— Хорошо ли я делаю, что толкаю его на этот опасный путь? — прошептал он. — Кто знает, что ждет его в будущем? — И тяжелый вздох вылетел из его груди. — Ба-а! — добавил он минуту спустя. — Что это мне пришло в голову горевать? Или я забыл, что все дороги ведут к одному — к смерти! Зачем же мучить себя заранее глупыми предчувствиями? Поживем — увидим!
И охотник, несколько утешенный такими философскими размышлениями, запер ворота и счел себя вправе отправиться снова в свой кварто поспать еще часа два, остающихся до наступления дня.
В то время, когда он, затворив ворота, собрался идти в свою комнату, за его спиной раздался шум приближающихся шагов. Валентин обернулся и увидел дона Корнелио.
— А-а! Дорогой друг, — весело сказал француз, протягивая ему руку, — раненько же вы поднялись сегодня!
— Э! — смеясь ответил испанец. — Мне очень нравится слышать это именно от вас. Если я встал рано, то вы, по-видимому, и совсем не ложились спать.
Валентин в свою очередь весело расхохотался:
— Черт возьми! Вы совершенно правы… в пуэбло, должно быть, все спят, кроме вас и меня… ну, теперь ворота заперты и с вашего позволения я тоже пойду, займусь этим же самым…
— Неужели вы хотите опять лечь в постель?
— Да.
— Это зачем?
— Затем, чтобы заснуть.
— Виноват, я совсем не то хотел сказать! Я хотел поговорить с вами, то есть, собственно не с вами…
— А с кем же?
— С доном Луи.
— Гм! А вы не можете сказать все мне? — Dame!73 И сам не знаю, хотя все-таки, мне кажется, было бы гораздо лучше поговорить с ним самим.
— Черт возьми!
Дон Корнелио сделал такое движение плечами, которое во всех странах света и на всех языках означает, что человек не виноват в сложившихся обстоятельствах.
— И вы, по всей вероятности, хотите сообщить дону Луи что-нибудь важное? — продолжал допрашивать Валентин.
— Очень.
— Это обидно, потому что с ним вам нельзя будет поговорить.
— Почему?
— Тут есть маленькая помеха.
— Для меня?
— Для вас и для всех.
— О-о! А какая же это помеха, дон Валентин, скажите, пожалуйста.
— Ах, Боже мой! Мне вовсе нет никакой надобности скрывать это от вас, мне и самому очень досадно, что все так случилось… Дело в том, что дон Луи уехал.
— Дон Луи уехал?! — вскричал испанец с нескрываемым удивлением. — Почему же он уехал так нежданно-негаданно, не сказав никому ни слова?
— Что он уехал, не сказав ни слова, я согласен. Но что он уехал нежданно — это не совсем верно. Его заставили ускорить отъезд очень важные причины… Представьте себе, я запирал за ним ворота, когда вы появились… явись вы минутой раньше, и вы бы его еще застали.
— Какая незадача!
— Правда… Но поздно говорить об этом, и несчастье вовсе не так уж велико, как кажется… Через несколько дней мы его снова увидим.
— Вы в этом уверены?
— Pardieu! Конечно, раз мы с ним так условились… Как только мне удастся продать быков, мы сейчас же отправимся к нашему другу… Потерпите немного, дон Корнелио, разлука будет недолгой. А потому утешьтесь — и спокойной ночи.
Валентин повернулся и сделал несколько шагов. Испанец остановил его.
— Одно слово.
— Говорите, только скорей, мне смертельно хочется спать.
— Вы сейчас сказали нечто, что меня страшно поразило.
— А именно?
— Вы сказали, что дон Луи поручил вам продать быков?
— Да. Что же тут особенного?
— Ну так вот, я как раз об этом и хотел говорить с ним.
— Ба-а!
— Да, я нашел покупателя.
— Он хочет купить все стадо целиком?
— Да, все оптом.
— Ну и дела! — проговорил Валентин, устремляя на него пронзительный взор. — А знаете, это значительно упростило бы все дело.
— Вы думаете?
— Pardieu! Где же вы со вчерашнего вечера могли найти этого фантастического покупателя?
— Он вовсе не фантастический, уверяю вас, я нашел его здесь.
— Здесь? В этой гостинице?
— Да.
— А! — сказал Валентин. — Я слишком хорошо успел изучить ваш характер и не допускаю даже и мысли, что вы говорили это с целью посмеяться надо мной. Но все до такой степени необыкновенно и странно.
— Я и сам удивлен этим не меньше вашего.
— В самом деле?
— Тем более, что я даже и не подозревал, что дон Луи согласится продать здесь свое стадо.
— Это правда. Итак, вам предлагают…
— Сегодня же продать всех быков.
— Вот это странно… Расскажите-ка мне в чем тут дело, дорогой друг… как жаль, что дон Луи уехал!
— Позвольте… а не пойти ли нам лучше в ваш кварто, где будет гораздо удобнее толковать.
— Конечно, тем более, что в доме уже начинает просыпаться народ.
В самом деле, прислуга гостиницы и погонщики почти все поднялись и, проходя мимо испанца и француза, с любопытством приостанавливались около них.
Валентин и дон Корнелио покинули патио и направились в кварто, занимаемое охотником.
Теперь, — сказал француз, войдя в комнату, — я весь внимание. Говорите, мой милый, вы себе представить не можете, как мне хочется узнать все подробности.
Дон Корнелио знал, как дружен Валентин с доном Луи, и поэтому он, не задумываясь ни на минуту, рассказал охотнику до малейших подробностей все, что случилось с ним в эту ночь.
— Это все? — Валентин выслушал его с величайшим вниманием.
— Решительно все. Что вы об этом думаете?
— Да-а! — проговорил охотник задумчиво. — Вы хотите, чтобы я высказал вам откровенно свое мнение. Теперь это дело кажется мне еще туманнее, чем вначале. Так мне кажется, но это ничего не значит, и нам не следует упускать такой благоприятный случай выгодно продать наше стадо.
— Я и сам так думаю.
— Отлично. В таком случае ни слова не говорите им об отъезде дона Луи.
— Вы так хотите?
— Да. Это очень важно.
— Как вам угодно.
— Затем, когда вас позовут…
— Я пойду.
— Нет, мы пойдем вдвоем, это будет гораздо приличнее. Согласны?
— Согласен.
— В таком случае спокойной ночи, я хочу немного вздремнуть. Если случится что-нибудь новенькое, сообщите мне.
— Хорошо.
Дон Корнелио ушел.
Валентину совсем не хотелось спать, он просто хотел остаться один и хорошенько обдумать все. Он прекрасно понимал, что молодая девушка играла с испанцем, как кошка с мышкой, и хотя она уверяла, что интересуется только им одним, на самом деле даже и не думала о нем. Но какую цель она преследовала в этом случае? Может быть, она любила, дона Луи? Может быть, молодая девушка сохранила в своем сердце слишком живое воспоминание о приключении, случившемся в то время, когда она была еще ребенком? Может, чувство благодарности незаметно для нее самой перешло в любовь?
Вот что интересовало охотника и чего он не мог отгадать! Валентин никогда не был знатоком женского характера, их сердца были для него закрытой книгой.
Жизнь, которую француз вел в прерии в постоянной борьбе то с индейцами, то с хищными зверями, не могла, конечно, помочь в изучении женского сердца, а первая и единственная любовь, воспоминание о которой вечно жила в его сердце, не позволила даже думать о других женщинах, с которыми ему приходилось встречаться и которые для него всегда были существами слабыми и беззащитными, требовавшими помощи.
Вот почему охотник был в большом затруднении и не мог уяснить себе, чем вызван интерес молодой девушки. Он отлично понимал, что донья Анжела преследует какую-то тайную цель и что покупка novillos служит лишь предлогом увидеться с доном Луи. Но какая у нее цель? Зачем хотела она видеть его друга? Вот что он тщетно старался отгадать, над чем ломал себе голову.
«В конце концов, — подумал он, — кто знает? Может быть, еще лучше, что все случилось именно так и что она не видела Луи… Отец этой сеньориты — губернатор Соноры. Постараемся с ним не ссориться: кто знает, может быть, он еще и понадобится нам впоследствии. Странно, не знаю где, но я слышал имя этого человека… Гверреро, дон Себастьян Гверреро… Кто мне говорил о нем?»
В эту минуту дверь тихонько отворилась, и в комнату вошел человек.
Это был Курумилла.
Валентин обрадовался, увидев своего краснокожего друга.
— Милости просим, вождь, — приветствовал он индейца. Араукан пожал ему руку и молча сел.
— Ну, вождь, — продолжал Валентин через минуту, — вот и вы встали, наверное, уже прогулялись по пуэбло?
Индеец презрительно улыбнулся.
— Нет, — отвечал он.
У охотника внезапно блеснула мысль.
— Моему брату следовало бы пройти в патио, — сказал он, — потому что в гостинице есть, кажется, и другие путешественники, кроме нас, и он увидел бы их.
— Курумилла их видел.
— А!
— Он их знает.
— Вы знаете их? — спросил он удивленно.
— Только одного мужчину. Курумилла — вождь, у него хорошая память.
— А-а! — продолжал охотник. — Неужели я наконец-то узнаю, что меня так интересует и чего я никак не могу припомнить!
Индеец улыбнулся и опустил голову.
— Кто этот мужчина, вождь? Это друг?
— Нет. Это враг.
Враг? Боже праведный! Недаром, значит, мне казалось, что я уже раньше слышал его имя.
— Пусть мой брат слушает, — продолжал вождь. — Курумилла видел бледнолицего. Он убьет его.
— Не очень-то торопитесь, вождь. Сначала скажите мне, кто он такой, а уж потом мы решим, что делать. К несчастью, мы здесь не в прериях, смерть человека, кто бы он ни был, может нам дорого стоить!
— Бледнолицые — настоящие бабы! — с презрением возразил индеец.
— Может быть, вождь, но только не надо торопиться… завтра еще не пришло, как говорят индейцы, всему свое время, и надо уметь ждать… Не забывайте, что пока сила не на нашей стороне.
Курумилла пожал плечами, как бы говоря, что ему совсем не нравится эта излишняя осторожность и медлительность, но не возразил ни единым словом.
— Послушайте, вождь, скажите мне, кто этот человек и когда нам приходилось с ним ссориться?
Вождь подошел к Валентину.
— Разве мой брат не помнит?
— Нет.
— О-о-а!.. Пусть он вспомнит пронунсиаменто в Пасо-дель-Норте, где Курумилла убил Собачью Голову.
— А! — вскричал Валентин, хлопая себя полбу. — Теперь я вспомнил! Этот человек — тот генерал, который командовал мексиканскими войсками и которому сдался дон Мигель Сарате?
— Да.
— Так ведь он хотя и грубый, но честный солдат. Он сдержал слово, данное нашему другу, я не могу сердиться на него за это.
— Это изменник!
— С вашей точки зрения, вождь, может быть, но только не с моей. Теперь я прекрасно вспоминаю генерала Гверреро, pardieu! Бедный генерал Ибаньес не раз говорил мне о нем; он тоже не любил его. Странное совпадение! Но не опасайтесь, вождь, я буду за ним следить… Друг он нам или враг, но меня он никогда не видел. Значит, я имею большое преимущество над ним, потому что я его знаю… Спасибо, вождь.
— Мой брат доволен?
— Вы оказали мне громадную услугу и поэтому можете судить сами, доволен я или нет.
Курумилла улыбнулся.
— О-о-а! — произнес он. — Тем лучше.
— Да, а теперь давайте завтракать… Мне страшно захотелось есть после того, как с вашей помощью я немного разобрался в этой кутерьме.
Курумилла и дон Корнелио приготовили в своем кварто обычный завтрак, состоящий из красных бобов с индейским перцем, нескольких ломтей вяленой говядины и маисовых лепешек, — все это они запили пульке из алоэ и несколькими глотками превосходного каталонского рефино.
Трое друзей поели с большим аппетитом и уже собирались закурить сигары, непременно заключавшие всякую американскую трапезу, когда услышали стук в дверь.
Появившийся на пороге слуга вежливо поклонившись присутствующим, доложил:
— Мой господин, его превосходительство генерал Себастьян Гверреро свидетельствует свое почтение senores caballeros и просит сеньора дона Корнелио и сеньора дона Луи, если только они свободны, пожаловать к нему для переговоров по очень важному делу.
— Скажите его превосходительству, — ответил Валентин, — что мы считаем для себя большой честью исполнить его желание.
Слуга поклонился и ушел.
— Но, сеньор Валентин, — заметил дон Корнелио, — ведь дона Луи здесь нет.
— Ну так и что?.. Я-то здесь.
— Правда, но…
— Это мое дело, — перебил его охотник, — я за все отвечаю.
— Тем лучше! Делайте как хотите.
— Положитесь на меня. Не все ли равно этому человеку, явится к нему сам дон Луи или кто-нибудь другой для переговоров? Ему ведь нужны не мы с вами, a novillos.
— Действительно, ему это должно быть, безразлично.
— Pardieu! Ну, пойдемте, увидите, как быстро я покончу с этим делом.
И он вышел.
Дон Корнелио последовал за ним немного смущенный, потому что он далеко не был в этом уверен.
ГЛАВА X. В которой говорится о продаже скота
И охотник, несколько утешенный такими философскими размышлениями, запер ворота и счел себя вправе отправиться снова в свой кварто поспать еще часа два, остающихся до наступления дня.
В то время, когда он, затворив ворота, собрался идти в свою комнату, за его спиной раздался шум приближающихся шагов. Валентин обернулся и увидел дона Корнелио.
— А-а! Дорогой друг, — весело сказал француз, протягивая ему руку, — раненько же вы поднялись сегодня!
— Э! — смеясь ответил испанец. — Мне очень нравится слышать это именно от вас. Если я встал рано, то вы, по-видимому, и совсем не ложились спать.
Валентин в свою очередь весело расхохотался:
— Черт возьми! Вы совершенно правы… в пуэбло, должно быть, все спят, кроме вас и меня… ну, теперь ворота заперты и с вашего позволения я тоже пойду, займусь этим же самым…
— Неужели вы хотите опять лечь в постель?
— Да.
— Это зачем?
— Затем, чтобы заснуть.
— Виноват, я совсем не то хотел сказать! Я хотел поговорить с вами, то есть, собственно не с вами…
— А с кем же?
— С доном Луи.
— Гм! А вы не можете сказать все мне? — Dame!73 И сам не знаю, хотя все-таки, мне кажется, было бы гораздо лучше поговорить с ним самим.
— Черт возьми!
Дон Корнелио сделал такое движение плечами, которое во всех странах света и на всех языках означает, что человек не виноват в сложившихся обстоятельствах.
— И вы, по всей вероятности, хотите сообщить дону Луи что-нибудь важное? — продолжал допрашивать Валентин.
— Очень.
— Это обидно, потому что с ним вам нельзя будет поговорить.
— Почему?
— Тут есть маленькая помеха.
— Для меня?
— Для вас и для всех.
— О-о! А какая же это помеха, дон Валентин, скажите, пожалуйста.
— Ах, Боже мой! Мне вовсе нет никакой надобности скрывать это от вас, мне и самому очень досадно, что все так случилось… Дело в том, что дон Луи уехал.
— Дон Луи уехал?! — вскричал испанец с нескрываемым удивлением. — Почему же он уехал так нежданно-негаданно, не сказав никому ни слова?
— Что он уехал, не сказав ни слова, я согласен. Но что он уехал нежданно — это не совсем верно. Его заставили ускорить отъезд очень важные причины… Представьте себе, я запирал за ним ворота, когда вы появились… явись вы минутой раньше, и вы бы его еще застали.
— Какая незадача!
— Правда… Но поздно говорить об этом, и несчастье вовсе не так уж велико, как кажется… Через несколько дней мы его снова увидим.
— Вы в этом уверены?
— Pardieu! Конечно, раз мы с ним так условились… Как только мне удастся продать быков, мы сейчас же отправимся к нашему другу… Потерпите немного, дон Корнелио, разлука будет недолгой. А потому утешьтесь — и спокойной ночи.
Валентин повернулся и сделал несколько шагов. Испанец остановил его.
— Одно слово.
— Говорите, только скорей, мне смертельно хочется спать.
— Вы сейчас сказали нечто, что меня страшно поразило.
— А именно?
— Вы сказали, что дон Луи поручил вам продать быков?
— Да. Что же тут особенного?
— Ну так вот, я как раз об этом и хотел говорить с ним.
— Ба-а!
— Да, я нашел покупателя.
— Он хочет купить все стадо целиком?
— Да, все оптом.
— Ну и дела! — проговорил Валентин, устремляя на него пронзительный взор. — А знаете, это значительно упростило бы все дело.
— Вы думаете?
— Pardieu! Где же вы со вчерашнего вечера могли найти этого фантастического покупателя?
— Он вовсе не фантастический, уверяю вас, я нашел его здесь.
— Здесь? В этой гостинице?
— Да.
— А! — сказал Валентин. — Я слишком хорошо успел изучить ваш характер и не допускаю даже и мысли, что вы говорили это с целью посмеяться надо мной. Но все до такой степени необыкновенно и странно.
— Я и сам удивлен этим не меньше вашего.
— В самом деле?
— Тем более, что я даже и не подозревал, что дон Луи согласится продать здесь свое стадо.
— Это правда. Итак, вам предлагают…
— Сегодня же продать всех быков.
— Вот это странно… Расскажите-ка мне в чем тут дело, дорогой друг… как жаль, что дон Луи уехал!
— Позвольте… а не пойти ли нам лучше в ваш кварто, где будет гораздо удобнее толковать.
— Конечно, тем более, что в доме уже начинает просыпаться народ.
В самом деле, прислуга гостиницы и погонщики почти все поднялись и, проходя мимо испанца и француза, с любопытством приостанавливались около них.
Валентин и дон Корнелио покинули патио и направились в кварто, занимаемое охотником.
Теперь, — сказал француз, войдя в комнату, — я весь внимание. Говорите, мой милый, вы себе представить не можете, как мне хочется узнать все подробности.
Дон Корнелио знал, как дружен Валентин с доном Луи, и поэтому он, не задумываясь ни на минуту, рассказал охотнику до малейших подробностей все, что случилось с ним в эту ночь.
— Это все? — Валентин выслушал его с величайшим вниманием.
— Решительно все. Что вы об этом думаете?
— Да-а! — проговорил охотник задумчиво. — Вы хотите, чтобы я высказал вам откровенно свое мнение. Теперь это дело кажется мне еще туманнее, чем вначале. Так мне кажется, но это ничего не значит, и нам не следует упускать такой благоприятный случай выгодно продать наше стадо.
— Я и сам так думаю.
— Отлично. В таком случае ни слова не говорите им об отъезде дона Луи.
— Вы так хотите?
— Да. Это очень важно.
— Как вам угодно.
— Затем, когда вас позовут…
— Я пойду.
— Нет, мы пойдем вдвоем, это будет гораздо приличнее. Согласны?
— Согласен.
— В таком случае спокойной ночи, я хочу немного вздремнуть. Если случится что-нибудь новенькое, сообщите мне.
— Хорошо.
Дон Корнелио ушел.
Валентину совсем не хотелось спать, он просто хотел остаться один и хорошенько обдумать все. Он прекрасно понимал, что молодая девушка играла с испанцем, как кошка с мышкой, и хотя она уверяла, что интересуется только им одним, на самом деле даже и не думала о нем. Но какую цель она преследовала в этом случае? Может быть, она любила, дона Луи? Может быть, молодая девушка сохранила в своем сердце слишком живое воспоминание о приключении, случившемся в то время, когда она была еще ребенком? Может, чувство благодарности незаметно для нее самой перешло в любовь?
Вот что интересовало охотника и чего он не мог отгадать! Валентин никогда не был знатоком женского характера, их сердца были для него закрытой книгой.
Жизнь, которую француз вел в прерии в постоянной борьбе то с индейцами, то с хищными зверями, не могла, конечно, помочь в изучении женского сердца, а первая и единственная любовь, воспоминание о которой вечно жила в его сердце, не позволила даже думать о других женщинах, с которыми ему приходилось встречаться и которые для него всегда были существами слабыми и беззащитными, требовавшими помощи.
Вот почему охотник был в большом затруднении и не мог уяснить себе, чем вызван интерес молодой девушки. Он отлично понимал, что донья Анжела преследует какую-то тайную цель и что покупка novillos служит лишь предлогом увидеться с доном Луи. Но какая у нее цель? Зачем хотела она видеть его друга? Вот что он тщетно старался отгадать, над чем ломал себе голову.
«В конце концов, — подумал он, — кто знает? Может быть, еще лучше, что все случилось именно так и что она не видела Луи… Отец этой сеньориты — губернатор Соноры. Постараемся с ним не ссориться: кто знает, может быть, он еще и понадобится нам впоследствии. Странно, не знаю где, но я слышал имя этого человека… Гверреро, дон Себастьян Гверреро… Кто мне говорил о нем?»
В эту минуту дверь тихонько отворилась, и в комнату вошел человек.
Это был Курумилла.
Валентин обрадовался, увидев своего краснокожего друга.
— Милости просим, вождь, — приветствовал он индейца. Араукан пожал ему руку и молча сел.
— Ну, вождь, — продолжал Валентин через минуту, — вот и вы встали, наверное, уже прогулялись по пуэбло?
Индеец презрительно улыбнулся.
— Нет, — отвечал он.
У охотника внезапно блеснула мысль.
— Моему брату следовало бы пройти в патио, — сказал он, — потому что в гостинице есть, кажется, и другие путешественники, кроме нас, и он увидел бы их.
— Курумилла их видел.
— А!
— Он их знает.
— Вы знаете их? — спросил он удивленно.
— Только одного мужчину. Курумилла — вождь, у него хорошая память.
— А-а! — продолжал охотник. — Неужели я наконец-то узнаю, что меня так интересует и чего я никак не могу припомнить!
Индеец улыбнулся и опустил голову.
— Кто этот мужчина, вождь? Это друг?
— Нет. Это враг.
Враг? Боже праведный! Недаром, значит, мне казалось, что я уже раньше слышал его имя.
— Пусть мой брат слушает, — продолжал вождь. — Курумилла видел бледнолицего. Он убьет его.
— Не очень-то торопитесь, вождь. Сначала скажите мне, кто он такой, а уж потом мы решим, что делать. К несчастью, мы здесь не в прериях, смерть человека, кто бы он ни был, может нам дорого стоить!
— Бледнолицые — настоящие бабы! — с презрением возразил индеец.
— Может быть, вождь, но только не надо торопиться… завтра еще не пришло, как говорят индейцы, всему свое время, и надо уметь ждать… Не забывайте, что пока сила не на нашей стороне.
Курумилла пожал плечами, как бы говоря, что ему совсем не нравится эта излишняя осторожность и медлительность, но не возразил ни единым словом.
— Послушайте, вождь, скажите мне, кто этот человек и когда нам приходилось с ним ссориться?
Вождь подошел к Валентину.
— Разве мой брат не помнит?
— Нет.
— О-о-а!.. Пусть он вспомнит пронунсиаменто в Пасо-дель-Норте, где Курумилла убил Собачью Голову.
— А! — вскричал Валентин, хлопая себя полбу. — Теперь я вспомнил! Этот человек — тот генерал, который командовал мексиканскими войсками и которому сдался дон Мигель Сарате?
— Да.
— Так ведь он хотя и грубый, но честный солдат. Он сдержал слово, данное нашему другу, я не могу сердиться на него за это.
— Это изменник!
— С вашей точки зрения, вождь, может быть, но только не с моей. Теперь я прекрасно вспоминаю генерала Гверреро, pardieu! Бедный генерал Ибаньес не раз говорил мне о нем; он тоже не любил его. Странное совпадение! Но не опасайтесь, вождь, я буду за ним следить… Друг он нам или враг, но меня он никогда не видел. Значит, я имею большое преимущество над ним, потому что я его знаю… Спасибо, вождь.
— Мой брат доволен?
— Вы оказали мне громадную услугу и поэтому можете судить сами, доволен я или нет.
Курумилла улыбнулся.
— О-о-а! — произнес он. — Тем лучше.
— Да, а теперь давайте завтракать… Мне страшно захотелось есть после того, как с вашей помощью я немного разобрался в этой кутерьме.
Курумилла и дон Корнелио приготовили в своем кварто обычный завтрак, состоящий из красных бобов с индейским перцем, нескольких ломтей вяленой говядины и маисовых лепешек, — все это они запили пульке из алоэ и несколькими глотками превосходного каталонского рефино.
Трое друзей поели с большим аппетитом и уже собирались закурить сигары, непременно заключавшие всякую американскую трапезу, когда услышали стук в дверь.
Появившийся на пороге слуга вежливо поклонившись присутствующим, доложил:
— Мой господин, его превосходительство генерал Себастьян Гверреро свидетельствует свое почтение senores caballeros и просит сеньора дона Корнелио и сеньора дона Луи, если только они свободны, пожаловать к нему для переговоров по очень важному делу.
— Скажите его превосходительству, — ответил Валентин, — что мы считаем для себя большой честью исполнить его желание.
Слуга поклонился и ушел.
— Но, сеньор Валентин, — заметил дон Корнелио, — ведь дона Луи здесь нет.
— Ну так и что?.. Я-то здесь.
— Правда, но…
— Это мое дело, — перебил его охотник, — я за все отвечаю.
— Тем лучше! Делайте как хотите.
— Положитесь на меня. Не все ли равно этому человеку, явится к нему сам дон Луи или кто-нибудь другой для переговоров? Ему ведь нужны не мы с вами, a novillos.
— Действительно, ему это должно быть, безразлично.
— Pardieu! Ну, пойдемте, увидите, как быстро я покончу с этим делом.
И он вышел.
Дон Корнелио последовал за ним немного смущенный, потому что он далеко не был в этом уверен.
ГЛАВА X. В которой говорится о продаже скота
Донья Анжела сказала правду своему собеседнику. Ее отец, генерал Гверреро, и в самом деле ожидал к себе в этот день утром своего мажордома, чтобы договориться с ним о новых улучшениях на одной из своих асиенд и кстати побеседовать о покупке скота: во время последних опустошительных набегов апачей и команчей почти весь скот был частью вырезан, а частью угнан краснокожими грабителями.
Но донья Анжела, как настоящая креолка, до сих пор никогда не вмешивалась в дела своего отца и время всецело посвящала туалетам и удовольствиям. Поэтому теперь она и сама хорошенько не знала, как приняться за дело, чтобы участие ее не слишком бросилось в глаза и не обратило на себя всеобщее внимание. Но недаром существует поговорка, что если женщина захочет, то всегда сумеет настоять на своем и добиться желаемой цели. После ухода испанца девушка сидела несколько минут задумавшись, потом вдруг улыбка мелькнула на ее розовых губках, она весело ударила в ладоши и, засыпая, тихо прошептала:
— Нашла!
Мексиканцы любят вставать рано, чтобы насладиться свежестью утра. Донья Анжела проснулась в половине восьмого, прочла обычные утренние молитвы, причем особенно усердно молилась Пресвятой Деве, и затем с помощью своей камеристки Виоланты принялась совершать сложный туалет молодой и красивой мексиканки.
Сон ее был тих и спокоен, как у птички, и она встала с постели свежая и прекрасная, как Божий день.
Когда Виоланта втыкала последнюю шпильку в великолепные, длинные, густые волосы своей госпожи, в дверь постучали.
Виоланта, заслышав стук, бросилась отворять двери.
Вошел генерал.
На доне Себастьяне в это утро был богатый костюм жителя Соноры, но мужественное и выразительное лицо, высокомерный взгляд, длинные усы и твердая, уверенная поступь с первого же взгляда обнаруживали в нем военного, несмотря на то что, по известным ему соображениям, он переоделся в костюм мирного гражданина.
Генерал уже несколько лет подряд имел обыкновение приходить каждое утро здороваться со дочерью. Открытая и простодушная улыбка девушки проникала ему в сердце, как солнечный луч, и казалось, что это облегчит ему в течение всего дня исполнение скучных и тяжелых обязанностей видного общественного деятеля.
Донья Анжела, бросив украдкой взгляд на отца, была очень обрадована тем, что увидела. Лицо генерала было веселым и довольным, хотя он и старался придать своим чертам угрюмую суровость.
Дон Себастьян нежно поцеловал дочь и сел на бутаку, поспешно пододвинутую Виолантой.
— Девочка моя, — сказал он, — какая ты сегодня свеженькая и веселая. Сразу видно, что превосходно провела ночь.
— Не по своей вине, отец, — отвечала девушка с лукавой усмешкой, — но боюсь, что не могла хорошо выспаться этой ночью, хотя вечером мне ужасно хотелось спать.
— Что ты хочешь сказать, дитя мое? Тебе не давали спать?
— Да, меня будили несколько раз.
— Caramba!74 He одной тебе пришлось так мучиться, дорогая малютка, мне тоже не давали всю ночь спать… не знаю, какому это дураку пришло в голову тренькать всю ночь на гитаре и распевать чувствительные романсы… Из-за его музыки, которая могла бы привести в бешенство даже кошек… Будь проклят и этот музыкант, и его дурацкий инструмент.
— Нет, отец, совсем не поэтому. Я даже не слышала музыки, о которой вы говорите.
— Что же в таком случае? Кто кроме него мог помешать тебе?
— Ах, Господи Боже мой! Я и сама не знаю, что это такое, и не могу поэтому объяснить вам… Но вот Виоланта тоже просыпалась несколько раз ночью.
— Правда, малютка? — спросил генерал, поворачиваясь к хорошенькой камеристке, которая вдруг особенно усердно принялась за уборку кварто и, казалось, ничего не видела и не слышала.
— О, сеньор генерал! — отвечала горничная, складывая руки. — Это был такой адский шум, что мог разбудить даже мертвых.
— Черт возьми, что же это было?
— Не знаю, — отвечала лукавая Виоланта, принимая самый невинный вид.
— И шум продолжался долго?
— Всю ночь, — отвечала служанка, еще более преувеличивая слова своей госпожи.
— Но, — обратился генерал к дочери — ты можешь мне объяснить, что это за шум?
— Конечно, отец, но мне не приходит в голову, с чем его можно сравнить.
— А ты, шалунья, может быть, скажешь, что это было?
— Думаю, что могу, сеньор генерал.
— А! Прекрасно! Так говори же поскорее, не заставляй меня теряться попусту в догадках.
— Вот в чем дело, ваша милость. Утром, пока сеньорита еще спала, я тихонько прошла в патио, чтобы узнать причину шума, не дававшего нам спать всю ночь.
— И узнала?
— Да, мне кажется.
— Очень хорошо, продолжай свой рассказ.
— Мне сказали, что вчера из прерий прибыли охотники с огромным стадом novillos и toros75, которых они ведут, кажется, в Калифорнию. И вот это-то стадо и не давало нам спать с сеньоритой, тем более, что корраль, куда их загнали, приходится как раз рядом с нашим кварто.
— А каким образом ты разузнала все это, плутовка?
— О! Очень просто, ваша милость… Я случайно встретилась с одним из хозяев этого стада.
— Знаю я тебя, плутовка! Знаю и эти счастливые случаи… Виоланта покраснела, но генерал не заметил и продолжал:
— А ты уверена, что это не вакерос с какой-нибудь асиенды?
— О нет, ваша милость, это охотники.
— Отлично! И они хотят продать свой скот?
— Так, по крайней мере, говорил человек, с которым я вчера виделась.
— Наверное, он запросит очень высокую цену?
— Об этом я ничего не знаю.
— Верно. Ну, дитя мое, — прибавил генерал, вставая и обращаясь к дочери, — когда ты будешь готова, мы позавтракаем, и я тебя избавлю от адского шума.
Генерал поцеловал свою дочь и вышел.
Как только за ним захлопнулась дверь, девушки принялись хохотать, как сумасшедшие.
Справедливость требует заметить, что обе они мастерски сыграли свои роли — так правдоподобно, что заставили ничего не подозревавшего генерала сделать то, что им хотелось, причем он был убежден, что поступает так по своему желанию.
В утешение, впрочем, можно сказать, что с тех пор, как существует наш мир, везде и во все времена самый сильный мужчина становится игрушкой в руках слабейшей из женщин, стоило ей пожелать этого.
Через несколько минут донья Анжела закончила свой туалет и явилась в кварто, отведенное под столовую.
Мажордом уже приехал, и генерал дожидался только дочери, чтобы сесть за стол.
Мажордомом у генерала был не кто иной, как дон Исидро Варгас, исполнявший эту работу, чтобы иметь пристанище под старость.
Мексиканские асиенды, в особенности в Соноре, занимают иногда пространство в восемь или десять квадратных миль. Для управления таким большим участком земли, где на свободе пасутся громадные стада диких лошадей и рогатого скота, нанимают обычно молодого человека, сильного и энергичного, который носит титул hombre de a caballo76. И служба мажордома очень тяжела: нужно скакать верхом и день и ночь, в холод и в жару, все делать самому и наблюдать за всем, заставляя работать пеонов, самых ленивых и самых вороватых работников.
У дона Исидро был один недостаток: он был далеко не молод. Ко времени нашего рассказа ему исполнилось семьдесят лет. Но этот длинный и худой человек с желтой и высохшей, как пергамент, кожей, как бы присохшей к костям, держался так прямо и отличался такой силой, как будто ему было только тридцать. Годы не оказали никакого влияния на его могучий организм, казалось, он состоит только из одних мускулов и нервов. Благодаря неусыпной бдительности, неутомимости и редкой энергии, он приводил в отчаяние несчастных пеонов, которых судьба-мачеха отдала под его начало. Они даже пресерьезно уверяли, что их мажордому помогает дьявол — так умел он уследить за ними и так хорошо знал их сокровенные делишки.
Мажордом носил сапоги-вакеро и громадные шпоры с такими же громадными колесиками, отчего принужден был ходить на кончиках пальцев. Свои сарапе и шляпу из вигони он небрежно бросил на бутаку; на левом боку у него висел мачете без ножен, продетый в железное кольцо.
Увидев молодую девушку, он сделал несколько шагов ей навстречу, и, пожелав доброго утра, нежно поцеловал.
Донья Анжела детство провела на глазах у капитана, и он любил ее, как свою родную дочь. Она же, в свою очередь, питала искреннюю привязанность к старому солдату, с которым играла ребенком. Ей и теперь еще доставляло удовольствие дразнить его — что достойный мажордом переносил не только без гнева, но даже с видимым удовольствием.
Все трое сели за стол.
Слова «сели за стол», правда, совсем не следовало бы говорить при описании мексиканского завтрака.
Мы уже не раз замечали, что испано-американцы — самый умеренный народ на свете, они довольствуются очень малым. Поэтому завтрак состоял из маленькой чашечки, или jicara, превосходного шоколада, который умеют готовить только испанцы, нескольких маисовых лепешек и большого стакана воды.
И эти завтраки, если их можно так назвать, всегда одинаковы во всех слоях мексиканского общества.
Итак, все уселись за стол, донья Анжела прочла молитву, а затем подали шоколад.
За столом разговаривали почти исключительно генерал и капитан. Предметом беседы служили главным образом события, происшедшие на асиенде со времени посещения ее генералом. Затем незаметно собеседники коснулись вопроса о похищенном скоте.
— Кстати, — заметил дон Себастьян, — удалось вам разыскать хоть что-нибудь из похищенного этими дьяволами апачами?
— Ничего, генерал. Valgame Dios!77 Скорее можно нагнать ветер или грозу, чем настигнуть краснокожих демонов.
— Итак, мы потеряли…
— Все, что только они могли захватить, то есть около двух тысяч пятисот голов.
— Досадно… А каким образом вы собираетесь пополнить убыль?
— Пока удалось найти только тысячу пятьсот голов, и если помните, вы сами назначили здесь свидание, чтобы обсудить этот вопрос.
— Я отлично помню и не вижу иного выхода, чем купить скот. Это и нужно сделать во что бы то ни стало.
— Похоже, это единственный способ, которым мы можем пополнить наши стада.
— А вы знаете, где можно его сейчас купить?
— Нет. Скот страшно поднялся в цене, открытие золотых россыпей в Калифорнии привлекло туда огромное количество авантюристов из всех стран. Вы ведь знаете этих гринго78 — им непременно нужно мясо. Эти презренные еретики такие обжоры, что не могут обойтись без него и дня… они давным-давно съели всю живность в окрестностях, и теперь гонят стада за сто и даже двести миль. Вы понимаете, что такой сильный спрос не мог не повлиять на цены, в настоящее время за скот просят прямо-таки безумные деньги.
— Досадно.
— Но представьте себе, генерал, минуту назад, когда я ставил свою лошадь в корраль, мне бросилось в глаза великолепнейшее стадо novillos, — просто на удивление, хотя животные и выглядят страшно изнуренными, — должно быть, им пришлось пройти не меньше ста миль.
Донья Анжела украдкой взглянула на свою камеристку, скромно стоявшую позади ее кресла.
— Мне уже говорили о нем, — отозвался генерал. — Кажется, это стадо тоже гонят в Калифорнию.
— Ну, что я вам говорил? — вскричал капитан, ударяя кулаком по столу. — Сагау! Если и дальше дело будет идти так, то эти дьяволы гринго меньше чем за десять лет сожрут весь наш скот.
— А знаете что? Не купить ли нам это стадо?
— Что и говорить — было бы очень хорошо, если бы даже и пришлось дорого заплатить за него, но только владельцы стада едва ли согласятся продать его.
— Кто знает, может быть, они будут даже рады отделаться от него.
— Rayo de Dios! В таком случае надо покупать.
— Да, но по какой цене?
— Я уже вам говорил, скота становится все меньше и меньше. Дадим им здесь за каждую голову цену, какую им дали бы в Сан-Франциско.
— А какая сейчас там цена?
— Около восемнадцати пиастров.
— О-о! Значит, за шестьсот голов…
— Придется заплатить десять тысяч восемьсот пиастров. Ну, может быть, сторгуемся с ними за десять тысяч.
— Дорого!
— Dame! Что же поделаешь, раз нельзя достать дешевле… придется согласиться и на эту цену…
— Верно, но все-таки слишком дорого.
Генерал подумал с минуту, а затем обернулся к дочери.
— Анжела, — сказал он, — кто эти охотники, которым принадлежит стадо?
Но донья Анжела, как настоящая креолка, до сих пор никогда не вмешивалась в дела своего отца и время всецело посвящала туалетам и удовольствиям. Поэтому теперь она и сама хорошенько не знала, как приняться за дело, чтобы участие ее не слишком бросилось в глаза и не обратило на себя всеобщее внимание. Но недаром существует поговорка, что если женщина захочет, то всегда сумеет настоять на своем и добиться желаемой цели. После ухода испанца девушка сидела несколько минут задумавшись, потом вдруг улыбка мелькнула на ее розовых губках, она весело ударила в ладоши и, засыпая, тихо прошептала:
— Нашла!
Мексиканцы любят вставать рано, чтобы насладиться свежестью утра. Донья Анжела проснулась в половине восьмого, прочла обычные утренние молитвы, причем особенно усердно молилась Пресвятой Деве, и затем с помощью своей камеристки Виоланты принялась совершать сложный туалет молодой и красивой мексиканки.
Сон ее был тих и спокоен, как у птички, и она встала с постели свежая и прекрасная, как Божий день.
Когда Виоланта втыкала последнюю шпильку в великолепные, длинные, густые волосы своей госпожи, в дверь постучали.
Виоланта, заслышав стук, бросилась отворять двери.
Вошел генерал.
На доне Себастьяне в это утро был богатый костюм жителя Соноры, но мужественное и выразительное лицо, высокомерный взгляд, длинные усы и твердая, уверенная поступь с первого же взгляда обнаруживали в нем военного, несмотря на то что, по известным ему соображениям, он переоделся в костюм мирного гражданина.
Генерал уже несколько лет подряд имел обыкновение приходить каждое утро здороваться со дочерью. Открытая и простодушная улыбка девушки проникала ему в сердце, как солнечный луч, и казалось, что это облегчит ему в течение всего дня исполнение скучных и тяжелых обязанностей видного общественного деятеля.
Донья Анжела, бросив украдкой взгляд на отца, была очень обрадована тем, что увидела. Лицо генерала было веселым и довольным, хотя он и старался придать своим чертам угрюмую суровость.
Дон Себастьян нежно поцеловал дочь и сел на бутаку, поспешно пододвинутую Виолантой.
— Девочка моя, — сказал он, — какая ты сегодня свеженькая и веселая. Сразу видно, что превосходно провела ночь.
— Не по своей вине, отец, — отвечала девушка с лукавой усмешкой, — но боюсь, что не могла хорошо выспаться этой ночью, хотя вечером мне ужасно хотелось спать.
— Что ты хочешь сказать, дитя мое? Тебе не давали спать?
— Да, меня будили несколько раз.
— Caramba!74 He одной тебе пришлось так мучиться, дорогая малютка, мне тоже не давали всю ночь спать… не знаю, какому это дураку пришло в голову тренькать всю ночь на гитаре и распевать чувствительные романсы… Из-за его музыки, которая могла бы привести в бешенство даже кошек… Будь проклят и этот музыкант, и его дурацкий инструмент.
— Нет, отец, совсем не поэтому. Я даже не слышала музыки, о которой вы говорите.
— Что же в таком случае? Кто кроме него мог помешать тебе?
— Ах, Господи Боже мой! Я и сама не знаю, что это такое, и не могу поэтому объяснить вам… Но вот Виоланта тоже просыпалась несколько раз ночью.
— Правда, малютка? — спросил генерал, поворачиваясь к хорошенькой камеристке, которая вдруг особенно усердно принялась за уборку кварто и, казалось, ничего не видела и не слышала.
— О, сеньор генерал! — отвечала горничная, складывая руки. — Это был такой адский шум, что мог разбудить даже мертвых.
— Черт возьми, что же это было?
— Не знаю, — отвечала лукавая Виоланта, принимая самый невинный вид.
— И шум продолжался долго?
— Всю ночь, — отвечала служанка, еще более преувеличивая слова своей госпожи.
— Но, — обратился генерал к дочери — ты можешь мне объяснить, что это за шум?
— Конечно, отец, но мне не приходит в голову, с чем его можно сравнить.
— А ты, шалунья, может быть, скажешь, что это было?
— Думаю, что могу, сеньор генерал.
— А! Прекрасно! Так говори же поскорее, не заставляй меня теряться попусту в догадках.
— Вот в чем дело, ваша милость. Утром, пока сеньорита еще спала, я тихонько прошла в патио, чтобы узнать причину шума, не дававшего нам спать всю ночь.
— И узнала?
— Да, мне кажется.
— Очень хорошо, продолжай свой рассказ.
— Мне сказали, что вчера из прерий прибыли охотники с огромным стадом novillos и toros75, которых они ведут, кажется, в Калифорнию. И вот это-то стадо и не давало нам спать с сеньоритой, тем более, что корраль, куда их загнали, приходится как раз рядом с нашим кварто.
— А каким образом ты разузнала все это, плутовка?
— О! Очень просто, ваша милость… Я случайно встретилась с одним из хозяев этого стада.
— Знаю я тебя, плутовка! Знаю и эти счастливые случаи… Виоланта покраснела, но генерал не заметил и продолжал:
— А ты уверена, что это не вакерос с какой-нибудь асиенды?
— О нет, ваша милость, это охотники.
— Отлично! И они хотят продать свой скот?
— Так, по крайней мере, говорил человек, с которым я вчера виделась.
— Наверное, он запросит очень высокую цену?
— Об этом я ничего не знаю.
— Верно. Ну, дитя мое, — прибавил генерал, вставая и обращаясь к дочери, — когда ты будешь готова, мы позавтракаем, и я тебя избавлю от адского шума.
Генерал поцеловал свою дочь и вышел.
Как только за ним захлопнулась дверь, девушки принялись хохотать, как сумасшедшие.
Справедливость требует заметить, что обе они мастерски сыграли свои роли — так правдоподобно, что заставили ничего не подозревавшего генерала сделать то, что им хотелось, причем он был убежден, что поступает так по своему желанию.
В утешение, впрочем, можно сказать, что с тех пор, как существует наш мир, везде и во все времена самый сильный мужчина становится игрушкой в руках слабейшей из женщин, стоило ей пожелать этого.
Через несколько минут донья Анжела закончила свой туалет и явилась в кварто, отведенное под столовую.
Мажордом уже приехал, и генерал дожидался только дочери, чтобы сесть за стол.
Мажордомом у генерала был не кто иной, как дон Исидро Варгас, исполнявший эту работу, чтобы иметь пристанище под старость.
Мексиканские асиенды, в особенности в Соноре, занимают иногда пространство в восемь или десять квадратных миль. Для управления таким большим участком земли, где на свободе пасутся громадные стада диких лошадей и рогатого скота, нанимают обычно молодого человека, сильного и энергичного, который носит титул hombre de a caballo76. И служба мажордома очень тяжела: нужно скакать верхом и день и ночь, в холод и в жару, все делать самому и наблюдать за всем, заставляя работать пеонов, самых ленивых и самых вороватых работников.
У дона Исидро был один недостаток: он был далеко не молод. Ко времени нашего рассказа ему исполнилось семьдесят лет. Но этот длинный и худой человек с желтой и высохшей, как пергамент, кожей, как бы присохшей к костям, держался так прямо и отличался такой силой, как будто ему было только тридцать. Годы не оказали никакого влияния на его могучий организм, казалось, он состоит только из одних мускулов и нервов. Благодаря неусыпной бдительности, неутомимости и редкой энергии, он приводил в отчаяние несчастных пеонов, которых судьба-мачеха отдала под его начало. Они даже пресерьезно уверяли, что их мажордому помогает дьявол — так умел он уследить за ними и так хорошо знал их сокровенные делишки.
Мажордом носил сапоги-вакеро и громадные шпоры с такими же громадными колесиками, отчего принужден был ходить на кончиках пальцев. Свои сарапе и шляпу из вигони он небрежно бросил на бутаку; на левом боку у него висел мачете без ножен, продетый в железное кольцо.
Увидев молодую девушку, он сделал несколько шагов ей навстречу, и, пожелав доброго утра, нежно поцеловал.
Донья Анжела детство провела на глазах у капитана, и он любил ее, как свою родную дочь. Она же, в свою очередь, питала искреннюю привязанность к старому солдату, с которым играла ребенком. Ей и теперь еще доставляло удовольствие дразнить его — что достойный мажордом переносил не только без гнева, но даже с видимым удовольствием.
Все трое сели за стол.
Слова «сели за стол», правда, совсем не следовало бы говорить при описании мексиканского завтрака.
Мы уже не раз замечали, что испано-американцы — самый умеренный народ на свете, они довольствуются очень малым. Поэтому завтрак состоял из маленькой чашечки, или jicara, превосходного шоколада, который умеют готовить только испанцы, нескольких маисовых лепешек и большого стакана воды.
И эти завтраки, если их можно так назвать, всегда одинаковы во всех слоях мексиканского общества.
Итак, все уселись за стол, донья Анжела прочла молитву, а затем подали шоколад.
За столом разговаривали почти исключительно генерал и капитан. Предметом беседы служили главным образом события, происшедшие на асиенде со времени посещения ее генералом. Затем незаметно собеседники коснулись вопроса о похищенном скоте.
— Кстати, — заметил дон Себастьян, — удалось вам разыскать хоть что-нибудь из похищенного этими дьяволами апачами?
— Ничего, генерал. Valgame Dios!77 Скорее можно нагнать ветер или грозу, чем настигнуть краснокожих демонов.
— Итак, мы потеряли…
— Все, что только они могли захватить, то есть около двух тысяч пятисот голов.
— Досадно… А каким образом вы собираетесь пополнить убыль?
— Пока удалось найти только тысячу пятьсот голов, и если помните, вы сами назначили здесь свидание, чтобы обсудить этот вопрос.
— Я отлично помню и не вижу иного выхода, чем купить скот. Это и нужно сделать во что бы то ни стало.
— Похоже, это единственный способ, которым мы можем пополнить наши стада.
— А вы знаете, где можно его сейчас купить?
— Нет. Скот страшно поднялся в цене, открытие золотых россыпей в Калифорнии привлекло туда огромное количество авантюристов из всех стран. Вы ведь знаете этих гринго78 — им непременно нужно мясо. Эти презренные еретики такие обжоры, что не могут обойтись без него и дня… они давным-давно съели всю живность в окрестностях, и теперь гонят стада за сто и даже двести миль. Вы понимаете, что такой сильный спрос не мог не повлиять на цены, в настоящее время за скот просят прямо-таки безумные деньги.
— Досадно.
— Но представьте себе, генерал, минуту назад, когда я ставил свою лошадь в корраль, мне бросилось в глаза великолепнейшее стадо novillos, — просто на удивление, хотя животные и выглядят страшно изнуренными, — должно быть, им пришлось пройти не меньше ста миль.
Донья Анжела украдкой взглянула на свою камеристку, скромно стоявшую позади ее кресла.
— Мне уже говорили о нем, — отозвался генерал. — Кажется, это стадо тоже гонят в Калифорнию.
— Ну, что я вам говорил? — вскричал капитан, ударяя кулаком по столу. — Сагау! Если и дальше дело будет идти так, то эти дьяволы гринго меньше чем за десять лет сожрут весь наш скот.
— А знаете что? Не купить ли нам это стадо?
— Что и говорить — было бы очень хорошо, если бы даже и пришлось дорого заплатить за него, но только владельцы стада едва ли согласятся продать его.
— Кто знает, может быть, они будут даже рады отделаться от него.
— Rayo de Dios! В таком случае надо покупать.
— Да, но по какой цене?
— Я уже вам говорил, скота становится все меньше и меньше. Дадим им здесь за каждую голову цену, какую им дали бы в Сан-Франциско.
— А какая сейчас там цена?
— Около восемнадцати пиастров.
— О-о! Значит, за шестьсот голов…
— Придется заплатить десять тысяч восемьсот пиастров. Ну, может быть, сторгуемся с ними за десять тысяч.
— Дорого!
— Dame! Что же поделаешь, раз нельзя достать дешевле… придется согласиться и на эту цену…
— Верно, но все-таки слишком дорого.
Генерал подумал с минуту, а затем обернулся к дочери.
— Анжела, — сказал он, — кто эти охотники, которым принадлежит стадо?