Тридцать человек, заботливо выбранные, были отданы в непосредственное распоряжение Блю-Девиля, для сопровождения женщин и детей.
Линго, только что оправившийся от своих ран, был приставлен к Блю-Девилю более для того, чтобы наблюдать за ним, чем под каким-нибудь другим предлогом.
Спустя три дня лейтенант и его отряд выступили в поход в восемь часов утра, имея проводником Блю-Девиля; около четырех часов, когда это войско расположилось как следует в известном нам месте, Бенито Рамирес возвратился назад тем же путем, чтобы присоединиться к капитану Кильду.
По условиям, заключенным между капитаном и проводником, первый не должен был покинуть лагеря прежде следующего дня, чтобы иметь возможность доставить отряду, посланному вперед, все удобства для совершения опасного перехода.
Капитан Кильд если и опасался нападения, то не с передней стороны, а с задней, где, как он думал, собрался весь неприятель, он решился командовать арьергардом и держаться вдали от своего каравана, так что если бы он подвергся нападению, то женщины и дети не попали бы в руки неприятеля. В конце концов эти женщины и дети были самой драгоценной собственностью для достойного капитана.
Изумление Бенито Рамиреса было очень велико, когда на расстоянии двух миль от первого отряда он встретил внезапно лагерь, который капитан только что раскинул. Он привел в исполнение свой собственный план и приблизился для соединения со своим авангардом.
Хотя мексиканец и был внутренне очень смущен тем, что капитан не сдержал своего слова, что могло поколебать все его намерения, но он не дал заметить своего недовольства, и когда капитан обратился к нему со словами:
— Вы не рассчитывали встретить меня здесь, не правда ли, сеньор? — он отвечал ему самым развязным тоном:
— Это правда, капитан, но, честное слово, я должен признаться вам, что очень рад вас видеть.
— Как, это правда? — спросил Кильд, бросая на него инквизиторский взгляд из-за очков.
— Без сомнения, капитан.
— Объясните же мне почему, — сказал капитан.
— Мой Бог, капитан, по очень простой причине. Мне пришло в голову, что в пустыне угрожает много самых невероятных опасностей и что нельзя будет принять предостережений против всего.
— Очень хорошо сказано, продолжайте, мой милый, — возразил капитан, не переставая насмехаться, — и тогда вы сказали себе?..
— И я тогда сказал себе, капитан, что вы произведете пагубную ошибку, держась сзади вашего отряда, и что очень важно, чтобы вы присоединились к нему как можно скорей; вот почему я спешил прибыть поскорее к вам и предложить присоединиться, не теряя времени.
— Итак, видите, как все сложилось счастливо: едва вы отправились сегодня утром, как та же самая мысль пришла мне в голову. Вы знаете, что я прежде всего человек, не задумывающийся над исполнением дела, так что едва эта мысль созрела в моем уме, я поднял лагерь и выступил в поход.
— Вы совершенно правы, капитан.
— Значит, вы одобряете мой поступок?
— Я должен быть сумасшедшим, чтобы не одобрять его, капитан!
— Неужели! Эти слова доставляют мне удовольствие, — сказал он, как бы издеваясь. — Я боялся, что вам это не понравится.
— Как вы могли это предположить, капитан!
— Ах! Мой Бог, видишь столько страшных вещей на этом свете, а ваши желания, сеньор Бенито Рамирес, подчас так странны, что я не знаю часто, как мне действовать относительно вас; но не будем более говорить об этом, не хотите ли разделить со мной обед?
— Мне это невозможно, капитан.
— Почему же?
— Вы забываете наши условия, капитан.
— Это правда, извините меня, забудьте это и положим, что я ничего не сказал.
— Почему же и не забыть, я сам желаю, чтобы вы не могли предположить во мне дурного намерения против вас.
— О! Кто же его предполагает?
— Ах, Господи, капитан, несмотря на дружбу, которую вы мне оказываете, я опасаюсь всегда, что чем-нибудь могу навлечь на себя ваши упреки.
— Хорошо, мы как будто исповедуем друг друга.
— Может быть, это и так, в настоящую минуту я нахожусь в беспокойстве. Я выбрал направление движения, которому мы следуем; естественно, что вся ответственность за него должна тяготеть на мне одном; кроме того, так как я не хочу, чтобы вследствие моей ошибки или небрежности случилось несчастье с караваном, я отказываюсь от вашего обеда, для того чтобы иметь время соорудить возвышение вокруг лагеря и увериться самому, что нам не следует бояться какой-нибудь неожиданности со стороны краснокожих. Они чувствуют, что мы ускользаем от них; они сильно раздражены и не желают ничего другого, без сомнения, как напасть на нас с обычной своей дерзостью. Этого я желаю избежать. Индейцы очень хитры, капитан.
— О да, сеньор Бенито Рамирес, они очень ловки, но мы сами не глупы, мы — все остальные, что вы думаете об этом?
— Конечно, мы также не глупы, но это служит еще большим доказательством того, что мы не должны позволить им напасть на нас врасплох. О, мы будем наблюдать за этим. Итак, капитан, с вашего позволения, этим я и хочу заняться сию же минуту.
— Когда же я опять вас увижу, сеньор Рамирес?
— Завтра, до восхода солнца.
— Хорошо, пусть будет так, до свидания, сеньор Бенито Рамирес. Во всяком случае, при малейшем подозрительном движении известите меня.
— О, положитесь в этом на меня, капитан.
Охотник сделал последний прощальный жест рукой, взбросил ружье на плечо и удалился быстрыми шагами.
— Какой превосходной человек — этот Рамирес, — пробормотал про себя капитан, смотря, как тот удалялся. — Действительно, удовольствие иметь дело с подобными людьми.
С этими словами капитан вошел в палатку и сел за стол.
Между тем чем далее подвигалось время и ночь становилась темнее, тем более капитан Кильд, не зная, к чему отнести то, что он испытывал, чувствовал себя добычей невыразимого беспокойства. Мрачное предчувствие сжимало его горло; глубокая грусть, тоска овладевала им, сердце билось усиленнее. Ему представлялось, что странная неизвестная опасность угрожает ему.
Наконец к первому часу утра дошло до того, что он встал со своей койки, лежа на которой в продолжение стольких длинных часов он тщетно призывал сон, и вышел из палатки. Все было тихо снаружи.
Глубокое безмолвие господствовало в пустыне; не слышно было ни крика, ни шума.
— Неужели я схожу с ума? — прошептал капитан с тайным волнением.
Он лег снова.
Но едва он укутался в покрывала, которые служили ему постелью, как беспокойство и жгучая тоска пробудились в нем с большею силою, чем прежде.
— Нужно с этим покончить, — прошептал он.
С этой минуты его решение было принято.
Он поспешно встал, взял свое оружие, оседлал сам свою лошадь, вскочил на нее, выехал из лагеря и отправился вперед.
Его быстрая езда продолжалась не более как три четверти часа.
Вдруг он быстро осадил лошадь, дернув сильно за повода. Лошадь остановилась.
Капитан наклонился телом вперед и стал прислушиваться; ему показалось, что он слышал глухой и продолжительный шум, причины которого он не мог отгадать.
В продолжение трех или четырех минут он прислушивался, но тщетно.
Только неопределенный шум, причины которого он не мог понять, достигал до него.
Капитан соскочил с лошади и приложил ухо к земле.
Через минуту он привстал бледный, с изменившимися чертами лица, говоря дрожащим голосом:
— Это ружейные выстрелы! Индейцы нападают на лагерь! Проводник изменил мне! О! Злодей Рамирес, если ты попадешься в мои руки! Вперед, вперед! Может быть, не все еще потеряно!
И с несвойственной грубостью он хотел схватить за узду и вскочить на седло.
Но животное, испуганное неловкостью движения, которого не ожидало, круто повернуло, насторожило уши и поскакало по направлению к лагерю.
— Проклятие! — вскрикнул капитан Кильд, которым овладела невыразимая злоба, — все изменяет мне!
И он машинально прицелился в животное.
Но в ту же минуту опустил ружье.
— Я с ума сошел! — вскричал он. — Убив ее, разве я достигну лагеря скорее?
И он отправился в путь быстрым шагом, по следам лошади, но эта последняя, которая отличалась своей замечательной ездой, конечно, прибыла в лагерь гораздо ранее капитана.
Часовые, увидев лошадь, возвратившуюся без всадника, предположили, что какое-нибудь несчастье случилось с их начальником, подняли тревогу и разбудили всех, так что, когда капитан, задыхающийся и изнеможенный от усталости, достиг наконец лагеря, он застал уже всех своих людей на ногах при самом живом беспокойстве, советующихся о том, что они должны делать.
Капитан, собравшись с духом и будучи в состоянии говорить, рассказал всем, что произошло, и, оставив двух или трех человек для охранения лагеря и имущества, остальным велел сесть на лошадей и последовать за ним.
Через пять минут они уже скакали с капитаном во главе, чтобы присоединиться к авангарду.
По мере того как они приближались, выстрелы слышались яснее, и раздавались воинственные крики индейцев.
Три группы индейцев, как мы уже сказали, напали с трех сторон на лагерь эмигрантов.
Но, несмотря на предосторожности, принятые ими, неожиданность, на которую они рассчитывали, не оказалась полной.
Вместо того чтобы иметь дело, как они предполагали, с людьми спящими, которых легко и придушить, они очутились лицом к лицу с людьми, решившимися выдержать сильное сопротивление и за дорогую цену продать свою жизнь.
Вместо того чтобы застать врасплох, их самих застали внезапно.
Встреченные залпом ружейных выстрелов, они отступили в беспорядке и укрылись за валом, чтобы придумать новую атаку.
Валентин Гиллуа не понимал ничего в происходившем после сведений, полученных от Бенито Рамиреса; серьезное беспокойство овладело им; он знал по опыту, что индейцы так же легко поддаются паническому страху, как с жаром и решительностью ведут атаку.
Но вот что произошло в лагере и чего Валентин Гиллуа не мог знать.
Во время похода Линго заметил с тайной завистью, что Бенито Рамирес и Блю-Девиль, против обыкновения, имели между собой длинный разговор, который вели вполголоса и находились на этот раз в полном согласии, к чему у них прежде нельзя было заметить склонности.
Линго, читатель знает, чувствовал к Блю-Девилю тайную ненависть, которой оставалось только разразиться в один прекрасный день, тем более что лейтенант каждый раз, когда представлялся случай, нисколько не стеснялся и выказывал ему полнейшее презрение.
Кроме того, злодей с завистью видел ту дружбу и доверие, которые установились так прочно между Бенито Рамиресем и капитаном Кильдом.
В продолжение некоторого времени капитан не оказывал Линго доверия, к которому последний привык. Злодей чувствовал, что его подозревают; он понимал, что его положение около капитана и лейтенанта становилось все более и более затруднительным.
С другой стороны, он знал о своей нечистой совести.
Такой человек, как он, всегда имеет, в чем упрекнуть себя.
Бандит создал план, чтобы покинуть своих товарищей и отправиться искать приключений, но он не хотел уехать с пустыми руками, не отомстив за оскорбления, которые, как он себе воображал, ему нанесли.
Итак, мы сказали, длинный разговор проводника с лейтенантом пробудил в нем ненависть.
Во время двух посещений, сделанных Бенито Рамиресем в лагерь вечером, двое людей опять беседовали друг с другом с оживлением.
Линго с нетерпением ожидал, что будет.
Для него стало ясно, что составляется заговор, который стараются тщательно от него скрыть и который он должен во что бы то ни стало открыть.
Около десяти часов вечера, когда Блю-Девиль, объехав лагерь и уверившись, что все спят, пробирался таинственно к хижине, служащей временным убежищем для донны Розарио, Линго наблюдал за лейтенантом; он дополз, как змея, до этого убежища и приложил чуткое, как у тигра, ухо к тонкой перегородке — стенке хижины.
Она была построена наскоро из переплетенных ветвей, внутри устлана покрывалами, чтобы не пропускать наружного воздуха.
Бандит убедился тотчас же, что если ему нет возможности что-нибудь видеть, зато очень легко все слышать, чего, собственно, он и желал в самом деле; хотя собеседники говорили сдержанным голосом, от него не ускользнуло ни одно слово из их разговора; мы должны также с сожалением прибавить, что эта беседа исполнила его радостью и произвела на его зловещем лице гримасу самого дьявольского выражения.
Донна Розарио и Блю-Девиль говорили по-испански, но это мало смущало бандита, он говорил на этом языке так же хорошо, как и по-французски.
— Вы очень долго не приходили, мой друг, — сказала дружески донна Розарио Блю-Девилю.
— К моему большому огорчению, сеньорита, — отвечал этот, — если я прихожу поздно, то в вознаграждение за это могу возвестить несколько приятных новостей.
— Да благословит вас Бог; хорошие новости редки для меня.
— Но эта превосходна.
— Говорите же скорее, я вас умоляю.
— Я буду краток, так как время не терпит. Вы видели, вероятно, сеньорита, что капитан Кильд разделил свой отряд и часть его послал вперед.
— Это правда, я признаюсь вам, это меня очень беспокоит.
— Вы несправедливы; ничего не может быть лучше для вас. Бенито Рамирес, — прибавил он, налегая на это имя, что заставило улыбнуться молодую девушку, — вытребовал это движение у капитана. Эту ночь, около двух часов утра, Валентин Гиллуа и его охотники, с помощью человек ста кроу, нападут на лагерь и уведут вас. Через несколько часов вы будете свободны.
— Мой Бог! — воскликнула молодая девушка в волнении, — возможно ли это?
— Я даю вам в этом честное слово; все готово, условленно и устроено таким образом, чтобы тайна не открылась. Когда капитан Кильд придет, что невероятно, на помощь своим бандитам, будет уже поздно; вы уже будете долгое время находиться под покровительством Валентина Гиллуа, Рамиреса, меня и всех остальных охотников белого племени.
— Но кто вы такой? — воскликнула молодая девушка в избытке радости и удивления.
— Я, — отвечал Блю-Девиль, — человек, преданный Валентину Гиллуа, я вам это говорил уже, и который поклялся вас спасти, сеньорита. Теперь выслушайте меня хорошенько; я час тому назад навьючил двух мулов предметами, которые могут быть вам полезными; эти мулы послужат вместо экипажа вам и вашей подруге Гарриэте Дюмбар; что касается меня, я буду сопровождать вас на лошади; эти мулы находятся в безопасном месте под охраной Пелона и еще одного верного человека, на которого можно положиться. Что касается вас, сеньорита, вот что вы потрудитесь сделать…
Вдруг тонкая стенка хижины сильно затрещала.
— Нас подслушивали! — вскричал Блю-Девиль, бросаясь вон из хижины.
Он заметил проскользнувшую тень и более ничего. Линго слушал с сильным вниманием этот интересный для него разговор, не пророня ни одного слова, но он наклонился слишком вперед, более чем следовало, и чуть не сломал тонкую стенку.
— Тут должен быть изменник, — прошептал Блю-Девиль, — этот изменник не кто иной, как Линго, как ему помешать?
Подумав несколько времени, он направился к выходу из лагеря с той стороны, откуда прибыл караван.
Перейдя укрепления с предосторожностью, как человек, который пытается спрятаться, он остановился и прикорнул между двумя тюками.
Едва он успел засесть в засаде, показался Линго.
Бандит выступал волчьим шагом, склоня туловище вперед и держа ухо востро, чтобы различить малейший шум, взглядом стараясь измерить темноту ночи; он остановился с минуту неподвижно, потом, уверившись в тишине и уединении, перелез в свою очередь через укрепления.
Но в эту самую минуту он был грубо схвачен за горло, покрывало было брошено ему на голову, и в две минуты он был увязан так, что не мог двинуться.
Что было самое ужасное для Линго в этом приключении, так это то, что, схваченный внезапно, он не знал, с кем имеет дело, он испытывал почти суеверный страх.
Он подозревал только лейтенанта.
Этот оставил временно его лежать на том месте, где он находился, а сам поспешил возвратиться в хижину, где он оставил донну Розарио в неизъяснимом душевном волнении.
— Мы не можем терять ни минуты, — сказал он ей.
— Говорите, что нужно делать? — отвечала решительно молодая девушка, — приказывайте.
— Поспешите накинуть плащ на ваши плечи, — ответил он прерывающимся голосом, — пусть мисс Гарриэта сделает то же самое, и последуйте обе за мной, главное без колебания и страха, наступила великая минута. Я не скрываю от вас, сеньорита, что дело идет о вашей смерти или свободе!
— Я хочу быть свободной! — вскрикнула Розарио с одушевлением.
Блю-Девиль поднял тогда одно из покрывал, вынул несколько ветвей и, сделав знак двум молодым девушкам следовать за ним, вышел с ними вместе этой импровизированной дверью из хижины.
Эта хижина была построена так, что почти примыкала к горе.
В этом месте она возвышалась небольшим отлогим уступом, так что без большой усталости можно было взобраться по ней, укрываясь между кустарниками и придерживаясь за них, чтобы сохранить равновесие.
Блю-Девиль шел вперед и расчищал дорогу своим молодым спутницам.
Наконец, после долгих усилий и усталости трое беглецов успели обогнуть лагерь в направлении противоположном тому, где расположился капитан.
Они выбрались тогда на тропинку, которая была довольно широка, что позволило им подвигаться вперед с большей быстротой, так что менее чем через три четверти часа они достигли кустарников, где стояли приготовленные муллы под присмотром Пелона и доверенного лица, о котором лейтенант говорил предварительно донне Розарио.
— Здесь вы будете в полной безопасности, — сказал он, — какой бы шум вы ни услыхали, не показывайтесь, скрывайтесь до того времени, как я к вам не возвращусь. Я клянусь честью, что никакая опасность не может здесь вас застичь. А ты, — прибавил он, обращаясь к эмигранту, — ты помнишь, что ты мне обещал?
Этот человек пожал только плечами.
— Вам нечего мне приказывать, — сказал он, — разве вы меня не знаете?
— Очень хорошо, очень хорошо! — вскрикнул Блю-Девиль, смеясь, — до свидания; каждый будет награжден, смотря по заслугам.
И, дав еще несколько советов двум молодым женщинам, он возвратился в лагерь той же дорогой, по которой пришел.
Его первой заботой было совершить обход.
Никто и не думал трогаться с места.
Он отправился тогда к тому месту, где оставил Линго, надрезал тихонько, в двух или трех местах, шнурок, которым он его окрутил, и, оставив его распутываться, подобно ужу, сам вошел в хижину донны Розарио и поспешил заткнуть пролом, который сделал в стене.
Едва он окончил эту работу, как ему послышалось легкое прикосновение к стенке.
Действительно, как только Линго почувствовал, что узы его развязаны, он употребил все усилия, чтобы как-нибудь освободить свои члены, что ему скоро удалось.
Но напрасно он искал глазами и пытался открыть человека, который перерезал его узы.
Он был совершенно один.
Он вошел в лагерь и попытался отыскать Блю-Девиля, потому что внутренне был убежден, что не кто иной, как он так проворно связал его.
Не встретив нигде лейтенанта, он машинально приблизился к хижине.
Его удивление было очень сильно, так что он едва удержался от восклицания, когда, приложив ухо к загородке, он услышал разговор во внутренности хижины.
— Извините меня, сеньорита, — говорил Блю-Девиль, — в том, что я покинул вас так неожиданно; я думал сперва, что кто-нибудь нас подслушивает снаружи, но, выйдя, убедился, что ошибся. Так как осторожным никогда не мешает быть, то я вышел из лагеря, чтобы посмотреть, находятся ли мулы, о которых я вам говорил, на том месте, где я их спрятал. Около двух часов, когда нападут на лагерь, я приду за вами, чтобы отвести вас в безопасное место. Теперь же попытайтесь заснуть, потому что вам скоро придется вынести много трудностей и подвергнуться сильной усталости. Я должен предуведомить вас, кроме того, что ввиду измены я возьму некоторые предосторожности относительно вашей безопасности; мы можем быть всегда обмануты и иметь дело с врагами, вместо того чтобы перед нами были одни только друзья. До скорого свидания, сеньорита, в назначенный час я явлюсь.
Линго услыхал приближение шагов и поспешил удалиться и растянуться около огня.
— А вот и ты, — прошептал он, увидя выходящего из хижины Блю-Девиля. — Или у меня помрачение зрения, или я ошибся. Черт меня побери, если не этот парень всадил меня туда, он очень силен. Все равно, мы увидим.
Блю-Девиль, казалось, искал кого-то; наконец направился к месту, где лежал Линго.
Этот тотчас же закрыл глаза.
— Эй, малый, — сказал ему Блю-Девиль, толкая его сурово ногой, — довольно спать теперь.
— Что? — произнес бандит, зевая во всю глотку, — что вам угодно, лейтенант? Это вы меня зовете?
— Да, мой друг, мне нужно поговорить с вами.
— К вашим услугам, лейтенант, — возразил Линго, вскакивая на ноги.
— Подите сюда, — продолжал Блю-Девиль, отводя его в сторону. — Хотя все эти молодцы спят крепким сном, — сказал он тоном насмешливого добродушия, — я не знаю почему, но мне кажется, что они проснулись и, как зайцы вблизи жилья, насторожили свои длинные уши. Разговор, который мы поведем, не должен быть слышен никем другим.
— Хорошо, но в чем же дело?
— Мой друг, — сказал чистосердечно Блю-Девиль, бросая взгляд вокруг себя, как будто, несмотря на предосторожность, которую он принял, он опасался быть подслушанным, — мы находимся в положении крайне плачевном, я должен вам признаться, мы находимся как будто в осином гнезде, из которого, дьявол меня попутал в этом, я не знаю, как мы выйдем.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Линго очень серьезно.
— Все обстоит именно так, как я имею честь вам сообщать: может быть, прежде чем пройдет два часа, с наших черепов будет содрана кожа.
— Лейтенант, не шутите, пожалуйста; эта перспектива улыбается мне очень посредственно.
— Конечно, мой друг, философы должны ожидать всего; я повторяю вам, что наше положение далеко не завидное и приятное: я вспомнил о вас, потому что я знаю вас за доброго малого, который, если захочет, может отважиться на смелое предприятие.
— Что касается этого, лейтенант, то вы знаете, что я во всем готов слушаться вас; что нужно делать?
— Мне помогать очень просто. Рамирес известил меня, что индейцы должны напасть на нас в эту ночь. Правда ли это, ложные ли слухи, я не могу еще ничего сказать, только я думаю, что лучше всего готовиться ко всему и быть настороже.
— Черт возьми! Я думаю то же, лейтенант.
Двое этих людей исполняли свои роли с таким совершенством, что вполне обманывали друг друга.
— Уже около полуночи, через полчаса разбудят наших людей. Так как очень возможно, что на нас нападут спереди и сзади, то мы разделим наш отряд на два. Вы примите начальство над одним, а я над другим; согласны вы с этим?
— Совершенно.
— Какой же пост вы предпочтете для себя?
— О, какой вы пожелаете, — сказал Линго, — я не принимаю в расчет свое самолюбие.
— Это все равно, говорите смелее, я постараюсь вас удовлетворить.
— Хорошо, лейтенант, если вам это все равно, я стану во главе арьергарда.
— Вам не страшно, мой добрый малый, ведь это самый гибельный пост?
— Я хочу вас уверить, лейтенант, что вы ошиблись на мой счет.
— Итак, вы подвергнетесь большой опасности, — отвечал Блю-Девиль с выражением самой едкой иронии, которая, против желания, покоробила бандита. — Я вас уверяю, что нисколько не ошибся на ваш счет и знаю отлично, чего держаться относительно вас; будьте покойны, я не замедлю отдать вам справедливость.
— Благодарю вас, лейтенант, честный человек не нуждается в награждении за хорошее исполнение своей обязанности, — отвечал бандит с притворным видом.
— Все равно, итак, я могу рассчитывать на вас?
— Я даю вам в этом слово.
— Согласен; наблюдайте только хорошенько.
— О, не опасайтесь.
Два человека расстались, очень довольные один другим, по крайней мере с виду.
Линго попросил дать ему начальство над арьергардом, потому что с этой стороны была расположена хижина донны Розарио, а с этой стороны, как он видел, Блю-Девиль покинул лагерь.
Мы уже рассказали, каким образом индейцы были встречены эмигрантами.
Эта встреча, мы сказали также, заставила призадуматься Валентина Гиллуа.
Между тем, после нескольких минут размышления, воины решились произвести новую атаку.
Блю-Девиль воспользовался этими минутами спокойствия, чтобы увериться, что делает Линго.
Бандит исчез.
При первых выстрелах он бросился в хижину донны Розарио, и ему достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в том, что он проведен лейтенантом.
Тогда он перескочил через укрепления и, рискуя быть изрубленным индейцами, очертя голову пустился по дорожке и успел, благодаря неслыханной смелости, пробиться сквозь ряды воинов.
В эту же минуту началась вторая атака.
На этот раз эмигранты сопротивлялись тихо индейцам, которым удалось перескочить через возвышение и проникнуть в лагерь.
Ужасный крик раздался снаружи.
Это был капитан Кильд, который приближался во главе последних из своих людей и напал на индейцев сзади.
Линго, только что оправившийся от своих ран, был приставлен к Блю-Девилю более для того, чтобы наблюдать за ним, чем под каким-нибудь другим предлогом.
Спустя три дня лейтенант и его отряд выступили в поход в восемь часов утра, имея проводником Блю-Девиля; около четырех часов, когда это войско расположилось как следует в известном нам месте, Бенито Рамирес возвратился назад тем же путем, чтобы присоединиться к капитану Кильду.
По условиям, заключенным между капитаном и проводником, первый не должен был покинуть лагеря прежде следующего дня, чтобы иметь возможность доставить отряду, посланному вперед, все удобства для совершения опасного перехода.
Капитан Кильд если и опасался нападения, то не с передней стороны, а с задней, где, как он думал, собрался весь неприятель, он решился командовать арьергардом и держаться вдали от своего каравана, так что если бы он подвергся нападению, то женщины и дети не попали бы в руки неприятеля. В конце концов эти женщины и дети были самой драгоценной собственностью для достойного капитана.
Изумление Бенито Рамиреса было очень велико, когда на расстоянии двух миль от первого отряда он встретил внезапно лагерь, который капитан только что раскинул. Он привел в исполнение свой собственный план и приблизился для соединения со своим авангардом.
Хотя мексиканец и был внутренне очень смущен тем, что капитан не сдержал своего слова, что могло поколебать все его намерения, но он не дал заметить своего недовольства, и когда капитан обратился к нему со словами:
— Вы не рассчитывали встретить меня здесь, не правда ли, сеньор? — он отвечал ему самым развязным тоном:
— Это правда, капитан, но, честное слово, я должен признаться вам, что очень рад вас видеть.
— Как, это правда? — спросил Кильд, бросая на него инквизиторский взгляд из-за очков.
— Без сомнения, капитан.
— Объясните же мне почему, — сказал капитан.
— Мой Бог, капитан, по очень простой причине. Мне пришло в голову, что в пустыне угрожает много самых невероятных опасностей и что нельзя будет принять предостережений против всего.
— Очень хорошо сказано, продолжайте, мой милый, — возразил капитан, не переставая насмехаться, — и тогда вы сказали себе?..
— И я тогда сказал себе, капитан, что вы произведете пагубную ошибку, держась сзади вашего отряда, и что очень важно, чтобы вы присоединились к нему как можно скорей; вот почему я спешил прибыть поскорее к вам и предложить присоединиться, не теряя времени.
— Итак, видите, как все сложилось счастливо: едва вы отправились сегодня утром, как та же самая мысль пришла мне в голову. Вы знаете, что я прежде всего человек, не задумывающийся над исполнением дела, так что едва эта мысль созрела в моем уме, я поднял лагерь и выступил в поход.
— Вы совершенно правы, капитан.
— Значит, вы одобряете мой поступок?
— Я должен быть сумасшедшим, чтобы не одобрять его, капитан!
— Неужели! Эти слова доставляют мне удовольствие, — сказал он, как бы издеваясь. — Я боялся, что вам это не понравится.
— Как вы могли это предположить, капитан!
— Ах! Мой Бог, видишь столько страшных вещей на этом свете, а ваши желания, сеньор Бенито Рамирес, подчас так странны, что я не знаю часто, как мне действовать относительно вас; но не будем более говорить об этом, не хотите ли разделить со мной обед?
— Мне это невозможно, капитан.
— Почему же?
— Вы забываете наши условия, капитан.
— Это правда, извините меня, забудьте это и положим, что я ничего не сказал.
— Почему же и не забыть, я сам желаю, чтобы вы не могли предположить во мне дурного намерения против вас.
— О! Кто же его предполагает?
— Ах, Господи, капитан, несмотря на дружбу, которую вы мне оказываете, я опасаюсь всегда, что чем-нибудь могу навлечь на себя ваши упреки.
— Хорошо, мы как будто исповедуем друг друга.
— Может быть, это и так, в настоящую минуту я нахожусь в беспокойстве. Я выбрал направление движения, которому мы следуем; естественно, что вся ответственность за него должна тяготеть на мне одном; кроме того, так как я не хочу, чтобы вследствие моей ошибки или небрежности случилось несчастье с караваном, я отказываюсь от вашего обеда, для того чтобы иметь время соорудить возвышение вокруг лагеря и увериться самому, что нам не следует бояться какой-нибудь неожиданности со стороны краснокожих. Они чувствуют, что мы ускользаем от них; они сильно раздражены и не желают ничего другого, без сомнения, как напасть на нас с обычной своей дерзостью. Этого я желаю избежать. Индейцы очень хитры, капитан.
— О да, сеньор Бенито Рамирес, они очень ловки, но мы сами не глупы, мы — все остальные, что вы думаете об этом?
— Конечно, мы также не глупы, но это служит еще большим доказательством того, что мы не должны позволить им напасть на нас врасплох. О, мы будем наблюдать за этим. Итак, капитан, с вашего позволения, этим я и хочу заняться сию же минуту.
— Когда же я опять вас увижу, сеньор Рамирес?
— Завтра, до восхода солнца.
— Хорошо, пусть будет так, до свидания, сеньор Бенито Рамирес. Во всяком случае, при малейшем подозрительном движении известите меня.
— О, положитесь в этом на меня, капитан.
Охотник сделал последний прощальный жест рукой, взбросил ружье на плечо и удалился быстрыми шагами.
— Какой превосходной человек — этот Рамирес, — пробормотал про себя капитан, смотря, как тот удалялся. — Действительно, удовольствие иметь дело с подобными людьми.
С этими словами капитан вошел в палатку и сел за стол.
Между тем чем далее подвигалось время и ночь становилась темнее, тем более капитан Кильд, не зная, к чему отнести то, что он испытывал, чувствовал себя добычей невыразимого беспокойства. Мрачное предчувствие сжимало его горло; глубокая грусть, тоска овладевала им, сердце билось усиленнее. Ему представлялось, что странная неизвестная опасность угрожает ему.
Наконец к первому часу утра дошло до того, что он встал со своей койки, лежа на которой в продолжение стольких длинных часов он тщетно призывал сон, и вышел из палатки. Все было тихо снаружи.
Глубокое безмолвие господствовало в пустыне; не слышно было ни крика, ни шума.
— Неужели я схожу с ума? — прошептал капитан с тайным волнением.
Он лег снова.
Но едва он укутался в покрывала, которые служили ему постелью, как беспокойство и жгучая тоска пробудились в нем с большею силою, чем прежде.
— Нужно с этим покончить, — прошептал он.
С этой минуты его решение было принято.
Он поспешно встал, взял свое оружие, оседлал сам свою лошадь, вскочил на нее, выехал из лагеря и отправился вперед.
Его быстрая езда продолжалась не более как три четверти часа.
Вдруг он быстро осадил лошадь, дернув сильно за повода. Лошадь остановилась.
Капитан наклонился телом вперед и стал прислушиваться; ему показалось, что он слышал глухой и продолжительный шум, причины которого он не мог отгадать.
В продолжение трех или четырех минут он прислушивался, но тщетно.
Только неопределенный шум, причины которого он не мог понять, достигал до него.
Капитан соскочил с лошади и приложил ухо к земле.
Через минуту он привстал бледный, с изменившимися чертами лица, говоря дрожащим голосом:
— Это ружейные выстрелы! Индейцы нападают на лагерь! Проводник изменил мне! О! Злодей Рамирес, если ты попадешься в мои руки! Вперед, вперед! Может быть, не все еще потеряно!
И с несвойственной грубостью он хотел схватить за узду и вскочить на седло.
Но животное, испуганное неловкостью движения, которого не ожидало, круто повернуло, насторожило уши и поскакало по направлению к лагерю.
— Проклятие! — вскрикнул капитан Кильд, которым овладела невыразимая злоба, — все изменяет мне!
И он машинально прицелился в животное.
Но в ту же минуту опустил ружье.
— Я с ума сошел! — вскричал он. — Убив ее, разве я достигну лагеря скорее?
И он отправился в путь быстрым шагом, по следам лошади, но эта последняя, которая отличалась своей замечательной ездой, конечно, прибыла в лагерь гораздо ранее капитана.
Часовые, увидев лошадь, возвратившуюся без всадника, предположили, что какое-нибудь несчастье случилось с их начальником, подняли тревогу и разбудили всех, так что, когда капитан, задыхающийся и изнеможенный от усталости, достиг наконец лагеря, он застал уже всех своих людей на ногах при самом живом беспокойстве, советующихся о том, что они должны делать.
Капитан, собравшись с духом и будучи в состоянии говорить, рассказал всем, что произошло, и, оставив двух или трех человек для охранения лагеря и имущества, остальным велел сесть на лошадей и последовать за ним.
Через пять минут они уже скакали с капитаном во главе, чтобы присоединиться к авангарду.
По мере того как они приближались, выстрелы слышались яснее, и раздавались воинственные крики индейцев.
Три группы индейцев, как мы уже сказали, напали с трех сторон на лагерь эмигрантов.
Но, несмотря на предосторожности, принятые ими, неожиданность, на которую они рассчитывали, не оказалась полной.
Вместо того чтобы иметь дело, как они предполагали, с людьми спящими, которых легко и придушить, они очутились лицом к лицу с людьми, решившимися выдержать сильное сопротивление и за дорогую цену продать свою жизнь.
Вместо того чтобы застать врасплох, их самих застали внезапно.
Встреченные залпом ружейных выстрелов, они отступили в беспорядке и укрылись за валом, чтобы придумать новую атаку.
Валентин Гиллуа не понимал ничего в происходившем после сведений, полученных от Бенито Рамиреса; серьезное беспокойство овладело им; он знал по опыту, что индейцы так же легко поддаются паническому страху, как с жаром и решительностью ведут атаку.
Но вот что произошло в лагере и чего Валентин Гиллуа не мог знать.
Во время похода Линго заметил с тайной завистью, что Бенито Рамирес и Блю-Девиль, против обыкновения, имели между собой длинный разговор, который вели вполголоса и находились на этот раз в полном согласии, к чему у них прежде нельзя было заметить склонности.
Линго, читатель знает, чувствовал к Блю-Девилю тайную ненависть, которой оставалось только разразиться в один прекрасный день, тем более что лейтенант каждый раз, когда представлялся случай, нисколько не стеснялся и выказывал ему полнейшее презрение.
Кроме того, злодей с завистью видел ту дружбу и доверие, которые установились так прочно между Бенито Рамиресем и капитаном Кильдом.
В продолжение некоторого времени капитан не оказывал Линго доверия, к которому последний привык. Злодей чувствовал, что его подозревают; он понимал, что его положение около капитана и лейтенанта становилось все более и более затруднительным.
С другой стороны, он знал о своей нечистой совести.
Такой человек, как он, всегда имеет, в чем упрекнуть себя.
Бандит создал план, чтобы покинуть своих товарищей и отправиться искать приключений, но он не хотел уехать с пустыми руками, не отомстив за оскорбления, которые, как он себе воображал, ему нанесли.
Итак, мы сказали, длинный разговор проводника с лейтенантом пробудил в нем ненависть.
Во время двух посещений, сделанных Бенито Рамиресем в лагерь вечером, двое людей опять беседовали друг с другом с оживлением.
Линго с нетерпением ожидал, что будет.
Для него стало ясно, что составляется заговор, который стараются тщательно от него скрыть и который он должен во что бы то ни стало открыть.
Около десяти часов вечера, когда Блю-Девиль, объехав лагерь и уверившись, что все спят, пробирался таинственно к хижине, служащей временным убежищем для донны Розарио, Линго наблюдал за лейтенантом; он дополз, как змея, до этого убежища и приложил чуткое, как у тигра, ухо к тонкой перегородке — стенке хижины.
Она была построена наскоро из переплетенных ветвей, внутри устлана покрывалами, чтобы не пропускать наружного воздуха.
Бандит убедился тотчас же, что если ему нет возможности что-нибудь видеть, зато очень легко все слышать, чего, собственно, он и желал в самом деле; хотя собеседники говорили сдержанным голосом, от него не ускользнуло ни одно слово из их разговора; мы должны также с сожалением прибавить, что эта беседа исполнила его радостью и произвела на его зловещем лице гримасу самого дьявольского выражения.
Донна Розарио и Блю-Девиль говорили по-испански, но это мало смущало бандита, он говорил на этом языке так же хорошо, как и по-французски.
— Вы очень долго не приходили, мой друг, — сказала дружески донна Розарио Блю-Девилю.
— К моему большому огорчению, сеньорита, — отвечал этот, — если я прихожу поздно, то в вознаграждение за это могу возвестить несколько приятных новостей.
— Да благословит вас Бог; хорошие новости редки для меня.
— Но эта превосходна.
— Говорите же скорее, я вас умоляю.
— Я буду краток, так как время не терпит. Вы видели, вероятно, сеньорита, что капитан Кильд разделил свой отряд и часть его послал вперед.
— Это правда, я признаюсь вам, это меня очень беспокоит.
— Вы несправедливы; ничего не может быть лучше для вас. Бенито Рамирес, — прибавил он, налегая на это имя, что заставило улыбнуться молодую девушку, — вытребовал это движение у капитана. Эту ночь, около двух часов утра, Валентин Гиллуа и его охотники, с помощью человек ста кроу, нападут на лагерь и уведут вас. Через несколько часов вы будете свободны.
— Мой Бог! — воскликнула молодая девушка в волнении, — возможно ли это?
— Я даю вам в этом честное слово; все готово, условленно и устроено таким образом, чтобы тайна не открылась. Когда капитан Кильд придет, что невероятно, на помощь своим бандитам, будет уже поздно; вы уже будете долгое время находиться под покровительством Валентина Гиллуа, Рамиреса, меня и всех остальных охотников белого племени.
— Но кто вы такой? — воскликнула молодая девушка в избытке радости и удивления.
— Я, — отвечал Блю-Девиль, — человек, преданный Валентину Гиллуа, я вам это говорил уже, и который поклялся вас спасти, сеньорита. Теперь выслушайте меня хорошенько; я час тому назад навьючил двух мулов предметами, которые могут быть вам полезными; эти мулы послужат вместо экипажа вам и вашей подруге Гарриэте Дюмбар; что касается меня, я буду сопровождать вас на лошади; эти мулы находятся в безопасном месте под охраной Пелона и еще одного верного человека, на которого можно положиться. Что касается вас, сеньорита, вот что вы потрудитесь сделать…
Вдруг тонкая стенка хижины сильно затрещала.
— Нас подслушивали! — вскричал Блю-Девиль, бросаясь вон из хижины.
Он заметил проскользнувшую тень и более ничего. Линго слушал с сильным вниманием этот интересный для него разговор, не пророня ни одного слова, но он наклонился слишком вперед, более чем следовало, и чуть не сломал тонкую стенку.
— Тут должен быть изменник, — прошептал Блю-Девиль, — этот изменник не кто иной, как Линго, как ему помешать?
Подумав несколько времени, он направился к выходу из лагеря с той стороны, откуда прибыл караван.
Перейдя укрепления с предосторожностью, как человек, который пытается спрятаться, он остановился и прикорнул между двумя тюками.
Едва он успел засесть в засаде, показался Линго.
Бандит выступал волчьим шагом, склоня туловище вперед и держа ухо востро, чтобы различить малейший шум, взглядом стараясь измерить темноту ночи; он остановился с минуту неподвижно, потом, уверившись в тишине и уединении, перелез в свою очередь через укрепления.
Но в эту самую минуту он был грубо схвачен за горло, покрывало было брошено ему на голову, и в две минуты он был увязан так, что не мог двинуться.
Что было самое ужасное для Линго в этом приключении, так это то, что, схваченный внезапно, он не знал, с кем имеет дело, он испытывал почти суеверный страх.
Он подозревал только лейтенанта.
Этот оставил временно его лежать на том месте, где он находился, а сам поспешил возвратиться в хижину, где он оставил донну Розарио в неизъяснимом душевном волнении.
— Мы не можем терять ни минуты, — сказал он ей.
— Говорите, что нужно делать? — отвечала решительно молодая девушка, — приказывайте.
— Поспешите накинуть плащ на ваши плечи, — ответил он прерывающимся голосом, — пусть мисс Гарриэта сделает то же самое, и последуйте обе за мной, главное без колебания и страха, наступила великая минута. Я не скрываю от вас, сеньорита, что дело идет о вашей смерти или свободе!
— Я хочу быть свободной! — вскрикнула Розарио с одушевлением.
Блю-Девиль поднял тогда одно из покрывал, вынул несколько ветвей и, сделав знак двум молодым девушкам следовать за ним, вышел с ними вместе этой импровизированной дверью из хижины.
Эта хижина была построена так, что почти примыкала к горе.
В этом месте она возвышалась небольшим отлогим уступом, так что без большой усталости можно было взобраться по ней, укрываясь между кустарниками и придерживаясь за них, чтобы сохранить равновесие.
Блю-Девиль шел вперед и расчищал дорогу своим молодым спутницам.
Наконец, после долгих усилий и усталости трое беглецов успели обогнуть лагерь в направлении противоположном тому, где расположился капитан.
Они выбрались тогда на тропинку, которая была довольно широка, что позволило им подвигаться вперед с большей быстротой, так что менее чем через три четверти часа они достигли кустарников, где стояли приготовленные муллы под присмотром Пелона и доверенного лица, о котором лейтенант говорил предварительно донне Розарио.
— Здесь вы будете в полной безопасности, — сказал он, — какой бы шум вы ни услыхали, не показывайтесь, скрывайтесь до того времени, как я к вам не возвращусь. Я клянусь честью, что никакая опасность не может здесь вас застичь. А ты, — прибавил он, обращаясь к эмигранту, — ты помнишь, что ты мне обещал?
Этот человек пожал только плечами.
— Вам нечего мне приказывать, — сказал он, — разве вы меня не знаете?
— Очень хорошо, очень хорошо! — вскрикнул Блю-Девиль, смеясь, — до свидания; каждый будет награжден, смотря по заслугам.
И, дав еще несколько советов двум молодым женщинам, он возвратился в лагерь той же дорогой, по которой пришел.
Его первой заботой было совершить обход.
Никто и не думал трогаться с места.
Он отправился тогда к тому месту, где оставил Линго, надрезал тихонько, в двух или трех местах, шнурок, которым он его окрутил, и, оставив его распутываться, подобно ужу, сам вошел в хижину донны Розарио и поспешил заткнуть пролом, который сделал в стене.
Едва он окончил эту работу, как ему послышалось легкое прикосновение к стенке.
Действительно, как только Линго почувствовал, что узы его развязаны, он употребил все усилия, чтобы как-нибудь освободить свои члены, что ему скоро удалось.
Но напрасно он искал глазами и пытался открыть человека, который перерезал его узы.
Он был совершенно один.
Он вошел в лагерь и попытался отыскать Блю-Девиля, потому что внутренне был убежден, что не кто иной, как он так проворно связал его.
Не встретив нигде лейтенанта, он машинально приблизился к хижине.
Его удивление было очень сильно, так что он едва удержался от восклицания, когда, приложив ухо к загородке, он услышал разговор во внутренности хижины.
— Извините меня, сеньорита, — говорил Блю-Девиль, — в том, что я покинул вас так неожиданно; я думал сперва, что кто-нибудь нас подслушивает снаружи, но, выйдя, убедился, что ошибся. Так как осторожным никогда не мешает быть, то я вышел из лагеря, чтобы посмотреть, находятся ли мулы, о которых я вам говорил, на том месте, где я их спрятал. Около двух часов, когда нападут на лагерь, я приду за вами, чтобы отвести вас в безопасное место. Теперь же попытайтесь заснуть, потому что вам скоро придется вынести много трудностей и подвергнуться сильной усталости. Я должен предуведомить вас, кроме того, что ввиду измены я возьму некоторые предосторожности относительно вашей безопасности; мы можем быть всегда обмануты и иметь дело с врагами, вместо того чтобы перед нами были одни только друзья. До скорого свидания, сеньорита, в назначенный час я явлюсь.
Линго услыхал приближение шагов и поспешил удалиться и растянуться около огня.
— А вот и ты, — прошептал он, увидя выходящего из хижины Блю-Девиля. — Или у меня помрачение зрения, или я ошибся. Черт меня побери, если не этот парень всадил меня туда, он очень силен. Все равно, мы увидим.
Блю-Девиль, казалось, искал кого-то; наконец направился к месту, где лежал Линго.
Этот тотчас же закрыл глаза.
— Эй, малый, — сказал ему Блю-Девиль, толкая его сурово ногой, — довольно спать теперь.
— Что? — произнес бандит, зевая во всю глотку, — что вам угодно, лейтенант? Это вы меня зовете?
— Да, мой друг, мне нужно поговорить с вами.
— К вашим услугам, лейтенант, — возразил Линго, вскакивая на ноги.
— Подите сюда, — продолжал Блю-Девиль, отводя его в сторону. — Хотя все эти молодцы спят крепким сном, — сказал он тоном насмешливого добродушия, — я не знаю почему, но мне кажется, что они проснулись и, как зайцы вблизи жилья, насторожили свои длинные уши. Разговор, который мы поведем, не должен быть слышен никем другим.
— Хорошо, но в чем же дело?
— Мой друг, — сказал чистосердечно Блю-Девиль, бросая взгляд вокруг себя, как будто, несмотря на предосторожность, которую он принял, он опасался быть подслушанным, — мы находимся в положении крайне плачевном, я должен вам признаться, мы находимся как будто в осином гнезде, из которого, дьявол меня попутал в этом, я не знаю, как мы выйдем.
— Ах, Боже мой! — воскликнул Линго очень серьезно.
— Все обстоит именно так, как я имею честь вам сообщать: может быть, прежде чем пройдет два часа, с наших черепов будет содрана кожа.
— Лейтенант, не шутите, пожалуйста; эта перспектива улыбается мне очень посредственно.
— Конечно, мой друг, философы должны ожидать всего; я повторяю вам, что наше положение далеко не завидное и приятное: я вспомнил о вас, потому что я знаю вас за доброго малого, который, если захочет, может отважиться на смелое предприятие.
— Что касается этого, лейтенант, то вы знаете, что я во всем готов слушаться вас; что нужно делать?
— Мне помогать очень просто. Рамирес известил меня, что индейцы должны напасть на нас в эту ночь. Правда ли это, ложные ли слухи, я не могу еще ничего сказать, только я думаю, что лучше всего готовиться ко всему и быть настороже.
— Черт возьми! Я думаю то же, лейтенант.
Двое этих людей исполняли свои роли с таким совершенством, что вполне обманывали друг друга.
— Уже около полуночи, через полчаса разбудят наших людей. Так как очень возможно, что на нас нападут спереди и сзади, то мы разделим наш отряд на два. Вы примите начальство над одним, а я над другим; согласны вы с этим?
— Совершенно.
— Какой же пост вы предпочтете для себя?
— О, какой вы пожелаете, — сказал Линго, — я не принимаю в расчет свое самолюбие.
— Это все равно, говорите смелее, я постараюсь вас удовлетворить.
— Хорошо, лейтенант, если вам это все равно, я стану во главе арьергарда.
— Вам не страшно, мой добрый малый, ведь это самый гибельный пост?
— Я хочу вас уверить, лейтенант, что вы ошиблись на мой счет.
— Итак, вы подвергнетесь большой опасности, — отвечал Блю-Девиль с выражением самой едкой иронии, которая, против желания, покоробила бандита. — Я вас уверяю, что нисколько не ошибся на ваш счет и знаю отлично, чего держаться относительно вас; будьте покойны, я не замедлю отдать вам справедливость.
— Благодарю вас, лейтенант, честный человек не нуждается в награждении за хорошее исполнение своей обязанности, — отвечал бандит с притворным видом.
— Все равно, итак, я могу рассчитывать на вас?
— Я даю вам в этом слово.
— Согласен; наблюдайте только хорошенько.
— О, не опасайтесь.
Два человека расстались, очень довольные один другим, по крайней мере с виду.
Линго попросил дать ему начальство над арьергардом, потому что с этой стороны была расположена хижина донны Розарио, а с этой стороны, как он видел, Блю-Девиль покинул лагерь.
Мы уже рассказали, каким образом индейцы были встречены эмигрантами.
Эта встреча, мы сказали также, заставила призадуматься Валентина Гиллуа.
Между тем, после нескольких минут размышления, воины решились произвести новую атаку.
Блю-Девиль воспользовался этими минутами спокойствия, чтобы увериться, что делает Линго.
Бандит исчез.
При первых выстрелах он бросился в хижину донны Розарио, и ему достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в том, что он проведен лейтенантом.
Тогда он перескочил через укрепления и, рискуя быть изрубленным индейцами, очертя голову пустился по дорожке и успел, благодаря неслыханной смелости, пробиться сквозь ряды воинов.
В эту же минуту началась вторая атака.
На этот раз эмигранты сопротивлялись тихо индейцам, которым удалось перескочить через возвышение и проникнуть в лагерь.
Ужасный крик раздался снаружи.
Это был капитан Кильд, который приближался во главе последних из своих людей и напал на индейцев сзади.