Е.Ж.: Но были же в этой войне герои, готовые отдать свою жизнь за Родину?
Г.Б.: Конечно, были, и были сотни причин для героических поступков, но не все были способны на подвиг. В 41-м году пожертвовать собой было в порядке вещей. Солдаты бросались на танки с гранатами, пилоты шли на таран вражеских самолетов, солдаты закрывали вражеские пулеметы собственным телом, чтобы прекратить огонь врага.
А в конце войны уже не было нужды в таком героизме, так как армия стала более мощной, оружие и снаряжение – более совершенным.
Я помню, какой неожиданностью стало для всех нападение Германии в воскресенье 22 июня 1941 года. Гудериан написал в своих воспоминаниях, что по его сведению, советское командование не увеличило численность армии на погранзаставе в Бресте, не укрепило границы и совершенно не было готово к войне. У него было впечатление, что Россию будет завоевать так легко, что не понадобится поддержка артиллерии. Советские солдаты в Бресте могли видеть в бинокли, что немцы стягивали свои войска на границе. Когда командир одной из дивизий попросил разрешения эвакуировать семьи офицеров, его объявили трусом. Сталин сделал все для того, чтобы мы потерпели поражение. Не потому, что он хотел проиграть эту войну, а от избытка самоуверенности. И никто не мог ему противоречить. Ни один человек не совершил столько преступлений против своего народа. В плену у немцев англичане и французы получали посылки от своих семей, что позволяло им не умереть от голода. Сталин не подписал Женевскую конвенцию. Из пяти миллионов советских пленных лишь миллион человек остались в живых. 16 ноября 41-го года Сталин сказал о советских солдатах, попавших в руки к немцам: «Это не пленные. Это предатели!» И даже семьи этих несчастных людей подвергались преследованиям.
Е.Ж.: Вы написали книги о войне, которые стали классикой. Тревожат ли Вас воспоминания о ней сегодня?
Г.Б.: Война осталась в моей памяти как тяжелое, страшное время, но и как эпоха большого товарищества. Каждый раз, когда я вспоминаю своих фронтовых друзей, испытываю ностальгию и нежность.
Олег Фарафонтов
Геолог
Я видел недоверие в глазах мамы. После долгого молчания она прошептала: «Это ты?»
Родился в городе Воскресенске на реке Истра в Московской области. Был ранен и попал в плен 22 июня 1941 года в Бресте. До 1945 года – заключенный немецких концлагерей. После освобождения пять месяцев находился под наблюдением СМЕРШа. По возвращении в Москву окончил институт по специальности «геология».О.Ф.: Я родился 18 сентября 1922 года. В 1930-м пошел учиться в одну из лучших московских школ № 25. В нее ходила дочь Сталина Светлана и многие другие дети членов правительства. Одна из моих одноклассниц, Лена Бубнова, была дочерью замминистра образования. В 1933 году ее отца арестовали и расстреляли. Директор школы потребовал, чтобы десятилетняя девочка публично отреклась от своего отца. Ее брат согласился, а Лена наотрез отказалась, и ее отправили в детский дом в Сибирь. Мне тоже пришлось уйти из школы после третьего класса. Моя семья считалась «подозрительной»: папа происходил из древней дворянской семьи.
В 1941 году меня призвали в армию. Наш полк располагался рядом с Брестской крепостью. Я всегда был тщедушным ребенком, во всех спортивных соревнованиях и на тренировках отстающий. Нагрузки на военной службе были для меня очень тяжелыми.
Мое первое увольнение выпало на 22 июня 1941 года! Я хотел пойти в город, чтобы сфотографироваться в форме. Но в этот день мы проснулись от дикого шума: нас бомбили.
bbbЕ.Ж.: Олег Владимирович, Вы служили на границе. Неужели и для пограничников нападение Германии было неожиданным?ddd
О.Ф.: Никто из нас не думал, что война начнется таким образом. Мы совершенно не были готовы отразить атаку той ночью. Я, конечно, знал, что международное положение было напряженным, что когда-нибудь придется сражаться с немцами, но мы не представляли себе, что это произойдет на нашей территории!
Правда, за четыре дня до этого, 18 июня, нас подняли по тревоге. Командир приказал эвакуировать всех больных. Был дан приказ рыть окопы и наводить пушки на Тиресполь, находившийся на противоположном берегу и оккупированный немцами. Часов пять мы просидели в окопах, потом нас отправили обратно в казармы. Мы думали, что это обычные учения.
Вечером 21 июня я нес пограничную службу на реке Буг. Вернулся уже поздней ночью. На рассвете проснулся от шума и треска: окна разлетались вдребезги. Наш командир Дубинин кричал во всю мочь: «К оружию! Хватайте винтовки!» Они были пронумерованы, и я начал искать свою. Дубинин толкнул меня: «Нашел время выбирать! Бери любую и стреляй!» В следующий момент он уже прижимал меня к полу. Пуля просвистела над нашими головами. Стреляли прямо в нас! Через несколько мгновений крыша загорелась и стала проваливаться. Большинство моих товарищей не успели выскочить из горящей казармы и погибли на месте. Они сгорели заживо. Из нашей батареи оставались только я и Дубинин, который как-то нашел лошадь и умчался на ней.
Не знаю, как я добежал до конюшни, где уже пряталось несколько солдат. Они все были безоружны: не успели взять свои винтовки. Сержант второй батареи, босой, со штыком в руках, воскликнул, глядя на меня: «Да ты ранен! У тебя все брюки в крови!» Только увидев кровь, я почувствовал сильную боль в левой ноге. Оказалось, что через нее прошли три пули. Только наши солдаты успели спрятаться в соломе, как в конюшню вошли немцы. Один из вражеских танков сломал стену, пройдя по телам нескольких моих товарищей, и остановился рядом со мной. За танком вошли солдаты со штыками на винтовках. Не знаю почему, но я обратил внимание на то, что они были плоские, как ножи. А в следующий момент один немец выдернул меня из соломы. Так я стал пленным.
bbbЕ.Ж.: Вы практически всю войну провели в концлагерях?ddd
О.Ф.: Четыре года, да. Сначала нас увезли в Польшу, потом в Штеттин, где мы собирали картошку, затем на корабле отправили в Норвегию, на север от Осло. Нам приходилось воровать продукты у немцев, чтобы как-то выжить. Все, кто не мог этого делать, просто умерли от голода. Однажды ночью нам приказали перетащить часть груза с одного судна. Огромный склад продуктов находился прямо рядом с пристанью. Мне удалось залезть туда через сточные трубы и за пять или шесть ходок вытащить несколько ящиков консервов. Я поделился ими с нашим охранником, русским полицаем, и с товарищами, которых спас этим от голодной смерти. Потом нас увезли в концлагерь. Один из пленных оказался врачом. Осмотрев мою ногу, он сказал, что началось нагноение. Каким-то чудом у него с собой была антисептическая мазь. Он наложил мне повязку и шину, сделанную из куска дерева. Этим он спас меня. До сих пор при перепадах атмосферного давления нога начинает дрожать.
Через несколько дней врача расстреляли. Немцы постоянно устраивали так называемые «шванц-парады». Совершенно голые пленные проходили перед немцами, и тех, кто был обрезан, расстреливали на месте. Мусульмане старались доказать, что они не евреи. Для этого они должны были продемонстрировать знание своего национального языка. Если выяснялось (по доносу), что кто-то был коммунистом, тоже расстреливали на месте. Мы тогда даже не знали такого понятия – «еврей». В школе у меня был приятель Зильберман. Только после войны я понял, что он был евреем.
Наша пища состояла из грязной картошки, смешанной с землей. До сих пор я ненавижу картофель «в мундире», он тут же напоминает о лагере. Мы были одеты в старую военную форму: польскую, бельгийскую и других покоренных немцами стран.
В Норвегии мы строили аэродром на полуострове. Сбежать было совершенно невозможно: с одной стороны море, с другой – дорога, охраняемая немцами. Рядом с постом охраны располагался маленький домик, в котором жила норвежская семья. Однажды был такой снегопад, что немцы ушли в свое укрытие и мне удалось проникнуть в норвежский домик. За столом сидели две женщины – мать и дочь. Ничего не спрашивая, мне налили тарелку супа, дали шерстяные носки и несколько банок консервов. Но мое счастье было недолгим. Один из наших русских видел, как я входил в домик, и выдал меня полицаю. В лагере у меня отобрали носки, и русский полицай стал избивать меня деревянной палкой. Немцы умели выбирать хороших помощников!
Однажды после войны, когда мы жили недалеко от улицы Горького, мать послала меня за хлебом. В булочной я увидел того самого полицая. Я застыл на месте, хотя мне хотелось накинуться на него с кулаками. Он купил свою буханку и спокойно ушел. Узнал ли он меня? Неизвестно. Я рассказал об этом товарищу, который тоже был в этом лагере. «Не ищи его. Отомстить тебе не удастся, он теперь работает в НКВД», – сказал с горечью мой приятель.
Е.Ж.: Что произошло после Вашего освобождения из лагеря?
О.Ф.: Нас освободили англичане. Увезли в Швецию, потом в Финляндию и дальше в Россию, в лагерь, в окрестностях Уфы. Наш поезд остановился на четыре часа в Москве. Среди толпящихся на перроне я заметил женщину, которая работала с моим отцом. Я попросил ее позвонить моим родителям.
Через час папа и мама подбежали к нашему вагону. Я не видел их почти пять лет. В глазах матери было сомнение. После долгого молчания она прошептала: «Это действительно ты?» Она не узнавала меня...
Англичане дали каждому из нас чемоданчик с одеялом, шерстяной одеждой и другими нужными вещами. Когда я увидел застиранную рубашку отца и мать в старом заштопанном платье, я потребовал, чтобы они взяли мой чемоданчик, и отдал отцу свою новую одежду, а сам надел его рубаху. Отец тогда преподавал на курсах повышения квалификации инженеров. Среди его учеников были директора заводов, я не хотел, чтобы он выглядел по-нищенски.
Когда мы приехали в лагерь, все английские чемоданы были тут же конфискованы. Я сказал, что мой куда-то исчез, пока я спал.
В советском лагере еда была не намного лучше, чем в немецком. После долгих расспросов и наведения всяческих справок нас поделили на пять категорий. К моему счастью, меня определили в первую – «Выше всяких подозрений».
Лидия Григорьева
Инженер
Они загнали раненых солдат и часть жителей в церковь и взорвали ее.
Родилась в 1923 году в одной из деревень Саратовской области. Во время войны – сержант разведки. Служила в войсках противовоздушной обороны. Председатель районного Совета ветеранов. Имеет многочисленные военные ордена и награды за общественную работу с ветеранами. Завоевала несколько медалей по легкой атлетике.Л. Г.: Я родилась 30 сентября 1923 года в деревне под Саратовом. В 37-м году наша семья переехала в Московскую область. Мы жили в небольшом поселке в трех километрах от Звенигорода. В июне 1941 года я окончила второй курс педагогического училища, начались каникулы.
Когда объявили о начале войны, мы не сразу поняли, что происходит. Только после первой бомбежки Москвы 22 июля 1941 года мы впервые почувствовали настоящий страх. Все были в полной растерянности, когда германские войска стали приближаться к столице.
Первое, что сделали фашисты, захватив наш поселок, привело нас в ужас. Они загнали раненых солдат и часть жителей в церковь и взорвали ее! Это было в октябре 41-го. Потом немцы двинулись в направлении Истры. В маленьком городке, в котором мы временно поселились у маминого брата, бросив все наше имущество в поселке, вся молодежь была мобилизована для возведения оборонительных укреплений. Мы вылавливали бревна из ледяной воды Москвы-реки и волокли их на строительство фортификаций.
Е. Ж.: Лидия Алексеевна, как Вы оказались на фронте?
Л.Г.: 14 апреля 1942 года вышло правительственное постановление, позволяющее всем молодым девушкам и женщинам служить в армии. Мы с подругами тут же решили пойти в районный военкомат и попроситься на фронт. У нас приняли документы и велели приходить на следующий день на сборный пункт в казармы. Мужчин отправляли воевать на передовую, и около двадцати тысяч мобилизованных московских женщин заменяли их на линиях обороны города.
После медицинского осмотра нас записали в отряд противовоздушной обороны. За несколько дней мы прошли «курс молодого бойца», и нас распределили по разным воинским частям. Я оказалась в подразделении инструментальной разведки, где меня научили различать все модели немецких самолетов, чтобы по звуку моторов и внешнему виду безошибочно определять их тип, знать все их тактические и технические характеристики.
После месяца обучения меня послали в действующий полк. На вооружении у нас были самые современные орудия того времени – пушки 85-миллиметрового калибра, которые использовали как против самолетов, так и против танков.
Сразу по прибытии в полк нам выдали обмундирование, и на следующее утро мы уже были настоящими бойцами. Наши подразделения были расположены на южной окраине Москвы. Сегодня это место уже стало городом.
Сначала военная служба казалась невероятно тяжелой. Технические средства наблюдения были очень сложными. С моего поста я должна была с помощью оптических приборов большой разрешающей способности и сверхмощного бинокля следить за небом днем и ночью. К счастью, у меня было очень хорошее зрение, и я научилась определять на глаз расстояние до цели с точностью до нескольких километров. Во время вражеских бомбардировок наши пушки стреляли с адской частотой. Стоял такой шум, что у девушек текла кровь из ушей, носа и даже глаз, но идти к медчасть не было времени, мы просто ждали, пока это пройдет само.
Зимой 41/42-го года стояли лютые морозы. У меня была шапка-ушанка, но носить ее я имела право только в сложенном виде, иначе это могло помешать уловить шум моторов. После двух часов на посту мое лицо и уши буквально леденели, и я все-таки должна была забегать в землянку, чтобы отогреть их хоть чуть-чуть.
Всю зиму мы провели в окопах, хотя ближайшая деревня находилась всего в километре. Но мы не могли оставить наше оборудование, необходимо было постоянно следить за его настройкой и за воздушной обстановкой. Чаще всего мы видели в небе немецкие самолеты-шпионы «Фокке-вульф 189», которые мы называли «летающими рамами». Они отличались высокой скоростью, и мы должны были в кратчайшие сроки сообщать сведения об их передвижении.
Е.Ж: Как же трудно, наверное, было жить девушкам в таких жутких условиях?
Л.Г.: А что мы могли поделать? Надо было как-то приспосабливаться. Мы были благодарны командиру нашего подразделения, который старался достать для нас вещи, необходимые для женщин. Он сам был женат и поэтому знал наши нужды. Землянки мы обогревали дровами, так что в них было не очень холодно. Солдаты, ребята нашего возраста, относились к нам по-дружески, с пониманием.
В 43-м году количество воздушных атак на столицу уменьшилось. В октябре немцев окончательно отбросили от Москвы и Московской области, и мы вздохнули свободней. Наше подразделение, которое раньше считалось боевым, перешло в резерв.
Пока наша военчасть считалась фронтовой, продовольствие из Москвы поступало регулярно. Мы получали девятьсот граммов хлеба в день. У нас даже был повар, который как-то умудрялся обеспечить нам трехразовое питание. Изредка в полк попадали и американские продукты: тушенка, яичный порошок и ветчина в консервных банках. Но мы очень надеялись, что американцы сделают для нас гораздо больше – откроют наконец второй фронт!
Е.Ж.: А лично Вам случалось сбить вражеские самолеты?
Л.Г.: Наша цель заключалась не в этом, а в обнаружении и оповещении командования об их продвижении к столице. Воздушные атаки совершались в основном ночью. Самолеты одной эскадрильи летали обычно на разных высотах, чтобы усложнить нам задачу.
Воздушное наблюдение сыграло огромную роль в обороне Москвы, потому что заранее предоставляло сведения о количестве самолетов, приближающихся к городу. По тревоге расчет должен был за одну минуту занять свои боевые посты. Иногда у нас даже не было времени, чтобы нормально одеться. Главное было – успеть накинуть тулуп.
bbbЕ.Ж.: Ваш полк состоял в основном из москвичек?ddd
Л.Г.: Вовсе нет. Это были женщины из разных регионов Советского Союза: Украины, Белоруссии, Сибири и Дальнего Востока.
Е.Ж.: А любовь? Ее же не могло не быть, когда каждый день может оказаться последним, когда все твои близкие люди находятся в опасности на других участках фронта, в плену, в оккупации?
Л.Г.: Нами всеми двигала любовь к близким, к Родине. Для победы мы готовы были пережить все трудности. Но если Вы хотите спросить о полевых романах, то указания армейского командования на этот счет были очень строгими.
Одна из моих подруг влюбилась в командира орудия, героя войны, награжденного орденом Красной Звезды. Но как только эта история дошла до высшего начальства, его сразу перевели в другое место. После войны они все равно поженились.
bbbЕ.Ж.: Вам предоставлялись какие-то выходные дни, отпуска?ddd
Л.Г.: Такой вопрос даже не стоял, когда немцы были около Москвы. Позже, когда наш полк стал резервным, это стало возможным, и мы использовали появившееся свободное время, чтобы хоть немного заняться собой.
Каждый раз, когда советские войска освобождали какой-нибудь город, нас посылали на Воробьевы горы, где мы стреляли холостыми снарядами в честь этих побед.
Но самый памятный день моей службы – это, конечно, 9 мая 1941 года, День Победы. Какое счастье, что я принимала в этом личное участие! Красота салюта в тот вечер была неописуема. С Воробьевых гор в свете прожекторов мы могли видеть огромный портрет Сталина, который поднимали аэростаты. Трудно передать и понять наши чувства теперь!
Элвин Калинин
Физик
Мои товарищи предложили мне «забыть», что мой отец был расстрелян...
Родился в 1925 году в Киеве. Закончил Академию бронетанковых войск, затем факультет математики Московского государственного университета. Профессор Московского авиационного института. Был заместителем министра образования по вопросам науки. Учредитель и президент международной благотворительной ассоциации «Интеллект».Мой отец Константин Калинин в свое время был известным авиаконструктором. В 1925 году он возглавил авиаремонтные мастерские в Харькове, вскоре ставшие Харьковским авиазаводом, где он был назначен одновременно и начальником производства, и главным конструктором. Именно он создал новый пассажирский самолет «K-5», флагман гражданского воздушного флота СССР.
Мое имя Элвин было придумано родителями. Оно составлено из инициалов творца революции Владимира Ильича Ленина.
В 1938 году мой отец был арестован и в том же году расстрелян. Предъявленные ему обвинения, основанные на анонимном доносе, были полностью сфабрикованы. В пятнадцать лет мне пришлось бросить школу; один из друзей отца помог мне устроиться в чертежное бюро Харьковского авиационного завода. Я учился экстерном, а чтобы немного подработать, давал частные уроки математики детям знакомых.
* * *
22 июня 1941 года я сдавал экзамен по литературе. Выйдя из школы, увидел огромную очередь перед магазином. Я спросил, что происходит, и узнал, что началась война.Фронт очень быстро приближался. Харьковский завод, где я работал, был эвакуирован за Урал. Для выезда вместе с ним требовалось заполнить массу формуляров и признать, что мой отец арестован. Я очень хотел поступить в военное авиационное училище, но это оказалось невозможным из-за моих анкетных данных. Тогда друзья предложили мне «забыть», что мой отец был расстрелян... И я смог попасть в Тамбовское артиллерийское училище. В сентябре 1942 года я закончил ускоренное обучение, получил звание лейтенанта и был направлен для дальнейшего прохождения службы в танковую дивизию.
Всю войну я прошел командиром огневого взвода, имевшего на вооружении 76-миллиметровые пушки «ЗиС-3». Я участвовал в освобождении Белоруссии, в знаменитой наступательной операции «Багратион», в составе 5-й танковой армии воевал под Прохоровкой.
E.Ж.: Элвин Константинович, это танковое сражение было одним из наиболее масштабных во время Второй мировой войны. Что Вам запомнилось как непосредственному участнику?
Э.K.: 11 июля 1943 года немцы прорвали нашу оборону, бросив в атаку три танковые дивизии СС: «Викинг», «Мертвая голова» и «Лейбштандарт Адольф Гитлер», – стремились окружить советские войска. Наша пятая армия сыграла значительную роль в Курской битве, приняв участие во встречном сражении у Прохоровки. До этого я отвечал за боепитание нашей батареи и еще ни разу не участвовал в бою в качестве командира орудия.
Сражение под Прохоровкой началось с нашей артподготовки. Немцы вели по нам ответный огонь и постоянно контратаковали. В этом гигантском бою участвовали 1500 танков. Вокруг творилось что-то невообразимое, казалось, что под ногами горит земля.
Но мы сумели продержаться, отбили врага, предотвратили окружение. Мой помощник, школьный учитель, был убит на моих глазах, и во время непродолжительного затишья мы успели похоронить его рядом с какой-то деревней. А уже через несколько минут, во время новой немецкой атаки, снаряд попал в свежую могилу, выбросив тело наружу. Фашисты убили его еще раз. А ведь говорят, что снаряд дважды в одно место не попадает...
Чуть позже мой друг, начальник штаба нашей дивизии, был убит осколком авиабомбы. Только мы выкопали могилу, как начался новый налет, и мне пришлось прятаться в ней рядом с гробом!
Они оба могли бы остаться в живых, если бы их вовремя научили укрываться во время бомбежки. Когда я стал командиром орудия, я показал своему расчету, как прятаться во время налетов и обстрелов, и спас этим многих.
E.Ж.: Что было для Вас наиболее тяжелым во время войны?
Э.K.: Невыносимым было чувство бессилия и неизвестности. Помню, как однажды во время бомбежки я спрятался в подвале. Слыша близкие разрывы бомб, я не знал, куда упадет следующая, куда от них бежать. Это ожидание смерти было ужасным. Позднее я всегда укрывался в окопах и траншеях, чтобы видеть, куда падают бомбы, и в случае необходимости успеть перебежать. Но, конечно, самое страшное – это смерть твоих товарищей, которую можно было избежать.
Обычно мы спали там, где находили какие-то укрытия, или просто на земле, под машинами. Это уже было нелегко для мужчин, а тем более для женщин... Хотя их у нас было немного, в основном медсестры.
Когда мы вошли в Восточную Пруссию, наши солдаты часто вели себя настолько грубо по отношению к ее жительницам, что был даже издан специальный приказ, категорически запрещавший любое насилие над местным населением. Я следил, чтобы мои артиллеристы его не нарушали и вели себя достойно.
Во время боев за Вильнюс мы попали в засаду «власовцев», и я получил ранение. К счастью, оно было легким, и после нескольких дней, проведенных в госпитале, я вернулся в свой взвод.
Во время освобождения Кировограда наша часть понесла тяжелые потери, и мне приказали взять на себя командование.
Позже мы приняли участие в Корсунь-Шевченковской операции. Как-то ночью мы вошли в недавно освобожденную деревню. Утром меня разбудил один из сельчан, сообщив, что группа каких-то солдат грабит местных жителей. Оказалось, что они были из «СМЕРШа». В принципе, задача военной контрразведки состояла в борьбе с вражеской разведывательной и диверсионной деятельностью на территории Советского Союза, а также в розыске и задержании предателей, полицаев и иных лиц, сотрудничавших с оккупационным режимом. Но в рядах «СМЕРШа», как и везде, люди были разные. Некоторые действительно были отважными и честными, другие же хотели сделать военную карьеру за чужой счет.
E.Ж.: Как вас встречали в освобожденных странах?
Э.K.: Особенно хорошо нас встречали в Белоруссии, которая страшно пострадала от оккупантов. Мы проходили по сгоревшим дотла деревням, оставшиеся в живых жители которых ушли в партизаны. В Польше и даже Восточной Пруссии нас тоже приветствовали как освободителей. А вот в Прибалтике отношение к нам было прохладным...
E.Ж.: Какую роль сыграл «второй фронт», союзники?
Э.K.: Я не думаю, что их роль была решающей, но без помощи союзников война, разумеется, длилась бы намного дольше. Мы бы в любом случае победили, но это далось бы нам еще тяжелее, еще большей кровью! В 1944 году я впервые смог оценить качества американского грузовика «Студебеккера», который служил тягачом нашей пушке. Тогда же я впервые попробовал американскую тушенку. За год до этого, в 1943-м, на Украине нам стали выдавать квадратные коробки с американской колбасой и копченой свининой. Питание солдат-фронтовиков было значительно лучше, чем в тылу, тоже во многом благодаря союзникам.
E.Ж.: Как Вы думаете, были ли немцы хорошими солдатами? Было ли их вооружение более совершенным?
Э.K.: Немцы были очень хорошими солдатами. Что касается вооружения, то, например, наши пушки были не хуже немецких. Советские танки «T-34» с 85-миллиметровыми орудиями превосходили «Тигры» и «Пантеры». Впрочем, то, что «Т-34» был лучшим во время этой войны, уже признано во всем мире.
bbbE.Ж.: Помешало ли Вам в послевоенной мирной жизни в Вашей карьере клеймо сына «врага народа»?ddd
Э.K.: После войны я продолжал скрывать, что мой отец был расстрелян, и смог поступить в военную академию. Я был отличником и даже получал Сталинскую стипендию! Во время войны после сражения под Прохоровкой я вступил в партию. Всегда был уверен, что мой отец, как и многие другие, стали жертвой репрессий, организованных не коммунистами, а врагами Советского Союза. После окончания академии меня направили в военный научно-исследовательский институт в Подмосковье, где я занимался изучением поражающих факторов ядерного оружия.
Моя сестра работала машинисткой в Главном штабе Военно-Морского флота. Она, как и я, никогда не упоминала об аресте нашего отца, но однажды, не знаю почему, где-то написала, что отец был летчиком, погибшим на войне, а не умершим в предвоенные годы инженером, как мы договаривались. Это расходилось с предыдущими анкетными данными, и наш обман был обнаружен! Меня должны были исключить из партии, со дня на день я ожидал ареста. Спасла только смерть Сталина, арест Берии и выдвижение Хрущева. В этой политической круговерти органам безопасности было не до нашей семьи. Тем не менее я решил завершить военную карьеру и вернуться к гражданской жизни...
Я часто вспоминаю о войне: тогда мы все были патриотами и нисколько не сомневались в нашей победе.
Олег Озеров
Инженер
Все евреи, коммунисты, комиссары – три шага вперед!
Родился в 1922 году в городе Спасск Рязанской области. Службу проходил в артиллерийских войсках Красной Армии. Принял участие в боях с немецко-фашистскими оккупантами с первого дня войны. Попал в плен, в дальнейшем был переведен в лагерь во Франции, откуда бежал и присоединился к французским партизанам-маки. После войны учился в Минском политехническом институте, стал инженером-строителем, со временем – главным инженером строительного треста. В 1992-м создал и возглавил Ассоциацию русских ветеранов французского Сопротивления.Е.Ж.: Олег Николаевич, где застало Вас начало войны?
О.О.: В октябре 1940 года, после окончания школы, я был призван в Красную Армию и попал в артиллерию. Наша часть стояла неподалеку от Львова. Я участвовал в боях с первых минут войны, с 4 часов утра 22 июня 1941 года.
Внезапно нас начала бомбить немецкая авиация, затем в атаку пошли танки. Но мы все же сумели задержать немцев на некоторое время.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента