Поручик, вонзив шпоры в бока лошади, заставил ее подняться на дыбы и занял место во главе отряда.
Несмотря на значительное численное превосходство, не знакомцы, не колеблясь, напали на федералистов с саблями наголо и с пистолетами в руках. Дон Торрибио храбро повел свой отряд на противника. Постреляв из пистолетов, противники перешли к рукопашной схватке, обе стороны проявляли чудеса храбрости и волю к победе, однако незнакомцы, по всей вероятности, в конце концов были бы побеждены. И тут капрал Луко, до той поры стоявший поодаль с пятью товарищами, так же наблюдавшими за битвой, как и он, пустил свою лошадь вперед и, вместо того чтобы присоединиться к федералистам, стал на сторону дона Леонсио. Это окончательно взбесило поручика, тем более что мас-горкеры, не зная, чему приписать странное поведение капрала, и почуяв измену, начали терять мужество и ослабили сопротивление нападающим, которые, в свою очередь, удвоили на них свой нажим.
Погонщики мулов и быков, несколько оправившиеся от оцепенения и страха, поняли, что им представляется случай отомстить за издевательства, учиненные солдатами Розаса, вооружившись, чем попало, очертя голову бросились на своих мучителей.
Дон Торрибио, при всей своей жестокости, был слишком опытный солдат, чтобы заблуждаться на счет реального положения вещей. Он понимал, что победы ему не одержать.
Ему оставалось только одно — попытаться во что бы то ни стало пробиться. Он собрал вокруг надежных солдат, на которых мог положиться, всего-навсего человек пятнадцать, и приготовился идти напролом.
Но в эту минуту раздался боевой клич, и человек сорок всадников на отличных лошадях, хорошо вооруженные, мелькнули в полосе света, исходящего от постоялого двора, и мгновенно взяли в кольцо поле брани.
Всадники, подоспевшие так кстати для шестерки и так не кстати для федералистов, были дон Гусман Рибейра и его пеоны.
Выехав уже несколько часов назад из Буэнос-Айреса, они уже давно прибыли бы сюда по пути в ту асиенду, где дон Гусман рассчитывал найти своего брата, но дон Бернардо Педроза сумел неизвестно каким образом разорвать связывавшие его узлы, соскользнул с лошади, к которой был привязан, бросился в высокую траву и затерялся в ней, прежде чем было обнаружено его исчезновение.
Дон Гусман потерял много времени на поиски беглеца, но не нашел его следов и отказался от преследования, когда окончательно убедился в его бесполезности. Созвав пеонов, которые были посланы в разные стороны, он продолжил путь в асиенду, крайне обеспокоенный своей оплошностью, потому что он слишком хорошо знал дона Бернардо, чтобы не сомневаться, что тот постарается отомстить за нанесенное ему оскорбление.
Когда до постоялого двора оставалось полмили, навстречу дону Гусману попались люди, которым удалось бежать от жестокой расправы поручика и его солдат, от них он узнал, что там происходит, не подозревая еще, какую важную роль будет суждено сыграть в его жизни это известие, побуждаемый исключительно природным великодушием и желанием насколько возможно помочь людям, подвергавшимся опасности в этой схватке, дон Гусман пришпорил лошадь и поспешил на помощь к несчастным, сражавшимся с жестокими мас-горкерами. Его неожиданное появление решило исход битвы.
Осознав, что побег невозможен, поручик отступал шаг за шагом, сражаясь как лев, пока все его солдаты не оказались на территории постоялого двора.
Дон Торрибио-Убийца не собирался просить пощады, он сам не щадил никого. Оказавшись в критической ситуации, он не пал духом, наоборот, его мужество удесятерилось. Понимая, что настал его смертный час и ничто уже не может его спасти, он решил бороться до последнего вздоха и отдать свою жизнь как можно дороже.
Мас-горкеры, по примеру своего начальника, черпали мужество в самой безысходности своего положения, оказавшись на постоялом дворе, сразу стали укрепляться там, чтобы как можно дольше вести борьбу и пасть не иначе, как смертью храбрых.
Окна и двери были тщательно забаррикадированы, и разбойники, все еще не протрезвевшие после ночной попойки, стали ждать нападения противника.
Однако, вопреки их ожиданию, прошло довольно много времени, а противник словно забыл о них. Не находя этому никакого разумного объяснения и не зная, что происходило на улице, они не на шутку встревожились, и даже самые храбрые не находили себе места от разных предположений.
Человек так устроен, что, находясь в безвыходном положении и будучи обречен на гибель, даже если он ввязывается в жестокую борьбу за жизнь, а борьба эта почему-то откладывается, воля его начинает слабеть, его охватывает страх перед лицом смерти, а главное, перед муками, которые ей могут предшествовать, и в конце концов мужество покидает его окончательно.
Мас-горкеры напрасно пытались утопить свой страх и отчаяние в водке. Зловещая тишина вокруг, непроглядная темень ночи и невольное бездействие — все способствовало нарастающему в них страху. И один только поручик сохранял самообладание и терпеливо ждал последнего боя.
Что же произошло? Дон Гусман де-Рибейра, прежде чем покончить с солдатами, попытался выяснить, кому он оказал столь важную услугу своим неожиданным появлением. Его любопытство вскоре было удовлетворено — брат его дон Леонсио бросился обнимать его.
Разлученные давно, братья были необычайно рады встрече и конечно же забыли обо всем остальном на свете.
После изъявления восторгов дон Гусман взял брата под руку и отвел в сторону.
— Ну что? — спросил он с напускной веселостью.
— Она здесь, — ответил дон Леонсио, подавив вздох.
— Она согласилась приехать?
— Она сама этого захотела.
— Странно…
— Почему же? Донна Антония одна из тех редкостных натур, которые не отступают ни перед какими трудностями, когда на карты поставлена честь.
— Это верно. Ну что ж, лучше пусть так.
— Разве вы забыли, брат, что произошло ровно год тому назад между вами и мной, когда в минуту безумия я признался вам в моей сумасбродной любви к донне Антонии де Солис?
— Не стану возвращаться к этому, брат Теперь мы вместе, слава Богу, и надеюсь, ничто не разлучит нас более
— Не надейтесь, брат, — грустно ответил дон Леонсио.
— Что вы этим хотите сказать, брат? Моя жена…
— Ваша жена не переставала оставаться достойной вас. Сейчас вы увидите ее. Дон Гусман колебался.
— Нет, — ответил он наконец, — не сейчас. Покончим сначала с этими негодяями, потом я буду думать только о моем счастье.
— Хорошо! — охотно согласился дон Леонсио. В эту минуту появились две особы: дон Диего де Солис и донна Антония, его сестра и супруга дона Гусмана.
При виде жены, которую он был вынужден удалить из Буэнос-Айреса, чтобы избавить от преследований дона Бернардо Педрозы, дон Гусман не мог удержаться от счастья прижать ее к своему сердцу. Молодая женщина вскрикнула от радости.
Дон Леонсио через несколько минут после признания, сделанного тогда на рассвете брату, как будто постепенно избавился от любовных чар и за четыре месяца до того дня, когда происходят описываемые нами события, женился на второй сестре дона Диего де Солиса. Когда дону Гусману пришлось на время расстаться со своей женой, он, не колеблясь, поручил ее брату, будучи уверенным, что его любовь к донне Антонии сменилась сердечной и преданной дружбой.
— Почему ты вернулась? — спросил дон Гусман, осыпая жену поцелуями.
— Надо было, — ответила она тихо, боязливо косясь в сторону Леонсио, — так мне советовала сестра.
— Ты поступила весьма неблагоразумно, милый ангел.
— О! С тобою я не боюсь ничего. Не хочешь ли поцеловать твоего сына?
— Ты и его тоже привезла?
— Я не хочу более расставаться с тобой, что бы ни случилось. Твой брат любит меня больше прежнего, — добавила она, наклонившись к уху мужа. — Его жена заметила это и вместе с доном Диего посоветовала мне вернуться. Мое положение становилось невыносимым.
В глазах дона Гусмана засверкали молнии.
— Они правильно поступили, — сказал он. — Только тихо. Брат наблюдает за нами.
Действительно, дон Леонсио догадался, что речь идет о нем, и выказывал явные признаки беспокойства. Наконец, не выдержав, он подошел к брату и резко спросил:
— Что будем делать?
— Что вам угодно? — дону Гусману был неприятен даже голос Леонсио после того, что только что сказала ему жена.
От дона Леонсио не укрылась неприязненная нотка в ответе брата, но он не показал вида.
— Это вы должны решить, ведь вы нас спасли.
— Я к вашим услугам, брат. Дон Диего, — обратился дон Гусман к молодому человеку, — поручаю вам вашу сестру. Ни она, ни ее ребенок не должны подвергаться ни малейшей опасности.
— Будьте спокойны, я отвечаю за нее головой. Донна Антония, прежде чем удалиться, опять обняла мужа.
— Будь осторожен, — шепнула она ему на ухо. — Дон Леонсио замыслил какое-то коварство против нас.
— Он не посмеет, — заверил ее дон Гусман. — Ступай и ни о чем не беспокойся.
Донна Антония, немного успокоившись, последовала за своим братом.
Братья остались одни. Воцарилось тягостное молчание. Дон Гусман, скрестив руки на груди и уставившись в землю, погрузился в глубокое раздумье. Дон Леонсио не сводил глаз с брата, пытаясь скрыть сардоническую улыбку. Наконец, дон Гусман поднял голову.
— Пора кончать, — сказал он. — И так уже эта история слишком затянулась.
Дон Леонсио вздрогнул, полагая, что эти слова относятся к нему, но дон Гусман продолжал:
— Прежде чем идти приступом на этих негодяев, надо предложить им сдаться.
— Что вы, брат! — воскликнул дон Леонсио. — Это же мас-горкеры.
— Тем более. Мы должны им доказать, что мы не разбойники и в отличие от них следуем воинской чести, которую они презирают и еще гордятся этим.
— Повинуюсь вам, брат, хотя убежден, что мы зря теряем драгоценное время.
Дон Леонсио велел зажечь факелы, чтобы засевшие в осаде мас-горкеры могли увидеть его, и, привязав носовой платок к своей сабле, двинулся к постоялому двору.
Увидев свет факелов, дон Торрибио понял, что противники хотят что-то ему сообщить, открыл окно и приготовился слушать. Остановившись в нескольких шагах от окна, дон Леонсио крикнул:
— Парламентер!
— Что вам нужно? — спросил поручик, небрежно облокотившись о подоконник.
— Предложить вам сдаться, — ответил дон Леонсио.
— Вот оно что! — усмехнулся поручик. — Почему это вы предлагаете нам сдаться?
— Потому что всякое сопротивление бесполезно.
— Это вы так думаете! Попробуйте-ка выдворить нас отсюда и посмотрим, во что это вам обойдется, — все так же с усмешкой продолжал поручик.
— Гораздо менее, чем вы предполагаете.
— Да ну! Мне было бы любопытно удостовериться в этом.
— Словом, намерены вы сдаться? Да или нет?
— Полноте! Подумаешь, черт меня дери, будто вы не знаете, с кем имеете дело. Разве мы просим когда-нибудь пощады? В крайнем случае, вы нас убьете, вот и все. Еще что?
— Итак, вы отвергаете все предложения?
— Да! Это слишком скучно, честное слово!
— И вы решились защищаться, несмотря ни на что?
— Еще бы! И руками, и ногами! Пока мы еще не в ваших руках!
— Все так, но скоро это произойдет.
— Попробуйте, попробуйте! А пока, поскольку мне разговаривать с вами неинтересно, я осмелюсь прервать разговор. Желаю успеха! — и захлопнул окно.
Дон Леонсио обернулся к брату.
— Все, как я и предсказывал, — сказал он, пожимая плечами. — Разве я был не прав?
— По крайней мере теперь наша совесть чиста и мы можем действовать.
Дон Гусман наклонился к брату и что-то шепнул ему на ухо, тот улыбнулся и удалился.
Пеоны, погонщики быков и мулов, спрятались от пуль мас-горкеров за повозками и ждали сигнала к атаке. Дон Леонсио приказал обложить постоялый двор сухими ветвями и травой и поджечь, между тем как сопровождавшие его люди бросали зажженные факелы на крышу. Огонь, раздуваемый ветром, вскоре охватил все строение. Находившиеся в нем мас-горкеры пришли в отчаяние, однако сетовать им было не на кого. Ведь с ними поступили так, как намеревались поступить они с несчастными погонщиками. Их настигло возмездие!
Положение осажденных становилось нестерпимым. Они оказались перед выбором, либо сдаться на милость победителя, либо заживо сгореть. В конце концов поручик велел отворить дверь и выскочил на улицу в сопровождении своих солдат. Люди дона Гусмана быстро окружили их и зажали как бы в железных тисках. Завязалась жестокая схватка.
В эту минуту, когда подкошенная пламенем рухнула последняя стена постоялого двора, упал последний мас-горкер, рассеченный саблей до плеч. Надо отдать должное дону Торрибио, который с неистовым отчаянием сражался до последней минуты.
Из-за горизонта выплывало величественное солнце. Погонщики быков и мулов, натерпевшиеся страху, спешили поскорее запрячь тяжелые повозки и навьючить мулов да бежать как можно скорее из этого проклятого места. Дон Гусман и его пеоны остались одни. Когда завершился бой, дон Гусман обеспокоился, не найдя брата, но занятый более важной мыслью, он не придал этому особого значения.
Теперь все мысли дона Гусмана были только о жене, и он недоумевал, почему дон Диего не ведет ее к нему. Ведь сейчас здесь совершенно спокойно.
Однако он не тревожился, решив, что дон Диего не хочет, чтобы молодая женщина увидела множество трупов и кровь. Дон Гусман даже мысленно похвалил дона Диего за проявленную деликатность и поспешил привести в порядок свое платье.
Однако длительное отсутствие жены начинало все больше и больше его тревожить, и в конце концов он решил отправиться на ее поиски.
Капрал Луко вызвался проводить его. Он смутно вспоминал, что видел, как дон Диего вел донну Антонию, кормилицу и еще двоих-троих лиц к пригорку, находившемуся неподалеку.
Вдруг они оба вскрикнули и в ужасе отпрянули назад. Их взору предстало страшное зрелище. Дон Диего лежал на земле с пронзенной насквозь грудью. Он был мертв. Тут же были донна Антония и кормилица, обе лежали без чувств. Кстати, кормилица приходилась женой капралу Луко.
Дон Гусман упал на колени возле жены и заметил бумагу, зажатую в ее правой руке. Несчастному удалось с величайшим трудом высвободить эту бумагу, на которой было написано всего лишь несколько слов. Дон Гусман пробежал их глазами и с отчаянным воплем рухнул на землю.
Вот что говорилось в записке:
«Брат, ты отнял у меня женщину, которую я люблю, а я отнимаю у тебя твоего сына: мы квиты.
Дон Леонсио де-Рибейра».
По прочтении записки не оставалось сомнений, что виновником этого гнусного поступка был дон Леонсио, между тем как его брат доверчиво спешил к нему навстречу. С садистской утонченностью, чтобы в полной мере насладиться местью, дон Леонсио долго вынашивал свой замысел и наконец его осуществил.
Дон Гусман долго оставался в степи. Держа в объятиях бесчувственное тело жены, он тщетно старался привести ее в чувство. Потеряв ребенка, он с содроганием сердца думал о жене, изобретая способы спасти ее во что бы то ни стало и не замечая ничего вокруг.
К действительности его вернул сильный удар в плечо. Он обернулся и увидел ехидно улыбавшегося человека.
— Дон Гусман де-Рибейра, — сказал тот. — Вы мой пленник.
Человек этот был дон Бернардо Педроза. Его сопровождал многочисленный отряд солдат.
XIX. Конец рассказа
Несмотря на значительное численное превосходство, не знакомцы, не колеблясь, напали на федералистов с саблями наголо и с пистолетами в руках. Дон Торрибио храбро повел свой отряд на противника. Постреляв из пистолетов, противники перешли к рукопашной схватке, обе стороны проявляли чудеса храбрости и волю к победе, однако незнакомцы, по всей вероятности, в конце концов были бы побеждены. И тут капрал Луко, до той поры стоявший поодаль с пятью товарищами, так же наблюдавшими за битвой, как и он, пустил свою лошадь вперед и, вместо того чтобы присоединиться к федералистам, стал на сторону дона Леонсио. Это окончательно взбесило поручика, тем более что мас-горкеры, не зная, чему приписать странное поведение капрала, и почуяв измену, начали терять мужество и ослабили сопротивление нападающим, которые, в свою очередь, удвоили на них свой нажим.
Погонщики мулов и быков, несколько оправившиеся от оцепенения и страха, поняли, что им представляется случай отомстить за издевательства, учиненные солдатами Розаса, вооружившись, чем попало, очертя голову бросились на своих мучителей.
Дон Торрибио, при всей своей жестокости, был слишком опытный солдат, чтобы заблуждаться на счет реального положения вещей. Он понимал, что победы ему не одержать.
Ему оставалось только одно — попытаться во что бы то ни стало пробиться. Он собрал вокруг надежных солдат, на которых мог положиться, всего-навсего человек пятнадцать, и приготовился идти напролом.
Но в эту минуту раздался боевой клич, и человек сорок всадников на отличных лошадях, хорошо вооруженные, мелькнули в полосе света, исходящего от постоялого двора, и мгновенно взяли в кольцо поле брани.
Всадники, подоспевшие так кстати для шестерки и так не кстати для федералистов, были дон Гусман Рибейра и его пеоны.
Выехав уже несколько часов назад из Буэнос-Айреса, они уже давно прибыли бы сюда по пути в ту асиенду, где дон Гусман рассчитывал найти своего брата, но дон Бернардо Педроза сумел неизвестно каким образом разорвать связывавшие его узлы, соскользнул с лошади, к которой был привязан, бросился в высокую траву и затерялся в ней, прежде чем было обнаружено его исчезновение.
Дон Гусман потерял много времени на поиски беглеца, но не нашел его следов и отказался от преследования, когда окончательно убедился в его бесполезности. Созвав пеонов, которые были посланы в разные стороны, он продолжил путь в асиенду, крайне обеспокоенный своей оплошностью, потому что он слишком хорошо знал дона Бернардо, чтобы не сомневаться, что тот постарается отомстить за нанесенное ему оскорбление.
Когда до постоялого двора оставалось полмили, навстречу дону Гусману попались люди, которым удалось бежать от жестокой расправы поручика и его солдат, от них он узнал, что там происходит, не подозревая еще, какую важную роль будет суждено сыграть в его жизни это известие, побуждаемый исключительно природным великодушием и желанием насколько возможно помочь людям, подвергавшимся опасности в этой схватке, дон Гусман пришпорил лошадь и поспешил на помощь к несчастным, сражавшимся с жестокими мас-горкерами. Его неожиданное появление решило исход битвы.
Осознав, что побег невозможен, поручик отступал шаг за шагом, сражаясь как лев, пока все его солдаты не оказались на территории постоялого двора.
Дон Торрибио-Убийца не собирался просить пощады, он сам не щадил никого. Оказавшись в критической ситуации, он не пал духом, наоборот, его мужество удесятерилось. Понимая, что настал его смертный час и ничто уже не может его спасти, он решил бороться до последнего вздоха и отдать свою жизнь как можно дороже.
Мас-горкеры, по примеру своего начальника, черпали мужество в самой безысходности своего положения, оказавшись на постоялом дворе, сразу стали укрепляться там, чтобы как можно дольше вести борьбу и пасть не иначе, как смертью храбрых.
Окна и двери были тщательно забаррикадированы, и разбойники, все еще не протрезвевшие после ночной попойки, стали ждать нападения противника.
Однако, вопреки их ожиданию, прошло довольно много времени, а противник словно забыл о них. Не находя этому никакого разумного объяснения и не зная, что происходило на улице, они не на шутку встревожились, и даже самые храбрые не находили себе места от разных предположений.
Человек так устроен, что, находясь в безвыходном положении и будучи обречен на гибель, даже если он ввязывается в жестокую борьбу за жизнь, а борьба эта почему-то откладывается, воля его начинает слабеть, его охватывает страх перед лицом смерти, а главное, перед муками, которые ей могут предшествовать, и в конце концов мужество покидает его окончательно.
Мас-горкеры напрасно пытались утопить свой страх и отчаяние в водке. Зловещая тишина вокруг, непроглядная темень ночи и невольное бездействие — все способствовало нарастающему в них страху. И один только поручик сохранял самообладание и терпеливо ждал последнего боя.
Что же произошло? Дон Гусман де-Рибейра, прежде чем покончить с солдатами, попытался выяснить, кому он оказал столь важную услугу своим неожиданным появлением. Его любопытство вскоре было удовлетворено — брат его дон Леонсио бросился обнимать его.
Разлученные давно, братья были необычайно рады встрече и конечно же забыли обо всем остальном на свете.
После изъявления восторгов дон Гусман взял брата под руку и отвел в сторону.
— Ну что? — спросил он с напускной веселостью.
— Она здесь, — ответил дон Леонсио, подавив вздох.
— Она согласилась приехать?
— Она сама этого захотела.
— Странно…
— Почему же? Донна Антония одна из тех редкостных натур, которые не отступают ни перед какими трудностями, когда на карты поставлена честь.
— Это верно. Ну что ж, лучше пусть так.
— Разве вы забыли, брат, что произошло ровно год тому назад между вами и мной, когда в минуту безумия я признался вам в моей сумасбродной любви к донне Антонии де Солис?
— Не стану возвращаться к этому, брат Теперь мы вместе, слава Богу, и надеюсь, ничто не разлучит нас более
— Не надейтесь, брат, — грустно ответил дон Леонсио.
— Что вы этим хотите сказать, брат? Моя жена…
— Ваша жена не переставала оставаться достойной вас. Сейчас вы увидите ее. Дон Гусман колебался.
— Нет, — ответил он наконец, — не сейчас. Покончим сначала с этими негодяями, потом я буду думать только о моем счастье.
— Хорошо! — охотно согласился дон Леонсио. В эту минуту появились две особы: дон Диего де Солис и донна Антония, его сестра и супруга дона Гусмана.
При виде жены, которую он был вынужден удалить из Буэнос-Айреса, чтобы избавить от преследований дона Бернардо Педрозы, дон Гусман не мог удержаться от счастья прижать ее к своему сердцу. Молодая женщина вскрикнула от радости.
Дон Леонсио через несколько минут после признания, сделанного тогда на рассвете брату, как будто постепенно избавился от любовных чар и за четыре месяца до того дня, когда происходят описываемые нами события, женился на второй сестре дона Диего де Солиса. Когда дону Гусману пришлось на время расстаться со своей женой, он, не колеблясь, поручил ее брату, будучи уверенным, что его любовь к донне Антонии сменилась сердечной и преданной дружбой.
— Почему ты вернулась? — спросил дон Гусман, осыпая жену поцелуями.
— Надо было, — ответила она тихо, боязливо косясь в сторону Леонсио, — так мне советовала сестра.
— Ты поступила весьма неблагоразумно, милый ангел.
— О! С тобою я не боюсь ничего. Не хочешь ли поцеловать твоего сына?
— Ты и его тоже привезла?
— Я не хочу более расставаться с тобой, что бы ни случилось. Твой брат любит меня больше прежнего, — добавила она, наклонившись к уху мужа. — Его жена заметила это и вместе с доном Диего посоветовала мне вернуться. Мое положение становилось невыносимым.
В глазах дона Гусмана засверкали молнии.
— Они правильно поступили, — сказал он. — Только тихо. Брат наблюдает за нами.
Действительно, дон Леонсио догадался, что речь идет о нем, и выказывал явные признаки беспокойства. Наконец, не выдержав, он подошел к брату и резко спросил:
— Что будем делать?
— Что вам угодно? — дону Гусману был неприятен даже голос Леонсио после того, что только что сказала ему жена.
От дона Леонсио не укрылась неприязненная нотка в ответе брата, но он не показал вида.
— Это вы должны решить, ведь вы нас спасли.
— Я к вашим услугам, брат. Дон Диего, — обратился дон Гусман к молодому человеку, — поручаю вам вашу сестру. Ни она, ни ее ребенок не должны подвергаться ни малейшей опасности.
— Будьте спокойны, я отвечаю за нее головой. Донна Антония, прежде чем удалиться, опять обняла мужа.
— Будь осторожен, — шепнула она ему на ухо. — Дон Леонсио замыслил какое-то коварство против нас.
— Он не посмеет, — заверил ее дон Гусман. — Ступай и ни о чем не беспокойся.
Донна Антония, немного успокоившись, последовала за своим братом.
Братья остались одни. Воцарилось тягостное молчание. Дон Гусман, скрестив руки на груди и уставившись в землю, погрузился в глубокое раздумье. Дон Леонсио не сводил глаз с брата, пытаясь скрыть сардоническую улыбку. Наконец, дон Гусман поднял голову.
— Пора кончать, — сказал он. — И так уже эта история слишком затянулась.
Дон Леонсио вздрогнул, полагая, что эти слова относятся к нему, но дон Гусман продолжал:
— Прежде чем идти приступом на этих негодяев, надо предложить им сдаться.
— Что вы, брат! — воскликнул дон Леонсио. — Это же мас-горкеры.
— Тем более. Мы должны им доказать, что мы не разбойники и в отличие от них следуем воинской чести, которую они презирают и еще гордятся этим.
— Повинуюсь вам, брат, хотя убежден, что мы зря теряем драгоценное время.
Дон Леонсио велел зажечь факелы, чтобы засевшие в осаде мас-горкеры могли увидеть его, и, привязав носовой платок к своей сабле, двинулся к постоялому двору.
Увидев свет факелов, дон Торрибио понял, что противники хотят что-то ему сообщить, открыл окно и приготовился слушать. Остановившись в нескольких шагах от окна, дон Леонсио крикнул:
— Парламентер!
— Что вам нужно? — спросил поручик, небрежно облокотившись о подоконник.
— Предложить вам сдаться, — ответил дон Леонсио.
— Вот оно что! — усмехнулся поручик. — Почему это вы предлагаете нам сдаться?
— Потому что всякое сопротивление бесполезно.
— Это вы так думаете! Попробуйте-ка выдворить нас отсюда и посмотрим, во что это вам обойдется, — все так же с усмешкой продолжал поручик.
— Гораздо менее, чем вы предполагаете.
— Да ну! Мне было бы любопытно удостовериться в этом.
— Словом, намерены вы сдаться? Да или нет?
— Полноте! Подумаешь, черт меня дери, будто вы не знаете, с кем имеете дело. Разве мы просим когда-нибудь пощады? В крайнем случае, вы нас убьете, вот и все. Еще что?
— Итак, вы отвергаете все предложения?
— Да! Это слишком скучно, честное слово!
— И вы решились защищаться, несмотря ни на что?
— Еще бы! И руками, и ногами! Пока мы еще не в ваших руках!
— Все так, но скоро это произойдет.
— Попробуйте, попробуйте! А пока, поскольку мне разговаривать с вами неинтересно, я осмелюсь прервать разговор. Желаю успеха! — и захлопнул окно.
Дон Леонсио обернулся к брату.
— Все, как я и предсказывал, — сказал он, пожимая плечами. — Разве я был не прав?
— По крайней мере теперь наша совесть чиста и мы можем действовать.
Дон Гусман наклонился к брату и что-то шепнул ему на ухо, тот улыбнулся и удалился.
Пеоны, погонщики быков и мулов, спрятались от пуль мас-горкеров за повозками и ждали сигнала к атаке. Дон Леонсио приказал обложить постоялый двор сухими ветвями и травой и поджечь, между тем как сопровождавшие его люди бросали зажженные факелы на крышу. Огонь, раздуваемый ветром, вскоре охватил все строение. Находившиеся в нем мас-горкеры пришли в отчаяние, однако сетовать им было не на кого. Ведь с ними поступили так, как намеревались поступить они с несчастными погонщиками. Их настигло возмездие!
Положение осажденных становилось нестерпимым. Они оказались перед выбором, либо сдаться на милость победителя, либо заживо сгореть. В конце концов поручик велел отворить дверь и выскочил на улицу в сопровождении своих солдат. Люди дона Гусмана быстро окружили их и зажали как бы в железных тисках. Завязалась жестокая схватка.
В эту минуту, когда подкошенная пламенем рухнула последняя стена постоялого двора, упал последний мас-горкер, рассеченный саблей до плеч. Надо отдать должное дону Торрибио, который с неистовым отчаянием сражался до последней минуты.
Из-за горизонта выплывало величественное солнце. Погонщики быков и мулов, натерпевшиеся страху, спешили поскорее запрячь тяжелые повозки и навьючить мулов да бежать как можно скорее из этого проклятого места. Дон Гусман и его пеоны остались одни. Когда завершился бой, дон Гусман обеспокоился, не найдя брата, но занятый более важной мыслью, он не придал этому особого значения.
Теперь все мысли дона Гусмана были только о жене, и он недоумевал, почему дон Диего не ведет ее к нему. Ведь сейчас здесь совершенно спокойно.
Однако он не тревожился, решив, что дон Диего не хочет, чтобы молодая женщина увидела множество трупов и кровь. Дон Гусман даже мысленно похвалил дона Диего за проявленную деликатность и поспешил привести в порядок свое платье.
Однако длительное отсутствие жены начинало все больше и больше его тревожить, и в конце концов он решил отправиться на ее поиски.
Капрал Луко вызвался проводить его. Он смутно вспоминал, что видел, как дон Диего вел донну Антонию, кормилицу и еще двоих-троих лиц к пригорку, находившемуся неподалеку.
Вдруг они оба вскрикнули и в ужасе отпрянули назад. Их взору предстало страшное зрелище. Дон Диего лежал на земле с пронзенной насквозь грудью. Он был мертв. Тут же были донна Антония и кормилица, обе лежали без чувств. Кстати, кормилица приходилась женой капралу Луко.
Дон Гусман упал на колени возле жены и заметил бумагу, зажатую в ее правой руке. Несчастному удалось с величайшим трудом высвободить эту бумагу, на которой было написано всего лишь несколько слов. Дон Гусман пробежал их глазами и с отчаянным воплем рухнул на землю.
Вот что говорилось в записке:
«Брат, ты отнял у меня женщину, которую я люблю, а я отнимаю у тебя твоего сына: мы квиты.
Дон Леонсио де-Рибейра».
По прочтении записки не оставалось сомнений, что виновником этого гнусного поступка был дон Леонсио, между тем как его брат доверчиво спешил к нему навстречу. С садистской утонченностью, чтобы в полной мере насладиться местью, дон Леонсио долго вынашивал свой замысел и наконец его осуществил.
Дон Гусман долго оставался в степи. Держа в объятиях бесчувственное тело жены, он тщетно старался привести ее в чувство. Потеряв ребенка, он с содроганием сердца думал о жене, изобретая способы спасти ее во что бы то ни стало и не замечая ничего вокруг.
К действительности его вернул сильный удар в плечо. Он обернулся и увидел ехидно улыбавшегося человека.
— Дон Гусман де-Рибейра, — сказал тот. — Вы мой пленник.
Человек этот был дон Бернардо Педроза. Его сопровождал многочисленный отряд солдат.
XIX. Конец рассказа
На этом месте дон Эстебан прервал свой рассказ.
— О, как это ужасно! — воскликнул дон Фернандо, полный сострадания.
— Это еще не все, — продолжал молодой человек.
— Но какое отношение имеет эта ужасная история к дону Педро де Луна?
— Ведь я сказал вам с самого начала, что речь пойдет о нем.
— Да, да, простите меня, но увлеченный перипетиями этого печального рассказа, я перестал следить за отдельными действующими лицами. События так стремительно развивались, что мне казалось, будто я сам их непосредственный участник. Но откуда вам так хорошо известны все подробности этих событий?
Печальная улыбка мелькнула на губах молодого человека.
— Очень часто, начиная с самого раннего детства, мне приходилось слышать эту историю от своего отца, которым был никто другой, как капрал Луко, преданность которого фамилии Рибейра вы видели.
Моя бедная мать была кормилицей сына дона Гусмана, моего молочного брата, потому что мы родились в одно время и мать моя, выросшая в этой семье, захотела кормить нас обоих, уверяя, что питаясь одним молоком с моим господином, я буду еще более предан ему. Увы! Господь рассудил иначе: теперь уже его нет в живых.
— Как знать, — печально заметил дон Фернандо. — Может быть, он когда-нибудь неожиданно явится?
— Увы! На это не приходится надеяться. Более двадцати лет прошло со времени той ужасной трагедии, и все самые тщательные поиски не позволили пролить хоть частичку слабого света на судьбу несчастного ребенка.
— Его бедная мать, должно быть, страшно страдала.
— Она сошла с ума. Однако солнце быстро клонится к горизонту. Через два часа оно исчезнет и уступит место темноте. Позвольте мне завершить рассказ, и вы узнаете о том, что произошло после ареста дона Гусмана.
— Говорите, мне хочется поскорее узнать конец этой печальной истории.
Дон Эстебан Диас минуту молчал, собираясь с мыслями, потом продолжал:
— Дон Гусман де-Рибейра ответил презрительной улыбкой на слова полковника Педрозы. Он взял жену на руки и приготовился следовать за своим врагом. Несмотря на ненависть к дону Гусману, дон Бернардо был светский человек. Горе, постигшее человека, которого он так давно преследовал, тронуло его, сердце его исполнилось сострадания, и по пути в Буэнос-Айрес он старался относиться к дону Гусману с должной деликатностью.
Диктатор пришел в бешенство, узнав о гибели своих солдат. Обрадовавшись случаю избавиться от человека, которого он побаивался по причине его высокой репутации и влияния в высшем обществе, Розас решил на его примере преподать устрашающий урок всем остальным.
Разлученный с женой, пленник был посажен в одну из тех ужасных темниц, в которых томились жертвы тирана. Его подвергали пыткам, в сравнении с которыми смерть должна была казаться благом.
Однако диктатор не мог в полной мере насладиться местью. Консулы французский и английский, из чувства сострадания к печальной судьбе донны Антонии, заявили тирану решительный протест и даже несколько раз ездили к нему в Палермо. Словом, посредством просьб и угроз они добились, чтобы бедную женщину освободили и возвратили родным, на что Розас, скрепя сердце, вынужден был согласиться. Только благодаря настойчивым требованиям консулов донна Антония по крайней мере избежала пыток, которым тиран намеревался подвергнуть и ее.
Что касается дона Гусмана, то все попытки вызволить его из узилища или хотя бы облегчить его положение оказались безуспешны. Розас решительно отказался пойти хотя бы на малейшие уступки ходатаев.
К несчастью, в глазах правосудия дон Гусман де-Рибейра был виновен. Консулы не могли настаивать, боясь вызвать раздражение тирана и еще более усугубить положение дона Гусмана.
Прошло полгода после его ареста. Постепенно рассудок вернулся к донне Антонии, но это для нее не было счастьем, а напротив, потому что ужасная действительность предстала перед ней в своем обнаженном виде, она осознала весь трагизм общего положения и погрузилась в такую бездну отчаяния, что близкие стали опасаться за ее жизнь.
Между тем разнесся слух, что дон Гусман де-Рибейра, который казался забытым в тюрьме, скоро предстанет перед судом военного трибунала. Розас выдвинул против него обвинение в государственной измене, чтобы заодно еще
оправдать убийства, совершавшиеся ежедневно от его имени. А вскоре был назначен и день, когда дон Гусман должен был предстать перед судом. Здесь уместно вернуться к рассказу о человеке, которого мы почти потеряли из виду. Человек этот никто иной, как Луко. Когда достойный капрал увидел, что погонщики быков и мулов бежали, что дон Леонсио бросил брата и увел с собою большую часть пеонов, он тотчас понял, в каком положении он очутился. Изменник и дезертир, он непременно должен быть расстрелян. Поэтому, когда в лучах восходящего солнца он заметил вдали надвигавшееся на станцию облако пыли, он понял, что это солдаты скачут отомстить за своих товарищей, которых он, Луко, так охотно разил саблей. Через несколько минут солдаты будут здесь и, если обнаружат его, не раздумывая, расстреляют на месте.
Эта перспектива не представлялась капралу приятной. Но с другой стороны, он любил своего начальника и не мог его бросить. Таким образом он находился в большом смятении, не зная, на что ему решиться, хотя время поджидало. К счастью, на помощь пришла жена, убедившая его том, что освободить дона Гусмана при нынешнем его положении невозможно и что, находясь на свободе, он сможет принести ему гораздо больше пользы и что, наконец, он, Луко, тоже отец и должен беречь себя ради сына. Все эти доводы показались капралу столь убедительными, что он, не колеблясь более, сел на одну лошадь, жена его — на другую, и они поехали в одну сторону, между тем как полковник со своим отрядом отправлялся в другую.
По прибытии в Буэнос-Айрес благая мысль осенила капрала. Кроме Мунвоса и трех других солдат, которые сражались с ним вместе против своих бывших товарищей, все мас-горкеры погибли, следовательно, никто не мог знать тайных действий капрала. Муньос, который поджидал его у ворот Буэнос-Айреса, рассеял его беспокойство.
Достойный капрал в сопровождении своих сообщников немедленно отправился к полковнику и подробно живописал ему то, что случилось на постоялом дворе, на чем свет стоит понося дона Гусмана.
Он так ловко обхитрил полковника, что тот, восхищенный его смекалкой и смелостью и вынужденный всему сказанному верить на слово, немедленно произвел его в сержанты, а бригадиру Мунвосу пожаловал галуны. Храбрецы рассыпались в изъявлениях признательности и преданности Розасу, а уходя, смеялись в душе.
В течение шести месяцев, предшествовавших суду над доном Гусманом, Луко проявил чудеса изворотливости, чтобы доказать преданность диктатору, и, надо сказать, что это ему прекрасно удалось. Он завоевал полное доверие диктатора и, когда попросил доверить ему охрану подсудимого во время процесса, немедленно получил высочайшее согласие.
А Луко только того и нужно было. Он поклялся во что бы то ни стало спасти своего господина, а если он принимал какое-то решение, то непременно выполнял.
К сожалению, в данном случае, как ни странно, самые большие сложности создавал сам дон Гусман. Он желал умереть. Луко без конца ломал себе голову, не зная, как преодолеть это препятствие. На все его резоны дон Гусман отвечал, что чаша терпения переполнилась, что жизнь ему в тягость и что единственное благо, на которое он уповал, была смерть.
Луко не мог найти эти доводы убедительными и горестно качал головой. Однажды Луко пришел навестить дона Гусмана с такой сияющей физиономией, что тот не мог этого не заметить и поинтересовался, что это значит.
— Наконец, я придумал, как вас убедить.
— А ты опять за свое, — сказал дон Гусман с печальной улыбкой.
— На этот раз колебаться нельзя. Через два дня состоится суд.
— Чем скорее, тем лучше. Скорее бы наступил конец, — прошептал дон Гусман со вздохом облегчения.
— Так вот, у вас есть надежные друзья, сеньор, в том числе консулы французский и английский. На рейде стоит прекрасная французская шхуна, которая ждет только вас, чтобы выйти в море.
— Если так, то она рискует никогда не покинуть Буэнос-Айрес.
— А я так не думаю. Я уже договорился с французским консулом. Послезавтра шхуна снимется с якоря и пошлет за вами лодку. На шхуне вы оказываетесь под защитой французского флага, и никто не посмеет вам ничего сделать.
— В последний раз выслушай меня хорошенько, Луко, — сказал дон Гусман твердым голосом. — Я не хочу — слышишь! — я не хочу спасения. Я хочу, чтобы моя смерть послужила проклятием тирану. Благодарю тебя за преданность, мой добрый слуга, но требую, чтобы ты не подвергал более себя опасности из-за меня. Обними меня и не будем больше говорить об этом.
— Итак, ваше решение твердо и ничто не может заставить вас изменить его?
— О! Может быть, единственный человек был бы способен повлиять на меня, но этот человек не знает о том, что происходит. К счастью для нее, она лишилась рассудка, а с рассудком и терзающих сердце воспоминаний.
Луко улыбнулся и, расстегнув мундир, вынул письмо из нагрудного кармана, которое молча подал дону Гусману.
— Что это, Луко? — воскликнул дон Гусман, не решаясь взять письмо.
— Читайте, читайте, — ответил старый слуга. — Я хотел сделать вам сюрприз, как только вы окажетесь на свободе, но вы так упрямы, что вынудили меня сделать это теперь.
Дон Гусман распечатал письмо дрожащей рукой и быстро пробежал его глазами.
— Боже всемогущий! — вскричал он в волнении. — Возможно ли? К Антонии возвратился рассудок, она приказывает мне жить!
— Будете вы повиноваться мне на этот раз?
— Делай, что хочешь, Луко, я буду повиноваться тебе во всем. О, теперь я хочу жить!
— Вы будете жить, клянусь вам, — и Луко попрощался с доном Гусманом.
Наконец настал день суда. Диктатор, зная настроение горожан в связи с предстоящим судом, позаботился о том, чтобы укрепить гарнизон Буэнос-Айреса частями из других городов скорее для острастки друзей дона Гусмана нежели для охраны его.
— О, как это ужасно! — воскликнул дон Фернандо, полный сострадания.
— Это еще не все, — продолжал молодой человек.
— Но какое отношение имеет эта ужасная история к дону Педро де Луна?
— Ведь я сказал вам с самого начала, что речь пойдет о нем.
— Да, да, простите меня, но увлеченный перипетиями этого печального рассказа, я перестал следить за отдельными действующими лицами. События так стремительно развивались, что мне казалось, будто я сам их непосредственный участник. Но откуда вам так хорошо известны все подробности этих событий?
Печальная улыбка мелькнула на губах молодого человека.
— Очень часто, начиная с самого раннего детства, мне приходилось слышать эту историю от своего отца, которым был никто другой, как капрал Луко, преданность которого фамилии Рибейра вы видели.
Моя бедная мать была кормилицей сына дона Гусмана, моего молочного брата, потому что мы родились в одно время и мать моя, выросшая в этой семье, захотела кормить нас обоих, уверяя, что питаясь одним молоком с моим господином, я буду еще более предан ему. Увы! Господь рассудил иначе: теперь уже его нет в живых.
— Как знать, — печально заметил дон Фернандо. — Может быть, он когда-нибудь неожиданно явится?
— Увы! На это не приходится надеяться. Более двадцати лет прошло со времени той ужасной трагедии, и все самые тщательные поиски не позволили пролить хоть частичку слабого света на судьбу несчастного ребенка.
— Его бедная мать, должно быть, страшно страдала.
— Она сошла с ума. Однако солнце быстро клонится к горизонту. Через два часа оно исчезнет и уступит место темноте. Позвольте мне завершить рассказ, и вы узнаете о том, что произошло после ареста дона Гусмана.
— Говорите, мне хочется поскорее узнать конец этой печальной истории.
Дон Эстебан Диас минуту молчал, собираясь с мыслями, потом продолжал:
— Дон Гусман де-Рибейра ответил презрительной улыбкой на слова полковника Педрозы. Он взял жену на руки и приготовился следовать за своим врагом. Несмотря на ненависть к дону Гусману, дон Бернардо был светский человек. Горе, постигшее человека, которого он так давно преследовал, тронуло его, сердце его исполнилось сострадания, и по пути в Буэнос-Айрес он старался относиться к дону Гусману с должной деликатностью.
Диктатор пришел в бешенство, узнав о гибели своих солдат. Обрадовавшись случаю избавиться от человека, которого он побаивался по причине его высокой репутации и влияния в высшем обществе, Розас решил на его примере преподать устрашающий урок всем остальным.
Разлученный с женой, пленник был посажен в одну из тех ужасных темниц, в которых томились жертвы тирана. Его подвергали пыткам, в сравнении с которыми смерть должна была казаться благом.
Однако диктатор не мог в полной мере насладиться местью. Консулы французский и английский, из чувства сострадания к печальной судьбе донны Антонии, заявили тирану решительный протест и даже несколько раз ездили к нему в Палермо. Словом, посредством просьб и угроз они добились, чтобы бедную женщину освободили и возвратили родным, на что Розас, скрепя сердце, вынужден был согласиться. Только благодаря настойчивым требованиям консулов донна Антония по крайней мере избежала пыток, которым тиран намеревался подвергнуть и ее.
Что касается дона Гусмана, то все попытки вызволить его из узилища или хотя бы облегчить его положение оказались безуспешны. Розас решительно отказался пойти хотя бы на малейшие уступки ходатаев.
К несчастью, в глазах правосудия дон Гусман де-Рибейра был виновен. Консулы не могли настаивать, боясь вызвать раздражение тирана и еще более усугубить положение дона Гусмана.
Прошло полгода после его ареста. Постепенно рассудок вернулся к донне Антонии, но это для нее не было счастьем, а напротив, потому что ужасная действительность предстала перед ней в своем обнаженном виде, она осознала весь трагизм общего положения и погрузилась в такую бездну отчаяния, что близкие стали опасаться за ее жизнь.
Между тем разнесся слух, что дон Гусман де-Рибейра, который казался забытым в тюрьме, скоро предстанет перед судом военного трибунала. Розас выдвинул против него обвинение в государственной измене, чтобы заодно еще
оправдать убийства, совершавшиеся ежедневно от его имени. А вскоре был назначен и день, когда дон Гусман должен был предстать перед судом. Здесь уместно вернуться к рассказу о человеке, которого мы почти потеряли из виду. Человек этот никто иной, как Луко. Когда достойный капрал увидел, что погонщики быков и мулов бежали, что дон Леонсио бросил брата и увел с собою большую часть пеонов, он тотчас понял, в каком положении он очутился. Изменник и дезертир, он непременно должен быть расстрелян. Поэтому, когда в лучах восходящего солнца он заметил вдали надвигавшееся на станцию облако пыли, он понял, что это солдаты скачут отомстить за своих товарищей, которых он, Луко, так охотно разил саблей. Через несколько минут солдаты будут здесь и, если обнаружат его, не раздумывая, расстреляют на месте.
Эта перспектива не представлялась капралу приятной. Но с другой стороны, он любил своего начальника и не мог его бросить. Таким образом он находился в большом смятении, не зная, на что ему решиться, хотя время поджидало. К счастью, на помощь пришла жена, убедившая его том, что освободить дона Гусмана при нынешнем его положении невозможно и что, находясь на свободе, он сможет принести ему гораздо больше пользы и что, наконец, он, Луко, тоже отец и должен беречь себя ради сына. Все эти доводы показались капралу столь убедительными, что он, не колеблясь более, сел на одну лошадь, жена его — на другую, и они поехали в одну сторону, между тем как полковник со своим отрядом отправлялся в другую.
По прибытии в Буэнос-Айрес благая мысль осенила капрала. Кроме Мунвоса и трех других солдат, которые сражались с ним вместе против своих бывших товарищей, все мас-горкеры погибли, следовательно, никто не мог знать тайных действий капрала. Муньос, который поджидал его у ворот Буэнос-Айреса, рассеял его беспокойство.
Достойный капрал в сопровождении своих сообщников немедленно отправился к полковнику и подробно живописал ему то, что случилось на постоялом дворе, на чем свет стоит понося дона Гусмана.
Он так ловко обхитрил полковника, что тот, восхищенный его смекалкой и смелостью и вынужденный всему сказанному верить на слово, немедленно произвел его в сержанты, а бригадиру Мунвосу пожаловал галуны. Храбрецы рассыпались в изъявлениях признательности и преданности Розасу, а уходя, смеялись в душе.
В течение шести месяцев, предшествовавших суду над доном Гусманом, Луко проявил чудеса изворотливости, чтобы доказать преданность диктатору, и, надо сказать, что это ему прекрасно удалось. Он завоевал полное доверие диктатора и, когда попросил доверить ему охрану подсудимого во время процесса, немедленно получил высочайшее согласие.
А Луко только того и нужно было. Он поклялся во что бы то ни стало спасти своего господина, а если он принимал какое-то решение, то непременно выполнял.
К сожалению, в данном случае, как ни странно, самые большие сложности создавал сам дон Гусман. Он желал умереть. Луко без конца ломал себе голову, не зная, как преодолеть это препятствие. На все его резоны дон Гусман отвечал, что чаша терпения переполнилась, что жизнь ему в тягость и что единственное благо, на которое он уповал, была смерть.
Луко не мог найти эти доводы убедительными и горестно качал головой. Однажды Луко пришел навестить дона Гусмана с такой сияющей физиономией, что тот не мог этого не заметить и поинтересовался, что это значит.
— Наконец, я придумал, как вас убедить.
— А ты опять за свое, — сказал дон Гусман с печальной улыбкой.
— На этот раз колебаться нельзя. Через два дня состоится суд.
— Чем скорее, тем лучше. Скорее бы наступил конец, — прошептал дон Гусман со вздохом облегчения.
— Так вот, у вас есть надежные друзья, сеньор, в том числе консулы французский и английский. На рейде стоит прекрасная французская шхуна, которая ждет только вас, чтобы выйти в море.
— Если так, то она рискует никогда не покинуть Буэнос-Айрес.
— А я так не думаю. Я уже договорился с французским консулом. Послезавтра шхуна снимется с якоря и пошлет за вами лодку. На шхуне вы оказываетесь под защитой французского флага, и никто не посмеет вам ничего сделать.
— В последний раз выслушай меня хорошенько, Луко, — сказал дон Гусман твердым голосом. — Я не хочу — слышишь! — я не хочу спасения. Я хочу, чтобы моя смерть послужила проклятием тирану. Благодарю тебя за преданность, мой добрый слуга, но требую, чтобы ты не подвергал более себя опасности из-за меня. Обними меня и не будем больше говорить об этом.
— Итак, ваше решение твердо и ничто не может заставить вас изменить его?
— О! Может быть, единственный человек был бы способен повлиять на меня, но этот человек не знает о том, что происходит. К счастью для нее, она лишилась рассудка, а с рассудком и терзающих сердце воспоминаний.
Луко улыбнулся и, расстегнув мундир, вынул письмо из нагрудного кармана, которое молча подал дону Гусману.
— Что это, Луко? — воскликнул дон Гусман, не решаясь взять письмо.
— Читайте, читайте, — ответил старый слуга. — Я хотел сделать вам сюрприз, как только вы окажетесь на свободе, но вы так упрямы, что вынудили меня сделать это теперь.
Дон Гусман распечатал письмо дрожащей рукой и быстро пробежал его глазами.
— Боже всемогущий! — вскричал он в волнении. — Возможно ли? К Антонии возвратился рассудок, она приказывает мне жить!
— Будете вы повиноваться мне на этот раз?
— Делай, что хочешь, Луко, я буду повиноваться тебе во всем. О, теперь я хочу жить!
— Вы будете жить, клянусь вам, — и Луко попрощался с доном Гусманом.
Наконец настал день суда. Диктатор, зная настроение горожан в связи с предстоящим судом, позаботился о том, чтобы укрепить гарнизон Буэнос-Айреса частями из других городов скорее для острастки друзей дона Гусмана нежели для охраны его.