Страница:
– Гений Иванович, – спросила Татьяна, – а в будущее вы когда-нибудь перемещались?
– Не-а, – почесал в затылке Генька. – А чего там делать-то? Дорожает всё. Чёрт-те знает, какие цены будут годика через два. Я когда в девяносто третий гонял, глядь – водка копейки стоит по нашим-то ценам! Хотел взять ящик, так деньги тогда другие были. Облизнулся только.
– А чё это, Гений Иванович, имя-то у тебя такое? – перешел на неофициальную часть беседы Борис Николаевич. – И фамилия… Прозвище, что ли?
– Не-а, – снова осклабился Генька. – Мы завсегда Безмозглыми были. Ну, папаше надоело это, он решил: пусть хоть один умный будет, в гениях походит. Вот и назвал меня.
В лаборатории на несколько минут воцарилось всеобщее веселье, постепенно сменившееся тишиной: заметили, что Борис Николаевич снова призадумался. Вдруг он резко поднял голову и торжественно обратился к Геньке:
– Значит так, Гений ты наш Иванович! Задание тебе такое будет: верни ты нашу страну… меня то есть, в… осень девяносто шестого года. Только раньше этого не надо! Это когда я, значит, из больницы вышел уже… и того, к делам приступил. Сможешь?
– Сбацаем, Борис Николаевич! – совсем освоился Генька.
– Сколько времени тебе нужно на подготовку?
– А чего нам, хоть сейчас! Машина моя на ходу.
– Ну тогда не будем откладывать. Сегодня у нас воскресенье, давай-ка на завтра и назначим.
– Понедельник – день тяжелый, Борис Николаевич, – суеверно сказал Юнашев. – Может, лучше во вторник?
– Ну ладно, в понедельник не надо, – согласился Ёлкин. – Назначаю день: вторник… Какое число-то у нас будет?
– Двадцать пятое, Борис Николаевич, – подсказал Паутин.
– Значит, двадцать пятого августа, вторник… Стартуем, понимаешь! – И Ёлкин победоносно глянул на окружающих, словно автором SОНЬКИ был он.
Кто не пьёт шампанское, тот рискует
«Поехали!»
…И приехали
Геннадий Андреевич поёт соловьём
– Не-а, – почесал в затылке Генька. – А чего там делать-то? Дорожает всё. Чёрт-те знает, какие цены будут годика через два. Я когда в девяносто третий гонял, глядь – водка копейки стоит по нашим-то ценам! Хотел взять ящик, так деньги тогда другие были. Облизнулся только.
– А чё это, Гений Иванович, имя-то у тебя такое? – перешел на неофициальную часть беседы Борис Николаевич. – И фамилия… Прозвище, что ли?
– Не-а, – снова осклабился Генька. – Мы завсегда Безмозглыми были. Ну, папаше надоело это, он решил: пусть хоть один умный будет, в гениях походит. Вот и назвал меня.
В лаборатории на несколько минут воцарилось всеобщее веселье, постепенно сменившееся тишиной: заметили, что Борис Николаевич снова призадумался. Вдруг он резко поднял голову и торжественно обратился к Геньке:
– Значит так, Гений ты наш Иванович! Задание тебе такое будет: верни ты нашу страну… меня то есть, в… осень девяносто шестого года. Только раньше этого не надо! Это когда я, значит, из больницы вышел уже… и того, к делам приступил. Сможешь?
– Сбацаем, Борис Николаевич! – совсем освоился Генька.
– Сколько времени тебе нужно на подготовку?
– А чего нам, хоть сейчас! Машина моя на ходу.
– Ну тогда не будем откладывать. Сегодня у нас воскресенье, давай-ка на завтра и назначим.
– Понедельник – день тяжелый, Борис Николаевич, – суеверно сказал Юнашев. – Может, лучше во вторник?
– Ну ладно, в понедельник не надо, – согласился Ёлкин. – Назначаю день: вторник… Какое число-то у нас будет?
– Двадцать пятое, Борис Николаевич, – подсказал Паутин.
– Значит, двадцать пятого августа, вторник… Стартуем, понимаешь! – И Ёлкин победоносно глянул на окружающих, словно автором SОНЬКИ был он.
Кто не пьёт шампанское, тот рискует
Весь понедельник команда Елкина готовила документы и ещё и ещё раз прорабатывала план развития страны с осени девяносто шестого. Основные этапы были намечены, учитывая все произошедшие за два года ошибки.
Борис Николаевич официально приступил к своим делам, но, конечно, ему было не до них. Он рассеянно смотрел поверх бумаг, принесённых ему для работы, и разрабатывал свою государственную глобальную мысль, застрявшую в его голове ещё в Завидове, едва ему доложили о машине времени. Мысль заключалась в том, чтобы перенестись в роковой для России семнадцатый год и всё переиграть там. Февральскую революцию можно оставить, но любыми путями остановить этот треклятый октябрьский переворот. Передушить всю шайку большевиков к чёртовой матери вместе с их главарём. У России должен быть другой путь.
Значит так: сейчас они быстренько перенесутся в девяносто шестой, все там исправят – но это мелочи. По прибытии он сразу же даст указания подготовить группу лучших учёных со всей страны. Он не остановится ни перед чем. Если понадобиться, перекупит за любые деньги лучшие мировые умы. И бросит их на дальнейшую разработку SОНЬКИ. А на этого Безмозглого молиться надо! Пообещать ему золотые горы, всё, что захочет… А если не захочет – заставить. Кнутом и пряником!
Борис Николаевич настолько унёсся в своём воображении сначала в далекий тысяча девятьсот семнадцатый, а потом в девяносто шестой, что забылся и, в решении кнутом и пряником принуждать в дальнейшем Гения Ивановича разрабатывать свою машину времени, мощно стукнул кулаком по столу. И вдруг наткнулся на проницательный взгляд стальных глаз Владимира Паутина. Новый директор ФСБ вот уже минут пять стоял перед столом, деликатно не нарушая раздумья своего патрона.
– Борис Николаевич, – вкрадчиво начал Владимир Владимирович, – я прошу прощения, но кажется, я догадываюсь о ваших дальнейших планах относительно машины времени. Я тоже думал об этом. Тысяча девятьсот семнадцатый – вот что нам нужно, не правда ли?
Ёлкин долгим взглядом уставился на стоящего перед ним Паутина. Невысокого роста, внешне неприметный, но с внимательным взглядом. Волевые скулы, но чувственные губы. Намеченная в будущем лысина. Умён, самостоятельно мыслит. Мягок в обращении, но умеет быть твердым и заставить слушаться себя. Наверное, нравится женщинам… Хотя в амурных делах Ёлкин ничего не понимал.
Когда-то, в середине 90-х, Ёлкин приезжал охотиться в Ленинградскую область. Всё местное руководство, как и полагается, последовало за ним. Когда охотники расположились на привале, из чащи вдруг выскочил дикий медведь. Все растерялись, – только Паутин схватил ружьё и одним выстрелом уложил Топтыгина. Вот тогда Ёлкин и обратил внимание на петербургского вице-мэра. Что ж – оказаться в нужное время в нужном месте и достойно себя повести, – видно, его звезда улыбалась ему…
Стратегию возврата в 17-ый год Ёлкин пока решил приберечь для лучших времён. К её разработке он непременно привлечёт этого перспективного работника.
– Владимир Владимирович, – обратился к Паутину Борис Николаевич, меняя тему разговора, – я вот чего думаю: кого вместо меня-то тут снарядить, понимаешь? В моё отсутствие, так сказать. Пока я буду в девяносто шестом другие пути развития разрабатывать. Чтобы страна не заметила? А то спросят: куда это президент наш подевался? И что вы тогда ответите?
Паутин принял это как шутку и решил подыграть патрону.
– Это дело поправимое, Борис Николаевич, – сказал он. – Можно найти вашего двойника и посадить на трон. Народ не заметит подмены.
– А как же мой… дефект? – Ёлкин поднял левую руку с недостающими пальцами.
– Оттяпаем, Борис Николаевич, – не моргнув глазом, ответил Паутин.
– Как оттяпаете? – насторожился Ёлкин.
– Борис Николаевич, дело государственной важности же!
Ёлкин искоса уважительно посмотрел на Паутина. Помолчав, сказал:
– Ну… если государственной важности… Тогда конечно.
Для такого ответственного задания, какое намечалось на утро вторника, Геньке Безмозглому на заправку его SОНЬКИ завхоз Кремля Павел Бородкин выделил восемьдесят литров водки «Абсолют». Правда, водку Геньке выдали не на руки – слишком рискованно, – а сказали, что всё будет в лаборатории.
Понедельник до обеда Гений Иванович возился со своим агрегатом: выверял приборы, продувал змеевики, осматривал ёмкости. Дело всё-таки предстояло серьёзное: самого президента на его SОНЬКЕ прокатить! Чтобы всё было в ажуре.
Рядом сновали и суетились всякие башковитые, тщательно следя за генькиными манипуляциями и не теряя надежды постичь тайну сибирского умельца. Но Безмозглый только посмеивался про себя: во нагнали-то со всей страны! Все в белых халатах, очки понацепили, говорят какие-то слова непонятные и в каждую дырочку заглядывают. Да фиг с ними!
В углу лаборатории, у окна, завешенного черными светонепроницаемыми портьерами, Генька намётанным глазом определил несколько фирменных коробок с водкой «Абсолют».
– Чего, топливо подвезли? – довольно оскалил он зубы, кивнув на коробки.
– Да, Гений Иванович… – растеряно сказал самый очкастый среди башковитых: вместо стёкол у него были толстые линзы. – Неужели действительно ваше сооружение на этом будет работать? – недоверчиво спросил он.
– Моё «сооружение» только на этом и работает! – заносчиво сказал Генька и подошел к коробкам.
Восемьдесят бутылок настоящего «Абсолюта»! У Геньки заныло под ложечкой.
В обед ему строго налили всего лишь сто граммов водки. Он их тут же опрокинул, крякнул и по привычке занюхал это дело рукавом – хотя стол перед ним был полон всевозможных яств. Но, только вдохнув запах своего видавшего виды пиджачка, пропахшего табаком и селёдкой, Генька приступил к чёрной икре.
– Ё-моё, – снова крякнул он, прожевав первую порцию обильной закуски. – Соньку б мою сюда сейчас… За поганые макароны погибла!
В баре номера оставались две бутылки шампанского: фу, кислятина! А вот его Сонька почему-то любила шампанское. Генька с тоской вспомнил коробки с «Абсолютом».
Но не будь он Гением, если что-нибудь не придумает. Он взял обе бутылки шампанского и сунул себе за ремень, державший широкие брюки.
После обеда предстоял важный этап: нужно было заправить SОНЬКУ и привести её в полную боеготовность, чтобы завтра только нажать нужные рычаги. Для этого последнего этапа Генька потребовал, чтобы все эти очкастые покинули помещение лаборатории и вообще оставили его одного: он не желает выдавать свою коммерческую тайну.
– О, конечно, – понимающе закивали очкастые. – «Ноу-хау»! – и деликатно удалились.
– Хау-гау, – помахал им в ответ ручкой Генька и подтащил к SОНЬКЕ коробки с топливом.
Оставшись один, не считая бдительных охранников у дверей лаборатории, Генька быстро вынул из коробки две фирменные бутылки и сунул за светонепроницаемую портьеру. Вместо них вытащил из-за пояса шампанское и поставил в коробку.
– Ну вот, теперь можно и заправляться, – сказал довольно он сам себе и стал выливать содержимое бутылок в топливный куб.
Он вылил и шампанское, решив, что две бутылки на такое количество первоклассной водки картины не испортят. Ему эти сэкономленные бутылочки вечерком больше пригодятся. Но тут не вовремя пришла делегация с Валентином Юнашевым справляться о готовности машины, ещё какие-то непонятные ответственные личности шныряли, и Геньке так и не удалось достать из-за портьеры заныканные литровки.
Спать Генька лёг совершенно «на сухую». Лёжа в постели, он долго ворочался и всё думал, что вот у него там, в лаборатории… такая мировая заначка… Когда он до неё доберется?
Борис Николаевич официально приступил к своим делам, но, конечно, ему было не до них. Он рассеянно смотрел поверх бумаг, принесённых ему для работы, и разрабатывал свою государственную глобальную мысль, застрявшую в его голове ещё в Завидове, едва ему доложили о машине времени. Мысль заключалась в том, чтобы перенестись в роковой для России семнадцатый год и всё переиграть там. Февральскую революцию можно оставить, но любыми путями остановить этот треклятый октябрьский переворот. Передушить всю шайку большевиков к чёртовой матери вместе с их главарём. У России должен быть другой путь.
Значит так: сейчас они быстренько перенесутся в девяносто шестой, все там исправят – но это мелочи. По прибытии он сразу же даст указания подготовить группу лучших учёных со всей страны. Он не остановится ни перед чем. Если понадобиться, перекупит за любые деньги лучшие мировые умы. И бросит их на дальнейшую разработку SОНЬКИ. А на этого Безмозглого молиться надо! Пообещать ему золотые горы, всё, что захочет… А если не захочет – заставить. Кнутом и пряником!
Борис Николаевич настолько унёсся в своём воображении сначала в далекий тысяча девятьсот семнадцатый, а потом в девяносто шестой, что забылся и, в решении кнутом и пряником принуждать в дальнейшем Гения Ивановича разрабатывать свою машину времени, мощно стукнул кулаком по столу. И вдруг наткнулся на проницательный взгляд стальных глаз Владимира Паутина. Новый директор ФСБ вот уже минут пять стоял перед столом, деликатно не нарушая раздумья своего патрона.
– Борис Николаевич, – вкрадчиво начал Владимир Владимирович, – я прошу прощения, но кажется, я догадываюсь о ваших дальнейших планах относительно машины времени. Я тоже думал об этом. Тысяча девятьсот семнадцатый – вот что нам нужно, не правда ли?
Ёлкин долгим взглядом уставился на стоящего перед ним Паутина. Невысокого роста, внешне неприметный, но с внимательным взглядом. Волевые скулы, но чувственные губы. Намеченная в будущем лысина. Умён, самостоятельно мыслит. Мягок в обращении, но умеет быть твердым и заставить слушаться себя. Наверное, нравится женщинам… Хотя в амурных делах Ёлкин ничего не понимал.
Когда-то, в середине 90-х, Ёлкин приезжал охотиться в Ленинградскую область. Всё местное руководство, как и полагается, последовало за ним. Когда охотники расположились на привале, из чащи вдруг выскочил дикий медведь. Все растерялись, – только Паутин схватил ружьё и одним выстрелом уложил Топтыгина. Вот тогда Ёлкин и обратил внимание на петербургского вице-мэра. Что ж – оказаться в нужное время в нужном месте и достойно себя повести, – видно, его звезда улыбалась ему…
Стратегию возврата в 17-ый год Ёлкин пока решил приберечь для лучших времён. К её разработке он непременно привлечёт этого перспективного работника.
– Владимир Владимирович, – обратился к Паутину Борис Николаевич, меняя тему разговора, – я вот чего думаю: кого вместо меня-то тут снарядить, понимаешь? В моё отсутствие, так сказать. Пока я буду в девяносто шестом другие пути развития разрабатывать. Чтобы страна не заметила? А то спросят: куда это президент наш подевался? И что вы тогда ответите?
Паутин принял это как шутку и решил подыграть патрону.
– Это дело поправимое, Борис Николаевич, – сказал он. – Можно найти вашего двойника и посадить на трон. Народ не заметит подмены.
– А как же мой… дефект? – Ёлкин поднял левую руку с недостающими пальцами.
– Оттяпаем, Борис Николаевич, – не моргнув глазом, ответил Паутин.
– Как оттяпаете? – насторожился Ёлкин.
– Борис Николаевич, дело государственной важности же!
Ёлкин искоса уважительно посмотрел на Паутина. Помолчав, сказал:
– Ну… если государственной важности… Тогда конечно.
Для такого ответственного задания, какое намечалось на утро вторника, Геньке Безмозглому на заправку его SОНЬКИ завхоз Кремля Павел Бородкин выделил восемьдесят литров водки «Абсолют». Правда, водку Геньке выдали не на руки – слишком рискованно, – а сказали, что всё будет в лаборатории.
Понедельник до обеда Гений Иванович возился со своим агрегатом: выверял приборы, продувал змеевики, осматривал ёмкости. Дело всё-таки предстояло серьёзное: самого президента на его SОНЬКЕ прокатить! Чтобы всё было в ажуре.
Рядом сновали и суетились всякие башковитые, тщательно следя за генькиными манипуляциями и не теряя надежды постичь тайну сибирского умельца. Но Безмозглый только посмеивался про себя: во нагнали-то со всей страны! Все в белых халатах, очки понацепили, говорят какие-то слова непонятные и в каждую дырочку заглядывают. Да фиг с ними!
В углу лаборатории, у окна, завешенного черными светонепроницаемыми портьерами, Генька намётанным глазом определил несколько фирменных коробок с водкой «Абсолют».
– Чего, топливо подвезли? – довольно оскалил он зубы, кивнув на коробки.
– Да, Гений Иванович… – растеряно сказал самый очкастый среди башковитых: вместо стёкол у него были толстые линзы. – Неужели действительно ваше сооружение на этом будет работать? – недоверчиво спросил он.
– Моё «сооружение» только на этом и работает! – заносчиво сказал Генька и подошел к коробкам.
Восемьдесят бутылок настоящего «Абсолюта»! У Геньки заныло под ложечкой.
В обед ему строго налили всего лишь сто граммов водки. Он их тут же опрокинул, крякнул и по привычке занюхал это дело рукавом – хотя стол перед ним был полон всевозможных яств. Но, только вдохнув запах своего видавшего виды пиджачка, пропахшего табаком и селёдкой, Генька приступил к чёрной икре.
– Ё-моё, – снова крякнул он, прожевав первую порцию обильной закуски. – Соньку б мою сюда сейчас… За поганые макароны погибла!
В баре номера оставались две бутылки шампанского: фу, кислятина! А вот его Сонька почему-то любила шампанское. Генька с тоской вспомнил коробки с «Абсолютом».
Но не будь он Гением, если что-нибудь не придумает. Он взял обе бутылки шампанского и сунул себе за ремень, державший широкие брюки.
После обеда предстоял важный этап: нужно было заправить SОНЬКУ и привести её в полную боеготовность, чтобы завтра только нажать нужные рычаги. Для этого последнего этапа Генька потребовал, чтобы все эти очкастые покинули помещение лаборатории и вообще оставили его одного: он не желает выдавать свою коммерческую тайну.
– О, конечно, – понимающе закивали очкастые. – «Ноу-хау»! – и деликатно удалились.
– Хау-гау, – помахал им в ответ ручкой Генька и подтащил к SОНЬКЕ коробки с топливом.
Оставшись один, не считая бдительных охранников у дверей лаборатории, Генька быстро вынул из коробки две фирменные бутылки и сунул за светонепроницаемую портьеру. Вместо них вытащил из-за пояса шампанское и поставил в коробку.
– Ну вот, теперь можно и заправляться, – сказал довольно он сам себе и стал выливать содержимое бутылок в топливный куб.
Он вылил и шампанское, решив, что две бутылки на такое количество первоклассной водки картины не испортят. Ему эти сэкономленные бутылочки вечерком больше пригодятся. Но тут не вовремя пришла делегация с Валентином Юнашевым справляться о готовности машины, ещё какие-то непонятные ответственные личности шныряли, и Геньке так и не удалось достать из-за портьеры заныканные литровки.
Спать Генька лёг совершенно «на сухую». Лёжа в постели, он долго ворочался и всё думал, что вот у него там, в лаборатории… такая мировая заначка… Когда он до неё доберется?
«Поехали!»
Во вторник, 25 августа, в 10.00. Борис Николаевич со свитой спустился в лабораторию. Генька уже был там и возился у SОНЬКИ.
– Ну что, Кулибин ты наш, понимаешь… – обратился к нему Ёлкин. – Готова машина твоя?
– Как на Байконуре, Борис Николаевич! – весело отрапортовал тот.
– Ну, давай, главный конструктор, Королёв ты наш, продемонстрируй нам высший пилотаж. Надеюсь, скафандры нам не понадобятся?
– Разве что водолазные, Борис Николаевич, – сострил Валентин Юнашев. – Чтобы, так сказать, не потонуть в реке времен.
В лаборатории воцарилось оживление, что несколько сняло напряжённое ожидание предстоящего эксперимента.
– Значит так, Гений Иванович, – посерьёзнел Ёлкин. – Установка тебе такая будет: девяносто шестой год, конец осени. Страна та же, – улыбнулся Борис Николаевич. – А то занесёшь нас в какую-нибудь Зимбабве, понимаешь.
– Будет, как в аптеке, Борис Николаевич! – задорно крикнул Генька и включил нагрев куба с топливом.
Стрелки приборов зашевелились, задёргались, в кубе что-то заурчало, забулькало.
– Пошла реакция! – возопил Генька. – Щас винные пары подниматься будут, а мы их в змеевичок! По нужному руслу! Посмотрим, из каких потрохов их водчонка состоит. Мы их «Абсолют» снова в бражку перегоним – в матерное состояние, так сказать. Го-го-го! – возбуждённо гоготал Генька, колдуя у своей SОНЬКИ, как чёрт у котла.
И от того, что в этом его возбуждении и колдовстве было что-то дьявольское, всем, находящимся в лаборатории, стало не по себе…
– Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. С Богом! – торжественно перекрестился Борис Николаевич.
Остальные поспешно сделали то же самое.
– Приготовились! – скомандовал Генька. – Даю на пульт «перемещение»!
Борис Николаевич поднял правую руку и помахал ею, как Гагарин.
– Поехали! – сказал он. Тоже как Гагарин.
– Пуск!
Тут закружилось всё, завертелось в вихрях времени и погрузилось в темноту и хаос…
– Ну что, Кулибин ты наш, понимаешь… – обратился к нему Ёлкин. – Готова машина твоя?
– Как на Байконуре, Борис Николаевич! – весело отрапортовал тот.
– Ну, давай, главный конструктор, Королёв ты наш, продемонстрируй нам высший пилотаж. Надеюсь, скафандры нам не понадобятся?
– Разве что водолазные, Борис Николаевич, – сострил Валентин Юнашев. – Чтобы, так сказать, не потонуть в реке времен.
В лаборатории воцарилось оживление, что несколько сняло напряжённое ожидание предстоящего эксперимента.
– Значит так, Гений Иванович, – посерьёзнел Ёлкин. – Установка тебе такая будет: девяносто шестой год, конец осени. Страна та же, – улыбнулся Борис Николаевич. – А то занесёшь нас в какую-нибудь Зимбабве, понимаешь.
– Будет, как в аптеке, Борис Николаевич! – задорно крикнул Генька и включил нагрев куба с топливом.
Стрелки приборов зашевелились, задёргались, в кубе что-то заурчало, забулькало.
– Пошла реакция! – возопил Генька. – Щас винные пары подниматься будут, а мы их в змеевичок! По нужному руслу! Посмотрим, из каких потрохов их водчонка состоит. Мы их «Абсолют» снова в бражку перегоним – в матерное состояние, так сказать. Го-го-го! – возбуждённо гоготал Генька, колдуя у своей SОНЬКИ, как чёрт у котла.
И от того, что в этом его возбуждении и колдовстве было что-то дьявольское, всем, находящимся в лаборатории, стало не по себе…
– Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. С Богом! – торжественно перекрестился Борис Николаевич.
Остальные поспешно сделали то же самое.
– Приготовились! – скомандовал Генька. – Даю на пульт «перемещение»!
Борис Николаевич поднял правую руку и помахал ею, как Гагарин.
– Поехали! – сказал он. Тоже как Гагарин.
– Пуск!
Тут закружилось всё, завертелось в вихрях времени и погрузилось в темноту и хаос…
…И приехали
– Ну ни хрена, блин! – послышался в темноте и хаосе голос Геньки. – Ничего не понимаю!
Голоса из свиты Ёлкина:
– Ай! Во колотит-то!
– Мама, роди меня обратно!
Голос Татьяны:
– Папа, с тобой всё в порядке?
Голос Ёлкина:
– Эт чё, промахнулись никак? Кажись, мы тогда попали, когда я под наркозом лежал.
Голос Геньки:
– Ё-моё, проклятые империалисты – на отечественном сырье работать нужно! Не та реакция пошла…
– Геня, ты так не шути…
Вдруг откуда-то возник знакомый для всех голос:
– Я благодарю вас, товарищи, за оказанную мне поддержку. Надеюсь, вы правильно сделали свой выбор, и я постараюсь оправдать ваше доверие в лице президента России…
Постепенно темнота рассеялась, вихри времени утихомирились, легли в свои русла. Борис Николаевич со свитой, Генька со своей машиной оказались на том же месте, откуда начали путешествие. Все стали оглядываться по сторонам, друг на друга и ощупывать себя.
– Ну чё, с прибытием, что ли? – неуверенно поздравил окружающих Ёлкин.
– Спасибо…
– М-да… – ещё более неуверенно промямлила свита.
– А чей это голос мы сейчас слышали? – спросил Борис Николаевич. – Что-то уж очень знакомый… Но не мой. И чего это он говорил от лица какого-то президента России? В России пока только один президент – это я.
– У меня мороз по коже пробежал от его голоса, – признался Валентин Юнашев.
– И у меня, – согласился Сергей Ястребженский.
– Что-то уж очень знакомый… – ревностно перебирал в памяти Борис Николаевич. – Никак не вспомню. С этим перемещением в голове все перемешалось.
– Геннадия Андреевича Зюзюкина это голос! – сказала Татьяна, начинавшая о чём-то догадываться.
– Он, родимый, – осклабился Генька. – У нас в девяносто шестом вся Сибирь за него голосовала.
– Ну и… чё, выбрали что ли? – недоумённо спросил Ёлкин.
– Вас же выбрали! – удивился Генька.
– Гений Иванович, вы что же нас в виртуальный мир перенесли? – с опаской поинтересовался Бородкин.
– Да я, вообще-то говоря… и сам не знаю, куда нас занесло, – почесал в затылке Генька. – Немножко не та реакция пошла… А SОНЬКА моя с норовом…
Все находящиеся в лаборатории с опаской переглянулись.
– Будем считать, что Геннадий Андреевич затесался в эфир случайно, – успокоил всех Ястребженский. – Вы же знаете, Борис Николаевич, как захламлён эфир.
– Ну хорошо, – повеселел Ёлкин. – Значит, расходимся по своим местам и принимаемся за работу. «Нас ждут великие дела!» – как говорил король Зигфрид.
– Фридрих, папа, – поправила отца Татьяна. – Так говорил Фридрих Великий, король Пруссии.
– Ладно, в кого только ты умная такая, понимаешь. Так говорю я, первый президент России: нас ждут великие дела! – повторил Ёлкин и решительно направился к выходу.
Свита поспешила вслед за ним.
И вот, целеустремлённо шагая в окружении команды по кремлёвскому коридору к своему кабинету, Борис Николаевич вдруг увидел, что навстречу ему движется такая же группа людей. Из-за своей начинавшейся близорукости Ёлкин не смог разглядеть кто возглавлял эту группу. Но то, как бодро они шагали, очень не понравилось Борису Николаевичу. У дверей в кабинет, на котором красовалась табличка «Президент Российской Федерации Борис Николаевич Ёлкин», обе команды встретились: во главе второй команды оказался Геннадий Андреевич Зюзюкин! От неожиданности и такой наглости у Бориса Николаевича и всех его сотоварищей поотвисали челюсти.
– Ах вот вы где, Борис Николаевич! – первым воскликнул Геннадий Андреевич, чему-то ужасно обрадованный. – Это хорошо, что вы сами явились для передачи дел, а то мне сообщили, что вы больны. Простужены, так сказать, – с иронией уточнил Геннадий Андреевич.
– Для передачи чего? – пришел в себя Ёлкин. – Для передачи кому?
– Мне, мне, – наслаждаясь произведённым эффектом, повторил Зюзюкин. – Для передачи дел мне, Борис Николаевич. Я понимаю вас: не так-то просто, наверное, расстаться с… – Геннадий Андреевич стал подыскивать более деликатное выражение, – … с таким постом.
Ёлкин и его окружение снова погрузились в легкий шок.
– Простите, а какой нынче год? – догадалась, наконец, поинтересоваться Татьяна.
– Ха-ха-ха! – расхохотался Зюзюкин, и вся его свита подобострастно развеселилась. – Шутку я оценил. Да, вы правы: ваше время истекло. Ну что ж, справка персонально для вас: сейчас июль двухтысячного года. Начало нового века, новой эры. Хотя иные утверждают, что третье тысячелетие начнётся через год. Но мы его начнём сейчас. С приходом к власти коммунистов всегда начиналась новая эра! – торжественно заверил Геннадий Андреевич, и его товарищи по партии зааплодировали.
Борис Николаевич повернулся к своей свите, все ещё пребывавшей в прострации, зловеще прошипел:
– Ну я этого Гения! – и показал отсутствующему Геньке кулак.
– Одно слово – Безмозглый! – выдохнул Валентин Юнашев.
– Папа, ты только не волнуйся, – попросила Татьяна. – Ещё можно всё поправить: Гений Иванович вернёт нас обратно.
– Где этот охламон? – грозно спросил Ёлкин.
– В лаборатории остался.
Ёлкин снова обернулся к Зюзюкину, решив поменять тактику:
– Что ж, Геннадий Андреевич, я надеюсь, вы честно победили на выборах. Теперь этот кабинет по праву принадлежит вам, – Борис Николаевич указал на дверь с красивой табличкой.
– Надпись вот только сменить нужно, – уточнил Зюзюкин.
– Это дело несложное. А нам разрешите-ка удалиться на… небольшую оправку, так сказать.
– Конечно, конечно, – великодушно разрешил Зюзюкин. – Я же понимаю: предвыборные волнения, стрессы – в вашем возрасте… Я думаю, вам нужно серьёзно отдохнуть от государственных забот, Борис Николаевич. На заслуженный отдых, как говорится. Но если вам будет что-нибудь нужно в личном, так сказать, порядке, прошу не стесняться – обращайтесь прямо ко мне. А свои распоряжения относительно вас я пришлю.
«Да уж, как же, приду я к тебе с поклоном, разбежался, – подумал Ёлкин. – Распоряжения свои относительно меня он пришлёт. Губу раскатал! Сейчас вернёмся назад в свой девяносто восьмой, а потом в девяносто шестой, и хрен ты у меня победишь на выборах».
А вслух сказал:
– Хорошо, Геннадий Андреевич. Ещё раз поздравляю с победой и желаю удачи.
– Спасибо, Борис Николаевич, – от успеха Зюзюкин даже поверил в искренность экс-президента.
На прощание оба пожали друг другу руки.
«Отцарствовал своё, старый маразматик», – самодовольно подумал Зюзюкин, крепко сжимая руку Ёлкина.
«Как пошла бы тебе эсэсовская форма», – в свою очередь подумал Ёлкин, тряся влажную ладонь Зюзюкина.
Когда Борис Николаевич со свитой быстрым шагом вошли в лабораторию, Генька удручённо возился у своей SОНЬКИ.
– Сукин ты сын, понимаешь! – набросился на него Ёлкин. – Ты куда это нас перекинул? Это же в кошмарном сне не привидится такое!
– А куда? – поинтересовался Генька.
– В двухтысячный год – вот куда! Башка, два уха!
– В двухтысячный?! Ё-моё! – глаза у Геньки полезли на лоб. – То-то я думаю, что-то нас как-то необычно колбасило… В будущее! Она ж у меня только на прошлое работала!
Но никто не разделил честолюбивых восторгов конструкторского ума Безмозглого.
– Коммунисты снова к власти пришли, – хмуро сказал Борис Николаевич. – Зюзюкин на выборах победил.
Генька присвистнул.
– Значит, снова светлое будущее строить начнём, – предположил он. И лукаво подмигнул: – Это ж, выходит, мы снова все «товарищи» стали?
– Тамбовский волк тебе товарищ, – оборвал его Ёлкин. – Ты что там нахимичил со своей машиной, чучело сибирское?
Генька опять почесал затылок. Сразу по прибытии, проводив высоких гостей, он бросился за светонепроницаемую портьеру, но – увы! – бутылок «Абсолюта» за ними не было: они остались в девяносто восьмом году. А тут ещё эта катавасия с перемещением… Одни неприятности!
– Да я… того… – стал мямлить он.
– Ну?!
– Шампанского маленько в неё добавил. Сонька моя, покойница, шампанское любила…
– Дур-рак! – воскликнул в сердцах Ёлкин. – Кто же водку с шампанским мешает?!
– То-то я думаю: не та реакция у меня пошла…
Борис Николаевич хотел сгоряча совсем уж нехорошо ругнуться, но покосился на дочь и сдержался.
– Вот что… Гений ты наш Безмозглый, понимаешь, – обратился он к Геньке, стараясь, насколько возможно, держаться в рамках. – Давай-ка живо нас обратно, хотя бы в родной девяносто восьмой вертай.
– Не получится живо, – развёл руками Генька. – Тут дело такое, что в бидоне из составляющего узла перемещений дыра образовалась. Чёрт-те знает, то ли бидон проржавел, то ли топливной смесью разъело. В дыру эту все винные пары от перегонки «Абсолюта» и вышли. А у меня работает принцип закрытой циркуляции: на чём приехал, значит, на том и уезжай, только в обратном порядке. Теперь ехать обратно-то не на чем!
– …мать твою… – не выдержал всё же Борис Николаевич и зловеще двинулся на Геньку. – Башку с плеч!
Генька юркнул за SОНЬКУ, серьёзно опасаясь за свою жизнь.
– Как же я без башки перекидывать вас обратно буду? – ощерился он из-за бидонов. – Вы без моей башки тут навечно останетесь. В светлом, так сказать, будущем.
Безмозглый наглел на глазах. Однако в правоте его слов никто не усомнился.
– Гений Иванович, – вмешался Сергей Ястребженский, решив пойти на компромисс, – мы вполне допускаем, что у вашей машины могут быть технические сбои и прочие недочёты. Но у нас к вам убедительная просьба: пожалуйста, верните нас в исходное положение.
– Я всё исправлю, – пошёл на мировую Генька. – Только мне время нужно: покумекать маленько.
– Давай кумекай быстрей, дубина стоеросовая, понимаешь! – в гневе Ёлкин был страшен. – До вечера время тебе даю! Чтоб сегодня же перекинул нас обратно!
– Да мне чего, мне хоть сейчас, – стал оправдывался Генька. – Вот поди знай, как она, – он кивнул на SОНЬКУ. – Я ж говорил, она у меня с норовом. И топлива нету – все ёмкости пустые.
– Дать ему всё, что нужно, – распорядился Ёлкин, обращаясь к Бородкину. – А вы, Валентин Борисович, проследите за ходом работ.
– Борис Николаевич, – сказал Бородкин. – Я не уверен, что смогу дать Гению Ивановичу всё, что ему нужно при сложившейся на данный момент ситуации.
Ёлкин крякнул.
– Валентин Борисович, возьмите дело под свой контроль, – ещё раз попросил он руководителя своей администрации, понимая, что ситуация неожиданно сложилась не в их пользу, и от любых неосторожных действий может стать необратимой. – И как можно скорее. Промедление смерти подобно. Будете докладывать мне о ходе работ каждый час. Крайний срок – шесть часов вечера. А я пока поеду домой отдохнуть. Квартиры-то наши, надеюсь, ещё целы?
– Куда же им деться, Борис Николаевич? – удивлённо спросил Сергей Ястребженский и осёкся на полуслове: от новой власти можно ждать всё, что угодно.
От этих мыслей у всех, находящихся в лаборатории, холодок пробежал по спине. Только Геньке Безмозглому было всё равно.
Голоса из свиты Ёлкина:
– Ай! Во колотит-то!
– Мама, роди меня обратно!
Голос Татьяны:
– Папа, с тобой всё в порядке?
Голос Ёлкина:
– Эт чё, промахнулись никак? Кажись, мы тогда попали, когда я под наркозом лежал.
Голос Геньки:
– Ё-моё, проклятые империалисты – на отечественном сырье работать нужно! Не та реакция пошла…
– Геня, ты так не шути…
Вдруг откуда-то возник знакомый для всех голос:
– Я благодарю вас, товарищи, за оказанную мне поддержку. Надеюсь, вы правильно сделали свой выбор, и я постараюсь оправдать ваше доверие в лице президента России…
Постепенно темнота рассеялась, вихри времени утихомирились, легли в свои русла. Борис Николаевич со свитой, Генька со своей машиной оказались на том же месте, откуда начали путешествие. Все стали оглядываться по сторонам, друг на друга и ощупывать себя.
– Ну чё, с прибытием, что ли? – неуверенно поздравил окружающих Ёлкин.
– Спасибо…
– М-да… – ещё более неуверенно промямлила свита.
– А чей это голос мы сейчас слышали? – спросил Борис Николаевич. – Что-то уж очень знакомый… Но не мой. И чего это он говорил от лица какого-то президента России? В России пока только один президент – это я.
– У меня мороз по коже пробежал от его голоса, – признался Валентин Юнашев.
– И у меня, – согласился Сергей Ястребженский.
– Что-то уж очень знакомый… – ревностно перебирал в памяти Борис Николаевич. – Никак не вспомню. С этим перемещением в голове все перемешалось.
– Геннадия Андреевича Зюзюкина это голос! – сказала Татьяна, начинавшая о чём-то догадываться.
– Он, родимый, – осклабился Генька. – У нас в девяносто шестом вся Сибирь за него голосовала.
– Ну и… чё, выбрали что ли? – недоумённо спросил Ёлкин.
– Вас же выбрали! – удивился Генька.
– Гений Иванович, вы что же нас в виртуальный мир перенесли? – с опаской поинтересовался Бородкин.
– Да я, вообще-то говоря… и сам не знаю, куда нас занесло, – почесал в затылке Генька. – Немножко не та реакция пошла… А SОНЬКА моя с норовом…
Все находящиеся в лаборатории с опаской переглянулись.
– Будем считать, что Геннадий Андреевич затесался в эфир случайно, – успокоил всех Ястребженский. – Вы же знаете, Борис Николаевич, как захламлён эфир.
– Ну хорошо, – повеселел Ёлкин. – Значит, расходимся по своим местам и принимаемся за работу. «Нас ждут великие дела!» – как говорил король Зигфрид.
– Фридрих, папа, – поправила отца Татьяна. – Так говорил Фридрих Великий, король Пруссии.
– Ладно, в кого только ты умная такая, понимаешь. Так говорю я, первый президент России: нас ждут великие дела! – повторил Ёлкин и решительно направился к выходу.
Свита поспешила вслед за ним.
И вот, целеустремлённо шагая в окружении команды по кремлёвскому коридору к своему кабинету, Борис Николаевич вдруг увидел, что навстречу ему движется такая же группа людей. Из-за своей начинавшейся близорукости Ёлкин не смог разглядеть кто возглавлял эту группу. Но то, как бодро они шагали, очень не понравилось Борису Николаевичу. У дверей в кабинет, на котором красовалась табличка «Президент Российской Федерации Борис Николаевич Ёлкин», обе команды встретились: во главе второй команды оказался Геннадий Андреевич Зюзюкин! От неожиданности и такой наглости у Бориса Николаевича и всех его сотоварищей поотвисали челюсти.
– Ах вот вы где, Борис Николаевич! – первым воскликнул Геннадий Андреевич, чему-то ужасно обрадованный. – Это хорошо, что вы сами явились для передачи дел, а то мне сообщили, что вы больны. Простужены, так сказать, – с иронией уточнил Геннадий Андреевич.
– Для передачи чего? – пришел в себя Ёлкин. – Для передачи кому?
– Мне, мне, – наслаждаясь произведённым эффектом, повторил Зюзюкин. – Для передачи дел мне, Борис Николаевич. Я понимаю вас: не так-то просто, наверное, расстаться с… – Геннадий Андреевич стал подыскивать более деликатное выражение, – … с таким постом.
Ёлкин и его окружение снова погрузились в легкий шок.
– Простите, а какой нынче год? – догадалась, наконец, поинтересоваться Татьяна.
– Ха-ха-ха! – расхохотался Зюзюкин, и вся его свита подобострастно развеселилась. – Шутку я оценил. Да, вы правы: ваше время истекло. Ну что ж, справка персонально для вас: сейчас июль двухтысячного года. Начало нового века, новой эры. Хотя иные утверждают, что третье тысячелетие начнётся через год. Но мы его начнём сейчас. С приходом к власти коммунистов всегда начиналась новая эра! – торжественно заверил Геннадий Андреевич, и его товарищи по партии зааплодировали.
Борис Николаевич повернулся к своей свите, все ещё пребывавшей в прострации, зловеще прошипел:
– Ну я этого Гения! – и показал отсутствующему Геньке кулак.
– Одно слово – Безмозглый! – выдохнул Валентин Юнашев.
– Папа, ты только не волнуйся, – попросила Татьяна. – Ещё можно всё поправить: Гений Иванович вернёт нас обратно.
– Где этот охламон? – грозно спросил Ёлкин.
– В лаборатории остался.
Ёлкин снова обернулся к Зюзюкину, решив поменять тактику:
– Что ж, Геннадий Андреевич, я надеюсь, вы честно победили на выборах. Теперь этот кабинет по праву принадлежит вам, – Борис Николаевич указал на дверь с красивой табличкой.
– Надпись вот только сменить нужно, – уточнил Зюзюкин.
– Это дело несложное. А нам разрешите-ка удалиться на… небольшую оправку, так сказать.
– Конечно, конечно, – великодушно разрешил Зюзюкин. – Я же понимаю: предвыборные волнения, стрессы – в вашем возрасте… Я думаю, вам нужно серьёзно отдохнуть от государственных забот, Борис Николаевич. На заслуженный отдых, как говорится. Но если вам будет что-нибудь нужно в личном, так сказать, порядке, прошу не стесняться – обращайтесь прямо ко мне. А свои распоряжения относительно вас я пришлю.
«Да уж, как же, приду я к тебе с поклоном, разбежался, – подумал Ёлкин. – Распоряжения свои относительно меня он пришлёт. Губу раскатал! Сейчас вернёмся назад в свой девяносто восьмой, а потом в девяносто шестой, и хрен ты у меня победишь на выборах».
А вслух сказал:
– Хорошо, Геннадий Андреевич. Ещё раз поздравляю с победой и желаю удачи.
– Спасибо, Борис Николаевич, – от успеха Зюзюкин даже поверил в искренность экс-президента.
На прощание оба пожали друг другу руки.
«Отцарствовал своё, старый маразматик», – самодовольно подумал Зюзюкин, крепко сжимая руку Ёлкина.
«Как пошла бы тебе эсэсовская форма», – в свою очередь подумал Ёлкин, тряся влажную ладонь Зюзюкина.
Когда Борис Николаевич со свитой быстрым шагом вошли в лабораторию, Генька удручённо возился у своей SОНЬКИ.
– Сукин ты сын, понимаешь! – набросился на него Ёлкин. – Ты куда это нас перекинул? Это же в кошмарном сне не привидится такое!
– А куда? – поинтересовался Генька.
– В двухтысячный год – вот куда! Башка, два уха!
– В двухтысячный?! Ё-моё! – глаза у Геньки полезли на лоб. – То-то я думаю, что-то нас как-то необычно колбасило… В будущее! Она ж у меня только на прошлое работала!
Но никто не разделил честолюбивых восторгов конструкторского ума Безмозглого.
– Коммунисты снова к власти пришли, – хмуро сказал Борис Николаевич. – Зюзюкин на выборах победил.
Генька присвистнул.
– Значит, снова светлое будущее строить начнём, – предположил он. И лукаво подмигнул: – Это ж, выходит, мы снова все «товарищи» стали?
– Тамбовский волк тебе товарищ, – оборвал его Ёлкин. – Ты что там нахимичил со своей машиной, чучело сибирское?
Генька опять почесал затылок. Сразу по прибытии, проводив высоких гостей, он бросился за светонепроницаемую портьеру, но – увы! – бутылок «Абсолюта» за ними не было: они остались в девяносто восьмом году. А тут ещё эта катавасия с перемещением… Одни неприятности!
– Да я… того… – стал мямлить он.
– Ну?!
– Шампанского маленько в неё добавил. Сонька моя, покойница, шампанское любила…
– Дур-рак! – воскликнул в сердцах Ёлкин. – Кто же водку с шампанским мешает?!
– То-то я думаю: не та реакция у меня пошла…
Борис Николаевич хотел сгоряча совсем уж нехорошо ругнуться, но покосился на дочь и сдержался.
– Вот что… Гений ты наш Безмозглый, понимаешь, – обратился он к Геньке, стараясь, насколько возможно, держаться в рамках. – Давай-ка живо нас обратно, хотя бы в родной девяносто восьмой вертай.
– Не получится живо, – развёл руками Генька. – Тут дело такое, что в бидоне из составляющего узла перемещений дыра образовалась. Чёрт-те знает, то ли бидон проржавел, то ли топливной смесью разъело. В дыру эту все винные пары от перегонки «Абсолюта» и вышли. А у меня работает принцип закрытой циркуляции: на чём приехал, значит, на том и уезжай, только в обратном порядке. Теперь ехать обратно-то не на чем!
– …мать твою… – не выдержал всё же Борис Николаевич и зловеще двинулся на Геньку. – Башку с плеч!
Генька юркнул за SОНЬКУ, серьёзно опасаясь за свою жизнь.
– Как же я без башки перекидывать вас обратно буду? – ощерился он из-за бидонов. – Вы без моей башки тут навечно останетесь. В светлом, так сказать, будущем.
Безмозглый наглел на глазах. Однако в правоте его слов никто не усомнился.
– Гений Иванович, – вмешался Сергей Ястребженский, решив пойти на компромисс, – мы вполне допускаем, что у вашей машины могут быть технические сбои и прочие недочёты. Но у нас к вам убедительная просьба: пожалуйста, верните нас в исходное положение.
– Я всё исправлю, – пошёл на мировую Генька. – Только мне время нужно: покумекать маленько.
– Давай кумекай быстрей, дубина стоеросовая, понимаешь! – в гневе Ёлкин был страшен. – До вечера время тебе даю! Чтоб сегодня же перекинул нас обратно!
– Да мне чего, мне хоть сейчас, – стал оправдывался Генька. – Вот поди знай, как она, – он кивнул на SОНЬКУ. – Я ж говорил, она у меня с норовом. И топлива нету – все ёмкости пустые.
– Дать ему всё, что нужно, – распорядился Ёлкин, обращаясь к Бородкину. – А вы, Валентин Борисович, проследите за ходом работ.
– Борис Николаевич, – сказал Бородкин. – Я не уверен, что смогу дать Гению Ивановичу всё, что ему нужно при сложившейся на данный момент ситуации.
Ёлкин крякнул.
– Валентин Борисович, возьмите дело под свой контроль, – ещё раз попросил он руководителя своей администрации, понимая, что ситуация неожиданно сложилась не в их пользу, и от любых неосторожных действий может стать необратимой. – И как можно скорее. Промедление смерти подобно. Будете докладывать мне о ходе работ каждый час. Крайний срок – шесть часов вечера. А я пока поеду домой отдохнуть. Квартиры-то наши, надеюсь, ещё целы?
– Куда же им деться, Борис Николаевич? – удивлённо спросил Сергей Ястребженский и осёкся на полуслове: от новой власти можно ждать всё, что угодно.
От этих мыслей у всех, находящихся в лаборатории, холодок пробежал по спине. Только Геньке Безмозглому было всё равно.
Геннадий Андреевич поёт соловьём
Борис Николаевич, прийдя к себе домой, застал обычно спокойную Наину Иосифовну крайне взволнованной.
– Борис, что же это такое? Я места себе не нахожу! – говорила она. – Что же теперь будет со страной? С нашими детьми и внуками? С нами, наконец?
– Если к шести часам вечера мы ещё будем здесь, то я не знаю, что будет, – махнул рукой Ёлкин.
День прошёл в томительном ожидании. Борис Николаевич не отходил от телевизора, сердце его то леденело, то обливалось кровью от происходящего на экране.
Коммунисты праздновали свою победу. Дикторы телевидения, уже тщательно выбритые и подстриженные, в строгих костюмах с галстуками, вдохновенно вещали, что вся страна, как один, с восторгом приняла победу на выборах Геннадия Андреевича Зюзюкина. От лица трудовых коллективов, творческой интеллигенции, молодёжи и студенчества нескончаемым потоком изо всех концов Российской Федерации и стран СНГ продолжают поступать в Кремль поздравительные телеграммы. Уже приняты Геннадием Андреевичем делегации оленеводов из далёкой Чукотки, рыбаков-дальневосточников и шахтёров Кузбасса. Свои поздравления прислали секретари возрожденных компартий Франции, Италии, Соединённых Штатов и Украины.
Ёлкин переключился на НТВ. Михаил Осокин сообщал, что вся балетная труппа Большого театра, находящаяся на гастролях в США, заявила о своём невозвращении в Россию, где к власти снова пришли коммунисты.
Борис Николаевич с нетерпением ждал вестей из лаборатории, куда, видимо, бдительное коммунистическое око ещё не успело заглянуть. Юнашев отзванивал ему каждый час, но вести были неутешительные: SОНЬКА капризничала и начисто отказывалась принимать какое-либо спиртное. Одним словом, дела были швах.
К шести часам вечера всё оставалось без изменений. И к девяти тоже.
В девять вечера Борис Николаевич сел смотреть программу «Время». Из неё Борис Николаевич узнал, что в воскресенье прошла инаугурация Геннадия Андреевича, после чего он официально вступил в свои права.
«Я бы тебе не инаугурацию, а пышную кремацию устроил, понимаешь», – сердито подумал Ёлкин.
После программы «Время» началась ежедневная передача «Час президента». Зюзюкин хотел быть ближе к массам.
– Граждане России! – воззвал Геннадий Андреевич. – Соотечественники! Случилось событие, которое и должно было случиться: народ, помыкавшись несколько лет с так называемыми «демократами», снова отдал нам, коммунистам, свои голоса. В уходящем веке коммунисты дважды – в 1917 и в 1941 годах – возглавляли народную борьбу за спасение и возрождение страны. Теперь нам в третий раз предстоит сражение за будущее нашей Родины, за её спасение в час национальной беды. Вопреки ожиданиям и надеждам недругов России, всем смертям назло, наша партия не только не утратила влияния, но осталась единственной партией в стране, способной на деле бороться за идеалы добра и справедливости. А великий российский народ в своей соборной полноте выстоял в священной борьбе против ненавистников матушки-России – Ёлкиных, Чумайсов, Кохов и Бесовских.
– Борис, что же это такое? Я места себе не нахожу! – говорила она. – Что же теперь будет со страной? С нашими детьми и внуками? С нами, наконец?
– Если к шести часам вечера мы ещё будем здесь, то я не знаю, что будет, – махнул рукой Ёлкин.
День прошёл в томительном ожидании. Борис Николаевич не отходил от телевизора, сердце его то леденело, то обливалось кровью от происходящего на экране.
Коммунисты праздновали свою победу. Дикторы телевидения, уже тщательно выбритые и подстриженные, в строгих костюмах с галстуками, вдохновенно вещали, что вся страна, как один, с восторгом приняла победу на выборах Геннадия Андреевича Зюзюкина. От лица трудовых коллективов, творческой интеллигенции, молодёжи и студенчества нескончаемым потоком изо всех концов Российской Федерации и стран СНГ продолжают поступать в Кремль поздравительные телеграммы. Уже приняты Геннадием Андреевичем делегации оленеводов из далёкой Чукотки, рыбаков-дальневосточников и шахтёров Кузбасса. Свои поздравления прислали секретари возрожденных компартий Франции, Италии, Соединённых Штатов и Украины.
Ёлкин переключился на НТВ. Михаил Осокин сообщал, что вся балетная труппа Большого театра, находящаяся на гастролях в США, заявила о своём невозвращении в Россию, где к власти снова пришли коммунисты.
Борис Николаевич с нетерпением ждал вестей из лаборатории, куда, видимо, бдительное коммунистическое око ещё не успело заглянуть. Юнашев отзванивал ему каждый час, но вести были неутешительные: SОНЬКА капризничала и начисто отказывалась принимать какое-либо спиртное. Одним словом, дела были швах.
К шести часам вечера всё оставалось без изменений. И к девяти тоже.
В девять вечера Борис Николаевич сел смотреть программу «Время». Из неё Борис Николаевич узнал, что в воскресенье прошла инаугурация Геннадия Андреевича, после чего он официально вступил в свои права.
«Я бы тебе не инаугурацию, а пышную кремацию устроил, понимаешь», – сердито подумал Ёлкин.
После программы «Время» началась ежедневная передача «Час президента». Зюзюкин хотел быть ближе к массам.
– Граждане России! – воззвал Геннадий Андреевич. – Соотечественники! Случилось событие, которое и должно было случиться: народ, помыкавшись несколько лет с так называемыми «демократами», снова отдал нам, коммунистам, свои голоса. В уходящем веке коммунисты дважды – в 1917 и в 1941 годах – возглавляли народную борьбу за спасение и возрождение страны. Теперь нам в третий раз предстоит сражение за будущее нашей Родины, за её спасение в час национальной беды. Вопреки ожиданиям и надеждам недругов России, всем смертям назло, наша партия не только не утратила влияния, но осталась единственной партией в стране, способной на деле бороться за идеалы добра и справедливости. А великий российский народ в своей соборной полноте выстоял в священной борьбе против ненавистников матушки-России – Ёлкиных, Чумайсов, Кохов и Бесовских.