Страница:
* * *
В конце ноября 1943 года Тегеранская конференция наметила новые государственные границы с учетом интересов стран – участниц антигитлеровской коалиции. Основная тяжесть освобождения Европы от нацизма ложилась на СССР. В течение 1944 года советская территория была уже практически освобождена, и Красная Армия вела бои в Польше. «С огромной радостью поляки принимали части 1-й Польской армии, сформированной на советской территории и воевавшей вместе с нами. Во время битвы за освобождение города Быгдош все улицы простреливались немецкими пулеметами, многие из них были установлены на крышах и чердаках. Нам негде было укрыться: все окна и двери были наглухо закрыты. Зато когда во взятый Красной Армией город вошли польские части, жители тут же открыли им свои дома... Несмотря ни на что, наши солдаты в Польше духом не падали, настроение у нас было прекрасное. Мы разбили немцев в России и выгнали их из Польши!» – вспоминал Петр Тодоровский.* * *
Мощный натиск советских частей вынудил Гитлера снять несколько боеспособных дивизий с Западного фронта, что дало союзникам возможность продолжить наступление, освободить Францию и войти в пределы Третьего рейха с запада. Поверив геббельсовской пропаганде, миллионы мирных жителей бежали от наступавших советских войск. В начале 1945 года в Восточной Пруссии отмечались случаи грабежей и изнасилований, совершенных солдатами Красной Армии, которые мстили за свои разрушенные дома и зверски убитых близких. Но советское командование решительно боролось с подобными преступлениями. По свидетельству Леонида Рабичева, воевавшего в Восточной Пруссии и Силезии: «Когда наша армия вошла в Силезию, солдаты, привыкшие к безнаказанности, снова начали насиловать и грабить. Но через сорок восемь часов по приказу маршала Конева за групповое изнасилование прямо перед строем были расстреляны сорок офицеров и солдат. Вероятно, только такая мера в условиях всеобщей потери нравственности могла мгновенно стабилизировать обстановку...»* * *
25 апреля 1945 года советские и американские войска встретились на Эльбе. «К нам приходили американцы. Мы устраивали совместные парады, торжественные церемонии и дружеские застолья. Все радовались встрече с ними. Мы обменивались самыми разными вещами, даже оружием. Американцы вели себя по отношению к нам очень дружески, угощали сигаретами и шоколадом. Тогда между союзниками было искреннее братство», – вспоминал Петр Тодоровский.30 апреля 1945 года в рейхсканцелярии покончили с собой Адольф Гитлер и Ева Браун. Поиски их тел в эту последнюю военную неделю сопровождались поистине сюрреалистическими сценами: «...на рассвете, в четыре часа утра, капитан Дерябин с шофером, пробравшись в рейхсканцелярию, похитили, завернув в простыни, трупы Гитлера и Евы Браун и в обход часовых, через забор перебрались на улицу, где их ждала наша машина с охраной», – писала Елена Ржевская.
Ожесточенная битва за Берлин продолжалась более двух недель. Наконец, в ночь с 8 на 9 мая 1945 года германское руководство подписало Акт о безоговорочной капитуляции. Третий рейх прекратил свое существование.
* * *
Сегодня, через много десятилетий после Победы, вокруг Великой Отечественной все еще кипят страсти. На многие вопросы до сих пор нет точных ответов: какие потери на самом деле понес Советский Союз, какую роль сыграл в войне Сталин, насколько были необходимы и обдуманы те или иные политические и военные решения?Мы победили, но какой ценой?!
На все эти вопросы отвечают в моей книге последние участники и свидетели Великой Отечественной войны.
Елена Жоли
Даниил Гранин
Писатель
Добровольцы спасли Ленинград.
Даниил Гранин родился в 1919 году в Курской области. Во время войны служил сначала в пехоте, затем в танковых войсках. Автор повестей и романов «Иду на грозу», «Зубр» и др., сборника «Блокадная книга» в соавторстве с Aлесем Адамовичем. Лауреат Государственной премии СССР и Государственной премии России. Почетный гражданин Санкт-Петербурга.Е.Ж.: Даниил Александрович, как для Вас началась война?
Д.Г.: В 1940 году я закончил политехнический институт и работал на заводе имени Кирова в Ленинграде. Когда началась война и был объявлен призыв добровольцев в Красную Армию, многие мои коллеги захотели сразу же записаться и идти на фронт. Перед сборным пунктом выстроилась огромная очередь, я был среди первых. У всех нас было одно общее чувство возмущения коварным нападением фашистов, энтузиазм и желание наказать агрессора, уверенность в победе. Были среди нас и коммунисты, и комсомольцы, и много беспартийных. Мы все были готовы отдать не раздумывая свою жизнь за Родину. Работники Кировского завода сформировали целый полк народного ополчения. Мой возраст, 23 года, позволял мне записаться и в действующую армию, но это было гораздо сложнее: как у большинства моих коллег, у меня была «бронь». Студенты и учителя, рабочие и инженеры соседнего кораблестроительного завода тоже шли в народное ополчение.
Е.Ж.: Какую роль сыграло народное ополчение в то страшное блокадное время?
Д.Г: Оно сыграло вообще огромную роль в ходе войны. Добровольцы отличались необыкновенным героизмом, хотя довольно абсурдно было отправлять их на фронт: они не имели ни достаточной военной подготовки, ни соответствующего вооружения. Нам выдавали одну винтовку на троих! Несмотря на это, лично я уверен, что именно добровольцы и спасли Ленинград... Мы защищали наш родной город, наши дома, наши семьи. Мы знали, что никто другой не сделает это за нас. Красная Армия просто-напросто оказалась не готова к тому, что будет терпеть поражения и потери... Официальная общепринятая доктрина гласила, что в случае агрессии наша армия тут же выбьет врага без особых усилий за пределы наших границ и война будет происходить на территории противника. Как и все советские люди, я искренне верил в это.
Наш полк базировался в Ленинграде. Некоторым повезло, им выдали винтовки. У других были бутыли, наполненные горючей смесью, предназначенные для защиты от танков. Их называли «коктейлем Молотова».
Наш полк бросили навстречу войскам генерала фон Лееба. Очень быстро мы попали в окружение. Разделившись на небольшие отряды, мы разошлись в разных направлениях, пытаясь пробиться к своим. В нашей группе было двенадцать человек. Ночью мы спрятались у одной смелой деревенской женщины, которая не побоялась пустить бойцов в свою избу. На следующий день мы ушли, а двое ополченцев остались у этой крестьянки. Я не знаю, что с ними случилось дальше, я больше никогда их не видел и ничего о них не слышал.
По дороге мы встретили офицера, который командовал танковой бригадой. Он предложил нам присоединиться к его солдатам. По его словам, вернуться в Ленинград было уже невозможно: немцы окружили город! Ни я, ни мой близкий друг Саша не хотели ему верить. Мы не могли представить себе, что немцам удалось перекрыть все подходы к Ленинграду. Это казалось нам совершенно невероятным... Я и еще четверо солдат решили во что бы то ни стало пробраться в осажденный город.
Мы кое-как дошли до Пушкино, натыкаясь по дороге на различные препятствия. Повсюду были видны следы жестоких боев. По дороге мы встретили уцелевших бойцов из народного ополчения нашего завода, которыми командовал полковник Лебединский, замечательный человек и офицер. Под его командованием мы даже смогли кое-где контратаковать немцев. К сожалению, он сломал ногу, политрук полка куда-то исчез, а начальника штаба ранили. Надо было срочно связываться с командованием, но никто на это не решался. Пришлось звонить мне, и в результате я получил ошеломивший меня приказ принять командование полком! Но у меня совершенно не было опыта, и я честно сказал об этом. На что мне ответили: «А Гайдар? Как он командовал полком в шестнадцать лет? Ты пока действуй, а мы постараемся заменить тебя кем-то побыстрее». Ну какой из меня командир?! Но на войне такие абсурдные вещи встречались на каждом шагу.
Е.Ж.: Как же Вы справились с заданием?
Д.Г.: Три с половиной дня я командовал полком, штаб обо мне совершенно забыл. В моем распоряжении было 400 человек – те, кто остался жив после боев. Я старался как мог, но часто мои решения были ошибочными. Однажды, например, я увидел минометчиков, сидевших без дела. Так как все мины закончились, я отправил их на подмогу одному из своих батальонов. Через час мины привезли, а минометчиков невозможно было найти! И так на протяжении трех дней все время возникали разные нелепые ситуации.
Потом пришел приказ отступать. В этот момент немцы уже вошли в Царское Село и из парка обстреливали Екатерининский дворец. Сторож прибежал ко мне и стал возмущенно орать: «Что делают твои солдаты?! Они таскают по драгоценному паркету ящики со снарядами и портят его! Здесь нужно надевать специальные тапочки!» – «Ты разве не знаешь, что немцы будут здесь с минуты на минуту?!» – закричал я. «У немцев есть культура! Они бы себе такого не позволили», – продолжал возмущаться сторож. Впоследствии дворец был полностью разрушен и варварски разграблен немцами...
17 сентября 1941 года на рассвете я построил своих солдат и отдал приказ покинуть Царское Село. Во избежание лишней паники было решено не предупреждать население. Почему-то запомнилось, что на здании кинотеатра висела афиша фильма «Антон Иванович сердится».
Мы присоединились к бесконечной колонне отступающих войск. Внезапно налетели немецкие самолеты и начали нас бомбить. Все стали разбегаться, прятаться кто где мог: в канавах, в зарослях кустов, и я совершенно потерял свой полк из виду. Вокруг меня были только незнакомые солдаты. Непонятно, как я добрался до окрестностей Ленинграда, сел на трамвай и доехал до дома. Так как я не спал предыдущие три ночи, то сразу же провалился в сон, лишь успев дать младшей сестренке бутыль с горючей смесью и указания: «Стой у окна и, если увидишь немцев, бросай!» Проснувшись, я сразу же побежал в штаб народного ополчения. «Что стало с твоим полком?» На этот вопрос я не мог дать вразумительного ответа. Я только знал, что потерял своих солдат во время бомбежки. Мне приказали подняться на третий этаж, где находился Военный трибунал. Я написал подробную докладную, в которой объяснил свое поведение, сел и стал ждать своей очереди. Через некоторое время из кабинета вышел какой-то командир и стал расспрашивать всех, какие обязанности они исполняли. Я сказал, что командовал полком народного ополчения, хотя и не был офицером. Он подтолкнул меня: «Следуй за мной». Под трибунал я так и не попал, зато получил новый приказ – командовать батальоном в районе Шушары.
Я шел пешком и к вечеру попал на место. Солдаты были очень удивлены: «Какой командир?! Нам не нужен еще один командир. Наш уже прибыл. Он лейтенант, настоящий офицер». В результате я принял командование артиллерийским орудием – пушкой калибра 120 миллиметров и четырьмя солдатами: двое из них были русскими, двое узбеками. Когда я пришел, они варили картошку в котелке над костром, хотя разжигать огонь было категорически запрещено. Мои солдаты, как и я сам, не были настоящими артиллеристами, но у меня благодаря работе на заводе все-таки имелись кое-какие навыки и знание тяжелого вооружения.
Я предложил опробовать орудие – выстрелить в сторону Пушкино, который занимали немцы, что мы сразу и сделали. Наша пушка находилась в закрытом пространстве, и шум от выстрела был такой сильный, что мы все потеряли сознание. Когда мы пришли в себя, из ушей текла кровь, а один из узбеков стал совершенно глухим...
Вскоре зазвонил телефон: «Какой дурак отдал приказ стрелять из орудия, черт побери?!» Так начался второй этап моей войны, первая зима, которую я провел в траншеях, в рядах регулярной армии. Нашей главной задачей было во что бы то ни стало держать линию обороны Ленинграда. Было дико холодно, и нам все время хотелось есть. В полях мы находили капустные листы, замерзшую картошку и какие-то растения, которые выкапывали из-под снега. И все время пили воду, чтобы не думать о голоде. Подкрепление не приходило, каждый день солдаты умирали от голода и ран. Это был самый тяжелый период блокады, который длился до лета 1942 года. Все это время я провел в траншеях, которые защищали город. Только два раза я смог выбраться в центр Ленинграда. Моя семья была эвакуирована вместе с заводом, но некоторые приятели еще жили в своих квартирах. Я с трудом узнавал их распухшие от голода, почерневшие лица... Я получал ежедневный рацион, брикет сухого пайка и банку тушенки, которыми поделился с ними. Это было скудно, но для них настоящий праздник.
Е.Ж.: Продолжали ли Вы воевать после прорыва блокады?
Д.Г:. Осенью меня отправили в артиллерийское училище в Ульяновск, очень красивый провинциальный город на Волге. Около входа всегда толпились девушки, желающие познакомиться с молодыми офицерами. Я старался одеваться как можно аккуратней, носил на кителе орден Красной Звезды, начищал сапоги до зеркального блеска. Каждый вечер после занятий мы с товарищами ходили на танцы. Жизнь в Ульяновске казалась необыкновенно шикарной, и мы считали, что вполне заслужили ее, ведь мы отстояли Ленинград!
После окончания училища меня отправили в Челябинск, куда был эвакуирован наш завод имени Кирова. Здесь меня приняли с распростертыми объятиями. Всем командирам батальонов и рот, вернувшимся с фронта, начальство подарило часы, которые мы тут же поменяли на водку... Директор завода просил меня остаться, но я отказался от этого заманчивого предложения и вернулся на фронт.
В начале 44-го года я принимал участие в крупнейших танковых сражениях, пока командование не решило вернуть всех инженеров на заводы, где они прежде работали. Я просил командира нашего полка не отсылать меня, так как очень хотел участвовать в готовящемся наступлении, но он не захотел и слушать: «Ты уже знаешь, что такое танковое сражение. Какие твои шансы выжить? Давно ведь на войне, должен понимать». Так я вернулся в Ленинград и День Победы встретил в своем родном городе.
Е.Ж.: Попробуем сегодня подвести итоги войны... Было ли для Вас нападение Германии полной неожиданностью?
Д. Г.: Мы совершенно не ожидали того, что произошло, были уверены, что война будет в любом случае очень короткой: мы лучше вооружены и у нас очень талантливое командование. Ни в школе, ни в моем институте не преподавали военное дело, но мы умели обращаться со стрелковым оружием, потому что часто посещали тир. Тогда это было очень модно.
На фронте я убедился, что новобранец быстро становится опытным солдатом, если ему удается выжить после первых боев. Война – лучшая школа. Если ты не умеешь ползать по-пластунски – становишься идеальной мишенью, если не умеешь добывать огонь – умрешь от холода, если не умеешь заботиться о своем оружии – оно подведет тебя в бою. Все это становится вопросом жизни и смерти!
Е.Ж.: А что Вы думаете о Георгии Жукове как об одном из руководителей обороны Ленинграда?
Д.Г.: Жуков, несомненно, сделал очень много на Ленинградском фронте, чтобы остановить немцев, поддержать дисциплину в армии. Его твердость и даже жесткость сыграли большую роль в обороне города, хотя в дальнейшем он меня часто разочаровывал. Во время взятия Берлина он пожертвовал жизнями очень многих солдат и офицеров без всякого оправдания. Германия была практически побеждена к тому времени. Зачем нужно было устраивать спектакль с прожекторами и гибелью сотен тысяч солдат? Хотя Сталин специально спровоцировал конкуренцию между двумя маршалами – Коневым и Жуковым. Они не считались с огромными потерями. Каждому из них было важно доказать свое превосходство, и в этом их огромная вина.
Е.Ж.: Во время блокады городом руководил Алексей Кузнецов. Его сильная личность помогла ленинградцам в этом страшном испытании?
Д.Г.: Он ездил к солдатам на передовую и, чтобы поддержать дух бойцов, привозил своего пятилетнего сына. Все годы войны Алексей Кузнецов был секретарем Ленинградского обкома партии. Он сделал невозможное для организации обеспечения города продовольствием. Без него ленинградцы погибли бы. После войны Алексей Кузнецов был расстрелян по приказу Сталина, но я узнал об этом много позже.
Тысячи жертв сталинских «чисток» были верными сталинистами и коммунистами. Сталин был для них полубогом. Только те, кто близко общался с Иосифом Виссарионовичем, могли понять, насколько непроста его личность. Никита Сергеевич Хрущев рассказывал мне, как Сталин любил издеваться и насмехаться над своими ближайшими соратниками. Что касается меня, то моя вера в Сталина полностью исчезла после ХХ съезда партии.
Е.Ж.: Ощущали ли Вы помощь союзников?
Д.Г.: Да, она была очень ощутима. С конца 1942 года мы с удовольствием ели американскую тушенку, а на фронте видели «Виллисы» и «Студебеккеры». Наши пилоты нередко летали на американских бомбардировщиках, наши снаряды и обмундирование зачастую были американского производства. Так что помощь была действительно большой, но мы с нетерпением ждали, когда они наконец откроют второй фронт. Их медлительность стоила жизни многим. Но все-таки помощь была очень ценной, и об этом нельзя забывать!
Е.Ж.: Вы освобождали Прибалтику. Как там встречали советские войска?
Д.Г.: Я сражался в Эстонии и могу сказать, что отношение к нам было далеко не дружеское, хотя иногда в маленьких городах нас встречали вполне радушно. В Чехословакии сразу же после войны прекрасно относились к советским солдатам.
Е.Ж.: А со СМЕРШем Вы имели дело?
Д.Г.: Когда мы защищали Ленинград, знали, что за нами стоят специальные части, которые преграждают путь к отступлению. Они должны были задерживать дезертиров. Как я рассказывал, меня самого чуть не осудил трибунал, но спас случай, и впоследствии меня никто не искал. Было и что-то положительное в хаосе военной жизни!
Е.Ж.: Немцы были хорошими солдатами?
Д.Г.: Исключительными, но до определенного момента. Когда мы вошли в Восточную Пруссию, они были полностью деморализованы. Должен признать, что немецкая операция по блокаде Ленинграда была выстроена блестяще. Мы никогда не признавали достоинств немецких генералов, а они были очень хорошими организаторами. Но если нам удавалось изолировать одну из их частей от остальной армии, немецкие солдаты не проявляли никакой инициативы и чувствовали себя потерянными. Их сила была в дисциплине и очень хорошей военной подготовке, что позволяло им вести операции в оптимальных условиях.
Когда мы первый раз вошли в немецкое укрытие, нас поразил термос с горячим кофе. Все, что давали нам, было холодным, иногда в одну миску клали и первое, и второе. Но больше всего поразила впервые увиденная нами туалетная бумага. Мы вообще не знали, что это такое, а они пользовались ею на фронте! Сначала мы думали, что она служила им для скручивания папирос. Когда немецкий пленный увидел, что мы делаем из их туалетной бумаги, он стал смеяться над нами и объяснил, для чего она предназначена. От стыда солдаты готовы были разорвать этого парня на части. У нас в туалете обычно использовалась газетная бумага, а на фронте не было и этого. Газеты мы хранили для того, чтобы мастерить папиросы. Мы были в бешенстве – так попасть впросак перед немцем!
Е.Ж.: Говорили, что Красная Армия в Германии вела себя не всегда корректно по отношению к гражданскому населению освобожденных стран. Правда ли, что советские солдаты насиловали немецких женщин и расстреливали гражданское население?
Д.Г.: Всякая война грязная, даже освободительная. Да, встречались случаи изнасилования, но были и немки, которые предлагали свои «услуги» за пачку сигарет или банку консервов. Я думаю, что убийства мирных граждан были редкостью.
В любом случае война всегда жестока. Помню, когда мы вошли в замок Геринга, солдаты моей роты начали беспорядочно стрелять в посуду, картины и статуи. Я не мог их осуждать, у меня было такое же чувство ярости, как у них.
Теперь, по прошествии многих лет, можно себя упрекать в каких-то неправильных действиях, но я глубоко убежден, что судить людей следует исключительно в контексте той эпохи, а не с точки зрения сегодняшнего дня. Это было бы несправедливо. Я сам себе не могу объяснить многие вещи, которые я делал тогда. Если бы сейчас я встретил себя двадцатилетнего, то мы вряд ли бы нашли общий язык. Этот молодой человек был бы для меня непонятен, неприятен и, может быть, даже просто невыносим, и, наверно, это было бы взаимно.
Е.Ж.: В чем же главная разница между тем двадцатилетним юношей и сегодняшним Граниным?
Д.Г.: Они разные во всех отношениях. Один – человек, у которого была вера в партию, коммунистическую идеологию. Люди, которые говорят, что они всегда знали, что сталинский режим был глубоко порочен, по-моему, лгут.
Я вступил в Коммунистическую партию в январе 1942 года. Это был самый страшный период обороны Ленинграда. Иногда накатывало отчаянье, охватывали мрачные мысли о том, что мы все можем погибнуть, и Ленинград будет взят. Но я хотел умереть коммунистом, с оружием в руках, защищая мой город, мою Родину! Сегодня я часто думаю, сколько неприятностей я получил от этой партии, в которую вступил с таким энтузиазмом.
Е.Ж.: Вы часто вспоминаете о войне?
Д.Г.: В моих литературных произведениях я редко касаюсь этой темы. Иногда мне снятся мои боевые товарищи. Моя война была очень тяжелой, я видел много ужасных вещей: смерть близких, голод, предателей... Я мало писал о войне, потому что эти воспоминания для меня невыносимы. В отличие от Бакланова, Бондарева, Васильева я не сделал эту тему центром своего творчества. Я написал только две книги о войне: «Блокадная книга» и сборник рассказов.
В книгах Бориса Васильева война имеет много трогательных сторон. Но лучшими произведениями о войне я считаю рассказы Виктора Астафьева. Я узнаю у него ту жестокую войну, которую мне самому пришлось пережить. Интересно, что девяносто процентов советской литературы о войне проникнуто ненавистью к немцам, тогда как у Толстого в романе «Война и мир» нет никакой враждебности по отношению к французам. Для Толстого французские солдаты так же несчастны, как и русские. Ни те, ни другие не знали, за какую правду должны умереть. В ту эпоху тоже было партизанское движение, которое возглавлял знаменитый Денис Давыдов. Но для писателя вражеские солдаты были прежде всего людьми. В советской литературе только один автор, Вячеслав Кондратьев, написал рассказ «Сашка», в котором он показывает немцев под другим углом. Это вызвало большой скандал.
Да, немцы вели себя очень жестоко на оккупированных территориях, но основная часть вермахта не причастна к этим преступлениям. Не надо путать нацистов, гестапо и солдат регулярной армии.
Е.Ж.: Что было самым тяжелым на войне?
Д.Г.: Морально самым тяжелым было отступать перед натиском противника. А еще голод. Тот, кто никогда не испытывал чувство голода, не сможет этого понять. Немцы забрасывали нас агитационными листовками: «Русские, сдавайтесь! Идите к нам! У вас будут молоко и хлеб!» Обращались к нам и по радио через громкоговорители. Многие не выдерживали, особенно узбеки и казахи.
Е.Ж.: Правда ли, что советские солдаты шли в атаку с криком «За Родину! За Сталина!», как показывают в советских фильмах?
Д.Г.: Нет, лично я такого не слышал. Каждый старался придать себе смелости как мог. Обычно мы использовали довольно грубые выражения – это было более эффективно! Многие действительно совершали геройские поступки, хотя иногда они и были совершенно бессмысленными. Помню, под Ленинградом нам надоело все время отступать. Складывалось такое впечатление, что мы бежим от врага. Это было унизительно. Наш политрук не выдержал и заявил: «Я больше не намерен отступать. Остаюсь здесь. Как сказал товарищ Сталин, ни шагу назад!» Мы ушли, он остался один в траншее защищать наши позиции, пока немцы его не убили. Я прекрасно понимал его чувства.
Е.Ж.: Какую роль, на Ваш взгляд, сыграл Сталин в войне и в Победе?
Д.Г.: У меня нет однозначного ответа. Какое-то время я думал, что Сталин не был настоящим военачальником, что он скорее мешал другим генералам работать, чем помогал. Это может быть и так, но страх, который мы испытывали перед ним, престиж этого человека, которого мы считали непобедимым, имели и положительную сторону. Я думаю, что без него невозможно было бы эвакуировать заводы в Сибирь, несмотря на все трудности. Я видел, как отлично работал Кировский завод в Челябинске. Там, на производстве запчастей для танков, трудились наравне со взрослыми и дети. Без страха, уважения и восхищения, которые испытывал наш народ по отношению к Сталину, мы были бы неспособны на подобные усилия и не смогли бы создать такой мощный военно-промышленный комплекс.
Е.Ж.: А Вы лично испытывали этот страх и уважение, о котором говорите?
Д.Г.: Как Вам сказать... Когда нас отправили на фронт, практически без оружия, я был потрясен увиденным. Образ Красной Армии, который нам рисовали, совершенно не соответствовал действительности. Все было ложью: и мощь нашей авиации, и артиллерии, и вообще наше превосходство.
Я часто задаю себе и своим друзьям-историкам вопрос: что нам позволило выиграть эту войну? Мы должны были ее проиграть по многим причинам. Операция «Барбаросса», разработанная немцами, была прекрасно организована. В начале войны наши солдаты не имели даже географических карт, радиосвязь была никудышная, мы были не одеты и не обуты. Благодаря какому чуду мы победили? Только потому, что пожертвовали двадцатью семью миллионами человек? Нет, я думаю, что нам позволила победить прежде всего наша сила воли. Мы воевали за правое дело, боролись за освобождение нашей земли! Наша вера в победу была непоколебима, невозможным казалось отдать фашистам Москву или Ленинград. Вера в справедливость помогает человеку жить и выживать. Несправедливые войны не могут увенчаться успехом агрессоров. Ни США в Ираке, ни Россия в Финляндии, Афганистане или Чечне, ни Наполеон в Испании не могли победить. Великая Отечественная война была справедливой войной!