Все остальные части речи: существительные, местоимения, наречия и прилагательные – в обращении уподоблялись глаголам. Путаницу усиливали сословные моменты: разные сословия для обозначения предметов и действий часто пользовались разными словами.
   Система письма у оздвийцев напоминала, пожалуй что, древнеяпонскую. Алфавита не было, использовалось что-то вроде линейного письма со значащими длинами, изгибами и углами расположения отрезков. Группа линий, обозначающая слово, дополнялась знаками системы родовых окончаний.
   Командующий первой экспедицией выбрал место для посадки на материке в северном полушарии планеты. Тамошние жители говорили на языке, который давался землянам трудней всех прочих. Обоснуйся экспедиция в южном полушарии, на материке-антиподе, у нее (а вернее сказать, у ее лингвиста) была бы возможность выбрать из четырех десятков наречий южан относительно несложные по синтаксису и числу значащих слогов в смысловой единице. Такие наречия существовали, если с доверием отнестись к образцу, случайно подмеченному лингвистом-первооткрывателем.
   Сиддо, массив суши в южном полушарии размером (но не формой) с Африку, был отделен от северного материка океаном шириной в десять тысяч миль. Оздвийская наука считала его отдрейфовавшей на юг частью некогда единого праконтинента. Эволюция живых существ на северном и южном материках шла несколько разными путями. Если на северном материке господствовали насекомые и их троюродные братья – внутрискелетные псевдочленистоногие, то южный оказался весьма гостеприимен для млекопитающих. Хотя, Сигмен – свидетель, и насекомые там изобиловали, В течение последних пяти столетий на северном материке Абака'ату единственным видом живых существ, обладающим высшей нервной деятельностью, был жук-кикимора. А на Сиддо – удивительно человекоподобный примат. Этот «хомо оздви» создал свою культуру и развил ее до стадии, аналогичной древнеегипетской или древневавилонской, И внезапно почти все гоминиды – и цивилизованные, и дикари – исчезли.
   Это произошло всего за тысячу лет до того, как первый Колумб из жуков-кикимор ступил на громадный южный материк. В ту пору и даже двести лет спустя жучи считали, что человекоподобные вымерли полностью. Но когда колонизация охватила лесные и горные районы в глубине материка, там обнаружились небольшие группы гоминидов. Они отступили в неосвоенные места, где укрывались с таким же успехом, что и африканские пигмеи на Земле в тропических, обильно увлажняемых лесах до их вырубки. По приблизительным оценкам, на территории в сотню тысяч квадратных километров проживало от тысячи до двух тысяч аборигенов.
   Нескольких особей мужского пола жучи отловили. И перед тем как отпустить на волю, изучили их языки. Жучи пытались дознаться, чем вызвано такое внезапное и таинственное исчезновение целого высокоразвитого биологического вида. У взятых «языков» толкования нашлись, но противоречивые и явно мифологического свойства. Лесные бродяги попросту уже не знали правды, хотя в скрытом виде она, возможно, и содержалась в их легендах. Одни объясняли катастрофу мором, который наслала Великая богиня, она же Праматерь сущего. Другие твердили про орды злых духов, которым она же повелела уничтожить всех, кто ей поклонялся, якобы за прегрешения против установленных ею законов. Существовала версия, что оздвийское человечество за малым исключением погибло при звездопаде, который вызвала все та же Праматерь, устроив неботрясение.
   Но ближе к делу – у Ярроу не хватало материала для порученной работы. У лингвиста первой экспедиции было всего восемь месяцев на сбор данных, и большая часть этого времени ушла на обучение нескольких жуч американскому. Лишь под конец срока пребывания он смог по-настоящему взяться за дело. Корабль пробыл на Оздве десять месяцев, но в течение первых двух команда вообще воздерживалась от вылазок, пока роботы отбирали атмосферные и биологические пробы и велся их анализ с целью убедиться, что земляне могут отважиться на выход, не боясь отравления или инфекций.
   Несмотря на все предосторожности, двое членов экипажа погибли от укусов насекомых, один пал жертвой неизвестного хищника, а затем почти половина личного состава переболела крайне изнурительной, хотя и несмертельной болезнью. Ее вызвала бактерия, от которой оздвийцы оберегались вакцинированием, но которая видоизменилась в тканях внеоздвийских носителей.
   Опасаясь, что это только начало, и имея инструкции произвести лишь осмотр, а не всестороннее обследование, командующий отдал приказ возвращаться. Весь личный состав в течение долгого времени находился в карантине на искусственном спутнике Земли, и лишь после этого ему было дозволено ступить на родную планету. И через два дня после высадки на Землю лингвист экспедиции скончался.
   Пока строился следующий корабль, против болезни, которая так жестоко обошлась с первой экспедицией, была разработана вакцина. Все собранные на Оздве культуры бактерий и вирусов были опробованы сначала на животных, а потом на людях, приговоренных к ВМ. В результате было изготовлено много вакцин, и от некоторых из них личному составу «Гавриила» пришлось достаточно тошно.
   По причинам, известным одним иерархам, командующий первой экспедицией не награду заработал, а опалу. Как полагал Хэл, за то, что не сумел заполучить образцы крови жителей Оздвы. Из того немногого, что стало известно Хэлу главным образом по слухам, жучи отказались предоставить кровь на исследование. Возможно, их насторожило поведение гостей. Когда земляне-ученые после этого обратились к жучам с просьбой предоставить тела умерших для анатомических исследований в чисто научных целях, им также было отказано. Было заявлено, что все тела умерших кремируются, пепел подлежит развеиванию. Правда, перед кремацией часто производится вскрытие, но это акт религиозный и обставляемый ритуалом. И совершить вскрытие может только жу-ча-врач-священнослужитель.
   Накануне отлета можно было похитить нескольких жуч, но командующий счел неразумным обострять отношения. Было ясно, что теперь на Оздву будет направлена следующая экспедиция на гораздо более крупном корабле. Вот тоща-то, если не удастся добром уговорить жучей и получить образцы крови, можно будет и силу применить.
   Пока строился «Гавриил», кто-то из лингвистов высшего разряда прочел заметки и прослушал записи, доставленные на Землю. Но он потратил слишком много времени на попытки найти и сравнить сходные явления в языке сиддийцев и языках Земли, живых и мертвых. Ему поразмыслить бы над методикой быстрейшего обучения группы землян сиддийскому языку, а он дал волю своим академическим склонностям. Может быть, именно поэтому он не попал на «Гавриил». Откуда было Хэлу знать? Ему так и не объяснили, почему буквально в последний момент назначение получил именно он.
   Ругаясь про себя последними словами, Хэл трудился. Вслушивался в звуки языка Сиддо, изучал их виброграммы на осциллографе. Силился воспроизвести эти звуки своими неоздвийскими губами, языком, зубами, небом и голосовыми связками. Работал над сиддо-американским словарем, той основой основ, к которой его предшественник отнесся с некоторым пренебрежением.
   Увы, еще до того, как сам Хэл или кто-то из его товарищей по экспедиции сумеет полностью овладеть сиддийским языком, всем, кто говорит на нем отроду, предстояло умереть.
   Личный состав, кроме вахтенной смены, давно уже отправился в анабиоз, а Хэл еще целых шесть месяцев не вылезал из трудов. Больше всего ему при том досаждало присутствие Порнсена. Скучал по АХ'у жидкий азот, но Порнсен обязан был бодрствовать и следить, как бы Хэл не погряз в антиистиннистских поступках. Утешало одно: Хэла никто не гнал к Порнсену, пока сам не почует нужды, срочность работы можно было выдвигать как оправдание. Но одинокие напряженные труды зело не сахар. Порнсен был в качестве собеседника доступнейшим человечком, вот Хэл и беседовал с ним.
   Хэла Ярроу подняли из заморозки одним из первых. Как ему было сказано, сорок лет спустя. Умом он принял это. Но так и не смог поверить по-настоящему. Ни его собственный вид, ни вид окружающих никаких изменений не претерпел. А единственной внешней переменой была возросшая яркость звезды, к которой лежал их путь.
   В конце концов, эта звезда сделалась самым ярким объектом во Вселенной. Затем стали различимы вращающиеся вокруг нее планеты. Обозначилась и Оздва, четвертая планета от звезды. Размерами с Землю, с большого расстояния Оздва выглядела в точности, как Земля. В компьютер ввели информацию, и «Гавриил» лег на орбиту. Четырнадцать суток он обращался вокруг планеты в режиме наблюдения, выпуская гички, макавшиеся в атмосферу и даже совершившие несколько посадок.
   Наконец, Макнефф отдал капитану приказ посадить «Гавриила».
   С величавой неспешностью, сжигая огромные порции горючего по случаю своей чудовищной массы, «Гавриил» вошел в атмосферу, держа курс на глав ный город Сиддо, расположенный на средне-восточном побережье материка. И легко, как снежинка, пал на открытую лужайку в центральном городском парке. В парке? Весь город был сплошной парк, деревьев было так много, что с воздуха Сиддо выглядел как редконаселенная местность, а не как город с примерно четвертьмиллионным населением. Зданий было много, некоторые в десять этажей, но поодаль одни от других, так что впечатления единого массива не возникало. Улицы были широкие, с таким мощным травяным покровом, что на нем не сказывалось движение транспорта. Только в районе порта Сиддо чем-то напоминал земные города. Там здания плотно жались одни к другим, а бухта кишела парусными судами и колесными пароходами.
   Собравшаяся на лугу толпа расступилась, и «Гавриил» плавно стал на грунт. Гигантская серая туша смяла траву и чуть заметно вдавилась в почву. Сандальфон Макнефф приказал открыть главный люк.
   И, сопровождаемый Хэлом Ярроу, которому надлежало выручать начальство, если оно запнется в приветственном обращении к депутации встречающих, сандальфон шагнул под небеса первой обитаемой планеты, открытой землянами.
   «Как Колумб, – подумал Ярроу. – И неужели все пойдет тем же чередом?»
   Несколько позже земляне обнаружили, что могучее судно легло под прямым углом поперек двух подземных железнодорожных туннелей. Однако ни для туннелей, ни для «Гавриила» это не представляло опасности. Туннели были пробиты в сплошной скале, над ними лежал скальный щит шестиметровой толщины, а поверх него – двадцатиметровый слой глины. Более того, корабль был так длинен, что большая часть его веса приходилась на грунт по обе стороны туннелей. Досконально разобравшись в этом, капитан решил оставить «Гавриил» там, где пришлось.
   От рассвета до заката пришельцы смело общались с туземцами, изучая все, что только можно: язык, обычаи, историю, биологию – все подробности, до которых не дошли руки у предыдущей экспедиции.
   Чтобы увериться, что жучей не насторожило подозрительное желание землян обзавестись образцами крови оздвийцев, Хэл в течение шести недель об этом деле вообще не упоминал. Это время он провел в обществе туземца по имени Лопушок (неизменно в присутствии Порнсена, уж это само собой разумеется). Лопушок был одним из тех оздвийцев, кто еще во время предыдущей экспедиции научился у землян американскому и чуточку исландскому. Хотя Лопушок разбирался в земных языках не больше, чем Хэл в оздвийских, он знал достаточно для того, чтобы познания Хэла в сиддийском быстро возросли. А иногда они без запинки беседовали на простые темы, пользуясь смесью американского с сиддийским.
   Прежде всего земляне скрытно интересовались оздвийской технологией. По логике вещей, она не вызывала опасений. Насколько можно было судить, жучи продвинулись не дальше, чем земная наука на заре двадцатого века от Рождества Христова. Но земляне хотели твердо убедиться, что сверх того, что видят, никаких секретов у оздвийцев нет. Что не затаили жучи оружия большой разрушительной мощи, выжидая, пока удастся захватить гостей врасплох.
   Ракет и ядерных боеголовок бояться не приходилось. Жучи явно были пока неспособны производить их. Но в области биологии их достижения выглядели весьма внушительно. А в этом таилась угроза не меньшая, чем во владении термоядерным оружием. Более того, даже не будучи сознательно применено против землян, биологическое заражение грозило ужасными последствиями. То, что для оздвийцев с их иммунитетом, накопленным за тысячелетия, было простым недомоганием, для землян могло обернуться молниеносным беспощадным истреблением.
   Соблюдать осторожность и не спешить – таков был приказ. Дознаваться до чего только можно. Собирать сведения, сопоставлять, делать выводы. Перед тем, как приступить к исполнению плана «Оздва геноцид», твердо убедиться, что возмездия не последует. Твердо убедиться.
   Вот так и получилось, что четыре месяца спустя после появления «Гавриила» над Сиддо двое землян, которых с жучами ну просто водой не разольешь, совместно с двумя жуками-кикиморами, которые без землян как бы дня не проживут, предприняли совместную вылазку. Задумано было обследовать развалины города, построенного две тысячи лет тому назад теми самыми вымершими гоминидами. Верных друзей вдохновляло мысленное предначертание сродни тем, что кое-кому не давали покоя много веков тому назад на планете Земля, отстоящей на десятки световых лет.
   Двусторонняя научная экспедиция отправилась в путь на транспортном средстве, которое с точки зрения любой из земных особей выглядело как плод самой буйной фантазии.

6

   Мотор стрелял и перхал, колесницу трясло. Оздвиец, сидевший сзади справа, наклонился вперед и что-то крикнул.
   – Чего? – вполоборота назад крикнул и Хэл. И повторил по-сиддийски: – Абхудаиакху?
   Сидевший прямо позади Хэла Лопушок ткнулся ртом в ухо землянину. Он взялся быть переводчиком у Движенечки, хотя его американский звучал диковато – то раскатисто, то гнусаво.
   – Движенечка говорит, молвит, вещает, что вам должно, следует часто нажать-отпустить, нажать-отпустить тот меньшущий стержень, от вас правоватый. Это дает… карбюратор… большой спирт.
   Сяжки на хитиновом лбу Лопушка щекотнули Хэлу ухо. Хэл произнес в ответ словопредложение в тридцать слогов. Что-то вроде «спасибо». Вначале мужского одушевленного рода глагол в первом лице единственного числа настоящего времени. Затем энклитику, которой обозначается недолженствование как со стороны донора, так и со стороны рецептора, затем местоимение первого лица одушевленного мужского рода единственного числа во взаимном падеже, затем энклитику, означающую, что донор признает рецептора более информированной стороной в речевом контакте, личное местоимение второго лица одушевленного мужского рода единственного числа также во взаимном падеже и еще две энклитики, которыми обозначается положительно-нейтральная интонация высказывания. Тут не перепутать порядок следования, поскольку этими же энклитиками, но произнесенными в обратном порядке, обозначается отрицательно-осложненная.
   – Что вы сказали, молвили, изрекли? – громко переспросил Лопушок, и Хэл досадливо передернул плечами. Забыл начать с задненебного щелчка, отсутствие которого то ли лишает высказывание смысла, то ли изменяет смысл на обратный. Не было ни времени, ни желания начинать сначала.
   Вместо этого Хэл заработал рукояткой, о которой шла речь. При этом пришлось побеспокоить сидящего рядом АХ'а.
   – Тысяча извинений! – промычал Хэл.
   Порнсен в ответ и головы не повернул. Сидел, сцепив руки на пузе так, что суставы побелели. Как и его «питомец», Порнсен впервые опробовал езду с помощью двигателя внутреннего сгорания. Но, в отличие от Хэла, испытывал панический ужас от грохота, дыма, тряски, бросков и самой мысли о передвижении посредством наземного самодвижущегося аппарата, управляемого вручную.
   Хэл усмехнулся. А ему полюбилась эта чудная колесница, точь-в-точь как на картинках из книг по истории техники. Ни дать ни взять, автомобиль начала двадцатого столетия. Душа играла от свободы крутить неподатливую баранку и чувствовать, как грузный корпус колесницы подчиняется движениям мышц. Дробный стук четырех цилиндров и вонь горящего спирта веселили. Забавная езда. Есть даже что-то романтическое, будто вышел в море на лодочке под парусом – это тоже обязательно надо попробовать, пока сидишь на Оздве.
   И, хотя он себе в том не признавался, все, что приводило в ужас Порнсена, доставляло Хэлу радость.
   А радости пришел конец. В цилиндрах захлопало с перебоями. Колесница взбрыкнула, дернулась, прокатилась немного и остановилась. Двое кикимор с заднего сиденья подхватились вон (дверец не было) и подняли капот. Хэл – за ними. Порнсен не тронулся с места. Он достал из кармана пачку «Серафимских» (если ангелы курят, то непременно «Сера-фимские»), но не вдруг закурил. Руки тряслись.
   Хэл сосчитал: со времени утренней молитвы Порнсен в четвертый раз попался на глаза с сигаретиной. Так недолго превысить квоту, дозволенную даже старшему АХ-составу. Это означает, что в следующий раз, когда у Хэла возникнут неприятности, можно будет рассчитывать на поблажку, напомнив АХ'у, что… Нет! Срам даже думать об этом! Откровенный антиистиннизм, уводящий в псевдобудущее. Он плюс АХ равно любви, АХ плюс он равно любви, и не приличествует строить диспозиций, предосудительных в глазах Сигмена.
   «Однако временами так прихватывает, – мелькнуло на исходе, – что и Порнсеновой подмогой не погнушался бы».
   Чтобы избавиться от этих мыслей, Хэл тряхнул головой и с преувеличенным интересом принялся наблюдать за тем, как Движенечка управляется с мотором. А тот, похоже, понимал, в чем затык, и действовал уверенно. Еще бы! Собственной особью изобретатель и конструктор первого и пока единственного на Оздве (по крайней мере, по мнению зем лян) транспортного средства с двигателем внутреннего сгорания!
   Орудуя гаечным ключом, Движенечка отсоединял от стеклянной банки длинный тонкий патрубок. «Гравитационная система питания», – припомнил Хэл. В банку, служившую отстойником, поступало горючее из бака. А из отстойника по патрубку своим ходом подавалось в карбюратор.
   – Люба моя, долго они там намерены копаться? – скверным тоном поинтересовался Порнсен.
   Хотя АХ был в маске с очками, которую оздвийцы выдали ему для защиты от ветра, речи из его толстых губ долетали внятно. Сомневаться не приходилось: если дела не переменятся к лучшему, АХ нарисует на своего «питомца» тот еще рапорт!
   АХ с самого начала был за то, чтобы подать заявку на гичку и выждать положенные два дня. Тогда на третий день путь к развалинам занял бы не больше четверти часа по воздуху – ни тебе шума, ни тебе тряски. Хэл возражал: наземная езда на оздвийском экипаже даст более ценные разведданные об этом труднопроходимом лесном районе, чем пролет над ним. Командование приняло сторону Хэла, отчего Порнсен разозлился вдвойне. Ведь куда его «питомец», туда поневоле и он.
   И весь день, пока новоявленный лихач из нездешних гоминидов, наставляемый здешним псевдочленистоногим, колесил на драндулете по лесным дорогам, Порнсен был мрачнее тучи. Лишь разок соизволил открыть рот, и то лишь напомнил Хэлу о святой заповеди «не убий особь человеческую» и потребовал сбавить скорость.
   – Простите, о страж возлюбленный, – конечно же, ответил Хэл и, конечно же, ослабил жим на педаль газа. Выждал чуточку и снова прибавил газ. И они прежним манером с ревом запрыгали по лужам и ухабам…
   Движенечка полностью отсоединил патрубок, взял один конец себе в рот, похожий на римскую цифру «пять», и дунул. Хоть бы капля появилась на другом конце патрубка. Движенечка закрыл голубые глазища и снова надул щеки. Его зеленоватое лицо сделалось темно-оливковым, но без толку. Он постучал медным патрубком о капот и еще раз дунул. Никакого результата.
   Лопушок покопался в кожаной суме, прицепленной к поясу на дородном брюхе. Большим и указательным пальцами выудил оттуда голубенькую букашку. И аккуратно затолкал букашку в патрубок. Через пять секунд из другого конца патрубка на дорогу выпал красный жучок. А следом, хищно шевеля жвалами, явилась и голубенькая букашка. Лопушок проворно изловил свою гончую и отправил в сумку. Движенечка расквасил красного жука пяткой сандалии.
   – То-то и вот! – сказал Лопушок. – Спиртосос! Обитает, живет в баке и насасывается, накачивается вольно и невозбранно. Экстрагирует углеводороды. Плещется, плавает в чудесном море спирта. Вот это жизнь! Но иногда он делается, становится слишком предприимчив, деятелен, пробирается, проникает в отстойник, ест, прогрызает фильтр, заползает, забивается в шланг. Смотрите, глядите! Движенечка как раз заменяет фильтр, вкладывает новый. Один-два-три миг, и мы будем, станем в путь на дорога.
   И дохнул прямо Хэлу в лицо чем-то непонятным и тошнотворным. «Уж не спиртного ли хлебнул?» – дивясь, подумал Хэл, которому в жизни не доводилось лось чуять запах перегара из чьих-либо уст, так что где уж тут разобраться? Но даже мысль о спиртном заставила вздрогнуть. Если АХ дознается, бутыль с чем перекатывается под задним сиденьем, Хэлу несдобровать.
   Лопушок с Движенечкой вскарабкались на сиденье.
   – Отбываем и едем, – сказал Лопушок.
   – Слушай, люба моя, – негромко сказал Порнсен. – А не поменяться ли тебе местами с жучей?
   – Если вы предложите это, жуча подумает, что вы не доверяете своему брату-землянину, – ответил Хэл. – Он решит, что вы считаете жуч высшими существами по отношению к собственным собратьям. Неужели вы этого хотите?
   Порнсен покашлял, тем временем явно обдумывая услышанное, и буркнул:
   – Вот уж нет. Избави Сигмен! Забочусь исключительно о твоем добром здравии. Ты весь день эту таратайку обхаживал, так что, полагаю, устал. На вид простое дело, а далеко ли до беды?
   – Благодарю за любовь, – ответил Хэл. Ухмыльнулся и добавил: – Как приятно знать, что вы за меня горой и всегда готовы отвратить злое псевдобудущее.
   – Я клялся на «Талмуде Запада» неизменно направлять тебя в этой жизни, – отозвался Порнсен.
   Отрезвленный упоминанием о священной книге, Хэл тронул колесницу с места. Сначала вел ее медленно, чтобы не досадить АХ'у. Но минут через пять нога на педали газа сама собой отяжелела, придорожные деревья замелькали. Хэл украдкой покосился на Порнсена. АХ сидел прямо, сжав зубы, и явно обдумывал рапорт, который подаст по команде, воз вратясь на «Гавриил». Сатанеет. Того и гляди, потребует он своего «питомца» к ответу. На детекторе.
   Хэл Ярроу всей грудью вдыхал ветер, бьющий в маску. На ВМ Порнсена! На ВМ детектор! Кровь кипела в жилах. Воздух этой планеты это вам не затхлый воздух Земли! Легкие пили его со счастливым стоном. Впору послать подальше самого верховного уриелита!
   – Поберегись! – взвизгнул Порнсен.
   Уголком глаза успел приметить Хэл похожего на антилопу зверя, который одним прыжком вынесся из лесу на дорогу прямо под правый бок колеснице. Крутанул баранку, чтобы колесница ушла влево. А ту занесло по влажному грунту, разворачивая кормой вперед. Хэл не был тверд в основах вождения, не знал, что укротить занос можно только разворотом в ту же сторону.
   Его неграмотность оказалась роковой только для животного, сшибленного правым бортом колесницы. Длинные рога зацепились за куртку Порнсена и распороли тому правый рукав.
   Ударом о массивное тело антилопы занос прекратило. Но колесницу на полном ходу вынесло поперек полотна на земляной придорожный валик. На валике подбросило, и, пролетев несколько метров, колесница плюхнулась разом на все четыре надувных шины. Шарах! – лопнули все четыре.
   Плюхнулась и рванулась вперед. Перед Хэлом, как из-под земли, возник здоровенный куст. Хэл еще раз крутанул баранку. Поздно!
   Его бросило грудью на баранку так, что рулевую колонку чуть не сложило под щиток управления. Сзади на спину навалило Лопушка – от двойной тяжести ребра хрустнули. Оба вскрикнули, Лопушка отшвырнуло назад.
   Оглушительно зашипело, стихло, и воцарилась тишина. Над разбитым радиатором сквозь ветки, грубо и колюче упершиеся Хэлу в щеки, взвился столб пара.
   Сквозь клубящийся пар Хэл Ярроу увидел круглые от страха карие глаза. Затряс головой. Откуда глаза? И подобные ветвям руки. Или ветви, подобные рукам? Мелькнуло: сейчас схватит его кареглазая нимфа. Или дриада, кажется, их звали «дриадами». И не у кого спросить. Никаких «нимф» и «дриад» нигде не изучали. Не предусмотрено. Их повычеркивали изо всех книг, включая «Истинного Мильтона». Только по праву лингвиста Хэл прочел «Потерянный рай» без изъятий и усвоил начатки греческой мифологии.
   Мысли вспыхивали и гасли, как огоньки на панели управления звездолетом. Нимфы, убегая от преследователей, превращались в деревья. Уж не одна ли из этих сказочных женщин глянула на него прекрасными очами сквозь побеги, которые – вот они – никуда не делись?
   Он зажмурился, гадая: а вдруг привиделось от ранения в голову, и, если так, то видение не вдруг исчезнет. С такими жаль расставаться – плевать, истинны они или нет.