Страница:
— Не юродствуй, Себастьян! — велел Бальтазар, подмигнув Агнешке. — И не пытайся сбить меня с мысли…
— Милая Агнешка, — вдохновенно сказал Патрик, появляясь с другой стороны кресла. — Если этот паяц своим кривлянием позволил себе задеть вашу честь, то я считаю своим долгом с клинком в руках наказать негодяя, дабы ему и впредь было неповадно подшучивать над прекрасными дамами!
Намек был понят с полуслова. Себастьян молнией метнулся к двери в кабинет, чтобы через мгновение вернуться с двумя мечами.
— Защищайтесь, сударь! — воскликнул он, бросая один из клинков Патрику. Тот поймал меч на лету, и противный лязг скрещиваемой стали заставил Бальтазара скривиться так, будто он впился зубами в сочный лимон. Родительское нравоучение откладывалось на неопределенный срок.
— Пошли отсюда, — бросил он Феликсу, поднимаясь из кресла. — Это надолго…
— А можно, я посмотрю? — спросила Агнешка.
— Даже нужно. Они ж из-за тебя дерутся!..
Рабочий кабинет, а по совместительству — библиотека Бальтазара, и был той самой квинтэссенцией всей дракономании, присущей жителям Столицы. На дальней стене висела ловчая сеть, сплетенная из толстых просмоленных канатов; на стене же, обращенной к патио, в простенках между окнами были развешены скрещенные мечи и гизармы с хищно выгнутыми крючьями, поверх которых тускло мерцали покрытые окалиной щиты с отметинами клыков и когтей чудовищных размеров, а над ними, под самым потолком, желтели покоробившиеся от времени старинные гравюры, изображавшие драконов всех видов и мастей.
В кабинете стоял книжный шкаф, но большинство увесистых инкунабул были сложены горой у подножия письменного стола. Стол, украшенный нефритовым письменным прибором, также был завален раскрытыми томами, содержание которых легко определялось при первом же взгляде на красочные миниатюры, где драконов резали, кололи, рубили и заваливали камнями. Серые томики «Анналов» лежали вперемешку с инкрустированными золотом и самоцветами пергаментными фолиантами, торчали закладки из древних бестиариев, громоздились стопки глиняных табличек, свешивались с края стола папирусные свитки… Подобный хаос наводил на мысли о рабочем месте скорее литератора или букиниста, чем драконоубийцы, но позади стола, над маленьким выцветшим гобеленом (нет нужны говорить, что на нем было вышито), с деревянной доски в форме геральдического щита с холодной ненавистью глядела стеклянными глазами настоящая драконья голова.
Этот — главный! — предмет гордости хозяина кабинета почти вдвое уступал размерами аналогичному трофею в вестибюле Школы, но зато десятикратно превосходил его по части злобности. Бальтазар трижды возвращал голову таксидермисту, пока морда чудовища не приобрела выражение поистине адской ярости. Можно было только сожалеть, что имя убиенного дракона так и осталось неизвестным: Бальтазар с чудовищами бесед не вел, а опознать дракона по книгам не удалось…
Разыскав под книжными завалами колокольчик, Бальтазар попытался заглушить лязг оружейной стали мелодичным серебряным перезвоном, не преуспел в этом начинании, и попросту гаркнул во всю мочь:
— Марта!
Прицокала давешняя девица, теребя оборочки фартука.
— Принеси нам, девонька, чего-нибудь легкого… Кларету, например.
— Да, сеньор Бальтазар. — Платье на горничной было немногим длиннее юбок майореток, и когда она делала книксен, Феликс с трудом удержался, чтобы не сглотнуть.
— Все никак не угомонишься? — спросил он у Бальтазара, когда девица удалилась. — По-прежнему меняешь горничных раз в полгода? Пора бы научиться обуздывать вожделение.
— Вот еще! — фыркнул Бальтазар. — Рано ты меня хоронишь. Слышал, что Агнешка сказала? Представительный мужчина, во! А устами младенца глаголет истина… Слушай, а чего она какая-то невеселая?
— Агнешка? Из-за грифона. Хотела на него посмотреть, а он, сволочь, издох. Ей и обидно: она ведь никогда магических тварей не видела.
— Ба! Так за чем остановка? Своди ее в Школу, там в подвалах держат пару гулей — пусть посмотрит, а то через пару лет они совсем сгниют…
— С ума спятил? — Феликс покрутил пальцем у виска. — Я поведу ребенка на трупожоров смотреть?
— А что? Я своим пацанам когда-то мантикору показывал. Помнишь, Гектор изловил одну живьем и все хотел выдрессировать, чтоб она на драконов кидалась? Себастьяну тогда лет десять было, а Патрику и того меньше… И ничего с ними не случилось.
— Как же, не случилось. Заявления они так и не забрали?
На лицо Бальтазара опустилась тень сожаления.
— Нет, — проворчал он. — Так я их и не отговорил… Э-хе-хе, не хотел я своим детям такой судьбы, но тут уж ничего не попишешь…
Оба героя погрустнели, но тут вернулась Марта, и в руках у нее был поднос, а на подносе — графин с кларетом и два фужера муранского стекла. Хозяин разлил вино по фужерам и произнес тост:
— Чтобы нашим детям не пришлось повторять ошибки отцов!
Феликс никогда не имел привычки пить с утра, но не выпить за такое было просто нельзя. Бальтазар же, опохмелившись, повеселел, перестал потирать висок и морщить лоб и прикрикнул в открытое окно:
— А ну, тише там!
Лязганье стихло, и вежливый голос Патрика ответил:
— Извините, дядя Бальтазар! — а потом Себастьян безжалостно добавил:
— Но пить надо меньше! — и лязганье возобновилось с прежней силой.
— Вот нахал, — возмутился Бальтазар. — Да как он с отцом разговаривает? И в кого он такой пошел… Неужели я в его возрасте был таким же наглецом?
— Нет, — успокоил его Феликс. — Ты был хуже. Если мне не изменяет память, в первый день своего пребывания в Столице ты подрался в таверне, накостылял по шее жандармам, нахамил Сигизмунду, вызвал на поединок Готлиба и едва не загремел в каталажку…
— Да-а… — протянул Бальтазар, мечтательно прикрыв глаза. — Славные были денечки!
С той поры «славных денечков» минуло уже немало лет, но Бальтазар так никому и не поведал, что же побудило юного испанского идальго из благородной, хотя и обедневшей семьи покинуть отчий дом, верхом на смехотворной кляче добраться до Столицы и поступить в Школу, тем самым лишая себя всех дворянских титулов и навсегда отсекая свою ветвь от генеалогического древа предков.
За прошедшие годы тощий и долговязый юноша успел возмужать, окрепнуть и слегка постареть. Он обзавелся лихими усами и треугольной бородкой-эспаньолкой; заполучил пару-тройку шрамов на лице и отпустил волосы до середины лопаток, сейчас стянутые в конский хвост, в котором было уже немало серебристых прядей; стяжал себе славу драконоубийцы и делателя рогоносцев; построил дом в испанском стиле и, оставаясь закоренелым холостяком, приютил в нем незаконнорожденного Себастьяна и своего ирландского племянника Патрика — чтобы потом послать их учиться в Мадрид; а в настоящее время он читал в Школе лекции на кафедре драконоведения, преподавал фехтование и писал монографию о драконах. Характер же его не изменился абсолютно, оставаясь гремучей смесью испанской вспыльчивости, дворянской надменности, героической решимости и добродушной открытости по отношению к немногочисленным друзьям…
— Будет у меня к тебе одна просьба… — сказал Бальтазар, вырывая Феликса из омута воспоминаний. — Ты с Агнешкой еще долго гулять собираешься?
— В нашем распоряжении, — Феликс щелкнул брегетом, — еще два часа. А что за просьба?
— Ты не мог бы зайти в Школу и передать кое-что Сигизмунду? — Бальтазар снял с крючка край выцветшего гобелена, за которым обнаружился встроенный в стену несгораемый шкаф.
— Не понял. Ты что, на церемонию не пойдешь?
— Придется, куда я денусь… — сокрушенно вздохнул Бальтазар, извлекая из сейфа увесистый фолиант. — Только я боюсь, что вечером Сигизмунду будет не до того. Герои, студенты, почетные гости, банкет, то да се… А он просил меня привезти ему эту книгу из Нюрнберга, я и привез — а передать все время забываю.
— Ты же неделю назад приехал! — возмутился Феликс.
— Да не до того мне было, — виновато сказал Бальтазар. — Сначала вещи разбирал, потом отсыпался с дороги, отъедался опять-таки, потому что нету на свете кухни хуже тибетской… А потом детишки наведались, надо было встретить, а встречу — отметить. Сам понимаешь…
— Я-то понимаю. Разгильдяем ты был, им и остался. А вот поймет ли это Сигизмунд?
— А ему не к спеху. Просто неудобно получается, я ведь снова запамятовать могу… Будь другом, отнеси. Скажешь, сувенир из Нюрнберга. А я за тобой вечером заеду, идет? Часам к шести тебя устроит?
Феликс задумчиво потер подбородок, оценил возможность прокатиться в комфортабельной карете вместо тряской двуколки, и кивнул.
— Уговорил. Давай сюда свой сувенир.
Книга оказалась на удивление тяжелой…
3
4
— Милая Агнешка, — вдохновенно сказал Патрик, появляясь с другой стороны кресла. — Если этот паяц своим кривлянием позволил себе задеть вашу честь, то я считаю своим долгом с клинком в руках наказать негодяя, дабы ему и впредь было неповадно подшучивать над прекрасными дамами!
Намек был понят с полуслова. Себастьян молнией метнулся к двери в кабинет, чтобы через мгновение вернуться с двумя мечами.
— Защищайтесь, сударь! — воскликнул он, бросая один из клинков Патрику. Тот поймал меч на лету, и противный лязг скрещиваемой стали заставил Бальтазара скривиться так, будто он впился зубами в сочный лимон. Родительское нравоучение откладывалось на неопределенный срок.
— Пошли отсюда, — бросил он Феликсу, поднимаясь из кресла. — Это надолго…
— А можно, я посмотрю? — спросила Агнешка.
— Даже нужно. Они ж из-за тебя дерутся!..
Рабочий кабинет, а по совместительству — библиотека Бальтазара, и был той самой квинтэссенцией всей дракономании, присущей жителям Столицы. На дальней стене висела ловчая сеть, сплетенная из толстых просмоленных канатов; на стене же, обращенной к патио, в простенках между окнами были развешены скрещенные мечи и гизармы с хищно выгнутыми крючьями, поверх которых тускло мерцали покрытые окалиной щиты с отметинами клыков и когтей чудовищных размеров, а над ними, под самым потолком, желтели покоробившиеся от времени старинные гравюры, изображавшие драконов всех видов и мастей.
В кабинете стоял книжный шкаф, но большинство увесистых инкунабул были сложены горой у подножия письменного стола. Стол, украшенный нефритовым письменным прибором, также был завален раскрытыми томами, содержание которых легко определялось при первом же взгляде на красочные миниатюры, где драконов резали, кололи, рубили и заваливали камнями. Серые томики «Анналов» лежали вперемешку с инкрустированными золотом и самоцветами пергаментными фолиантами, торчали закладки из древних бестиариев, громоздились стопки глиняных табличек, свешивались с края стола папирусные свитки… Подобный хаос наводил на мысли о рабочем месте скорее литератора или букиниста, чем драконоубийцы, но позади стола, над маленьким выцветшим гобеленом (нет нужны говорить, что на нем было вышито), с деревянной доски в форме геральдического щита с холодной ненавистью глядела стеклянными глазами настоящая драконья голова.
Этот — главный! — предмет гордости хозяина кабинета почти вдвое уступал размерами аналогичному трофею в вестибюле Школы, но зато десятикратно превосходил его по части злобности. Бальтазар трижды возвращал голову таксидермисту, пока морда чудовища не приобрела выражение поистине адской ярости. Можно было только сожалеть, что имя убиенного дракона так и осталось неизвестным: Бальтазар с чудовищами бесед не вел, а опознать дракона по книгам не удалось…
Разыскав под книжными завалами колокольчик, Бальтазар попытался заглушить лязг оружейной стали мелодичным серебряным перезвоном, не преуспел в этом начинании, и попросту гаркнул во всю мочь:
— Марта!
Прицокала давешняя девица, теребя оборочки фартука.
— Принеси нам, девонька, чего-нибудь легкого… Кларету, например.
— Да, сеньор Бальтазар. — Платье на горничной было немногим длиннее юбок майореток, и когда она делала книксен, Феликс с трудом удержался, чтобы не сглотнуть.
— Все никак не угомонишься? — спросил он у Бальтазара, когда девица удалилась. — По-прежнему меняешь горничных раз в полгода? Пора бы научиться обуздывать вожделение.
— Вот еще! — фыркнул Бальтазар. — Рано ты меня хоронишь. Слышал, что Агнешка сказала? Представительный мужчина, во! А устами младенца глаголет истина… Слушай, а чего она какая-то невеселая?
— Агнешка? Из-за грифона. Хотела на него посмотреть, а он, сволочь, издох. Ей и обидно: она ведь никогда магических тварей не видела.
— Ба! Так за чем остановка? Своди ее в Школу, там в подвалах держат пару гулей — пусть посмотрит, а то через пару лет они совсем сгниют…
— С ума спятил? — Феликс покрутил пальцем у виска. — Я поведу ребенка на трупожоров смотреть?
— А что? Я своим пацанам когда-то мантикору показывал. Помнишь, Гектор изловил одну живьем и все хотел выдрессировать, чтоб она на драконов кидалась? Себастьяну тогда лет десять было, а Патрику и того меньше… И ничего с ними не случилось.
— Как же, не случилось. Заявления они так и не забрали?
На лицо Бальтазара опустилась тень сожаления.
— Нет, — проворчал он. — Так я их и не отговорил… Э-хе-хе, не хотел я своим детям такой судьбы, но тут уж ничего не попишешь…
Оба героя погрустнели, но тут вернулась Марта, и в руках у нее был поднос, а на подносе — графин с кларетом и два фужера муранского стекла. Хозяин разлил вино по фужерам и произнес тост:
— Чтобы нашим детям не пришлось повторять ошибки отцов!
Феликс никогда не имел привычки пить с утра, но не выпить за такое было просто нельзя. Бальтазар же, опохмелившись, повеселел, перестал потирать висок и морщить лоб и прикрикнул в открытое окно:
— А ну, тише там!
Лязганье стихло, и вежливый голос Патрика ответил:
— Извините, дядя Бальтазар! — а потом Себастьян безжалостно добавил:
— Но пить надо меньше! — и лязганье возобновилось с прежней силой.
— Вот нахал, — возмутился Бальтазар. — Да как он с отцом разговаривает? И в кого он такой пошел… Неужели я в его возрасте был таким же наглецом?
— Нет, — успокоил его Феликс. — Ты был хуже. Если мне не изменяет память, в первый день своего пребывания в Столице ты подрался в таверне, накостылял по шее жандармам, нахамил Сигизмунду, вызвал на поединок Готлиба и едва не загремел в каталажку…
— Да-а… — протянул Бальтазар, мечтательно прикрыв глаза. — Славные были денечки!
С той поры «славных денечков» минуло уже немало лет, но Бальтазар так никому и не поведал, что же побудило юного испанского идальго из благородной, хотя и обедневшей семьи покинуть отчий дом, верхом на смехотворной кляче добраться до Столицы и поступить в Школу, тем самым лишая себя всех дворянских титулов и навсегда отсекая свою ветвь от генеалогического древа предков.
За прошедшие годы тощий и долговязый юноша успел возмужать, окрепнуть и слегка постареть. Он обзавелся лихими усами и треугольной бородкой-эспаньолкой; заполучил пару-тройку шрамов на лице и отпустил волосы до середины лопаток, сейчас стянутые в конский хвост, в котором было уже немало серебристых прядей; стяжал себе славу драконоубийцы и делателя рогоносцев; построил дом в испанском стиле и, оставаясь закоренелым холостяком, приютил в нем незаконнорожденного Себастьяна и своего ирландского племянника Патрика — чтобы потом послать их учиться в Мадрид; а в настоящее время он читал в Школе лекции на кафедре драконоведения, преподавал фехтование и писал монографию о драконах. Характер же его не изменился абсолютно, оставаясь гремучей смесью испанской вспыльчивости, дворянской надменности, героической решимости и добродушной открытости по отношению к немногочисленным друзьям…
— Будет у меня к тебе одна просьба… — сказал Бальтазар, вырывая Феликса из омута воспоминаний. — Ты с Агнешкой еще долго гулять собираешься?
— В нашем распоряжении, — Феликс щелкнул брегетом, — еще два часа. А что за просьба?
— Ты не мог бы зайти в Школу и передать кое-что Сигизмунду? — Бальтазар снял с крючка край выцветшего гобелена, за которым обнаружился встроенный в стену несгораемый шкаф.
— Не понял. Ты что, на церемонию не пойдешь?
— Придется, куда я денусь… — сокрушенно вздохнул Бальтазар, извлекая из сейфа увесистый фолиант. — Только я боюсь, что вечером Сигизмунду будет не до того. Герои, студенты, почетные гости, банкет, то да се… А он просил меня привезти ему эту книгу из Нюрнберга, я и привез — а передать все время забываю.
— Ты же неделю назад приехал! — возмутился Феликс.
— Да не до того мне было, — виновато сказал Бальтазар. — Сначала вещи разбирал, потом отсыпался с дороги, отъедался опять-таки, потому что нету на свете кухни хуже тибетской… А потом детишки наведались, надо было встретить, а встречу — отметить. Сам понимаешь…
— Я-то понимаю. Разгильдяем ты был, им и остался. А вот поймет ли это Сигизмунд?
— А ему не к спеху. Просто неудобно получается, я ведь снова запамятовать могу… Будь другом, отнеси. Скажешь, сувенир из Нюрнберга. А я за тобой вечером заеду, идет? Часам к шести тебя устроит?
Феликс задумчиво потер подбородок, оценил возможность прокатиться в комфортабельной карете вместо тряской двуколки, и кивнул.
— Уговорил. Давай сюда свой сувенир.
Книга оказалась на удивление тяжелой…
3
От дома Бальтазара до Школы удобнее всего было добираться омнибусом пятого маршрута. Но из-за фестиваля бродячих актеров, начало которого было назначено ровно в полдень, множество полотняно-белых и лоскутно-пестрых фургонов, составляющих целые поезда, заполонило улицы Верхнего Города и образовало затор на Цепном мосту. Естественно, о регулярном хождении омнибусов речи уже не шло. Конные констебли попросту не справлялись с наплывом гужевого транспорта со всей Ойкумены. Самое интересное, что эта история повторялась из года в года с неизменным результатом: фестиваль всегда начинался под вечер, даже если бургомистр пытался перенести начало на ранее утро; предусмотрительные актеры заранее запасали факелы для освещения своих балаганов.
Феликс остановил извозчика и подсадил Агнешку в открытое ландо. Они пересекли реку по Троллиному мосту, сделав небольшой крюк, и подъехали к парадному крыльцу Школы.
В Школе царила предпраздничная суета. Огромная люстра была спущена на тросе на пол для замены свечей и удаления пыли с каждой хрустальной висюльки. Повсюду стояли ведра, стремянки, щетки и швабры.
Студенты, рекрутированные Сигизмундом в качестве разнорабочих, занимались уборкой: мыли окна, натирали мастикой паркет, выуживали клочья паутины из пасти Нидхегга, при помощи наждака счищали ржавчину с древних рыцарских доспехов, раскатывали по лестницам красные ковровые дорожки, наводили лоск на потускневшие дверные ручки и даже, хоть и без особого рвения, штопали проеденные молью дыры в гобеленах, не забывая при этом на все лады проклинать «старого педанта» Сигизмунда. Феликс завел внучку в трофейный зал, где троица старшекурсников выбивала вениками пыль из меха вервольфа, усадил на подоконник, наказав держаться подальше от этих обалдуев, поднимающих в воздух целые вихри мельчайших пылинок, золотистых в солнечном свете, потом пригрозил обалдуям страшными карами, если хоть одна пылинка коснется леди Агнесс, и отправился на поиски Сигизмунда.
«Старый педант» оказался столь же вездесущим, сколь и неуловимым. Его видели все и видели не позднее, чем пару минут назад. Он ухитрялся «буквально только что» побывать в разных концах Школы и перекинуться словечком с каждым, к кому обращался Феликс. Идя по горячим следам, Феликс обошел оба крыла Школы и даже спустился в подвал, где в мастерских несчастливые старшекурсники, волею жребия отобранные для почетной, но занудной миссии встречи гостей, оттачивали на станках лезвия церемониальных алебард. Необходимости в этом не было никакой, но, твердо усвоив главный постулат Бальтазара — «тупой клинок есть признак тупости его владельца», студенты прилежно доводили хрупкую орнаментированную сталь до бритвенной остроты, втайне лелея надежду, что во время прибытия гостей с неба обрушится дракон или, на худой конец, какой-нибудь виверн, и предоставит декоративным стражам шанс пустить алебарды в дело. Побеседовав с обреченными на многочасовое стояние у парадного крыльца жертвами этикета, Феликс уяснил, что разминулся с Сигизмундом на каких-то пять минут, и пошел на второй круг.
Поначалу он даже счел забавной эту охоту на Сигизмунда, но заглядывая в пустые кабинеты и аудитории в третий раз, Феликс начал потихоньку раздражаться. Окованный железом фолиант весил не мало, и таскать его под мышкой было чертовски неудобно. Утомившись от бесплодного блуждания по Школе, Феликс присел на перила лестницы и стал изучать сувенир из Нюрнберга, рассчитывая, что рано или поздно вездесущему Сигизмунду неизбежно придется пройти мимо него. «В конце концов, если долго сидеть у реки…» — припомнил Феликс китайскую пословицу.
Определить содержание увесистого фолианта не представлялось возможным: на обложке из коричневой кожи с медными уголками был только замысловатый вензель (змея под короной), тоже из меди, уже слегка позеленевшей. Постучав пальцами по переплету, Феликс предположил, что под тонко выделанной кожей скрыты не картонные, и даже не деревянные, а металлические пластины, соединенные фигурными застежками на торцах книги. Фолиант надежно хранил свои секреты от всех, у кого не было ключа к застежкам, и единственное, что смог увидеть Феликс — золотой обрез страниц. А прикинув вес фолианта, он сделал вывод, что страницы наверняка целиком сделаны из тонких золотых листов. Забавный сувенир из Нюрнберга, однако…
Перехватив пробегающего по лестнице взъерошенного студентика со шваброй на плече, он уже привычно спросил его о Сигизмунде, на что тот ответил, что господин Сигизмунд с утра уехали в ратушу и до вечера вряд ли вернутся.
«Тьфу ты! — раздосадовано плюнул Феликс. — Удружил мне Бальтазар! И что теперь прикажете делать с этим сувениром?»
Он вернулся в трофейный зал и застал там Агнешку, в полном одиночестве расхаживающую кругами около чучела химеры. Пыль еще висела в воздухе, а студентов с вениками и след простыл. «Бездельники», — подумал Феликс, направляясь к внучке. В зале было очень тихо. Каждый шаг сопровождался гулким эхом; сквозь высокие стрельчатые окна пробивались солнечные лучи и доносился едва слышный уличный гам.
— Деда, — негромко сказала Агнешка, словно боясь нарушить величественную тишину. — А почему все волшебные животные такие некрасивые? Кроме единорогов?
— Почему же кроме? Настоящий единорог совсем не похож на тех белых коньков, которых рисуют в детских книжках. По форме он ближе к ослу, чем к лошади, и обычно серого цвета. Борода у него — как у козла, хвост скорее кабаний… А будучи рассерженным, единорог вполне способен забодать даже слона. Так что можешь смело записывать всех волшебных тварей в уроды, ибо уроды они и есть.
— Правда? — разочарованно переспросила Агнешка.
— Правда, — кивнул Феликс. — Было б здесь чучело единорога, сама бы убедилась. Но убитый единорог слишком быстро разлагается, а живьем его ловить — такая морока!..
— А почему?
— Что — почему? Почему морока, или почему разлагается, или почему все магические твари такие уродливые, или почему маленькие девочки задают столько вопросов? А, почемучка?
— Да ну тебя, деда! То ты цинично лишаешь ребенка иллюзий, — Агнешка удачно скопировала мамин голос, — то начинаешь сюсюкать со мной, как с дурочкой.
— Ладно. Отвечаю по порядку: магические твари называются магическими — ну или волшебными, кому как больше нравится — потому что не могут существовать без магии. Как лев не сможет жить без еды и воды, так и химере нужна магия просто для того, чтобы не развалиться на части. Каким-то тварям нужно немного волшебства — оборотням, например, или всяким там кикиморам, а вот единорогам или драконам — ого-го сколько! Это понятно?
— Понятно, рассказывай дальше…
— Поэтому убитый оборотень разлагается не быстрее обычного волка, а вот эта химера сохранилась чудом — Абнер зарубил ее в норвежском фьорде и привез в замороженном виде. Магия уходит вместе с жизнью, и от того же единорога за пару часов остается только скелет и зловонная лужа, а вампир сразу превращается в прах.
— Фу, гадость какая!
— Еще бы! Не будь у дяди Бальтазара с собой корзины со льдом и бутыли формалина, черта с два он бы добыл драконью голову.
— Деда, не ругайся.
— Извини, не буду. Теперь об уродстве. Что бы там не говорил дядя Огюстен, а магия — это штука противоестественная, и глубоко чуждая любому нормальному человеку. И именно из-за своей чуждости нашему миру все магические твари внушают лишь страх и отвращение. Ясно? Еще вопросы будут?
— Какие могут быть вопросы у бедного ребенка, чей внутренний мир был безжалостно порушен жестокой правдой? — на этот раз в голосе Агнешки прозвучали папины нотки.
Феликс ухмыльнулся.
— А как бедный ребенок посмотрит на то, если я предложу съездить в ратушу и поискать там неуловимого дедушку Сигизмунда?
— Бедный ребенок не возражает…
На улице творилось нечто невообразимое. Караван повозок с бродячими актерами достиг, наконец, ворот городского парка, и охрипшие жандармы пытались придать тень организованности хаотическому скоплению творческих индивидуальностей, принявшихся на ходу репетировать пафосные монологи и любовные баллады. О неспешной прогулке по тенистым аллеям парка можно было смело забыть. Впрочем, добраться до площади Героев не через парк было еще сложнее. Как раз закончился парад, и уставшая от выкриков толпа растекалась по Городу, чтобы промочить горло в ближайшем кабаке, закупить продукты для праздничного ужина, выплеснуть накопившиеся эмоции в уличной драке, поскорее прорваться на ярмарку, занять удобные места в парке перед началом фестиваля лицедеев или просто пошляться по Городу в ожидании вечера, когда откроется бурлеск и представит всем страждущим новое ревю.
Окованный медью фолиант оказался весьма существенным подспорьем в нелегком деле пробивания сквозь потоки людей. Агнешка, сидя на дедушкиных плечах, прокладывала курс, Феликс перехватывал фолиант поудобнее, так, чтобы острые углы выпирали вперед, и решительно рассекал человеческое море. Делать это стало не в пример труднее, чем ранним утром, когда полусонные прохожие еще только начинали превращаться в оголтелых и бесцеремонных гуляк, пребывающих в состоянии массового эйфорического психоза, охватившего чуть ли не все население Столицы.
«Все-таки праздники надо устраивать чаще, — думал Феликс, чувствуя, как нарастает болезненное покалывание в затылке. Такое всегда с ним случалось при больших скоплениях людей. — Народ опять же будет спокойнее к ним относиться, а не как сейчас. Можно подумать, на завтра намечен потоп, и все решили оскотиниться прямо сегодня, пока еще не поздно… И при чем здесь День Героя? Им нужен лишь повод, чтобы утратить человеческий облик, а на героев плевать они хотели… Неужели я становлюсь мизантропом?..»
— Приехали, — сказал он, ступив на брусчатку площади Героев. — Слезай.
Здесь толпа редела на глазах, оставляя за собой груды бумажного мусора, россыпи конфетти, обрывки одежды, шелуху от семечек и рожки от мороженого. Повсюду деловито сновали дворники, таская за собой урны, куда они сгребали горы хлама, и устало бродили коробейники, предлагая всем желающим остатки разных вкусностей. Жандармы сгоняли с широких ступеней оперного театра разместившихся там лоточников. Откуда-то приехали три пожарные кареты с водовозками; одетые в бурую брезентовую форму усачи в островерхих шлемах сноровисто раскатали рукава и принялись накачивать помпами воду, смывая с мостовой конские каштаны.
Площадь в срочном порядке очищали от следов веселья плебса, дабы ничто не оскорбляло взора истинных ценителей оперы, когда те съедутся на премьеру «Беовульфа». Феликс всецело одобрял тягу бургомистра к чистоте и порядку, но из-за пожарных пересекать площадь напрямик означало промокнуть с головы до ног. Пришлось идти в обход, минуя сумрачную колоннаду оперного театра, резные ворота Метрополитен-музея и приближаясь к дверям ратуши сбоку, от чего замок на этих дверях заметен был не сразу.
— Вот елки-палки! — в сердцах бросил Феликс. — Так я и думал!
— Что?
— Разминулись мы с Сигизмундом, вот что… И где теперь его искать — я ума не приложу… Есть идеи, внучка?
— Может, он на ярмарке?
— Вряд ли, — скептически прищурился Феликс, поглядев в сторону проспекта Свободы, где бурлила давно выплеснувшаяся из берегов Рыночной площади ярмарка. Фонарные столбы были увешаны гирляндами, тротуары забиты палатками, в которых можно было узнать свое будущее, безболезненно вырвать зуб, купить лекарство от всех болезней и увидеть женщину с бородой, а над толпой вороньим карканьем разносились вопли зазывал. На какой-то миг Феликсу стало дурно от одной мысли, что ему придется окунуться в этот бедлам.
— Нет, ну а все-таки? — продолжала настаивать Агнешка.
— Пожалей своего бедного дедушку, — взмолился Феликс. — Давай я лучше куплю тебе сладкой ваты, и ты испортишь аппетит перед обедом в менее шумном месте. Идет?
— Раз уж ты настаиваешь…
— Хитрюга ты! — рассмеялся Феликс и жестом подозвал коробейника. — И сластена…
— А будешь обзываться, я маме наябедничаю.
Боммм! — прокатился по площади раскатистый удар колокола, вспугнув усевшихся на крышах голубей.
— Ого! — присвистнул Феликс, задирая голову к циферблату часов на башне ратуши. — Полвторого! А ты в курсе, маленькая вредина, что нам наказано быть дома к обеду, и в случае опоздания влетит и тебе, и мне? Так что ярмарка отменяется. Пора возвращаться.
— Так не честно… — заканючила Агнешка. — Мы еще и не сходили никуда толком — а уже надо домой. Это так скучно, всегда возвращаться к обеду… Дед, а тебе не бывает скучно?
— Бывает, конечно. И часто. Я вообще люблю скуку.
— Да ну тебя! Как можно любить скуку?!
— Очень просто. Для этого надо всю жизнь быть героем и совершать подвиги…
Феликс остановил извозчика и подсадил Агнешку в открытое ландо. Они пересекли реку по Троллиному мосту, сделав небольшой крюк, и подъехали к парадному крыльцу Школы.
В Школе царила предпраздничная суета. Огромная люстра была спущена на тросе на пол для замены свечей и удаления пыли с каждой хрустальной висюльки. Повсюду стояли ведра, стремянки, щетки и швабры.
Студенты, рекрутированные Сигизмундом в качестве разнорабочих, занимались уборкой: мыли окна, натирали мастикой паркет, выуживали клочья паутины из пасти Нидхегга, при помощи наждака счищали ржавчину с древних рыцарских доспехов, раскатывали по лестницам красные ковровые дорожки, наводили лоск на потускневшие дверные ручки и даже, хоть и без особого рвения, штопали проеденные молью дыры в гобеленах, не забывая при этом на все лады проклинать «старого педанта» Сигизмунда. Феликс завел внучку в трофейный зал, где троица старшекурсников выбивала вениками пыль из меха вервольфа, усадил на подоконник, наказав держаться подальше от этих обалдуев, поднимающих в воздух целые вихри мельчайших пылинок, золотистых в солнечном свете, потом пригрозил обалдуям страшными карами, если хоть одна пылинка коснется леди Агнесс, и отправился на поиски Сигизмунда.
«Старый педант» оказался столь же вездесущим, сколь и неуловимым. Его видели все и видели не позднее, чем пару минут назад. Он ухитрялся «буквально только что» побывать в разных концах Школы и перекинуться словечком с каждым, к кому обращался Феликс. Идя по горячим следам, Феликс обошел оба крыла Школы и даже спустился в подвал, где в мастерских несчастливые старшекурсники, волею жребия отобранные для почетной, но занудной миссии встречи гостей, оттачивали на станках лезвия церемониальных алебард. Необходимости в этом не было никакой, но, твердо усвоив главный постулат Бальтазара — «тупой клинок есть признак тупости его владельца», студенты прилежно доводили хрупкую орнаментированную сталь до бритвенной остроты, втайне лелея надежду, что во время прибытия гостей с неба обрушится дракон или, на худой конец, какой-нибудь виверн, и предоставит декоративным стражам шанс пустить алебарды в дело. Побеседовав с обреченными на многочасовое стояние у парадного крыльца жертвами этикета, Феликс уяснил, что разминулся с Сигизмундом на каких-то пять минут, и пошел на второй круг.
Поначалу он даже счел забавной эту охоту на Сигизмунда, но заглядывая в пустые кабинеты и аудитории в третий раз, Феликс начал потихоньку раздражаться. Окованный железом фолиант весил не мало, и таскать его под мышкой было чертовски неудобно. Утомившись от бесплодного блуждания по Школе, Феликс присел на перила лестницы и стал изучать сувенир из Нюрнберга, рассчитывая, что рано или поздно вездесущему Сигизмунду неизбежно придется пройти мимо него. «В конце концов, если долго сидеть у реки…» — припомнил Феликс китайскую пословицу.
Определить содержание увесистого фолианта не представлялось возможным: на обложке из коричневой кожи с медными уголками был только замысловатый вензель (змея под короной), тоже из меди, уже слегка позеленевшей. Постучав пальцами по переплету, Феликс предположил, что под тонко выделанной кожей скрыты не картонные, и даже не деревянные, а металлические пластины, соединенные фигурными застежками на торцах книги. Фолиант надежно хранил свои секреты от всех, у кого не было ключа к застежкам, и единственное, что смог увидеть Феликс — золотой обрез страниц. А прикинув вес фолианта, он сделал вывод, что страницы наверняка целиком сделаны из тонких золотых листов. Забавный сувенир из Нюрнберга, однако…
Перехватив пробегающего по лестнице взъерошенного студентика со шваброй на плече, он уже привычно спросил его о Сигизмунде, на что тот ответил, что господин Сигизмунд с утра уехали в ратушу и до вечера вряд ли вернутся.
«Тьфу ты! — раздосадовано плюнул Феликс. — Удружил мне Бальтазар! И что теперь прикажете делать с этим сувениром?»
Он вернулся в трофейный зал и застал там Агнешку, в полном одиночестве расхаживающую кругами около чучела химеры. Пыль еще висела в воздухе, а студентов с вениками и след простыл. «Бездельники», — подумал Феликс, направляясь к внучке. В зале было очень тихо. Каждый шаг сопровождался гулким эхом; сквозь высокие стрельчатые окна пробивались солнечные лучи и доносился едва слышный уличный гам.
— Деда, — негромко сказала Агнешка, словно боясь нарушить величественную тишину. — А почему все волшебные животные такие некрасивые? Кроме единорогов?
— Почему же кроме? Настоящий единорог совсем не похож на тех белых коньков, которых рисуют в детских книжках. По форме он ближе к ослу, чем к лошади, и обычно серого цвета. Борода у него — как у козла, хвост скорее кабаний… А будучи рассерженным, единорог вполне способен забодать даже слона. Так что можешь смело записывать всех волшебных тварей в уроды, ибо уроды они и есть.
— Правда? — разочарованно переспросила Агнешка.
— Правда, — кивнул Феликс. — Было б здесь чучело единорога, сама бы убедилась. Но убитый единорог слишком быстро разлагается, а живьем его ловить — такая морока!..
— А почему?
— Что — почему? Почему морока, или почему разлагается, или почему все магические твари такие уродливые, или почему маленькие девочки задают столько вопросов? А, почемучка?
— Да ну тебя, деда! То ты цинично лишаешь ребенка иллюзий, — Агнешка удачно скопировала мамин голос, — то начинаешь сюсюкать со мной, как с дурочкой.
— Ладно. Отвечаю по порядку: магические твари называются магическими — ну или волшебными, кому как больше нравится — потому что не могут существовать без магии. Как лев не сможет жить без еды и воды, так и химере нужна магия просто для того, чтобы не развалиться на части. Каким-то тварям нужно немного волшебства — оборотням, например, или всяким там кикиморам, а вот единорогам или драконам — ого-го сколько! Это понятно?
— Понятно, рассказывай дальше…
— Поэтому убитый оборотень разлагается не быстрее обычного волка, а вот эта химера сохранилась чудом — Абнер зарубил ее в норвежском фьорде и привез в замороженном виде. Магия уходит вместе с жизнью, и от того же единорога за пару часов остается только скелет и зловонная лужа, а вампир сразу превращается в прах.
— Фу, гадость какая!
— Еще бы! Не будь у дяди Бальтазара с собой корзины со льдом и бутыли формалина, черта с два он бы добыл драконью голову.
— Деда, не ругайся.
— Извини, не буду. Теперь об уродстве. Что бы там не говорил дядя Огюстен, а магия — это штука противоестественная, и глубоко чуждая любому нормальному человеку. И именно из-за своей чуждости нашему миру все магические твари внушают лишь страх и отвращение. Ясно? Еще вопросы будут?
— Какие могут быть вопросы у бедного ребенка, чей внутренний мир был безжалостно порушен жестокой правдой? — на этот раз в голосе Агнешки прозвучали папины нотки.
Феликс ухмыльнулся.
— А как бедный ребенок посмотрит на то, если я предложу съездить в ратушу и поискать там неуловимого дедушку Сигизмунда?
— Бедный ребенок не возражает…
На улице творилось нечто невообразимое. Караван повозок с бродячими актерами достиг, наконец, ворот городского парка, и охрипшие жандармы пытались придать тень организованности хаотическому скоплению творческих индивидуальностей, принявшихся на ходу репетировать пафосные монологи и любовные баллады. О неспешной прогулке по тенистым аллеям парка можно было смело забыть. Впрочем, добраться до площади Героев не через парк было еще сложнее. Как раз закончился парад, и уставшая от выкриков толпа растекалась по Городу, чтобы промочить горло в ближайшем кабаке, закупить продукты для праздничного ужина, выплеснуть накопившиеся эмоции в уличной драке, поскорее прорваться на ярмарку, занять удобные места в парке перед началом фестиваля лицедеев или просто пошляться по Городу в ожидании вечера, когда откроется бурлеск и представит всем страждущим новое ревю.
Окованный медью фолиант оказался весьма существенным подспорьем в нелегком деле пробивания сквозь потоки людей. Агнешка, сидя на дедушкиных плечах, прокладывала курс, Феликс перехватывал фолиант поудобнее, так, чтобы острые углы выпирали вперед, и решительно рассекал человеческое море. Делать это стало не в пример труднее, чем ранним утром, когда полусонные прохожие еще только начинали превращаться в оголтелых и бесцеремонных гуляк, пребывающих в состоянии массового эйфорического психоза, охватившего чуть ли не все население Столицы.
«Все-таки праздники надо устраивать чаще, — думал Феликс, чувствуя, как нарастает болезненное покалывание в затылке. Такое всегда с ним случалось при больших скоплениях людей. — Народ опять же будет спокойнее к ним относиться, а не как сейчас. Можно подумать, на завтра намечен потоп, и все решили оскотиниться прямо сегодня, пока еще не поздно… И при чем здесь День Героя? Им нужен лишь повод, чтобы утратить человеческий облик, а на героев плевать они хотели… Неужели я становлюсь мизантропом?..»
— Приехали, — сказал он, ступив на брусчатку площади Героев. — Слезай.
Здесь толпа редела на глазах, оставляя за собой груды бумажного мусора, россыпи конфетти, обрывки одежды, шелуху от семечек и рожки от мороженого. Повсюду деловито сновали дворники, таская за собой урны, куда они сгребали горы хлама, и устало бродили коробейники, предлагая всем желающим остатки разных вкусностей. Жандармы сгоняли с широких ступеней оперного театра разместившихся там лоточников. Откуда-то приехали три пожарные кареты с водовозками; одетые в бурую брезентовую форму усачи в островерхих шлемах сноровисто раскатали рукава и принялись накачивать помпами воду, смывая с мостовой конские каштаны.
Площадь в срочном порядке очищали от следов веселья плебса, дабы ничто не оскорбляло взора истинных ценителей оперы, когда те съедутся на премьеру «Беовульфа». Феликс всецело одобрял тягу бургомистра к чистоте и порядку, но из-за пожарных пересекать площадь напрямик означало промокнуть с головы до ног. Пришлось идти в обход, минуя сумрачную колоннаду оперного театра, резные ворота Метрополитен-музея и приближаясь к дверям ратуши сбоку, от чего замок на этих дверях заметен был не сразу.
— Вот елки-палки! — в сердцах бросил Феликс. — Так я и думал!
— Что?
— Разминулись мы с Сигизмундом, вот что… И где теперь его искать — я ума не приложу… Есть идеи, внучка?
— Может, он на ярмарке?
— Вряд ли, — скептически прищурился Феликс, поглядев в сторону проспекта Свободы, где бурлила давно выплеснувшаяся из берегов Рыночной площади ярмарка. Фонарные столбы были увешаны гирляндами, тротуары забиты палатками, в которых можно было узнать свое будущее, безболезненно вырвать зуб, купить лекарство от всех болезней и увидеть женщину с бородой, а над толпой вороньим карканьем разносились вопли зазывал. На какой-то миг Феликсу стало дурно от одной мысли, что ему придется окунуться в этот бедлам.
— Нет, ну а все-таки? — продолжала настаивать Агнешка.
— Пожалей своего бедного дедушку, — взмолился Феликс. — Давай я лучше куплю тебе сладкой ваты, и ты испортишь аппетит перед обедом в менее шумном месте. Идет?
— Раз уж ты настаиваешь…
— Хитрюга ты! — рассмеялся Феликс и жестом подозвал коробейника. — И сластена…
— А будешь обзываться, я маме наябедничаю.
Боммм! — прокатился по площади раскатистый удар колокола, вспугнув усевшихся на крышах голубей.
— Ого! — присвистнул Феликс, задирая голову к циферблату часов на башне ратуши. — Полвторого! А ты в курсе, маленькая вредина, что нам наказано быть дома к обеду, и в случае опоздания влетит и тебе, и мне? Так что ярмарка отменяется. Пора возвращаться.
— Так не честно… — заканючила Агнешка. — Мы еще и не сходили никуда толком — а уже надо домой. Это так скучно, всегда возвращаться к обеду… Дед, а тебе не бывает скучно?
— Бывает, конечно. И часто. Я вообще люблю скуку.
— Да ну тебя! Как можно любить скуку?!
— Очень просто. Для этого надо всю жизнь быть героем и совершать подвиги…
4
К обеду они опоздали. Дверь открыл Освальд, готовый принять плащ, но за неимением оного Феликс вручил ему фолиант, попросив отнести в свой кабинет, а по лестнице уже спускалась Ильза.
— Ну наконец-то! — воскликнула она. — Я уже начала волноваться!
— И совершенно напрасно, — заметил Феликс, помогая внучке освободиться от пелерины.
— Умом я понимаю, что напрасно, а на сердце у меня неспокойно! — заявила Ильза.
— Я всегда знал, что женская логика — это оксюморон, — хмыкнул Феликс.
— Мамочка, в самом деле, чего тебе переживать? Я же не одна гуляла, а с дедушкой. А он хоть и любит иногда ругаться непонятными словами, все-таки взрослый человек!
— По правде говоря, Агнешка, я подозреваю, что твоя мама переживала бы куда меньше, гуляй ты в одиночестве. Я ведь герой, а герои сначала стареют, а только потом уж взрослеют…
— Идите мыть руки, пустомели! — не выдержала Ильза.
В столовой уже все было приготовлено для праздничного обеда. До хруста накрахмаленная скатерть устилала обеденный стол, сияло столовое серебро, из буфета по такому случаю был извлечен сервиз мейсенского фарфора, а подле каждого прибора снежным холмиком возвышалась сложенная пирамидкой салфетка. Сидящий во главе стола Йозеф при появлении Феликса сложил газету и возмущенно сказал:
— Папа, ну что за выходки?!
— Ты о чем, сынок? — невозмутимо спросил Феликс.
— Вскочили ни свет, ни заря, не позавтракали, умчались на парад. Что же мы, не могли всей семьей погулять?
— Во-первых, завтраком Ильза нас накормила. А во-вторых, почему бы в День Героя внучке не погулять с дедушкой, который тоже, некоторым образом, герой? И потом, по выходным ты любишь спать до полудня…
— Хватит-хватит, — замахал руками Йозеф. — А то я же в итоге окажусь виноват! Сто раз зарекался с тобой спорить… Здравствуй, дочка!
— Привет, па! — Агнешка чмокнула отца в щеку. — Мы так здорово погуляли! Если бы еще не надо было возвращаться…
— Как это — не надо было возвращаться? — не понял Йозеф. — И куда бы вы тогда пошли?
— Ой, па, да не придирайся ты к словам…
— Прошу к столу! — провозгласила Ильза, самолично внося истекающую паром супницу.
— А где Тельма? — спросил Феликс, занимая свое место напротив Агнешки.
— Понятия не имею! Я услала ее на ярмарку еще до вашего ухода, и она до сих пор не вернулась, — пожаловалась Ильза, разливая суп по тарелкам.
— Ах, на ярмарку, — понимающе кивнул Феликс. — Тогда раньше вечера ее ждать не имеет смысла. Там такое творится…
— Вы и на ярмарку успели сходить? — спросил Йозеф.
— Издалека поглядели, и мне хватило… Агнешка туда порывалась, да времени уже не было. Передай хлеб, пожалуйста.
— Тогда где же вы гуляли? — поинтересовалась Ильза.
— Сначала мы смотрели на парад, — принялась рассказывать Агнешка. — А потом навестили дядю Бальтазара…
— Ох, Феликс, я же вас просила… Боюсь, теперь мне предстоит еще одна неприятная беседа с директрисой гимназии. И как я ей объясню, что Агнешка нахваталась таких выражений от лучшего друга своего дедушки?
— Каких это выражений? — удивился Феликс. — И что значит «еще одна беседа»?
— Подумаешь, — пожала плечами Агнешка. — Ну сказала я этой дуре Иветте «Хтон тебя задери»…
— Агнесс! — рассердился Йозеф. — Как тебе не стыдно?! За столом?
— А не за столом — можно? — лукаво уточнила Агнешка.
— Вот! Вот вам и дядя Бальтазар! — восклицала Ильза.
— И правда, Агнешка, нехорошо, — пожурил внучку Феликс. — Бальтазар — старый грубиян и сквернослов, и подражать ему не стоит…
— Ну наконец-то! — воскликнула она. — Я уже начала волноваться!
— И совершенно напрасно, — заметил Феликс, помогая внучке освободиться от пелерины.
— Умом я понимаю, что напрасно, а на сердце у меня неспокойно! — заявила Ильза.
— Я всегда знал, что женская логика — это оксюморон, — хмыкнул Феликс.
— Мамочка, в самом деле, чего тебе переживать? Я же не одна гуляла, а с дедушкой. А он хоть и любит иногда ругаться непонятными словами, все-таки взрослый человек!
— По правде говоря, Агнешка, я подозреваю, что твоя мама переживала бы куда меньше, гуляй ты в одиночестве. Я ведь герой, а герои сначала стареют, а только потом уж взрослеют…
— Идите мыть руки, пустомели! — не выдержала Ильза.
В столовой уже все было приготовлено для праздничного обеда. До хруста накрахмаленная скатерть устилала обеденный стол, сияло столовое серебро, из буфета по такому случаю был извлечен сервиз мейсенского фарфора, а подле каждого прибора снежным холмиком возвышалась сложенная пирамидкой салфетка. Сидящий во главе стола Йозеф при появлении Феликса сложил газету и возмущенно сказал:
— Папа, ну что за выходки?!
— Ты о чем, сынок? — невозмутимо спросил Феликс.
— Вскочили ни свет, ни заря, не позавтракали, умчались на парад. Что же мы, не могли всей семьей погулять?
— Во-первых, завтраком Ильза нас накормила. А во-вторых, почему бы в День Героя внучке не погулять с дедушкой, который тоже, некоторым образом, герой? И потом, по выходным ты любишь спать до полудня…
— Хватит-хватит, — замахал руками Йозеф. — А то я же в итоге окажусь виноват! Сто раз зарекался с тобой спорить… Здравствуй, дочка!
— Привет, па! — Агнешка чмокнула отца в щеку. — Мы так здорово погуляли! Если бы еще не надо было возвращаться…
— Как это — не надо было возвращаться? — не понял Йозеф. — И куда бы вы тогда пошли?
— Ой, па, да не придирайся ты к словам…
— Прошу к столу! — провозгласила Ильза, самолично внося истекающую паром супницу.
— А где Тельма? — спросил Феликс, занимая свое место напротив Агнешки.
— Понятия не имею! Я услала ее на ярмарку еще до вашего ухода, и она до сих пор не вернулась, — пожаловалась Ильза, разливая суп по тарелкам.
— Ах, на ярмарку, — понимающе кивнул Феликс. — Тогда раньше вечера ее ждать не имеет смысла. Там такое творится…
— Вы и на ярмарку успели сходить? — спросил Йозеф.
— Издалека поглядели, и мне хватило… Агнешка туда порывалась, да времени уже не было. Передай хлеб, пожалуйста.
— Тогда где же вы гуляли? — поинтересовалась Ильза.
— Сначала мы смотрели на парад, — принялась рассказывать Агнешка. — А потом навестили дядю Бальтазара…
— Ох, Феликс, я же вас просила… Боюсь, теперь мне предстоит еще одна неприятная беседа с директрисой гимназии. И как я ей объясню, что Агнешка нахваталась таких выражений от лучшего друга своего дедушки?
— Каких это выражений? — удивился Феликс. — И что значит «еще одна беседа»?
— Подумаешь, — пожала плечами Агнешка. — Ну сказала я этой дуре Иветте «Хтон тебя задери»…
— Агнесс! — рассердился Йозеф. — Как тебе не стыдно?! За столом?
— А не за столом — можно? — лукаво уточнила Агнешка.
— Вот! Вот вам и дядя Бальтазар! — восклицала Ильза.
— И правда, Агнешка, нехорошо, — пожурил внучку Феликс. — Бальтазар — старый грубиян и сквернослов, и подражать ему не стоит…