— Нельзя отложить этот разговор до следующего раза?
— Нет, — с живостью возразила она, — нет, надо разом покончить со всем этим! Я должна поговорить с вами непременно сегодня же!
— Как угодно! — согласился дон Торрибио.
— Благодарю! — Подождите меня одну минуту! — с этими словами она бегом вернулась в дом и возвратилась через минуту с ружьем дона Торрибио.
— Возьмите, — сказала она, — теперь вам не надо будет возвращаться за ним в ранчо!
Молодой человек молча взял из ее рук свое ружье и последовал за нею.
Линдо шел за ним следом.
Отойдя шагов на сто от дома, они остановились посреди небольшой рощицы ликидамбров, густая тень которых окончательно скрыла их от посторонних глаз. Зубы молодой девушки лихорадочно стучали она была очень бледна, а глаза горели каким-то мрачным огнем.
— Право, вы пугаете меня, Леона, — сказал Торрибио, — этот холод может быть смертельным для вас!
— Ничего, внутренний жар греет меня! — сказала она каким-то загадочным тоном.
— Бедняжка! — Почему бы вам не подождать до завтра?
— До завтра?! — с горькой иронией повторила она, — кто знает, где вы будете завтра, не пытайтесь и теперь еще обманывать меня, Торрибио! — Я слышала ваш разговор с отцом; я стояла за дверью и не проронила ни единого слова. Я последовала за вами до самой конюшни, когда вы остаетесь одни с вашим Линдо, вы говорите с ним, как с другом, вы не лжете ему и не обманываете его! — сказала девушка, трепля своею крошечной ручкой шею верного коня, который при ее прикосновении тихо заржал от удовольствия.
Молодой человек молча опустил голову, видимо смутившись.
— И так, вы уезжаете, Торрибио? — с грустью сказала она, — скажите, почему вы уезжаете?
— Я сам не знаю, — с замешательством ответил он, — лес этот стал мне гадок, я его ненавижу! я хочу, во что бы то ни стало покинуть эти леса, хотя сердце мое разрывается на части.
— Меня вы так ненавидите, Торрибио, а не сам лес.
— Ах, Леона! Как можете вы говорить такие вещи?! — воскликнул он.
— Я часто слышала, что сильная любовь превращается в ненависть, а вы меня раньше любили, Торрибио! — Я это знаю, я чувствую это точно также, как чувствую сейчас, что вы уже не любите меня!
— Вы ошибаетесь, Леона! Я все еще люблю вас!
— Да, как сестру, вы уже говорили мне это! — с горечью продолжала она — Боже! неужели к этому должна была привести нас эта безумная любовь, какую вы прежде питали ко мне, и о которой вы говорили, что она вечна и бессмертна!
— Леона, не говорите так!
— Или, быть может, вы бежите от другой любви? — продолжала она, преследуя ход своих мыслей и, по-видимому, не слыхав его слов, — вы бежите от другой женщины, которую любите, но которая пренебрегает вами? Да, Ассунта очень хороша и очень кокетлива, — с горечью продолжала она, — ей мало водить за собой на цепочке двух своих двоюродных братьев, которые всегда висят на ее юбке, ей надо еще отбивать и чужих cortejos»!
— Леона! — воскликнул молодой человек дрожащим голосом, — какой злой демон учит вас говорить так о девушке стыдливой, скромной и добродетельной, с душой светлой, как кристалл?!
— А! — с едкой иронией подхватила Леона, — вы защищаете ее от меня! — Прекрасно! Этого только и недоставало! — Я-то, конечно, не стыдлива и не скромна — и душа моя не светла, как кристалл! А кто тому виной? кто заставил меня забыть женскую стыдливость, которая так красит девушку? — Скажите, дон Торрибио, кто это сделал? Какая несчастная роковая страсть заставила меня все позабыть и увлекла меня в ту бездну, где я гибну? О, какими чарами эта девушка сумела похитить у меня твою любовь? — Она хороша, — да хороша, — но, ведь и я не хуже! — или ее любовь прельщает вас, — но ведь она не только отвергает, но даже презирает вас! Знаете ли вы это!
— Леона! — воскликнул молодой человек, гневно топнув ногой.
— О, сердитесь сколько вам будет угодно, оскорбляйте меня! — что мне до этого, теперь я все могу сказать вам, и вы должны выслушать меня! Меня-то вы не проведете той глупой басней, которую вы сочинили для моего отца, я знаю, что произошло между вами и Ассунтой в эту ночь: меня вы не обманете!
— Что! — воскликнул он, — вы шпионили, следили за мной?
—А почему бы нет? — гордо сказала она, — я стояла за свое чувство; вы бросили, покинули меня, Торрибио, и я имела право следить за вами и стараться узнать, кто она, та женщина, которая отняла у меня ваше сердце?
— Нет, это ужасно, Леона! Такое поведение гадко, очень гадко!
— Не гадко, а справедливо! Я хочу отомстить за себя, — и это мое право! Я хотела бы знать, что я сделала такого, что вы вдруг перестали приходить к обычному месту наших свиданий и я следила за вами, вы за все эти четыре месяца не сделали ни шагу, не сказали ни слова без того, чтобы меня тотчас же не уведомили о том!
— О, возмутительно! Это ужасно! И вы называете это любовью?
— Не любовью, а страстью, бредом, безумием, всем, что хотите, а главное отчаянием! — воскликнула она как бы не помня себя. — Соблазнив меня, смутив на всегда мой покой, вам вздумалось ни с того, ни с сего, без всякой разумной причины, бросить меня без всяких дальнейших рассуждений, — и это тогда, когда я все в мире забыла и всем пожертвовала! — Вы же после этого ряда низких и мерзких поступков имеете еще достаточно духа выражать мне свое презрение и вы хотите, чтобы за все эти муки и оскорбления я не отомстила вам! Нет, Торрибио! Это уже слишком!
Из какой только глины смесил вас Господь! Вы — мужчины, даже не люди, вы хуже зверей; для того, чтобы удовлетворить свой каприз, свою омерзительную прихоть или даже просто тщеславие, вы почему-то выбираете самых честных, самых чистых и невинных девушек! А когда они, по своему неведению, поверят вам и вашим лживым уверениям и отдадут вам все, чем они богаты, счастливые тем, что этим они могут доказать вам свою любовь, вы, возмутительным цинизмом, отталкиваете их, бросая им в лицо самые ужасные и унизительные оскорбления, и хвастаетесь, как трофеем, их горем и бесчестьем, предавая их на поругание и бесчестие толпы! Это грех, страшных, тяжелый грех. Торрибио! Грех, который требует искупления и вопит о мщении Вы, ведь, навсегда искалечили и разбили жизнь той девушки, которую заклеймили несмываемым позором.
— Леона, — холодно возразил молодой человек, — все ваши обвинения несправедливы, — и вы знаете, почему…
— О, — перебила она его, — бедный невинный юноша, чистая душа! Отчего бы не сказать вам прямо что я преследовала вас своей любовью и умоляла вас любить меня и, наконец, путем различных уверений и клятв соблазнила вас?!
— Нет, Леона! Это становится невыносимо, я не хочу более слушать!
— Вы ошибаетесь, Торрибио! Вы выслушаете меня до конца: так надо, говорю вам, — и так оно будет!
— Леона!
— Нет, я этого хочу! я, наконец, требую, чтобы вы выслушали меня до конца! Не то вам придется смять меня под копытами вашего коня!
Молодой человек молча пожал плечами.
— Я знаю все, все, что вы делали с тех пор, как бросили меня! Я знаю ваши интриги с Мерседес, с Кармен и Педритой. Но эти мимолетные увлечения не беспокоили меня: я знала, что сердце ваше не причастно этим увлечением и что эти женщины для меня не опасные соперницы, но вот, уже почти месяц, как вы повсюду преследуете другую женщину, — и эта женщина явилась уже серьезной соперницей для меня, потому что помимо ее кокетства она действительно чиста, стыдлива и скромна, как я была когда-то, прежде чем вы… Но к чему вспоминать то время, — прервала она сама себя, — все равно, то время прошло бесследно и его не вернуть! И вот, обезумев от горя, стыда и позора, не помня себя, — побуждаемая одной слепой страстью, я пошла к Ассунте и все рассказала ей, все, все до мелочей!..
— Ты это сделала? — почти с бешенством воскликнул он.
— Да! — сказала она, выпрямившись во весь рост и смело глядя ему в лицо, — и если бы было нужно, я сделала бы это еще раз! — Ассунта добрая, хорошая девушка, да к тому же сердце ее никогда не будет принадлежать вам; она уже отдала его другому!
— Что мне за дело до этого! — воскликнул молодой человек, — я не люблю эту молодую женщину, повторяю вам, не люблю ее, я ее едва знаю и только раз говорил с ней!
— Да, вчера ночью! — насмешливо подхватила Леона.
— Вы это знаете!
— Я знаю все, все решительно! — воскликнула она пронзительным, резким голосом, — знаю, что вчера утром вы составили символический букет и, сев на коня, ловко бросили его в комнату Ассунты через открытое окно, но Ассунта была не одна в комнате, с нею была еще другая девушка. И эта девушка была я!
— Вы? о, демон!
Да, я; и так как Ассунта по неопытности своей не знала значения и смысла букета и приняла его за простую любезность, то я и объяснила ей смысл и значение его, которые мне были хорошо известны. Мало того, я притаилась там, в кустах, всего в двух, трех шагах от того места, где вы стояли с ней, а вы и не подозревали этого! Я слышала весь ваш разговор с Ассунтой и только, когда дядя ее и кузены появились на сцене, и у вас завязалась борьба, я убежала, боясь быть накрытой.
— Ах! — сказал он со вздохом облегчения.
— Леона поняла значение этого вздоха и насмешливо улыбнулась.
— Да, но это еще не все! Я бежала оттуда и притаилась в другом месте, откуда следила за дальнейшим ходом дела и все видела и слышала вплоть до того момента, когда дон Лоп и дон Рафаэль по приказанию отца своего бросили вас с моста Лиан в реку. Только тогда, услыхав падение вашего тела в воду, я лишилась чувств от ужаса, наполнившего мою душу в этот момент: я полагала, что вас уже нет в живых!
— И это, конечно, исполнило вас радостью, не так ли Леона? Но, как видите, я жив и здоров; значит, ваша радость была преждевременной.
— Вы жестоки и несправедливы, Торрибио! Ведь я же вам сказала, что к великому горю моему и несчастью я не переставала любить вас!
— Странная эта ваша любовь, — сказал он недоверчиво, — я предпочел бы ненависть. Я постараюсь быть так же откровенен, как вы, — продолжал он ледяным голосом, — Все, что вы сказали, сущая правда; да, я люблю Ассунту, и так как знаю, что она никогда не полюбит меня, то предпочитаю покинуть эти леса навсегда, чем страдать здесь от безнадежной любви, которая мне дороже самой жизни!
— Да, но я-то вас люблю! — воскликнула она с такой душевной мукой, — что станется, со мной, если вы покинете меня? Пока вы жили здесь, я все еще имела надежду вернуть вас, вернуть вашу любовь…
— Вы ошибались, Леона! — сухо перебил он ее, — я не люблю вас больше, и, быть может, мне следовало бы даже ненавидеть вас. В сердце моем нет места для двух чувств — и между нами давно все кончено! Я не стану упрекать вас за ваше ужасное поведение, но то, что вы мне сейчас сказали, убило во мне даже последнее чувство сожаления, какое я уносил с собой в душе.
— О! — горестно воскликнула она, — вы меня убиваете этими страшными словами.
— Я не хочу вашей смерти! — Мало того, я убежден, что не только вы не умрете, но даже очень скоро, быть можете, через несколько дней после моего отъезда, утешитесь с другим.
— О, это низко! Подло, Торрибио! Вы знаете, как горячо я вас люблю!
— Я знаю только, что вы такая же, как и все женщины! — сказал он тоном издевательства, — знаю, что новая любовь заставит вас вскоре позабыть о старой.
— Но это невозможно! нет! вы не можете, не имеете права бросить меня так!
— Что за глупости! Вот уже более трех месяцев, как всякого рода отношения между нами разорваны. Разве мы уже неравнодушны один к другому?
— Нет! я говорю вам, что вы не бросите меня, что это невозможно!
— Что было, то прошло! нельзя воскресить снова ту любовь, которую мы сами убили!
— Может быть! — глухо сказала она, — но, наряду с любовью, есть еще и долг!
— Долг! Что это значит? — засмеялся он, — разве я обещал вам когда-нибудь жениться на вас?
— Нет, этого вы никогда не обещали мне! Мы любили друг друга и верили, что любовь наша должна быть бесконечной.
— Так что же?
— А то, что вы не сделали бы во имя любви, то ваша честь должна заставить сделать вас, — сказала она резко и отчетливо.
— Я не понимаю вас! — сказал он, невольно содрогнувшись.
— А, вы не понимаете! — с горькой иронией воскликнула она.
— Уверяю вас честью! — холодно подтвердил он.
— Ну, как же мне сказать вам это ясней?! Неужели вы не можете понять, что если вы уедете, то я погибла!
— Погибли?.. — повторил он.
— Да, потому что мой отец убьет меня и будет прав!
— Вы бредите, отец ваш ничего не знает о нашей любви!
— Да, — с горечью сказала она, — он ничего не знает о ней и, быть может, еще несколько дней не будет знать, но затем все станет ясно для всех.
— Что это значит?! — воскликнул он бледнея.
— А! — почти крикнула она, доведенная до отчаяния и обезумев от горя, — а, ты ничего не понимаешь негодяй, подлец!
— Леона!
— Так знай же, подлый человек, что наш грех имел последствия, которых я не могу уже более скрывать! Знай, что я скоро должна стать матерью!
— О! — воскликнул он, закрыв лицо руками.
— А, наконец-то, ты понял, почему не вправе бросить меня теперь!
Дон Торрибио быстро поднял голову, нервная дрожь пробегала по всему его телу, он был бледен, точно мертвец, но черты его приняли выражение адской злобы и ненависти при совершенной неподвижности.
— Ты не в своем уме! какое мне в сущности дело до того, беременны вы, или нет? Разве я знаю, что с вами стало в эти четыре месяца, как я вас бросил. Если то, что вы говорите, правда, то обратитесь с этой радостной вестью к кому-нибудь другому, меня же это не касается!
При этом кровном оскорблении Леона вся задрожала и нечто похожее на крик хищного зверя вырвалось из груди.
— О, — простонала она, — нет, лучше умереть, умереть сейчас же, чем терпеть подобные оскорбления! О, негодяй! — и она упала на колени, так как ноги отказывались держать ее. — Отец! Отец, отчего тебя нет здесь, чтобы отомстить за твою дочь?
— Я здесь, — ответил резкий, грозный голос, — и в тот же момент раздался выстрел и из-за деревьев выскочил человек с дымящимся еще ружьем в руке.
Это был дон Хуан Педрозо.
Леона лишилась чувств и без всяких признаков жизни лежала на земле.
Дон Торрибио тоже как упал, так и остался на месте без движения. Ранчеро, казалось, находился в неописуемом волнении; он прошел мимо дочери, даже не взглянув на нее, и подошел к молодому человеку.
— Что он, мертв? — бормотал он, — я целился прямо в сердце — ну, а теперь его надо прикончить.
Рассуждая таким образом, он осторожно обходом подходил к неподвижно лежащему дону Торрибио, волоча за собою по земле ружье, которое держал в левой руке и затем, подойдя к своему врагу, он наклонился над ним. Но в тот же момент дон Торрибио вскочил на ноги и, схватив старика за горло, вырвал у него из рук ружье, которое откинул далеко в сторону. Не смотря на самое энергичное сопротивление со стороны дона Хуана, ловкий и сильный противник повалил его на землю и привычной рукой крепко связав его той reuta, т. е. веревкой, которую ранчеро имел у себя на поясе, вероятно, с намерением применить ее для той же цели по отношению к нему. По странной случайности пуля дона Хуана ударила в железную скобу ручки одного из длинных пистолетов дона Торрибио, засунутых за пояс, и сплющившись упала на землю, не причинив ни малейшего вреда, но контузия, полученная молодым человеком, была тем не менее так сильна, что опрокинула его навзничь и на некоторое время он лишился сознания. К счастью, он очнулся и пришел в себя как раз в тот момент, когда старик подошел к нему. Тогда сделав невероятное усилие и собрав все свои силы, он неожиданно накинулся на своего врага и после нескольких минут упорной борьбы, наконец, справился с ним.
— А! — сказал он, злобно смеясь, — эта была ловушка, заранее подготовленная отцом и дочерью, — прекрасно!
— Подлый обольститель! — яростно воскликнул дон Хуан Педрозо, — что же ты думаешь, что я был слеп все это время? Что я не замечал позора и бесчестья этой твари? Я заставил ее мать сознаться мне во всем! Я знаю твое преступление и намеревался сперва наказать тебя, мерзавец, а затем и ее!
— Так, значит, ваше утреннее приглашение было ничто иное, как западня?
— Да, ты угадал, это — западня, которую я тебе подставил. Но мне нужно было несомненное доказательство, явная улика твоей преступности, чтобы отомстить тебе! А, ведь, не дурно я из себя пьяницу изобразил? Ты и на самом деле ведь поверил! Ха! Ха!
— А, проклятый старик! Мне следовало убить тебя на месте! — воскликнул молодой человек в порыве гнева.
— Ну, так убей же меня сейчас! иначе помни, что как бы ты далеко не ушел, где бы ты ни скрывался я всюду разыщу тебя и ты простишься с жизнью, клянусь тебе Богом!
— Пусть так, я вам не помешаю, но я все таки не трону волоса с головы вашей, ведь, вы мне почти тесть; не так ли? — иронически произнес молодой человек.
— Я им не долго буду! За это ручаюсь! — с бешенством крикнул старик, бросая разъяренный взгляд в сторону своей дочери, которая начинала приходить в себя. Как только ты уберешься, я убью ее!
Дон Торрибио пожал плечами.
— Те, кому грозят смертью, живут долгий век, к тому же вы теперь не в состоянии выполнить своей угрозы и стоит мне только захотеть…
— Так убивай меня, а то вы оба умрете от моей руки!
— Что вы на это скажете, Леона? — спросил молодой человек, обращаясь к девушке.
— Это мой отец, — прошептала она покорно, — он вправе казнить меня, да и сама я предпочитаю умереть, чем жить опозоренной!
— Ага! ну, а теперь, что ты на это скажешь, прекрасный обольститель? — с злобным смехом спросил в свою очередь старик — кровь смывает позор, — и она, умрет прощенной.
— Но пусть это будет скорее! — взмолилась молодая девушка, простирая вперед руки, — отец, благодарю за это последнее слово!
Наступило довольно продолжительное молчание. Очевидно, в душе молодого человека происходила жестокая борьба; в нем боролись его дурные инстинкты и добрые начала, и долго ни те, ни другие не могли победить.
Наконец, дон Торрибио гордо выпрямился и лицо его просветлело, подвижные, выразительные черты приняли мягкое выражение сочувствия и доброты.
— Вы не умрете, Леона, — сказал он мягким успокаивающим голосом, — я этого не хочу и не допущу. Я вас люблю и беру себе в жены!
Взгляд молодой девушки остановился на нем с каким-то странным выражением, близким к безумию.
— Боже мой! — воскликнула она, сжимая обеими руками грудь, — такое счастье, после таких мучений! нет, в это что-то даже не верится!
— Он врет, дура! — крикнул ранчеро с бешенством, ведь он опять смеется над тобой! — и старик сделал отчаянное, но тщательное усилие порвать свои путы.
— Нет, я не лгу, — сказал молодой человек, — не пройдет и двух суток, как мы будем обвенчаны!
— Торрибио, — чуть слышно прошептала Леона, — неужели это в самом деле правда?
— Клянусь! — воскликнул он.
— Отец, простите нас! Он на мне женится, он любит меня. Чего же более от него требовать?! — сказала Леона, опускаясь на колени подле отца, — простите детей ваших и благословите их! теперь грех их заглажен!
— Будь проклята, подлая девка! И ты, и твой бессовестный соблазнитель! Никогда, никогда в жизни я не прощу вас! Бог, который все видит и все слышит, Он отомстит за меня! — в бешенстве воскликнул старик.
— И так, вы не хотите простить вашу дочь, ваше единственное дитя?! Вы остаетесь глухи к ее мольбам, к ее слезам, и раскаянию и не хотите принять моего предложения, когда я добровольно хочу загладить свою вину?
— Убери от меня эту потерянную девку, негодяй! — Я вас не знаю и не хочу знать ни того, ни другого!
— Пусть так! Мы уедем, но Господь, имя которого вы призываете против нас. будет глух к вашим проклятиям, и вопреки им будет хранить нас!
— Поди! Ликуй себе, мерзавец, смейся над моей в этот момент бессильной злобой, но придет день, — и я с лихвою отомщу вам за все!
— Пусть Бог рассудит нас! — сказал сдержанно дон Торрибио. — Прощайте!
— Нет, до свидания, и будьте прокляты! — крикнул старик, не помня себя от бешенства.
— Пойдем, Леона, — сказал молодой человек, обхватив рукой талию молодой женщины и быстро увлекая ее по направлению к ранчо.
— Собери поскорее все свои вещи, — сказал он, — и ожидай меня вот здесь. Нам необходимо быть осторожными, чтобы он не мог преследовать нас, по крайней мере, до тех пор, пока мы не будем вне опасности от всякой погони.
Леона утвердительно кивнула головой и вошла в дом, а он направился в конюшню, где стояли кони ранчеро.
Между тем донна Мартина проснулась. Зная о замыслах своего мужа, она страшно тревожилась и не могла спать, тем более, что слышала выстрел.
Дочь объяснила ей в нескольких словах всю суть дела.
— Я знаю, он никогда не простит! — со вздохом сказала донна Мартина, — это демон, а не человек. Надо бежать, как можно скорее. Если он настигнет вас, то убьет и того, и другого, — за это можно поручиться. Ничто на свете не помешает ему сдержать свою страшную клятву; ты сама это знаешь!
— Я знаю! — сказала дочь, и обе женщины долго плакали в объятиях друг друга.
Но вот явился дон Торрибио с двумя оседланными лошадьми.
— Я вас предупреждала, сын мой! — сказала донна Мартина.
— Благодарю, от всей души благодарю вас, дорогая мать! — сердечно ответил молодой человек.
Поспешно собранная кое-как одежда и запасы съестного, — все это было надежно прикручено к седлам на крупе коней и затем молодой человек со своей невестой вскочили на коней.
— Ложитесь и спите, донна Мартина! Вы ничего не видали и не слыхали. В обычный час вы встанете и пойдете час спустя освободить от пут этого негодного старика! Прощайте, храни вас Бог!
— Все будет исполнено, как вы хотите, дон Торрибио, — всхлипывая, отвечала бедная мать, — помните, что теперь у моей несчастной дочери не останется никого, кроме вас, чтобы заботиться о ней и беречь ее.
— Я сделаю ее счастливой, клянусь вам в том! — отозвался молодой человек.
— Матушка, я верю ему, — сказала улыбаясь сквозь слезы Леона.
— С Богом, дети мои! Храни вас Господь и мое родительское благословение!
— Аминь! — отозвались в один голос молодые люди и пустили своих коней вскачь, а старуха мать кинулась на колени тут же на земле и, возведя глаза к изображению Гваделупской Богоматери долго молилась, слезно рыдая до самого восхода солнца.
А дон Хуан Педрозо лишился чувств от прилива бессильной злобы и бешенства и теперь лежал неподвижно на том самом месте, где его оставил дон Торрибио.
ГЛАВА IV
— Нет, — с живостью возразила она, — нет, надо разом покончить со всем этим! Я должна поговорить с вами непременно сегодня же!
— Как угодно! — согласился дон Торрибио.
— Благодарю! — Подождите меня одну минуту! — с этими словами она бегом вернулась в дом и возвратилась через минуту с ружьем дона Торрибио.
— Возьмите, — сказала она, — теперь вам не надо будет возвращаться за ним в ранчо!
Молодой человек молча взял из ее рук свое ружье и последовал за нею.
Линдо шел за ним следом.
Отойдя шагов на сто от дома, они остановились посреди небольшой рощицы ликидамбров, густая тень которых окончательно скрыла их от посторонних глаз. Зубы молодой девушки лихорадочно стучали она была очень бледна, а глаза горели каким-то мрачным огнем.
— Право, вы пугаете меня, Леона, — сказал Торрибио, — этот холод может быть смертельным для вас!
— Ничего, внутренний жар греет меня! — сказала она каким-то загадочным тоном.
— Бедняжка! — Почему бы вам не подождать до завтра?
— До завтра?! — с горькой иронией повторила она, — кто знает, где вы будете завтра, не пытайтесь и теперь еще обманывать меня, Торрибио! — Я слышала ваш разговор с отцом; я стояла за дверью и не проронила ни единого слова. Я последовала за вами до самой конюшни, когда вы остаетесь одни с вашим Линдо, вы говорите с ним, как с другом, вы не лжете ему и не обманываете его! — сказала девушка, трепля своею крошечной ручкой шею верного коня, который при ее прикосновении тихо заржал от удовольствия.
Молодой человек молча опустил голову, видимо смутившись.
— И так, вы уезжаете, Торрибио? — с грустью сказала она, — скажите, почему вы уезжаете?
— Я сам не знаю, — с замешательством ответил он, — лес этот стал мне гадок, я его ненавижу! я хочу, во что бы то ни стало покинуть эти леса, хотя сердце мое разрывается на части.
— Меня вы так ненавидите, Торрибио, а не сам лес.
— Ах, Леона! Как можете вы говорить такие вещи?! — воскликнул он.
— Я часто слышала, что сильная любовь превращается в ненависть, а вы меня раньше любили, Торрибио! — Я это знаю, я чувствую это точно также, как чувствую сейчас, что вы уже не любите меня!
— Вы ошибаетесь, Леона! Я все еще люблю вас!
— Да, как сестру, вы уже говорили мне это! — с горечью продолжала она — Боже! неужели к этому должна была привести нас эта безумная любовь, какую вы прежде питали ко мне, и о которой вы говорили, что она вечна и бессмертна!
— Леона, не говорите так!
— Или, быть может, вы бежите от другой любви? — продолжала она, преследуя ход своих мыслей и, по-видимому, не слыхав его слов, — вы бежите от другой женщины, которую любите, но которая пренебрегает вами? Да, Ассунта очень хороша и очень кокетлива, — с горечью продолжала она, — ей мало водить за собой на цепочке двух своих двоюродных братьев, которые всегда висят на ее юбке, ей надо еще отбивать и чужих cortejos»!
— Леона! — воскликнул молодой человек дрожащим голосом, — какой злой демон учит вас говорить так о девушке стыдливой, скромной и добродетельной, с душой светлой, как кристалл?!
— А! — с едкой иронией подхватила Леона, — вы защищаете ее от меня! — Прекрасно! Этого только и недоставало! — Я-то, конечно, не стыдлива и не скромна — и душа моя не светла, как кристалл! А кто тому виной? кто заставил меня забыть женскую стыдливость, которая так красит девушку? — Скажите, дон Торрибио, кто это сделал? Какая несчастная роковая страсть заставила меня все позабыть и увлекла меня в ту бездну, где я гибну? О, какими чарами эта девушка сумела похитить у меня твою любовь? — Она хороша, — да хороша, — но, ведь и я не хуже! — или ее любовь прельщает вас, — но ведь она не только отвергает, но даже презирает вас! Знаете ли вы это!
— Леона! — воскликнул молодой человек, гневно топнув ногой.
— О, сердитесь сколько вам будет угодно, оскорбляйте меня! — что мне до этого, теперь я все могу сказать вам, и вы должны выслушать меня! Меня-то вы не проведете той глупой басней, которую вы сочинили для моего отца, я знаю, что произошло между вами и Ассунтой в эту ночь: меня вы не обманете!
— Что! — воскликнул он, — вы шпионили, следили за мной?
—А почему бы нет? — гордо сказала она, — я стояла за свое чувство; вы бросили, покинули меня, Торрибио, и я имела право следить за вами и стараться узнать, кто она, та женщина, которая отняла у меня ваше сердце?
— Нет, это ужасно, Леона! Такое поведение гадко, очень гадко!
— Не гадко, а справедливо! Я хочу отомстить за себя, — и это мое право! Я хотела бы знать, что я сделала такого, что вы вдруг перестали приходить к обычному месту наших свиданий и я следила за вами, вы за все эти четыре месяца не сделали ни шагу, не сказали ни слова без того, чтобы меня тотчас же не уведомили о том!
— О, возмутительно! Это ужасно! И вы называете это любовью?
— Не любовью, а страстью, бредом, безумием, всем, что хотите, а главное отчаянием! — воскликнула она как бы не помня себя. — Соблазнив меня, смутив на всегда мой покой, вам вздумалось ни с того, ни с сего, без всякой разумной причины, бросить меня без всяких дальнейших рассуждений, — и это тогда, когда я все в мире забыла и всем пожертвовала! — Вы же после этого ряда низких и мерзких поступков имеете еще достаточно духа выражать мне свое презрение и вы хотите, чтобы за все эти муки и оскорбления я не отомстила вам! Нет, Торрибио! Это уже слишком!
Из какой только глины смесил вас Господь! Вы — мужчины, даже не люди, вы хуже зверей; для того, чтобы удовлетворить свой каприз, свою омерзительную прихоть или даже просто тщеславие, вы почему-то выбираете самых честных, самых чистых и невинных девушек! А когда они, по своему неведению, поверят вам и вашим лживым уверениям и отдадут вам все, чем они богаты, счастливые тем, что этим они могут доказать вам свою любовь, вы, возмутительным цинизмом, отталкиваете их, бросая им в лицо самые ужасные и унизительные оскорбления, и хвастаетесь, как трофеем, их горем и бесчестьем, предавая их на поругание и бесчестие толпы! Это грех, страшных, тяжелый грех. Торрибио! Грех, который требует искупления и вопит о мщении Вы, ведь, навсегда искалечили и разбили жизнь той девушки, которую заклеймили несмываемым позором.
— Леона, — холодно возразил молодой человек, — все ваши обвинения несправедливы, — и вы знаете, почему…
— О, — перебила она его, — бедный невинный юноша, чистая душа! Отчего бы не сказать вам прямо что я преследовала вас своей любовью и умоляла вас любить меня и, наконец, путем различных уверений и клятв соблазнила вас?!
— Нет, Леона! Это становится невыносимо, я не хочу более слушать!
— Вы ошибаетесь, Торрибио! Вы выслушаете меня до конца: так надо, говорю вам, — и так оно будет!
— Леона!
— Нет, я этого хочу! я, наконец, требую, чтобы вы выслушали меня до конца! Не то вам придется смять меня под копытами вашего коня!
Молодой человек молча пожал плечами.
— Я знаю все, все, что вы делали с тех пор, как бросили меня! Я знаю ваши интриги с Мерседес, с Кармен и Педритой. Но эти мимолетные увлечения не беспокоили меня: я знала, что сердце ваше не причастно этим увлечением и что эти женщины для меня не опасные соперницы, но вот, уже почти месяц, как вы повсюду преследуете другую женщину, — и эта женщина явилась уже серьезной соперницей для меня, потому что помимо ее кокетства она действительно чиста, стыдлива и скромна, как я была когда-то, прежде чем вы… Но к чему вспоминать то время, — прервала она сама себя, — все равно, то время прошло бесследно и его не вернуть! И вот, обезумев от горя, стыда и позора, не помня себя, — побуждаемая одной слепой страстью, я пошла к Ассунте и все рассказала ей, все, все до мелочей!..
— Ты это сделала? — почти с бешенством воскликнул он.
— Да! — сказала она, выпрямившись во весь рост и смело глядя ему в лицо, — и если бы было нужно, я сделала бы это еще раз! — Ассунта добрая, хорошая девушка, да к тому же сердце ее никогда не будет принадлежать вам; она уже отдала его другому!
— Что мне за дело до этого! — воскликнул молодой человек, — я не люблю эту молодую женщину, повторяю вам, не люблю ее, я ее едва знаю и только раз говорил с ней!
— Да, вчера ночью! — насмешливо подхватила Леона.
— Вы это знаете!
— Я знаю все, все решительно! — воскликнула она пронзительным, резким голосом, — знаю, что вчера утром вы составили символический букет и, сев на коня, ловко бросили его в комнату Ассунты через открытое окно, но Ассунта была не одна в комнате, с нею была еще другая девушка. И эта девушка была я!
— Вы? о, демон!
Да, я; и так как Ассунта по неопытности своей не знала значения и смысла букета и приняла его за простую любезность, то я и объяснила ей смысл и значение его, которые мне были хорошо известны. Мало того, я притаилась там, в кустах, всего в двух, трех шагах от того места, где вы стояли с ней, а вы и не подозревали этого! Я слышала весь ваш разговор с Ассунтой и только, когда дядя ее и кузены появились на сцене, и у вас завязалась борьба, я убежала, боясь быть накрытой.
— Ах! — сказал он со вздохом облегчения.
— Леона поняла значение этого вздоха и насмешливо улыбнулась.
— Да, но это еще не все! Я бежала оттуда и притаилась в другом месте, откуда следила за дальнейшим ходом дела и все видела и слышала вплоть до того момента, когда дон Лоп и дон Рафаэль по приказанию отца своего бросили вас с моста Лиан в реку. Только тогда, услыхав падение вашего тела в воду, я лишилась чувств от ужаса, наполнившего мою душу в этот момент: я полагала, что вас уже нет в живых!
— И это, конечно, исполнило вас радостью, не так ли Леона? Но, как видите, я жив и здоров; значит, ваша радость была преждевременной.
— Вы жестоки и несправедливы, Торрибио! Ведь я же вам сказала, что к великому горю моему и несчастью я не переставала любить вас!
— Странная эта ваша любовь, — сказал он недоверчиво, — я предпочел бы ненависть. Я постараюсь быть так же откровенен, как вы, — продолжал он ледяным голосом, — Все, что вы сказали, сущая правда; да, я люблю Ассунту, и так как знаю, что она никогда не полюбит меня, то предпочитаю покинуть эти леса навсегда, чем страдать здесь от безнадежной любви, которая мне дороже самой жизни!
— Да, но я-то вас люблю! — воскликнула она с такой душевной мукой, — что станется, со мной, если вы покинете меня? Пока вы жили здесь, я все еще имела надежду вернуть вас, вернуть вашу любовь…
— Вы ошибались, Леона! — сухо перебил он ее, — я не люблю вас больше, и, быть может, мне следовало бы даже ненавидеть вас. В сердце моем нет места для двух чувств — и между нами давно все кончено! Я не стану упрекать вас за ваше ужасное поведение, но то, что вы мне сейчас сказали, убило во мне даже последнее чувство сожаления, какое я уносил с собой в душе.
— О! — горестно воскликнула она, — вы меня убиваете этими страшными словами.
— Я не хочу вашей смерти! — Мало того, я убежден, что не только вы не умрете, но даже очень скоро, быть можете, через несколько дней после моего отъезда, утешитесь с другим.
— О, это низко! Подло, Торрибио! Вы знаете, как горячо я вас люблю!
— Я знаю только, что вы такая же, как и все женщины! — сказал он тоном издевательства, — знаю, что новая любовь заставит вас вскоре позабыть о старой.
— Но это невозможно! нет! вы не можете, не имеете права бросить меня так!
— Что за глупости! Вот уже более трех месяцев, как всякого рода отношения между нами разорваны. Разве мы уже неравнодушны один к другому?
— Нет! я говорю вам, что вы не бросите меня, что это невозможно!
— Что было, то прошло! нельзя воскресить снова ту любовь, которую мы сами убили!
— Может быть! — глухо сказала она, — но, наряду с любовью, есть еще и долг!
— Долг! Что это значит? — засмеялся он, — разве я обещал вам когда-нибудь жениться на вас?
— Нет, этого вы никогда не обещали мне! Мы любили друг друга и верили, что любовь наша должна быть бесконечной.
— Так что же?
— А то, что вы не сделали бы во имя любви, то ваша честь должна заставить сделать вас, — сказала она резко и отчетливо.
— Я не понимаю вас! — сказал он, невольно содрогнувшись.
— А, вы не понимаете! — с горькой иронией воскликнула она.
— Уверяю вас честью! — холодно подтвердил он.
— Ну, как же мне сказать вам это ясней?! Неужели вы не можете понять, что если вы уедете, то я погибла!
— Погибли?.. — повторил он.
— Да, потому что мой отец убьет меня и будет прав!
— Вы бредите, отец ваш ничего не знает о нашей любви!
— Да, — с горечью сказала она, — он ничего не знает о ней и, быть может, еще несколько дней не будет знать, но затем все станет ясно для всех.
— Что это значит?! — воскликнул он бледнея.
— А! — почти крикнула она, доведенная до отчаяния и обезумев от горя, — а, ты ничего не понимаешь негодяй, подлец!
— Леона!
— Так знай же, подлый человек, что наш грех имел последствия, которых я не могу уже более скрывать! Знай, что я скоро должна стать матерью!
— О! — воскликнул он, закрыв лицо руками.
— А, наконец-то, ты понял, почему не вправе бросить меня теперь!
Дон Торрибио быстро поднял голову, нервная дрожь пробегала по всему его телу, он был бледен, точно мертвец, но черты его приняли выражение адской злобы и ненависти при совершенной неподвижности.
— Ты не в своем уме! какое мне в сущности дело до того, беременны вы, или нет? Разве я знаю, что с вами стало в эти четыре месяца, как я вас бросил. Если то, что вы говорите, правда, то обратитесь с этой радостной вестью к кому-нибудь другому, меня же это не касается!
При этом кровном оскорблении Леона вся задрожала и нечто похожее на крик хищного зверя вырвалось из груди.
— О, — простонала она, — нет, лучше умереть, умереть сейчас же, чем терпеть подобные оскорбления! О, негодяй! — и она упала на колени, так как ноги отказывались держать ее. — Отец! Отец, отчего тебя нет здесь, чтобы отомстить за твою дочь?
— Я здесь, — ответил резкий, грозный голос, — и в тот же момент раздался выстрел и из-за деревьев выскочил человек с дымящимся еще ружьем в руке.
Это был дон Хуан Педрозо.
Леона лишилась чувств и без всяких признаков жизни лежала на земле.
Дон Торрибио тоже как упал, так и остался на месте без движения. Ранчеро, казалось, находился в неописуемом волнении; он прошел мимо дочери, даже не взглянув на нее, и подошел к молодому человеку.
— Что он, мертв? — бормотал он, — я целился прямо в сердце — ну, а теперь его надо прикончить.
Рассуждая таким образом, он осторожно обходом подходил к неподвижно лежащему дону Торрибио, волоча за собою по земле ружье, которое держал в левой руке и затем, подойдя к своему врагу, он наклонился над ним. Но в тот же момент дон Торрибио вскочил на ноги и, схватив старика за горло, вырвал у него из рук ружье, которое откинул далеко в сторону. Не смотря на самое энергичное сопротивление со стороны дона Хуана, ловкий и сильный противник повалил его на землю и привычной рукой крепко связав его той reuta, т. е. веревкой, которую ранчеро имел у себя на поясе, вероятно, с намерением применить ее для той же цели по отношению к нему. По странной случайности пуля дона Хуана ударила в железную скобу ручки одного из длинных пистолетов дона Торрибио, засунутых за пояс, и сплющившись упала на землю, не причинив ни малейшего вреда, но контузия, полученная молодым человеком, была тем не менее так сильна, что опрокинула его навзничь и на некоторое время он лишился сознания. К счастью, он очнулся и пришел в себя как раз в тот момент, когда старик подошел к нему. Тогда сделав невероятное усилие и собрав все свои силы, он неожиданно накинулся на своего врага и после нескольких минут упорной борьбы, наконец, справился с ним.
— А! — сказал он, злобно смеясь, — эта была ловушка, заранее подготовленная отцом и дочерью, — прекрасно!
— Подлый обольститель! — яростно воскликнул дон Хуан Педрозо, — что же ты думаешь, что я был слеп все это время? Что я не замечал позора и бесчестья этой твари? Я заставил ее мать сознаться мне во всем! Я знаю твое преступление и намеревался сперва наказать тебя, мерзавец, а затем и ее!
— Так, значит, ваше утреннее приглашение было ничто иное, как западня?
— Да, ты угадал, это — западня, которую я тебе подставил. Но мне нужно было несомненное доказательство, явная улика твоей преступности, чтобы отомстить тебе! А, ведь, не дурно я из себя пьяницу изобразил? Ты и на самом деле ведь поверил! Ха! Ха!
— А, проклятый старик! Мне следовало убить тебя на месте! — воскликнул молодой человек в порыве гнева.
— Ну, так убей же меня сейчас! иначе помни, что как бы ты далеко не ушел, где бы ты ни скрывался я всюду разыщу тебя и ты простишься с жизнью, клянусь тебе Богом!
— Пусть так, я вам не помешаю, но я все таки не трону волоса с головы вашей, ведь, вы мне почти тесть; не так ли? — иронически произнес молодой человек.
— Я им не долго буду! За это ручаюсь! — с бешенством крикнул старик, бросая разъяренный взгляд в сторону своей дочери, которая начинала приходить в себя. Как только ты уберешься, я убью ее!
Дон Торрибио пожал плечами.
— Те, кому грозят смертью, живут долгий век, к тому же вы теперь не в состоянии выполнить своей угрозы и стоит мне только захотеть…
— Так убивай меня, а то вы оба умрете от моей руки!
— Что вы на это скажете, Леона? — спросил молодой человек, обращаясь к девушке.
— Это мой отец, — прошептала она покорно, — он вправе казнить меня, да и сама я предпочитаю умереть, чем жить опозоренной!
— Ага! ну, а теперь, что ты на это скажешь, прекрасный обольститель? — с злобным смехом спросил в свою очередь старик — кровь смывает позор, — и она, умрет прощенной.
— Но пусть это будет скорее! — взмолилась молодая девушка, простирая вперед руки, — отец, благодарю за это последнее слово!
Наступило довольно продолжительное молчание. Очевидно, в душе молодого человека происходила жестокая борьба; в нем боролись его дурные инстинкты и добрые начала, и долго ни те, ни другие не могли победить.
Наконец, дон Торрибио гордо выпрямился и лицо его просветлело, подвижные, выразительные черты приняли мягкое выражение сочувствия и доброты.
— Вы не умрете, Леона, — сказал он мягким успокаивающим голосом, — я этого не хочу и не допущу. Я вас люблю и беру себе в жены!
Взгляд молодой девушки остановился на нем с каким-то странным выражением, близким к безумию.
— Боже мой! — воскликнула она, сжимая обеими руками грудь, — такое счастье, после таких мучений! нет, в это что-то даже не верится!
— Он врет, дура! — крикнул ранчеро с бешенством, ведь он опять смеется над тобой! — и старик сделал отчаянное, но тщательное усилие порвать свои путы.
— Нет, я не лгу, — сказал молодой человек, — не пройдет и двух суток, как мы будем обвенчаны!
— Торрибио, — чуть слышно прошептала Леона, — неужели это в самом деле правда?
— Клянусь! — воскликнул он.
— Отец, простите нас! Он на мне женится, он любит меня. Чего же более от него требовать?! — сказала Леона, опускаясь на колени подле отца, — простите детей ваших и благословите их! теперь грех их заглажен!
— Будь проклята, подлая девка! И ты, и твой бессовестный соблазнитель! Никогда, никогда в жизни я не прощу вас! Бог, который все видит и все слышит, Он отомстит за меня! — в бешенстве воскликнул старик.
— И так, вы не хотите простить вашу дочь, ваше единственное дитя?! Вы остаетесь глухи к ее мольбам, к ее слезам, и раскаянию и не хотите принять моего предложения, когда я добровольно хочу загладить свою вину?
— Убери от меня эту потерянную девку, негодяй! — Я вас не знаю и не хочу знать ни того, ни другого!
— Пусть так! Мы уедем, но Господь, имя которого вы призываете против нас. будет глух к вашим проклятиям, и вопреки им будет хранить нас!
— Поди! Ликуй себе, мерзавец, смейся над моей в этот момент бессильной злобой, но придет день, — и я с лихвою отомщу вам за все!
— Пусть Бог рассудит нас! — сказал сдержанно дон Торрибио. — Прощайте!
— Нет, до свидания, и будьте прокляты! — крикнул старик, не помня себя от бешенства.
— Пойдем, Леона, — сказал молодой человек, обхватив рукой талию молодой женщины и быстро увлекая ее по направлению к ранчо.
— Собери поскорее все свои вещи, — сказал он, — и ожидай меня вот здесь. Нам необходимо быть осторожными, чтобы он не мог преследовать нас, по крайней мере, до тех пор, пока мы не будем вне опасности от всякой погони.
Леона утвердительно кивнула головой и вошла в дом, а он направился в конюшню, где стояли кони ранчеро.
Между тем донна Мартина проснулась. Зная о замыслах своего мужа, она страшно тревожилась и не могла спать, тем более, что слышала выстрел.
Дочь объяснила ей в нескольких словах всю суть дела.
— Я знаю, он никогда не простит! — со вздохом сказала донна Мартина, — это демон, а не человек. Надо бежать, как можно скорее. Если он настигнет вас, то убьет и того, и другого, — за это можно поручиться. Ничто на свете не помешает ему сдержать свою страшную клятву; ты сама это знаешь!
— Я знаю! — сказала дочь, и обе женщины долго плакали в объятиях друг друга.
Но вот явился дон Торрибио с двумя оседланными лошадьми.
— Я вас предупреждала, сын мой! — сказала донна Мартина.
— Благодарю, от всей души благодарю вас, дорогая мать! — сердечно ответил молодой человек.
Поспешно собранная кое-как одежда и запасы съестного, — все это было надежно прикручено к седлам на крупе коней и затем молодой человек со своей невестой вскочили на коней.
— Ложитесь и спите, донна Мартина! Вы ничего не видали и не слыхали. В обычный час вы встанете и пойдете час спустя освободить от пут этого негодного старика! Прощайте, храни вас Бог!
— Все будет исполнено, как вы хотите, дон Торрибио, — всхлипывая, отвечала бедная мать, — помните, что теперь у моей несчастной дочери не останется никого, кроме вас, чтобы заботиться о ней и беречь ее.
— Я сделаю ее счастливой, клянусь вам в том! — отозвался молодой человек.
— Матушка, я верю ему, — сказала улыбаясь сквозь слезы Леона.
— С Богом, дети мои! Храни вас Господь и мое родительское благословение!
— Аминь! — отозвались в один голос молодые люди и пустили своих коней вскачь, а старуха мать кинулась на колени тут же на земле и, возведя глаза к изображению Гваделупской Богоматери долго молилась, слезно рыдая до самого восхода солнца.
А дон Хуан Педрозо лишился чувств от прилива бессильной злобы и бешенства и теперь лежал неподвижно на том самом месте, где его оставил дон Торрибио.
ГЛАВА IV
В которой автор рассказывает историю семьи Кастильо
Дон Сальватор Кастильо, ранчеро Пало-Мулатос или вернее окрестностей Пало-Мулатос, так как от этой деревни до его ранчо было не менее одного лье по прямому пути, был человек далеко не жестокий, несмотря на то, что мы видели его именно таким в первой главе нашего рассказа. Когда, быть может, слишком бурная кровь его не клокотала, и ничто не нарушало его обычного добродушного настроения, дон Сальватор был человек добрый и в общем довольно спокойного характера. Но, как все люди, привыкшие к свободной и независимой жизни в лесах, не сносившие ни малейшего гнета или стеснения, он не признавал ничьей воли, кроме своей и не допускал ничьего контроля над своими действиями, а потому не терпел противоречий ни в чем, и никогда не поступался своею властью в семье, управлял своим домом, как деспот, и не заботясь о том, что тем самым он попирает свободную волю и чувства тех, кто находится в зависимости от него, a именно, его двое сыновей и племянница.
Но его дети, выросшие в полнейшем подчинении его воле и привыкшие с самого раннего детства всегда беспрекословно повиноваться его приказаниям, довольно терпеливо переносили этот тяжелый гнет отцовского самовластия, несмотря на то, что вот уже несколько лет, как сами они достигли совершенного возраста и выглядели вполне самостоятельными и независимыми. Кроме того, это беспрекословное повиновение облегчало им их прелестная кузина своими косвенными советами, которые она тайком давала им, остерегаясь при этом когда либо явно порицать действия их отца.
Дон Сальваторе имел брата, к которому питал, пока тот был жив; самую нежную привязанность и дружбу.
Брат этот был женат по любви на бедной девушке, которая год спустя после их брака умерла от родов.
Звали брата дон Эстебан; супруга его умирая одарила его дочерью, той самой донной Ассунтой, которую уже знает читатель.
Смерть жены повергла дона Эстебана в такое отчаяние, что она стал искать смерти. Но будучи добрым католиком, он не решался наложить на себя руки, а избрал так сказать косвенный путь к этой цели.
Взяв на руки свою осиротевшую малютку, он отнес ее к своему брату, жена которого еще была жива в то время, и сказал:
— Мой ранчо опустел; ангел хранитель мой, дарованный мне Богом, отлетел от меня, — и я остался один, а потому не сумею вырастить этого ребенка, за которым необходим теперь женский уход. Воспитай ее вместе со своими детьми, я отдаю ее тебе и в случае если со мной приключится несчастье; будь ей отцом!
— Хорошо, — просто согласился дон Сальваторе, Ассунта будет мне дочерью; не беспокойся о ее судьбе, брат!
— Благодарю! — вымолвил лаконично дон Эстебан.
Братья молча обняли друг друга и с этого момента у старшего из них вместо двоих детей стало трое.
Но его дети, выросшие в полнейшем подчинении его воле и привыкшие с самого раннего детства всегда беспрекословно повиноваться его приказаниям, довольно терпеливо переносили этот тяжелый гнет отцовского самовластия, несмотря на то, что вот уже несколько лет, как сами они достигли совершенного возраста и выглядели вполне самостоятельными и независимыми. Кроме того, это беспрекословное повиновение облегчало им их прелестная кузина своими косвенными советами, которые она тайком давала им, остерегаясь при этом когда либо явно порицать действия их отца.
Дон Сальваторе имел брата, к которому питал, пока тот был жив; самую нежную привязанность и дружбу.
Брат этот был женат по любви на бедной девушке, которая год спустя после их брака умерла от родов.
Звали брата дон Эстебан; супруга его умирая одарила его дочерью, той самой донной Ассунтой, которую уже знает читатель.
Смерть жены повергла дона Эстебана в такое отчаяние, что она стал искать смерти. Но будучи добрым католиком, он не решался наложить на себя руки, а избрал так сказать косвенный путь к этой цели.
Взяв на руки свою осиротевшую малютку, он отнес ее к своему брату, жена которого еще была жива в то время, и сказал:
— Мой ранчо опустел; ангел хранитель мой, дарованный мне Богом, отлетел от меня, — и я остался один, а потому не сумею вырастить этого ребенка, за которым необходим теперь женский уход. Воспитай ее вместе со своими детьми, я отдаю ее тебе и в случае если со мной приключится несчастье; будь ей отцом!
— Хорошо, — просто согласился дон Сальваторе, Ассунта будет мне дочерью; не беспокойся о ее судьбе, брат!
— Благодарю! — вымолвил лаконично дон Эстебан.
Братья молча обняли друг друга и с этого момента у старшего из них вместо двоих детей стало трое.