Елена Погребижская
 
Butch: Дневник артиста

   Я все время сравниваю российский шоу-бизнес с зыбучими песками – вот только что ты стоял на твердой почве и горделиво возвышался, как уже засосало. Искусство преодоления зыбучих песков – это и есть дневник артиста.
   Сначала мне показалось, что надо написать мемуары – дескать, так и так, «единственное, что помню из первого класса – это большую угольную кучу за окном…». А потом думаю: нет, рано мемуары. Вряд ли у меня выйдет такой основательный труд. Зато я точно знаю, как обстоит дело сейчас. И хотя это «сейчас» занимает всего несколько лет, оно и есть содержание дневника.
   Вот у нас вышел второй альбом. Это не вершина успеха и не двадцать пять лет творческой деятельности. А мне кажется, что прошла целая жизнь. Я перечитываю страницы своего дневника и понимаю, что то восприятие мира, которое было у меня тогда, больше никогда не возвратится. Как будто за три года наступила неминуемая взрослость.
   Я встаю не рано и не поздно, часов в девять. Потом пишу что-нибудь на компьютере – нужный текст или кусочек в недописанную песню. Потом я могу отправиться в спортзал. Почему? Потому что артист – это работа не только лицом, но и телом, и неумытый рокер с грязными волосами и в джинсах, в которых он, может быть, спал, уже давно не пример для подражания. Потом мы едем с моим директором Олей на какую-нибудь встречу, или в звукозаписывающую компанию, или куда-нибудь еще. Вечером у меня может быть репетиция – это часа три прекрасной работы. После я приезжаю домой и читаю что-нибудь или смотрю кино. Пока моя жизнь не наполнена охраной и лимузинами. Правда, стена возле моего дома исписана, как положено, а на домашний телефон регулярно звонят и молчат или, что еще хуже, требуют разговора. Так что, хотя слава и не всемирна, уже можно представить, что бывает, когда ее много.
   25 февраля 2005 года
   Только что мы съездили в Таллин.
   Приехав утром, пошли гулять по старому городу. Над нами висела серая, совершенно питерская, хмарь, поэтому настроение сразу стало вдумчивым. Поколесив положенное между Ратушной площадью и лавками местных сувениров, мы решили больше не гулять.
   Клуб, в котором мы выступали, находился как раз в Старом городе. К моменту выступления в зале было так накурено и душно, что капало с потолка. Не было никакой охраны, поэтому девушка с партийной кличкой Эволюция – и почему так людей называют? – постоянно норовила упасть гитаристу Вове Хоружему в приборы. (Потом Вова признался, что с трудом отдавался на концерте чувствам, ибо был вынужден поглядывать, не рухнет ли девушка в его примочки.) Передо мной на сцене кто-то сидел по-хозяйски и курил. Все мониторы были уставлены пивом.
   Мы зажгли. С потолка капало. Публика прыгала, иногда наваливалась на нас, но не слишком. На экране за нашими спинами лихая футбольная команда забивала голы – это шли ролики спонсора. Временами публика беспричинно смеялась. Это, как мне потом объяснили, когда какой-нибудь фрагмент видео про футбол совпадал с текстами песен. После концерта в гримерку заходили возбужденные люди и сообщали, что в зале пребывали члены знаменитой группы «Браво». Вскоре пришли барабанщик «Браво» Паша Кузин и их басист Дима Ашман. Оба не вязали лыка, но в разной степени. Паша не вязал больше, поэтому Дима ему все время говорил: «Ты без меня по лестнице не спускайся». Но Паша смело ушел один. Звука падающего тела мы не услышали. Все обошлось. Хотя они были очень пьяные, конечно. Для нас же организаторы так и не проставились, поэтому пацаны были вынуждены после концерта (а по Москве было четыре утра!) оторвать от сердца подарок любимой девушке кого-то из них, бутыль ликера «Вана Таллинн», и употребить его – чтобы спалось.
   На следующий день мы уезжали в Москву. На перроне оказалось, что едем в одном вагоне с группой «Браво». Мы сразу поняли, чем это пахнет. Пахло спиртным. Они все время заходили в наше купе. Их мультиинструменталист по кличке Шаурма показал под носком на ноге татуировку в виде морского конька. «Прикинь, – говорит, – у него спираль не в ту сторону. Вадик мне вместо конька доллар, получается, наколол». Потом он рассказал, как в восемьдесят каком-то году арестовали их всех и дочку шведского дипломата Ивонну Андерс, за которую выдавала себя Агузарова, и еще про то, как ее сослали. Потом пришел Паша Кузин, принес свой новый фотоаппарат и всех сфотографировал. Потом пришел Дима Ашман, принес «Егермайстер» в зеленой бутылке. Потом пришел Шаурма – он забыл пиджак. Потом пришел Паша Кузин и рассказал, как на одном «заказнике» у бандита пожелал тому за столом в качестве тоста киллера-мазилу. «Сразу, – говорит, – повисла тишина. Я всю жизнь вспомнил, ничего, думаю, сорок два года пожил. Но все потихоньку засмеялись. Я уже понял – отлегло». Потом пришел звукорежиссер «Браво» Коля. Потом все уходили и приходили еще раз пятнадцать. Потом мы сделали намек. Они вернулись еще только один раз и забрали-таки свою бутылку «Егермайстера».
   Мы приехали в Москву. Лежал снег. Наступила, наконец, зима.
   14 февраля 2003 года
   Киев. Это была поездка, похожая на сон с высокой температурой. Две бессонные ночи, три концерта, два саундчека[1], десяток интервью, две телепередачи и один ночной радиоэфир. Зачем мне все это надо? Затем, что это такая работа.
   В детстве меня часто посещала мысль: а если люди узнают, что я на самом деле думаю, они отвернутся от меня?
   Москва. Сейчас была передача «Разум и чувства» по MTV. Блин, из меня вырезали все, что было интересного. Прикольного осталось только то, что кто-то (это у меня такая манера – говорить о себе в третьем лице, когда мне не нравится, что я делаю: «кто-то не вымыл посуду», «кто-то тайком курил» и т. д.) держал все время пальцы на шее и ими поворачивал голову, как механизм. Это потому, что шея у меня была жестоко продута. Мне потом даже их редактор сказал: «Ну что же вы, зачем же вы пальцами всю дорогу шею держали?» – «А это, – говорю, – такая фишка новая». – «А-а-а…» – с уважением сказал редактор.
   Через час мне звонить Мише Козыреву – программному директору «Нашего радио», которое нужно нам, как воздух, потому что через него нас слышат наши поклонники.
   Миша сказал, что ему удобно после полуночи. («Ну че, как тебе наш альбом?» – «Щас не могу сказать, приехал Боря Гребенщиков со своим новым альбомом на два дня, а ты ж никуда не денешься, перезвони завтра».) Разговор был вчера, потому завтра – это уже сегодня. Типа наступило.
   Никак не могу понять, почему меня вечно пристегивают то к Земфире, то к «Ночным снайперам». Потому что публике так хочется или все надо ко всему клеить? И те и эти мне хоть и симпатичны, но совершенно, совершенно безразличны. Даже как-то странно. Последнее время стали заваливать письмами с вопросами о том, что я думаю про Сурганову, а ведь я ничего специально про нее не думаю. Она замечательный человек, но я же не фанат. Или люди считают, что я – это они, только далеко? Ну, как маленький ребенок думает, что если он спит, значит, весь мир спит. Типа, если Ане, Пете, Оле нравятся эти группы и эти люди, значит, и я от них тащусь. «Ты в курсе, что 9 марта концерт Светы Сургановой?» – сказали мне. «И что?» – говорю я. «А то. Понятно же, что».
   «Друг Бучч, а ты смотрела фильм „Поговори с ней“?» – «Да, и что?» – «Так вот, наша интернет-переписка, – пишет мне человек, – больше всего похожа на этот фильм. Я, – пишет чел, – санитар Бениньо, а ты Алисия, которая в коме. Я тебе все рассказываю про свою жизнь, а ты молчишь. Я тебе: вот я ходила в кино, вот какой фильм, а вот еще у нас в общаге электрик злобный, и девушка есть китаянка в группе и т. д., а ты – тишина… Спасибо за письмо, мол, Бучч. Типа, – пишет она мне, – выйди из комы и пиши мне письма в ответ по-человечески». – «Извини, – говорю, – не буду, друг Бениньо, потому как не могу описывать, что внутри происходит, когда в день от тридцати писем». Я, наверное, вообще сверну почтовый ящик на фиг, завалило.
 
   16 февраля 2003 года
   Происходят тектонические сдвиги и глобальные внутренние сотрясения. Где я окажусь через месяц?
   Смешно, но я и правда запоминаю лица в зале, помню лица в Волгограде, помню лица в Киеве, в Москве. Зачем?
   И вот уже месяц, как я ем мясо. Настоящее мясо для вегетарианца с пятилетним стажем. Очевидно, становлюсь хищником все-таки. Нет, мама, только не это, я же добрый и травоядный зверь, а? Неубедительно как-то прозвучало…
   Про город Киев. Кто сказал, что это юг? Там, елки, минус десять, по-моему.
   Завтра у меня съемки на «Дарьял-ТВ». Если окажется какой-нибудь отстой, мне потом будет стыдно. На сайте не повесим информацию. На всякий случай – вдруг отстой.
   Довелось побывать на сайте Эминема. Там форум смешной, еще смешнее нашего. Кто-то пишет: «Приколись, а я видел вчера Эма в баре „Фламинго“ с какими-то белыми обезьянами». А ему отвечают: «Не хочу тебя расстраивать, чувак, но Эм и сам белая обезьяна».
   На сайте Лещенко мне ужасно понравилось. Хорошо мне там было.
   Сегодня, спустя три года, довелось сходить к моей первой преподавательнице вокала. Нина Ивановна говорит, мол, знаешь, ко мне мальчик такой хороший заниматься ходит, из группы «Тараканы»… Нина Ивановна, божий одуванчик о семидесяти с гаком годах – и матерый панк. Наверное, у него ирокез на голове. Представить только: она его учит, а он поет, положив одну руку на рояль.
 
   20 февраля 2003 года, 3 часа ночи
   Опять ночной разговор с Козыревым. «Миша, сколько ты спишь?» – «Часов пять, мне хватает». Думаю: вот, блин, а мне восьми никогда не хватает, и завтра мы меня точно не найдем, потому что я с тобой разговариваю так поздно. «У вас хороший альбом. Я даже не думал, что так хорошо получится. Такой был сильный замах». «Подожди, Миша, – говорю, – я тебя конспектирую. Сильный замах… угу…» – «Ну вот, – продолжает он, – и вам нужна песня-паровоз…»
   Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка… Тут меня в чате спросили, знаю ли я в Москве сквоты[2]. Не-а, не знаю. Я вообще не человек коммуны.
   Съемки на «Дарьял-ТВ». Как-то у них там все любопытно. Ведущий сам себя гримирует, потому что гример пафосный и приходящий на два часа. Прочитали письма телезрителей – все вопросы про личную жизнь и про водораздел поп-музыки и рок-н-ролла. А я говорю, что это все одно. Просто жанры разные – как мюзикл и оперетта.
   Сегодня перегорели мои клавиши. Надо ж было такому случиться, что нога задела провод и все на фиг закоротило. А как теперь быть и о чем это должно мне сказать? Наверное, клавиши хотят, чтобы на них чаще обращали внимание…
   Ну, что сказать? Нельзя есть столько фигни и избегать тренажерного зала. Особенно если зал, и бассейн, и все остальное через дорогу и круглосуточно.
   Завтра пойду к Нине Ивановне петь романсы. «Деточка, – грудным голосом говорит она, – у тебя же дыхание ни к черту. Чем вы там в вашем рок-н-ролле занимаетесь, у тебя же все навыки потерялись? А слух?… Ну, слух пока есть».
   Блин, как интересно устроены люди. Стоило стать артистом, как все хотят кусок тебя. Вот, например, я – тот же самый человек, с тем же внутренним миром, так же хочу добиться чего-то стоящего, но только работаю инженером. И что, они будут ходить кругами, стуча плавниками и зубами, как акулы, мечтая отхватить кусок инженера? Нет, нужен кусок артиста, чтобы отъесть часть божественного света, который называется «любовь-людей-которых-так-много-которых-я-никогда-не-узнаю». Блин, почему мне всегда были безразличны артисты? Почему мне никогда не хотелось куска того, кого нельзя заполучить? Почему люди хотят того, кто никогда не ответит им взаимностью? Какова природа этого чувства, на этом базируется фанатство или нет? Куча вопросов, на которые я знаю ответ: потому что люди так устроены.
 
   22 февраля 2003 года
   Наташа из фан-клуба стоит в метро вместе с Верой, своей подругой, и хитро улыбается: «Пойдем-пойдем». «А много народу?» – говорю. «Ну, человек пятьдесят», – отвечают. – Идем…» – «Ребята, а может, я того, не пойду? Страшно мне как-то…» – «Не бойся, мы тебя защитим». – «Угу, как же, никто уже меня не защитит», – рыдает, но идет.
   Это будет встреча моего фан-клуба со мной. Захожу… Батюшки-светы, полуподвал, два стола, народу-у-у-у, еда, все на меня смотрят. Как бы мне отсюда смыться? Надо не краснеть и не смущаться, все хорошо, здесь все за тебя, говорю себе. «Татьяна, – представляется женщина, – я мама Наташи». Оп-па, мама…
   Когда стали слушать диск, состояние было совершенно идиотское – а ведь музыки не слышно совершенно. Делать-то что?
   И ужасно это все похоже на мой школьный выпускной, даже больше на выпускной моего брата. Родители тогда где-то по знакомству купили к этому выпускному какие-то редкостные конфеты, кажется, «Факел» или типа того – наполовину мармелад, наполовину суфле – и спрятали, как сейчас помню, в обувную коробку на шкаф. За два дня до выпускного они ее достали, чтобы унести из дома, а там и нет ничего. Кто-то все съел. Может, с тех самых пор мне и нельзя сладкого. И столы эти, и люди, которые улыбаются и спиртное прячут, чтобы тайком пить, потому как нельзя было на выпускном…
   Мне подарили ведро роз. Красное такое ведро. Красных таких роз. Народ выстроился в футбольную стеночку и сказал мне слова. Все смутились. Артист обнял розы. Не знал, куда деть себя и их. Колются, заразы, и хороши.
   Как же мне так сказать народу, что это все круто, что они сами так невероятно все организовали, на таком высоком уровне, что мне так приятно иметь к этому отношение (не к организации, конечно) и что такие прикольные люди тут собрались на встрече чата.
   Больше всего хочу, чтобы они собирались и дальше, и было бы о чем говорить, и жизнь продолжалась бы, и все были бы веселы и счастливы. Бла-бла. Весна будет скоро – я точно знаю.
   Ночью опять репетировали на рояле. Это безумная идея – волочь на церемонию вручения клубных премий рояль, и пригласить мою старую подружку, чтобы аккомпанировать мне, и петь перед всей безумной тусовкой в ночи Вертинского.
   Как все началось…
   Ну, наверное, началось все в Вологодском пединституте. Там был классический конкурс самодеятельности. Институтский. Фаворитом считалась девушка с иняза, которая пела в ресторане песни Патрисии Каас, на настоящем французском, хрипловатым и очень похожим на оригинал голосом. И если бы победила не она, так был еще настоящий ансамбль, который играл на настоящих инструментах. С очень серьезными лицами.
   Мне тоже захотелось поучаствовать. Песня была выбрана из репертуара израильской певицы Оффры Хазы. В ней пелось по-английски про мираж в пустыне. Но не точно про мираж и не точно про пустыню – английский у меня тогда был очень плох. Так плох, что, забегая вперед, скажу: после моего выступления никто не понял, что это был за язык. «А на каком вы языке сейчас пели?» – спрашивали меня то и дело. Это было оскорбительно.
   Нас было четверо. Одна девушка аккомпанировала на пианино, другая стучала по посылочному ящику восточный ритм, еще одна трясла в такт жестяную формочку в горошек с крупой – это у нас был маракас. Вокал был мой. Никто, я думаю, на нас больших надежд не возлагал.
   Пою я, пою и вдруг на припеве понимаю, что зал как будто обмер. Как будто у нас у всех одновременно побежали по коже мурашки. Я не могу передать по-другому это ощущение. Это было очень здорово – петь, чтобы люди слушали и обмирали. И мне от этого тоже было очень хорошо.
   В итоге нам дали первую премию и какой-то даже солидный денежный приз, который мы поделили.
   На этом моя музыкальная деятельность закончилась. Время от времени, правда, у меня мелькала мысль: а не пойти ли в музучилище, или, того круче, в консерваторию? Но каждый раз понимала, что все надо бросать, заново учиться играть на фортепиано, а я после музыкальной школы уже ничего не помню, и если не поступлю, то куда я поеду… – и мысли загибались сами собой.
   23 февраля 2003 года
   Расскажу про передвижение роялей в пространстве.
   Меня пригласили выступить на церемонии вручения премии «Night Life Awards». Организаторы почему-то считают меня персонажем, а я не против, потому что – кто знает? – может, они и правы.
   Группа вряд ли согласится выступать бесплатно, а выступить надо. Поэтому у меня в голове созрел план: буду петь романс Вертинского под рояль. Без группы. Первый раз. Есть у меня один знакомый рояль, совсем раздолбанный. И романсы мне никогда петь прилюдно не доводилось. Кроме как по нотам, и по слогам, на уроках вокала. И вот стою я на сцене и собираюсь петь этот романс…
   Перед этим было провернуто следующее:
   1. Девушке, появившейся в моей жизни за три недели до этого, было поручено командование роялем. Она нашла грузчиков – спецов по роялям с ремнями и навыками разбирания их, роялей.
   2. Люди в офисе, где стоял рояль, были уговорены на то, что он от них уедет на ночь.
   3. Специальная команда явилась в этот офис и покрасила бедра рояля черной автоэмалью, а колесики серебряной краской, чтобы он смотрелся как новый, и никто не понял, что на самом деле он ужасно старый и где-то даже больной.
   4. Девушка, командующая роялем, нашла в консерватории настройщика, чтобы рояль после переезда был настроен прямо на сцене. Настройщик настроил.
   5. Мной были восстановлены после долгого перерыва отношения с моей старой подругой, певицей и композитором Пальчиковой (с которой мы снимали соседние комнаты в коммуналке десять лет назад), чтобы она мне аккомпанировала, а она не делала этого со времен своего музыкального училища – уже пятнадцать лет.
   6. Мы отрепетировали с ней четыре раза. Это было сложно, потому что все заняты, и мы это делали ночью, когда офис освобождался, а работает он допоздна.
   7. Мной были восстановлены отношения с моей первой преподавательницей вокала, с которой мы не виделись два или три года. Она дала мне два специальных урока вокала, чтобы петь романсы «плавно и нанизывая куплеты друг на друга». У меня это все равно не получается.
   8. Охраннику было дадено 500 рублей, чтобы он не заметил, что рояль уехал. И вернулся.
   9. Девушка-командир рояля вернула инструмент на место в два ночи и пешком дошла до дома. Издалека.
   И вот я стою возле рояля, где сидит аккомпаниатор в красной олимпийке и джинсах, и громко пою: «Капризная-а-а-а, упрямая-а-а-а-а, вы сотканы-ы-ы-ы-ы-ы из роз-з-з». Времени где-то полдвенадцатого. Внизу шумит самая пафосная публика Москвы (это она сама про себя так думает). Надеюсь, что народ офигел. Потому что я этого ужасно хочу. Во всяком случае, тот, кто мог, точно офигел, хотя их было немного. И они были пьяны, так что ничего не вспомнят. А может, у меня иллюзии? Раздавали виски на халяву и пиво на халяву, устроители сняли помещение в четыре тысячи метров и привели живого слона. Слон пах. Было страшно душно и накурено. Плюс – всюду брызгали парфюмом для рекламы. Плюс к слону, я имею в виду – к запаху слона. Никто меня туда не затащил бы, не выступай я там. Хотя в какой-то степени это прикольно – какая-то ярмарка, карнавал, все вы…ваются друг перед другом, дамы в вечерних платьях и почти без ничего, девушки – то ли б…и, то ли так выглядят, непонятно. Певец Мангол говорит: «Вон там дают бесплатный виски». «Да ну, в лом в очереди стоять», – отвечаю ему. Он меня не понял. «Да брось, – говорит, – там все такие же, как мы». То есть он подумал, что я в пафосе, а я просто очереди ненавижу. Никита Козлов, вокалист группы «Сегодня ночью», чем дальше, тем больше мне симпатичен, говорит все время про то, как у них со звукозаписывающей компанией идут дела, – наверное, его эта тема волнует ужасно. Организаторы церемонии остались жутко довольны, а главный устроитель сказал мне, что в следующий раз, если я опять притащу рояль, они поставят подъемник и поднимут меня с ним на шесть метров, потому что «эпатаж должен быть высоким». Могу рассказать сплетню: я с устроителем плаваю в одном бассейне, только я плаваю, а он в шезлонге – думает, видимо, все время.
   Перед церемонией мы встречались с Сашей Скляром. Мне, кстати, по секрету сказали, что он самурай. Надеюсь, это не тайна. А если тайна, то не сдавайте меня, потому что это мой дневник – что хочу, то и пишу. Скляр меня прослушивал в полуподвале, где была репетиционная база «Парка Горького» (которого, похоже, больше нету), а выше этажом, кстати, проходил мой первый сольный концерт год назад. Он (Скляр) прослушал, как я пою романс, потом сам мне спел, потом я ему. В итоге мы будем в конце марта петь в общем концерте – он, я, Ира Богушевская, Гарик Сукачев и, кажется, еще Глеб Самойлов. Если все получится, то это будет странно, потому что романсы – это для меня до сих пор был прикол, и впервые я буду петь их серьезно.
 
   24 февраля 2003 года
   Оказался почему-то выходной. Звоню знакомым дамам – узнать, правда ли вчера на церемонии было круто мной спето или только мне так показалось, а они мне в ответ: блин, мы не помним даже, что кому вручили, нам надо материал в номер сдавать, а ты спрашиваешь, как было… Точно-точно, вот каково братьям журналистам, мне-то все равно, кому что вручили, а им надо статьи в номер, никакой расслабухи.
   Думаю, проверю-ка я свой почтовый ящик: artist@butch.ru. Елки, сорок два письма. Меня поймали за язык на встрече чата, и теперь мне припоминают мои же слова о том, что я всем буду отвечать с душой и без отписок. Два человека сравнили переписку со мной с:
   1) общением с больным, который в коме;
   2) игрой в теннис с компьютером.
   Люди, которые пишут в первый раз, думают, что на письма отвечает некто другой, что письма ко мне если и дойдут, то через десятые руки, или не дойдут никогда, но они все равно пишут – в тайной надежде, или не надеясь совершенно, или зная, что я конечно же не отвечу и т. д…
   На ответы на письма ушло три часа.
   Комментарий от 2005 года
   Сегодня я уже практически не отвечаю на письма. Потому как человек на той стороне сразу думает, что одним письмом с ним уже вступили в длительную переписку, и потом пишет обиженные послания – мол, почему ж ему не отвечают. Я в итоге отвечаю только на те письма, которые не похожи ни на какие другие, а такое очень, очень редко бывает. С одной стороны, вроде артист и должен быть досягаем, с другой – лицемерить совсем не хочется. Не хочется писать отписок, равно как не хочется делать вид, что я жажду общения и письменной дружбы. Поэтому у меня сплошная неудовлетворенность от своей электронной почты. Должна быть легенда, что артисту его поклонники небезразличны, поэтому он на большинство (в это надо верить) писем отвечает лично. Знаю кучу народа, кто это утверждает, – от Эминема и Бритни Спирс до Николая Баскова. Скажу по своему опыту: это миф, на самом деле или никто не отвечает, или пишет нанятое перо, или артист глупый и молодой, как я в начале карьеры. Не прошло и года, как у меня все стало как у всех – тишина и редчайшие исключения.
   25 февраля 2003 года
   Вселенная вокруг меня произвела какай-то катаклизм, и все вокруг стали мне делать подарки.
   За последние две недели мне подарили:
   1. Трех коров: одну – кошелек из Парижа и две – вязаные, не знаю откуда.
   2. 360 рублей.
   3. Попытались подарить красные ботинки и коричневые штаны. Ботинки малы. Штаны подарят.
   4. Рюкзак.
   5. Ведро роз.
   6. Фотосессию.
   7. Карточку на Интернет на 20 единиц.
   8. Часть офиса с почти работающим компьютером.
   9. Три майки с надписями «BUTCH».
   10. Одного пингвина и одну пластилиновую статую меня.
   11. Рушник с вышивкой крестом «BUTCH».
   12. Вязаную салфетку с ангелочком.
   13. Один торт.
   14. Один самовыпеченный маковый рулет. Очень, очень вкусный.
   15. Два билета на «Литургию оглашенных» Рыбникова, которые пропали.
   16. Один билет на «Властелина колец», хотя, по-моему, это было раньше, чем две недели назад.
   17. Визитные карточки в виде CD.
   18. Невероятное количество фотографий.
   19. Три презерватива.
   20. Две видеокассеты, одну с французским «Нотр-Дамом».
   21. Одну Библию на украинском и один словарь молодежного сленга.
   22. Три диска.
   23. Одну бутылку водки.
   24. Одну пачку бумаги для принтера, и клей, и карандаши.
   25. Один большой зонт.
   26. Явно есть еще что-то, чего я не помню.
   Несколько раньше мне подарили две ушанки, одну кепку, двое штанов, из которых одни кожаные, одну куртку и один костюм «Терри Мюглер» (не знаю, как по-английски), который я вряд ли буду носить, потому что он мне не идет.
   Сегодня на форуме опять встречаю инфу: типа, как тебе передать подарок, дорогой Бучч, и еще одну: типа, что ты любишь? У меня что – такой вид или что в природе происходит, что мне все что-то дарят?
   У меня плохо с памятью или нет? Мы тут должны были отправить поезд с диском в Питер для организаторов концерта, и мне надо было позвонить курьеру, узнать номер вагона и т. д., а потом все это в Питер передать.
   Короче, меня вечером чудом нашли в каком-то чудном месте и сказали: ты что, поезд через 15 минут приходит в Питер, ах, ох, надо же, совершенно вылетело из головы. Все кому не лень теперь, когда говорят мне что-то, добавляют: «…и запиши». Никто, что ли, не верит, что я могу и запомнить?
   Приехала подруга-художница из Лондона. Приготовила картошку с капустой и с луком. И с маслом. Cижу, ем, а мне ведь нельзя, ну убери вилку, ну не ешь. Сижу. Стыдно. А кто будет потом в зале тренажерном и в бассейне убиваться, чтобы эту картошку сбросить?
   Завтра у меня куча дел. В четверг мы с Петей, веб-мастером нашего сайта, диагностируем компьютер в почти подаренном офисе. Надеюсь, Петя не забудет.