Страница:
– Они должны быть белыми, – тихо пробормотал он, обращаясь к себе.
– Вы правы, – свечи должны быть белыми.
Дэвид вдруг почувствовал, что его бьет сильный озноб.
Эдгар нахмурился. Он никак не мог найти нужную страницу.
– Отче наш, – начал он, – Иже еси на небесех! Да святится имя Твое…
Снова раздался грохот, на этот раз прямо над их головами. В камине взметнулся пепел, серый туман заволок каменных собак, украшавших камин. Порыв ветра подхватил пепел, и его облако, пронесшись по холлу, рассыпалось у ног Эдгара и Дэвида. Эдгар прекратил попытки перевернуть тонкую страничку молитвенника и положил его на стол. Собственный страх привел его в ярость.
– Довольно! – крикнул он вдруг громовым голосом. – Убирайся отсюда! Вон из этого дома! Ты слышишь меня? Во имя Иисуса Христа, нашего Господа, оставь это место. Сейчас же! Забирай с собой свои злодеяния, колдовство и ненависть из этого дома и оставь в мире людей, живущих здесь. – Он поднял руку и осенил холл крестным знамением. – Прочь! – Схватив бутылку с водой, он взял со стола один из горшочков и принялся снимать с него крышку.
– Именем Господа! – крикнул он, скрежеща зубами. Крышка отлетела в сторону, и соль рассыпалась по столу.
Потрясенный Дэвид, стоя рядом, ощутил почти неудержимое желание броситься к столу, собрать немного рассыпанной соли и перебросить щепотку через плечо. Но Эдгар уже насыпал немного соли на ладонь и кинул соль в воду, благословив ее древними словами: «Commixtio salis et aquae pariter fiat, in nominePatrisetFiliietSpiritussancti». Эти слова казались ему сейчас более подходящими, нежели молитвы на обычном английском языке.
Наверху горько плакал маленький ребенок. Дэвид непроизвольно шагнул от стола, не в силах остановить себя, сердце его сжалось от жалобных звуков. Эдгар, не говоря ни слова, схватил Дэвида за рукав куртки.
– Не двигайтесь, – тихо произнес он. – Стойте здесь. Наверху никого нет, ручаюсь вам. Она играет с нами. Мы можем нанести ей поражение, если будем тверды в вере.
Он поднял крест.
– Несите его и следуйте за мной.
Они медленно прошествовали по холлу, Эдгар впереди, кропя по углам святой водой, а за ним Дэвид с крестом в руках. При всем страхе, который он испытывал, Дэвид не мог не вознести свою частную благодарственную молитву за то, что его сейчас не видит заведующий кафедрой. Он едва сдерживал смех, рвущийся из горла. Эдгар остановился и обернулся. Лицо его побелело от гнева.
– Вы находите это смешным? После всего того, о чем мы говорили? И после того, что вы слышали здесь, вы находите это смешным?
– Нет, простите меня. – Дэвид прикусил губу, поднял крест на уровень своих глаз. – Это истерика. Я просто не привык к подобным вещам…
– Благодарите Бога, что не привыкли! – Эдгар пристальным взглядом посмотрел на Дэвида. – Надеюсь, что ведьма не зачарует и вас. Было бы лучше, если бы вы вышли отсюда.
Мысль о том, что ведьма может его околдовать, оказалась настолько пугающей, что Дэвид почувствовал, как по его спине потек холодный пот.
– Нет, Эдгар, простите, меня, прошу вас. Я буду вам помогать. – Он посмотрел на балки потолка и оба они – и Эдгар, и Дэвид – явственно услышали топот бегущих ног. – Не забывайте о короле, Эдгар. Если и король здесь…
– Сначала главное, – огрызнулся Эдгар. Руки его начали дрожать. Он покропил святой водой в дальних углах под галереей.
– Аb insidiis diaboli, libera nos Domine. Ab ira, et odio, et omni, libera nos Domine! Вот так. – Он повернул к двери. – …Ubicumque fuerit aspersa, per invocationem sancti nominis tui, omnis infestatio immundi spiritus abigator, terrorque venenosi serpentis procul pellatur…
– Мистер Трегаррон! Вы здесь? – Громкий голос, раздавшийся от двери, заставил священника замолчать. – Мистер Трегаррон, с вами все в порядке?
Дэвид закрыл глаза и вытер лоб тыльной стороной ладони.
– Это Джимбо, механик Люка, – прошептал он. Руки его так дрожали, что он вынужден был прижать крест к груди.
– Мистер Трегаррон? – На этот раз в голосе не было уверенности.
– Молчите, и он сейчас уйдет, – шепотом приказал Эдгар.
– Мистер Трегаррон? Дверь черного хода была открыта. – Голос внезапно приблизился. – Я подумал, что надо бы посмотреть и проверить, все ли на месте.
– Поговорите с ним. – Эдгар склонился вперед, сложив руки над солнечным сплетением. Казалось, вся энергия вдруг покинула священника. – Поговорите с ним и отошлите его прочь.
Дэвид поставил крест на стол и направился к двери.
– Джим? – Голос историка прозвучал хрипло и тягуче. – Джим, все хорошо. Я здесь.
Он прошел на кухню, сел на стул и вздохнул с таким чувством, словно его только что выпустили из тюрьмы. Дрожа всем телом, он оперся локтями о кухонный стол и обхватил голову ладонями.
– У вас точно все в порядке, мистер Трегаррон? – В дверях стоял Джимбо. Он подошел к Дэвиду и с озабоченным видом взглянул ему в лицо. – Э, приятель, да вы бледны как полотно. Что случилось?
Дэвид с трудом заставил себя встать.
– Я просто немного устал. Простите, что напугал вас. Я забыл закрыть заднюю дверь.
– Нет проблем, если все хорошо. – Джимбо колебался. – Здесь ничего такого не происходит, а?
Дэвид отрицательно покачал головой.
– Ну тогда я пойду работать. Мне надо сегодня съездить в Ипсвич за запчастями. – Он не двигался с места. – Может, поставить чайник? Кажется, вам не помешает выпить чего-нибудь горячего.
Дэвид устало тряхнул головой.
– Нет, спасибо, Джимбо. Я прекрасно себя чувствую. Может быть, попозже я действительно выпью кофе. – Он заставил себя улыбнуться. – Сегодня я собираюсь вернуться в Лондон. Потом я загляну в гараж и отдам ключи.
Дэвид смотрел, как молодой человек наконец направился к выходу. Когда дверь закрылась, Дэвид испытал неудержимое желание окликнуть Джимбо, вернуть его, но усилием воли сумел заставить себя промолчать.
Надо было возвращаться в холл.
33
– Вы правы, – свечи должны быть белыми.
Дэвид вдруг почувствовал, что его бьет сильный озноб.
Эдгар нахмурился. Он никак не мог найти нужную страницу.
– Отче наш, – начал он, – Иже еси на небесех! Да святится имя Твое…
Снова раздался грохот, на этот раз прямо над их головами. В камине взметнулся пепел, серый туман заволок каменных собак, украшавших камин. Порыв ветра подхватил пепел, и его облако, пронесшись по холлу, рассыпалось у ног Эдгара и Дэвида. Эдгар прекратил попытки перевернуть тонкую страничку молитвенника и положил его на стол. Собственный страх привел его в ярость.
– Довольно! – крикнул он вдруг громовым голосом. – Убирайся отсюда! Вон из этого дома! Ты слышишь меня? Во имя Иисуса Христа, нашего Господа, оставь это место. Сейчас же! Забирай с собой свои злодеяния, колдовство и ненависть из этого дома и оставь в мире людей, живущих здесь. – Он поднял руку и осенил холл крестным знамением. – Прочь! – Схватив бутылку с водой, он взял со стола один из горшочков и принялся снимать с него крышку.
– Именем Господа! – крикнул он, скрежеща зубами. Крышка отлетела в сторону, и соль рассыпалась по столу.
Потрясенный Дэвид, стоя рядом, ощутил почти неудержимое желание броситься к столу, собрать немного рассыпанной соли и перебросить щепотку через плечо. Но Эдгар уже насыпал немного соли на ладонь и кинул соль в воду, благословив ее древними словами: «Commixtio salis et aquae pariter fiat, in nominePatrisetFiliietSpiritussancti». Эти слова казались ему сейчас более подходящими, нежели молитвы на обычном английском языке.
Наверху горько плакал маленький ребенок. Дэвид непроизвольно шагнул от стола, не в силах остановить себя, сердце его сжалось от жалобных звуков. Эдгар, не говоря ни слова, схватил Дэвида за рукав куртки.
– Не двигайтесь, – тихо произнес он. – Стойте здесь. Наверху никого нет, ручаюсь вам. Она играет с нами. Мы можем нанести ей поражение, если будем тверды в вере.
Он поднял крест.
– Несите его и следуйте за мной.
Они медленно прошествовали по холлу, Эдгар впереди, кропя по углам святой водой, а за ним Дэвид с крестом в руках. При всем страхе, который он испытывал, Дэвид не мог не вознести свою частную благодарственную молитву за то, что его сейчас не видит заведующий кафедрой. Он едва сдерживал смех, рвущийся из горла. Эдгар остановился и обернулся. Лицо его побелело от гнева.
– Вы находите это смешным? После всего того, о чем мы говорили? И после того, что вы слышали здесь, вы находите это смешным?
– Нет, простите меня. – Дэвид прикусил губу, поднял крест на уровень своих глаз. – Это истерика. Я просто не привык к подобным вещам…
– Благодарите Бога, что не привыкли! – Эдгар пристальным взглядом посмотрел на Дэвида. – Надеюсь, что ведьма не зачарует и вас. Было бы лучше, если бы вы вышли отсюда.
Мысль о том, что ведьма может его околдовать, оказалась настолько пугающей, что Дэвид почувствовал, как по его спине потек холодный пот.
– Нет, Эдгар, простите, меня, прошу вас. Я буду вам помогать. – Он посмотрел на балки потолка и оба они – и Эдгар, и Дэвид – явственно услышали топот бегущих ног. – Не забывайте о короле, Эдгар. Если и король здесь…
– Сначала главное, – огрызнулся Эдгар. Руки его начали дрожать. Он покропил святой водой в дальних углах под галереей.
– Аb insidiis diaboli, libera nos Domine. Ab ira, et odio, et omni, libera nos Domine! Вот так. – Он повернул к двери. – …Ubicumque fuerit aspersa, per invocationem sancti nominis tui, omnis infestatio immundi spiritus abigator, terrorque venenosi serpentis procul pellatur…
– Мистер Трегаррон! Вы здесь? – Громкий голос, раздавшийся от двери, заставил священника замолчать. – Мистер Трегаррон, с вами все в порядке?
Дэвид закрыл глаза и вытер лоб тыльной стороной ладони.
– Это Джимбо, механик Люка, – прошептал он. Руки его так дрожали, что он вынужден был прижать крест к груди.
– Мистер Трегаррон? – На этот раз в голосе не было уверенности.
– Молчите, и он сейчас уйдет, – шепотом приказал Эдгар.
– Мистер Трегаррон? Дверь черного хода была открыта. – Голос внезапно приблизился. – Я подумал, что надо бы посмотреть и проверить, все ли на месте.
– Поговорите с ним. – Эдгар склонился вперед, сложив руки над солнечным сплетением. Казалось, вся энергия вдруг покинула священника. – Поговорите с ним и отошлите его прочь.
Дэвид поставил крест на стол и направился к двери.
– Джим? – Голос историка прозвучал хрипло и тягуче. – Джим, все хорошо. Я здесь.
Он прошел на кухню, сел на стул и вздохнул с таким чувством, словно его только что выпустили из тюрьмы. Дрожа всем телом, он оперся локтями о кухонный стол и обхватил голову ладонями.
– У вас точно все в порядке, мистер Трегаррон? – В дверях стоял Джимбо. Он подошел к Дэвиду и с озабоченным видом взглянул ему в лицо. – Э, приятель, да вы бледны как полотно. Что случилось?
Дэвид с трудом заставил себя встать.
– Я просто немного устал. Простите, что напугал вас. Я забыл закрыть заднюю дверь.
– Нет проблем, если все хорошо. – Джимбо колебался. – Здесь ничего такого не происходит, а?
Дэвид отрицательно покачал головой.
– Ну тогда я пойду работать. Мне надо сегодня съездить в Ипсвич за запчастями. – Он не двигался с места. – Может, поставить чайник? Кажется, вам не помешает выпить чего-нибудь горячего.
Дэвид устало тряхнул головой.
– Нет, спасибо, Джимбо. Я прекрасно себя чувствую. Может быть, попозже я действительно выпью кофе. – Он заставил себя улыбнуться. – Сегодня я собираюсь вернуться в Лондон. Потом я загляну в гараж и отдам ключи.
Дэвид смотрел, как молодой человек наконец направился к выходу. Когда дверь закрылась, Дэвид испытал неудержимое желание окликнуть Джимбо, вернуть его, но усилием воли сумел заставить себя промолчать.
Надо было возвращаться в холл.
33
– Люк, я должна посетить место, где жила моя мать.
– О Джосс! – Люк сел и укоризненно посмотрел на жену. – Мы приехали сюда, чтобы избавиться от всего этого.
– Я не могу от этого избавиться, Люк. – Она покачала головой. – Все, что мне нужно, – это просто посмотреть. Увидеть, где она жила. У меня есть адрес. Мне надо знать, что здесь, в Париже, она была счастлива.
– И как ты это узнаешь? – Он тяжело вздохнул. – Джосс, она умерла много лет назад. Не думаю, что ее кто-то вспомнит.
– Кто знает. – Она сжала кулаки. – Это было не так уж давно. Прошу тебя, Люк. Если ты не хочешь идти со мной, то я поеду одна.
Он снова вздохнул.
– Ты же знаешь, что я никуда не отпущу тебя одну.
Она жалко улыбнулась.
– Спасибо.
– Ладно, сдаюсь. Давай что-нибудь поедим, а потом поедем искать. Но потом мы расслабимся и будем наслаждаться друг другом все оставшиеся дни, хорошо?
Она сбросила с себя одеяло.
– Конечно, я обещаю.
Они нашли улицу Омон-Тьевиль в семнадцатом квартале. Шофер такси высадил их на короткой улице, сплошь застроенной ateliers[6]. Взглянув на огромные окна студии, Джосс сделала глубокий вдох.
– Это было здесь. Здесь она жила с Полем, после того как приехала к нему.
– Ты хочешь постучать?
Она прикусила губу.
– Разве не надо сначала поискать консьержку? Или их больше не существует? Я помню, что это женщины, которые знают все о каждом из жильцов любого дома в Париже.
Люк усмехнулся.
– Очень строгие дамы. Прямые наследницы tricoteuses, которые сидели у подножия гильотины, вязали и считали головы, скатывавшиеся в корзину!
– Ты хочешь меня отговорить.
– На самом деле нет, потому что знаю, что это невозможно. – Он обнял ее за плечи. – Звони.
Молодая женщина, открывшая дверь, нисколько не походила на tricoteuse. С умным лицом, хорошо одетая и бегло говорящая по-английски.
– Мсье Девиль? Да, он до сих пор живет здесь, мадам.
Джосс посмотрела на Люка, потом снова повернулась к женщине.
– Может быть, вы помните мою, то есть его… – Она замолчала. Джосс вдруг поняла, что не знает, вышла ли мать замуж второй раз. – Мадам Девиль, – торопливо произнесла Джосс. – Она умерла около шести лет назад.
Молодая женщина изобразила на лице сожаление.
– Пардон, мадам. Тогда здесь работала моя мать. Я служу здесь только два года. Я могу сказать лишь то, что сейчас здесь нет мадам Девиль. – Она пожала плечами. – Вы хотите подняться наверх?
Джосс кивнула и, оглянувшись, посмотрела на Люка.
– Ты хочешь пойти со мной или погуляешь на улице?
– Не глупи. – Он шагнул в подъезд вслед за женой. – Конечно, я хочу пойти с тобой.
Выкованная из железа кабина лифта – маленькая, ажурная и устрашающая – ползла на третий этаж невероятно медленно. Открыв тяжелую дверь кабины, Люк и Джосс оказались на чисто вымытой абсолютно пустой лестничной площадке. Дверь открыли лишь через несколько минут. Поль Девиль, а это был, как догадалась Джосс, именно он, оказался мужчиной в возрасте около восьмидесяти лет, высоким, седовласым, удивительно хорошо сохранившимся и полным шарма. На лице его немедленно появилась приветливая улыбка.
– Мсье, мадам? – Он вопросительно посмотрел сначала на Люка, потом на Джосс.
Джосс глубоко вздохнула.
– Мсье Девиль? Вы говорите по-английски?
Улыбка стала еще шире.
– Конечно.
Он был одет в рубашку с расстегнутым воротником и толстый шерстяной свитер. На рукавах красовались пятна краски.
– Мсье, я – дочь Лауры. – Она с напряженным вниманием всмотрелась в его лицо, внутренне ожидая резкой отповеди, но на лице старого художника, последовательно сменяя друг друга, появились выражения потрясения, изумления и восторга.
– Джоселин?
Он знал ее имя.
Лицо Джосс расплылось в улыбке облегчения. Она кивнула и подтвердила:
– Джоселин.
– О, mа chérie! – Он прижал ее к себе и расцеловал в обе щеки. – Наконец-то. О, как долго мы – Лаура и я – ждали этого момента! – Он внезапно отстранился. – Вы знали – простите мою бестактность, – что она умерла?
Джосс кивнула.
Он повторил ее движение, потом порывисто сжал ее руку.
– Прошу вас, входите, входите. Это ваш муж, не так ли? – Он отпустил Джосс и сердечно пожал руку Люка.
Джосс еще раз кивнула.
– Мы просим прощения за то, что явились без предупреждения.
– Это неважно, главное, что вы наконец приехали! Входите же, я приготовлю кофе. Хотя нет, по такому случаю требуется нечто лучшее. Что-нибудь особенное, чтобы отпраздновать такое событие. Садитесь, садитесь.
Он провел гостей в огромную студию. Стены первого этажа были увешаны картинами. Возле большого окна стояли два мольберта с холстами; отгороженное мольбертами пространство служило маленькой гостиной: три удобных кресла, прикрытых шерстяными чехлами, кофейный столик, телевизор. Все остальное пространство завалено книгами и бумагами. Место одной стены почти целиком занимала лестница, ведущая на галерею второго этажа, где, наверное, находилась и спальня. Старик скрылся на кухне. Пока Джосс и Люк в немом восторге рассматривали буйство красок на холсте, он вернулся, неся с собой бутылку вина и три бокала.
– Voilá! Нам с вами есть за что выпить. – С этими словами он поставил поднос на столик перед креслами. – Ну что, вы видели портреты вашей мамы? Вот и вот.
Их было несколько. Громадные, отражающие стиль художника полотна, отличавшиеся крупными мазками ярких красок, – чистые эмоции, тепло и лучистая энергия, и в то же время удивительная способность схватить самое существенное в образе хрупкой женщины, изображенной на портретах. Волосы – на двух портретах они были темными, с несколькими выделявшимися белыми прядями, на последнем – седые, окончательно побелевшие, растрепанные цыганские волосы. На всех портретах мать была запечатлена закутанной в пестрые шали, но кожа отличалась матовой прозрачной белизной английской аристократки; глаза дразнили, но оставались при этом задумчивыми и исполненными печали. Джосс долго стояла перед этим портретом.
– Я написал его после того, как мы узнали, что она больна. – Поль встал за спиной Джосс. – Она была на двадцать лет моложе меня. Какая жестокость, что она покинула этот мир так скоро после того, как мы обрели друг друга.
– Вы расскажете мне о ней? – Глаза Джосс наполнились слезами.
– Конечно. – Он взял гостью под руку и подвел к креслу. – Садитесь. Я налью вам вина, а потом расскажу все, что вы захотите узнать. – Он начал разливать вино. – Вы, конечно, отыскали Белхеддон и поселились там, – говоря, он не отрывал взгляд от бокалов.
Джосс кивнула.
– Только поэтому я знала, где искать вас. – Она взяла бокал. – Вы бывали там? – Она снова взглянула на портрет.
Он кивнул, протянул Люку его бокал, потом сел сам, вытянув вперед длинные ноги, обтянутые джинсами.
– Вы довольны своим наследством? – Вопрос был задан нарочито небрежно. Художник невозмутимо пригубил вино.
Джосс пожала плечами.
– С ним не все гладко.
Поль медленно наклонил голову.
– В старых домах всегда не все гладко.
– Почему? – Джосс отвела взгляд от картины и посмотрела в глаза Поля. – Почему она оставила мне этот дом, хотя сама панически боялась в нем жить? Почему, если она знала, что в нем опасно находиться? Я не могу этого понять.
Поль некоторое время смотрел в глаза Джосс, потом поставил бокал на стол. Пожав плечами, он неловко поднялся на ноги и подошел к громадному окну. Небо немного прояснилось, и осенний день перестал быть свинцово-тяжелым. Скупые солнечные лучи легли светлыми полосами на крыши окрестных домов. Стоя спиной к Джосс, Поль сунул руки в карманы джинсов и ссутулил плечи.
– Она очень сильно страдала и мучилась, Джоселин. Душа ее буквально рвалась на части. Я знал ее около десяти лет. Мы встретились через много лет после смерти вашего отца. Конечно, она рассказала мне о вас и о ваших братьях. Она вообще много об этом говорила. – Он задумчиво оглядел крыши домов, потом поднял глаза к небу, словно этот взгляд мог оживить прошлое.
– Я просил ее выйти за меня замуж, – продолжал Поль, – но она отказалась. Она была пленницей дома. – В голосе художника явственно слышались горькие нотки. – Она ненавидела его, но она и любила его.
Он надолго замолчал.
– Вы, конечно, спрашивали себя: почему она отказалась от вас? – Задавая этот вопрос, Поль продолжал стоять спиной к Джосс.
Джосс кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Поль принял ее молчание за утвердительный ответ.
– Я не знал ее в те времена, и лишь в малой степени могу представить себе ту боль, которую она испытала после смерти вашего отца. Она обожала его всю оставшуюся жизнь. – Он улыбнулся самоуничижительной улыбкой. – Я был для нее самым лучшим из вторых. Но даже тогда я не мог представить себе, как могла она отказаться от вас – звена, связывавшего ее с памятью о столь горячо любимом муже, – и отдать вас чужим людям. Всего один или два раза она пыталась что-то мне объяснить, но все же она не допускала никого, в том числе и меня, в ту часть своей жизни. Думаю, – он помолчал, подыскивая подходящие слова, – думаю, она чувствовала, что если вы останетесь в Белхеддоне, то с вами может случиться то же, что и с мальчиками. Так что единственной причиной, заставившей ее оставить любимое дитя на попечении чужих людей, было желание спасти вам жизнь. – Он обернулся и сделал энергичный выразительный жест. – Не сердитесь на нее, Джоселин. Она сделала это, чтобы спасти вас. Ее поступок принес ей одно лишь несчастье.
– Тогда почему, – Джосс откашлялась, ей было трудно говорить, – почему она оставила мне дом?
– Думаю, только потому, что это позволило ей самой бежать из него. – Поль вернулся к столику и сел, проведя рукой по густым снежно-белым волосам. – Вы знаете, что она сумела вас отыскать. Не знаю, правда, как ей это удалось, но она выяснила, кто именно удочерил вас, и следила за вами до конца жизни. Помню, как она говорила, – он криво усмехнулся: – «Девочка воспитывается у солидных людей. Это добрая супружеская пара, лишенная всякого воображения».
Меня это раздражало. Я говорил ей: «Так ты хочешь, чтобы твоя дочь выросла лишенной воображения – самой ценной вещи в мире?» На это она отвечала: «Нет, я не хочу, чтобы у нее было богатое воображение. Я хочу, чтобы она прочно стояла на земле. Тогда она обретет стержень и будет счастлива. Тогда она никогда не станет докапываться до своих корней».
Джосс закусила губу. Она была не в состоянии говорить. К Полю обратился Люк.
– Так, значит, она не хотела оставлять Джосс этот дом?
В ответ Поль пожал плечами.
– Она была очень сложной женщиной. Думаю, что она пыталась перехитрить самое себя. Оставляя дом Джоселин, она пыталась умилостивить дух замка, который в этом случае позволил бы уйти ей самой. Но, составляя завещание, она намеренно сделала его довольно запутанным, не так ли? – Он снова посмотрел на Джосс. – Последняя воля была составлена так, чтобы дочь не получила дом. То есть выбор оставался за Джоселин. Если Джоселин делает такой выбор, – Поль беспомощно поднял руки, – то она сама берет на себя ответственность за свою судьбу. То есть вы добровольно ввергаете себя в плен наваждения.
– В письме, которое она оставила для меня, мама писала, что оставляет мне дом по воле отца, – медленно произнесла Джосс.
– Вашего отца?! – Поль был явно шокирован. – Мне очень трудно в это поверить. Насколько я понимаю, ваш отец ненавидел дом всеми фибрами души. Он без конца умолял ее продать дом. Она сама рассказывала мне об этом.
– Как вам удалось заставить ее в конце концов уехать из дома? – Люк взял бутылку и налил себе второй бокал.
– Такова была ее собственная воля. – Он пожал плечами. – Я не знаю, кто убедил ее оставить дом вам, но, как только она это сделала, цепи, приковывавшие ее к Белхеддону рухнули, она стала свободна.
– Не знаю почему, но этот рассказ оставляет у меня отвратительный привкус, – тихо произнес Люк. Он внимательно посмотрел на Джосс: – Ты же знаешь, что в завещании специально оговорено, что мы не имеем права продать дом до истечения определенного количества лет.
Поль нахмурился.
– Но вы же не обязаны там жить.
Наступило молчание. Старый художник вздохнул.
– Видимо, теперь уже поздно что-то делать. Мышеловка захлопнулась. Именно по этой причине вы здесь, не так ли?
Джосс села, обратив к Полю свое напряженное бледное лицо.
Он прикусил губу. Как же она похожа на мать – такую, какой он впервые встретил ее; незадолго до того, как несчастную женщину поразила смертельная болезнь.
– Она рассказывала вам о призраках? – спросила наконец Джосс.
Взгляд Поля стал настороженным.
– Маленькие мальчики наверху? Я не верил ей. Это просто игра воображения горюющей женщины.
– Это не игра воображения. – Голос Джосс был странно спокойным. – Мы тоже слышим эти голоса. – Она посмотрела на Люка, потом на Поля. – Здесь что-то другое. Сам дьявол.
Поль рассмеялся.
– Le bon diable? Не думаю, она бы сказала мне об этом.
– Она никогда не рассказывала вам о железном человеке?
– О железном человеке? – Поль отрицательно покачал головой.
– А о Кэтрин?
Старый художник вдруг снова насторожился.
– Кэтрин, которая похоронена в маленькой церкви?
Джосс медленно наклонила голову.
– Да, она рассказывала мне об этом несчастье, которое преследует дом. Но я воспринимал ее рассказ как волшебную сказку, в конце которой должно наступить избавление, снимающее заклятие.
В глазах Джосс загорелся огонек надежды.
– Она не говорила, каким должно быть это избавление?
Он медленно покачал головой.
– Этого она не знала, Джоселин. Иначе она освободилась бы сама. Однажды, когда в конце недели мы приехали в Париж, то отправились на Монмартр, где у меня много друзей. Так вот, в тот день мы с ней зашли в Сакре-Кер. Там, в церковной лавке, она купила крестик и попросила священника освятить его. Этот крестик она носила на шее до самой смерти. В тот день в Сакре-Кер мы зажгли свечу за упокой душ детей Белхеддона и Катрин. – Он произнес это имя на французский манер. – Ваша мать, несмотря на ее блестящий ум, была очень суеверной. Мы часто ссорились из-за этого. – На лице художника вдруг появилась озорная улыбка. – Мы часто ссорились, но очень любили друг друга.
– Я рада, что она была счастлива здесь. – Джосс снова посмотрела на картину.
Поль проследил за ее взглядом.
– Настанет день, когда ее портреты будут вашими. Вы отвезете их в Белхеддон. И, – он снова с трудом поднялся, – кроме того, здесь есть ее вещи, которые я должен отдать вам. Сейчас я их принесу.
Джосс и Люк проводили взглядом художника, который поднялся на второй этаж. Потом они услышали, как в галерее он выдвигал и задвигал ящики. Вскоре Поль появился снова и, несмотря на почтенный возраст, на удивление легко спустился по больше похожей на трап лестнице. Под мышкой он держал маленькую резную шкатулку.
– Здесь драгоценности. Они должны принадлежать вам. – Он протянул ей шкатулку.
Джосс дрожащей рукой приняла ее и подняла крышку. Внутри находились ожерелья из жемчуга, две или три броши, несколько колец. Она сидела неподвижно, захлестнутая внезапно вспыхнувшими эмоциями.
Поль внимательно смотрел на Джосс.
– Не печальтесь, Джоселин. Она бы этого не одобрила.
– Крестик здесь? Тот, который освятили специально для нее.
Он покачал головой.
– Она взяла его с собой в могилу. Вместе с обручальным кольцом.
– Вы были женаты? – спросил Люк.
Поль в ответ кивнул.
– Вначале я никак не мог убедить ее сделать это. Мы жили в грехе несколько лет. – Он усмехнулся. – Вы не шокированы?
Джосс отрицательно покачала головой.
– Конечно, нет.
– Думаю, что люди Белхеддона были бы шокированы. Это неважно. Но здесь Париж. Мы вели une vie boheme[9]. Ей это очень нравилось. Это было частью ее бегства. Мы поженились в самом конце, незадолго до ее смерти. – Поль в нерешительности помолчал. – Если хотите, я могу показать вам ее могилу. Может быть, завтра? Она похоронена в предместье Парижа. Там был наш настоящий дом, и я до сих пор работаю там летом. Она любила то место. Именно там она и умерла.
– Я бы хотела умереть так же. – Джосс улыбнулась. – Вы были очень добры к нам.
Он наклонился и обнял Джосс.
– Жаль, что она не успела узнать вас, Джоселин. Это доставило бы ей большую радость. Радость, в которой она отказала себе, чтобы спасти вас. – Он вздохнул. – Я бы не хотел, чтобы ваш переезд в Белхеддон сделал эту жертву бессмысленной. Похоже, что рок довлеет над вашей семьей. Узы дома напоминают каторжные цепи.
Люк нахмурился.
– Это прекрасный дом.
– Думаю, что в этом и заключается его трагедия. За этот дом умерла Катрин, и многие, многие другие.
Люк и Джосс во все глаза уставились на старого художника.
– Вы знаете что-то такое, чего не рассказали нам?
– Знаю я очень и очень немного. Ваша мать не говорила на эту тему, с тех пор как мы переехали в Париж. Проклятие, висящее над домом, уходит в глубь веков. Но оно может быть снято. Лаура была в этом уверена. – Поль положил руку на плечо Джосс. – Вы похожи на мою дочь, которой у меня никогда не было. Ma fille[10], мне нравится это чувство. Я желаю вам помочь. Если хотите, то можете, как она, поехать в Сакре-Кер. Купите распятие. Пусть его благословит священник. Веруйте. Веруйте в то, что Бог и Пречистая Дева защитят вас. Они защитили ее. Она говорила, что молитвы католических священников смогли достичь того, чего не смогли сделать молитвы их англиканских коллег. Она хотела, чтобы Пречистая Дева благословила Катрин.
– Чушь собачья! – Люк произнес эти слова очень тихо, но Джосс и Поль услышали их.
– Вы неверующий, точно так же, как и я. Но молитвы помогают только тем, кто истинно верует. Может быть, Катрин верует.
– Кэтрин умерла пять столетий назад, – резко произнесла Джосс.
– Ваша мать говорила, что она была sorciere[11]. Она не обретет покой без молитвы.
– Ох, оставьте это! – Люк демонстративно сунул руки в карманы.
– Но разве не стоит попытаться? Особенно если у вас будут дети. Тогда вы поймете, почему это важно, почему их надо защитить.
– У нас есть дети! – перебила художника Джосс. – У нас два мальчика.
Поль во все глаза уставился на нее.
– Моn Dieu, прошу меня простить. Я не понял этого. – Он выпрямился в кресле. – Конечно, вы же и приехали сюда из-за этого. Где же они?
– В Англии, с родителями мужа.
– Не в Белхеддоне?
– Нет.
– Это хорошо. – Он вздохнул. – Простите меня, но я очень устал. Завтра мы с вами встретимся, я найму машину и покажу вам могилу Лауры. Возьмите ее вещи и бережно с ними обращайтесь. Они должны находиться в доме, в вашем доме.
В нефе кафедрального собора Сакре-Кер было очень темно. Люк, стоя на пороге, вздрогнул, заглянув внутрь.
– Эта сцена не для меня, Джосс, ты иди, а я, пожалуй, подожду здесь.
Он сел на ступеньки и принялся смотреть на панораму Парижа, лежащего перед его глазами. Джосс взглянула на мужа, пожала плечами и вошла в собор. Церковная лавка была завалена предметами культа – иконками, крестами, распятиями и статуэтками. Все это стояло вдоль стен, заполняло прилавок и свисало с потолка. Оглядываясь, Джосс пожалела, что не спросила Поля, какой именно крестик купила ее мать. Глупо. Глупо было прийти сюда; все это не более чем суеверие, как сказал сам Девиль. И все же другие его слова заставили звучать струны в душе Джосс. Вероятно, он был прав. Наверное, для того чтобы благословить дом и освободить его от заклятия, нужны молитвы Римской церкви. Только она может достичь Англии тех времен, когда еще никто не слышал о Реформации.
– О Джосс! – Люк сел и укоризненно посмотрел на жену. – Мы приехали сюда, чтобы избавиться от всего этого.
– Я не могу от этого избавиться, Люк. – Она покачала головой. – Все, что мне нужно, – это просто посмотреть. Увидеть, где она жила. У меня есть адрес. Мне надо знать, что здесь, в Париже, она была счастлива.
– И как ты это узнаешь? – Он тяжело вздохнул. – Джосс, она умерла много лет назад. Не думаю, что ее кто-то вспомнит.
– Кто знает. – Она сжала кулаки. – Это было не так уж давно. Прошу тебя, Люк. Если ты не хочешь идти со мной, то я поеду одна.
Он снова вздохнул.
– Ты же знаешь, что я никуда не отпущу тебя одну.
Она жалко улыбнулась.
– Спасибо.
– Ладно, сдаюсь. Давай что-нибудь поедим, а потом поедем искать. Но потом мы расслабимся и будем наслаждаться друг другом все оставшиеся дни, хорошо?
Она сбросила с себя одеяло.
– Конечно, я обещаю.
Они нашли улицу Омон-Тьевиль в семнадцатом квартале. Шофер такси высадил их на короткой улице, сплошь застроенной ateliers[6]. Взглянув на огромные окна студии, Джосс сделала глубокий вдох.
– Это было здесь. Здесь она жила с Полем, после того как приехала к нему.
– Ты хочешь постучать?
Она прикусила губу.
– Разве не надо сначала поискать консьержку? Или их больше не существует? Я помню, что это женщины, которые знают все о каждом из жильцов любого дома в Париже.
Люк усмехнулся.
– Очень строгие дамы. Прямые наследницы tricoteuses, которые сидели у подножия гильотины, вязали и считали головы, скатывавшиеся в корзину!
– Ты хочешь меня отговорить.
– На самом деле нет, потому что знаю, что это невозможно. – Он обнял ее за плечи. – Звони.
Молодая женщина, открывшая дверь, нисколько не походила на tricoteuse. С умным лицом, хорошо одетая и бегло говорящая по-английски.
– Мсье Девиль? Да, он до сих пор живет здесь, мадам.
Джосс посмотрела на Люка, потом снова повернулась к женщине.
– Может быть, вы помните мою, то есть его… – Она замолчала. Джосс вдруг поняла, что не знает, вышла ли мать замуж второй раз. – Мадам Девиль, – торопливо произнесла Джосс. – Она умерла около шести лет назад.
Молодая женщина изобразила на лице сожаление.
– Пардон, мадам. Тогда здесь работала моя мать. Я служу здесь только два года. Я могу сказать лишь то, что сейчас здесь нет мадам Девиль. – Она пожала плечами. – Вы хотите подняться наверх?
Джосс кивнула и, оглянувшись, посмотрела на Люка.
– Ты хочешь пойти со мной или погуляешь на улице?
– Не глупи. – Он шагнул в подъезд вслед за женой. – Конечно, я хочу пойти с тобой.
Выкованная из железа кабина лифта – маленькая, ажурная и устрашающая – ползла на третий этаж невероятно медленно. Открыв тяжелую дверь кабины, Люк и Джосс оказались на чисто вымытой абсолютно пустой лестничной площадке. Дверь открыли лишь через несколько минут. Поль Девиль, а это был, как догадалась Джосс, именно он, оказался мужчиной в возрасте около восьмидесяти лет, высоким, седовласым, удивительно хорошо сохранившимся и полным шарма. На лице его немедленно появилась приветливая улыбка.
– Мсье, мадам? – Он вопросительно посмотрел сначала на Люка, потом на Джосс.
Джосс глубоко вздохнула.
– Мсье Девиль? Вы говорите по-английски?
Улыбка стала еще шире.
– Конечно.
Он был одет в рубашку с расстегнутым воротником и толстый шерстяной свитер. На рукавах красовались пятна краски.
– Мсье, я – дочь Лауры. – Она с напряженным вниманием всмотрелась в его лицо, внутренне ожидая резкой отповеди, но на лице старого художника, последовательно сменяя друг друга, появились выражения потрясения, изумления и восторга.
– Джоселин?
Он знал ее имя.
Лицо Джосс расплылось в улыбке облегчения. Она кивнула и подтвердила:
– Джоселин.
– О, mа chérie! – Он прижал ее к себе и расцеловал в обе щеки. – Наконец-то. О, как долго мы – Лаура и я – ждали этого момента! – Он внезапно отстранился. – Вы знали – простите мою бестактность, – что она умерла?
Джосс кивнула.
Он повторил ее движение, потом порывисто сжал ее руку.
– Прошу вас, входите, входите. Это ваш муж, не так ли? – Он отпустил Джосс и сердечно пожал руку Люка.
Джосс еще раз кивнула.
– Мы просим прощения за то, что явились без предупреждения.
– Это неважно, главное, что вы наконец приехали! Входите же, я приготовлю кофе. Хотя нет, по такому случаю требуется нечто лучшее. Что-нибудь особенное, чтобы отпраздновать такое событие. Садитесь, садитесь.
Он провел гостей в огромную студию. Стены первого этажа были увешаны картинами. Возле большого окна стояли два мольберта с холстами; отгороженное мольбертами пространство служило маленькой гостиной: три удобных кресла, прикрытых шерстяными чехлами, кофейный столик, телевизор. Все остальное пространство завалено книгами и бумагами. Место одной стены почти целиком занимала лестница, ведущая на галерею второго этажа, где, наверное, находилась и спальня. Старик скрылся на кухне. Пока Джосс и Люк в немом восторге рассматривали буйство красок на холсте, он вернулся, неся с собой бутылку вина и три бокала.
– Voilá! Нам с вами есть за что выпить. – С этими словами он поставил поднос на столик перед креслами. – Ну что, вы видели портреты вашей мамы? Вот и вот.
Их было несколько. Громадные, отражающие стиль художника полотна, отличавшиеся крупными мазками ярких красок, – чистые эмоции, тепло и лучистая энергия, и в то же время удивительная способность схватить самое существенное в образе хрупкой женщины, изображенной на портретах. Волосы – на двух портретах они были темными, с несколькими выделявшимися белыми прядями, на последнем – седые, окончательно побелевшие, растрепанные цыганские волосы. На всех портретах мать была запечатлена закутанной в пестрые шали, но кожа отличалась матовой прозрачной белизной английской аристократки; глаза дразнили, но оставались при этом задумчивыми и исполненными печали. Джосс долго стояла перед этим портретом.
– Я написал его после того, как мы узнали, что она больна. – Поль встал за спиной Джосс. – Она была на двадцать лет моложе меня. Какая жестокость, что она покинула этот мир так скоро после того, как мы обрели друг друга.
– Вы расскажете мне о ней? – Глаза Джосс наполнились слезами.
– Конечно. – Он взял гостью под руку и подвел к креслу. – Садитесь. Я налью вам вина, а потом расскажу все, что вы захотите узнать. – Он начал разливать вино. – Вы, конечно, отыскали Белхеддон и поселились там, – говоря, он не отрывал взгляд от бокалов.
Джосс кивнула.
– Только поэтому я знала, где искать вас. – Она взяла бокал. – Вы бывали там? – Она снова взглянула на портрет.
Он кивнул, протянул Люку его бокал, потом сел сам, вытянув вперед длинные ноги, обтянутые джинсами.
– Вы довольны своим наследством? – Вопрос был задан нарочито небрежно. Художник невозмутимо пригубил вино.
Джосс пожала плечами.
– С ним не все гладко.
Поль медленно наклонил голову.
– В старых домах всегда не все гладко.
– Почему? – Джосс отвела взгляд от картины и посмотрела в глаза Поля. – Почему она оставила мне этот дом, хотя сама панически боялась в нем жить? Почему, если она знала, что в нем опасно находиться? Я не могу этого понять.
Поль некоторое время смотрел в глаза Джосс, потом поставил бокал на стол. Пожав плечами, он неловко поднялся на ноги и подошел к громадному окну. Небо немного прояснилось, и осенний день перестал быть свинцово-тяжелым. Скупые солнечные лучи легли светлыми полосами на крыши окрестных домов. Стоя спиной к Джосс, Поль сунул руки в карманы джинсов и ссутулил плечи.
– Она очень сильно страдала и мучилась, Джоселин. Душа ее буквально рвалась на части. Я знал ее около десяти лет. Мы встретились через много лет после смерти вашего отца. Конечно, она рассказала мне о вас и о ваших братьях. Она вообще много об этом говорила. – Он задумчиво оглядел крыши домов, потом поднял глаза к небу, словно этот взгляд мог оживить прошлое.
– Я просил ее выйти за меня замуж, – продолжал Поль, – но она отказалась. Она была пленницей дома. – В голосе художника явственно слышались горькие нотки. – Она ненавидела его, но она и любила его.
Он надолго замолчал.
– Вы, конечно, спрашивали себя: почему она отказалась от вас? – Задавая этот вопрос, Поль продолжал стоять спиной к Джосс.
Джосс кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Поль принял ее молчание за утвердительный ответ.
– Я не знал ее в те времена, и лишь в малой степени могу представить себе ту боль, которую она испытала после смерти вашего отца. Она обожала его всю оставшуюся жизнь. – Он улыбнулся самоуничижительной улыбкой. – Я был для нее самым лучшим из вторых. Но даже тогда я не мог представить себе, как могла она отказаться от вас – звена, связывавшего ее с памятью о столь горячо любимом муже, – и отдать вас чужим людям. Всего один или два раза она пыталась что-то мне объяснить, но все же она не допускала никого, в том числе и меня, в ту часть своей жизни. Думаю, – он помолчал, подыскивая подходящие слова, – думаю, она чувствовала, что если вы останетесь в Белхеддоне, то с вами может случиться то же, что и с мальчиками. Так что единственной причиной, заставившей ее оставить любимое дитя на попечении чужих людей, было желание спасти вам жизнь. – Он обернулся и сделал энергичный выразительный жест. – Не сердитесь на нее, Джоселин. Она сделала это, чтобы спасти вас. Ее поступок принес ей одно лишь несчастье.
– Тогда почему, – Джосс откашлялась, ей было трудно говорить, – почему она оставила мне дом?
– Думаю, только потому, что это позволило ей самой бежать из него. – Поль вернулся к столику и сел, проведя рукой по густым снежно-белым волосам. – Вы знаете, что она сумела вас отыскать. Не знаю, правда, как ей это удалось, но она выяснила, кто именно удочерил вас, и следила за вами до конца жизни. Помню, как она говорила, – он криво усмехнулся: – «Девочка воспитывается у солидных людей. Это добрая супружеская пара, лишенная всякого воображения».
Меня это раздражало. Я говорил ей: «Так ты хочешь, чтобы твоя дочь выросла лишенной воображения – самой ценной вещи в мире?» На это она отвечала: «Нет, я не хочу, чтобы у нее было богатое воображение. Я хочу, чтобы она прочно стояла на земле. Тогда она обретет стержень и будет счастлива. Тогда она никогда не станет докапываться до своих корней».
Джосс закусила губу. Она была не в состоянии говорить. К Полю обратился Люк.
– Так, значит, она не хотела оставлять Джосс этот дом?
В ответ Поль пожал плечами.
– Она была очень сложной женщиной. Думаю, что она пыталась перехитрить самое себя. Оставляя дом Джоселин, она пыталась умилостивить дух замка, который в этом случае позволил бы уйти ей самой. Но, составляя завещание, она намеренно сделала его довольно запутанным, не так ли? – Он снова посмотрел на Джосс. – Последняя воля была составлена так, чтобы дочь не получила дом. То есть выбор оставался за Джоселин. Если Джоселин делает такой выбор, – Поль беспомощно поднял руки, – то она сама берет на себя ответственность за свою судьбу. То есть вы добровольно ввергаете себя в плен наваждения.
– В письме, которое она оставила для меня, мама писала, что оставляет мне дом по воле отца, – медленно произнесла Джосс.
– Вашего отца?! – Поль был явно шокирован. – Мне очень трудно в это поверить. Насколько я понимаю, ваш отец ненавидел дом всеми фибрами души. Он без конца умолял ее продать дом. Она сама рассказывала мне об этом.
– Как вам удалось заставить ее в конце концов уехать из дома? – Люк взял бутылку и налил себе второй бокал.
– Такова была ее собственная воля. – Он пожал плечами. – Я не знаю, кто убедил ее оставить дом вам, но, как только она это сделала, цепи, приковывавшие ее к Белхеддону рухнули, она стала свободна.
– Не знаю почему, но этот рассказ оставляет у меня отвратительный привкус, – тихо произнес Люк. Он внимательно посмотрел на Джосс: – Ты же знаешь, что в завещании специально оговорено, что мы не имеем права продать дом до истечения определенного количества лет.
Поль нахмурился.
– Но вы же не обязаны там жить.
Наступило молчание. Старый художник вздохнул.
– Видимо, теперь уже поздно что-то делать. Мышеловка захлопнулась. Именно по этой причине вы здесь, не так ли?
Джосс села, обратив к Полю свое напряженное бледное лицо.
Он прикусил губу. Как же она похожа на мать – такую, какой он впервые встретил ее; незадолго до того, как несчастную женщину поразила смертельная болезнь.
– Она рассказывала вам о призраках? – спросила наконец Джосс.
Взгляд Поля стал настороженным.
– Маленькие мальчики наверху? Я не верил ей. Это просто игра воображения горюющей женщины.
– Это не игра воображения. – Голос Джосс был странно спокойным. – Мы тоже слышим эти голоса. – Она посмотрела на Люка, потом на Поля. – Здесь что-то другое. Сам дьявол.
Поль рассмеялся.
– Le bon diable? Не думаю, она бы сказала мне об этом.
– Она никогда не рассказывала вам о железном человеке?
– О железном человеке? – Поль отрицательно покачал головой.
– А о Кэтрин?
Старый художник вдруг снова насторожился.
– Кэтрин, которая похоронена в маленькой церкви?
Джосс медленно наклонила голову.
– Да, она рассказывала мне об этом несчастье, которое преследует дом. Но я воспринимал ее рассказ как волшебную сказку, в конце которой должно наступить избавление, снимающее заклятие.
В глазах Джосс загорелся огонек надежды.
– Она не говорила, каким должно быть это избавление?
Он медленно покачал головой.
– Этого она не знала, Джоселин. Иначе она освободилась бы сама. Однажды, когда в конце недели мы приехали в Париж, то отправились на Монмартр, где у меня много друзей. Так вот, в тот день мы с ней зашли в Сакре-Кер. Там, в церковной лавке, она купила крестик и попросила священника освятить его. Этот крестик она носила на шее до самой смерти. В тот день в Сакре-Кер мы зажгли свечу за упокой душ детей Белхеддона и Катрин. – Он произнес это имя на французский манер. – Ваша мать, несмотря на ее блестящий ум, была очень суеверной. Мы часто ссорились из-за этого. – На лице художника вдруг появилась озорная улыбка. – Мы часто ссорились, но очень любили друг друга.
– Я рада, что она была счастлива здесь. – Джосс снова посмотрела на картину.
Поль проследил за ее взглядом.
– Настанет день, когда ее портреты будут вашими. Вы отвезете их в Белхеддон. И, – он снова с трудом поднялся, – кроме того, здесь есть ее вещи, которые я должен отдать вам. Сейчас я их принесу.
Джосс и Люк проводили взглядом художника, который поднялся на второй этаж. Потом они услышали, как в галерее он выдвигал и задвигал ящики. Вскоре Поль появился снова и, несмотря на почтенный возраст, на удивление легко спустился по больше похожей на трап лестнице. Под мышкой он держал маленькую резную шкатулку.
– Здесь драгоценности. Они должны принадлежать вам. – Он протянул ей шкатулку.
Джосс дрожащей рукой приняла ее и подняла крышку. Внутри находились ожерелья из жемчуга, две или три броши, несколько колец. Она сидела неподвижно, захлестнутая внезапно вспыхнувшими эмоциями.
Поль внимательно смотрел на Джосс.
– Не печальтесь, Джоселин. Она бы этого не одобрила.
– Крестик здесь? Тот, который освятили специально для нее.
Он покачал головой.
– Она взяла его с собой в могилу. Вместе с обручальным кольцом.
– Вы были женаты? – спросил Люк.
Поль в ответ кивнул.
– Вначале я никак не мог убедить ее сделать это. Мы жили в грехе несколько лет. – Он усмехнулся. – Вы не шокированы?
Джосс отрицательно покачала головой.
– Конечно, нет.
– Думаю, что люди Белхеддона были бы шокированы. Это неважно. Но здесь Париж. Мы вели une vie boheme[9]. Ей это очень нравилось. Это было частью ее бегства. Мы поженились в самом конце, незадолго до ее смерти. – Поль в нерешительности помолчал. – Если хотите, я могу показать вам ее могилу. Может быть, завтра? Она похоронена в предместье Парижа. Там был наш настоящий дом, и я до сих пор работаю там летом. Она любила то место. Именно там она и умерла.
– Я бы хотела умереть так же. – Джосс улыбнулась. – Вы были очень добры к нам.
Он наклонился и обнял Джосс.
– Жаль, что она не успела узнать вас, Джоселин. Это доставило бы ей большую радость. Радость, в которой она отказала себе, чтобы спасти вас. – Он вздохнул. – Я бы не хотел, чтобы ваш переезд в Белхеддон сделал эту жертву бессмысленной. Похоже, что рок довлеет над вашей семьей. Узы дома напоминают каторжные цепи.
Люк нахмурился.
– Это прекрасный дом.
– Думаю, что в этом и заключается его трагедия. За этот дом умерла Катрин, и многие, многие другие.
Люк и Джосс во все глаза уставились на старого художника.
– Вы знаете что-то такое, чего не рассказали нам?
– Знаю я очень и очень немного. Ваша мать не говорила на эту тему, с тех пор как мы переехали в Париж. Проклятие, висящее над домом, уходит в глубь веков. Но оно может быть снято. Лаура была в этом уверена. – Поль положил руку на плечо Джосс. – Вы похожи на мою дочь, которой у меня никогда не было. Ma fille[10], мне нравится это чувство. Я желаю вам помочь. Если хотите, то можете, как она, поехать в Сакре-Кер. Купите распятие. Пусть его благословит священник. Веруйте. Веруйте в то, что Бог и Пречистая Дева защитят вас. Они защитили ее. Она говорила, что молитвы католических священников смогли достичь того, чего не смогли сделать молитвы их англиканских коллег. Она хотела, чтобы Пречистая Дева благословила Катрин.
– Чушь собачья! – Люк произнес эти слова очень тихо, но Джосс и Поль услышали их.
– Вы неверующий, точно так же, как и я. Но молитвы помогают только тем, кто истинно верует. Может быть, Катрин верует.
– Кэтрин умерла пять столетий назад, – резко произнесла Джосс.
– Ваша мать говорила, что она была sorciere[11]. Она не обретет покой без молитвы.
– Ох, оставьте это! – Люк демонстративно сунул руки в карманы.
– Но разве не стоит попытаться? Особенно если у вас будут дети. Тогда вы поймете, почему это важно, почему их надо защитить.
– У нас есть дети! – перебила художника Джосс. – У нас два мальчика.
Поль во все глаза уставился на нее.
– Моn Dieu, прошу меня простить. Я не понял этого. – Он выпрямился в кресле. – Конечно, вы же и приехали сюда из-за этого. Где же они?
– В Англии, с родителями мужа.
– Не в Белхеддоне?
– Нет.
– Это хорошо. – Он вздохнул. – Простите меня, но я очень устал. Завтра мы с вами встретимся, я найму машину и покажу вам могилу Лауры. Возьмите ее вещи и бережно с ними обращайтесь. Они должны находиться в доме, в вашем доме.
В нефе кафедрального собора Сакре-Кер было очень темно. Люк, стоя на пороге, вздрогнул, заглянув внутрь.
– Эта сцена не для меня, Джосс, ты иди, а я, пожалуй, подожду здесь.
Он сел на ступеньки и принялся смотреть на панораму Парижа, лежащего перед его глазами. Джосс взглянула на мужа, пожала плечами и вошла в собор. Церковная лавка была завалена предметами культа – иконками, крестами, распятиями и статуэтками. Все это стояло вдоль стен, заполняло прилавок и свисало с потолка. Оглядываясь, Джосс пожалела, что не спросила Поля, какой именно крестик купила ее мать. Глупо. Глупо было прийти сюда; все это не более чем суеверие, как сказал сам Девиль. И все же другие его слова заставили звучать струны в душе Джосс. Вероятно, он был прав. Наверное, для того чтобы благословить дом и освободить его от заклятия, нужны молитвы Римской церкви. Только она может достичь Англии тех времен, когда еще никто не слышал о Реформации.