Почти все находившиеся в Белом доме понимали, что по логике вещей штурм должен быть. Штурм был просто необходим этим проклятым путчистам…
   Поэтому охрана собиралась спасать президента.
   Я знал, что Коржаков придумывает один вариант за другим и отрабатывает каждый, пытаясь найти самый надёжный. И знал также, что дай моей охране волю, меня начнут выводить, увозить, прятать в подземных переходах, я буду переправляться на плотах, взмывать в небо на воздушных шарах и т. д. Естественно, я не вдавался во все эти многочисленные планы, узнал о них только много позже, но по боевому и заведённому виду Коржакова видел, что опять он придумал что-то новенькое. Например, я узнал, что он заказал для меня в гримерной Театра на Таганке бороду, парик, усы… Хорош я был бы в этом гриме!
 
   Так получилось, что выдающийся русский музыкант, виолончелист Ростропович дважды оказывался в России — хотя живёт он в США, много ездит по свету — в самый острый и ответственный момент.
   В первый раз это было во время августовского путча 1991 года.
   Во второй раз — в конце сентября — начале октября 1993 года.
   Для меня обе встречи с ним представляются символическими. Это не просто эпизоды, а какая-то душевная веха.
   В августовские дни я знал, что внизу, у Белого дома, собралась почти «вся Москва» — то есть самая активная, видная, деятельная её часть, в том числе и актёры, художники, писатели, музыканты.
   Но Ростропович — это особая магия, особое лицо.
   Я вдруг понял, что меня благословляет старая Россия, великая Россия. Что меня благословляет самое высокое искусство, выше уже не бывает.
   …И внутри, и вокруг Белого дома у многих нервы не выдерживали. А кто-то просто не умел себя вести в подобной ситуации или не знал — как нужно. Были истерики. Было довольно много пьяных. Позднее один видный демократ, когда мы спустились в бункер, тоже порядочно напился, и это произвело на меня тяжёлое впечатление. Вообще любая толпа — вещь обоюдоострая. Мы пытались ею управлять, но не все ведь было нам подвластно. Я это понимал, и каждая минута ожидания давила на меня как стопудовая гиря.
   И вот зашёл Ростропович, и все встало на свои места. Ушли эти мелочи, пустяки. Ушла эта давящая атмосфера, когда наступает полное отчуждение. Конечно, это великий человек, совершивший экстравагантный, смелый поступок. Он попросил автомат, и ему его дали на некоторое время, хотя каждый ствол был на счёту.
   А вот другой эпизод, связанный с Ростроповичем.
   Концерт на Красной площади. Холодный ветер рвёт фалды фраков, руки у музыкантов замёрзли, пальцы синие — но они играют. Играют для всех нас.
   Как в августе Мстислав Леопольдович благословил своим душевным порывом демократию в России, так в конце сентября 1993 года своей прекрасной музыкой он как бы сказал — будьте готовы к великим испытаниям, да поможет вам Бог.
 
   И ещё одна встреча в ночном Белом доме надолго запомнилась мне.
   Юрий Лужков, тогда ещё не мэр, а премьер правительства Москвы, так называлась его должность, пришёл в Белый дом не один, а с женой. Она была беременна. В неприятном свете дневных ламп, в тусклых коридорах подземелья было очень странно видеть её бледное лицо и напряжённое лицо Лужкова, который от неё не отходил. Они подолгу сидели вместе, и их никто не беспокоил.
   Этот эпизод ещё раз мне напомнил, что здесь мы играем, как писал один поэт, «до полной гибели всерьёз». Мужской характер привёл Лужкова в Белый дом. Но с женой он расстаться не мог. Они ждали вместе, чем кончится эта ночь для них и для их будущего ребёнка.
 
   Мне доложили, что в Белом доме появился генерал Александр Лебедь. С ним провели предварительные переговоры Руцкой, Скоков, Коржаков.
   Познакомился с ним и я.
   Лебедь — интересная личность. Генерал, прошедший Афганистан, выполнявший солдатские нормативы десантника лучше любого солдата. Необычайно жёсткий в общении, прямой человек, превыше всего ставящий именно воинскую, офицерскую честь.
   Грачев прислал его прощупать обстановку. В то время, как в Москву по приказу Язова прибывали все новые и новые части, надо было определиться и понять: что в конце концов происходит вокруг Белого дома?
   Лебедь пытался объяснить нашим людям, что достаточно выпустить по Белому дому несколько ракетных снарядов ПТУРС — и не о какой защите Белого дома серьёзно говорить не придётся.
   Генерал объявил, что восемь БТРов, которые стоят сейчас вокруг Белого дома, будут участвовать в его обороне. Руцкой и Кобец начали спорить, как лучше расположить боевые машины. Спор ни к чему не привёл. Лебедь ещё раз убедился, что имеет дело с дилетантами, и вряд ли они смогут противостоять даже небольшому профессиональному воинскому подразделению. Между тем в Москве и под Москвой таких подразделений были уже десятки.
   Во время нашей встречи сухо и корректно Лебедь объяснил мне, что мой призыв к армии не подчиняться ГКЧП провоцирует солдат и офицеров на невыполнение приказа, а это является нарушением присяги.
   Для того, чтобы ваш призыв имел какую-то силу и основание, говорил Лебедь, вы должны принять на себя статус Верховного главнокомандующего на территории России. Ведь Верховным главнокомандующим является не министр обороны Язов, а президент Горбачёв. Он сейчас находится неизвестно где. И вы как президент республики имеете право возглавить Вооружённые Силы России.
   Я поблагодарил Лебедя, и мы расстались.
   Я не мог сразу решиться на такой шаг, и указ по этому поводу был подписан только на следующий день.
   Юрию Скокову я поручил осуществить контакты с высшим руководством армии и МВД. Нам нужно было поддерживать с ними неформальные связи. Он встретился с заместителем Язова Грачевым и замом Пуго Громовым. Борис Громов и Павел Грачев также прошли Афганистан. Прошли жуткую школу колониальной, как сказали бы раньше, войны. Но в Москве оба этих генерала воевать очень не хотели.
 
   Хроника событий
   20 августа 1991 года
 
   Эксперты КГБ подготовили для Крючкова справку. В ней говорилось о грубейших ошибках ГКЧП.
   Московские журналисты запрещённых изданий готовят выпуск «Общей газеты» в виде листовок, отпечатанных на компьютере и размноженных в тысячах экземпляров.
   Экспресс-опрос 1500 москвичей показал, что только 10% поддерживают действия ГКЧП.
   Члены Совета безопасности СССР Примаков и Бакатин высказались против путча.
   Бывший член Президентского совета и ближайший советник Горбачёва А.Н. Яковлев призвал народ к борьбе и неповиновению.
   Многотысячный митинг у Белого дома не прекращается много часов. Он прерывается сообщениями по местному радио. В одном из них говорится: Янаев подписал приказ об аресте Ельцина…
 
   Накануне вечером Бакланов сел писать заявление на имя Янаева. Оно начиналось так: «Уважаемый Геннадий Иванович! В связи с неспособностью ГКЧП стабилизировать ситуацию в стране считаю дальнейшее участие в его работе невозможным. Надо признать, что…»
   Не дописал. Бросил. Пошёл убеждать, уговаривать лично.
   Варенников прислал из Киева шифрограмму: «Мы все убедительно просим немедленно принять меры по ликвидации группы авантюриста Ельцина Б.Н. Здание правительства РСФСР необходимо немедленно надёжно блокировать, лишить его водоисточников, электроэнергии, телефонной и радиосвязи и т. д.».
   В голове Варенникова, судя по всему, был готов чёткий план «ликвидации». Видимо, он страдал оттого, что находится в Киеве.
   Но вот прошла целая ночь, целое утро, а штурма нет, нет и блокады здания. Войска по-прежнему стоят, идёт большое движение техники… Неужели Крючков до того туп, что не понимает, чем грозит такая нерешительность?
   Вот что писал в своих воспоминаниях генерал Лебедь:
   «…На аэродромах в Чкаловске и Кубинке творилась дикая чехарда. Болградская дивизия три года летала по „горячим точкам“ и уж с таким опытом могла высадиться куда угодно. А тут самолёты сбивались с графика, шли вразнобой, заявлялись и садились не на те аэродромы. Подразделения полков смешались, управление было частично нарушено… За всем этим беспорядком чувствовалась чья-то крепкая организационная воля. В начале первого ночи позвонил Грачев: „Срочно возвращайся!“ Я вернулся. Командующий был возбуждён. Звонил Карпухин и сказал, что „Альфа“ ни в блокировании, ни в штурме участия принимать не будет. Непонятно, что дзержинцы. Вроде бы их машины выходят, но точных сведений нет. Он предложил позвонить на КПП дивизии. Младший сержант на вопрос, сколько машин вышло и во сколько они начали движение, сонным голосом переспросил: „Машины? Какие машины? Никто никуда не выезжал…“ Тульская из Тушина тоже не тронулась. Бригада „Тёплый стан“ куда-то пропала…»
   Царящий в тот день среди военных хаос генерал Лебедь пытается объяснить каким-то сверххитроумным заговором «тёмных сил»… Но хаос — настоящий — нельзя так хитро организовать. Направить. Он образуется по самым элементарным причинам. Какой по счёту была десантная дивизия, которую Лебедь ездил принимать в Кубинку? Какой по счёту из тех, что вводились в те дни в Москву? Четвёртой? Пятой? Шестой?
   Штурм Белого дома можно было осуществить одной ротой. Отсутствие заранее подготовленного плана военные заменили обычным русским «навались!».
   Но главное, конечно, было не в этом. Двойственность отношения к происходящему царила в высшем эшелоне командования — ещё до того, как военные пошли на контакт с нами.
   Армия понимала, что КГБ опоздал с действиями на целые сутки. И теперь, как говорит Лебедь Грачеву в тех же мемуарах, «любые силовые действия на подступах к зданию Верховного Совета приведут к массовому кровопролитию». Это будет тяжелейший моральный удар по военным, от которого они не оправятся. Поэтому-то они лишь имитируют подготовку к штурму, имитируют военные действия, тянут время.
   И тем не менее — время окончательных решений придёт.
 
   А вот что писали эксперты КГБ в то утро в своём экспресс-анализе для Крючкова, какие варианты развития событий могли ожидать ГКЧП в ближайшее время:
   «1. Массовое гражданское неповиновение, переворот слева. Возвращение к ситуации до 20 августа, но уже в режиме террора по отношению к коммунистам и высшим эшелонам государственного управления.
   2. Резкий крен вправо. Обвинение существующего постгорбачевского руководства в содействии Горбачёву. Обострение борьбы за власть с постепенным переходом её к силам ортодоксально-правой ориентации. Принцип — все, кто были с Горбачёвым, виновны. Возможный срок — от двух недель до двух месяцев».
 
   Хроника событий
   20 августа 1991 года
 
   Руководство ЦК ВЛКСМ подписало заявление, в котором высказывает мнение, что путч ставит под сомнение… курс на глубокие реформы, связанный с именем Горбачёва. ЦК ВЛКСМ обратился к молодёжи, и прежде всего к солдатам, с призывом не поддаваться на провокации.
   Академик ВАСХНИЛ Тихонов обратился к кооператорам и предпринимателям с призывом бойкотировать действия должностных лиц, выполняющих решения ГКЧП…
   Институт США и Канады с 20 августа объявил забастовку…
   Союз журналистов СССР выразил в своём заявлении 20 августа решительный протест…
 
   Страна проснулась. Ещё вчера большинство обсуждало новости негромко. Сегодня свой протест ГКЧП начинают объявлять гласно, открыто и письменно многие и многие: и комсомол, и профсоюзы, и академики, и институты, и творческие союзы, и трудовые коллективы, и биржи…
   Вся эта информация сразу поступала на стол к председателю КГБ.
   Упущенный для решительных действий день, во время которого они определялись, выясняли отношения, пытались найти достойный «имидж», перевести события в русло конституционности, как и предупреждали Бакланов, Варенников и другие, породил новые, гораздо более тяжкие проблемы.
   Теперь надо подавлять не только сопротивление отчаянной, с каждым часом прибывающей массы людей у Белого дома, не только иметь дело с чёткой позицией мирового сообщества, не только проливать реки крови, но и…
   …Но и вводить гораздо более жёсткий, чем планировалось раньше, режим управления. Практически — режим военной диктатуры. Все, кто заявляет сегодня протест, завтра должны понести жестокое наказание — по крайней мере, должны быть арестованы. Это ж сколько народу надо пересажать! А остальные? Как они-то будут реагировать? Массовые аресты, пришлось бы начинать с редакторов газет, членов Совета безопасности, знаменитых артистов, учёных и писателей — такое страна знала только при Сталине.
 
   Одним из немногих руководителей политических партий, поддержавших путч, был Владимир Жириновский. Он сделал это на одном из митингов ещё 19 августа. Он был последователен: либерал-демократы всегда выступали за российскую империю, за железные границы СССР, за наведение порядка военными методами. Значит — ура!
   Пользуясь поводом, хочу — забегая далеко-далеко вперёд, вообще за рамки этой книги — сказать следующее: на выборах 1993 года Жириновский откроет нам такие социально-психологические, нравственные болячки нашего общества, о которых мы и не подозревали. И одна из них — отсутствие у многих россиян иммунитета к фашизму.
 
   Военные, подталкиваемые членами ГКЧП, все-таки были вынуждены определить время штурма, собрать совещание, на котором ими был выработан план ближайших действий.
   Операция, назначенная вначале на вечер двадцатого августа, а затем перенесённая на два часа ночи, из-за «недостатка сил» и необходимости ввода новых, свежих соединений, ещё не подвергшихся агитации со стороны москвичей, включала в себя согласованные действия армии, КГБ, МВД.
   Вот как выглядел этот план на бумаге.
   Десантники под руководством генерала Александра Лебедя, взаимодействуя с мотострелковой дивизией особого назначения Министерства внутренних дел (ОМСДОН), блокируют здание Верховного Совета со стороны посольства США и Краснопресненской набережной, взяв Белый дом в кольцо и перекрыв тем самым к нему доступ.
   ОМОН (отряд милиции особого назначения) и десантники вклиниваются в массу защитников, оставляя за собой проход, по которому к Белому дому продвигается «Альфа», за ней — группа «Б», а потом — «Волна», подразделение КГБ Москвы и Московской области, в которое входят наиболее физически подготовленные сотрудники.
   «Альфа» гранатомётами вышибает двери, пробивается на пятый этаж и захватывает Президента России Ельцина.
   Группа «Б» подавляет очаги сопротивления.
   «Волна», разбитая на «десятки», совместно с другими силами управления УКГБ по Москве и Московской области осуществляет «фильтрацию»: выяснение личности и задержание подлежащих аресту, в числе которых — все руководство России.
   Включённые в «десятки» фотографы запечатлевают ответный огонь защищающихся, чтобы можно потом сказать, будто те начали стрельбу первыми.
   Спецназ КГБ блокирует все выходы из здания.
   Проход в баррикадах проделывают специальные машины. Три танковые роты оглушают защитников пальбой из пушек.
   С воздуха атаку поддерживает эскадрилья боевых вертолётов…
 
   Операция «Посольство»
 
   Примерно в два тридцать ночи я посмотрел на часы, закрыл глаза и мгновенно отключился. Когда снова началась стрельба, меня растолкали помощники. Повели вниз, прямо в гараже надели бронежилет, усадили на заднее сиденье машины, сказали: «Поехали!»
   Когда двигатель «ЗИЛа» заработал, я окончательно проснулся и спросил: «Куда?» Первая, ещё полусонная моя реакция — все, начался штурм.
   Белый дом — огромное здание, одно его крыло выходит на одну улицу, второе — на другую. И в том числе на тот переулок, где американцы выстроили незадолго перед этим новое жилое здание для своего посольства. Добраться туда — пятнадцать секунд. Среди вариантов моей эвакуации этот был основным. Связались с посольством, американцы сразу согласились нас принять в экстренном случае. И затем сами звонили, даже приходили, предлагая свою помощь.
   Были предусмотрены и другие способы эвакуации. Ни об одном из вариантов мне не докладывали.
   Вот ещё один заготовленный секретный план. По подземным коммуникациям можно было выйти примерно в район гостиницы «Украина». Меня предполагалось переодеть, загримировать и затем попытаться машиной подхватить где-то в городе. Были и другие планы.
   Но вариант с американцами, повторяю, был самым простым и надёжным. Поэтому его и начали осуществлять, когда раздались первые выстрелы.
   Узнав, куда мы собираемся ехать, я категорически отказался покидать Белый дом. С точки зрения безопасности этот вариант, конечно, был стопроцентно правильным. А с точки зрения политики — стопроцентно провальным. И, слава Богу, я это сразу сообразил. Реакция людей, если бы они узнали, что я прячусь в американском посольстве, была бы однозначна. Это фактически эмиграция в миниатюре. Значит, сам перебрался в безопасное место, а нас всех поставил под пули. Кроме того, я знал, что при всем уважении к американцам, у нас не любят, когда иностранцы принимают слишком активное участие в наших делах.
 
   Все источники информации говорили о том, что ГКЧП к исходу второго дня принял решение идти на штурм Белого дома. В Москву начали перебрасывать новые военные силы.
   Поэтому было решено спускаться в бункер.
   Это современное бомбоубежище, не просто подвал, а очень грамотное с военной точки зрения сооружение — порядочная глубина, прочность. Охрана долго разбиралась со специальными, герметически закрывающимися, огромными дверями. Выходов из бункера несколько. Один прямо в метро, в тоннель. Правда, по высокой железной лестнице, там метров пятьдесят. Её на всякий случай заминировали. Второй — маленькая незаметная дверь около бюро пропусков, через которую сразу попадаешь на улицу. Есть и другие выходы через подземные коллекторы.
   Внутри несколько комнат, двухэтажные нары для сна. Нам принесли стулья. Здесь мы и провели несколько томительных ночных часов. Интересно, что нас не покинули женщины — секретарши, машинистки, буфетчицы: почему-то никто не ушёл, хотя уже был к тому времени приказ покинуть Белый дом.
   Самый тяжёлый момент наступил примерно в три утра. Снова началась стрельба. Было ясно, что попытка выйти сейчас незаметно из бункера едва ли возможна, а там, наверху, быть может, уже гибнут люди…
   Больше не было сил сидеть. И я решил подняться наверх.
   Постепенно в Белом доме на нашем этаже все пришло в движение, в комнатах зажёгся свет, начались звонки.
   Мне доложили, что есть убитые, три человека.
   Позвонил домой. Еле смог выговорить: есть жертвы.
 
   В ночные часы. Отец
 
   Пожелтевшая, почти истлевшая папиросная бумага. Канцелярский картон. Фиолетовые стойкие чернила. Передо мной «Дело № 5644», по которому в 1934 году проходила группа бывших крестьян, работавших на стройке в Казани. Среди них — мой отец. Ельцин Николай Игнатьевич.
   Было ему в ту пору двадцать восемь лет. По делу он проходил вместе со своим младшим братом Андрианом. Брату было и того меньше — двадцать два.
   Перед этим семью нашу «раскулачили». Сейчас все мы начинаем забывать, что это такое. А все было, как говорится, проще пареной репы. Семья Ельциных, как написано в характеристике, которую прислал чекистам в Казань наш сельсовет, арендовала землю в количестве пяти гектаров. «До революции хозяйство отца его было кулацкое, имел водяную мельницу и ветряную, имел молотильную машину, имел постоянных батраков, посева имел до 12 га, имел жатку-самовязку, имел лошадей до пяти штук, коров до четырех штук…»
   Имел, имел, имел… Тем и был виноват — много работал, много брал на себя. А советская власть любила скромных, незаметных, невысовывающихся. Сильных, умных, ярких людей она не любила и не щадила.
   В тридцатом году семью «выселили». Деда лишили гражданских прав. Обложили индивидуальным сельхозналогом. Словом, приставили штык к горлу, как умели это делать. И дед «ушёл в бега». А подросшие братья поняли, что жизни в деревне им не будет. Ушли в город на стройку. Было крепкое хозяйство, был большой деревенский дом, был укоренённый на земле крестьянский род. И вот — ничего не стало.
   Ну а дальше сценарий тоже типичный. Два года работали братья на строительстве Казмашстроя, плотничали в одной бригаде, вкалывали на благо сталинской индустриализации. Старший брат, мой отец, уже обзавёлся семьёй, к тому времени у него родился сын — то есть я… А в апреле тридцать четвёртого и эта новая жизнь пошла прахом.
   На одной из страниц «Дела» вдруг появляется слово — «односельчане». Так сами гэпэушники, сами следователи назвали обвиняемых в этом процессе, шесть бывших крестьян — братьев Ельциных, отца и сына Гавриловых, Вахрушева, Соколова. Да какой там «процесс»! Просто села «особая тройка» и во «внесудебном порядке» присудила по статье 58-10 кому пять лет, а моему отцу и дяде — по три года лагерей.
   Но «подельники» не были односельчанами. Гавриловы и Ельцины приехали из разных районов Уралобласти, так она тогда называлась, Вахрушев вовсе был из Удмуртии, встретились они на стройке. И все-таки это слово — «односельчане» — было со смыслом. Чекистская подоплёка этого названия и всего дела была такова: в одном бараке встретились обломки крепких крестьянских семей, раскулаченные, обиженные советской властью.
   …Я все листал это «Дело», старался понять — кто же главный доносчик, с кого началось? И пришёл к такому выводу — дело было плановое. Примерно в то же время и в Казани конструировались грандиозные «заговоры», «вредительские» и «диверсионные» группы, чтобы можно было привлечь сразу десятки людей. Шестеро рабочих были для «особой тройки» лёгким орешком. Но и это дело было необходимо, чтобы отчитаться. В самом заурядном рабочем бараке номер восемь среди простых, честных работяг надо было углядеть «врагов народа». Ну, а кто-то из начальников, или из «партейных», или из штатных осведомителей показал оперработникам пальцем — вот они, бывшие кулаки.
   Важная деталь — ни отец, ни его брат ни в чем не признались, вины на себя не взяли. В другие времена им такая несговорчивость дорого бы обошлась — взялись бы за них как следует, вышибли бы дух… Но повсеместно пытки на допросах, причём вполне официально, разрешили несколько позже. В тот год следователи торопились, им главное — заполнить бумажки, сделать все точно по правилам социалистической законности — протоколы, свидетельские показания, очные ставки, компромат, присланный из родных мест, и т. д. Все это надо собрать, подписать, аккуратно заполнить и сшить. Работа заняла меньше месяца.
   Что же вменялось в вину «вредительской группе»? Вот вылили из котла прямо на землю протухший суп и двадцатидвухлетний Андриан Ельцин в сердцах восклицает: да что же они хотят, чтобы все рабочие со стройки разбежались? Или вот «заём» организовывали на стройке, то есть когда отбирали зарплату и вместо неё выдавали заёмные бумажки. На третьей странице «Дела» читаю: «Во время подписки на заём Соколов Иван говорил: „Я не буду подписываться на заём, что вы с нас рвёте, ещё старый заём не получили, а тут выпустили новый“ (показания свидетеля Кудринского от 7.5.34 г.).
   Выпили на Пасху. Тоже настучали на мужиков, вина немалая. Кстати, никаких особо острых высказываний отца в «Деле» нет. Говорили в основном брат и другие «подельники». Зато был отец в этой «кулацкой» бригаде бригадиром! И, видимо, бригадиром неплохим. Этого оказалось достаточно…
   Вот показания Красильникова. одного из свидетелей, проходящих по делу. Его показания записывал следователь Денисов, а свидетель Красильников в конце протокола написал: «С моих слов записано верно». И подпись. Я специально сохраняю удивительную орфографию следователя. «Вся эта группа имела между собой тесную связь, которая выражалась на работе, а также и не в рабочее время. Сабирались у Ельцина на квартире все эти таварищи. Являлись кулаками, но они всегда старались это скрыть. Вся эта бригада стем, штоб замазать своё социальное праисхождение, они давали хорошие показатели вработи. Но ни смотря на эту хорошую работу, они вместе систематически собирались друг к другу на квартиру у Ельцина для абсуждения какихто вопросов, о которых я ничего сказать не могу, так как мне у них в часных сборищ участвовать не пришлось».
   Случайные, бессвязные показания свидетелей, которые «полностью изобличают». И, наконец, появляется «Обвинительное заключение». Шесть фамилий. Ельцин Николай Игнатьевич стоит в списке под номером три
   Итак, обвиняются:
   «…в том, что, поступив на работу в Казмашстрой, будучи враждебно настроенными против Советской власти, под руководством кулака Соколова, проводили систематически антисоветскую агитацию среди рабочих, ставя своей целью разложение рабочего класса и внедрение недовольства существующим правопорядком. Используя имеющиеся трудности в питании и снабжении, пытались создать нездоровые настроения, распространяя при этом провокационные слухи о войне и скорой гибели Советской власти. Вели агитацию против займа, активно выступали против помощи австрийским рабочим — т.е. совершили деяние, предусмотренное статьёй 58-10 УК».
   И наконец, последний листочек, маленький, в треть обычной странички. «Выписка из протокола № 12 заседания Судебной Тройки ГПУ Татарской АССР от 23 мая 1934 года. Слушали: Дело № 5644-34 по обвинению Ельцина Николая Игнатьевича 1906 г.р., происх. Уральской области, дер. Басманово, раскулаченного кулака, работал плотником на Казмашстрое. По статье 58-10 УК. Постановили: Ельцина Николая Игнатьевича заключить в ИТЛ сроком на три года». На обратной стороне этого листочка: «Читал 25.5.34». Подпись — Н. Ельцин.