Страница:
Однако пауни не отказались от своего плана нападения. По всей вероятности, они отступили только для того, чтобы держать совет.
Капитан, прислонившись к палисаду, внимательно следил за пустынной равниной. Вдруг он заметил, что на довольно большом поле, засеянном маисом и расположенном приблизительно на расстоянии двух ружейных выстрелов от колонии, происходит какое-то странное движение.
— К оружию, — скомандовал он, — неприятель приближается!
Каждый приготовился спустить курок.
Вдруг послышался страшный шум, и самый дальний костер с треском рассыпался, выбросив в небо тысячи искр.
— By God! — вскричал капитан. — Тут какая-то индейская хитрость. Невозможно, чтобы такая огромная куча уже сгорела.
В ту же минуту развалился и второй костер, сейчас же за ним третий, а там и четвертый.
Больше уже не оставалось сомнений насчет причины этой цепи последовательных обвалов. Индейцы, передвижениям которых препятствовал свет, распространяемый этими огромными маяками, изобрели простое средство их погасить, не подвергаясь ни малейшей опасности, так как костры находились от укреплений на расстоянии, превышающем ружейный выстрел.
Повалив лес на землю, его растащили и разбросали в разные стороны, и он довольно быстро погас.
Это позволяло индейцам подойти довольно близко к палисаду не замеченными.
Однако все костры погасить не удалось. Остались гореть те, которые были расположены довольно близко к крепости.
Тем не менее пауни попытались потушить и их.
Но тут началась пальба, и пули градом посыпались на нападающих. Спустя несколько минут пауни принуждены были обратиться в бегство, которое, вследствие его поспешности, никак нельзя было назвать отступлением.
Американцы принялись свистеть и улюлюкать вслед бегущим.
— Мне кажется, — шутливо заметил Ботрейл, — что эти храбрецы находят наш суп слишком горячим и сожалеют, что окунули в него палец.
— Действительно, — сказал капитан, — на этот раз они, по-видимому, не расположены вернуться.
Но капитан ошибся. В то же самое мгновение индейцы с неимоверной быстротой возобновили наступление.
Ничто не в состоянии было их удержать. Несмотря на выстрелы, к которым индейцы отнеслись на этот раз с презрением, они достигли рва.
Тут, правда, им пришлось развернуться и отступить с такой же быстротой, с какой они наступали, оставляя за собой лежащими на земле товарищей, безжалостно настигаемых американскими пулями.
Но замысел пауни удался, и белые скоро, к своему разочарованию, убедились в том, что слишком поторопились торжествовать легкую победу.
Каждый пауни привез на крупе своей лошади по воину. Достигнув рва, они соскочили на землю и в минуту смятения, пользуясь дымом, не позволявшим их увидеть, кое-как притаились за стволами валявшихся на земле деревьев и за бугорками. Когда же дым рассеялся и американцы появились над палисадом, чтобы увидеть результаты залпа, пущенного ими в неприятеля, индейцы, в свою очередь, встретили их залпом из ружей и самострелов, уложившим на землю пятнадцать человек.
Белые были охвачены сильнейшим ужасом при этом нападении невидимых врагов.
Пятнадцать человек, убитых одним залпом, были страшной потерей для колонистов. Битва принимала серьезный оборот и угрожала окончиться поражением, так как никогда еще индейцы не проявляли во время атаки такой энергии и ожесточения.
Раздумывать было некогда, нужно было во что бы то ни стало выбить дерзкого врага из засады, в которой он так смело притаился.
Капитан решился на это.
Взяв с собой двадцать смельчаков, а остальных оставив караулить палисад, он приказал опустить подъемный мост и бесстрашно ринулся из укрепления.
Тогда индейцы лицом к лицу встретили отряд белых.
Схватка была ужасна. Белые и краснокожие, извиваясь, как змеи, опьяненные яростью и ослепленные гневом, старались поразить друг друга.
Вдруг эта сцена резни осветилась огромным заревом, и из колонии послышались крики ужаса.
Капитан оглянулся, и у него вырвался отчаянный крик при виде ужасного зрелища, представившегося его взору.
Башня и главная постройка пылали. При свете пламени можно было видеть, как индейцы, подобно демонам, прыжками преследовали защитников крепости, столпившихся в разных местах и пытавшихся оказать сопротивление, которое теперь было уже немыслимо.
Случилось вот что.
В то время как Черный Олень, Голубая Лисица и другие вожди пауни атаковали укрепления с фронта, Транкиль в сопровождении Квониама и пятидесяти вполне надежных охотников сел в пироги из бизоньей кожи, бесшумно переплыл реку и высадился в тылу у защитников форта, не встретив ни малейшего сопротивления по той простой причине, что американцы никак не могли ожидать нападения со стороны Миссури.
Однако мы должны отдать справедливость капитану и сказать, что он не оставил этого пункта беззащитным — часовые были расставлены. К несчастью, в суматохе, последовавшей за последним нападением индейцев, часовые эти, не придавая важного значения занимаемому ими посту, покинули его и бросились туда, где видели наибольшую опасность, чтобы помочь товарищам отразить натиск индейцев.
Эта непростительная ошибка погубила защитников форта.
Транкиль высадил свой отряд без всякого кровопролития.
Как только пауни вступили в форт, они подожгли заранее приготовленными факелами деревянные постройки и с воинственным кличем напали на американцев с тыла, поставив их таким образом между двух огней.
Транкиль, Квониам и несколько оставшихся при них воинов бросились к башне.
Хотя миссис Уатт и была застигнута врасплох, однако она мужественно приготовилась защищать вверенный ей пост.
Канадец приблизился к ней с поднятыми в знак мира руками.
— Сдайтесь, умоляю вас! — закричал он. — Иначе вы погибли: форт взят.
— Нет, — решительно отвечала та, — я не сдамся трусу, предающему своих братьев и принимающему сторону язычников.
— Вы не правы по отношению ко мне, — с горечью ответил охотник, — я пришел спасти вас.
— Я не желаю быть спасенной вами.
— Несчастная женщина, сделайте это не для себя, а для своих детей. Смотрите, башня горит.
Молодая женщина посмотрела вверх, с ужасом вскрикнула и стремглав бросилась внутрь башни.
Остальные женщины, доверяя словам охотника, отказались от сопротивления и сдали свое оружие.
Транкиль поручил охрану этих несчастных женщин Квониаму, в помощь которому отрядил несколько воинов, а сам поспешно бросился вперед с намерением помочь прекращению резни, еще продолжавшейся во всех точках форта.
Квониам вошел в башню, где нашел миссис Уатт, почти задохнувшуюся от дыма. Она с неимоверной силой сжимала детей в своих объятиях. Храбрый негр поднял молодую женщину на плечи, вынес ее наружу и, собрав вместе всех женщин и детей, отвел на берег Миссури, чтобы поместить их за черту выстрелов и дождаться там конца битвы, не подвергая пленниц ярости победителей.
Теперь это было уже не сражение, а скорее бойня, сделавшаяся еще более ожесточенной из-за тех уловок, с какими индейцы нападали на своих несчастных врагов, к которым они испытывали лютую ненависть.
Из колонистов в живых оставались только капитан, Ботрейл, Боб и человек двадцать американцев. Собравшись в центре площади посреди форта, они с энергией отчаяния отбивались от целой тучи индейцев, решив скорее умереть, чем попасть в руки своих свирепых победителей.
Тем не менее Транкилю удалось, употребив все средства и презирая все опасности, уговорить их сложить оружие и тем самым положить конец резне.
Вдруг со стороны реки донеслись крики, плач и мольбы о помощи.
Охотник сейчас же кинулся туда, подгоняемый каким-то мрачным предчувствием.
За ним последовали Черный Олень и другие воины. Когда они достигли места, куда Квониам отвел женщин, то их глазам представилось ужасное зрелище.
Миссис Уатт и три другие женщины неподвижно распростерлись на земле, окруженные лужами крови. Около них валялся и Квониам с двумя ранами — в голове и груди.
От остальных женщин, почти обезумевших от страха, невозможно было добиться ни слова о том, что случилось.
Дети капитана исчезли!
ГЛАВА ХI. Вента дель-Потреро
ГЛАВА XII. Объяснение
Капитан, прислонившись к палисаду, внимательно следил за пустынной равниной. Вдруг он заметил, что на довольно большом поле, засеянном маисом и расположенном приблизительно на расстоянии двух ружейных выстрелов от колонии, происходит какое-то странное движение.
— К оружию, — скомандовал он, — неприятель приближается!
Каждый приготовился спустить курок.
Вдруг послышался страшный шум, и самый дальний костер с треском рассыпался, выбросив в небо тысячи искр.
— By God! — вскричал капитан. — Тут какая-то индейская хитрость. Невозможно, чтобы такая огромная куча уже сгорела.
В ту же минуту развалился и второй костер, сейчас же за ним третий, а там и четвертый.
Больше уже не оставалось сомнений насчет причины этой цепи последовательных обвалов. Индейцы, передвижениям которых препятствовал свет, распространяемый этими огромными маяками, изобрели простое средство их погасить, не подвергаясь ни малейшей опасности, так как костры находились от укреплений на расстоянии, превышающем ружейный выстрел.
Повалив лес на землю, его растащили и разбросали в разные стороны, и он довольно быстро погас.
Это позволяло индейцам подойти довольно близко к палисаду не замеченными.
Однако все костры погасить не удалось. Остались гореть те, которые были расположены довольно близко к крепости.
Тем не менее пауни попытались потушить и их.
Но тут началась пальба, и пули градом посыпались на нападающих. Спустя несколько минут пауни принуждены были обратиться в бегство, которое, вследствие его поспешности, никак нельзя было назвать отступлением.
Американцы принялись свистеть и улюлюкать вслед бегущим.
— Мне кажется, — шутливо заметил Ботрейл, — что эти храбрецы находят наш суп слишком горячим и сожалеют, что окунули в него палец.
— Действительно, — сказал капитан, — на этот раз они, по-видимому, не расположены вернуться.
Но капитан ошибся. В то же самое мгновение индейцы с неимоверной быстротой возобновили наступление.
Ничто не в состоянии было их удержать. Несмотря на выстрелы, к которым индейцы отнеслись на этот раз с презрением, они достигли рва.
Тут, правда, им пришлось развернуться и отступить с такой же быстротой, с какой они наступали, оставляя за собой лежащими на земле товарищей, безжалостно настигаемых американскими пулями.
Но замысел пауни удался, и белые скоро, к своему разочарованию, убедились в том, что слишком поторопились торжествовать легкую победу.
Каждый пауни привез на крупе своей лошади по воину. Достигнув рва, они соскочили на землю и в минуту смятения, пользуясь дымом, не позволявшим их увидеть, кое-как притаились за стволами валявшихся на земле деревьев и за бугорками. Когда же дым рассеялся и американцы появились над палисадом, чтобы увидеть результаты залпа, пущенного ими в неприятеля, индейцы, в свою очередь, встретили их залпом из ружей и самострелов, уложившим на землю пятнадцать человек.
Белые были охвачены сильнейшим ужасом при этом нападении невидимых врагов.
Пятнадцать человек, убитых одним залпом, были страшной потерей для колонистов. Битва принимала серьезный оборот и угрожала окончиться поражением, так как никогда еще индейцы не проявляли во время атаки такой энергии и ожесточения.
Раздумывать было некогда, нужно было во что бы то ни стало выбить дерзкого врага из засады, в которой он так смело притаился.
Капитан решился на это.
Взяв с собой двадцать смельчаков, а остальных оставив караулить палисад, он приказал опустить подъемный мост и бесстрашно ринулся из укрепления.
Тогда индейцы лицом к лицу встретили отряд белых.
Схватка была ужасна. Белые и краснокожие, извиваясь, как змеи, опьяненные яростью и ослепленные гневом, старались поразить друг друга.
Вдруг эта сцена резни осветилась огромным заревом, и из колонии послышались крики ужаса.
Капитан оглянулся, и у него вырвался отчаянный крик при виде ужасного зрелища, представившегося его взору.
Башня и главная постройка пылали. При свете пламени можно было видеть, как индейцы, подобно демонам, прыжками преследовали защитников крепости, столпившихся в разных местах и пытавшихся оказать сопротивление, которое теперь было уже немыслимо.
Случилось вот что.
В то время как Черный Олень, Голубая Лисица и другие вожди пауни атаковали укрепления с фронта, Транкиль в сопровождении Квониама и пятидесяти вполне надежных охотников сел в пироги из бизоньей кожи, бесшумно переплыл реку и высадился в тылу у защитников форта, не встретив ни малейшего сопротивления по той простой причине, что американцы никак не могли ожидать нападения со стороны Миссури.
Однако мы должны отдать справедливость капитану и сказать, что он не оставил этого пункта беззащитным — часовые были расставлены. К несчастью, в суматохе, последовавшей за последним нападением индейцев, часовые эти, не придавая важного значения занимаемому ими посту, покинули его и бросились туда, где видели наибольшую опасность, чтобы помочь товарищам отразить натиск индейцев.
Эта непростительная ошибка погубила защитников форта.
Транкиль высадил свой отряд без всякого кровопролития.
Как только пауни вступили в форт, они подожгли заранее приготовленными факелами деревянные постройки и с воинственным кличем напали на американцев с тыла, поставив их таким образом между двух огней.
Транкиль, Квониам и несколько оставшихся при них воинов бросились к башне.
Хотя миссис Уатт и была застигнута врасплох, однако она мужественно приготовилась защищать вверенный ей пост.
Канадец приблизился к ней с поднятыми в знак мира руками.
— Сдайтесь, умоляю вас! — закричал он. — Иначе вы погибли: форт взят.
— Нет, — решительно отвечала та, — я не сдамся трусу, предающему своих братьев и принимающему сторону язычников.
— Вы не правы по отношению ко мне, — с горечью ответил охотник, — я пришел спасти вас.
— Я не желаю быть спасенной вами.
— Несчастная женщина, сделайте это не для себя, а для своих детей. Смотрите, башня горит.
Молодая женщина посмотрела вверх, с ужасом вскрикнула и стремглав бросилась внутрь башни.
Остальные женщины, доверяя словам охотника, отказались от сопротивления и сдали свое оружие.
Транкиль поручил охрану этих несчастных женщин Квониаму, в помощь которому отрядил несколько воинов, а сам поспешно бросился вперед с намерением помочь прекращению резни, еще продолжавшейся во всех точках форта.
Квониам вошел в башню, где нашел миссис Уатт, почти задохнувшуюся от дыма. Она с неимоверной силой сжимала детей в своих объятиях. Храбрый негр поднял молодую женщину на плечи, вынес ее наружу и, собрав вместе всех женщин и детей, отвел на берег Миссури, чтобы поместить их за черту выстрелов и дождаться там конца битвы, не подвергая пленниц ярости победителей.
Теперь это было уже не сражение, а скорее бойня, сделавшаяся еще более ожесточенной из-за тех уловок, с какими индейцы нападали на своих несчастных врагов, к которым они испытывали лютую ненависть.
Из колонистов в живых оставались только капитан, Ботрейл, Боб и человек двадцать американцев. Собравшись в центре площади посреди форта, они с энергией отчаяния отбивались от целой тучи индейцев, решив скорее умереть, чем попасть в руки своих свирепых победителей.
Тем не менее Транкилю удалось, употребив все средства и презирая все опасности, уговорить их сложить оружие и тем самым положить конец резне.
Вдруг со стороны реки донеслись крики, плач и мольбы о помощи.
Охотник сейчас же кинулся туда, подгоняемый каким-то мрачным предчувствием.
За ним последовали Черный Олень и другие воины. Когда они достигли места, куда Квониам отвел женщин, то их глазам представилось ужасное зрелище.
Миссис Уатт и три другие женщины неподвижно распростерлись на земле, окруженные лужами крови. Около них валялся и Квониам с двумя ранами — в голове и груди.
От остальных женщин, почти обезумевших от страха, невозможно было добиться ни слова о том, что случилось.
Дети капитана исчезли!
ГЛАВА ХI. Вента дель-Потреро
Пользуясь теперь законным правом романиста, мы перенесем действие нашего рассказа в Техас, пропустив шестнадцать лет, если считать со времени тех происшествий, которые были описаны нами в предшествующей главе.
Рассвет уже начал придавать облакам перламутровый оттенок, звезды одна за другой исчезали в мрачных небесных глубинах, а на самом краю голубой линии горизонта ярко-красный отблеск, предвестник солнечного восхода, давал знать, что скоро наступит день.
Тысячи невидимых птичек, укрывавшихся в листве от холода, теперь пробуждались и радостно оглашали воздух своим мелодичным утренним пением, а рев диких зверей, уходящих от водопоя и медленно направлявшихся в свои неведомые берлоги, становился все более и более глухим и мало-помалу затихал.
Между тем поднялся ветерок, который проник в густое облако испарений, поднимающихся в тропических странах над землей при восходе солнца, разорвал и развеял его в пространстве. Все это произошло без всякого перехода, как на сцене, и представляло собой восхитительное зрелище, способное вдохновить мечтательную душу художника или поэта.
Провидению было угодно наградить Америку особенным изобилием самых увлекательных пейзажей, одарив ее могущественную природу таким бесчисленным множеством контрастов и сочетаний, которое можно встретить только здесь.
Посреди широкой равнины, защищенной со всех сторон высокими ветвями девственного леса, вырисовывались причудливые изгибы усыпанной песком дороги, желтый цвет которой составлял приятный контраст с темной зеленью высокой травы и серебристо-белым цветом воды в узкой речке, поверхность которой сверкала, как ларчик с драгоценностями, под первыми лучами восходящего солнца.
Неподалеку от реки, почти в самом центре равнины возвышался белый дом с колоннадой, крытый красной черепицей.
Этот дом, кокетливо убранный вьющимися растениями, широко и густо разросшимися на его стенах, представлял собой венту, или гостиницу, выстроенную на вершине небольшого холма. К нему вела дорога, шедшая по отлогому подъему, тогда как сама вента господствовала над этим необъятным и величественным пейзажем, подобно орлу, парящему над облаками.
У ворот венты несколько драгун, всего около двадцати человек, составлявших живописные группы, заканчивали седлать лошадей, в то время как погонщики деловито навьючивали семь или восемь мулов.
На дороге, в нескольких милях от венты, можно было заметить нескольких всадников, которые быстро двигались вперед и уже готовились углубиться в лес. Лес этот постепенно возвышался и заканчивался линией высоких, покрытых снегом горных вершин, почти сливавшихся с небесной лазурью.
Дверь венты отворилась, и из нее вышел, напевая вполголоса, молодой офицер в сопровождении толстого и пузатого монаха с веселым выражением лица. Вслед за ними на пороге появилась очаровательная юная особа восемнадцати или девятнадцати лет. Она была хрупкой блондинкой с голубыми глазами и волосами золотистого цвета и выглядела очень мило и грациозно.
— Живее в путь, — сказал молодой человек в форме капитана, — мы и так потеряли слишком много времени. Садитесь на мула.
— Гм, — проговорил монах, — мы только что пообедали. Какого черта вы так торопитесь, капитан?
— Святой муж, — насмешливо отвечал офицер, — если вам угодно здесь остаться, так сделайте милость, оставайтесь.
— Нет, нет, я еду с вами! — с испугом воскликнул монах. — Я желаю воспользоваться вашим обществом.
— В таком случае поторопитесь, потому что через двадцать пять минут я прикажу выступить в поход.
Окинув взглядом равнину, офицер знаком велел своему слуге подвести ему лошадь и легко вскочил в седло с грацией, свойственной мексиканским наездникам. Монах испустил вздох сожаления, думая, вероятно, о радушном гостеприимстве, которого он лишался, намереваясь подвергнуться опасностям долгого путешествия. С помощью погонщиков ему удалось с грехом пополам вскарабкаться на спину мула, который подался вниз, почувствовав на себе столь тяжкую ношу.
— Уф! — пробормотал монах. — Ну вот я и сел.
— На коней! — скомандовал офицер.
Драгуны тотчас же повиновались, и в продолжение двух минут слышалось только бряцанье оружия.
Молодая девушка, о которой мы говорили, все еще молча, неподвижно стояла на пороге, снедаемая, по-видимому, внутренним беспокойством и с тревогой оглядывая двух или трех поселян, которые, беспечно прислонившись к стене, с ленивым любопытством следили за движениями каравана. Но в тот момент, когда капитан готовился отдавать приказ к выступлению, она решительно приблизилась к нему и, протягивая ему огниво, сказала мягким и мелодичным голосом:
— Господин офицер, ваша сигара потухла.
— В самом деле, — отвечал тот и, воспользовавшись ее услугой, он любезно нагнулся к ней и возвратил трут со словами: — Спасибо, моя прелесть.
Молодая девушка воспользовалась этим движением, приблизившим к ней лицо офицера, и быстро проговорила тихим голосом:
— Будьте осторожны!
— Вот как? — сказал он, бросая на нее пристальный взгляд.
Не отвечая ему ни слова, она приложила свой указательный палец к розовым губкам и, быстро повернувшись назад, бегом возвратилась в венту.
Капитан выпрямился; нахмурив свои черные брови, он угрожающим взглядом посмотрел на двух или трех стоявших у стены незнакомцев, но потом покачал головой.
— Ба-а! — пробормотал он презрительно. — Они не посмеют!
Затем он обнажил саблю, клинок которой ярко заблестел на солнце, и, став во главе отряда, скомандовал:
— В путь!
Отряд двинулся в поход.
По звону колокольчика вожатого мулы зашагали вперед, и драгуны, окружив животных тесно сомкнутым строем, поехали вместе с ними.
В продолжение нескольких минут поселяне, присутствовавшие при выступлении отряда, следили за его движением по извилистой дороге, а потом один за другим вернулись в венту.
Молодая девушка сидела одна и делала вид, что деятельно занимается починкой женской одежды. Однако по едва заметной дрожи, пробегавшей по ее телу, по краске на лице и по боязливому взгляду, брошенному ею из-под своих длинных ресниц на посетителей, когда они вошли в комнату, легко было заключить, что спокойствие ее было только притворным и что, напротив, она была во власти какой-то тайной тревоги.
Посетителей было трое. Эти люди в расцвете сил, с грубыми и резкими чертами лица, смотрели вокруг подозрительно и держали себя дерзким и вызывающим образом.
Они уселись на скамье, стоявшей перед грубо отесанным столом, и один из них, ударив с силой по столу кулаком, резким тоном обратился к молодой девушке:
— Пить!
Та задрожала и быстро подняла голову.
— Что вам угодно, господа? — спросила она.
— Мескаля 12.
Девушка встала и торопливо принялась им прислуживать. Тот, который говорил с ней, удержал ее за платье как раз в ту минуту, когда она уже хотела отойти.
— Подождите минутку, донья Кармела, — произнес он.
— Пустите мое платье, Руперто, — отвечала та с неудовольствием, — вы сейчас его разорвете.
— Вот как! — возразил тот, разражаясь грубым смехом. — Значит, вы считаете меня очень неловким.
— Нет, но поведение ваше неприлично.
— О-о! Вы не всегда бываете так свирепы, моя миленькая птичка.
— Что же вам нужно? — спросила та, покраснев.
— Хватит, и так все ясно. Но теперь не в этом дело.
— Так в чем же? — спросила она с притворным удивлением. — Ведь я подала вам мескаль, который вы потребовали?
— Это так. Но мне хочется вам кое-что сказать.
— Хорошо, говорите скорей и отпустите меня.
— Вы очень торопитесь от меня убежать. Разве вы боитесь, что ваш любовник застанет вас во время разговора со мной?
Товарищи Руперто расхохотались, а молодая девушка стояла в полном смущении.
— У меня нет любовника, Руперто, вы отлично это знаете, — отвечала она со слезами на глазах, — нехорошо с вашей стороны обижать бедную беззащитную девушку.
— Ну, ну, я и не оскорбляю вас, донья Кармела. Что же дурного в том, что такая прелесть, как вы, имеет любовника и даже не одного, а двух.
— Пустите меня, — вскричала та, делая резкое усилие, чтобы освободиться.
— Не раньше, чем вы ответите на мой вопрос.
— Так задавайте же этот вопрос, и покончим с этим делом.
— Гм! Ну, злючка, будьте добры повторить мне то, что вы так тихо сказали этому ветренику капитану.
— Я? — отвечала та в смущении. — Что вам угодно, чтобы я ему сказала?
— Вот так штука! Я вовсе не хочу, чтобы вы ему что-нибудь говорили, а только желаю узнать от вас, что вы ему в действительности сказали.
— Оставьте меня в покое, Руперто. Вам доставляет удовольствие меня мучить?
Мексиканец посмотрел на нее пристально.
— Не уклоняйтесь в сторону, милочка, — промолвил он сухо, — вопрос, заданный вам, очень серьезен.
— Весьма возможно, но мне нечего на него вам ответить.
— Это потому, что у вас не чиста совесть.
— Я вас не понимаю.
— Весьма вероятно! Ну, так я сейчас объясню. В ту самую минуту, когда офицер готов был уехать, вы сказали ему: «Берегитесь!» Вы, может быть, станете отпираться?
Молодая девушка побледнела.
— Если вы слышали мои слова, — сказала она, принимая веселый вид, — так зачем же вы меня спрашиваете?
Товарищи Руперто, услыхав в чем дело, нахмурились. Положение становилось серьезным.
— О-о! — сказал один из них, поднимая голову. — Она действительно это сказала?
— Конечно, раз я слышал собственными ушами! — грубо отрезал Руперто.
Девушка растерянно посмотрела кругом, как бы ища защиты, которой ждать было не от кого.
— Его там нет, — злобно проговорил Руперто, — значит, бесполезно вам его искать.
— Кого? — спросила девушка, в смущении от предположения Руперто и вместе с тем в ужасе от своего опасного положения.
— Его! — насмешливо отвечал тот. — Послушайте, донья Кармела, вот уже несколько раз вы были посвящены в наши дела в гораздо большей степени, чем следовало. Повторяю вам то же самое слово, которое вы не очень давно сказали капитану. А вы постарайтесь принять его к сведению. Берегитесь!
— Да! — грубо произнес другой собеседник. — Так как мы могли бы позабыть о том обстоятельстве, что вы еще ребенок, и заставить вас жестоко поплатиться за ваш донос.
— Вот как! — сказал третий, который до сего времени занимался выпивкой, не принимая никакого участия в разговоре. — Закон для всех должен быть одинаков. Если Кармела нас предала, она должна понести наказание.
— Прекрасно сказано, Бернардо! — вскричал Руперто, стукнув кулаком по столу. — Нас здесь достаточно для того, чтобы принять решение.
— Боже мой! — закричала девушка, быстро освобождаясь из рук Руперто. — Оставьте меня, оставьте!
— Ни с места! — заорал Руперто, поднимаясь из-за стола. — Иначе вам будет плохо.
Все бросились к молодой девушке, которая, полумертвая от страха, тщетно пыталась отворить дверь венты, чтобы скрыться.
Но вдруг, в тот самый момент, когда все трое ухватились своими грубыми, мозолистыми руками за ее белые и нежные плечики, дверь венты, засов которой девушка в замешательстве не могла отодвинуть, отворилась настежь, и на пороге показался человек.
— Что здесь такое происходит? — угрюмо спросил он, скрещивая на груди руки, и, неподвижно остановившись на пороге, оглядел присутствующих.
Голос пришельца звучал столь угрожающе, глаза его сверкали таким мрачным блеском, что трое наших героев в страхе невольно отступили к противоположной стене, с ужасом бормоча: «Ягуар! Ягуар!».
— Спасите меня, спасите! — закричала молодая девушка, вне себя от страха бросаясь к вошедшему.
— Да, — сказал тот громким голосом, — я спасу вас, донья Кармела. Горе тому, кто к вам прикоснется!
И, взяв ее осторожно на свои мускулистые руки, он потихоньку положил ее на бутаку 13, где и оставил почти в бессознательном состоянии.
Человек, так неожиданно появившийся в нашем рассказе, был еще очень молод. Его безбородое лицо могло показаться детским, если бы его правильные черты с отпечатком почти женской красоты не освещались блеском больших черных глаз, сверкающий взгляд которых обладал такой силой, что редко кто был в состоянии его выдержать.
Он был высок, статен и очень строен, при этом широк в плечах. Его черные, как вороново крыло, волосы выбивались из-под шляпы, сделанной из вигоневой шерсти и украшенной золотым траурным цветком, и бесчисленными прядями падали на плечи.
Одет он был в яркий и роскошный мексиканский костюм. Его панталоны из фиолетового бархата, украшенные множеством фиолетовых пуговиц, с разрезом над коленками, позволяли видеть его тонкие мускулистые ноги в прекрасных шелковых чулках. Накинутый на плечи плащ был обшит широким золотым галуном, пояс из белого китайского крепа стягивал его бедра и поддерживал пару пистолетов и кинжал с широким блестящим клинком без ножен, продетый в кольцо из вороненой стали. Американское ружье с серебряной насечкой висело за плечом.
В этом молодом человеке было нечто столь притягательное, столь властное, что нельзя было не почувствовать к нему любви или ненависти — такое сильное впечатление производил он, сам того не сознавая, на всех, с кем бы ему ни приходилось сталкиваться.
Никому не было известно ни имя, ни происхождение его, поэтому ему и дали прозвище, на которое он по крайней мере откликался, по-видимому, не чувствуя себя оскорбленным подобным обращением.
Что же касается его характера, то последующие сцены дадут нам о нем ясное представление, так что нам нет теперь никакой нужды вдаваться в излишние подробности.
Рассвет уже начал придавать облакам перламутровый оттенок, звезды одна за другой исчезали в мрачных небесных глубинах, а на самом краю голубой линии горизонта ярко-красный отблеск, предвестник солнечного восхода, давал знать, что скоро наступит день.
Тысячи невидимых птичек, укрывавшихся в листве от холода, теперь пробуждались и радостно оглашали воздух своим мелодичным утренним пением, а рев диких зверей, уходящих от водопоя и медленно направлявшихся в свои неведомые берлоги, становился все более и более глухим и мало-помалу затихал.
Между тем поднялся ветерок, который проник в густое облако испарений, поднимающихся в тропических странах над землей при восходе солнца, разорвал и развеял его в пространстве. Все это произошло без всякого перехода, как на сцене, и представляло собой восхитительное зрелище, способное вдохновить мечтательную душу художника или поэта.
Провидению было угодно наградить Америку особенным изобилием самых увлекательных пейзажей, одарив ее могущественную природу таким бесчисленным множеством контрастов и сочетаний, которое можно встретить только здесь.
Посреди широкой равнины, защищенной со всех сторон высокими ветвями девственного леса, вырисовывались причудливые изгибы усыпанной песком дороги, желтый цвет которой составлял приятный контраст с темной зеленью высокой травы и серебристо-белым цветом воды в узкой речке, поверхность которой сверкала, как ларчик с драгоценностями, под первыми лучами восходящего солнца.
Неподалеку от реки, почти в самом центре равнины возвышался белый дом с колоннадой, крытый красной черепицей.
Этот дом, кокетливо убранный вьющимися растениями, широко и густо разросшимися на его стенах, представлял собой венту, или гостиницу, выстроенную на вершине небольшого холма. К нему вела дорога, шедшая по отлогому подъему, тогда как сама вента господствовала над этим необъятным и величественным пейзажем, подобно орлу, парящему над облаками.
У ворот венты несколько драгун, всего около двадцати человек, составлявших живописные группы, заканчивали седлать лошадей, в то время как погонщики деловито навьючивали семь или восемь мулов.
На дороге, в нескольких милях от венты, можно было заметить нескольких всадников, которые быстро двигались вперед и уже готовились углубиться в лес. Лес этот постепенно возвышался и заканчивался линией высоких, покрытых снегом горных вершин, почти сливавшихся с небесной лазурью.
Дверь венты отворилась, и из нее вышел, напевая вполголоса, молодой офицер в сопровождении толстого и пузатого монаха с веселым выражением лица. Вслед за ними на пороге появилась очаровательная юная особа восемнадцати или девятнадцати лет. Она была хрупкой блондинкой с голубыми глазами и волосами золотистого цвета и выглядела очень мило и грациозно.
— Живее в путь, — сказал молодой человек в форме капитана, — мы и так потеряли слишком много времени. Садитесь на мула.
— Гм, — проговорил монах, — мы только что пообедали. Какого черта вы так торопитесь, капитан?
— Святой муж, — насмешливо отвечал офицер, — если вам угодно здесь остаться, так сделайте милость, оставайтесь.
— Нет, нет, я еду с вами! — с испугом воскликнул монах. — Я желаю воспользоваться вашим обществом.
— В таком случае поторопитесь, потому что через двадцать пять минут я прикажу выступить в поход.
Окинув взглядом равнину, офицер знаком велел своему слуге подвести ему лошадь и легко вскочил в седло с грацией, свойственной мексиканским наездникам. Монах испустил вздох сожаления, думая, вероятно, о радушном гостеприимстве, которого он лишался, намереваясь подвергнуться опасностям долгого путешествия. С помощью погонщиков ему удалось с грехом пополам вскарабкаться на спину мула, который подался вниз, почувствовав на себе столь тяжкую ношу.
— Уф! — пробормотал монах. — Ну вот я и сел.
— На коней! — скомандовал офицер.
Драгуны тотчас же повиновались, и в продолжение двух минут слышалось только бряцанье оружия.
Молодая девушка, о которой мы говорили, все еще молча, неподвижно стояла на пороге, снедаемая, по-видимому, внутренним беспокойством и с тревогой оглядывая двух или трех поселян, которые, беспечно прислонившись к стене, с ленивым любопытством следили за движениями каравана. Но в тот момент, когда капитан готовился отдавать приказ к выступлению, она решительно приблизилась к нему и, протягивая ему огниво, сказала мягким и мелодичным голосом:
— Господин офицер, ваша сигара потухла.
— В самом деле, — отвечал тот и, воспользовавшись ее услугой, он любезно нагнулся к ней и возвратил трут со словами: — Спасибо, моя прелесть.
Молодая девушка воспользовалась этим движением, приблизившим к ней лицо офицера, и быстро проговорила тихим голосом:
— Будьте осторожны!
— Вот как? — сказал он, бросая на нее пристальный взгляд.
Не отвечая ему ни слова, она приложила свой указательный палец к розовым губкам и, быстро повернувшись назад, бегом возвратилась в венту.
Капитан выпрямился; нахмурив свои черные брови, он угрожающим взглядом посмотрел на двух или трех стоявших у стены незнакомцев, но потом покачал головой.
— Ба-а! — пробормотал он презрительно. — Они не посмеют!
Затем он обнажил саблю, клинок которой ярко заблестел на солнце, и, став во главе отряда, скомандовал:
— В путь!
Отряд двинулся в поход.
По звону колокольчика вожатого мулы зашагали вперед, и драгуны, окружив животных тесно сомкнутым строем, поехали вместе с ними.
В продолжение нескольких минут поселяне, присутствовавшие при выступлении отряда, следили за его движением по извилистой дороге, а потом один за другим вернулись в венту.
Молодая девушка сидела одна и делала вид, что деятельно занимается починкой женской одежды. Однако по едва заметной дрожи, пробегавшей по ее телу, по краске на лице и по боязливому взгляду, брошенному ею из-под своих длинных ресниц на посетителей, когда они вошли в комнату, легко было заключить, что спокойствие ее было только притворным и что, напротив, она была во власти какой-то тайной тревоги.
Посетителей было трое. Эти люди в расцвете сил, с грубыми и резкими чертами лица, смотрели вокруг подозрительно и держали себя дерзким и вызывающим образом.
Они уселись на скамье, стоявшей перед грубо отесанным столом, и один из них, ударив с силой по столу кулаком, резким тоном обратился к молодой девушке:
— Пить!
Та задрожала и быстро подняла голову.
— Что вам угодно, господа? — спросила она.
— Мескаля 12.
Девушка встала и торопливо принялась им прислуживать. Тот, который говорил с ней, удержал ее за платье как раз в ту минуту, когда она уже хотела отойти.
— Подождите минутку, донья Кармела, — произнес он.
— Пустите мое платье, Руперто, — отвечала та с неудовольствием, — вы сейчас его разорвете.
— Вот как! — возразил тот, разражаясь грубым смехом. — Значит, вы считаете меня очень неловким.
— Нет, но поведение ваше неприлично.
— О-о! Вы не всегда бываете так свирепы, моя миленькая птичка.
— Что же вам нужно? — спросила та, покраснев.
— Хватит, и так все ясно. Но теперь не в этом дело.
— Так в чем же? — спросила она с притворным удивлением. — Ведь я подала вам мескаль, который вы потребовали?
— Это так. Но мне хочется вам кое-что сказать.
— Хорошо, говорите скорей и отпустите меня.
— Вы очень торопитесь от меня убежать. Разве вы боитесь, что ваш любовник застанет вас во время разговора со мной?
Товарищи Руперто расхохотались, а молодая девушка стояла в полном смущении.
— У меня нет любовника, Руперто, вы отлично это знаете, — отвечала она со слезами на глазах, — нехорошо с вашей стороны обижать бедную беззащитную девушку.
— Ну, ну, я и не оскорбляю вас, донья Кармела. Что же дурного в том, что такая прелесть, как вы, имеет любовника и даже не одного, а двух.
— Пустите меня, — вскричала та, делая резкое усилие, чтобы освободиться.
— Не раньше, чем вы ответите на мой вопрос.
— Так задавайте же этот вопрос, и покончим с этим делом.
— Гм! Ну, злючка, будьте добры повторить мне то, что вы так тихо сказали этому ветренику капитану.
— Я? — отвечала та в смущении. — Что вам угодно, чтобы я ему сказала?
— Вот так штука! Я вовсе не хочу, чтобы вы ему что-нибудь говорили, а только желаю узнать от вас, что вы ему в действительности сказали.
— Оставьте меня в покое, Руперто. Вам доставляет удовольствие меня мучить?
Мексиканец посмотрел на нее пристально.
— Не уклоняйтесь в сторону, милочка, — промолвил он сухо, — вопрос, заданный вам, очень серьезен.
— Весьма возможно, но мне нечего на него вам ответить.
— Это потому, что у вас не чиста совесть.
— Я вас не понимаю.
— Весьма вероятно! Ну, так я сейчас объясню. В ту самую минуту, когда офицер готов был уехать, вы сказали ему: «Берегитесь!» Вы, может быть, станете отпираться?
Молодая девушка побледнела.
— Если вы слышали мои слова, — сказала она, принимая веселый вид, — так зачем же вы меня спрашиваете?
Товарищи Руперто, услыхав в чем дело, нахмурились. Положение становилось серьезным.
— О-о! — сказал один из них, поднимая голову. — Она действительно это сказала?
— Конечно, раз я слышал собственными ушами! — грубо отрезал Руперто.
Девушка растерянно посмотрела кругом, как бы ища защиты, которой ждать было не от кого.
— Его там нет, — злобно проговорил Руперто, — значит, бесполезно вам его искать.
— Кого? — спросила девушка, в смущении от предположения Руперто и вместе с тем в ужасе от своего опасного положения.
— Его! — насмешливо отвечал тот. — Послушайте, донья Кармела, вот уже несколько раз вы были посвящены в наши дела в гораздо большей степени, чем следовало. Повторяю вам то же самое слово, которое вы не очень давно сказали капитану. А вы постарайтесь принять его к сведению. Берегитесь!
— Да! — грубо произнес другой собеседник. — Так как мы могли бы позабыть о том обстоятельстве, что вы еще ребенок, и заставить вас жестоко поплатиться за ваш донос.
— Вот как! — сказал третий, который до сего времени занимался выпивкой, не принимая никакого участия в разговоре. — Закон для всех должен быть одинаков. Если Кармела нас предала, она должна понести наказание.
— Прекрасно сказано, Бернардо! — вскричал Руперто, стукнув кулаком по столу. — Нас здесь достаточно для того, чтобы принять решение.
— Боже мой! — закричала девушка, быстро освобождаясь из рук Руперто. — Оставьте меня, оставьте!
— Ни с места! — заорал Руперто, поднимаясь из-за стола. — Иначе вам будет плохо.
Все бросились к молодой девушке, которая, полумертвая от страха, тщетно пыталась отворить дверь венты, чтобы скрыться.
Но вдруг, в тот самый момент, когда все трое ухватились своими грубыми, мозолистыми руками за ее белые и нежные плечики, дверь венты, засов которой девушка в замешательстве не могла отодвинуть, отворилась настежь, и на пороге показался человек.
— Что здесь такое происходит? — угрюмо спросил он, скрещивая на груди руки, и, неподвижно остановившись на пороге, оглядел присутствующих.
Голос пришельца звучал столь угрожающе, глаза его сверкали таким мрачным блеском, что трое наших героев в страхе невольно отступили к противоположной стене, с ужасом бормоча: «Ягуар! Ягуар!».
— Спасите меня, спасите! — закричала молодая девушка, вне себя от страха бросаясь к вошедшему.
— Да, — сказал тот громким голосом, — я спасу вас, донья Кармела. Горе тому, кто к вам прикоснется!
И, взяв ее осторожно на свои мускулистые руки, он потихоньку положил ее на бутаку 13, где и оставил почти в бессознательном состоянии.
Человек, так неожиданно появившийся в нашем рассказе, был еще очень молод. Его безбородое лицо могло показаться детским, если бы его правильные черты с отпечатком почти женской красоты не освещались блеском больших черных глаз, сверкающий взгляд которых обладал такой силой, что редко кто был в состоянии его выдержать.
Он был высок, статен и очень строен, при этом широк в плечах. Его черные, как вороново крыло, волосы выбивались из-под шляпы, сделанной из вигоневой шерсти и украшенной золотым траурным цветком, и бесчисленными прядями падали на плечи.
Одет он был в яркий и роскошный мексиканский костюм. Его панталоны из фиолетового бархата, украшенные множеством фиолетовых пуговиц, с разрезом над коленками, позволяли видеть его тонкие мускулистые ноги в прекрасных шелковых чулках. Накинутый на плечи плащ был обшит широким золотым галуном, пояс из белого китайского крепа стягивал его бедра и поддерживал пару пистолетов и кинжал с широким блестящим клинком без ножен, продетый в кольцо из вороненой стали. Американское ружье с серебряной насечкой висело за плечом.
В этом молодом человеке было нечто столь притягательное, столь властное, что нельзя было не почувствовать к нему любви или ненависти — такое сильное впечатление производил он, сам того не сознавая, на всех, с кем бы ему ни приходилось сталкиваться.
Никому не было известно ни имя, ни происхождение его, поэтому ему и дали прозвище, на которое он по крайней мере откликался, по-видимому, не чувствуя себя оскорбленным подобным обращением.
Что же касается его характера, то последующие сцены дадут нам о нем ясное представление, так что нам нет теперь никакой нужды вдаваться в излишние подробности.
ГЛАВА XII. Объяснение
Ужас, заставивший троих бандитов попятиться к стене при появлении Ягуара, понемногу прошел. К ним вернулось если не мужество, то нахальство, так как они увидели, что в действиях человека, которого они давно уже привыкли бояться, не заключается ничего враждебного.
Руперто, самый испорченный из всей шайки, первым овладел собой и, видя, что тот, кто внушил им столь сильный страх, совершенно одинок и поэтому не опасен, решительно двинулся ему навстречу.
— Оставьте эту жеманницу. — сказал он Ягуару грубым тоном. — Она заслуживает наказания, которое она сейчас от нас и получит.
Молодой человек выпрямился, как будто его ужалила змея, и, бросив через плечо угрожающий взгляд на говорящего, произнес:
— Вот как! Уж не со мной ли вы таким тоном разговариваете?
— С кем же еще? — дерзко ответил бандит, несмотря на то что сам в душе перепугался, видя, как встречено его вмешательство.
— А-а! — промолвил Ягуар и, не прибавив ни одного слова больше, он медленными шагами двинулся к Руперто, оцепеневшему под его пристальным взглядом и наблюдавшему за его приближением с ужасом, который возрастал с каждым мгновением.
Не дойдя всего шага до мексиканца, молодой человек остановился.
Сцена эта, внешне обыкновенная, имела для присутствующих ужасный смысл, так что все побледнели и с трудом переводили дух.
Ягуар с покрасневшим лицом, черты которого исказились, с глазами, налившимися кровью, нахмурясь, протянул вперед руку, чтобы схватить Руперто, который, обезумев от ужаса, не мог даже двинуться с места, чтобы избежать этого прикосновения, которое, как он отлично сознавал, должно было стать для него роковым.
Вдруг Кармела, как перепуганная лань, вскочила со своего места и бросилась, чтобы помешать столкновению противников.
— О-о! — закричала она, складывая руки. — Сжальтесь над ним! Ради Бога, пощадите его!
Выражение лица молодого человека мгновенно изменилось и стало необыкновенно мягким.
— Ладно, — проговорил он, — если уж вам так угодно, он будет жить. Но он оскорбил вас, Кармела, и должен быть наказан. На колени, негодяй, — продолжал он, обращаясь к Руперто, и с силой опустил ему на плечо свою руку, — на колени, и умоляй этого ангела о прощении!
Руперто скорее рухнул, чем стал на колени, не выдержав тяжести этой железной руки, к ногам молодой девушки и робко пробормотал:
— Простите! Простите!
— Довольно! — внушающим ужас тоном сказал ему Ягуар. — Вставай и благодари Бога за то, что на этот раз он избавил тебя от моей мести. Отворите дверь, донья Кармела.
Молодая девушка повиновалась.
— На коней, — продолжал Ягуар, — и ждать меня у Рио-Секо, никуда не трогаясь оттуда до моего прибытия, под страхом смерти. Отправляйтесь!
Все трое вышли, опустив головы, в полнейшем безмолвии. Через минуту послышался удалявшийся топот копыт их коней по песчаной дороге.
Двое молодых людей остались наедине друг с другом. Ягуар сел у стола, где только что пьянствовали трое посетителей, опустил голову на руки и, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
Кармела наблюдала за ним с застенчивостью, к которой примешивался страх, и не решалась с ним заговорить.
Руперто, самый испорченный из всей шайки, первым овладел собой и, видя, что тот, кто внушил им столь сильный страх, совершенно одинок и поэтому не опасен, решительно двинулся ему навстречу.
— Оставьте эту жеманницу. — сказал он Ягуару грубым тоном. — Она заслуживает наказания, которое она сейчас от нас и получит.
Молодой человек выпрямился, как будто его ужалила змея, и, бросив через плечо угрожающий взгляд на говорящего, произнес:
— Вот как! Уж не со мной ли вы таким тоном разговариваете?
— С кем же еще? — дерзко ответил бандит, несмотря на то что сам в душе перепугался, видя, как встречено его вмешательство.
— А-а! — промолвил Ягуар и, не прибавив ни одного слова больше, он медленными шагами двинулся к Руперто, оцепеневшему под его пристальным взглядом и наблюдавшему за его приближением с ужасом, который возрастал с каждым мгновением.
Не дойдя всего шага до мексиканца, молодой человек остановился.
Сцена эта, внешне обыкновенная, имела для присутствующих ужасный смысл, так что все побледнели и с трудом переводили дух.
Ягуар с покрасневшим лицом, черты которого исказились, с глазами, налившимися кровью, нахмурясь, протянул вперед руку, чтобы схватить Руперто, который, обезумев от ужаса, не мог даже двинуться с места, чтобы избежать этого прикосновения, которое, как он отлично сознавал, должно было стать для него роковым.
Вдруг Кармела, как перепуганная лань, вскочила со своего места и бросилась, чтобы помешать столкновению противников.
— О-о! — закричала она, складывая руки. — Сжальтесь над ним! Ради Бога, пощадите его!
Выражение лица молодого человека мгновенно изменилось и стало необыкновенно мягким.
— Ладно, — проговорил он, — если уж вам так угодно, он будет жить. Но он оскорбил вас, Кармела, и должен быть наказан. На колени, негодяй, — продолжал он, обращаясь к Руперто, и с силой опустил ему на плечо свою руку, — на колени, и умоляй этого ангела о прощении!
Руперто скорее рухнул, чем стал на колени, не выдержав тяжести этой железной руки, к ногам молодой девушки и робко пробормотал:
— Простите! Простите!
— Довольно! — внушающим ужас тоном сказал ему Ягуар. — Вставай и благодари Бога за то, что на этот раз он избавил тебя от моей мести. Отворите дверь, донья Кармела.
Молодая девушка повиновалась.
— На коней, — продолжал Ягуар, — и ждать меня у Рио-Секо, никуда не трогаясь оттуда до моего прибытия, под страхом смерти. Отправляйтесь!
Все трое вышли, опустив головы, в полнейшем безмолвии. Через минуту послышался удалявшийся топот копыт их коней по песчаной дороге.
Двое молодых людей остались наедине друг с другом. Ягуар сел у стола, где только что пьянствовали трое посетителей, опустил голову на руки и, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
Кармела наблюдала за ним с застенчивостью, к которой примешивался страх, и не решалась с ним заговорить.