Валентин это понимал и потому решился действовать только с согласия своих друзей.
Они составили военный совет.
Валентин объяснил им в нескольких словах затруднительные обстоятельства, в которых они находятся, и закончил словами:
— Я не хочу вовлечь вас в предприятие, может, пагубное, и предоставляю вам полную свободу действовать по вашему усмотрению; более того, я советую вам соблюдать осторожность и оставаться нейтральными. Что до меня, то я твердо решился, и, что бы ни случилось, я постараюсь избавить несчастных эмигрантов от ярости этих разбойников.
Бальюмер приготовился отвечать, но, к общему изумлению, Курумилла встал и начал говорить:
— Воины, — сказал он, — опасности нет… Бледнолицые друзья… Курумилла видел… Курумилла великий вождь… идет за бледнолицыми воинами. Ждите… не трогайтесь.
Окончив свою речь, с усилием, несвязно произнесенную, Курумилла дружески улыбнулся своим служителям и, не дожидаясь ответа, схватил ружье и скрылся в кустах.
Валентин и его товарищи ничего не поняли и терялись в догадках — одна сбивчивее другой.
Спустя три четверти часа после ухода Курумилла вдруг снова появился среди своих друзей, которые даже и шелеста шагов его не слышали.
— Войди, Кастор, — сказал он, сторонясь, — Курумилла великий вождь… язык его не лжив. Вот Искатель следов… не ищи более. Вот, Валентин… смотри!
В эту минуту показалось несколько человек.
Это были те самые люди, которые несколько часов назад устроили западню авантюристам и чуть не похитили у них Долорес.
Избегнув преследования авантюристов, благодаря своей ловкости и знанию пустыни они возвратились к товарищам, оставленным сторожить лошадей, и расположились на ночлег в пещере, нечаянно ими открытой на дне оврага, в коротком расстоянии от местопребывания наших друзей.
Когда в начале ночи Курумилла отправился наблюдать за неприятелем, он увидел между деревьями огненную точку, похожую на звездочку в темную ночь. Это был костер, разложенный охотниками.
Вождь был слишком любознателен, чтобы не осведомиться собственными глазами, какого рода этот свет, и, приблизившись легкою поступью к пещере, узнал Кастора и охотников, его сопровождавших.
В продолжение своей кочующей жизни Курумилла подружился с лесными бегунами, честными и храбрыми людьми; кроме того он знал, что Кастор дал слово Валентину присоединиться к нему, лишь только соберет нескольких товарищей, на которых мог бы положиться.
Эта встреча, особенно в настоящую минуту, сильно обрадовала вождя; однако он не нашел нужным показаться Кастору и удалился, не дав о себе знать, положив впоследствии предупредить своего друга и предоставить ему свободу действовать по желанию.
Конечно, Курумилла продолжал бы молчать, но, услыхав, что Валентин решился один напасть на краснокожих, нашел, что время пришло поделиться с ним открытием.
Он и сделал это, соблюдя по индейскому обычаю все дипломатические церемонии.
Оставив Валентина, он отправился в пещеру и вошел к изумленным охотникам, которые его с удовольствием приняли.
Он им в двух словах объяснил, чего от них ожидали. Лесные бегуны сейчас встали, взяли на два дня корму лошадям и, заложив ветками вход в пещеру, последовали за Курумиллой.
Свидание лесных бегунов с Валентином и Бальюмером было трогательное; они знали друг друга и уважали.
Охотники были числом в пятнадцать человек; старые лесные бегуны, привыкшие ко всем случайностям жизни в пустыне, следственно, союз с ними был очень важен.
Кастор представил Валентину дона Пабло как своего друга, но более не распространялся на его счет, обещая после познакомить его более с ним.
Искатель следов пожал руку молодому мексиканцу.
— Товарищи, — сказал Валентин, — не теряя время мы должны сговориться, потому что кроу не замедлят напасть на наших новых друзей.
— Переговоры будут коротки, — прервал Кастор, — мы только ваши союзники; у вас своя цель, поэтому вместо переговоров дайте приказание, и мы его исполним в точности.
— Тем более, — возразил Бальюмер, бесцеремонно прерывая Кастора, — что дело идет о нечаянном нападении, которое нечего обдумывать…
— Позвольте мне сделать одно замечание, — сказал гамбусино.
— Говорите, сеньор Хосе, говорите.
— Мы не имеем другой цели, кроме как предотвратить опасность от наших собратьев и не попасться в руки краснокожих, не правда ли, сеньоры?
— Совершенно справедливо, — отозвался Валентин.
— Но, — продолжал гамбусино, — мы их совсем не знаем и никогда не имели с ними никакого дела. Мы только предполагаем, что они эмигранты или купцы; что же касается до того — честные ли они люди или нет, то это нам неизвестно.
— Что же вы хотите этим сказать? — спросил Валентин.
— Я хочу сказать, — отвечал с улыбкой Навая, — что, не зная людей, которым мы хотим подать помощь, не мешало бы осторожность присоединить к человеколюбию.
— Да, — вмешался, смеясь, Бальюмер, — мой прадед, уроженец Нормандии, всегда говорил, что пословица «осторожность — мать безопасности» как нельзя более подходит к пустыне.
— Это правда, — возразил гамбусино. — Придерживаясь этой мудрой пословицы, повторяю еще раз, что желаю спасти совершенно неизвестных нам людей; не следует нам заходить слишком далеко, предварительно не узнав, кто они такие на самом деле. Пожалуй, спасем их, но, сделав это, не заходя к ним в лагерь, удалимся. Кто знает, быть может, впоследствии нам придется раскаяться в том, что выказали столько человеколюбия по отношению к этим людям: они, может быть, окажутся недостойными этого.
Настало непродолжительное молчание. Все взоры были устремлены на Валентина, который, казалось, размышлял о только что сказанном.
После нескольких минут размышлений Валентин поднял голову и, протягивая гамбусино руку, сказал:
— Вы безусловно правы, сеньор дон Хосе. Не знаю почему, но я чувствую к этим людям совершенно безотчетное отвращение. Но все-таки долг наш повелевает им помочь, в противном же случае мы совершили бы не только предосудительный поступок, но преступление и подлость. Защитим же их, но кроме этого между нами и ими ничего общего не должно быть.
— Так спасем же их инкогнито, — сказал, смеясь, Бальюмер.
— Тем более, — прибавил Кастор, — что познакомиться с ними мы всегда успеем.
— Итак, это решено? — спросил Валентин.
— Решено! — отвечали все присутствующие в один голос.
— Ну, так вот что нам следует сделать: мы не так многочисленны, чтобы образовать и разделиться на несколько отрядов, а должны не разъединяться. Вождь будет нашим проводником: он хорошо исследовал местоположение лагеря кроу и подведет нас к нему так, чтобы в случае надобности мы могли отрезать им отступление, поставив их между двух огней. Мы не будем действовать до тех пор, пока эмигранты будут в состоянии удерживать свою позицию; но как скоро они станут ослабевать и лагерю их будет грозить опасность сделаться добычей хищников, тогда, только тогда мы примем участие в сражении, стараясь по возможности не выказать нашу малочисленность. В крайнем случае, если этот маневр не принесет желаемого результата, то нападем стремительно на кроу, стараясь не разъединяться. По окончании сражения мы отступим так, чтобы нас обе стороны не могли узнать. Хорошо ли будет так, товарищи?
— Хорошо! — отвечали охотники.
— Осмотрите же повнимательнее ваше оружие, да и в путь!
Охотники поместились один за другим. Курумилла, следуемый непосредственно Валентином Гиллуа, стал во главе колонны.
Затем по знаку Искателя следов охотники тронулись в путь, ступая по следам впереди идущего.
Охотники спустились по довольно крутому склону, прилегающему к не особенно широкой, но совершенно открытой долине, посредине которой протекал узкий ручей.
Как только Курумилла достиг окончания склона, вместо того чтобы углубиться в лес, он круто повернул направо и стал пробираться по опушке. Это безмолвное шествие продолжалось около двадцати минут.
Курумилла вел так искусно своих товарищей, что, скрывая их постоянно, он достиг вместе с ними небольшой группы скал, занимавших средину долины и защищавших переход через ручей, про который мы уже упоминали.
Достигнув подножия гор, вождь остановился.
— Вот ваш пост, — сказал он.
Трудно было бы найти более удобную позицию как по отношению защиты, так и по неприступности ее.
Нисколько не рискуя быть замеченными, охотники с этого места могли свободно видеть всю долину.
Позади их порой сверкали искры от тлеющих костров, зажженных в лагере кроу; впереди же, как длинное черное пятно, виднелся лагерь эмигрантов, окруженный частоколом.
Изредка на равнине, белой от снега, выделялись тени краснокожих, которые подобно змеям ползли по направлению последнего.
Охотники были совершенно свободны в своих действиях, и от их произвола зависело — принимать участие или нет в предстоящем сражении.
По обыкновению, как бывает в этих странах перед восходом солнца, утренняя заря принимает молочный цвет, дозволяющий различать предметы на далеком расстоянии.
Каждый встал на место, указанное тихим голосом Валентина. Неподвижные, как статуи, охотники ожидали сигнала своего начальника.
Сильный ветер, подхватывая и крутя хлопья снега, уносил их в пространство. Порой вдали у склона слышался заунывный крик совы — птицы, приветствующей первой приближение дня.
Вдруг яркий свет распространился на горизонте, и в ту же минуту окрестности огласились боевым кличем кроу.
Как шакалы, они ринулись вперед, и в то же мгновение раздался ружейный залп, а потом уже отдельные выстрелы.
— Дело будет жаркое, — заметил весело Бальюмер, потирая руки.
Кроу, по своему обыкновению, подползли к лагерю эмигрантов так близко, как только было возможно, и пустили в него зажигательные стрелы.
Повторив это два или три раза, краснокожие по боевому свистку своего вождя бросились на частокол, стараясь влезть на него в нескольких местах сразу.
Но им пришлось иметь дело с нетрусливым неприятелем. Да к тому же белые были на страже.
Зная, что краснокожие следят за ними, они употребили все средства, чтобы укрепить лагерь. Стрелять же они начали только тогда, когда могли наверное рассчитывать, что выстрелы их достигнут цели. При помощи пистолетов и сабель им удалось сбросить с частокола неприятелей.
Но индейцы не растерялись и снова сделали нападение, но на этот раз с большей осторожностью и искусством.
По приказанию своего вождя они запаслись щитами, которые при первом приступе не сочли нужным употребить в дело.
На этот раз, укрываясь ими от ударов, они с новым остервенением бросились на лагерь эмигрантов.
Достигнув частокола, они кинули в лагерь фашины, начиненные сухой травой, и подожгли их.
Битва начала принимать грандиозные размеры.
Фашины достигли своего назначения: смоляные покрывала кибиток загорелись.
Эмигранты, принужденные в одно и то же время заняться тушением пожара и отбивать врагов, защищались с отчаянной храбростью.
Уже человек сорок перелезли через частокол и, потрясая топорами над головами, испускали дикие крики.
Вдруг кибитка, в которой хранился порох, взлетела с ужасным треском на воздух.
Этот взрыв, по какому-то счастливому случаю не сделав вреда белым, произвел страшное опустошение в рядах краснокожих.
Кроу — почти уже победители — поражены были паническим страхом: смешались, невольно отступили на несколько шагов и без сомнения бежали бы, если б не помешали им это сделать их вожди.
Белые же, напротив, еще более воодушевились, не надеясь победить неприятелей.
Вслед за ужасным взрывом, о котором мы говорили, сражение на несколько минут прекратилось.
Обе стороны как будто по безмолвному соглашению заключили перемирие на короткое время, чтобы перевести дыхание, прежде чем начать последнюю борьбу.
Охотники, спрятавшись за утесы, были свидетелями борьбы на жизнь и смерть.
Их взоры с лихорадочным нетерпением, как у собак, когда их держат в самый разгар охоты на привязи, были обращены на горизонт, освещенный заревом пожара.
Удерживая пыл своих товарищей, Валентин наконец почувствовал, что сам увлекается битвой.
Много силы воли нужно было охотникам, чтобы преодолеть свое нетерпение до той минуты, когда взлетевший на воздух фургон как бы возвестил о поражении белых.
Тогда, не промолвив слова, они оставили свои места и стремительно бросились в долину.
Валентин принужден был употребить все свое влияние на товарищей, чтобы заставить их умерить шаг.
Благодаря тому, что все внимание сражающихся было сосредоточено на внутренность лагеря, охотникам удалось подойти к нему на расстояние почти ружейного выстрела, не обнаружив ни той, ни другой стороне своего присутствия. Но, внимая голосу благоразумия, Валентин заставил отступить своих товарищей шагов на пятьдесят, к маленькой рощице, и укрыться в ней; сам же, пробираясь в высокой траве между изувеченными трупами, которые свидетельствовали о ожесточенности этой кратковременной, но ужасной битвы, отправился осмотреть окрестности лагеря. Вернувшись к своим товарищам, Валентин Гиллуа в нескольких словах высказал то, что он от них ожидает, и указал им направление, по которому они должны стрелять, чтобы выстрелы их не пропадали даром.
Охотники прибыли на место сражения именно в то время, когда сражающиеся прекратили на время битву.
Приложив приклад ружья к плечу и держа палец на курке, они готовы были по первому знаку Валентина стрелять.
Вдруг Анимики, потрясая топор над головой и испуская бранный крик, бросился вперед.
В ту же минуту страшный залп из ружей раздался вне лагеря.
Десять краснокожих пали.
Эмигранты в свою очередь отвечали залпом, который также вселил смерть в рядах нападающих.
Кроу очутились под перекрестным огнем.
Не стараясь узнать источника помощи, которая пришла так кстати, эмигранты из защищающихся обратились в нападающих и храбро бросились на своих врагов.
Последние же, почувствовав себя окончательно погибшими, побросали свое оружие и, не стараясь даже оспаривать победу, в беспорядке ринулись вон из лагеря.
Как испуганные лани, они разбежались по всем направлениям, преследуемые эмигрантами и пулями неизвестного неприятеля.
Наконец, как бы само Провидение сжалилось над несчастными краснокожими: гроза, которая собиралась еще с самого утра, вдруг разразилась со страшной силой.
Слово гроза мы употребляем за неумением точнее выразить нашу мысль. Но эта была скорей буря, или ураган, столь сильный, что казалось, наступает конец света.
Ветер на пути своем уничтожал все преграды: вырывал с корнями дубы, подхватывал кучи хвороста, вертя и унося их в пространство.
Черные облака спустились почти до самых верхушек деревьев, и воздух сделался столь удушлив, что с трудом можно было дышать. Снег падал на землю так густо, что образовал мыльную массу.
В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Ветер еще сильнее завыл. Все исчезло. Животные, выгнанные из своих логовищ, жалобно ревели и растерянно кидались во все стороны. Птицы на лету, с распростертыми крыльями, падали на землю и умирали в агонии.
Положение охотников было ужасное.
Они покинули свою засаду, и, благодаря только неимоверным усилиям, им удалось добраться до тех скал, в которых они укрывались до начала битвы Но эти утесы не могли служить им надежным убежищем.
Мирный, узкий и мелкий ручей, которым он был несколько часов тому назад, превратился в бурный, как река, поток, унося своим быстрым течением трупы людей и животных.
Гроза свирепствовала все с прежней силой. Снег все более и более скоплялся на скалах, между тем как вода быстро поднималась и достигала уже почти того места, где Валентин с товарищами приютились.
Но эти твердые духом люди не способны были предаться отчаянию.
Наклонив вперед туловища, они молча и внимательно прислушивались к шуму бури, готовые воспользоваться первым случаем, могущим спасти их от угрожающей им опасности — потонуть.
К счастью, грозы в Скалистых горах хотя и сильны, но зато непродолжительны. Они прекращаются так же скоро, как начинаются, т. е. без перехода, почти внезапно.
Охотники это очень хорошо знали и, несмотря на то что вода была им уже по пояс, не выказывали ни малейшего страха.
Так прошло три часа — три часа, в продолжение которых эти мужественные люди, держась один за другого и цепляясь за утесы, стояли лицом к смерти, не бледнея и не сетуя даже на судьбу.
Наконец, спустя три часа ветер утих, небо просветлело, и снег перестал идти.
Долина представляла картину разрушения.
Лес, или, вернее сказать, рощица, в которой охотники несколько часов тому назад укрывались с целью подать помощь эмигрантам, более не существовала. Ни одного живого существа не было видно. Но всюду царствовала тишина. Снег глубиной более четырех футов покрывал, как скатертью, всю долину. Валентин с товарищами подождали еще с час, чтобы дать время утечь водам и ручью войти в берега. Затем они не замедлили перейти его через брод, предварительно взяв друг друга под руки, чтобы противостоять еще довольно сильному течению; привязав к ногам лыжи, какие имеют всегда при себе в этих странах лесные бегуны, они молча начали скользить по снегу, довольно уже крепкому, чтобы удержать тяжесть их тел.
Охотникам необходимо было около пяти часов, чтобы добраться до пещеры, которую они покинули в предыдущий вечер.
С чувством радости и беспредельной благодарности к Богу вошли они в свою крепость, где могли считать себя в полной безопасности.
Что же касается кроу и эмигрантов, то они бесследно пропали.
ГЛАВА VII. Литл-Рок
Они составили военный совет.
Валентин объяснил им в нескольких словах затруднительные обстоятельства, в которых они находятся, и закончил словами:
— Я не хочу вовлечь вас в предприятие, может, пагубное, и предоставляю вам полную свободу действовать по вашему усмотрению; более того, я советую вам соблюдать осторожность и оставаться нейтральными. Что до меня, то я твердо решился, и, что бы ни случилось, я постараюсь избавить несчастных эмигрантов от ярости этих разбойников.
Бальюмер приготовился отвечать, но, к общему изумлению, Курумилла встал и начал говорить:
— Воины, — сказал он, — опасности нет… Бледнолицые друзья… Курумилла видел… Курумилла великий вождь… идет за бледнолицыми воинами. Ждите… не трогайтесь.
Окончив свою речь, с усилием, несвязно произнесенную, Курумилла дружески улыбнулся своим служителям и, не дожидаясь ответа, схватил ружье и скрылся в кустах.
Валентин и его товарищи ничего не поняли и терялись в догадках — одна сбивчивее другой.
Спустя три четверти часа после ухода Курумилла вдруг снова появился среди своих друзей, которые даже и шелеста шагов его не слышали.
— Войди, Кастор, — сказал он, сторонясь, — Курумилла великий вождь… язык его не лжив. Вот Искатель следов… не ищи более. Вот, Валентин… смотри!
В эту минуту показалось несколько человек.
Это были те самые люди, которые несколько часов назад устроили западню авантюристам и чуть не похитили у них Долорес.
Избегнув преследования авантюристов, благодаря своей ловкости и знанию пустыни они возвратились к товарищам, оставленным сторожить лошадей, и расположились на ночлег в пещере, нечаянно ими открытой на дне оврага, в коротком расстоянии от местопребывания наших друзей.
Когда в начале ночи Курумилла отправился наблюдать за неприятелем, он увидел между деревьями огненную точку, похожую на звездочку в темную ночь. Это был костер, разложенный охотниками.
Вождь был слишком любознателен, чтобы не осведомиться собственными глазами, какого рода этот свет, и, приблизившись легкою поступью к пещере, узнал Кастора и охотников, его сопровождавших.
В продолжение своей кочующей жизни Курумилла подружился с лесными бегунами, честными и храбрыми людьми; кроме того он знал, что Кастор дал слово Валентину присоединиться к нему, лишь только соберет нескольких товарищей, на которых мог бы положиться.
Эта встреча, особенно в настоящую минуту, сильно обрадовала вождя; однако он не нашел нужным показаться Кастору и удалился, не дав о себе знать, положив впоследствии предупредить своего друга и предоставить ему свободу действовать по желанию.
Конечно, Курумилла продолжал бы молчать, но, услыхав, что Валентин решился один напасть на краснокожих, нашел, что время пришло поделиться с ним открытием.
Он и сделал это, соблюдя по индейскому обычаю все дипломатические церемонии.
Оставив Валентина, он отправился в пещеру и вошел к изумленным охотникам, которые его с удовольствием приняли.
Он им в двух словах объяснил, чего от них ожидали. Лесные бегуны сейчас встали, взяли на два дня корму лошадям и, заложив ветками вход в пещеру, последовали за Курумиллой.
Свидание лесных бегунов с Валентином и Бальюмером было трогательное; они знали друг друга и уважали.
Охотники были числом в пятнадцать человек; старые лесные бегуны, привыкшие ко всем случайностям жизни в пустыне, следственно, союз с ними был очень важен.
Кастор представил Валентину дона Пабло как своего друга, но более не распространялся на его счет, обещая после познакомить его более с ним.
Искатель следов пожал руку молодому мексиканцу.
— Товарищи, — сказал Валентин, — не теряя время мы должны сговориться, потому что кроу не замедлят напасть на наших новых друзей.
— Переговоры будут коротки, — прервал Кастор, — мы только ваши союзники; у вас своя цель, поэтому вместо переговоров дайте приказание, и мы его исполним в точности.
— Тем более, — возразил Бальюмер, бесцеремонно прерывая Кастора, — что дело идет о нечаянном нападении, которое нечего обдумывать…
— Позвольте мне сделать одно замечание, — сказал гамбусино.
— Говорите, сеньор Хосе, говорите.
— Мы не имеем другой цели, кроме как предотвратить опасность от наших собратьев и не попасться в руки краснокожих, не правда ли, сеньоры?
— Совершенно справедливо, — отозвался Валентин.
— Но, — продолжал гамбусино, — мы их совсем не знаем и никогда не имели с ними никакого дела. Мы только предполагаем, что они эмигранты или купцы; что же касается до того — честные ли они люди или нет, то это нам неизвестно.
— Что же вы хотите этим сказать? — спросил Валентин.
— Я хочу сказать, — отвечал с улыбкой Навая, — что, не зная людей, которым мы хотим подать помощь, не мешало бы осторожность присоединить к человеколюбию.
— Да, — вмешался, смеясь, Бальюмер, — мой прадед, уроженец Нормандии, всегда говорил, что пословица «осторожность — мать безопасности» как нельзя более подходит к пустыне.
— Это правда, — возразил гамбусино. — Придерживаясь этой мудрой пословицы, повторяю еще раз, что желаю спасти совершенно неизвестных нам людей; не следует нам заходить слишком далеко, предварительно не узнав, кто они такие на самом деле. Пожалуй, спасем их, но, сделав это, не заходя к ним в лагерь, удалимся. Кто знает, быть может, впоследствии нам придется раскаяться в том, что выказали столько человеколюбия по отношению к этим людям: они, может быть, окажутся недостойными этого.
Настало непродолжительное молчание. Все взоры были устремлены на Валентина, который, казалось, размышлял о только что сказанном.
После нескольких минут размышлений Валентин поднял голову и, протягивая гамбусино руку, сказал:
— Вы безусловно правы, сеньор дон Хосе. Не знаю почему, но я чувствую к этим людям совершенно безотчетное отвращение. Но все-таки долг наш повелевает им помочь, в противном же случае мы совершили бы не только предосудительный поступок, но преступление и подлость. Защитим же их, но кроме этого между нами и ими ничего общего не должно быть.
— Так спасем же их инкогнито, — сказал, смеясь, Бальюмер.
— Тем более, — прибавил Кастор, — что познакомиться с ними мы всегда успеем.
— Итак, это решено? — спросил Валентин.
— Решено! — отвечали все присутствующие в один голос.
— Ну, так вот что нам следует сделать: мы не так многочисленны, чтобы образовать и разделиться на несколько отрядов, а должны не разъединяться. Вождь будет нашим проводником: он хорошо исследовал местоположение лагеря кроу и подведет нас к нему так, чтобы в случае надобности мы могли отрезать им отступление, поставив их между двух огней. Мы не будем действовать до тех пор, пока эмигранты будут в состоянии удерживать свою позицию; но как скоро они станут ослабевать и лагерю их будет грозить опасность сделаться добычей хищников, тогда, только тогда мы примем участие в сражении, стараясь по возможности не выказать нашу малочисленность. В крайнем случае, если этот маневр не принесет желаемого результата, то нападем стремительно на кроу, стараясь не разъединяться. По окончании сражения мы отступим так, чтобы нас обе стороны не могли узнать. Хорошо ли будет так, товарищи?
— Хорошо! — отвечали охотники.
— Осмотрите же повнимательнее ваше оружие, да и в путь!
Охотники поместились один за другим. Курумилла, следуемый непосредственно Валентином Гиллуа, стал во главе колонны.
Затем по знаку Искателя следов охотники тронулись в путь, ступая по следам впереди идущего.
Охотники спустились по довольно крутому склону, прилегающему к не особенно широкой, но совершенно открытой долине, посредине которой протекал узкий ручей.
Как только Курумилла достиг окончания склона, вместо того чтобы углубиться в лес, он круто повернул направо и стал пробираться по опушке. Это безмолвное шествие продолжалось около двадцати минут.
Курумилла вел так искусно своих товарищей, что, скрывая их постоянно, он достиг вместе с ними небольшой группы скал, занимавших средину долины и защищавших переход через ручей, про который мы уже упоминали.
Достигнув подножия гор, вождь остановился.
— Вот ваш пост, — сказал он.
Трудно было бы найти более удобную позицию как по отношению защиты, так и по неприступности ее.
Нисколько не рискуя быть замеченными, охотники с этого места могли свободно видеть всю долину.
Позади их порой сверкали искры от тлеющих костров, зажженных в лагере кроу; впереди же, как длинное черное пятно, виднелся лагерь эмигрантов, окруженный частоколом.
Изредка на равнине, белой от снега, выделялись тени краснокожих, которые подобно змеям ползли по направлению последнего.
Охотники были совершенно свободны в своих действиях, и от их произвола зависело — принимать участие или нет в предстоящем сражении.
По обыкновению, как бывает в этих странах перед восходом солнца, утренняя заря принимает молочный цвет, дозволяющий различать предметы на далеком расстоянии.
Каждый встал на место, указанное тихим голосом Валентина. Неподвижные, как статуи, охотники ожидали сигнала своего начальника.
Сильный ветер, подхватывая и крутя хлопья снега, уносил их в пространство. Порой вдали у склона слышался заунывный крик совы — птицы, приветствующей первой приближение дня.
Вдруг яркий свет распространился на горизонте, и в ту же минуту окрестности огласились боевым кличем кроу.
Как шакалы, они ринулись вперед, и в то же мгновение раздался ружейный залп, а потом уже отдельные выстрелы.
— Дело будет жаркое, — заметил весело Бальюмер, потирая руки.
Кроу, по своему обыкновению, подползли к лагерю эмигрантов так близко, как только было возможно, и пустили в него зажигательные стрелы.
Повторив это два или три раза, краснокожие по боевому свистку своего вождя бросились на частокол, стараясь влезть на него в нескольких местах сразу.
Но им пришлось иметь дело с нетрусливым неприятелем. Да к тому же белые были на страже.
Зная, что краснокожие следят за ними, они употребили все средства, чтобы укрепить лагерь. Стрелять же они начали только тогда, когда могли наверное рассчитывать, что выстрелы их достигнут цели. При помощи пистолетов и сабель им удалось сбросить с частокола неприятелей.
Но индейцы не растерялись и снова сделали нападение, но на этот раз с большей осторожностью и искусством.
По приказанию своего вождя они запаслись щитами, которые при первом приступе не сочли нужным употребить в дело.
На этот раз, укрываясь ими от ударов, они с новым остервенением бросились на лагерь эмигрантов.
Достигнув частокола, они кинули в лагерь фашины, начиненные сухой травой, и подожгли их.
Битва начала принимать грандиозные размеры.
Фашины достигли своего назначения: смоляные покрывала кибиток загорелись.
Эмигранты, принужденные в одно и то же время заняться тушением пожара и отбивать врагов, защищались с отчаянной храбростью.
Уже человек сорок перелезли через частокол и, потрясая топорами над головами, испускали дикие крики.
Вдруг кибитка, в которой хранился порох, взлетела с ужасным треском на воздух.
Этот взрыв, по какому-то счастливому случаю не сделав вреда белым, произвел страшное опустошение в рядах краснокожих.
Кроу — почти уже победители — поражены были паническим страхом: смешались, невольно отступили на несколько шагов и без сомнения бежали бы, если б не помешали им это сделать их вожди.
Белые же, напротив, еще более воодушевились, не надеясь победить неприятелей.
Вслед за ужасным взрывом, о котором мы говорили, сражение на несколько минут прекратилось.
Обе стороны как будто по безмолвному соглашению заключили перемирие на короткое время, чтобы перевести дыхание, прежде чем начать последнюю борьбу.
Охотники, спрятавшись за утесы, были свидетелями борьбы на жизнь и смерть.
Их взоры с лихорадочным нетерпением, как у собак, когда их держат в самый разгар охоты на привязи, были обращены на горизонт, освещенный заревом пожара.
Удерживая пыл своих товарищей, Валентин наконец почувствовал, что сам увлекается битвой.
Много силы воли нужно было охотникам, чтобы преодолеть свое нетерпение до той минуты, когда взлетевший на воздух фургон как бы возвестил о поражении белых.
Тогда, не промолвив слова, они оставили свои места и стремительно бросились в долину.
Валентин принужден был употребить все свое влияние на товарищей, чтобы заставить их умерить шаг.
Благодаря тому, что все внимание сражающихся было сосредоточено на внутренность лагеря, охотникам удалось подойти к нему на расстояние почти ружейного выстрела, не обнаружив ни той, ни другой стороне своего присутствия. Но, внимая голосу благоразумия, Валентин заставил отступить своих товарищей шагов на пятьдесят, к маленькой рощице, и укрыться в ней; сам же, пробираясь в высокой траве между изувеченными трупами, которые свидетельствовали о ожесточенности этой кратковременной, но ужасной битвы, отправился осмотреть окрестности лагеря. Вернувшись к своим товарищам, Валентин Гиллуа в нескольких словах высказал то, что он от них ожидает, и указал им направление, по которому они должны стрелять, чтобы выстрелы их не пропадали даром.
Охотники прибыли на место сражения именно в то время, когда сражающиеся прекратили на время битву.
Приложив приклад ружья к плечу и держа палец на курке, они готовы были по первому знаку Валентина стрелять.
Вдруг Анимики, потрясая топор над головой и испуская бранный крик, бросился вперед.
В ту же минуту страшный залп из ружей раздался вне лагеря.
Десять краснокожих пали.
Эмигранты в свою очередь отвечали залпом, который также вселил смерть в рядах нападающих.
Кроу очутились под перекрестным огнем.
Не стараясь узнать источника помощи, которая пришла так кстати, эмигранты из защищающихся обратились в нападающих и храбро бросились на своих врагов.
Последние же, почувствовав себя окончательно погибшими, побросали свое оружие и, не стараясь даже оспаривать победу, в беспорядке ринулись вон из лагеря.
Как испуганные лани, они разбежались по всем направлениям, преследуемые эмигрантами и пулями неизвестного неприятеля.
Наконец, как бы само Провидение сжалилось над несчастными краснокожими: гроза, которая собиралась еще с самого утра, вдруг разразилась со страшной силой.
Слово гроза мы употребляем за неумением точнее выразить нашу мысль. Но эта была скорей буря, или ураган, столь сильный, что казалось, наступает конец света.
Ветер на пути своем уничтожал все преграды: вырывал с корнями дубы, подхватывал кучи хвороста, вертя и унося их в пространство.
Черные облака спустились почти до самых верхушек деревьев, и воздух сделался столь удушлив, что с трудом можно было дышать. Снег падал на землю так густо, что образовал мыльную массу.
В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Ветер еще сильнее завыл. Все исчезло. Животные, выгнанные из своих логовищ, жалобно ревели и растерянно кидались во все стороны. Птицы на лету, с распростертыми крыльями, падали на землю и умирали в агонии.
Положение охотников было ужасное.
Они покинули свою засаду, и, благодаря только неимоверным усилиям, им удалось добраться до тех скал, в которых они укрывались до начала битвы Но эти утесы не могли служить им надежным убежищем.
Мирный, узкий и мелкий ручей, которым он был несколько часов тому назад, превратился в бурный, как река, поток, унося своим быстрым течением трупы людей и животных.
Гроза свирепствовала все с прежней силой. Снег все более и более скоплялся на скалах, между тем как вода быстро поднималась и достигала уже почти того места, где Валентин с товарищами приютились.
Но эти твердые духом люди не способны были предаться отчаянию.
Наклонив вперед туловища, они молча и внимательно прислушивались к шуму бури, готовые воспользоваться первым случаем, могущим спасти их от угрожающей им опасности — потонуть.
К счастью, грозы в Скалистых горах хотя и сильны, но зато непродолжительны. Они прекращаются так же скоро, как начинаются, т. е. без перехода, почти внезапно.
Охотники это очень хорошо знали и, несмотря на то что вода была им уже по пояс, не выказывали ни малейшего страха.
Так прошло три часа — три часа, в продолжение которых эти мужественные люди, держась один за другого и цепляясь за утесы, стояли лицом к смерти, не бледнея и не сетуя даже на судьбу.
Наконец, спустя три часа ветер утих, небо просветлело, и снег перестал идти.
Долина представляла картину разрушения.
Лес, или, вернее сказать, рощица, в которой охотники несколько часов тому назад укрывались с целью подать помощь эмигрантам, более не существовала. Ни одного живого существа не было видно. Но всюду царствовала тишина. Снег глубиной более четырех футов покрывал, как скатертью, всю долину. Валентин с товарищами подождали еще с час, чтобы дать время утечь водам и ручью войти в берега. Затем они не замедлили перейти его через брод, предварительно взяв друг друга под руки, чтобы противостоять еще довольно сильному течению; привязав к ногам лыжи, какие имеют всегда при себе в этих странах лесные бегуны, они молча начали скользить по снегу, довольно уже крепкому, чтобы удержать тяжесть их тел.
Охотникам необходимо было около пяти часов, чтобы добраться до пещеры, которую они покинули в предыдущий вечер.
С чувством радости и беспредельной благодарности к Богу вошли они в свою крепость, где могли считать себя в полной безопасности.
Что же касается кроу и эмигрантов, то они бесследно пропали.
ГЛАВА VII. Литл-Рок
Однажды в субботу, в ноябре месяце 1858 года, то есть приблизительно десять месяцев ранее дня, с которого начался наш рассказ, двое мужчин, одетых в платье лесных бегунов, беспечно плыли по течению реки Арканзас в пироге, сделанной из древесной коры, вдыхая в себя свежий утренний воздух; они управляли лодкой одним только веслом, не давая ей уклоняться от течения, довольно быстрого в этом месте. Эти двое мужчин были Валентин Гиллуа и Курумилла.
Валентин мечтал; Курумилла же, казалось, спал, что, однако, не мешало им быть на страже.
Берега, между которыми они плыли, становились все более и более гористыми и в то же время живописными. То река пробегала между гранитными утесами с острыми верхушками, то зеленеющий, крутой берег свешивался почти на середину реки; иногда же берега постепенно спускались террасами, на которых рос дикий хлопчатник, береза и другие деревья.
Все это необыкновенно оживляло ландшафт.
К десяти часам утра путешественники сквозь деревья увидели вдали крыши с высокими трубами домов города, который, казалось, с этого места был незначителен.
— Вот и Литл-Рок, — прервал молчание Валентин, бросая вокруг себя задумчивые взгляды. — Помните ли, вождь, когда двадцать лет тому назад мы прибыли сюда в первый раз с целью сбыть меха, — он был тогда только жалким местечком, с деревянным фортом и с одной банкирской конторой. Ныне же, посмотрите — дым мастерских и фабрик. Литл-Рок имеет теперь десять тысяч жителей, богат и промышлен. Через двадцать лет народонаселение его, вероятно, увеличится еще в пять раз. Он будет непосредственно торговать со всей Европой, — прибавил охотник, качая головой. — Так все в свете делается. Взгляните же теперь на эти возделанные поля, которые расстилаются на беспредельное пространство, а десять лет тому назад это был непроходимый лес. В нем мы не раз охотились на ланей и медведей; теперь же его заменяют поля, засеянные зерновым хлебом.
— Хуг! — пробормотал Курумилла.
Валентин, без сомнения, это восклицание индейца принял как знак поощрения и потому продолжал:
— Топор янки неумолим: он ничего не щадит. Все, по их мнению, должно превращаться в золото.
Заглушая вздох сожаления, он опустил на руки голову.
Минуту спустя Курумилла слегка коснулся плеча своего товарища.
Тот поднял голову и, проводя рукою по лбу, как бы отгоняя тяжелую мысль, схватился за весла.
Оба мужчины начали сильно грести и через пять минут пробирались уже между бесчисленным множеством судов различной величины, снующих по всем направлениям. Они причалили к лестнице, к которой были привязаны несколько лодок, схожих с их пирогой.
Присоединив к ним и свою, оба охотника взвалили на свои плечи по большому тюку мехов и, выпрыгнув на набережную, углубились в город. Их твердая поступь доказывала, что местность, по которой они шли, была им хорошо знакома.
Испанцы со времени открытия Нового света были главными основателями городов.
Все без исключения выстроенные ими города расположены на местности, выбранной с замечательной предусмотрительностью, благодаря чему они в настоящее время приобрели важное значение как в военном отношении, так и в торговом.
Только такие гениальные авантюристы, как Фердинанд Кортес, Писарро, Вальдивиа, Альскагр, Кавеса-де-Вака и др. могли обладать такой проницательностью, чтобы одним взглядом заметить все выгоды страны не только в военном и торговом отношениях, но и в климатическом.
По следам их пошли американцы севера, потомки англосаксов, которые унаследовали энергию и честолюбие своих предков, еще увеличенное лихорадочной деятельностью и независимостью, — чувством, которое ничто не может насытить. Часто они очертя голову принимали участие не только в опасных экспедициях, но даже в неосуществимых.
Американец севера считает Новый свет своей родиной; здесь он действует всегда и во всем только согласно своему убеждению. Жажда к завоеваниям так овладела им, что он постоянно стремится только расширить границы своего нового отечества; одним словом, все то, что он желает, ищет, добивается, с свойственной англосаксам настойчивостью не более, как полное господство над обеими Америками.
Осуществимо ли это или нет — покажет время; в ряду основателей городов янки имеют преимущество основывать их необыкновенно скоро и просто. Вот как они это делают.
Например, человек двадцать авантюристов, проезжая лесом, останавливаются на какой-нибудь прогалине для ночлега; если эта местность соединяет в себе все необходимые условия для торговли, то на другой день, прежде чем продолжать путь, они поджигают двадцать или двадцать пять гектаров леса. Затем укрепляют столб с дощечкой, на которой пишут: Рим, Париж, Версаль или, словом, что взбредет им на ум. Сами же они удаляются.
Через два или три месяца какой-нибудь путешественник, как это и со мной случалось, попросит указать ему дорогу в какой-либо город, и он получает громкий ответ:
— О, вам не миновать городов Рима, Парижа и других.
Путешественник продолжает свой путь, и что ж? Вместо городов ему встречаются только столбы с надписями.
Наконец через месяцев шесть какой-нибудь спекулянт останавливается для отдыха у столба. Местность ему понравилась, и он решается на ней поселиться. Строит из теса себе хижину и к дверям не преминет прибить вывеску яркого цвета, на которой написано крупными буквами: Большая вашингтонская гостиница или же какое другое название. Таким образом открывается гостиница. Хозяин же ее в ожидании будущих благ покуривает трубку, пашет землю и окружает оградой то место, которое предназначил для сада.
Спустя год вы видите уже Большую вашингтонскую гостиницу, в каменном или выстроенном из бревен здании. Ее окружает сотня домов, в которых живут тысячи полторы душ; мастерские и фабрики в полном ходу; широкие улицы, окаймленные тротуарами, освещаются газом, но не мощены, что представляет немалые затруднения для ходьбы, так как на каждом шагу наталкиваешься на корни деревьев. Город уже основан. Через два года он будет иметь десять тысяч жителей, а через десять лет по меньшей мере пятьдесят тысяч.
Так основывались и будут основываться, по крайней мере на индейской территории, города Северной Америки. Обыкновенно дело начинается деревянным или каменным фортом, рядом с которым помещается банкирская контора.
Таково было происхождение и Литл-Рока.
Теперь возвратимся к нашему рассказу.
Валентин Гиллуа и его друг Курумилла прошли несколько улиц, не возбуждая ни малейшего внимания в проходящих людях.
По обычаю североамериканцев, они шли быстрым шагом, как будто дело, по которому они спешили, шло о жизни и смерти, не обращая внимания на встреченных, не извиняясь перед лицами, которых они толкали на своем пути. Валентин и Курумилла остановились наконец перед красивым домом, дверь которого была настежь открыта и куда беспрестанно входили и выходили разные люди.
Дом этот была контора богатого негоцианта, ведшего меховую торговлю с индейцами и лесными охотниками.
Оба путешественника вошли в обширную комнату, где человек пятнадцать конторщиков, наклонясь над пюпитрами, усердно работали, ни на минуту не поднимая голову.
Человек средних лет, весь в черном, ходил взад и вперед по комнате.
Едва заметив охотников, он подошел к ним и, поклонившись, спросил Валентина:
— Мне кажется, вы пришли сюда по делу?
— Вы угадали, — отвечал Валентин, показывая тяжелые тюки с мехом.
— Прекрасно, вы спешите?
Валентин мечтал; Курумилла же, казалось, спал, что, однако, не мешало им быть на страже.
Берега, между которыми они плыли, становились все более и более гористыми и в то же время живописными. То река пробегала между гранитными утесами с острыми верхушками, то зеленеющий, крутой берег свешивался почти на середину реки; иногда же берега постепенно спускались террасами, на которых рос дикий хлопчатник, береза и другие деревья.
Все это необыкновенно оживляло ландшафт.
К десяти часам утра путешественники сквозь деревья увидели вдали крыши с высокими трубами домов города, который, казалось, с этого места был незначителен.
— Вот и Литл-Рок, — прервал молчание Валентин, бросая вокруг себя задумчивые взгляды. — Помните ли, вождь, когда двадцать лет тому назад мы прибыли сюда в первый раз с целью сбыть меха, — он был тогда только жалким местечком, с деревянным фортом и с одной банкирской конторой. Ныне же, посмотрите — дым мастерских и фабрик. Литл-Рок имеет теперь десять тысяч жителей, богат и промышлен. Через двадцать лет народонаселение его, вероятно, увеличится еще в пять раз. Он будет непосредственно торговать со всей Европой, — прибавил охотник, качая головой. — Так все в свете делается. Взгляните же теперь на эти возделанные поля, которые расстилаются на беспредельное пространство, а десять лет тому назад это был непроходимый лес. В нем мы не раз охотились на ланей и медведей; теперь же его заменяют поля, засеянные зерновым хлебом.
— Хуг! — пробормотал Курумилла.
Валентин, без сомнения, это восклицание индейца принял как знак поощрения и потому продолжал:
— Топор янки неумолим: он ничего не щадит. Все, по их мнению, должно превращаться в золото.
Заглушая вздох сожаления, он опустил на руки голову.
Минуту спустя Курумилла слегка коснулся плеча своего товарища.
Тот поднял голову и, проводя рукою по лбу, как бы отгоняя тяжелую мысль, схватился за весла.
Оба мужчины начали сильно грести и через пять минут пробирались уже между бесчисленным множеством судов различной величины, снующих по всем направлениям. Они причалили к лестнице, к которой были привязаны несколько лодок, схожих с их пирогой.
Присоединив к ним и свою, оба охотника взвалили на свои плечи по большому тюку мехов и, выпрыгнув на набережную, углубились в город. Их твердая поступь доказывала, что местность, по которой они шли, была им хорошо знакома.
Испанцы со времени открытия Нового света были главными основателями городов.
Все без исключения выстроенные ими города расположены на местности, выбранной с замечательной предусмотрительностью, благодаря чему они в настоящее время приобрели важное значение как в военном отношении, так и в торговом.
Только такие гениальные авантюристы, как Фердинанд Кортес, Писарро, Вальдивиа, Альскагр, Кавеса-де-Вака и др. могли обладать такой проницательностью, чтобы одним взглядом заметить все выгоды страны не только в военном и торговом отношениях, но и в климатическом.
По следам их пошли американцы севера, потомки англосаксов, которые унаследовали энергию и честолюбие своих предков, еще увеличенное лихорадочной деятельностью и независимостью, — чувством, которое ничто не может насытить. Часто они очертя голову принимали участие не только в опасных экспедициях, но даже в неосуществимых.
Американец севера считает Новый свет своей родиной; здесь он действует всегда и во всем только согласно своему убеждению. Жажда к завоеваниям так овладела им, что он постоянно стремится только расширить границы своего нового отечества; одним словом, все то, что он желает, ищет, добивается, с свойственной англосаксам настойчивостью не более, как полное господство над обеими Америками.
Осуществимо ли это или нет — покажет время; в ряду основателей городов янки имеют преимущество основывать их необыкновенно скоро и просто. Вот как они это делают.
Например, человек двадцать авантюристов, проезжая лесом, останавливаются на какой-нибудь прогалине для ночлега; если эта местность соединяет в себе все необходимые условия для торговли, то на другой день, прежде чем продолжать путь, они поджигают двадцать или двадцать пять гектаров леса. Затем укрепляют столб с дощечкой, на которой пишут: Рим, Париж, Версаль или, словом, что взбредет им на ум. Сами же они удаляются.
Через два или три месяца какой-нибудь путешественник, как это и со мной случалось, попросит указать ему дорогу в какой-либо город, и он получает громкий ответ:
— О, вам не миновать городов Рима, Парижа и других.
Путешественник продолжает свой путь, и что ж? Вместо городов ему встречаются только столбы с надписями.
Наконец через месяцев шесть какой-нибудь спекулянт останавливается для отдыха у столба. Местность ему понравилась, и он решается на ней поселиться. Строит из теса себе хижину и к дверям не преминет прибить вывеску яркого цвета, на которой написано крупными буквами: Большая вашингтонская гостиница или же какое другое название. Таким образом открывается гостиница. Хозяин же ее в ожидании будущих благ покуривает трубку, пашет землю и окружает оградой то место, которое предназначил для сада.
Спустя год вы видите уже Большую вашингтонскую гостиницу, в каменном или выстроенном из бревен здании. Ее окружает сотня домов, в которых живут тысячи полторы душ; мастерские и фабрики в полном ходу; широкие улицы, окаймленные тротуарами, освещаются газом, но не мощены, что представляет немалые затруднения для ходьбы, так как на каждом шагу наталкиваешься на корни деревьев. Город уже основан. Через два года он будет иметь десять тысяч жителей, а через десять лет по меньшей мере пятьдесят тысяч.
Так основывались и будут основываться, по крайней мере на индейской территории, города Северной Америки. Обыкновенно дело начинается деревянным или каменным фортом, рядом с которым помещается банкирская контора.
Таково было происхождение и Литл-Рока.
Теперь возвратимся к нашему рассказу.
Валентин Гиллуа и его друг Курумилла прошли несколько улиц, не возбуждая ни малейшего внимания в проходящих людях.
По обычаю североамериканцев, они шли быстрым шагом, как будто дело, по которому они спешили, шло о жизни и смерти, не обращая внимания на встреченных, не извиняясь перед лицами, которых они толкали на своем пути. Валентин и Курумилла остановились наконец перед красивым домом, дверь которого была настежь открыта и куда беспрестанно входили и выходили разные люди.
Дом этот была контора богатого негоцианта, ведшего меховую торговлю с индейцами и лесными охотниками.
Оба путешественника вошли в обширную комнату, где человек пятнадцать конторщиков, наклонясь над пюпитрами, усердно работали, ни на минуту не поднимая голову.
Человек средних лет, весь в черном, ходил взад и вперед по комнате.
Едва заметив охотников, он подошел к ним и, поклонившись, спросил Валентина:
— Мне кажется, вы пришли сюда по делу?
— Вы угадали, — отвечал Валентин, показывая тяжелые тюки с мехом.
— Прекрасно, вы спешите?