вас считать эту бутылку граппы своей!
Полчаса спустя, почти осушив бутылку, новые друзья потеряли представление не только о времени, но и о всей вселенной, которую они окончательно презрели. Не сойдясь, однако, во мнениях, кого считать прекраснейшей девушкой Вероны – что еще затруднялось полным отсутствием общих знакомых – они так расшумелись, что полицейский Тино Валеччиа, совершая обход, заинтересовался несвоевременным криком и светом, пробивающимся из кафе, вошел и сказал Чирандо:
– Что это тебе, Атилло, Рождество, чтоб всю ночь торговать?
Вторжение представителя власти в разгар страстного спора с американцем показалось верхом наглости:
– Если б сейчас было Рождество, Валеччиа, Господь не допустил бы, чтоб уроды вроде тебя мозолили глаза честным людям!
Полицейский, вошедший без всяких враждебных намерений, был оскорблен таким приемом. Озлившись, он двинулся к стойке:
– Повтори, Атилло, что ты сказал?
– Что ты урод? Пожалуйста!
Он призвал Лекока в свидетели:
– Урод он или кет?
Сайрус А. Вильям важно оглядел представителя власти и подтвердил:
– Не подлежит ни малейшему сомнению, что он урод.
Рассерженный неожиданной атакой, Валеччиа принялся за Лекока:
– Ваши документы!
– Я гражданин Соединенных Штатов!
– Это не помешает мне упрятать вас в кутузку!
Атилло поспешил на защиту своего гостя:
– Смотри, Валеччиа! Ох, смотри! Что это ты затеваешь? Думаешь, раз ты в форме, тебе все можно? Ты собираешься нарушить Атлантический Пакт!
Полицейский оторопел, стараясь понять, какое отношение имеет Атлантический Пакт к тому, что Атилло Чирандо нарушает правила содержания питейных заведений. Видя его растерянность, Атилло таинственно добавил:
– А кое-кто может решить, что ты работаешь на Советы!
Валеччиа подскочил.
– Ты оскорбил меня при свидетеле, Атилло! Ты обвинил меня в измене родине! Это тебе даром не пройдет!
Он перегнулся через стойку, пытаясь достать противника, но тот отскочил, схватил бутылку и предупредил:
– Я человек мирный, Валеччиа, но предупреждаю тебя: если ты не перестанешь валять дурака, быть беде!
– Это я валяю дурака?
Сайрус А. Вильям счел своим долгом поддержать приятеля в затруднительном положении:
– Именно дурака!
И в свою очередь вооружился бутылкой с остатками граппы. Полицейский отскочил и, достав пистолет, закричал:
– Шевельните хоть пальцем, банда убийц, и прольется кровь!
Ситуация была более чем напряженная, но тут дверь, ведущая в жилую часть дома Чирандо, распахнулась, и на пороге показалась нелепая фигура старика в длинной ночной рубашке. При виде противников, готовых схватиться врукопашную, он замер на месте и, вскинув руку в фашистском салюте, хрипло выкрикнул:
– Viva il Duce![23]
Страсти утихли. Валеччиа спрятал пистолет, a Лекок и Чирандо отставили бутылки. Последний, несколько смущенный, постучал себя по лбу и шепнул остальным:
– Это дедушка... У него не все дома. Он все думает, что сейчас старые времена...
Он взял старика под руку и стал уговаривать:
– Дедушка, ты простудишься... Побереги себя!
Старик вырвался.
– Атилло, ты хороший мальчик, но не впутывайся в такие дела, ты до них еще не дорос! И никто при мне не скажет дурного слова про Дуче! Впрочем, извините, я должен вас покинуть, у меня назначена встреча с ним. Мне надо собраться, а из-за тебя я теряю время!
И, подмигнув, шепнул ошарашенным слушателям:
– Он интересуется моим мнением о намерениях фюрера.
Потом повернулся и удалился. Эта интермедия разрядила обстановку, явление дедушки стерло воспоминание о взаимных угрозах. Полицейский Валеччиа помог американцу прикончить бутылку граппы и проводил его до корсо Кавур, где и оставил, дав на прощание ряд дружеских советов насчет соблюдения общественного порядка.
Швейцар отеля сразу же заметил нетвердую походку Лекока. Он поклонился ему и дружеской рукой втащил в холл, чтоб тот не колобродил под дверью. Дежурный спросил, подавая ему ключ:
– Хорошо провели день, синьор?
– Великолепно! Я встретил самую красивую девушку Вероны.
– Поздравляю вас, синьор.
– И я вам скажу один секрет: Верона – лучший город в мире!
– Спасибо, синьор. Вам телеграмма...
Сайрус А. Вильям тупо уставился на телеграмму. Опять Валерия! Она становилась надоедливой! С чтением вышли некоторые затруднения, потому что строчки плясали. "Лекоку, Рива Сан Лоренцо э Кавур, Верона, Италия. Жду. Точка. Прощаю всего сердца. Точка. Но отец настаивает объяснениях. Точка. Рассчитывайте мою поддержку. Точка. Валерия".
Сайрус А. Вильям доверительно спросил дежурного:
– И что бы этой Валерии не оставить меня в покое?
Тот смиренно признался в своей некомпетентности.
– Нет, но скажите, что она о себе воображает?
Пока Лекок говорил, им овладела злость, и, взяв бумагу и карандаш, он с трудом нацарапал текст, который, как ему казалось, должен восстановить его достоинство перед лицом всей Италии:
"Валерии Пирсон, Линкольн Авеню, 33, Бостон, Массачусетс, США. Просьба папе не совать нос в чужие дела. Точка. Сам не маленький. Точка. Делаю что хочу. Точка. Да здравствует Верона. Точка. И любовь. Точка. Сайрус".
И с легким сердцем и спокойной совестью пошел спать.
Глава VI
– Что это с ним?
Тарчинини любезно пояснил:
– Это, наверно, у американцев так принято прощаться с друзьями...
Оставив слишком красивую вдову и Тарчинини, Сайрус А. Вильям пошел, куда глаза глядят, пошел, вскинув голову, засунув руки в карманы и ощущая, несмотря на свою ярость, странное недовольство собой, в котором тщетно пытался разобраться. Стараясь отогнать это недовольство, он заставил себя думать о завтрашнем дне. Он пойдет к Маттеини и покажет ему фотографию Росси. Весьма возможно, на этот раз результат будет положительный. Он отнесет данные комиссару, простится с ним окончательно, а там – на аэродром, и прощай, Италия! С Валерией он, конечно, в Европу не поедет. Да к тому же она слишком боится заразы. Они поедут в свадебное путешествие в Новую Мексику. Может быть, позже, но гораздо позже, уже стариком, Лекок побалует себя еще одной прогулкой в Италию с единственной целью удостовериться, что правильно прожил жизнь и жалеть ему не о чем.
Чтобы скоротать вечер, Сайрус А. Вильям отправился в какой-то кинотеатр, где крутили старый фильм "Примавера", полный юмора, здоровой эротики и веселой безнравственности. С первых же кадров он хотел встать и уйти, но не решился беспокоить соседей и скоро, заразившись всеобщей эйфорией, уже смеялся вместе с остальной публикой. А где-то в тысячах километров отсюда Валерия, не в силах уснуть, читала Библию и проглядывала список приглашенных на свадьбу – не забыла ли она кого-нибудь.
Выйдя из кино и не испытывая желания сразу идти в отель, Сайрус А. Вильям принялся бродить по улицам, быстро пустевшим в этот поздний час. Он шел по виа Сотторива, как вдруг заметил довольно далеко впереди торопливо идущую молодую женщину. Вдруг какая-то фигура отделилась от стены и кинулась на нее, стараясь вырвать из рук сумочку. Незнакомка отбивалась, нападающий повалил ее. Не успел хулиган завладеть добычей, как Лекок схватил его, приподнял и резким ударом в челюсть отшвырнул, полуоглушенного, в сторону. Американец помог молодой женщине подняться. Обнимая этот стройный стан, Лекок почувствовал легкое волнение, к тому же малютка оказалась форменной красавицей. Она пролепетала:
– Он ушел?
Лекок показал ей на злоумышленника, начинавшего приходить в себя.
– Я так испугалась...
– Теперь это уже позади.
– Спасибо вам, синьор.
Хулиган неуверенно поднялся, потом кинулся наутек и скрылся в темноте. Опираясь на руку своего спасителя, синьора постепенно успокаивалась. Она объяснила:
– Я была в кино с подружками, потом еще поболтали...
– Вы мне позволите проводить вас?
Он почувствовал, как она насторожилась, и поспешно добавил:
– Всего несколько шагов, пока вы окончательно не оправитесь?
Она слегка отстранилась.
– Вы очень добры, синьор...
Они двинулись в путь бок о бок. Лекок украдкой поглядывал на нее и думал, что она явно порядочная и гораздо моложе, чем ему сначала показалось. Немного встревоженный тем, что с ним творилось, он попытался уцепиться за образ Валерии, но это не помогло: Валерия растаяла, как дым, перед очарованием девушки.
– Далеко вы живете?
– Нет, не очень... А вы иностранец?
– Да.
– Вы очень хорошо говорите по-итальянски.
– Я изучил ваш язык в Гарварде.
Он заметил, что название знаменитого университета явно ничего не говорит его спутнице, и уточнил:
– Я американец.
– Правда? Вот смешно!
Слегка уязвленный, Лекок спросил:
– Позвольте узнать, почему?
– Вам не понять.
– Представьте, я и сам начинаю так думать?
Некоторое время они шли молча, затем Сайрус А. Вильям снова заговорил:
– Вы замужем, синьорита... или синьора?
– Нет.
Лекок не мог бы сказать, почему, но ответ его обрадовал. На пьяцца Бра Молинари девушка остановилась.
– Здесь нам надо расстаться, синьор. Я вам очень признательна...
– Это невозможно!
– Что невозможно?
– Чтобы мы уже расстались!
– Но, синьор, я задержалась, и мои родители ждут и волнуются. Мама, конечно, не отходит от окна, и если она увидит, что меня провожают, будет скандал!
– Послушайте, синьорина... Не знаю, как бы это получше сказать, но если то, что я американец, само по себе вам не противно... я бы очень хотел снова увидеться с вами.
– Не знаю, синьор...
– Прошу вас!
Она колебалась, но он казался таким славным...
– Я работаю у Маджина и Хольпса на виколо Сорте... Может быть, встретимся завтра у Гробницы?
– Вы назначаете свидание на кладбище?
Она залилась звонким и свежим смехом, совершенно очаровавшим Сайруса А. Вильяма.
– Да нет же! У гробницы Джульетты!
– А! Хорошо.
– До свиданья!
– Доброй ночи, синьорина!
Она легко пустилась бежать, но Лекок окликнул ее:
– Синьорина!
Она обернулась.
– Скажите хотя бы ваше имя!
– Джульетта!
Ну конечно...
* * *
Сайрус А. Вильям, окончательно побежденный, больше не боролся с обаянием Вероны, которое с самого его приезда в город подтачивало его упорство, как ни был он уверен в себе. Он не мог не признать, что счастлив сейчас, как никогда в жизни. Он не задавался вопросом ни о своем отношении к Джульетте, ни о том, как увязать свое восхищение этой девушкой с официальной преданностью Валерии Пирсон, только жалел, что не с кем поделиться переполнявшей его радостью. Но редкие прохожие, которые ему попадались, так спешили домой, что Легко было угадать, как мало улыбается им роль наперсников, даже предложенная с величайшей учтивостью.Однако ангел, хранивший его (ангел, несомненно, веронский) привел его в маленькую улочку недалеко от пьяцца Эрбе, где синьор Атилло Чирандо, проводив последнего клиента, закрывал окна ставнями. Сайрус А. Вильям, поклонившись, обратился к нему:
– Синьор, неужели вы откажете в стакане граппы человеку, нуждающемся в друге, с которым он мог бы чокнуться?
У Атилло было доброе сердце, и он признал, что, несмотря на время и закон, нельзя отклонить подобную мольбу, не подвергнув серьезной опасности спасение своей души. Он впустил симпатичного клиента в пустое кафе, прошел за стойку и, налив два стакана граппы, чокнулся с неожиданным гостем.
– Синьор, за ваше здоровье!
– За ваше, синьор, и за здоровье прекраснейшей девушки Вероны!
Они выпили, но когда Сайрус А. Вильям хотел заплатить, тот отказался от денег.
– Нет, синьор, это будет нарушением закона, ведь в такой час заведение уже закрыто. В вашем лице я принимаю не клиента, а друга!
В Бостоне ни один хозяин бара не проявил бы подобной чуткости. Растроганный Лекок вынул из бумажника банкноту в тысячу лир со словами:
– Разрешите, синьор, вручить вам эти деньги для ваших нуждающихся друзей.
Хозяин взял бумажку и торжественно объявил:
– Синьор, вы истинный джентльмен! Прошу вас считать эту бутылку граппы своей!
Полчаса спустя, почти осушив бутылку, новые друзья потеряли представление не только о времени, но и о всей вселенной, которую они окончательно презрели. Не сойдясь, однако, во мнениях, кого считать прекраснейшей девушкой Вероны – что еще затруднялось полным отсутствием общих знакомых – они так расшумелись, что полицейский Тино Валеччиа, совершая обход, заинтересовался несвоевременным криком и светом, пробивающимся из кафе, вошел и сказал Чирандо:
– Что это тебе, Атилло, Рождество, чтоб всю ночь торговать?
Вторжение представителя власти в разгар страстного спора с американцем показалось верхом наглости:
– Если б сейчас было Рождество, Валеччиа, Господь не допустил бы, чтоб уроды вроде тебя мозолили глаза честным людям!
Полицейский, вошедший без всяких враждебных намерений, был оскорблен таким приемом. Озлившись, он двинулся к стойке:
– Повтори, Атилло, что ты сказал?
– Что ты урод? Пожалуйста!
Он призвал Лекока в свидетели:
– Урод он или кет?
Сайрус А. Вильям важно оглядел представителя власти и подтвердил:
– Не подлежит ни малейшему сомнению, что он урод.
Рассерженный неожиданной атакой, Валеччиа принялся за Лекока:
– Ваши документы!
– Я гражданин Соединенных Штатов!
– Это не помешает мне упрятать вас в кутузку!
Атилло поспешил на защиту своего гостя:
– Смотри, Валеччиа! Ох, смотри! Что это ты затеваешь? Думаешь, раз ты в форме, тебе все можно? Ты собираешься нарушить Атлантический Пакт!
Полицейский оторопел, стараясь понять, какое отношение имеет Атлантический Пакт к тому, что Атилло Чирандо нарушает правила содержания питейных заведений. Видя его растерянность, Атилло таинственно добавил:
– А кое-кто может решить, что ты работаешь на Советы!
Валеччиа подскочил.
– Ты оскорбил меня при свидетеле, Атилло! Ты обвинил меня в измене родине! Это тебе даром не пройдет!
Он перегнулся через стойку, пытаясь достать противника, но тот отскочил, схватил бутылку и предупредил:
– Я человек мирный, Валеччиа, но предупреждаю тебя: если ты не перестанешь валять дурака, быть беде!
– Это я валяю дурака?
Сайрус А. Вильям счел своим долгом поддержать приятеля в затруднительном положении:
– Именно дурака!
И в свою очередь вооружился бутылкой с остатками граппы. Полицейский отскочил и, достав пистолет, закричал:
– Шевельните хоть пальцем, банда убийц, и прольется кровь!
Ситуация была более чем напряженная, но тут дверь, ведущая в жилую часть дома Чирандо, распахнулась, и на пороге показалась нелепая фигура старика в длинной ночной рубашке. При виде противников, готовых схватиться врукопашную, он замер на месте и, вскинув руку в фашистском салюте, хрипло выкрикнул:
– Viva il Duce![23]
Страсти утихли. Валеччиа спрятал пистолет, a Лекок и Чирандо отставили бутылки. Последний, несколько смущенный, постучал себя по лбу и шепнул остальным:
– Это дедушка... У него не все дома. Он все думает, что сейчас старые времена...
Он взял старика под руку и стал уговаривать:
– Дедушка, ты простудишься... Побереги себя!
Старик вырвался.
– Атилло, ты хороший мальчик, но не впутывайся в такие дела, ты до них еще не дорос! И никто при мне не скажет дурного слова про Дуче! Впрочем, извините, я должен вас покинуть, у меня назначена встреча с ним. Мне надо собраться, а из-за тебя я теряю время!
И, подмигнув, шепнул ошарашенным слушателям:
– Он интересуется моим мнением о намерениях фюрера.
Потом повернулся и удалился. Эта интермедия разрядила обстановку, явление дедушки стерло воспоминание о взаимных угрозах. Полицейский Валеччиа помог американцу прикончить бутылку граппы и проводил его до корсо Кавур, где и оставил, дав на прощание ряд дружеских советов насчет соблюдения общественного порядка.
Швейцар отеля сразу же заметил нетвердую походку Лекока. Он поклонился ему и дружеской рукой втащил в холл, чтоб тот не колобродил под дверью. Дежурный спросил, подавая ему ключ:
– Хорошо провели день, синьор?
– Великолепно! Я встретил самую красивую девушку Вероны.
– Поздравляю вас, синьор.
– И я вам скажу один секрет: Верона – лучший город в мире!
– Спасибо, синьор. Вам телеграмма...
Сайрус А. Вильям тупо уставился на телеграмму. Опять Валерия! Она становилась надоедливой! С чтением вышли некоторые затруднения, потому что строчки плясали. "Лекоку, Рива Сан Лоренцо э Кавур, Верона, Италия. Жду. Точка. Прощаю всего сердца. Точка. Но отец настаивает объяснениях. Точка. Рассчитывайте мою поддержку. Точка. Валерия".
Сайрус А. Вильям доверительно спросил дежурного:
– И что бы этой Валерии не оставить меня в покое?
Тот смиренно признался в своей некомпетентности.
– Нет, но скажите, что она о себе воображает?
Пока Лекок говорил, им овладела злость, и, взяв бумагу и карандаш, он с трудом нацарапал текст, который, как ему казалось, должен восстановить его достоинство перед лицом всей Италии:
"Валерии Пирсон, Линкольн Авеню, 33, Бостон, Массачусетс, США. Просьба папе не совать нос в чужие дела. Точка. Сам не маленький. Точка. Делаю что хочу. Точка. Да здравствует Верона. Точка. И любовь. Точка. Сайрус".
И с легким сердцем и спокойной совестью пошел спать.
Глава VI
Сайрус А. Вильям проснулся около одиннадцати. Он не испытывал ни смущения, ни раскаяния по этому поводу. Ему было очень хорошо. Конечно, надо было уже давно допросить Винченцо Маттеини, но что с того? Парикмахерская никуда не убежит. Туда можно сходить после обеда. В данный момент его занимало вовсе не убийство. Главное было свидание с Джульеттой, остальное могло подождать.
В полдень, когда Лекок отдавал ключ дежурному, ему сказали, что не смели его беспокоить, но его самолет вылетает через час, и дали понять, что не худо бы ему поторопиться.
– Мой самолет? Какой самолет?
– Но, синьор, вы нас уведомили, что вылетаете сегодня в тринадцать часов, и приказали взять вам билет.
– Сейчас не может быть и речи о моем отъезде, потом будет видно. Сдайте билет, а если это невозможно, я возмещу вам убыток. Уехать из Вероны? Ну, вы даете! Что я, сумасшедший?
Когда поклонник Джульетты вышел, швейцар спросил дежурного:
– Что вы об этом думаете, синьор Джасинто?
Вопрошаемый недоуменно покачал головой:
– Е un americano...
И набрал номер аэропорта.
– Извините меня, но шеф, синьор Фумани, никак меня не отпускал. У него прямо мания выбирать час перерыва для разговоров о работе!
Она смеялась неподражаемым смехом итальянки, и Лекок нашел, что она еще красивее при свете дня, чем в полутьме ночной улицы. Девушка уселась рядом без малейшего смущения.
– Как вы себя чувствуете, Джульетта?
Она не придала значения тому, что он назвал ее по имени.
– Я всегда хорошо себя чувствую!
– Не хотите ли пойти куда-нибудь позавтракать?
– О, нет...
– Почему? Вы уже поели?
– Да нет, просто я не ем среди дня, чтобы не толстеть, а потом, что обо мне скажут, если увидят в кафе с незнакомым мужчиной?
Сайрус А. Вильям не рискнул заметить, что в отношении репутации куда щекотливее согласиться на свидание наедине, чем на завтрак в общественном месте, да, может быть, он и ошибался? Еще не факт, что в Бостоне правильно судят о таких вещах.
– Как вас зовут?
– Сайрус А. Вильям Лекок.
– Сайрус!
На ее легкий, свежий смех прохожие оборачивались, словно благодаря за нечаянную радость. Уязвленный Лекок желчно заметил:
– Конечно, меня зовут не Ромео!
Она сразу стала серьезной и с непередаваемым выражением промолвила:
– А жаль...
Американец задался было вопросом, что означают эти слова, но она снова заговорила:
– Вы женаты?
– Нет. А вы, может быть, помолвлены?
Она уставилась на него:
– Вы что же думаете, синьор, будь я помолвлена, я бы сидела сейчас с вами?
Сайрусу А. Вильяму вспомнилась Мика, но он счел неуместным объяснять, что в Вероне, по его мнению, возможно все.
– Я и не воображала, что когда-нибудь буду дружески беседовать с американцем.
– Да и я поднял бы на смех любого, кто сказал бы мне, что настанет день, когда мне будет радостно болтать с молодой итальянкой на уличной скамье... прямо как влюбленный.
– А вы были когда-нибудь влюблены?
– Нет.
Ответ был искренним. Она встала.
– Мне пора. Надо еще кое-куда забежать... До свиданья!
– Джульетта...
Он взял ее за руку.
– Мы ведь еще увидимся?
– А нужно ли?
– Я еще не могу точно сказать, почему, но уверен, что нужно!
Они уговорились встретиться на другой день в это же время на этой же скамье. Пока они прощались, над ними с рокотом пронесся самолет. Это был тот самый рейс, которым Сайрус А. Вильям должен был вернуться в Бостон к Валерии.
Среди хлопочущих парикмахеров один, самый старший и являвшийся, по-видимому, непререкаемым авторитетом для остальных, как раз и был, как решил Лекок, синьором Маттеини. Занятный тип, необычайно волосатый, с романтической седеющей шевелюрой, пышными усами, щеками, отливающими синевой, не считая заросших шерстью ноздрей и ушей. Темные волосы на пальцах росли до самых ногтей.
Все болтали, и каждый повышал голос, чтобы перекричать шум. Лекок под испытующими взглядами соседей распечатал плитку жевательной резинки и принялся мирно жевать, убаюкиваемый гулом голосов. Вдруг чья-то реплика вывела его из оцепенения:
– Ну, Маттеини, ты мастер!
Лекок угадал: волосатый парикмахер и был хозяин. Он ловко сдернул салфетку с шеи клиента, глядящегося в зеркало, и сказал, склонившись в шутовском поклоне:
– Вот и все, синьор Эдуардо делли Инносенти. Свеж и румян, как мальчик!
– Ага, Винченцо... по крайней мере, с фасада!
Сопровождаемые смехом, оба направились к кассе, и Маттеини сказал:
– Триста пятьдесят лир с тебя, Эдуардо.
Сайрус А. Вильям подошел, когда делли Инносенти говорил:
– Вот, держи пятьсот.
Американец спросил:
– Вы синьор Маттеини?
Винченцо, шаривший в ящичке, обернулся.
– Да. А что такое? Вы от какой-то фирмы?
– Не могу этого отрицать, синьор.
– В таком случае мне ничего не нужно.
– Хотел бы я сказать то же самое о себе!
Винченцо пожал плечами в знак того, что сейчас не расположен к шуткам.
– Значит, триста пятьдесят да пятьдесят – четыреста, да сто – пятьсот...
Пока Эдуардо пересчитывал сдачу, Сайрус А. Вильям выложил на кассу перед Маттеини фотографию Росси:
– Видели когда-нибудь этого человека?
Парикмахер подозрительно взглянул на Лекока:
– А кто вы такой, синьор?
– Полиция... – шепнул американец. И добавил вслух: – Так он вам знаком или нет?
– Нет. Ну, до свиданья, Эдуардо... Амедео, твоя очередь: иди, наведу тебе красоту, ты в этом нуждаешься!
Сайрусу А. Вильяму веселость Маттеини показалась принужденной. Он задумчиво взял фотографию и вышел, убежденный, что надо будет еще наведаться сюда.
– Синьор!.. Эй, синьор!
Лекок машинально обернулся и увидел трусившего за ним клиента Маттеини, который находился у кассы одновременно с ним. Тот, запыхавшись, выдохнул:
– Из... извините, синьор, ноги... ноги у меня уж... не те...
– Передохните, прошу вас.
– Не останавливайтесь, хорошо? Не надо, чтобы на нас обращали внимание.
Заинтригованный Лекок повиновался, и они пошли рядом.
– Так вот, синьор, может быть, я вмешиваюсь не в свое дело, но это насчет карточки, которую вы показывали Маттеини...
Сердце американца усиленно забилось.
– Ну?
– Не понимаю, почему Маттеини сказал, что не знает его.
– А вы его знаете?
– Конечно! Это клиент Маттеини – чудной, правда, но клиент, завсегдатай, ей-богу! Хотя я его с понедельника не видел...
– Действительно, странно, что Маттеини не вспомнил его.
– Правда ведь? Я, надо вам сказать, каждый вечер захожу к Винченцо посидеть, поболтать, и этот тип давно уже меня интригует... Он являлся за час до закрытия и всем уступал очередь, как будто хотел остаться последним.
– Может быть, ему нравилось в парикмахерской? Поболтать...
– То-то и оно, что он никогда ни с кем не говорил!
– А я думал, что вы улетели в Бостон.
– Не простившись?
– Ну да... Вы что же, опоздали на самолет?
– Нет, просто мне расхотелось уезжать.
– А!
Сайрус А. Вильям облокотился на стол комиссара.
– Тарчинини, я воображал, что только в Америке умеют жить, что счастье, цель существования состоит в том, чтоб быть первым, чтоб побеждать, побеждать всех, и что человек стоит столько, сколько его счет в банке. Я считал, что великий народ тот, который имеет больше долларов, заводов, пшеницы, сырья...
Тарчинини, улыбаясь, заметил:
– Вы спутали величие с силой!
– Я много еще чего путал! Но сегодня ночью, только сегодня ночью мне открылось, что есть иное счастье, кроме American way of life[24], очень древнее счастье, которому нас не учили и которое вы знаете от века...
– А именно?
– А именно, что надо не хвататься за время, а пренебрегать им... плыть по течению дней, радоваться солнцу и молодости. В Бостоне, если я прогуливаюсь ночью, все фараоны моего квартала отдают мне честь, потому что боятся моего влияния на их карьеру, потому что уважают, ни разу не видев пьяным, ибо они знают о моей помолвке с дочерью М.Д.О. Пирсона, который стоит чертову пропасть миллионов долларов! А сегодня ночью я чуть не подрался с фараоном, я, Сайрус А. Вильям Лекок, с бутылкой граппы в руке против его револьвера, в кабаке, где я напился с хозяином, которого видел впервые в жизни!
– Потрясающе!
– Погодите! Еще сегодня ночью я познакомился с девушкой, которую, естественно, зовут Джульеттой, у которой глаза, каких я никогда не видал в Америке, и походка богини, восходящей на Олимп! И еще сегодня ночью я видел босого старикана в ночной рубашке, который кричал: "Viva il Duce!"
– Ну, это он, пожалуй, несколько отстал от времени, а?
– Нет, Тарчинини, просто он отрицал время! Он любил Дуче и, наплевав на историю, остался с ним! И вы думаете, я такой идиот, чтобы уехать из города, где привратница, к которой обращаешься за справкой, отвечает, что ты красавец! Город, где отчаявшаяся влюбленная уходит топиться и приходит домой, думая о глупостях! Тарчинини, я скажу вам кое-что очень важное: у вас даже смерть походит на шутку! Я был прав, Христофор Колумб – злодей!
Комиссар вынул из кармана платок и вытер глаза. У Сайруса А. Вильяма перехватило дух.
– Что с вами? Вы плачете?
– От радости, синьор, от радости! Теперь я знаю, что вы любите Верону!
– Тарчинини, хотите сделать мне приятное?
– Если это в моих силах.
– Зовите меня Билл.
– Ладно, но почему Билл?
– Раз уж я не могу зваться Ромео! А зовусь Вильям, уменьшительное – Билл... Хватит смешить Верону именем Сайрус.
– Идет, а вы будете звать меня Ромео?
– Договорились!
– А теперь, Билл, что, если вы мне расскажете о визите к Маттеини?
Когда Лекок закончил свой рассказ и изложил эпизод с фотографией, опознанной клиентом, комиссар заключил:
– Прекрасно! Я думаю, мы близки к цели, Билл. Ложь Маттеини указывает на него как на виновного, которого мы ищем. Не скрою, это меня несколько озадачивает, потому что непонятно, при чем тут Ланзолини и Мика. Трудно предположить, что Маттеини убил Эуженио Росси с единственной целью дать возможность своему служащему крутить любовь с его женой и что этот служащий отблагодарил его за услугу, уволившись с работы. Ну да что зря ломать голову, один только Маттеини может дать нам необходимые сведения. Пойдем к нему часов в восемь, к закрытию: так нам будет удобнее с ним поговорить. А пока давайте посидим часок-другой на террасе "Академии".
– Простите, Ромео, я лучше потом зайду туда за вами...
– А!
– Я...я хочу видеть ее... до завтра так долго ждать!
– Но... мы ведь только завтра должны были...
– Знаю, Джульетта, но я не мог дождаться... Мне хотелось увидеть вас как можно скорее... сейчас же...
Скрывая смущение, она пошла вперед, и Лекок двинулся рядом, что как будто не вызвало ее недовольства.
– Я должна была бы рассердиться, синьор...
– Это было бы дурно с вашей стороны!
– А хорошо ли с моей стороны прогуливаться с вами, как будто мы жених и невеста?
– А почему бы нам вскорости не стать ими? – сорвалось у него невольно.
Он тут же побледнел при мысли о Валерии и о своем легкомыслии. Не подозревая о внутренней драме, парализовавшей ее спутника, Джульетта приписала его смущение лестным для себя причинам и только пробормотала, полусмеясь, полусердясь:
– Быстро же у вас в Америке все происходит, синьор, очень уж быстро по нашим понятиям...
– Я...я прошу у вас прощения...
Она не знала, что слова эти адресованы не ей, а Валерии.
И не дав друг другу слова, они дошли до скамьи у гробницы Джульетты и уселись там, как будто это стало уже привычным. Девушка коснулась руки Сайруса А. Вильяма:
– А чего вы, собственно, хотите, синьор?
– Мне хорошо с вами...
– Это очень мило... Но это все-таки не ответ! Во-первых, вы правда американец?
– Вы мне не верите? Смотрите!
Не задумываясь, он быстрым движением выхватил свой паспорт и протянул ей. Она отстранила его; он настаивал, и вышло так, что документ упал, и из него выскользнула фотокарточка – фотокарточка Валерии, которую та вложила туда, прощаясь с женихом. Не глядя на паспорт, Джульетта подняла фотографию, бросила на нее быстрый изучающий взгляд и сухо спросила:
В полдень, когда Лекок отдавал ключ дежурному, ему сказали, что не смели его беспокоить, но его самолет вылетает через час, и дали понять, что не худо бы ему поторопиться.
– Мой самолет? Какой самолет?
– Но, синьор, вы нас уведомили, что вылетаете сегодня в тринадцать часов, и приказали взять вам билет.
– Сейчас не может быть и речи о моем отъезде, потом будет видно. Сдайте билет, а если это невозможно, я возмещу вам убыток. Уехать из Вероны? Ну, вы даете! Что я, сумасшедший?
Когда поклонник Джульетты вышел, швейцар спросил дежурного:
– Что вы об этом думаете, синьор Джасинто?
Вопрошаемый недоуменно покачал головой:
– Е un americano...
И набрал номер аэропорта.
* * *
Сидя на скамье, Сайрус А. Вильям воображал, что все прохожие смотрят на него и смеются про себя. Ему казалось, что все его знают и удивляются, как это один из лучших женихов Бостона оказался на уличной скамье, словно мальчишка, впервые поджидающий девчонку. Пытаясь изобразить из себя солидного господина, присевшего отдохнуть, Лекок мало-помалу приходил к убеждению, что Джульетта назначила свидание, просто чтоб отделаться от него, и что она не придет. Тут она и появилась, слегка запыхавшись от бега.– Извините меня, но шеф, синьор Фумани, никак меня не отпускал. У него прямо мания выбирать час перерыва для разговоров о работе!
Она смеялась неподражаемым смехом итальянки, и Лекок нашел, что она еще красивее при свете дня, чем в полутьме ночной улицы. Девушка уселась рядом без малейшего смущения.
– Как вы себя чувствуете, Джульетта?
Она не придала значения тому, что он назвал ее по имени.
– Я всегда хорошо себя чувствую!
– Не хотите ли пойти куда-нибудь позавтракать?
– О, нет...
– Почему? Вы уже поели?
– Да нет, просто я не ем среди дня, чтобы не толстеть, а потом, что обо мне скажут, если увидят в кафе с незнакомым мужчиной?
Сайрус А. Вильям не рискнул заметить, что в отношении репутации куда щекотливее согласиться на свидание наедине, чем на завтрак в общественном месте, да, может быть, он и ошибался? Еще не факт, что в Бостоне правильно судят о таких вещах.
– Как вас зовут?
– Сайрус А. Вильям Лекок.
– Сайрус!
На ее легкий, свежий смех прохожие оборачивались, словно благодаря за нечаянную радость. Уязвленный Лекок желчно заметил:
– Конечно, меня зовут не Ромео!
Она сразу стала серьезной и с непередаваемым выражением промолвила:
– А жаль...
Американец задался было вопросом, что означают эти слова, но она снова заговорила:
– Вы женаты?
– Нет. А вы, может быть, помолвлены?
Она уставилась на него:
– Вы что же думаете, синьор, будь я помолвлена, я бы сидела сейчас с вами?
Сайрусу А. Вильяму вспомнилась Мика, но он счел неуместным объяснять, что в Вероне, по его мнению, возможно все.
– Я и не воображала, что когда-нибудь буду дружески беседовать с американцем.
– Да и я поднял бы на смех любого, кто сказал бы мне, что настанет день, когда мне будет радостно болтать с молодой итальянкой на уличной скамье... прямо как влюбленный.
– А вы были когда-нибудь влюблены?
– Нет.
Ответ был искренним. Она встала.
– Мне пора. Надо еще кое-куда забежать... До свиданья!
– Джульетта...
Он взял ее за руку.
– Мы ведь еще увидимся?
– А нужно ли?
– Я еще не могу точно сказать, почему, но уверен, что нужно!
Они уговорились встретиться на другой день в это же время на этой же скамье. Пока они прощались, над ними с рокотом пронесся самолет. Это был тот самый рейс, которым Сайрус А. Вильям должен был вернуться в Бостон к Валерии.
* * *
Хотя не было еще трех часов, парикмахерская Винченцо Маттеини была полна народу. Сайрус А. Вильям уселся среди клиентов, ждущих своей очереди.Среди хлопочущих парикмахеров один, самый старший и являвшийся, по-видимому, непререкаемым авторитетом для остальных, как раз и был, как решил Лекок, синьором Маттеини. Занятный тип, необычайно волосатый, с романтической седеющей шевелюрой, пышными усами, щеками, отливающими синевой, не считая заросших шерстью ноздрей и ушей. Темные волосы на пальцах росли до самых ногтей.
Все болтали, и каждый повышал голос, чтобы перекричать шум. Лекок под испытующими взглядами соседей распечатал плитку жевательной резинки и принялся мирно жевать, убаюкиваемый гулом голосов. Вдруг чья-то реплика вывела его из оцепенения:
– Ну, Маттеини, ты мастер!
Лекок угадал: волосатый парикмахер и был хозяин. Он ловко сдернул салфетку с шеи клиента, глядящегося в зеркало, и сказал, склонившись в шутовском поклоне:
– Вот и все, синьор Эдуардо делли Инносенти. Свеж и румян, как мальчик!
– Ага, Винченцо... по крайней мере, с фасада!
Сопровождаемые смехом, оба направились к кассе, и Маттеини сказал:
– Триста пятьдесят лир с тебя, Эдуардо.
Сайрус А. Вильям подошел, когда делли Инносенти говорил:
– Вот, держи пятьсот.
Американец спросил:
– Вы синьор Маттеини?
Винченцо, шаривший в ящичке, обернулся.
– Да. А что такое? Вы от какой-то фирмы?
– Не могу этого отрицать, синьор.
– В таком случае мне ничего не нужно.
– Хотел бы я сказать то же самое о себе!
Винченцо пожал плечами в знак того, что сейчас не расположен к шуткам.
– Значит, триста пятьдесят да пятьдесят – четыреста, да сто – пятьсот...
Пока Эдуардо пересчитывал сдачу, Сайрус А. Вильям выложил на кассу перед Маттеини фотографию Росси:
– Видели когда-нибудь этого человека?
Парикмахер подозрительно взглянул на Лекока:
– А кто вы такой, синьор?
– Полиция... – шепнул американец. И добавил вслух: – Так он вам знаком или нет?
– Нет. Ну, до свиданья, Эдуардо... Амедео, твоя очередь: иди, наведу тебе красоту, ты в этом нуждаешься!
Сайрусу А. Вильяму веселость Маттеини показалась принужденной. Он задумчиво взял фотографию и вышел, убежденный, что надо будет еще наведаться сюда.
* * *
По дороге в комиссариат американец гадал, что думает о нем Тарчинини, считающий, что он уехал в Америку, даже не зайдя проститься. Вот он удивится!– Синьор!.. Эй, синьор!
Лекок машинально обернулся и увидел трусившего за ним клиента Маттеини, который находился у кассы одновременно с ним. Тот, запыхавшись, выдохнул:
– Из... извините, синьор, ноги... ноги у меня уж... не те...
– Передохните, прошу вас.
– Не останавливайтесь, хорошо? Не надо, чтобы на нас обращали внимание.
Заинтригованный Лекок повиновался, и они пошли рядом.
– Так вот, синьор, может быть, я вмешиваюсь не в свое дело, но это насчет карточки, которую вы показывали Маттеини...
Сердце американца усиленно забилось.
– Ну?
– Не понимаю, почему Маттеини сказал, что не знает его.
– А вы его знаете?
– Конечно! Это клиент Маттеини – чудной, правда, но клиент, завсегдатай, ей-богу! Хотя я его с понедельника не видел...
– Действительно, странно, что Маттеини не вспомнил его.
– Правда ведь? Я, надо вам сказать, каждый вечер захожу к Винченцо посидеть, поболтать, и этот тип давно уже меня интригует... Он являлся за час до закрытия и всем уступал очередь, как будто хотел остаться последним.
– Может быть, ему нравилось в парикмахерской? Поболтать...
– То-то и оно, что он никогда ни с кем не говорил!
* * *
Если Тарчинини удивился, увидев входящего Лекока, то виду не подал и только заметил:– А я думал, что вы улетели в Бостон.
– Не простившись?
– Ну да... Вы что же, опоздали на самолет?
– Нет, просто мне расхотелось уезжать.
– А!
Сайрус А. Вильям облокотился на стол комиссара.
– Тарчинини, я воображал, что только в Америке умеют жить, что счастье, цель существования состоит в том, чтоб быть первым, чтоб побеждать, побеждать всех, и что человек стоит столько, сколько его счет в банке. Я считал, что великий народ тот, который имеет больше долларов, заводов, пшеницы, сырья...
Тарчинини, улыбаясь, заметил:
– Вы спутали величие с силой!
– Я много еще чего путал! Но сегодня ночью, только сегодня ночью мне открылось, что есть иное счастье, кроме American way of life[24], очень древнее счастье, которому нас не учили и которое вы знаете от века...
– А именно?
– А именно, что надо не хвататься за время, а пренебрегать им... плыть по течению дней, радоваться солнцу и молодости. В Бостоне, если я прогуливаюсь ночью, все фараоны моего квартала отдают мне честь, потому что боятся моего влияния на их карьеру, потому что уважают, ни разу не видев пьяным, ибо они знают о моей помолвке с дочерью М.Д.О. Пирсона, который стоит чертову пропасть миллионов долларов! А сегодня ночью я чуть не подрался с фараоном, я, Сайрус А. Вильям Лекок, с бутылкой граппы в руке против его револьвера, в кабаке, где я напился с хозяином, которого видел впервые в жизни!
– Потрясающе!
– Погодите! Еще сегодня ночью я познакомился с девушкой, которую, естественно, зовут Джульеттой, у которой глаза, каких я никогда не видал в Америке, и походка богини, восходящей на Олимп! И еще сегодня ночью я видел босого старикана в ночной рубашке, который кричал: "Viva il Duce!"
– Ну, это он, пожалуй, несколько отстал от времени, а?
– Нет, Тарчинини, просто он отрицал время! Он любил Дуче и, наплевав на историю, остался с ним! И вы думаете, я такой идиот, чтобы уехать из города, где привратница, к которой обращаешься за справкой, отвечает, что ты красавец! Город, где отчаявшаяся влюбленная уходит топиться и приходит домой, думая о глупостях! Тарчинини, я скажу вам кое-что очень важное: у вас даже смерть походит на шутку! Я был прав, Христофор Колумб – злодей!
Комиссар вынул из кармана платок и вытер глаза. У Сайруса А. Вильяма перехватило дух.
– Что с вами? Вы плачете?
– От радости, синьор, от радости! Теперь я знаю, что вы любите Верону!
– Тарчинини, хотите сделать мне приятное?
– Если это в моих силах.
– Зовите меня Билл.
– Ладно, но почему Билл?
– Раз уж я не могу зваться Ромео! А зовусь Вильям, уменьшительное – Билл... Хватит смешить Верону именем Сайрус.
– Идет, а вы будете звать меня Ромео?
– Договорились!
– А теперь, Билл, что, если вы мне расскажете о визите к Маттеини?
Когда Лекок закончил свой рассказ и изложил эпизод с фотографией, опознанной клиентом, комиссар заключил:
– Прекрасно! Я думаю, мы близки к цели, Билл. Ложь Маттеини указывает на него как на виновного, которого мы ищем. Не скрою, это меня несколько озадачивает, потому что непонятно, при чем тут Ланзолини и Мика. Трудно предположить, что Маттеини убил Эуженио Росси с единственной целью дать возможность своему служащему крутить любовь с его женой и что этот служащий отблагодарил его за услугу, уволившись с работы. Ну да что зря ломать голову, один только Маттеини может дать нам необходимые сведения. Пойдем к нему часов в восемь, к закрытию: так нам будет удобнее с ним поговорить. А пока давайте посидим часок-другой на террасе "Академии".
– Простите, Ромео, я лучше потом зайду туда за вами...
– А!
– Я...я хочу видеть ее... до завтра так долго ждать!
* * *
В семь часов, когда закрывалось заведение Маджина и Хольпса, служащие обоего пола заполняли виколо Сорте шумной смеющейся толпой. Сайрус А. Вильям испугался было, что пропустит Джульетту в такой сутолоке. Но в Вероне влюбленные находятся под особым покровительством небес, и непонятным для него образом Джульетту вынесло людской волной прямо к нему. Она смутилась:– Но... мы ведь только завтра должны были...
– Знаю, Джульетта, но я не мог дождаться... Мне хотелось увидеть вас как можно скорее... сейчас же...
Скрывая смущение, она пошла вперед, и Лекок двинулся рядом, что как будто не вызвало ее недовольства.
– Я должна была бы рассердиться, синьор...
– Это было бы дурно с вашей стороны!
– А хорошо ли с моей стороны прогуливаться с вами, как будто мы жених и невеста?
– А почему бы нам вскорости не стать ими? – сорвалось у него невольно.
Он тут же побледнел при мысли о Валерии и о своем легкомыслии. Не подозревая о внутренней драме, парализовавшей ее спутника, Джульетта приписала его смущение лестным для себя причинам и только пробормотала, полусмеясь, полусердясь:
– Быстро же у вас в Америке все происходит, синьор, очень уж быстро по нашим понятиям...
– Я...я прошу у вас прощения...
Она не знала, что слова эти адресованы не ей, а Валерии.
И не дав друг другу слова, они дошли до скамьи у гробницы Джульетты и уселись там, как будто это стало уже привычным. Девушка коснулась руки Сайруса А. Вильяма:
– А чего вы, собственно, хотите, синьор?
– Мне хорошо с вами...
– Это очень мило... Но это все-таки не ответ! Во-первых, вы правда американец?
– Вы мне не верите? Смотрите!
Не задумываясь, он быстрым движением выхватил свой паспорт и протянул ей. Она отстранила его; он настаивал, и вышло так, что документ упал, и из него выскользнула фотокарточка – фотокарточка Валерии, которую та вложила туда, прощаясь с женихом. Не глядя на паспорт, Джульетта подняла фотографию, бросила на нее быстрый изучающий взгляд и сухо спросила: