Страница:
– Мам, ну ладно, он грубиян, пусть пьяница, но какой он рахит? – попыталась возразить Арусяк. – Он нормальный парень, он работает.
– Рахиты тоже могут работать. Ты видела его голову? А пальцы? Он рахит, говорю тебе, сто процентов. О боже, ты хочешь осчастливить меня внуками-дебилами? Ты хочешь свести в могилу своего отца?
При слове «могила» отец, лежавший на диване и не подававший никаких признаков жизни, вяло махнул рукой и прошептал:
– Эх, за что меня Бог так наказал?
– Да у него на лице написано, что он скупердяй, он тебя яйца стричь заставит, – разгорячилась Аннушка.
– Что? Какие яйца? Кто заставил? Арусяк заставил яйца стричь? Убью негодяя! – заорал вскочивший с дивана Петр.
– Лежи уже! – прикрикнула на него заботливая жена. – Это поговорка такая: про скупых людей говорят, что они даже яйца стригут. Никто никому ничего не стриг. Лежи!
– Сами себе стригут? – удивился Петр.
– Куриные яйца, ку-ри-ные, – сказала по слогам Аннушка. – Да что ты прицепился с яйцами, дай с дочерью поговорить.
Разговор длился до глубокого вечера. Родители отчитали бедную Арусяк по первое число и строго-настрого запретили даже думать о том, чтобы выйти замуж за русского.
– А как же английский язык и институт? – пролепетала Арусяк.
– Никакого английского, никакого института! – крикнул разъяренный отец.
– Мы наймем тебе другого преподавателя! – крикнула еще громче Аннушка, вызывающе посмотрев на мужа.
– Ай, ну вас, – отмахнулся Петр и чуть не прослезился.
Арусяк вздохнула, кивнула головой и пошла в свою комнату. Всю ночь ей снились нерожденные дети-рахиты, клацающие зубами и смачно жующие сыр. Потом прискакал дон Педро, выкрал прекрасную Арусяк и увез ее почему-то в Китай.
На следующий день Петр Мурадян взял дочь за руку и повел к новой преподавательнице – глухой и подслеповатой старушке лет семидесяти, которая когда-то давным-давно работала в школе учителем английского языка. Из пяти предложенных кандидатур старушка Фаина Иосифовна была единственным преподавателем, который не представлял угрозы для нравственности прекрасной Арусяк. Остальные были забракованы, даже шестидесятилетний профессор, который прожил добрую половину жизни в Англии и шпарил по-английски не хуже самой королевы. «У него может быть сын или внук», – подумал Петр Мурадян и решил перестраховаться.
Старушка, которая сидела в кресле-качалке и курила папироску, приняла Арусяк с радостью, поскольку последний ученик, которого она чему-то научила, посетил ее двадцать лет назад, и то исключительно для того, чтоб поздравить с юбилеем. Натянув на нос очки, старушка окинула Арусяк взглядом, чмокнула губами и прошамкала беззубым ртом:
– Вась ись ерь нем?
– Что-что? – переспросила Арусяк, не сразу сообразив, что старушка хотела спросить «What is your name?»
– Ай, сисяс. – Старушка подошла к полочке и извлекла из банки с водой вставную челюсть, лихо отправила ее в рот и поклацала зубами. – Вот, сейчас нормально!
Арусяк захлопала ресницами и с грустью посмотрела на отца, умоляя его сжалиться и найти приличного педагога. Но Петр был непреклонен и заявил дочери, что вставная челюсть – не помеха преподаванию, тем более для такого отличного специалиста, как Фаина Иосифовна. Так начались тяжелые трудовые будни Арусяк Мурадян. Три раза в неделю, ровно в восемнадцать ноль-ноль, Петр привозил дочь на занятия и спустя два часа забирал ее и отвозил домой. Фаина Иосифовна шаркающей походкой подходила к двери и открывала ее не раньше, чем через пять минут после звонка, впускала Арусяк и все той же неторопливой походкой проходила на кухню готовить чай. Эта процедура занимала минут пятнадцать, поскольку Фаина Иосифовна любила чай, заваренный по всем правилам, – тот самый волшебный чай, который излечивает от всех болезней и сохраняет молодость. Но, видимо, Фаина Иосифовна узнала о целебных свойствах чудесного напитка слишком поздно, поскольку от молодости ее остались разве что фотографии в рамочке, которые стояли на трюмо, пара-тройка платьев с рюшами и пальто с нутриевым воротником времен пятидесятых.
– Сяй долсен быть саварен высокой струей воды, инасе это не сяй, – шамкала старушка беззубым ртом, взгромоздившись не без помощи Арусяк на стул и пытаясь попасть в стоящий на столе чайник тонкой струйкой кипятка.
Спустя еще пять минут старушка надевала вставную челюсть и усаживалась в кресло-качалку проверять домашнее задание. Проверка задания длилась минуту: окинув беглым взглядом исписанные мелким почерком страницы, которые она переворачивала, периодически слюнявя указательный палец, Фаина Иосифовна закуривала папироску и утвердительно кивала головой.
– Теперь читаем текст! – твердым голосом говорила она и откидывалась на спинку кресла.
– Once upon a time… – начинала Арусяк и в течение следующего часа монотонно бубнила отрывок из книги сказок, которую Фаина Иосифовна считала лучшим учебником для чтения.
Старушка попивала чай и утвердительно кивала, время от времени поправляя Арусяк. Через полчаса комнату оглашал громкий храп. Прочитав пять страниц, Арусяк кашляла, будила старушку, и начинался час, посвященный развитию устной речи по методике Фаины Иосифовны, за которую она в каком-то тысяча девятьсот лохматом году чуть не получила Государственную премию. Суть методики была в том, чтобы не зубрить тексты про Лондон, а вести живое общение, диалог на разные темы. Впрочем, темы у Фаины Иосифовны было две: тяжелая судьба евреев и безвозвратно ушедшая молодость.
– I remember in 45th… – начинала она рассказ и мечтательно закатывала глаза.
Следующий час Фаина Иосифовна на чистом английском языке рассказывала Арусяк очередную историю про войну, про своих кавалеров, время от времени спрашивая:
– Are you understand me?
– Yes, of course, – отвечала Арусяк, вспоминая Сашу, прогулки по парку и милые беседы о вечном.
«Может, это я не дала ему раскрыться, может, сделала что-то не так?» – думала она, пока старушка во всех красках расписывала свои похождения по городу Харькову, а иногда и Берлину, куда она ездила с делегацией советских учителей.
Через три месяца занятий, когда подошло время сдавать вступительные экзамены, Арусяк знала назубок две вещи: биографию Фаины Иосифовны и фразу «Yes, of course».
Петр Мурадян тоже не терял времени даром и активно занимался делом, которое с недавних пор стало смыслом его жизни, – искал для своей единственной и ненаглядной дочери хорошего армянского мужа. Будущее дочери тревожило его больше всего на свете, даже больше, чем колебания курса доллара и качество мяса, которое поставляли в ресторан осетины из пригорода. Основания для беспокойства у Петра имелись. Его младшая сестра – художница Офелия так и не вышла замуж и до сих пор жила с родителями, денно и нощно рисуя картины, которые никто не покупает.
Методом опроса знакомых армян была вычислена одна кандидатура, которая более или менее подходила под требования, предъявляемые строгим отцом к претендентам на руку и сердце дочери. В отборе кандидатов принимала активное участие и мать Петра – Арусяк, которая приехала погостить к сыну, поглазеть на внучку, а заодно потрепать невестке нервы. Последнее ей удавалось на славу, и спустя пару дней невестка и свекровь вовсю обменивались «любезностями» и строили друг другу козни.
Теплым июньским вечером ни о чем не подозревающая Арусяк вертелась перед зеркалом в своей комнате с сантиметром в руках. Весьма обеспокоенная своим внешним видом, она занималась очень важным для каждой женщины делом – замером своих форм. На трюмо лежал журнал, открытый на странице, где черным по белому было написано, что женщина ростом 166 сантиметров должна весить 48 килограммов и ни грамма больше и иметь следующие пропорции: 88–62–88. Произведя замеры, и неоднократно, Арусяк пришла к выводу, что автор этой статьи никогда не видел женщин, а то бы не написал такую глупость. Попробовав как следует вжать живот и затянувшись сантиметром так, что глаза чуть не вылезли из орбит, Арусяк все-таки достигла желаемого объема талии, а вот грудь и бедра втянуть не удалось, как она ни старалась, да и весы, на которые она становилась и с утра, и в обед, и вечером, неизменно показывали одно и то же – 65 килограммов.
Плюнув на все, Арусяк легла на диван, с тоской посмотрела на эклеры в вазочке и отвернулась, потом включила телевизор, еще раз посмотрела на вазочку и спрятала ее в шкаф, чтобы не было соблазна. И пролежали бы злополучные эклеры в шкафу лет десять, если бы по телевизору, как на грех, не показывали любимый сериал – «Королек – птичка певчая». Переполняемая эмоциями, Арусяк стала кусать сначала пальцы, затем краешек подушки. Эклеры манили и звали. Девушка тяжело вздохнула, открыла шкаф и извлекла вазочку, после чего села перед телевизором и со спокойной совестью уставилась в голубой экран, то и дело отправляя в рот очередное лакомство. Через двадцать минут пирожные закончились, закончились на самом интересном месте, и Арусяк уже собралась спуститься вниз и прихватить еще пару-тройку, а может, и пяток эклеров, как в комнату ворвалась счастливая мать и сообщила, что к ним в гости пришли очень хорошие люди, которые привели с собой очень хорошего парня.
– Ой, Арусяк, он такой, такой, красавец, так похож на Луиса Альберто! – закатила глаза Аннушка.
– Какого Альберто? – лениво спросила Арусяк.
– Ну, который в кино был про Марианну, ну, «Богатые тоже плачут», помнишь?
– А-а-а, – разочарованно протянула Арусяк, которая еще не оправилась от истории с несостоявшимся доном Педро.
– Вот, надевай это и спускайся к нам. – Аннушка положила на кровать дочери платье и побежала вниз по лестнице.
Арусяк медленно натянула зеленого цвета кишку до пят, гордо именуемую «вечерним платьем». Отец подарил его матери, видимо, забыв, что жена его уже лет пятнадцать носит одежду пятьдесят шестого размера и даже под страхом смертной казни вряд ли втиснется в такой наряд. Аннушка, в свою очередь, нарядила в платье Арусяк и отправила дочь на выпускной вечер. Один из одноклассников сказал, что в платье выпускница похожа на крокодила.
Вспомнив об этом, Арусяк с тоской посмотрела на платье, натянула его, вобрала в себя живот, причесалась и пошла вниз. Войдя в большую комнату, она обнаружила там отца, маму, незнакомых мужчину и женщину преклонного возраста и молодого человека весьма странной внешности. Правда, молодым его можно было назвать с натяжкой, потому что на вид ему можно было дать лет сорок. Он был изрядно потрепан, и над его лбом уже появились приличные залысины.
– А вот и Арусяк наша пришла, – обрадовался папа. – Садись, дочка, садись.
Арусяк поздоровалась и села.
– Знакомься, Арусяк, это Пигливанян Размик Карапетович и Вардануш Мхитаровна, а это их сын Акоп, – засуетился Петр Мурадян.
– Очень приятно, – кивнула Арусяк и попыталась улыбнуться, хотя ей было явно не до смеха, поскольку внутренний голос нашептывал, что Пигливаняны пришли с вполне определенной целью, и ежели она не подсуетится и не отпугнет гостей, то быть ей обрученной сегодня же вечером, а еще через пару месяцев стоять в загсе под ручку с лысым Пигливаняном. Арусяк такая перспектива не прельщала нисколько, так как все ее мысли были заняты поступлением в институт. Посмотрев на отца, который вовсю расшаркивался перед дорогими гостями, Арусяк окончательно убедилась, что намерения его серьезны, как никогда.
Пигливанян-младший тем временем ковырялся вилкой в зубах и сверлил Арусяк глазами, бабка Арусяк робко посматривала на Аннушку, которая, в свою очередь, отнюдь не робко, а очень даже строго смотрела на мужа. Арусяк закусила губу и задумалась. С фантазией у нее все было в полном порядке; выкидывать номера и доводить всех до истерики Арусяк любила еще со школьной скамьи. Но сейчас ей почему-то ничего не приходило в голову.
В это время папа Пигливанян прямо из розетки лопал черную икру ложками и запивал дорогущим армянским коньяком, который Петр Мурадян принес из ресторана. Мама Пигливанян тоже налегала на икру, периодически пристально поглядывая на будущую невестку. А восьмидесятилетняя бабушка Арусяк, гостившая у сына уже вторую неделю и прожужжавшая бедной внучке все уши страшными рассказами о том, как та останется старой девой и помрет в гордом одиночестве, изнывая от жажды, потому что некому будет подать стакан воды, закурила сигаретку, закашлялась и на правах главы семьи произнесла речь.
– Мы еще подумаем, отдавать вам нашу Арусяк или нет, – гордо сказала она, подняв вверх скрюченный указательный палец. – Вот в мое время мужчина, чтобы заслужить девушку, должен был принести в жертву барана, а лучше нескольких.
– Мама, ты все путаешь. Жертвоприношение совершают во славу Бога, если человек избежал опасности: это называется матах, – прошептал Петр.
– М-да? – удивленно вздернула бровь бабушка. – А какая разница? Но ведь что-то жертвуют, я точно помню. Во всяком случае, отец твой покойный так поступал. Помню – резали барана во дворе, ты еще маленький был, бегал вокруг.
– Его резали потому, что я чуть не попал под поезд. – Папа стал нервно барабанить пальцами по столу.
– А-а-а, ну да, ну да, но все равно что-то принести должны, просто так невесту не отдают, – уверенным тоном сказала бабушка и посмотрела на маму Пигливанян.
Тем временем Арусяк стала ерзать на стуле, почувствовав, что кто-то прыгает по телу под платьем и неприятно покусывает ее. Сначала этот кто-то прыгал в районе живота, и Арусяк незаметно опустила руку и стала чесать живот, потом неизвестный кто-то перебрался на внутреннюю часть бедра. Пришлось кое-как расставить ноги под столом и дотягиваться рукой до ляжки. Акоп Пигливанян подозрительно посмотрел на Арусяк и улыбнулся. Арусяк улыбнулась в ответ.
– А чем занимается ваш сын? – поинтересовалась Аннушка.
– Да пока ничем, так, помогает мне в цеху, сапожничает. Но это ничего, вот женится, образумится, дети пойдут, встанет на ноги, – заверил отец Пигливанян.
– А вот, помнится мне, твой дед, Арусяк, – сказала бабушка, обращаясь к внучке, – приехал за мной на коне и увез в свое село. Мы чуть не упали по дороге. Конь споткнулся. Да, а потом Погосик родился, такой противный родился, весь синий, я так плакала. Он так много в детстве какал, животик у него болел! – закричала она на всю комнату, наклонившись к внучке.
– Мама, съешь еще шашлыка, – предложил папа, опасаясь, что бабушка ляпнет что-нибудь лишнее или, что еще хуже, – выдаст страшную семейную тайну: как маленький Погосик накакал в парадный картуз своего отца, который тот прикупил по случаю своего назначения на пост главы сельсовета.
– Ага, ага, сейчас, – закивала головой бабушка.
– Я на минутку отойду, – улыбнулась Арусяк и пошла в ванную комнату, чувствуя, что наглый кто-то перебирается на грудь.
В ванной она стащила с себя платье и стала рассматривать его. В платье ничего не оказалось. Арусяк осмотрела себя в зеркало, и тут взгляд ее упал на флакон с пеной для ванны. Подленько улыбнувшись, Арусяк втиснулась в платье, капнула на язык несколько капель густой жидкости и вернулась в комнату.
Петр Мурадян вовсю расхваливал дочь и как бы между прочим намекал дорогим гостям на то, что она – единственная наследница всего его состояния. Гости слушали и кивали головами. Арусяк поковырялась вилкой в тарелке, набрала в рот сока и приготовилась пускать слюни с пузырями, изображая из себя, мягко говоря, не очень здоровую девушку. При каком недуге появляется пена у рта, Арусяк толком не знала, но помнила, что это верный признак какого-то психического заболевания. Прикинув, что вдобавок можно эффектно закатить глаза, забиться в конвульсиях и таким образом отбить у Пигливанянов желание родниться с идиотами, Арусяк уж было собралась пошлепать губами и пустить первую порцию смеси сока и пены для ванны, как вдруг кто-то противный снова стал бегать по внутренней стороне бедра, забрался в трусы и стал щекотать Арусяк. Бедная девушка начала елозить на стуле, потом незаметно опустила руку и попыталась почесаться, но в ту же самую минуту еще кто-то стал щекотать и покусывать ее, причем весьма болезненно, в районе груди, потом в районе шеи. Арусяк не выдержала и стала усиленно чесаться и ойкать. Сок с моющим средством, успевшие образовать во рту хорошую пену, вырвались наружу мыльными пузырями, Арусяк поперхнулась и закашлялась.
Петр испуганно посмотрел на дочь и прошептал:
– Арус? Ты что, доченька?
– Извините. – Арусяк булькнула пеной и побежала в ванную комнату, где стащила с себя платье, почистила зубы, после чего натянула любимые джинсы и футболку и улизнула в свою комнату.
Петр, который так и не понял, что произошло с дочерью, попытался как-то разрядить атмосферу и предложил гостям пройти в сад.
– Да нет, мы, пожалуй, пойдем уже, – испуганно сказал отец Пигливанян.
Гости засуетились, быстренько собрались и удалились.
После их ухода Аннушка закатила такой скандал, что даже старой глуховатой бабке Арусяк пришлось затыкать уши.
– Ты что? Ты в своем уме? Да чтобы я свою красавицу за такого урода отдала? Да ему уже под сорок, а он еще ничего в своей жизни не сделал! Ты смерти моей хочешь? – вопила она, бегая по комнате и заламывая руки.
– Твоя дочь тоже хороша, что это за шутки – пускать пузыри и чесаться? У нее что – чесотка? – заорал Петя.
– Это не чесотка, это блохи, они теперь по корзине прыгают! – завизжала Аннушка, выскакивая из ванной комнаты с платьем в руках.
Бабка Арусяк вжалась в кресло и жалобно посмотрела на сына. Весь остаток вечера семейство провело, изучая трех блох, которых Аннушка вытрясла из платья и посадила в баночку. Блохи скакали внутри закупоренной банки, доживая свои последние часы. Как они оказались в платье, оставалось загадкой и, возможно, осталось бы навсегда, если бы Аннушка не посмотрела на свекровь и не поинтересовалась, зачем та сегодня в полдень, напялив на свой длинный нос очки, лазила на корточках по саду и что-то искала в траве.
– Сережку искала, я сережку потеряла, из левого уха сережку, – выпалила свекровь.
– Мама, у тебя уши не проколоты, – удивился Петр.
Бабка Арусяк призадумалась и сочинила новое объяснение своего странного поведения: она проверяла, правильно ли посажена газонная трава. И только через час припертая к стене старушка призналась, что ползала по земле в поисках блох. Правда, в траве насекомых не оказалось, и тогда она встала возле забора и стала поджидать соседского мальчика, который вот-вот должен был вернуться из школы. Бабка заплатила мальчику пять рублей и через два часа заполучила баночку из-под майонеза, в которой прыгали блохи.
– Зачем они тебе понадобились? – пожал плечами Петя.
– На шею сажать, кровь пить. Полезно это: сажаешь блоху на шею – она у тебя всю плохую кровь выпивает, а у меня шея болит, – не растерялась старушка и в доказательство своих слов повертела шеей, делая при этом страшные гримасы.
– Я бы сказала, что у нее болит, – плюнула Аннушка, догадавшись, что свекровь специально напустила блох в платье невестки, не зная, что оно достанется внучке.
– А что? А зачем она мне в суп соды насыпала? Я потом всю ночь в туалете сидела, а я человек больной, старый. – Старушка сделала вид, что пустила слезу, стала интенсивно тереть глаза, посматривая то на сына, то на невестку.
– А ну вас. – Петр махнул рукой и ушел в свою комнату.
Попытка сосватать дочь не удалась, но Петр не отчаивался. Через пару дней за ужином он заявил, что отправляет дочь в армянское общество, которое недавно открылось в Харькове, и уже внес первый членский взнос. В следующую субботу Арусяк пошла на собрание общества. Там ей не понравилось сразу, хотя бы потому, что прямо возле входа она лицом к лицу столкнулась с Акопом Пигливаняном, который тоже пришел искать счастья. Увидев Арусяк, Акоп шарахнулся от нее и быстренько улизнул в неизвестном направлении. Арусяк хмыкнула и пошла в аудиторию, в которой и проходило собрание.
Аудитория набилась под завязку. Арусяк даже и не ожидала, что в ее городе столько армян. Как выяснилось позже, в основном это были недавно приехавшие армяне, которые, собственно, и организовали это общество для того, чтобы поддерживать связь друг с другом, развивать и укреплять армянские традиции в городе Харькове, а попросту говоря, знакомить и женить своих детей. Прекрасные армянские девушки стреляли глазками и одновременно краснели, гордые армянские юноши осматривали девушек и улыбались, а Арусяк сидела как дура и думала о предстоящих экзаменах.
Вскоре в зал вошел седовласый старец с длинной бородой и усами, прочел часовую лекцию о многострадальной судьбе армянского народа и о том, что все армяне, где бы они ни жили – хоть в Зимбабве, должны держаться вместе и всегда блюсти свои традиции. Под конец лекции старец раздал всем присутствующим брошюры с изображением горы Арарат на обложке, спел гимн Армении, осыпал проклятиями ненавистных турков, собрал по десять рублей на развитие общества и предложил всем пройти в соседний зал, где были накрыты столы, и познакомиться друг с другом поближе. Знакомиться Арусяк явно не хотелось, и, едва выйдя в коридор, она припустила так, что пятки засверкали. На протяжении следующих трех недель она говорила отцу, что идет в общество, а сама ходила в библиотеку при университете и готовилась к вступительным экзаменам по английскому языку, поскольку последние занятия с Фаиной Иосифовной протекали под девизом «Дайте старушке выговориться и поспать!». Обман всплыл, когда мама Пигливанян встретила Петра на рынке и заявила, что их сын нашел свое счастье в лице прекрасной армянской девушки Сиран.
– Завтра обручение будет, зря, что Арусяк не ходит на собрания общества, – вздохнула мама Пигливанян. – Хоть она у вас и больная девушка, но на всякий товар найдется покупатель.
– Как это не ходит? – удивился Петр.
Неизвестно, что бы грозило в тот вечер Арусяк: ссылка в монастырь или что похлеще, если бы она не ошарашила отца сообщением о сдаче последнего вступительного экзамена и зачислении на первый курс факультета иностранных языков при университете.
Бедный отец взвыл и убежал в ресторан, где и просидел в гордом одиночестве всю ночь, рассказывая сначала первой, а потом и второй бутылке коньяка грустную историю о непокорной дочери. Зато ликовала Аннушка, которая в тот же вечер обзвонила всех подруг и сообщила им, что дочь ее поступила не в какой-то там техникум, а в Университет имени Каразина[1], выпускающий интеллигентных и образованных людей.
И Арусяк начала учиться. Учеба давалась ей легко. И все бы было хорошо, если бы не одно «но»: она была единственной девушкой на курсе, у которой не было молодого человека. Первый год строгий отец каждое утро привозил ее в университет и забирал обратно, опасаясь, как бы коварные русские парни не испортили его любимую дочку, так что тут уж было не до кавалеров. Ко второму курсу папа расслабился, и Арусяк стала ездить на занятия сама. Но то ли папино незримое око постоянно следило за ней даже тогда, когда она прогуливала занятия в парке возле университета, то ли образ горе-женихов Саши Величко и Акопа Пигливаняна мерещился ей на каждом углу, но окончила она университет с красным дипломом, чем весьма удивила своего отца, отложившего пару тысяч долларов на оплату выпускных экзаменов. Ей очень хотелось устроиться в какую-нибудь фирму переводчиком или, на крайний случай, секретарем-референтом. Неизвестно, как сложилась бы ее дальнейшая судьба, если бы через неделю после окончания учебы Петр, чье терпение давным-давно лопнуло, не поставил дипломированную дочь перед фактом: или она выходит замуж за Сурена Хачатряна (повара, которого Петр нанял три месяца назад и который из-за чувств к Арусяк вечно пережаривал котлеты или пересаливал суп), или они едут в Ереван искать ей приличную партию. Ни минуты не колеблясь, Арусяк выбрала Ереван: во-первых, она не была там уже пять лет, а во-вторых, еще неизвестно, найдется ли в Ереване человек, который сможет понравиться и бабке Арусяк, и папе, и маме, и ей самой.
Через неделю у входа в ресторан «Арарат» висела табличка: «Закрыто на ремонт», а семейство Мурадянов сломя голову неслось в аэропорт, потому что Петр перепутал время отлета.
Глава 2
– Рахиты тоже могут работать. Ты видела его голову? А пальцы? Он рахит, говорю тебе, сто процентов. О боже, ты хочешь осчастливить меня внуками-дебилами? Ты хочешь свести в могилу своего отца?
При слове «могила» отец, лежавший на диване и не подававший никаких признаков жизни, вяло махнул рукой и прошептал:
– Эх, за что меня Бог так наказал?
– Да у него на лице написано, что он скупердяй, он тебя яйца стричь заставит, – разгорячилась Аннушка.
– Что? Какие яйца? Кто заставил? Арусяк заставил яйца стричь? Убью негодяя! – заорал вскочивший с дивана Петр.
– Лежи уже! – прикрикнула на него заботливая жена. – Это поговорка такая: про скупых людей говорят, что они даже яйца стригут. Никто никому ничего не стриг. Лежи!
– Сами себе стригут? – удивился Петр.
– Куриные яйца, ку-ри-ные, – сказала по слогам Аннушка. – Да что ты прицепился с яйцами, дай с дочерью поговорить.
Разговор длился до глубокого вечера. Родители отчитали бедную Арусяк по первое число и строго-настрого запретили даже думать о том, чтобы выйти замуж за русского.
– А как же английский язык и институт? – пролепетала Арусяк.
– Никакого английского, никакого института! – крикнул разъяренный отец.
– Мы наймем тебе другого преподавателя! – крикнула еще громче Аннушка, вызывающе посмотрев на мужа.
– Ай, ну вас, – отмахнулся Петр и чуть не прослезился.
Арусяк вздохнула, кивнула головой и пошла в свою комнату. Всю ночь ей снились нерожденные дети-рахиты, клацающие зубами и смачно жующие сыр. Потом прискакал дон Педро, выкрал прекрасную Арусяк и увез ее почему-то в Китай.
На следующий день Петр Мурадян взял дочь за руку и повел к новой преподавательнице – глухой и подслеповатой старушке лет семидесяти, которая когда-то давным-давно работала в школе учителем английского языка. Из пяти предложенных кандидатур старушка Фаина Иосифовна была единственным преподавателем, который не представлял угрозы для нравственности прекрасной Арусяк. Остальные были забракованы, даже шестидесятилетний профессор, который прожил добрую половину жизни в Англии и шпарил по-английски не хуже самой королевы. «У него может быть сын или внук», – подумал Петр Мурадян и решил перестраховаться.
Старушка, которая сидела в кресле-качалке и курила папироску, приняла Арусяк с радостью, поскольку последний ученик, которого она чему-то научила, посетил ее двадцать лет назад, и то исключительно для того, чтоб поздравить с юбилеем. Натянув на нос очки, старушка окинула Арусяк взглядом, чмокнула губами и прошамкала беззубым ртом:
– Вась ись ерь нем?
– Что-что? – переспросила Арусяк, не сразу сообразив, что старушка хотела спросить «What is your name?»
– Ай, сисяс. – Старушка подошла к полочке и извлекла из банки с водой вставную челюсть, лихо отправила ее в рот и поклацала зубами. – Вот, сейчас нормально!
Арусяк захлопала ресницами и с грустью посмотрела на отца, умоляя его сжалиться и найти приличного педагога. Но Петр был непреклонен и заявил дочери, что вставная челюсть – не помеха преподаванию, тем более для такого отличного специалиста, как Фаина Иосифовна. Так начались тяжелые трудовые будни Арусяк Мурадян. Три раза в неделю, ровно в восемнадцать ноль-ноль, Петр привозил дочь на занятия и спустя два часа забирал ее и отвозил домой. Фаина Иосифовна шаркающей походкой подходила к двери и открывала ее не раньше, чем через пять минут после звонка, впускала Арусяк и все той же неторопливой походкой проходила на кухню готовить чай. Эта процедура занимала минут пятнадцать, поскольку Фаина Иосифовна любила чай, заваренный по всем правилам, – тот самый волшебный чай, который излечивает от всех болезней и сохраняет молодость. Но, видимо, Фаина Иосифовна узнала о целебных свойствах чудесного напитка слишком поздно, поскольку от молодости ее остались разве что фотографии в рамочке, которые стояли на трюмо, пара-тройка платьев с рюшами и пальто с нутриевым воротником времен пятидесятых.
– Сяй долсен быть саварен высокой струей воды, инасе это не сяй, – шамкала старушка беззубым ртом, взгромоздившись не без помощи Арусяк на стул и пытаясь попасть в стоящий на столе чайник тонкой струйкой кипятка.
Спустя еще пять минут старушка надевала вставную челюсть и усаживалась в кресло-качалку проверять домашнее задание. Проверка задания длилась минуту: окинув беглым взглядом исписанные мелким почерком страницы, которые она переворачивала, периодически слюнявя указательный палец, Фаина Иосифовна закуривала папироску и утвердительно кивала головой.
– Теперь читаем текст! – твердым голосом говорила она и откидывалась на спинку кресла.
– Once upon a time… – начинала Арусяк и в течение следующего часа монотонно бубнила отрывок из книги сказок, которую Фаина Иосифовна считала лучшим учебником для чтения.
Старушка попивала чай и утвердительно кивала, время от времени поправляя Арусяк. Через полчаса комнату оглашал громкий храп. Прочитав пять страниц, Арусяк кашляла, будила старушку, и начинался час, посвященный развитию устной речи по методике Фаины Иосифовны, за которую она в каком-то тысяча девятьсот лохматом году чуть не получила Государственную премию. Суть методики была в том, чтобы не зубрить тексты про Лондон, а вести живое общение, диалог на разные темы. Впрочем, темы у Фаины Иосифовны было две: тяжелая судьба евреев и безвозвратно ушедшая молодость.
– I remember in 45th… – начинала она рассказ и мечтательно закатывала глаза.
Следующий час Фаина Иосифовна на чистом английском языке рассказывала Арусяк очередную историю про войну, про своих кавалеров, время от времени спрашивая:
– Are you understand me?
– Yes, of course, – отвечала Арусяк, вспоминая Сашу, прогулки по парку и милые беседы о вечном.
«Может, это я не дала ему раскрыться, может, сделала что-то не так?» – думала она, пока старушка во всех красках расписывала свои похождения по городу Харькову, а иногда и Берлину, куда она ездила с делегацией советских учителей.
Через три месяца занятий, когда подошло время сдавать вступительные экзамены, Арусяк знала назубок две вещи: биографию Фаины Иосифовны и фразу «Yes, of course».
Петр Мурадян тоже не терял времени даром и активно занимался делом, которое с недавних пор стало смыслом его жизни, – искал для своей единственной и ненаглядной дочери хорошего армянского мужа. Будущее дочери тревожило его больше всего на свете, даже больше, чем колебания курса доллара и качество мяса, которое поставляли в ресторан осетины из пригорода. Основания для беспокойства у Петра имелись. Его младшая сестра – художница Офелия так и не вышла замуж и до сих пор жила с родителями, денно и нощно рисуя картины, которые никто не покупает.
Методом опроса знакомых армян была вычислена одна кандидатура, которая более или менее подходила под требования, предъявляемые строгим отцом к претендентам на руку и сердце дочери. В отборе кандидатов принимала активное участие и мать Петра – Арусяк, которая приехала погостить к сыну, поглазеть на внучку, а заодно потрепать невестке нервы. Последнее ей удавалось на славу, и спустя пару дней невестка и свекровь вовсю обменивались «любезностями» и строили друг другу козни.
Теплым июньским вечером ни о чем не подозревающая Арусяк вертелась перед зеркалом в своей комнате с сантиметром в руках. Весьма обеспокоенная своим внешним видом, она занималась очень важным для каждой женщины делом – замером своих форм. На трюмо лежал журнал, открытый на странице, где черным по белому было написано, что женщина ростом 166 сантиметров должна весить 48 килограммов и ни грамма больше и иметь следующие пропорции: 88–62–88. Произведя замеры, и неоднократно, Арусяк пришла к выводу, что автор этой статьи никогда не видел женщин, а то бы не написал такую глупость. Попробовав как следует вжать живот и затянувшись сантиметром так, что глаза чуть не вылезли из орбит, Арусяк все-таки достигла желаемого объема талии, а вот грудь и бедра втянуть не удалось, как она ни старалась, да и весы, на которые она становилась и с утра, и в обед, и вечером, неизменно показывали одно и то же – 65 килограммов.
Плюнув на все, Арусяк легла на диван, с тоской посмотрела на эклеры в вазочке и отвернулась, потом включила телевизор, еще раз посмотрела на вазочку и спрятала ее в шкаф, чтобы не было соблазна. И пролежали бы злополучные эклеры в шкафу лет десять, если бы по телевизору, как на грех, не показывали любимый сериал – «Королек – птичка певчая». Переполняемая эмоциями, Арусяк стала кусать сначала пальцы, затем краешек подушки. Эклеры манили и звали. Девушка тяжело вздохнула, открыла шкаф и извлекла вазочку, после чего села перед телевизором и со спокойной совестью уставилась в голубой экран, то и дело отправляя в рот очередное лакомство. Через двадцать минут пирожные закончились, закончились на самом интересном месте, и Арусяк уже собралась спуститься вниз и прихватить еще пару-тройку, а может, и пяток эклеров, как в комнату ворвалась счастливая мать и сообщила, что к ним в гости пришли очень хорошие люди, которые привели с собой очень хорошего парня.
– Ой, Арусяк, он такой, такой, красавец, так похож на Луиса Альберто! – закатила глаза Аннушка.
– Какого Альберто? – лениво спросила Арусяк.
– Ну, который в кино был про Марианну, ну, «Богатые тоже плачут», помнишь?
– А-а-а, – разочарованно протянула Арусяк, которая еще не оправилась от истории с несостоявшимся доном Педро.
– Вот, надевай это и спускайся к нам. – Аннушка положила на кровать дочери платье и побежала вниз по лестнице.
Арусяк медленно натянула зеленого цвета кишку до пят, гордо именуемую «вечерним платьем». Отец подарил его матери, видимо, забыв, что жена его уже лет пятнадцать носит одежду пятьдесят шестого размера и даже под страхом смертной казни вряд ли втиснется в такой наряд. Аннушка, в свою очередь, нарядила в платье Арусяк и отправила дочь на выпускной вечер. Один из одноклассников сказал, что в платье выпускница похожа на крокодила.
Вспомнив об этом, Арусяк с тоской посмотрела на платье, натянула его, вобрала в себя живот, причесалась и пошла вниз. Войдя в большую комнату, она обнаружила там отца, маму, незнакомых мужчину и женщину преклонного возраста и молодого человека весьма странной внешности. Правда, молодым его можно было назвать с натяжкой, потому что на вид ему можно было дать лет сорок. Он был изрядно потрепан, и над его лбом уже появились приличные залысины.
– А вот и Арусяк наша пришла, – обрадовался папа. – Садись, дочка, садись.
Арусяк поздоровалась и села.
– Знакомься, Арусяк, это Пигливанян Размик Карапетович и Вардануш Мхитаровна, а это их сын Акоп, – засуетился Петр Мурадян.
– Очень приятно, – кивнула Арусяк и попыталась улыбнуться, хотя ей было явно не до смеха, поскольку внутренний голос нашептывал, что Пигливаняны пришли с вполне определенной целью, и ежели она не подсуетится и не отпугнет гостей, то быть ей обрученной сегодня же вечером, а еще через пару месяцев стоять в загсе под ручку с лысым Пигливаняном. Арусяк такая перспектива не прельщала нисколько, так как все ее мысли были заняты поступлением в институт. Посмотрев на отца, который вовсю расшаркивался перед дорогими гостями, Арусяк окончательно убедилась, что намерения его серьезны, как никогда.
Пигливанян-младший тем временем ковырялся вилкой в зубах и сверлил Арусяк глазами, бабка Арусяк робко посматривала на Аннушку, которая, в свою очередь, отнюдь не робко, а очень даже строго смотрела на мужа. Арусяк закусила губу и задумалась. С фантазией у нее все было в полном порядке; выкидывать номера и доводить всех до истерики Арусяк любила еще со школьной скамьи. Но сейчас ей почему-то ничего не приходило в голову.
В это время папа Пигливанян прямо из розетки лопал черную икру ложками и запивал дорогущим армянским коньяком, который Петр Мурадян принес из ресторана. Мама Пигливанян тоже налегала на икру, периодически пристально поглядывая на будущую невестку. А восьмидесятилетняя бабушка Арусяк, гостившая у сына уже вторую неделю и прожужжавшая бедной внучке все уши страшными рассказами о том, как та останется старой девой и помрет в гордом одиночестве, изнывая от жажды, потому что некому будет подать стакан воды, закурила сигаретку, закашлялась и на правах главы семьи произнесла речь.
– Мы еще подумаем, отдавать вам нашу Арусяк или нет, – гордо сказала она, подняв вверх скрюченный указательный палец. – Вот в мое время мужчина, чтобы заслужить девушку, должен был принести в жертву барана, а лучше нескольких.
– Мама, ты все путаешь. Жертвоприношение совершают во славу Бога, если человек избежал опасности: это называется матах, – прошептал Петр.
– М-да? – удивленно вздернула бровь бабушка. – А какая разница? Но ведь что-то жертвуют, я точно помню. Во всяком случае, отец твой покойный так поступал. Помню – резали барана во дворе, ты еще маленький был, бегал вокруг.
– Его резали потому, что я чуть не попал под поезд. – Папа стал нервно барабанить пальцами по столу.
– А-а-а, ну да, ну да, но все равно что-то принести должны, просто так невесту не отдают, – уверенным тоном сказала бабушка и посмотрела на маму Пигливанян.
Тем временем Арусяк стала ерзать на стуле, почувствовав, что кто-то прыгает по телу под платьем и неприятно покусывает ее. Сначала этот кто-то прыгал в районе живота, и Арусяк незаметно опустила руку и стала чесать живот, потом неизвестный кто-то перебрался на внутреннюю часть бедра. Пришлось кое-как расставить ноги под столом и дотягиваться рукой до ляжки. Акоп Пигливанян подозрительно посмотрел на Арусяк и улыбнулся. Арусяк улыбнулась в ответ.
– А чем занимается ваш сын? – поинтересовалась Аннушка.
– Да пока ничем, так, помогает мне в цеху, сапожничает. Но это ничего, вот женится, образумится, дети пойдут, встанет на ноги, – заверил отец Пигливанян.
– А вот, помнится мне, твой дед, Арусяк, – сказала бабушка, обращаясь к внучке, – приехал за мной на коне и увез в свое село. Мы чуть не упали по дороге. Конь споткнулся. Да, а потом Погосик родился, такой противный родился, весь синий, я так плакала. Он так много в детстве какал, животик у него болел! – закричала она на всю комнату, наклонившись к внучке.
– Мама, съешь еще шашлыка, – предложил папа, опасаясь, что бабушка ляпнет что-нибудь лишнее или, что еще хуже, – выдаст страшную семейную тайну: как маленький Погосик накакал в парадный картуз своего отца, который тот прикупил по случаю своего назначения на пост главы сельсовета.
– Ага, ага, сейчас, – закивала головой бабушка.
– Я на минутку отойду, – улыбнулась Арусяк и пошла в ванную комнату, чувствуя, что наглый кто-то перебирается на грудь.
В ванной она стащила с себя платье и стала рассматривать его. В платье ничего не оказалось. Арусяк осмотрела себя в зеркало, и тут взгляд ее упал на флакон с пеной для ванны. Подленько улыбнувшись, Арусяк втиснулась в платье, капнула на язык несколько капель густой жидкости и вернулась в комнату.
Петр Мурадян вовсю расхваливал дочь и как бы между прочим намекал дорогим гостям на то, что она – единственная наследница всего его состояния. Гости слушали и кивали головами. Арусяк поковырялась вилкой в тарелке, набрала в рот сока и приготовилась пускать слюни с пузырями, изображая из себя, мягко говоря, не очень здоровую девушку. При каком недуге появляется пена у рта, Арусяк толком не знала, но помнила, что это верный признак какого-то психического заболевания. Прикинув, что вдобавок можно эффектно закатить глаза, забиться в конвульсиях и таким образом отбить у Пигливанянов желание родниться с идиотами, Арусяк уж было собралась пошлепать губами и пустить первую порцию смеси сока и пены для ванны, как вдруг кто-то противный снова стал бегать по внутренней стороне бедра, забрался в трусы и стал щекотать Арусяк. Бедная девушка начала елозить на стуле, потом незаметно опустила руку и попыталась почесаться, но в ту же самую минуту еще кто-то стал щекотать и покусывать ее, причем весьма болезненно, в районе груди, потом в районе шеи. Арусяк не выдержала и стала усиленно чесаться и ойкать. Сок с моющим средством, успевшие образовать во рту хорошую пену, вырвались наружу мыльными пузырями, Арусяк поперхнулась и закашлялась.
Петр испуганно посмотрел на дочь и прошептал:
– Арус? Ты что, доченька?
– Извините. – Арусяк булькнула пеной и побежала в ванную комнату, где стащила с себя платье, почистила зубы, после чего натянула любимые джинсы и футболку и улизнула в свою комнату.
Петр, который так и не понял, что произошло с дочерью, попытался как-то разрядить атмосферу и предложил гостям пройти в сад.
– Да нет, мы, пожалуй, пойдем уже, – испуганно сказал отец Пигливанян.
Гости засуетились, быстренько собрались и удалились.
После их ухода Аннушка закатила такой скандал, что даже старой глуховатой бабке Арусяк пришлось затыкать уши.
– Ты что? Ты в своем уме? Да чтобы я свою красавицу за такого урода отдала? Да ему уже под сорок, а он еще ничего в своей жизни не сделал! Ты смерти моей хочешь? – вопила она, бегая по комнате и заламывая руки.
– Твоя дочь тоже хороша, что это за шутки – пускать пузыри и чесаться? У нее что – чесотка? – заорал Петя.
– Это не чесотка, это блохи, они теперь по корзине прыгают! – завизжала Аннушка, выскакивая из ванной комнаты с платьем в руках.
Бабка Арусяк вжалась в кресло и жалобно посмотрела на сына. Весь остаток вечера семейство провело, изучая трех блох, которых Аннушка вытрясла из платья и посадила в баночку. Блохи скакали внутри закупоренной банки, доживая свои последние часы. Как они оказались в платье, оставалось загадкой и, возможно, осталось бы навсегда, если бы Аннушка не посмотрела на свекровь и не поинтересовалась, зачем та сегодня в полдень, напялив на свой длинный нос очки, лазила на корточках по саду и что-то искала в траве.
– Сережку искала, я сережку потеряла, из левого уха сережку, – выпалила свекровь.
– Мама, у тебя уши не проколоты, – удивился Петр.
Бабка Арусяк призадумалась и сочинила новое объяснение своего странного поведения: она проверяла, правильно ли посажена газонная трава. И только через час припертая к стене старушка призналась, что ползала по земле в поисках блох. Правда, в траве насекомых не оказалось, и тогда она встала возле забора и стала поджидать соседского мальчика, который вот-вот должен был вернуться из школы. Бабка заплатила мальчику пять рублей и через два часа заполучила баночку из-под майонеза, в которой прыгали блохи.
– Зачем они тебе понадобились? – пожал плечами Петя.
– На шею сажать, кровь пить. Полезно это: сажаешь блоху на шею – она у тебя всю плохую кровь выпивает, а у меня шея болит, – не растерялась старушка и в доказательство своих слов повертела шеей, делая при этом страшные гримасы.
– Я бы сказала, что у нее болит, – плюнула Аннушка, догадавшись, что свекровь специально напустила блох в платье невестки, не зная, что оно достанется внучке.
– А что? А зачем она мне в суп соды насыпала? Я потом всю ночь в туалете сидела, а я человек больной, старый. – Старушка сделала вид, что пустила слезу, стала интенсивно тереть глаза, посматривая то на сына, то на невестку.
– А ну вас. – Петр махнул рукой и ушел в свою комнату.
Попытка сосватать дочь не удалась, но Петр не отчаивался. Через пару дней за ужином он заявил, что отправляет дочь в армянское общество, которое недавно открылось в Харькове, и уже внес первый членский взнос. В следующую субботу Арусяк пошла на собрание общества. Там ей не понравилось сразу, хотя бы потому, что прямо возле входа она лицом к лицу столкнулась с Акопом Пигливаняном, который тоже пришел искать счастья. Увидев Арусяк, Акоп шарахнулся от нее и быстренько улизнул в неизвестном направлении. Арусяк хмыкнула и пошла в аудиторию, в которой и проходило собрание.
Аудитория набилась под завязку. Арусяк даже и не ожидала, что в ее городе столько армян. Как выяснилось позже, в основном это были недавно приехавшие армяне, которые, собственно, и организовали это общество для того, чтобы поддерживать связь друг с другом, развивать и укреплять армянские традиции в городе Харькове, а попросту говоря, знакомить и женить своих детей. Прекрасные армянские девушки стреляли глазками и одновременно краснели, гордые армянские юноши осматривали девушек и улыбались, а Арусяк сидела как дура и думала о предстоящих экзаменах.
Вскоре в зал вошел седовласый старец с длинной бородой и усами, прочел часовую лекцию о многострадальной судьбе армянского народа и о том, что все армяне, где бы они ни жили – хоть в Зимбабве, должны держаться вместе и всегда блюсти свои традиции. Под конец лекции старец раздал всем присутствующим брошюры с изображением горы Арарат на обложке, спел гимн Армении, осыпал проклятиями ненавистных турков, собрал по десять рублей на развитие общества и предложил всем пройти в соседний зал, где были накрыты столы, и познакомиться друг с другом поближе. Знакомиться Арусяк явно не хотелось, и, едва выйдя в коридор, она припустила так, что пятки засверкали. На протяжении следующих трех недель она говорила отцу, что идет в общество, а сама ходила в библиотеку при университете и готовилась к вступительным экзаменам по английскому языку, поскольку последние занятия с Фаиной Иосифовной протекали под девизом «Дайте старушке выговориться и поспать!». Обман всплыл, когда мама Пигливанян встретила Петра на рынке и заявила, что их сын нашел свое счастье в лице прекрасной армянской девушки Сиран.
– Завтра обручение будет, зря, что Арусяк не ходит на собрания общества, – вздохнула мама Пигливанян. – Хоть она у вас и больная девушка, но на всякий товар найдется покупатель.
– Как это не ходит? – удивился Петр.
Неизвестно, что бы грозило в тот вечер Арусяк: ссылка в монастырь или что похлеще, если бы она не ошарашила отца сообщением о сдаче последнего вступительного экзамена и зачислении на первый курс факультета иностранных языков при университете.
Бедный отец взвыл и убежал в ресторан, где и просидел в гордом одиночестве всю ночь, рассказывая сначала первой, а потом и второй бутылке коньяка грустную историю о непокорной дочери. Зато ликовала Аннушка, которая в тот же вечер обзвонила всех подруг и сообщила им, что дочь ее поступила не в какой-то там техникум, а в Университет имени Каразина[1], выпускающий интеллигентных и образованных людей.
И Арусяк начала учиться. Учеба давалась ей легко. И все бы было хорошо, если бы не одно «но»: она была единственной девушкой на курсе, у которой не было молодого человека. Первый год строгий отец каждое утро привозил ее в университет и забирал обратно, опасаясь, как бы коварные русские парни не испортили его любимую дочку, так что тут уж было не до кавалеров. Ко второму курсу папа расслабился, и Арусяк стала ездить на занятия сама. Но то ли папино незримое око постоянно следило за ней даже тогда, когда она прогуливала занятия в парке возле университета, то ли образ горе-женихов Саши Величко и Акопа Пигливаняна мерещился ей на каждом углу, но окончила она университет с красным дипломом, чем весьма удивила своего отца, отложившего пару тысяч долларов на оплату выпускных экзаменов. Ей очень хотелось устроиться в какую-нибудь фирму переводчиком или, на крайний случай, секретарем-референтом. Неизвестно, как сложилась бы ее дальнейшая судьба, если бы через неделю после окончания учебы Петр, чье терпение давным-давно лопнуло, не поставил дипломированную дочь перед фактом: или она выходит замуж за Сурена Хачатряна (повара, которого Петр нанял три месяца назад и который из-за чувств к Арусяк вечно пережаривал котлеты или пересаливал суп), или они едут в Ереван искать ей приличную партию. Ни минуты не колеблясь, Арусяк выбрала Ереван: во-первых, она не была там уже пять лет, а во-вторых, еще неизвестно, найдется ли в Ереване человек, который сможет понравиться и бабке Арусяк, и папе, и маме, и ей самой.
Через неделю у входа в ресторан «Арарат» висела табличка: «Закрыто на ремонт», а семейство Мурадянов сломя голову неслось в аэропорт, потому что Петр перепутал время отлета.
Глава 2
Встреча с родственниками
Два часа в самолете показались Арусяк самыми длинными на свете. Аннушка делала вид, что дремала, а на самом деле морально готовилась к встрече с любимыми родственниками мужа и с умилением поглядывала на флакончик с пургеном, который она припасла на случай, ежели любимая свекровь решит ее довести до белого каления. Петр сидел, засунув нос в пакет, время от времени поднимал голову и жалобно смотрел на жену, издавая попеременно:
– Ва-а-ах, как мне плохо! Ва-а-ах, когда приземлимся?
– Не надо было на завтрак шашлык лопать, чтобы плохо не было, – ухмыльнулась Аннушка.
– Хотел – и ел, – ответил Петр.
– Тогда страдай, – невозмутимым тоном отрезала жена.
– И буду. Вот умру – тогда плакать станешь.
– Не стану, только ты здесь не умирай, долети до родины.
Арусяк сидела в наушниках, слушала плеер и с ужасом думала о том, что ее ждет впереди.
Через два часа самолет пошел на посадку, Аннушка захлопнула книгу, а Петр уткнулся носом в пакет. Когда самолет наконец приземлился, Петр облегченно вздохнул, перекрестился и укоризненно посмотрел на дочь, всем своим видом давая понять, на какие жертвы он пошел ради того, чтобы она обрела свое счастье. «И только попробуй не оправдать мои надежды!» – было написано у него на лице.
– Ва-а-ах, как мне плохо! Ва-а-ах, когда приземлимся?
– Не надо было на завтрак шашлык лопать, чтобы плохо не было, – ухмыльнулась Аннушка.
– Хотел – и ел, – ответил Петр.
– Тогда страдай, – невозмутимым тоном отрезала жена.
– И буду. Вот умру – тогда плакать станешь.
– Не стану, только ты здесь не умирай, долети до родины.
Арусяк сидела в наушниках, слушала плеер и с ужасом думала о том, что ее ждет впереди.
Через два часа самолет пошел на посадку, Аннушка захлопнула книгу, а Петр уткнулся носом в пакет. Когда самолет наконец приземлился, Петр облегченно вздохнул, перекрестился и укоризненно посмотрел на дочь, всем своим видом давая понять, на какие жертвы он пошел ради того, чтобы она обрела свое счастье. «И только попробуй не оправдать мои надежды!» – было написано у него на лице.