— Пусть мой отец приказывает, мы будем повиноваться, — сказал Мос-хо-ке.
— Простите, сеньор, — сказал дон Луис Морен, которому дон Энкарнасион переводил слово за словом речь старика, — не рано ли вы хотите вынести на свет эти богатства? У многих людей может проснуться жадность. Вы так уверены в нашей победе?
— Увы, — с печальной улыбкой сказал старик. — Меня вынуждают к этому обстоятельства. Ведь вы знаете, что в последнее время мою семью преследуют несчастья.
— Простите меня, сеньор дон Хосе, что я растравил ваши раны.
— Я должен вам объяснить, полковник, причину моего решения. Знайте, что убийство моего сына и похищение Линды являются той главной причиной, которая меня заставляет, не теряя ни одной минуты, увериться в существовании сокровища; иначе другой опередит меня и завладеет им.
— Что вы хотите этим сказать, сеньор?
— А вот что: когда-то из чувства милосердия я приютил и воспитал в своей асиенде Вега одинокого ребенка, сына одного испанца, убитого при столкновении с пастухом; этот мальчик — Горацио де Бальбоа…
— Испанский офицер, капитан! — вскричал потрясенный дон Луис.
— Именно он, — ответил дон Хосе. — Этот мальчик мне обязан всем, я доверял ему вполне; сначала он был у меня в асиенде тигреро, потом управителем. Одаренный несомненным умом, честолюбивый, но недобросовестный, он каким-то образом узнал о существовании сокровища; к счастью, ему неизвестна тайна захоронения клада. В нем вспыхнула жадность, и он окружил нашу семью шпионской сетью. Ему удалось узнать, что богатства нашей семьи находятся где-то на золотых приисках в саванне, под названием лагуны дель Лагарто. Он знает эту лагуну, так как мы были с ним там раз или два. В конце концов он сбросил маску и дошел в своей дерзости до того, что стал угрожать мне, требуя, чтобы я открыл тайну. Вместо того чтобы сурово наказать, я малодушно простил его и удовольствовался тем, что велел ему уехать. Он перешел к испанцам. Вы знаете уже, с какой жестокостью он теперь преследует меня! Набег на Пасо-дель-Норте, похищение моей дочери — все это входит в план его мести. Теперь, когда несчастная девушка в его руках, он надеется запугать ее и заставить открыть ему тайну сокровища…
— Боже, это не человек, это чудовище! — вскричал полковник.
— Да, это чудовище! Но я верю — бог не допустит, чтобы свершилось такое преступление.
— Белая девушка с голубыми глазами предупреждена.
Ожерелье ее отца уже передано ей. Воины Мос-хо-ке стерегут ее, — сказал индеец.
— Благодарю вас, вождь, вы возвращаете мне мужество.
— Если отец мой желает, то через три дня он может уже быть на золотом прииске. Что сделает отец мой Седая Голова: нападет ли на изменника Йорри или направится раньше к лагуне?
— Сейчас я не могу дать ответа. Это решат обстоятельства, вождь.
— Мой отец сказал хорошо, он очень мудр. Когда он отправится в путь?
— На восходе солнца, если это возможно. Испанец ушел далеко вперед?
— Если мы захотим, мы его быстро догоним.
— Тогда поспешим, вождь, дорога каждая минута!
— Хорошо! Мос-хо-ке поведет своего отца дорогой орлов!
Совет был закончен, и мексиканцы вернулись в свои шалаши. Туда по приказанию Мос-хо-ке были доставлены в изобилии еда и прохладительные напитки.
XIV. ПЛЕННИЦА
XV. ПЕРЕХОД В ПРЕРИИ
— Простите, сеньор, — сказал дон Луис Морен, которому дон Энкарнасион переводил слово за словом речь старика, — не рано ли вы хотите вынести на свет эти богатства? У многих людей может проснуться жадность. Вы так уверены в нашей победе?
— Увы, — с печальной улыбкой сказал старик. — Меня вынуждают к этому обстоятельства. Ведь вы знаете, что в последнее время мою семью преследуют несчастья.
— Простите меня, сеньор дон Хосе, что я растравил ваши раны.
— Я должен вам объяснить, полковник, причину моего решения. Знайте, что убийство моего сына и похищение Линды являются той главной причиной, которая меня заставляет, не теряя ни одной минуты, увериться в существовании сокровища; иначе другой опередит меня и завладеет им.
— Что вы хотите этим сказать, сеньор?
— А вот что: когда-то из чувства милосердия я приютил и воспитал в своей асиенде Вега одинокого ребенка, сына одного испанца, убитого при столкновении с пастухом; этот мальчик — Горацио де Бальбоа…
— Испанский офицер, капитан! — вскричал потрясенный дон Луис.
— Именно он, — ответил дон Хосе. — Этот мальчик мне обязан всем, я доверял ему вполне; сначала он был у меня в асиенде тигреро, потом управителем. Одаренный несомненным умом, честолюбивый, но недобросовестный, он каким-то образом узнал о существовании сокровища; к счастью, ему неизвестна тайна захоронения клада. В нем вспыхнула жадность, и он окружил нашу семью шпионской сетью. Ему удалось узнать, что богатства нашей семьи находятся где-то на золотых приисках в саванне, под названием лагуны дель Лагарто. Он знает эту лагуну, так как мы были с ним там раз или два. В конце концов он сбросил маску и дошел в своей дерзости до того, что стал угрожать мне, требуя, чтобы я открыл тайну. Вместо того чтобы сурово наказать, я малодушно простил его и удовольствовался тем, что велел ему уехать. Он перешел к испанцам. Вы знаете уже, с какой жестокостью он теперь преследует меня! Набег на Пасо-дель-Норте, похищение моей дочери — все это входит в план его мести. Теперь, когда несчастная девушка в его руках, он надеется запугать ее и заставить открыть ему тайну сокровища…
— Боже, это не человек, это чудовище! — вскричал полковник.
— Да, это чудовище! Но я верю — бог не допустит, чтобы свершилось такое преступление.
— Белая девушка с голубыми глазами предупреждена.
Ожерелье ее отца уже передано ей. Воины Мос-хо-ке стерегут ее, — сказал индеец.
— Благодарю вас, вождь, вы возвращаете мне мужество.
— Если отец мой желает, то через три дня он может уже быть на золотом прииске. Что сделает отец мой Седая Голова: нападет ли на изменника Йорри или направится раньше к лагуне?
— Сейчас я не могу дать ответа. Это решат обстоятельства, вождь.
— Мой отец сказал хорошо, он очень мудр. Когда он отправится в путь?
— На восходе солнца, если это возможно. Испанец ушел далеко вперед?
— Если мы захотим, мы его быстро догоним.
— Тогда поспешим, вождь, дорога каждая минута!
— Хорошо! Мос-хо-ке поведет своего отца дорогой орлов!
Совет был закончен, и мексиканцы вернулись в свои шалаши. Туда по приказанию Мос-хо-ке были доставлены в изобилии еда и прохладительные напитки.
XIV. ПЛЕННИЦА
Дон Хосе Морено, бывший хозяин и покровитель дона Горацио де Бальбоа, очень верно охарактеризовал своего приемыша. Взятый, по доброте дона Хосе, на воспитание, имевший в лице дона Хосе постоянного покровителя и защитника, поставленный им в положение почетное, исключавшее всякий намек на положение слуги, — Горацио ответил на все эти благодеяния черной неблагодарностью.
Нельзя сказать, что этот человек был злее, чем кто-либо другой в подобных обстоятельствах; наоборот, он вел себя, может быть, даже лучше других; нередко он доказывал свое усердие и даже преданность приютившей его семье. Но у него наряду с этими хорошими качествами, скрытыми подобно жемчужинам в непостижимых глубинах его сердца, были и три порока, из которых самого меньшего было бы достаточно, чтобы погубить обладателя его, как бы умен и закален тот ни был.
Горацио де Бальбоа был тщеславен, жаден и завистлив.
Дон Хосе Морено сделал большую ошибку, поставив его выше, чем Горацио мог рассчитывать, и открыв перед ним горизонт, совершенно ослепивший и сбивший его с толку.
В душе Горацио родилась зависть, безумное стремление достигнуть невозможного. Вместо того чтобы смотреть на стоящих ниже его и чувствовать себя счастливым, сравнивая свое неожиданное возвышение с их положением, он мучился вопросом, почему он не стоит наравне с теми, кого только случайность, по его мнению, вознесла так высоко. Разве, по существу, он не был таким же, как и они? Много таких размышлений, неверных и сумасбродных, приходило ему в голову.
Восстание в Мексике укрепило его надежды завоевать себе то место в жизни, которого он добивался. Но, вместо того чтобы стать на сторону слабых и угнетенных, как не преминул бы сделать человек с благородной душой, Горацио присоединился к угнетателям; у них он надеялся найти нужную поддержку, чтобы силой взобраться на те скользкие ступени, которые привели бы его к исполнению мечты.
Почти независимое положение в асиенде давало ему возможность встречаться и сговариваться со всевозможными авантюристами с целью объединить их. Вскоре он исчез из асиенды и стал во главе разбойничьей шайки. Собственной властью он дал себе чин капитана, поднял испанское знамя и начал воевать, то есть воровать, грабить и уничтожать друзей и врагов под предлогом преданности испанским интересам.
Правда, испанцы не больше, чем мексиканцы, были склонны отвечать за поступки подобного союзника, деятельность которого скорей уменьшала их популярность, чем привлекала к ним сторонников. Разгадав его сомнительный патриотизм, разрушавший их влияние в стране, они пытались несколько раз уничтожить его отряд и отделаться от него самого.
Но эти попытки ни в какой мере не затрагивали дона Горацио де Бальбоа; его великолепно организованный отряд, состоявший из пятисот отъявленных бандитов, мог бы свободно противостоять и более значительным силам, чем те, которые посылались против него.
Дон Горацио стремился избежать конфликта, могущего скомпрометировать его репутацию сторонника испанцев; поэтому, как только он узнавал, что испанский отряд, посланный против него, должен был его настигнуть, он тотчас же отступал; и поскольку он прекрасно знал страну, ему это легко удавалось.
Однако капитан не скрывал от себя, что его положение чрезвычайно ненадежно, что любая случайность может свергнуть его с пьедестала, на котором он очутился благодаря политической обстановке.
Он считал, что единственное средство упрочить свое положение и навсегда укрыться от капризов неблагодарной судьбы — это приобрести богатство, достаточное, чтобы купить доброе отношение даже самых злейших своих врагов.
И вот это богатство, о котором он так давно мечтал, сверкало перед его глазами, как обманчивый мираж; надежда овладеть им заставляла его трепетать и сделалась единственной целью жизни.
Это богатство существовало — громадное, неисчислимое, погребенное в тайнике, неизвестном никому, кроме семьи его покровителя. Однажды дон Хосе Морено в присутствии Горацио допустил ужасную неосторожность, разговорившись со своей дочерью об этих поразительных залежах золота.
Дон Горацио де Бальбоа, бывший тогда управителем в асиенде Вега, чуть не потерял сознание, услышав о таком кладе, которым его хозяева, как казалось, пренебрегали; он тут же дал себе клятву, что любой ценой эта груда золота будет принадлежать ему.
Еще два или три раза отец и дочь обсуждали при нем этот вопрос; но, хотя у них не было никаких сомнений в преданности дона Горацио де Бальбоа, обыкновенная осторожность заставляла их говорить таким образом, что сведения, извлекаемые им из этих разговоров, были ничтожно малы.
Однако и этих неясных намеков было достаточно для Горацио; да, кроме того, события заставляли его торопиться: положение становилось серьезным. Молодой человек не мог больше колебаться, его решение было принято и именно так, как мы уже говорили: однажды он покинул асиенду.
Прошло довольно много времени, пока до его покровителей дошел слух о нем. Дон Хосе Морено был слишком честен, чтобы подозревать в предательстве человека, которого он в течение долгого времени осыпал благодеяниями. Он предположил, что испанское происхождение увлекло Горацио на эту роковую дорогу, и он искренне жалел его.
На самом же деле дон Горацио с неустанной энергией шел к намеченной цели, не брезгуя для этого никакими средствами и действиями. Но все его попытки обнаружить сокровище потерпели крушение именно из-за отсутствия сведений о точном местонахождении клада. А то, что этот клад действительно существовал, не представляло для него никаких сомнений: он слишком хорошо знал дона Хосе Морено.
И вот, испробовав все средства, выбитый со всех позиций, он решил похитить донью Линду.
Эта мысль много раз приходила ему в голову, и всегда он ее с ужасом отгонял. Несмотря на свое моральное падение, он невольно испытывал глубокое уважение к этой прекрасной и невинной девушке, от которой он навеки был отделен непроходимой пропастью. Одна только мысль похитить Линду у ее отца заставляла его содрогаться. Однако наступил тот страшный час, когда жадность впилась ему в сердце так тяжко, что убила в нем все хорошие чувства. Золотой мираж, вечно сверкавший перед его глазами и манивший своими кровавыми отблесками, довел его до такого помрачения ума, что — побежденный в этой последней битве, как и во всех предыдущих, — он заставил свою совесть замолчать.
Тогда-то Горацио и его квадрилья, как стая хищников ринулись на Пасо-дель-Норте.
Но и на этот раз он снова проиграл: энергичное вмешательство Энкарнасиона Ортиса и дона Рамона Очоа вынудило его бежать. В бою он потерял храбрейших из своих солдат.
Новая неудача, вместо того чтобы заставить задуматься и отказаться от своего ужасного замысла, наоборот, вызвала в нем яростное желание возмездия; он решил отомстить своим врагам, выказавшим необычайное благородство и давшим ему возможность бежать и спастись просто чудом.
Первой его заботой было собрать и пополнить почти уничтоженный, разбитый в Пасо-дель-Норте отряд.
Потом с чисто кошачьим терпением, присущим некоторым злодеям, которые набили себе руки в осуществлении темных дел, Горацио стал ожидать случая, который помог бы ему привести свой план в исполнение.
И случай представился — тем легче, что в данное время те, кого он хотел захватить врасплох, считали его бессильным, и у них не было даже мысли, что они могут попасть в ловушку.
Когда в результате ужасной схватки, стоившей жизни брату Линды, она попала в руки Горацио де Бальбоа, в душе его произошел непонятный для него самого переворот.
Глядя на свою жертву, заплаканную, дрожащую от страха перед ним, капитан испытал не то чтобы нежность, — нет: что значило для него трогательное отчаяние несчастного ребенка! — он почувствовал, что его взволновала сверкающая красота Линды. Безотчетное, тайное волнение овладело им. Было ли это только радостью от сознания, что он наконец получил власть над Линдой — ведь она знала место скрытого сокровища, о котором он так жадно и так долго мечтал, — или это было чувство гораздо более нежное, о возможности которого до сих пор он не подозревал и которое заставило его сердце биться так сильно?.. Горацио не мог бы ответить на это.
Когда во время схватки его отряда с квадрильей дона Луиса Морена ему показалось, что молодая девушка может ускользнуть от него, им овладело бурное отчаяние при одной только мысли потерять донью Линду. На какое-то мгновение его оставила даже мысль о сокровищах, составлявших цель его жизни. С полнейшим хладнокровием он решил умереть, но не выпустить из рук своей пленницы. Он не остановился ни перед чем, чтобы ее защитить, и рисковал своей жизнью с полнейшей самоотверженностью. И когда ему удалось отвоевать паланкин, в котором находилась донья Линда, он ощутил невыразимое счастье, убедившись, что ее не смогли вырвать из его рук и она осталась в его власти.
Что было в его сердце? Любовь? Жадность? Никто не мог бы объяснить.
Надо отдать справедливость дону Горацио — он относился к своей пленнице с глубоким уважением и величайшей заботливостью. Для него было законом удовлетворять ее малейшие прихоти и исполнять любые приказания. Он никогда не возмущался тем, что молодая девушка обращается с ним высокомерно и, не скрывая, высказывает ему свое презрение.
На следующий день после появления в испанском лагере индейского вождя, на рассвете, отряд поднялся и отправился в путь.
Вопреки обыкновению, дон Горацио в продолжение всего утра подчеркнуто не приближался к паланкину, в котором находилась задумчивая и равнодушная донья Линда, а ехал далеко впереди своих всадников.
Мы говорим, что донья Линда была равнодушна и рассеянна. На самом же деле ее наполняла смутная надежда тут же, сейчас встретить помощь, о которой говорилось в письме, полученном ею накануне таким необычным образом.
Но ничего не происходило. Наоборот, прерия становилась все более и более пустынной. По мере того как караван подвигался вперед, пейзаж становился все более диким, мрачным и безнадежным.
Песок заменил собою зелень. Голые, чернеющие на фоне неба утесы вырезывались тут и там своими темными силуэтами. Деревья встречались все реже и реже. Лишь несколько чахлых кустов хлопчатника окаймляли берега Рио Хила, по которым в это время проходил отряд. Сильный поток нес в своих илистых желтоватых водах вырванные с корнем деревья, замедлявшие порой течение реки.
Да, это была настоящая пустыня в своем угрюмом и гнетущем величии.
В десять часов утра по приказу начальника отряд остановился у рощи драгоценного дерева, которому краснокожие дали выразительное название: «Хозяин Вод».
Широкие ветви создавали убежище, защищавшее от солнечных лучей, таких палящих, что они стали мучительными для людей и животных.
В несколько минут был разбит лагерь, и донья Линда ушла в приготовленную для нее палатку.
Едва она закончила скудный завтрак, приготовленный ее служанками, как занавеска палатки поднялась и вошел дон Горацио.
Несколько мгновений капитан оставался неподвижным, сняв шляпу и склонившись перед доньей Линдой.
По всей вероятности, он ожидал, что молодая девушка заговорит с ним.
Но донья Линда, не изменяя принятой ею линии поведения, сделала вид, что не заметила присутствия своего похитителя, и продолжала тихо разговаривать со своими служанками, сидевшими на корточках у ее ног.
Капитану пришлось сдержать досаду; он сделал несколько шагов вперед, чтобы обратить на себя внимание молодой девушки.
— Простите, сеньорита… — Он старался, чтобы голос его звучал спокойно. — Я уже несколько минут стою перед вами и жду, что вы удостоите заметить мое присутствие.
— А! — Линда со скучающим видом обернулась к нему и сказала, подавляя зевок: — Это опять вы, сеньор?
— Да, сеньорита, это опять я, — подчеркивая слова, ответил капитан.
Донья Линда пожала чуть-чуть плечами, отвернулась от него и стала опять разговаривать со служанками. Прошли две или три минуты.
— Простите, что я настаиваю, сеньорита, — сказал капитан, — но…
— Как, — презрительно перебила она его, — вы все еще здесь, сеньор?
Лицо капитана сделалось свинцово-серым от этого оскорбления. Он нахмурился, выпрямился и, скрестив руки на груди, сказал хрипло:
— Берегитесь, сеньорита!
— Чего мне беречься? — сказала она, пристально глядя на него.
Капитан отступил на два шага; теперь его лицо залила краска.
— Сеньорита… — смущенно пробормотал он, склонив голову.
— А! Вы осмеливаетесь мне угрожать, Горацио де Бальбоа, жалкий приемыш, слуга моего отца! Клянусь святой Марией, это слишком смело! Неужели рабы теперь сделались хозяевами? Вы говорите, чтобы я остерегалась? Да, я вас понимаю. Вам ничего не стоит добавить еще одно преступление к тем, которые вы совершили! Вы хотите, конечно, убить меня, как вы убили моего брата, не так ли? Ну что ж, убейте! Ведь я слабая, беззащитная девушка — и только! Делайте и эту последнюю низость!
— Сеньорита! Эти оскорбления…
— …заслужены вами! Ах, молчите, сеньор! — воскликнула она с еще большей силой. — Мы должны объясниться раз навсегда! Вы думаете, что, захватив меня в ужасную западню, вы сможете распоряжаться моей судьбой по своему усмотрению? Вы сошли с ума, сеньор! Неужели вы думаете, что моя семья, мои родные покинули меня? Они идут за вами следом, они преследуют вас!.. Быть может, в этот момент, когда я говорю, всего несколько лье отделяют их от меня! Это вы… вы должны дрожать, потому что возмездие близко, и оно будет ужасно!
— Возможно, сеньорита, — ответил он с исказившимся от гнева лицом, — но прежде чем эти родные, эти друзья, которых вы ждете, дойдут до вас…
— Вы ничего не сделаете, сеньор, потому что ваша алчность сильнее вашей низости и жестокости! Да и что мне смерть, которой вы мне грозите? Я не боюсь смерти! И даже если предположить, — хотя этого не может быть, потому что бог не оставит меня в моей беде, — но повторяю, если предположить, что моим друзьям не удастся спасти меня, я вырвусь от вас! Я сама предам себя смерти, которой вы напрасно пытаетесь меня пугать! Наоборот, она для меня последняя и лучшая надежда…
— О! — с иронией ответил он. — Я постараюсь помешать вам умереть.
— Попытайтесь, сеньор! Я понимаю, что — по крайней мере, сейчас — вы хотите сохранить мою жизнь, потому что вы надеетесь узнать от меня — угрозами или другим способом — тайну этого сокровища! О, вы на него покушаетесь давно! Я говорю вам прямо: я владею этой тайной, но вы никогда ее не узнаете!
— Возможно, что от вас, сеньорита, я не узнаю, — горько улыбаясь, ответил он, — но есть один человек, который обещал мне если не открыть тайну, то, во всяком случае, проводить к лагуне дель Лагарто.
— А-а! — слегка бледнея, ответила она. — А что вы будете делать, когда достигнете лагуны?
— Я буду искать запрятанное сокровище.
— Но вы не найдете его, сеньор! А впрочем, попытайтесь, мне это безразлично.
— Я доверяю этому человеку, сеньорита. Я знаю, что он выполнит данное мне обещание.
— Тем лучше для вас, сеньор. Но если это так, зачем же вы утомляете меня своим присутствием и продолжаете этот затянувшийся и бессмысленный разговор?
— А вы не хотите знать, сеньорита, кто этот человек? — саркастически возразил он.
— Повторяю вам, сеньор, меня это не интересует. Этот человек безусловно предатель или подлец. Не сомневаюсь, что вам легко было сговориться с ним.
— Этот человек — индейский вождь, известный столько же своей храбростью, сколько и своей мудростью. Он согласился быть моим проводником, потому что я обещал ему великолепную награду.
— Я не знаю никакого индейского вождя, сеньор.
— Если я скажу вам имя этого…
— Предпочитаю не знать.
— Его зовут Мос-хо-ке, — сказал он, устремив проницательный взгляд на молодую девушку.
Невероятным напряжением воли донье Линде удалось скрыть волнение, вызванное этим неожиданным разоблачением.
— А! Мос-хо-ке… — сказала она, героически сохраняя внешнее безразличие. — Мне кажется, я слышала уже это имя.
— Да-да, сеньорита, и даже очень часто.
— Возможно! Что же дальше? — холодно спросила она.
— А знаете ли вы, какую награду я обещал ему?
— Великолепную награду, — иронически повторила Линда слова капитана.
— Да, сеньорита, согласитесь сами… Я поклялся ему отдать вас…
— Вы?..
— Я!
Молодая девушка приблизилась к капитану и, надменным жестом руки указав ему на дверь, сказала глухо:
— Уходите!
— Я ухожу, но помните, что у вас осталось только одно средство избежать ужасной судьбы, которая вам угрожает, сеньорита! Откройте мне тайну, которую вы упрямо…
— Уходите! — властно повторила она. Невольно подчиняясь тону молодой девушки, капитан
отступил и ушел из палатки, не прибавив больше ни слова. Донья Линда, наклонившись, жадно прислушивалась к шуму удалявшихся шагов капитана; когда наступила полная тишина, она опустилась на колени, сложила руки, подняв к небу полные слез глаза.
— Да будет благословен бог, — горячо воскликнула она, — пути его неисповедимы! Этот человек думал причинить мне смертельное горе, а на самом деле принес мне счастливую весть! Я скоро освобожусь! Я могу надеяться на это! О, теперь я буду сильна и мужественна! Я готова перенести любые страдания…
И, полная неизъяснимой веры, молодая девушка улыбнулась сквозь слезы.
Нельзя сказать, что этот человек был злее, чем кто-либо другой в подобных обстоятельствах; наоборот, он вел себя, может быть, даже лучше других; нередко он доказывал свое усердие и даже преданность приютившей его семье. Но у него наряду с этими хорошими качествами, скрытыми подобно жемчужинам в непостижимых глубинах его сердца, были и три порока, из которых самого меньшего было бы достаточно, чтобы погубить обладателя его, как бы умен и закален тот ни был.
Горацио де Бальбоа был тщеславен, жаден и завистлив.
Дон Хосе Морено сделал большую ошибку, поставив его выше, чем Горацио мог рассчитывать, и открыв перед ним горизонт, совершенно ослепивший и сбивший его с толку.
В душе Горацио родилась зависть, безумное стремление достигнуть невозможного. Вместо того чтобы смотреть на стоящих ниже его и чувствовать себя счастливым, сравнивая свое неожиданное возвышение с их положением, он мучился вопросом, почему он не стоит наравне с теми, кого только случайность, по его мнению, вознесла так высоко. Разве, по существу, он не был таким же, как и они? Много таких размышлений, неверных и сумасбродных, приходило ему в голову.
Восстание в Мексике укрепило его надежды завоевать себе то место в жизни, которого он добивался. Но, вместо того чтобы стать на сторону слабых и угнетенных, как не преминул бы сделать человек с благородной душой, Горацио присоединился к угнетателям; у них он надеялся найти нужную поддержку, чтобы силой взобраться на те скользкие ступени, которые привели бы его к исполнению мечты.
Почти независимое положение в асиенде давало ему возможность встречаться и сговариваться со всевозможными авантюристами с целью объединить их. Вскоре он исчез из асиенды и стал во главе разбойничьей шайки. Собственной властью он дал себе чин капитана, поднял испанское знамя и начал воевать, то есть воровать, грабить и уничтожать друзей и врагов под предлогом преданности испанским интересам.
Правда, испанцы не больше, чем мексиканцы, были склонны отвечать за поступки подобного союзника, деятельность которого скорей уменьшала их популярность, чем привлекала к ним сторонников. Разгадав его сомнительный патриотизм, разрушавший их влияние в стране, они пытались несколько раз уничтожить его отряд и отделаться от него самого.
Но эти попытки ни в какой мере не затрагивали дона Горацио де Бальбоа; его великолепно организованный отряд, состоявший из пятисот отъявленных бандитов, мог бы свободно противостоять и более значительным силам, чем те, которые посылались против него.
Дон Горацио стремился избежать конфликта, могущего скомпрометировать его репутацию сторонника испанцев; поэтому, как только он узнавал, что испанский отряд, посланный против него, должен был его настигнуть, он тотчас же отступал; и поскольку он прекрасно знал страну, ему это легко удавалось.
Однако капитан не скрывал от себя, что его положение чрезвычайно ненадежно, что любая случайность может свергнуть его с пьедестала, на котором он очутился благодаря политической обстановке.
Он считал, что единственное средство упрочить свое положение и навсегда укрыться от капризов неблагодарной судьбы — это приобрести богатство, достаточное, чтобы купить доброе отношение даже самых злейших своих врагов.
И вот это богатство, о котором он так давно мечтал, сверкало перед его глазами, как обманчивый мираж; надежда овладеть им заставляла его трепетать и сделалась единственной целью жизни.
Это богатство существовало — громадное, неисчислимое, погребенное в тайнике, неизвестном никому, кроме семьи его покровителя. Однажды дон Хосе Морено в присутствии Горацио допустил ужасную неосторожность, разговорившись со своей дочерью об этих поразительных залежах золота.
Дон Горацио де Бальбоа, бывший тогда управителем в асиенде Вега, чуть не потерял сознание, услышав о таком кладе, которым его хозяева, как казалось, пренебрегали; он тут же дал себе клятву, что любой ценой эта груда золота будет принадлежать ему.
Еще два или три раза отец и дочь обсуждали при нем этот вопрос; но, хотя у них не было никаких сомнений в преданности дона Горацио де Бальбоа, обыкновенная осторожность заставляла их говорить таким образом, что сведения, извлекаемые им из этих разговоров, были ничтожно малы.
Однако и этих неясных намеков было достаточно для Горацио; да, кроме того, события заставляли его торопиться: положение становилось серьезным. Молодой человек не мог больше колебаться, его решение было принято и именно так, как мы уже говорили: однажды он покинул асиенду.
Прошло довольно много времени, пока до его покровителей дошел слух о нем. Дон Хосе Морено был слишком честен, чтобы подозревать в предательстве человека, которого он в течение долгого времени осыпал благодеяниями. Он предположил, что испанское происхождение увлекло Горацио на эту роковую дорогу, и он искренне жалел его.
На самом же деле дон Горацио с неустанной энергией шел к намеченной цели, не брезгуя для этого никакими средствами и действиями. Но все его попытки обнаружить сокровище потерпели крушение именно из-за отсутствия сведений о точном местонахождении клада. А то, что этот клад действительно существовал, не представляло для него никаких сомнений: он слишком хорошо знал дона Хосе Морено.
И вот, испробовав все средства, выбитый со всех позиций, он решил похитить донью Линду.
Эта мысль много раз приходила ему в голову, и всегда он ее с ужасом отгонял. Несмотря на свое моральное падение, он невольно испытывал глубокое уважение к этой прекрасной и невинной девушке, от которой он навеки был отделен непроходимой пропастью. Одна только мысль похитить Линду у ее отца заставляла его содрогаться. Однако наступил тот страшный час, когда жадность впилась ему в сердце так тяжко, что убила в нем все хорошие чувства. Золотой мираж, вечно сверкавший перед его глазами и манивший своими кровавыми отблесками, довел его до такого помрачения ума, что — побежденный в этой последней битве, как и во всех предыдущих, — он заставил свою совесть замолчать.
Тогда-то Горацио и его квадрилья, как стая хищников ринулись на Пасо-дель-Норте.
Но и на этот раз он снова проиграл: энергичное вмешательство Энкарнасиона Ортиса и дона Рамона Очоа вынудило его бежать. В бою он потерял храбрейших из своих солдат.
Новая неудача, вместо того чтобы заставить задуматься и отказаться от своего ужасного замысла, наоборот, вызвала в нем яростное желание возмездия; он решил отомстить своим врагам, выказавшим необычайное благородство и давшим ему возможность бежать и спастись просто чудом.
Первой его заботой было собрать и пополнить почти уничтоженный, разбитый в Пасо-дель-Норте отряд.
Потом с чисто кошачьим терпением, присущим некоторым злодеям, которые набили себе руки в осуществлении темных дел, Горацио стал ожидать случая, который помог бы ему привести свой план в исполнение.
И случай представился — тем легче, что в данное время те, кого он хотел захватить врасплох, считали его бессильным, и у них не было даже мысли, что они могут попасть в ловушку.
Когда в результате ужасной схватки, стоившей жизни брату Линды, она попала в руки Горацио де Бальбоа, в душе его произошел непонятный для него самого переворот.
Глядя на свою жертву, заплаканную, дрожащую от страха перед ним, капитан испытал не то чтобы нежность, — нет: что значило для него трогательное отчаяние несчастного ребенка! — он почувствовал, что его взволновала сверкающая красота Линды. Безотчетное, тайное волнение овладело им. Было ли это только радостью от сознания, что он наконец получил власть над Линдой — ведь она знала место скрытого сокровища, о котором он так жадно и так долго мечтал, — или это было чувство гораздо более нежное, о возможности которого до сих пор он не подозревал и которое заставило его сердце биться так сильно?.. Горацио не мог бы ответить на это.
Когда во время схватки его отряда с квадрильей дона Луиса Морена ему показалось, что молодая девушка может ускользнуть от него, им овладело бурное отчаяние при одной только мысли потерять донью Линду. На какое-то мгновение его оставила даже мысль о сокровищах, составлявших цель его жизни. С полнейшим хладнокровием он решил умереть, но не выпустить из рук своей пленницы. Он не остановился ни перед чем, чтобы ее защитить, и рисковал своей жизнью с полнейшей самоотверженностью. И когда ему удалось отвоевать паланкин, в котором находилась донья Линда, он ощутил невыразимое счастье, убедившись, что ее не смогли вырвать из его рук и она осталась в его власти.
Что было в его сердце? Любовь? Жадность? Никто не мог бы объяснить.
Надо отдать справедливость дону Горацио — он относился к своей пленнице с глубоким уважением и величайшей заботливостью. Для него было законом удовлетворять ее малейшие прихоти и исполнять любые приказания. Он никогда не возмущался тем, что молодая девушка обращается с ним высокомерно и, не скрывая, высказывает ему свое презрение.
На следующий день после появления в испанском лагере индейского вождя, на рассвете, отряд поднялся и отправился в путь.
Вопреки обыкновению, дон Горацио в продолжение всего утра подчеркнуто не приближался к паланкину, в котором находилась задумчивая и равнодушная донья Линда, а ехал далеко впереди своих всадников.
Мы говорим, что донья Линда была равнодушна и рассеянна. На самом же деле ее наполняла смутная надежда тут же, сейчас встретить помощь, о которой говорилось в письме, полученном ею накануне таким необычным образом.
Но ничего не происходило. Наоборот, прерия становилась все более и более пустынной. По мере того как караван подвигался вперед, пейзаж становился все более диким, мрачным и безнадежным.
Песок заменил собою зелень. Голые, чернеющие на фоне неба утесы вырезывались тут и там своими темными силуэтами. Деревья встречались все реже и реже. Лишь несколько чахлых кустов хлопчатника окаймляли берега Рио Хила, по которым в это время проходил отряд. Сильный поток нес в своих илистых желтоватых водах вырванные с корнем деревья, замедлявшие порой течение реки.
Да, это была настоящая пустыня в своем угрюмом и гнетущем величии.
В десять часов утра по приказу начальника отряд остановился у рощи драгоценного дерева, которому краснокожие дали выразительное название: «Хозяин Вод».
Широкие ветви создавали убежище, защищавшее от солнечных лучей, таких палящих, что они стали мучительными для людей и животных.
В несколько минут был разбит лагерь, и донья Линда ушла в приготовленную для нее палатку.
Едва она закончила скудный завтрак, приготовленный ее служанками, как занавеска палатки поднялась и вошел дон Горацио.
Несколько мгновений капитан оставался неподвижным, сняв шляпу и склонившись перед доньей Линдой.
По всей вероятности, он ожидал, что молодая девушка заговорит с ним.
Но донья Линда, не изменяя принятой ею линии поведения, сделала вид, что не заметила присутствия своего похитителя, и продолжала тихо разговаривать со своими служанками, сидевшими на корточках у ее ног.
Капитану пришлось сдержать досаду; он сделал несколько шагов вперед, чтобы обратить на себя внимание молодой девушки.
— Простите, сеньорита… — Он старался, чтобы голос его звучал спокойно. — Я уже несколько минут стою перед вами и жду, что вы удостоите заметить мое присутствие.
— А! — Линда со скучающим видом обернулась к нему и сказала, подавляя зевок: — Это опять вы, сеньор?
— Да, сеньорита, это опять я, — подчеркивая слова, ответил капитан.
Донья Линда пожала чуть-чуть плечами, отвернулась от него и стала опять разговаривать со служанками. Прошли две или три минуты.
— Простите, что я настаиваю, сеньорита, — сказал капитан, — но…
— Как, — презрительно перебила она его, — вы все еще здесь, сеньор?
Лицо капитана сделалось свинцово-серым от этого оскорбления. Он нахмурился, выпрямился и, скрестив руки на груди, сказал хрипло:
— Берегитесь, сеньорита!
— Чего мне беречься? — сказала она, пристально глядя на него.
Капитан отступил на два шага; теперь его лицо залила краска.
— Сеньорита… — смущенно пробормотал он, склонив голову.
— А! Вы осмеливаетесь мне угрожать, Горацио де Бальбоа, жалкий приемыш, слуга моего отца! Клянусь святой Марией, это слишком смело! Неужели рабы теперь сделались хозяевами? Вы говорите, чтобы я остерегалась? Да, я вас понимаю. Вам ничего не стоит добавить еще одно преступление к тем, которые вы совершили! Вы хотите, конечно, убить меня, как вы убили моего брата, не так ли? Ну что ж, убейте! Ведь я слабая, беззащитная девушка — и только! Делайте и эту последнюю низость!
— Сеньорита! Эти оскорбления…
— …заслужены вами! Ах, молчите, сеньор! — воскликнула она с еще большей силой. — Мы должны объясниться раз навсегда! Вы думаете, что, захватив меня в ужасную западню, вы сможете распоряжаться моей судьбой по своему усмотрению? Вы сошли с ума, сеньор! Неужели вы думаете, что моя семья, мои родные покинули меня? Они идут за вами следом, они преследуют вас!.. Быть может, в этот момент, когда я говорю, всего несколько лье отделяют их от меня! Это вы… вы должны дрожать, потому что возмездие близко, и оно будет ужасно!
— Возможно, сеньорита, — ответил он с исказившимся от гнева лицом, — но прежде чем эти родные, эти друзья, которых вы ждете, дойдут до вас…
— Вы ничего не сделаете, сеньор, потому что ваша алчность сильнее вашей низости и жестокости! Да и что мне смерть, которой вы мне грозите? Я не боюсь смерти! И даже если предположить, — хотя этого не может быть, потому что бог не оставит меня в моей беде, — но повторяю, если предположить, что моим друзьям не удастся спасти меня, я вырвусь от вас! Я сама предам себя смерти, которой вы напрасно пытаетесь меня пугать! Наоборот, она для меня последняя и лучшая надежда…
— О! — с иронией ответил он. — Я постараюсь помешать вам умереть.
— Попытайтесь, сеньор! Я понимаю, что — по крайней мере, сейчас — вы хотите сохранить мою жизнь, потому что вы надеетесь узнать от меня — угрозами или другим способом — тайну этого сокровища! О, вы на него покушаетесь давно! Я говорю вам прямо: я владею этой тайной, но вы никогда ее не узнаете!
— Возможно, что от вас, сеньорита, я не узнаю, — горько улыбаясь, ответил он, — но есть один человек, который обещал мне если не открыть тайну, то, во всяком случае, проводить к лагуне дель Лагарто.
— А-а! — слегка бледнея, ответила она. — А что вы будете делать, когда достигнете лагуны?
— Я буду искать запрятанное сокровище.
— Но вы не найдете его, сеньор! А впрочем, попытайтесь, мне это безразлично.
— Я доверяю этому человеку, сеньорита. Я знаю, что он выполнит данное мне обещание.
— Тем лучше для вас, сеньор. Но если это так, зачем же вы утомляете меня своим присутствием и продолжаете этот затянувшийся и бессмысленный разговор?
— А вы не хотите знать, сеньорита, кто этот человек? — саркастически возразил он.
— Повторяю вам, сеньор, меня это не интересует. Этот человек безусловно предатель или подлец. Не сомневаюсь, что вам легко было сговориться с ним.
— Этот человек — индейский вождь, известный столько же своей храбростью, сколько и своей мудростью. Он согласился быть моим проводником, потому что я обещал ему великолепную награду.
— Я не знаю никакого индейского вождя, сеньор.
— Если я скажу вам имя этого…
— Предпочитаю не знать.
— Его зовут Мос-хо-ке, — сказал он, устремив проницательный взгляд на молодую девушку.
Невероятным напряжением воли донье Линде удалось скрыть волнение, вызванное этим неожиданным разоблачением.
— А! Мос-хо-ке… — сказала она, героически сохраняя внешнее безразличие. — Мне кажется, я слышала уже это имя.
— Да-да, сеньорита, и даже очень часто.
— Возможно! Что же дальше? — холодно спросила она.
— А знаете ли вы, какую награду я обещал ему?
— Великолепную награду, — иронически повторила Линда слова капитана.
— Да, сеньорита, согласитесь сами… Я поклялся ему отдать вас…
— Вы?..
— Я!
Молодая девушка приблизилась к капитану и, надменным жестом руки указав ему на дверь, сказала глухо:
— Уходите!
— Я ухожу, но помните, что у вас осталось только одно средство избежать ужасной судьбы, которая вам угрожает, сеньорита! Откройте мне тайну, которую вы упрямо…
— Уходите! — властно повторила она. Невольно подчиняясь тону молодой девушки, капитан
отступил и ушел из палатки, не прибавив больше ни слова. Донья Линда, наклонившись, жадно прислушивалась к шуму удалявшихся шагов капитана; когда наступила полная тишина, она опустилась на колени, сложила руки, подняв к небу полные слез глаза.
— Да будет благословен бог, — горячо воскликнула она, — пути его неисповедимы! Этот человек думал причинить мне смертельное горе, а на самом деле принес мне счастливую весть! Я скоро освобожусь! Я могу надеяться на это! О, теперь я буду сильна и мужественна! Я готова перенести любые страдания…
И, полная неизъяснимой веры, молодая девушка улыбнулась сквозь слезы.
XV. ПЕРЕХОД В ПРЕРИИ
У европейских туристов и путешественников прочно установился обычай покидать ежегодно месяца на три, на четыре свой дом для того, чтобы разъезжать по свету. Цель — забыть деловую суету и хотя бы временно подышать свежим воздухом, предметом столь редким в прекрасных, но очень экономно построенных городах нашей старой, отсталой Европы.
Туристы берут с собой в дорогу несколько тысяч франков, запасаются целой кучей рекомендательных писем ко всем выдающимся людям страны, которую они собираются посетить, покупают себе дорожные сумки для платья, пледы, для того чтобы держать ноги в тепле, и наконец усаживаются в скорый поезд любого направления. И вот, расположившись уютно в уголке купе, они уже мчатся на всех парах, разговаривая, дремля или читая, но, так или иначе, поглощая пространство с бешеной скоростью.
Они пересекают долины, потоки, реки, горы, города и селения, не видя их и даже не думая о них. Они останавливаются только в тех городах, слава которых прочно установлена с давних пор. Там они живут в лучших отелях и прогуливаются по улицам с сигарой в руке, без всякого стеснения зевая на глазах у туземных жителей. После более или менее длительного времени, истраченного для такого интересного путешествия за границей, они возвращаются, обыкновенно очень утомленные, в лоно своей семьи. И долгие, долгие годы живут воспоминаниями, рассказывая близким свои впечатления о поездке. При этом привирают с легкостью, делающей большую честь их изобретательности.
Так в девяносто девяти случаях из ста происходит дело в Европе.
Каждый слушатель превосходно знает, как нужно относиться к разукрашенным приключениями рассказам этих так называемых путешественников. Но поскольку все в таких случаях мастера прихвастнуть, вымыслы проходят благополучно, не встречая недоверия.
Кто решится бросить в рассказчика первый камень!
В Америке дело обстоит не так. Там путешествие — даже если говорить о путешествии для туземных жителей, людей суровых и сильных, — всегда составляет вопрос очень важный и требующий большого обсуждения. Речь идет, разумеется, о путешествиях в глубь страны, то есть, на еще не обследованные земли и на земли у индейской границы.
Здесь нет, как в Европе, железных дорог, пароходов, даже простого экипажа для удобства туристов.
Нужно ехать верхом, чаще всего в одиночестве, на свой страх и риск; пересекать местности, где нет дорог и даже тропинок; с наступлением вечера останавливаться в первом попавшемся месте, спать на земле; подвергать себя холоду, ветру, дождю, граду или снегу и оставаться чаще всего без ужина; бодрствовать, хотя вы окоченели и ноги у вас отнялись от неудобного положения, в страхе быть захваченным врасплох либо дикими зверями, либо независимыми индейцами, либо вообще бандитами всех рас и всех цветов кожи, опустошающими своими разбойничьими набегами эти благословенные земли, — бандитами, в тысячу раз более жестокими, чем все дикие животные и индейцы, вместе взятые.
Вам посчастливится, если вы не утонете в потоке, если вас не поглотит лавина снега, если вас не застанет в пути ураган или, что хуже всего, если вы не заблудитесь в девственном лесу!
Проделывать такой путь, далеко не устланный розами, — как можно судить по нашему короткому описанию, — часто приходится в продолжение несколько месяцев.
Как не похожи эти странствия на путешествия наших доблестных туристов!
Нам приходилось видеть людей необычайной силы, отваги и беспечности, людей, испытанных в опасности, — и тем не менее поседевших после трехмесячного путешествия в глубь пустыни.
Что бы ни говорили некоторые романисты, нелегкое дело — сражаться в одиночку, бороться один на один с почти непреодолимыми препятствиями дикой природы, как будто прячущей свои тайны и запрещающей дерзким авантюристам проникать на ее девственную почву. Поэтому в необъятных прериях и в высоких саваннах даже самый неопытный взор может легко заметить путь, проходимый караванами. Это — длинная белая линия зловещего вида, образовавшаяся из неосязаемой на ощупь пыли миллионов развеянных скелетов людей и животных. Эта линия, подобная змее в высоких травах саванны, так глубоко врезана в землю, что ничто не может ее стереть.
Туристы берут с собой в дорогу несколько тысяч франков, запасаются целой кучей рекомендательных писем ко всем выдающимся людям страны, которую они собираются посетить, покупают себе дорожные сумки для платья, пледы, для того чтобы держать ноги в тепле, и наконец усаживаются в скорый поезд любого направления. И вот, расположившись уютно в уголке купе, они уже мчатся на всех парах, разговаривая, дремля или читая, но, так или иначе, поглощая пространство с бешеной скоростью.
Они пересекают долины, потоки, реки, горы, города и селения, не видя их и даже не думая о них. Они останавливаются только в тех городах, слава которых прочно установлена с давних пор. Там они живут в лучших отелях и прогуливаются по улицам с сигарой в руке, без всякого стеснения зевая на глазах у туземных жителей. После более или менее длительного времени, истраченного для такого интересного путешествия за границей, они возвращаются, обыкновенно очень утомленные, в лоно своей семьи. И долгие, долгие годы живут воспоминаниями, рассказывая близким свои впечатления о поездке. При этом привирают с легкостью, делающей большую честь их изобретательности.
Так в девяносто девяти случаях из ста происходит дело в Европе.
Каждый слушатель превосходно знает, как нужно относиться к разукрашенным приключениями рассказам этих так называемых путешественников. Но поскольку все в таких случаях мастера прихвастнуть, вымыслы проходят благополучно, не встречая недоверия.
Кто решится бросить в рассказчика первый камень!
В Америке дело обстоит не так. Там путешествие — даже если говорить о путешествии для туземных жителей, людей суровых и сильных, — всегда составляет вопрос очень важный и требующий большого обсуждения. Речь идет, разумеется, о путешествиях в глубь страны, то есть, на еще не обследованные земли и на земли у индейской границы.
Здесь нет, как в Европе, железных дорог, пароходов, даже простого экипажа для удобства туристов.
Нужно ехать верхом, чаще всего в одиночестве, на свой страх и риск; пересекать местности, где нет дорог и даже тропинок; с наступлением вечера останавливаться в первом попавшемся месте, спать на земле; подвергать себя холоду, ветру, дождю, граду или снегу и оставаться чаще всего без ужина; бодрствовать, хотя вы окоченели и ноги у вас отнялись от неудобного положения, в страхе быть захваченным врасплох либо дикими зверями, либо независимыми индейцами, либо вообще бандитами всех рас и всех цветов кожи, опустошающими своими разбойничьими набегами эти благословенные земли, — бандитами, в тысячу раз более жестокими, чем все дикие животные и индейцы, вместе взятые.
Вам посчастливится, если вы не утонете в потоке, если вас не поглотит лавина снега, если вас не застанет в пути ураган или, что хуже всего, если вы не заблудитесь в девственном лесу!
Проделывать такой путь, далеко не устланный розами, — как можно судить по нашему короткому описанию, — часто приходится в продолжение несколько месяцев.
Как не похожи эти странствия на путешествия наших доблестных туристов!
Нам приходилось видеть людей необычайной силы, отваги и беспечности, людей, испытанных в опасности, — и тем не менее поседевших после трехмесячного путешествия в глубь пустыни.
Что бы ни говорили некоторые романисты, нелегкое дело — сражаться в одиночку, бороться один на один с почти непреодолимыми препятствиями дикой природы, как будто прячущей свои тайны и запрещающей дерзким авантюристам проникать на ее девственную почву. Поэтому в необъятных прериях и в высоких саваннах даже самый неопытный взор может легко заметить путь, проходимый караванами. Это — длинная белая линия зловещего вида, образовавшаяся из неосязаемой на ощупь пыли миллионов развеянных скелетов людей и животных. Эта линия, подобная змее в высоких травах саванны, так глубоко врезана в землю, что ничто не может ее стереть.