В хорошо известной детям того времени сказке Шарля Перро "Рикэ-хохолок" описывается умная, но некрасивая принцесса, которая ничуть не страдала от своего безобразия. Рассказывая о ней, автор как бы переносит в сказку представления общества эпохи Просвещения о внутренней сущности красоты. "Принцесса... умела так занять гостей блестящей остроумной беседой, что часы казались им минутами, а дни часами. Слушая ее, они забывали о том, что она некрасива и от души наслаждались ее обществом. Скоро все молодые люди стали поклонниками некрасивой принцессы, а самый умный и красивый из них стал ее женихом".20
   Маленькая София действовала в полном соответствии с приведенным "рецептом". "Я действительно гораздо больше старалась о приобретении достоинств, нежели думала о своей наружности",21 -- сообщает она в мемуарах. Впоследствии Екатерина стала очень привлекательной молодой особой, но она так и не научилась осознавать свою красоту. "Говоря по правде, -- писала императрица, -- я никогда не считала себя особенно красивой, но я нравилась, и думаю, что в этом была моя сила". Со взглядом Екатерины согласуется мнение такого знаменитого ценителя женщин, как Джакомо Казанова, посетившего Россию в 1765 г. "Государыня,.. -- писал он, -- обладала искусством пробуждать любовь всех, кто искал знакомства с нею. Красавицей она не была, но умела понравиться обходительностью, ласкою и умом, избегая казаться высокомерной".22 В этой зарисовке мы видим уже результат долгой кропотливой работы над собой, которую София начала еще совсем маленькой девочкой. Именно тогда у будущей Екатерины II впервые проявилось острейшее желание нравиться. Нравиться любой ценой.
   К 14 годам София из гадкого утенка превратилась в прекрасного лебедя, а место постоянных насмешек и придирок со стороны матери заняла глухая ревность. Но юную принцессу уже не так легко было остановить. Упрямство, за которое ее так часто корили, приняло новые, мстительные, формы. Во время пребывания Фикхен с матерью в гостях у бабушки в Гамбурге девочка познакомилась с одним из своих многочисленных дядей, принцем Георгом-Людвигом, который не на шутку увлекся ею. "Он был на 10 лет старше меня и чрезвычайно веселого нрава", -- рассказывает Екатерина.
   Первой забила тревогу верная Бабет Кардель, заметив, что "тысячи любезностей" доброго дяди по отношению к племяннице перерастают в откровенное ухаживание. Однако к голосу гувернантки никто не прислушался, и вскоре София с изумлением впервые в жизни услышала признание в любви, а затем и просьбу руки. Не зная, как быть, и скорее плывя по течению событий, чем действительно испытывая к поклоннику серьезное влечение, девушка дала согласие выйти за дядю замуж, если ее родители не будут против. "Он был тогда очень красив, -- вспоминает императрица, -- глаза у него были чудесные, он знал мой характер, я уже свыклась с ним, он начал мне нравиться и я его не избегала". 23
   В данном случае Софии было важно проучить, наконец, Иоганну-Елизавету, продемонстрировав ей, насколько та была не права в оценке чисто женских качеств дочери. Фикхен добилась своего. "С последней поездки в Гамбург мать стала больше ценить меня", 24 -- не без гордости записывает императрица в своих мемуарах, словно и через тридцать лет незримый спор с принцессой продолжался, правды теперь уже на бумаге.
   Казалось, этот спор начался у Екатерины с самого ее рождения. В семье ждали мальчика, и появлению дочери, никто, кроме отца -- добродушного принца Христиана-Августа Ангальт-Цербсткого -- не обрадовался. "Мать не очень-то беспокоилась обо мне, -- обижаться в "Записках" Екатерина, -через полтора года после меня у нее родился сын, которого она страстно любила; что касается меня, то я была только терпима, и часто меня награждали колотушками в сердцах и с раздражением, но не всегда справедливо; я это чувствовала, однако вполне разобраться в своих ощущениях не могла". 25
   Сознание своей ненужности развило в Софии детскую ревность. В жизни самой Фикхен братья и сестры не играли никакой роли. В мемуарах она даже не называет их имен, и не испытывает грусти, когда рассказывает о смерти своего тринадцатилетнего хромого брата. Ведь это был тот самый мальчик, которого так "страстно любила мать"! Уже став императрицей, Екатерина запретила своей родне приезжать в Петербург, заметив, что "в России и без того много немцев".
   Уязвленной девочке казалось, что принцесса готова дарить свое внимание и ласку кому угодно, только не ей. В Брауншвейге маленькая София была очень дружна с принцессой Марианой Брауншвейг-Бевернской, но и эта дружба оказалась отравлена ядом ревности. "Мая мать очень любила ее, -пишет Екатерина о Мариане, -- и предрекала ей короны. Она, однако, умерла незамужней. Как-то приехал в Брауншвейг с епископом принцем Корвенским монах из дома Менгден, который брался предсказывать будущее по лицам. Он услышал похвалы, расточаемые моей матерью этой принцессе, и ее предсказания; он сказал ей, что в чертах этой принцессы не видит ни одной корны, но по крайней мере три короны видит на моем челе. События оправдали это предсказание". 26 Екатерина словно говорит: ведь вас предупреждали, что на меня стоило обратить внимание!
   Подобное положение вещей заставляло маленькую принцессу с еще большей силой желать выдвинуться, показать себя, продемонстрировать свои достоинства так ярко, чтоб их, наконец, заметили все. В еще очень раннем возрасте из кирпичиков ревности, зависти к более красивым и удачливым детям, жажды материнской ласки, внимания, одобрения своих успехов у Софии складывается то по истине сжигающее честолюбие будущей императрицы, которое и заставило ее идти к намеченной цели, невзирая ни на какие преграды.
   Ко времени 15-летия Софии Иоганне-Елизавете самой было лишь 30, и она болезненно переживал свое увядание на фоне расцвета дочери. Еще больнее для нее было сознание того, что собственную жизнь уже не изменить - она жена коменданта захолустной крепости, а вот ее дочь еще может сделать головокружительную партию. Когда же эта партия наметилась, принцесса повела себя настолько по-женски, что София и через тридцать лет не смогла забыть ей откровенно враждебных действий.
   За год до романа с дядей, когда тринадцатилетняя София находилась с матерью в Берлине, их дом неожиданно посетил Яков Ефимович Сиверс, впоследствии один из близких сотрудников Екатерины II, а тогда молодой камер-юнкер русского двора. Он привез Фридриху II Андреевскую ленту в подарок от императрицы Елизаветы Петровны. Сиверс нанес визит принцессе Иоганне-Елизавете утренний визит, во время которого как бы между прочим попросил позволения взглянуть на Софию. Подобные просьбы, исходящие из уст посланца двора, где подрастал неженатый царевич, выглядели довольно прозрачно. "Мать велела мне прийти причесанной наполовину, как была", 27 -рассказывает София. Нетрудно себе представить, как выглядела девочка, которой утром не просто расчесывали, а начесывали и взбивали волосы в модную высокую прическу - ведь дело происходило при дворе. Не даром в известной тогда сатирической песенке о дамских нарядах пелось: "Ангел дьяволом причесан и чертовкою одет".
   Сиверс не только не испугался - ведь он увидел хоть и лохматого, но все-таки ангела - но и попросил портрет Софии, чтоб показать его в Петербурге. Через год уже в Гамбурге ту же просьбу о встрече с Софией повторил генерал русской службы барон Николай Андреевич Корф, женатый на двоюродной сестре Елизаветы графине Скавронской, при петербургском дворе человек довольно близкий. "Вероятно, я стала уже не так дурна, -рассуждала Екатерина, -- потому что Сиверс и Корф казались сравнительно довольными моей внешностью; каждый из них взял мой портрет, и у нас шептали друг другу на ухо, что это по приказанию императрицы. Это мне очень льстило, но чуть не случилось происшествия, которое едва не расстроило все честолюбивые планы".
   Речь идет о романе с дядей, столь вовремя оказавшимся возле неопытной еще Софии и добившимся ее согласия на брак как раз в разгар многозначительных намеков русского двора. Принц Георг-Людвиг вел себя слишком свободно для человека, который заранее не заручился согласием матери невесты (отца в этой поездке с семьей не было). "Я узнала потом, что мать все это знала, -- вспоминала Екатерина, -- да и нельзя ей было не заметить его ухаживания, и, если б она не была с ним заодно, то, я думаю, она не допустила бы этого. Много лет спустя у меня явились эти мысли, которые тогда и не приходили в голову". 28
   Вообразите себе мать, которая всеми силами старается избавить дочь от... короны. Причем ничего дурного о характере и нравах Петра Федоровича она еще не знает, а просто не хочет ехать в Россию. И правда, что делать при русском дворе, если замуж выходит не Иоганна-Елизавета, а София-Августа-Фредерика?
   "Я знаю, она отклоняла отца от мысли о нашей поездке в Россию, -писала Екатерина, - я сама заставила их обоих на это решиться". В памятный январский день 1744 г. София коршуном напала на мать с неожиданными и едва ли не резкими словами, убеждая Иоганну-Елизавету согласиться на недавно полученное приглашение приехать вместе с дочерью в Петербург. "Я воспользовалась этой минутой, чтобы сказать ей, что, если действительно ей делают подобные предложения из России, то не следовало от них отказываться, что это было счастье для меня". Иоганна-Елизавета привела неотразимый, по ее мнению, аргумент: "Она не могла удержаться и не сказать: "А мой бедный брат Георг, что он скажет?" ...Я покраснела и сказала ей: "Он только может желать моего благополучия и счастья"".29
   Ни сожалений, ни сентиментальной грусти о первом чувстве. 15-летняя девушка легко переступает через все, что было ей дорого в прошлом, а любящий человек должен радоваться за нее, иначе в его сердце царствует не любовь, а эгоизм.
   Иоганна-Елизавета оказалась снова побеждена. Но какой ценой? К несчастью, девочка слишком рано перестала видеть в принцессе мать, и увидела соперницу. Через много лет картина семейного противостояния будет воспроизведена Екатериной II в ее отношениях с сыном Павлом, только место дамского соперничества займет вражда политическая.
   Не в последнюю очередь сложные отношения Софии и Иоганны-Елизаветы были связаны с отцом девочки, принцем Христианом-Августом, которого маленькая принцесса буквально боготворила.
   Вот как Екатерина описывает семейную пару своих родителей: "Мать моя, Иоганна-Елизавета Голштинг-Готторпская, была выдана замуж в 1727 г., пятнадцати лет, за моего отца, Христиана-Августа Ангальт-Цербстского, которому было тогда 42 года. С внешней стороны они отлично уживались друг с другом, хотя и была большая разница в годах между ними, да и склонности их были довольно различны. Отец, например, был очень бережлив; мать очень расточительна и щедра. Мать любила исключительно удовольствия и большой свет; отец любил уединение. Одна была весела и шутлива, другой серьезен и очень строгих нравов. Но в чем они совершенно были сходны между собою, так это в том, что оба пользовались большой популярностью, были непоколебимо религиозны и любили справедливость, особенно отец. Я никогда не знала человека более глубоко честного и по убеждению, и на деле. Мать считалась умнее отца и в ее уме находили больше блеска; но отец был человеком прямого и здравого смысла, с которым он соединял много знаний; он любил читать, мать читала тоже; все, что она знала, было очень поверхностно; ее ум и красота доставили ей большую известность; кроме того, она имела более великосветские манеры, чем отец". 30
   Заметим, что Екатерина подчеркивает внешнюю сторону хороших отношений своих родителей. В описании она все время как бы ставит под сомнение достоинства матери: щедрость превращается в расточительность, светскость в безудержную любовь к удовольствиям, Иоганна-Елизавета только "считается" умнее мужа, а на самом деле ум ее блестящ, но неглубок, а все знания поверхностны. Для Софии не важно, что кто-то считает Христиана-Августа глупее жены, для девочки он просто порядочный человек, не пускающий пыль в глаза и знающий очень много интересного.
   Не трудно догадаться, что между столь разными людьми как Иоганна-Елизавета и Христиан-Август, естественно возникали размолвки. В этих ссорах подрастающая уже София молчаливо занимала сторону отца, которого считала незаслуженно оскорбленным ветреностью матери. Ревность и обида за дорогого человека становились лейтмотивом ее взаимоотношений с матерью.
   Отзывчивая душа ребенка не могла не реагировать на доброе отношение отца. К тому же отец был на 27 лет старше взбалмошной и избалованной Иоганны-Елизаветы. Он не скакал по родственникам с бала на маскарад, а был занят службой. Это в глазах Софии предавало отцу достоинства по сравнению с матерью. Служба - почти священное слово для дворянина того времени оказалось столь же священным и для девочки, старавшейся подражать отцу. Пройдут годы, и императрица громадной империи будет называть свой труд монарха "службой", а свое место на троне "должностью". В 1787 г. во время одной из ссор с Алексеем Григорьевичем Орловым императрица в запальчивости заявила, что "царствуя 25 лет, никогда... по своей должности упущения не сделала". 31
   Христиан-Август убежденно исповедовал лютеранство. Того же он требовал и от своей дочери. София пыталась не разочаровывать его. Однако живой ум девочки часто создавали сложные ситуации при изучении ею Закона Божьего, в которых Фикхен не шла на компромисс с приставленным к ней в качестве наставника пастором. "Помню, у меня было несколько споров с моим наставником, -- рассказывала она в "Записках", -- из-за которых я чуть не попробовала плети. Первый спор возник от того, что я находила несправедливым, что Тит, Марк Аврелий и все великие мужи древности, при том очень добродетельные, были осуждены на вечную муку, так как не знали откровения. Я спорила жарко и настойчиво и поддерживала свое мнение против священника ".32
   Споры, возникавшие между Софией и священником, показывали только, что маленькая принцесса близко к сердцу принимает религиозные проблемы. Ей же предлагали сделать вид, что она удовлетворена ответами пастора и помолчать, т.е. пойти на духовный компромисс, который давно уже избрало образованное общество эпохи Просвещения - посещать по воскресеньям церковь, а дома держать под подушкой томик Вольтера.
   Впоследствии много будет написано о религиозном индифферентизме Екатерины II, которая перейдя из лютеранства в православие и нарушив, таким образом, обещание, данное отцу, якобы совершила свое первое в жизни предательство. 33 Позволим себе заметить, что лютеранская стойкость убеждений Софии дала трещину задолго до приезда в Россию. Связано это было именно с уроками пастора, всякий раз пытавшегося прибегнуть к розге, когда не находилось других аргументов в споре.
   Лютеранство уже дома, в Штеттине, вызывало у девочки сложные чувства. С одной стороны, она безоговорочно верила в Бога, с другой - не могла принять строжайших протестантских доктрин о трудности спасения души. "Сей духовный отец чуть не поверг меня в меланхолию, -- посмеивалась взрослая Екатерина, -- столько наговорил он мне о страшном суде и о том, как трудно спастись. В течение целой осени каждый вечер на закате дня ходила я плакать к окошку. В первые дни никто не заметил моих слез; наконец, Бабет Кардель их заметила и захотела узнать причину. Мне было трудно ей в этом признаться, но наконец я ей открыла причину, и у ней хватило здравого смысла, чтоб запретить священнику стращать меня впредь такими ужасами".
   Впрочем детские споры со священником быстро забывались, да и достаточно времени на уроки у Софии не было. Иоганна-Елизавета любила развлекаться, а для этого приходилось посещать родню, повсюду таская обременительную дочку за собой. Благодаря непоседливости матери, будущая императрица объездила всю Германию.
   5
   ИЗ ОКНА КАРЕТЫ
   "Мать с тех пор, как мне пошел восьмой год, обыкновенно брала меня повсюду с собой", 34-- вспоминала Екатерина. Иоганна-Елизавета обладала авантюрной жилкой и склонностью к жизни при больших дворах. Ей казалось тесно в захолустном Штеттине, где служил муж, а вся скромная обстановка дома, гарнизонный быт и ежедневная необходимость считать каждый пфенинг навевали тоску. Поэтому принцесса много колесила по дорогам Германии, разорванной на множество мелких княжеств.
   В те времена принято было ездить в гости с помпой и основательностью. Провести где-то меньше недели значило не на шутку обидеть хозяев. Месяц пол года это еще куда ни шло. "Мать проводила ежегодно несколько месяцев у одной герцогини, которая жила в Брауншвейге, в Гауенгофе", -- вспоминала Екатерина. Во всех замках существовали гостевые покои, а в роскошных королевских и герцогских резиденциях, где Софии довелось провести немало времени, для приезжих отводились целые этажи дворцов, отдельно стоящие флигеля, и маленькие павильоны. Родню, друзей и знакомых с нетерпением ждали на праздники, заманивали обещаниями прекрасной охоты, веселых балов, обедов и поездок загород. Неторопливая монотонная жизнь в поместьях, отсутствие новостей и других развлечений заставляли хозяев искренне желать, чтоб их посетили гости, или самим снарядить карету с лакеями на запятках, собрать эскорт из борейторов и скороходов, и, благословясь, двинуться к соседям.
   У состоятельных аристократов проживали и воспитывались их менее обеспеченные родственники, проводя "в гостях" полжизни. Иоганна-Елизавета тоже выросла у родных. "Мать была воспитана герцогиней Елизаветой-Софией-Марией Брауншвейг-Люнебургской, ее крестной матерью и родственницей. Та и выдала ее замуж и дала ей приданое", 35 -- рассказывала императрица.
   София побывала в Берлине, Брауншвейге, Кведлинбуре, Гамбурге, Эйтине, Иевере, Вареле и других местах. Во время этих поездок у нее заводился целый рой новых знакомых, который исчезал так же быстро, как и появлялся, словно его сдувало дорожным ветром. Девочке казалось, что она увидела всех по-настоящему важных и знаменитых людей в Германии от прусского короля Фридриха Великого до вдовы императора Священной Римской империи Карла VI Габсбурга, которую считали "бабушкой всех государей Европы", так как ее внуками и внучками были "Мария-Терезия, императрица Римская, Петр II, император Российский, Елизавета-Христина, королева Прусская, Юлиана-Мария, королева Датская". Есть на что посмотреть восьмилетнему ребенку из гарнизонной глуши!
   Девочка оказалась далеко не так хорошо воспитана, как следовало бы принцессе. В 1733 г. четырехлетняя София оскорбила прусского короля Фридриха-Вильгельа, приезжавшего в Брауншвейг. "Сделав ему реверанс, я, говорят, пошла прямо к матери, которая была рядом с вдовствующей герцогиней Брауншвейгской, ее теткой, и сказала им: "Почему у короля такой короткий костюм? Он ведь достаточно богат, чтоб иметь подлиннее?" Король захотел узнать, о чем я говорила; пришлось ему сказать; говорят, он посмеялся, но это ему не понравилось".36
   Судьба словно заранее позаботилась о том, чтоб будущая императрица Екатерина могла расширить свой кругозор. Девочка увидела многое, в том числе и то, чего, возможно, не должна была узнать. В Вареле она познакомилась с графиней Бентинк, вдовой графа Альденбургского. Эта дама привела Софию в восторг тем, что ездила верхом, "как борейтор" и, оставшись с девочкой наедине, тотчас пустилась танцевать с ней "штирийский танец".
   "Я привязалась к ней, эта привязанность не понравилась матери, но еще больше отцу", -- сообщает Екатерина. Добропорядочные родители, в отличие от их наивной дочери, сразу поняли, что за дама эта "милейшая графиня Бентинк". "Она была уже в разводе с мужем. Я нашла в ее комнате трехлетнего ребенка, прекрасного как день; я спросила, кто он такой; она мне сказала, смеясь, что это брат девицы Донеп, которую она имела при себе; другим своим знакомым она говорила без стеснения, что это был ее ребенок и что она имела его от своего скорохода. Иногда она надевала этому ребенку свой чепчик и говорила: "Посмотрите, как он на меня похож!""37
   Предусмотрительные родители Софии поспешили покинуть Варель, чтоб, как пишет Екатерина, "вырвать меня из когтей этой женщины". Однако уроки Бентинк не прошли для Софии даром. Маленькая принцесса находила свою новую приятельницу очаровательной. "Да и как могло быть иначе? -- рассуждает Екатерина. - мне было четырнадцать лет; она ездила верхом, танцевала, когда ей вздумается, пела, смеялась, прыгала, как дитя, хотя ей было тогда за тридцать".
   Этот пассаж из мемуаров императрицы напоминает другие строки, написанные много лет спустя княгиней Е.Р. Дашковой, которая рассказывает о своей первой встрече с великой княгиней и о том неотразимом впечатлении, которое на нее, пятнадцатилетнюю девочку, произвела тридцатилетняя цесаревна. "Очарование, исходившее от нее, -- пишет Екатерина Романовна, -в особенности когда она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, чтобы подросток, которому не было и пятнадцати лет, мог ему противиться". 38 Возможно, княгиня была знакома с одним из списков воспоминаний императрицы, но в данном случае для нас важна не только стилистическая, но и духовная перекличка. Сама пережив очарование дружбы с более взрослой женщиной, Екатерина хорошо запомнила силу этого чувства и приемы, которые производят впечатление на юную еще неопытную душу, а когда понадобилось, смогла блестяще воспользоваться своим опытом.
   Бентинк осталась в Вареле, а эктпаж принцессы Ангальт-Цербстской покатил дальше. Благодаря путешествиям, в Софии рано развилась охота к перемене мест. Погруженная в развлечения мать даже не замечала, что маленькая девочка с каждым днем все больше утрачивает естественное чувство дома. Да, принцессу Иоганну это и не заботило, а ее дочь готова была принять за дом то место на карте Европы, где ее странствия, наконец, остановятся.
   Мир, открывавшийся Фикхен из окна дорожной кареты был полон удивительных вещей. Холодное Балтийское взморье сменяли буковые леса Центральной Германии, а тихие заштатные города роскошные резиденции королей и курфюрстов. Это был еще только маленький мирок Германских земель, но для любознательной девочки он казался огромным. А главное - он постоянно менялся: то дюны, то горы; то мать, то бабушка; то Штеттин, то Берлин... Картины за окном кареты все время мелькали, единственным, что оставалось неизменным, была сама юная путешественница.
   Вокруг Софии не было ничего прочного, а ведь маленький, формирующийся человек постоянно нуждается в опоре, уцепившись за которую, он мог бы продолжить свой духовный рост. Поэтому София искала такую опору в себе самой. Поток ранних, ярких впечатлений заставил девочку совершить своего рода бегство - замкнуться в себе. Путешествия с матерью стали первым толчком, который понудил Софию самоуглубиться и вдруг открыть, что там, внутри нее, свет ничуть не меньше, чем снаружи.
   6
   МУЖ, КОТОРОГО НЕБЫЛО
   Но вот привычный уютный немецкий мирок раздвинулся до пределов. Пятнадцатилетняя Фикхен стала невестой Петра Федоровича и приехала в Россию. Иным было все, от просторов, вновь открывавшихся за стеклами кареты, до языка и одежды людей, которых увидела юная принцесса. Вдруг оказалось, что ее прежний дом, представлявшийся таким важным и помпезным лишь часть чего-то завораживающе огромного. Маленькая путешественница была потрясена и околдована. Она знать не знала, что где-то в глубинах дикой Азии таится такое богатство и скрытая дремлющая мощь.
   Впрочем встреча со страной и встреча с будущим мужем произвели на нее разное впечатление. Много лет спустя, в 1774 г. она писала г-же Бьельке о принцессе Елизавете-Шарлоте Ольденбургской, просватанной за герцога Карла Зюдерманландского, брата шведского короля: "Я думаю, что будущая герцогиня Сюдерманландская похожа на стольких других девушек ее возраста: она в четырнадцать лет в восторге, что выходит замуж, а в двадцать будет очень жалеть, что вышла". 39 В этих строках сквозит грустная ирония. Ведь и сама императрица побывала в роли четырнадцатилетней "счастливой невесты", которая в двадцать лет уже жалела о замужестве.
   Действительно, Екатерине было о чем сожалеть. Нелюбимый, недалекий муж, жестокий и беспамятливый, как злой ребенок. Ревнивая к чужой красоте и успеху императрица Елизавета Петровна, оказавшаяся довольно суровой свекровью. И полное внутреннее одиночество. Вот результат честолюбивых устремлений принцессы Софии-Августы-Фредерики. Казалось, поставив на карту свою судьбу, согласившись выйти замуж за человека, начавшего вызывать у нее отвращение еще до свадьбы, только ради несбыточных химер будущего, она проиграла.
   "Я сказала себе, -- пишет Екатерина в мемуарах, -- если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле; по характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности. Этот человек на тебя почти не смотрит, он говорит только о куклах... и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ты слишком горда, что бы поднять шум из-за этого, следовательно обуздывай себя пожалуйста, насчет нежности к этому человеку; думай о самой себе, сударыня". 40 Великая княгиня, как кереловская Алиса из Страны Чудес, умела давать себе "хорошие советы", которые очень трудно было выполнить. Чем больше цесаревна думала о себе, тем грустнее ей становилось. Однако она бодрилась, смеялась и даже устраивала маленькие проказы.