Филипп Хосе Фармер
Личный космос

Глава 1

   Под зеленым небом и желтым солнцем на черном жеребце с выкрашенной в малиновый цвет гривой и хвостом Кикаха скакал, спасая свою жизнь.
   Сто дней назад, тысячу миль назад он покинул деревню Хровака, медвежьего народа. Устав от охоты и простой жизни,
   Кикаха внезапно возжаждал вкусить – и болеё чем вкусить – цивилизации. Болеё того, требовалось заточить нож его интеллекта, а у ташкетмоаков, единственного цивилизованного народа на этом уровне, было много такого, чего он не знал.
   Поэтому он оседлал и нагрузил снаряжением двух лошадей, попрощался с вождями и воинами и поцеловал на прощанье двух жен. Он дал им разрешение взять новых мужей, если он не вернется через шесть месяцев. Они заявили, что будут ждать его вечно, на что Кикаха улыбнулся, так как они говорили то же самое и предыдущим мужьям перед тем, как те ускакали на тропу войны, да так и не вернулись.
   Несколько воинов хотели проводить его через горы до Великих Прерий. Он ответил «нет» и выехал один. Чтобы выбраться из гор, ему потребовалось пять дней. Один день был потерян, потому что за ним крались двое молодых воинов из племени вакангишуш.
   Возможно, они не один месяц ждали в Ущелье Черной Ласки, зная, что в один прекрасный день Кикаха проедет по нему. Из всех наиболеё желанных скальпов сотни воинов пятидесяти народов Великих Прерий и граничащих с ними горных хребтов скальп Кикахи считался самым ценным.
   По меньшей мере двести воинов предприняли индивидуальные усилия подстеречь его, и ни один из них не вернулся живым.
   Много военных отрядов поднимались в горы, чтобы напасть на обнесенный частоколом форт Хровака, находившийся на вершине высокого холма, надеясь захватить медвежий народ врасплох и снять с Кикахи скальп – или голову – во время боя. Из них едва не увенчался успехом только большой набег племени полуконей, называвшегося ошангстава.
   Повесть об этом набеге и уничтожении ужасных полуконей распространилась среди ста двадцати девяти племен прерий и пелась в их вигвамах Совета и типи вождей во время празднования Крови.
   Двое вакангишушей держались от своей добычи на почтительном расстоянии. Они дожидались, когда Кикаха разобьет лагерь на ночь. Они могли преуспеть там, где потерпели неудачу столько других, поэтому крались за ним осторожно и бесшумно, но красный ворон величиной с орла пролетел в сумерках над Кикахой и дважды громко каркнул.
   Затем он пролетел над одним из спрятавшихся воинов, описал двойной круг, пролетел над деревом, за которым пригнулся второй, и снова описал двойной круг.
   Кикаха, радуясь, что взял на себя труд обучать разумную птицу, улыбнулся, наблюдая за ней. Той ночью он всадил стрелу в первого, приблизившегося к его лагерю, а три минуты спустя – нож в другого.
   У него возникло искушение отклониться от своего пути миль на пятьдесят и швырнуть копье с привязанными к нему скальпами воинов в середину стойбища вакангишушей. Подобные подвиги заработали ему имя Кикахи, то есть Обманщика, и он любил поддерживать свою репутацию. Однако на этот раз дело не казалось ему стоящим. Образ Таланака, Города, являвшегося Горой, светился у него в голове, как драгоценный камень над костром.
   Поэтому Кикаха удовольствовался тем, что повесил два оскальпированных трупа на ветке вверх ногами. Он повернул голову своего жеребца на восток и таким образом спас жизнь нескольких вакангишушей и, возможно, свою собственную. Кикаха много хвалился своей хитростью, быстротой и силой, но признавался себе, что не был непобедимым или бессмертным.
   Кикаха родился под именем Пол Янус Финнеган в городке Терре-Хот, штат Индиана, на Земле, во вселенной по соседству с этой. (Все вселенные соседствуют друг с другом.) Его дотемна загорелую кожу украшали модные пятнышки веснушек и больше трех дюжин шрамов на теле и на лице, варьировавшихся от поверхностных до глубоких, а волнистые, рыжевато-бронзовые волосы доходили до плеч и были заплетены в две косички.
   Его лицо с ярко-зелеными глазами, курносым, носом, длинной верхней губой и раздвоенным подбородком обычно имело веселое выражение. Повязка из полоски львиной шкуры вокруг его головы обрамлялась направленными вверх медвежьими зубами, а с правой стороны за неё было воткнуто черно-красное перо из хвоста ястреба. Выше талии он не носил никакой одежды, если не считать ожерелья из медвежьих когтей на шее. Пояс из расшитой бирюзовыми бусами медвежьей шкуры поддерживал пятнистые штаны из оленьей кожи, а мокасины на ногах были сделаны из кожи льва. По бокам на поясе висели ножны: одни для большого стального ножа, другие – для ножа поменьше, идеально сбалансированного для метания.
   Седло было легкого типа, принятого недавно племенами прерий вместо одеял. Кикаха держал в одной руке копье, в другой – поводья и опирался ногами на стремена.
   Притороченные к седлу кожаные колчаны и ножны содержали разнообразное оружие, а на соединенном с седлом деревянном крючке висел небольшой круглый щит с нарисованной на нем головой рычащего медведя. В скатанном за седлом плаще из медвежьей шкуры находилось легкое походное кухонное снаряжение. На другом седельном крючке висела бутылка воды в обмазанной глиной плетеной корзине.
   Позади трусила вторая лошадь, несшая седло, кое-какое оружие и легкое снаряжение.
   Кикаха выбрался из гор не торопясь.
   Хотя он тихо насвистывал мотивы этого мира и своей родной Земли, беззаботности он не проявлял. Его глаза обшаривали все впереди, и он часто оглядывался.
   Над головой желтое солнце медленно двигалось по дуге в безоблачном светло-зеленом небе. Воздух был наполнен ароматами распускавшихся белых цветов, сосновых игл, а иногда и запахами кустов с пурпурными ягодами. Один раз проклекотал ястреб, и дважды Кикаха слышал урчавших в лесу медведей.
   Кони, слыша это, пряли ушами, но не нервничали.
   Они выросли вместе с ручными медведями, которых Кикаха держал в стенах деревни.
   Вот так, настороже, но наслаждаясь, Кикаха спустился с гор в Великие Прерии.
   В этой точке он мог видеть местность на большом протяжении, так как туг был зенит 160-мильного легкого изгиба сектора.
   Его путь в восемьдесят миль вниз по склону будет настолько пологим, что он почти не заметит его. Затем надо будет переправиться через реку или озеро, и начнется почти не воспринимаемый подъем.
   ***
   Налево, казалось, всего в пятидесяти милях, а на самом деле в тысяче миль находился монолит Абхарплунта. Он тянулся вверх на тридцать миль, а на вершине его находилась еще одна страна и еще один монолит. Там, наверху, располагалась Дракландия, где Кикаха был известен как барон Хорст фон Хорстман. Он не был там два года, и если бы вернулся, то оказался бы бароном без замка. Его жена на том уровне решила не мириться с его долгими отлучками, а потому развелась с ним и вышла замуж за его тамошнего лучшего друга барона Зигфрида фон Лисбата.
   Кикаха отдал им свой замок и отправился на любимый им больше всего из всех ярусов Индейский уровень.
   Лошади покрывали легким галопом милю за милей, а Кикаха высматривал признаки врагов. Он также наблюдал за животной жизнью, состоящей из зверей, известных на Земле, но вымерших там, и животных из других вселенных – все они были вывезены в эту вселенную Господом Вольфом, когда он был известен как Джадавин, а некоторые созданы в лабораториях дворца на вершине самого высокого монолита.
   Тут паслись огромные стада бизонов малой разновидности, все еще известной в Северной Америке, и гиганты, вымершие в американских прериях примерно десять тысяч лет назад. В отдалении маячили огромные серые туши мамонтов и мастодонтов с кривыми бивнями.
   Щипали траву несколько гигантских существ с большими головами, отягощенными множеством шишковатых рогов и выступавшими из роговых губ изогнутыми зубами, Страшные волки высотой по грудь Кикахи трусили вдоль края стада бизонов и дожидались, когда какой-нибудь детеныш отобьется от матери. Еще дальше Кикаха видел кравшееся за скоплением высокой травы тело в черно-рыжую полосу и знал, что это Фелисатрокс, огромный безгривый четырехсоткилограммовый лев, скитавшийся некогда по травянистым равнинам Аризоны, надеявшийся поймать отставшего от матери мамонтенка или хотя бы задрать одну из пасшихся поблизости многочисленных антилоп.
   В небе кружили ястребы и канюки. Один раз над его головой прошел гусиный клин и, крича, полетел дальше, к рисовым болотам в горах.
   В его сторону шло, покачиваясь, стадо неуклюжих длинношеих созданий, похожих на дальних родственников верблюдов, каковыми они и были. С ними шло несколько тонконогих детенышей, и именно их-то и надеялась задрать стая страшных волков, если старшие станут безработными.
   Повсюду царили жизнь и обещание смерти. В воздухе веяло сладостью. Ни одного человеческого существа не было в поле зрения. Вдали мчался галопом табун диких лошадей, возглавляемый великолепным чалым жеребцом. Повсюду виднелись звери прерий. Кикаха любил этот мир. Он был опасным, но и волнующим, и Кикаха думал о нем как о своем мире, несмотря на тот факт, что этот мир создал и все еще владел им Господь Вольф, а он, Кикаха, вторгся сюда.
   Но этот мир принадлежал в некотором смысле больше Кикахе, чем Вольфу, поскольку он, безусловно, пользовался его выгодами больше, чем Вольф, державшийся обычно во дворце на вершине самого высокого монолита.
   На пятидесятый день Кикаха выехал к Большой Торговой Тропе. Тут не было дороги в обычном смысле слова, поскольку трава здесь росла не менеё густо, чем рядом, но каждую милю её отмечали два деревянных столба, верхняя часть которых была вырезана в виде Ишкетламму, тишкетмоакского бога торговли. Тропа тянулась на тысячу миль от границы империи Тишкетмоаков, петляя по Великим Прериям и касаясь разных полупостоянных торговых мест прерийных и горных цепей. По тропе шли огромные фургоны с тишкетмоакскими товарами в обмен на меха, шкуры, травы, слоновую кость, пленённых животных и человеческих пленников. Договор ограждал Тропу от нападения, и всякий ехавший по ней находился в безопасности, по крайней мере, теоретически, но если он выезжал за пределы узкой тропы, отмеченной резными столбами, то становился законной добычей любого встречного.
   Кикаха несколько дней ехал по тропе, так как хотел найти торговый караван и узнать новости о Таланаке. Ему не попалось ни одного, и поэтому он покинул тропу, ибо она уводила его от прямого пути в Таланак. Сто дней спустя после того, как он покинул деревню Хровака, ему снова встретилась тропа.
   Поскольку она вела прямо в Таланак, он решил остаться на ней.
   Спустя час после рассвета появились полукони.
   Кикаха не знал, что они делали в такой близости от ташкетмоакской границы.
   Наверное, они совершали набеги, потому что, хотя они и не нападали ни на кого на Большой Торговой Тропе, они нападали на окружавшие её тишкетмоакские владения.
   Какой бы ни была причина их присутствия, они не должны были оправдываться перед Кикахой Они, разумеется, сделают все, что в их силах, чтобы поймать его, поскольку он был их величайшим врагом.
   Кикаха пустил своих коней в галоп. Полукони в миле налево от него рванули галопом в тот же миг, как увидели, что он понесся вскачь. Они бежали быстрее, чем обремененный человеком конь, но Кикаха имел хорошую фору. Он знал, что впереди в четырех милях находится аванпост и он будет в безопасности, если сможет очутиться за его стенами.
   Первые две мили он гнал своего черного жеребца с предельной для того быстротой. Конь отдал своему всаднику все, что мог, со рта у него срывалась пена, грудь увлажнилась. Кикаха испытывал из-за этого нехорошие чувства, но, разумеется, он не собирался щадить животное, если, загнав коня, он мог спасти собственную жизнь.
   Кроме того, полукони все равно забили бы его лошадей на мясо.
   В конце двух миль полукони достаточно приблизились для того, чтобы он мог определить их племя. Они были шойшателями и разбойничали обычно в трехстах милях отсюда, неподалеку от Леса Деревьев со Многими Тенями. Они походили на кентавров из земных миров, но были крупнее, а их лица и украшения не имели никакого отношения к Греции.
   Их огромные, вдвое больше человеческих, головы с темными широкоскулыми лицами индейцев прерий украшали шляпы или повязки с перьями и заплетенные в одну-две косички длинные черные волосы.
   Вертикальное человеческое тело кентавра имело большой, похожий на меха орган, качавший воздух в пневматическую систему лошадиной части. Он вздымался и опадал под человеческой грудной костью, усиливая их странную и зловещую внешность.
   Первоначально полукони были созданиями Джадавина, Господа этой вселенной. Он сработал и вырастил тела кентавров в своих биолабораториях. Первых кентавров снабдили человеческими мозгами, взятыми у скифских и сарматских кочевников Земли и у некоторых ахейских и пеласкгийских племен. Поэтому некоторые из полуконей все еще говорили на этих языках, хотя большинство давным-давно переняло язык какого-нибудь индейского племени из прерий.
   ***
   Теперь же шойшатели упорно неслись за ним галопом, почти уверенные, что их враг находится в их власти. Почти – потому что опыт рассеял иллюзии многих жителей прерий, веривших, что Кикаху можно легко поймать или, поймав, удержать.
   Шойшатели, хотя они и жаждали взять его в плен живым, чтобы можно было помучить, вероятно, намеревались убить его как можно скорее. Попытка взять его живым требовала сдержанности и деликатности с их стороны, а если они будут сдерживаться, то могут обнаружить, что он исчез.
   Кикаха пересел на другую лошадь, черную кобылу с серебряной гривой и хвостом, и погнал во весь дух.
   Жеребец отстал, покрывая грудь белой пеной, дрожа и тяжело дыша, а потом упал, когда полуконь проткнул его копьем.
   Мимо него проносились стрелы, а копья падали позади. Но Кикаха не потрудился ответить на стрельбу. Он пригнулся к шеё кобылы и громко понукал ее. Вскоре, когда полукони подтянулись к нему и стрелы с копьями стали ложиться ближе, Кикаха увидел на вершине невысокого холма аванпост. Он представлял собой квадрат, построенный на вкопанных стоймя в землю заостренных бревнах, с выступавшими с каждой стороны блокгаузами. На шесте посредине столба развевался тишкетмоакский флаг, зеленый, с алым орлом, глотающим черную змею.
   Кикаха увидел, как караульный на несколько секунд уставился на них, а потом поднял к губам конец длинного тонкого рога. Кикаха не мог расслышать сыгранной им тревоги, потому что ветер дул от него и стук копыт стал слишком громким.
   Изо рта кобылы хлестала пена, но она продолжала мчаться. И все-таки полукони приближались, а стрелы и копья пролетали опасно близко. Одна была с тремя камнями, образующими треугольник смерти, и едва не поразила его. Затем, когда ворота форта открылись и из них вылетела тишкетмоакская кавалерия, кобыла споткнулась.
   Она, пошатываясь, снова вскочила на ноги, но Кикаха знал, что несчастье было вызвано не усталостью, а стрелой, воткнувшейся наискось в её круп и пронзившей его под таким пологим углом, что головка стрелы опять вышла наружу. Она не могла долго протянуть. Еще одна стрела вонзилась в тело кобылы как раз позади седла.
   Кобыла упала, и Кикаху выбросило из седла, когда она рухнула. Он попытался приземлиться и сразу побежать, но его выбросило так сильно, что он пару раз перевернулся. Над ним нависла тень падающей лошади. Она рухнула и лежала, не двигаясь. Кикаха вскочил на ноги и побежал к тишкетмоакам.
   Позади него торжествующе закричал полуконь.
   Повернув голову, Кикаха увидел вождя в шляпе с перьями, с грохотом несшегося к нему, высоко подняв копье. Кикаха выхватил метательный нож, резко обернулся, принял стойку и, когда кентавр приготовился бросить копье, метнул нож. Сразу же после этого он отпрыгнул в сторону. Копье прошло у него над плечом рядом с шеей.
   Полуконь с торчавшим из органа мехов ниже груди ножом кубарем прокатился мимо Кикахи. Кости лошадиных ног и хребет человеческой вертикальной части трещали от ударов. Затем над Кикахой пролетели копья, направленные в полуконей. Одно из них перехватило воина, думавшего, что он преуспеет там, где потерпел неудачу вождь. Он не доверял своему умению бросать, а намеревался пронзить Кикаху, вложив в удар весь вес своего пятисотфунтового тела.
   Воин рухнул, Кикаха подобрал копье и швырнул его в лошадиную грудь ближайшего кентавра. Затем кавалерия, превосходившая в численности полуконей, проскакала мимо него, и началась свалка. Полуконей отогнали с огромными потерями для людей.
   Кикаха сел на коня, потерявшего хозяина под ударом томагавка кентавра, и поскакал галопом вместе с кавалерией обратно к посту.
   – Ты всегда приносишь с собой много бед, – сказал Кикахе командир аванпоста.
   Кикаха усмехнулся:
   – А признайся, ты ведь был рад суматохе. Вы ведь умирали от скуки, верно?
   Капитан усмехнулся в ответ.
   Тем же вечером к форту приблизился полуконь, несший шест с длинным белым пером цапли на конце. Чтя символ герольда, капитан отдал приказ придержать огонь. Полуконь остановился перед воротами и крикнул Кикахе.
   – Ты снова сбежал от нас. Обманщик, но смерть тебя ждет! Не думай, что ты сможешь воспользоваться Большой Торговой Тропой и не опасаться нас! Мы будем чтить Тропу: никого на ней полукони не тронут! Кроме тебя, Кикаха! Мы убьем тебя! Мы поклялись не возвращаться к своим вигвамам, к своим женщинам и детям, пока не убьем тебя!
   – Ваши женщины возьмут других мужей! – крикнул в ответ Кикаха. – А дети вырастут, не вспоминая вас! Вам никогда не поймать и не убить меня, полуослы!
   На следующий день прискакал сменный отряд и получившие увольнительную кавалеристы поехали вместе с Кикахой в город Таланак. Полукони не появлялись, и после того, как Кикаха пробыл некоторое время в городе, он начисто забыл об угрозах шойшателей.
   Но вскоре ему пришлось вспомнить о них.

Глава 2

   Река Ваткеткол начинается с речки, ответвляющейся от реки Гузирит в стране Хамшем, или в Дракландии, на монолите Абхарплунта. Она протекает через густые джунгли до края монолита, а затем обрушивается через проточенный водой в твердой скале канал. Долгое время река падает сплошной массой воды, затем, перед тем, как достигнуть подножья тридцатимильного монолита, становится водяной пылью. Тучи докатываются до монолита и скрывают брызги и пену от людских глаз.
   Подножье тоже скрыто.
   Те, кто пробовал зайти в этот туман, рассказывали, что он все равно, что самая черная ночь, а влага через некоторое время превращается в сплошную воду. Туман простирается на одну-две мили от подножья и где-то там снова становится водой, а потом рекой.
   Поток протекает через узкий канал в песчанике, а дальше расширяется. Около пятисот миль река петляет зигзагами, выпрямляется миль на двадцать, а затем разделяется, обтекая твердые скалы гор.
   По другую сторону горы река вновь воссоединяется, резко поворачивает и течет шестьдесят миль на запад. Там она исчезает в огромной пещере и, надо полагать, стекает вниз через сеть пещер внутри монолита, на вершине которого находится Индейский уровень.
   Где она выходит на свет, знают только орлицы Подарги, Вольф и Кикаха.
   Обтекаемая рекой гора-остров была сплошной глыбой агата.
   Когда Джадавин создал эту вселенную, он отлил гору из смеси агата и нефрита в три тысячи миль высотой и примерно пирамидальной формы, в яблочно-зеленые, изумрудно-зеленые, коричневые, лиловые, желтые, голубые, серые, красные, черные и разные другие оттенки полосы. Джадавин поместил её охладиться на краю Великих Прерий, а позже направил реку протекать вокруг её подножья.
   Тысячи лет нефритовая гора оставалась нетронутой, если не считать приземлявшихся на ней птиц и плававших у прохладного скользкого основания рыб. Когда индейцев провели через врата в этот мир, они наткнулись на нефритовую гору. Некоторые племена сделали её своим богом, но кочевые народы не селились поблизости от нее.
   Затем в этот мир поселили неподалеку от нефритовой горы группы цивилизованных людей из древней Мексики.
   Случилось это, насколько мог вспомнить Джадавин, ставший позже Вольфом, приблизительно 1500 земных лет назад. Недобровольные иммигранты могли принадлежать к цивилизации, названной последующими цивилизациями ольмеками. Сами они называли себя тишкет-моаками. Они построили деревянные дома и деревянные стены по берегам к западу и востоку от горы и назвали гору Таланак.
   Таланаком они называли своего бога-ягуара.
   Котчултя – буквально: дом бога – или храм Тош-коуни, божества письменности, математики и музыки, находился на полпути к вершине похожего на ступенчатую пирамиду города Таланак. Он выходил на улицу Смешанных Благословений и снаружи не выглядел впечатляюще большим. Фасад храма – изящное здание, высеченное в склоне горы – представлял собой птичье-ягуарово лицо Тошкоуни. Как и в остальной внутренней части горы, все пещеры, вся резьба, все барельефы были сделаны с помощью трения или бурения. Нефрит нельзя отколоть или расслоить, его можно пробуравить, но большая часть труда по созданию красоты из камня приходилась на трение. Трение порождает прекрасное и полезное.
   Таким образом, черно-белый нефрит в этом районе истерли поколения рабов, применявших в качестве абразивов толченый корунд и стальные или деревянные инструменты. Рабы выполнили основную черновую работу, а потом за дело взялись художники и ремесленники.
   Тишкетмоаки утверждали, что форма похоронена в камне, и кажется правдой, что её можно открыть – в случае Таланака.
   «Боги прячут, люди находят», – говорили тишкетмоаки.
   Когда посетитель вступает в храм через дверной проем, который, кажется, сжимается за ним кошачьими зубами Тошкоуни, он попадает в огромную пещеру. Она освещена солнечным светом, льющимся сквозь отверстия в потолке, и сотней бездымных факелов. За красно-белой нефритовой перегородкой высотой в пояс стоит хор одетых в черное монахов с выбритыми и окрашенными в алый цвет головами. Хор поет хвалы Повелителю Мира, Оллимамлу, и Гошкоуни.
   В каждом из шести углов помещения стоит алтарь в виде зверя, или птицы, или молодой женщины на четвереньках. На поверхности каждого алтаря выступают петрограммы, а также мелкие животные и абстрактные символы – результат долгих лет самоотверженного труда и длительной неутолимой страсти. На одном алтаре лежит изумруд величиной с голову человека, и существует рассказ о нем, затрагивающий также и Кикаху. В самом деле, изумруд был одной из причин, почему Кикаху так тепло встречали в Таланаке. Камень однажды похитили, и Кикаха отобрал его у хамшемских воров со следующего уровня и вернул – хотя и не задаром.
   Кикаха находился в храмовой библиотеке. Это было громадное помещение в глубине горы, куда можно было попасть только пройдя через зал с публичными алтарями и по длинному широкому коридору. Оно тоже освещалось солнцем, просачивающимся сквозь шахтные отверстия в потолке, да факелами и масляными лампами.
   Стены долбили и терли, пока не создали тысячи неглубоких ниш, в каждой из которых теперь хранилась тишкетмоакская книга. Книги были свитками из сшитых вместе ягнячьих кож, а свиток крепился с обоих концов к цилиндру из дерева и слоновой кости. Цилиндр в начале книги вешали на высокую нефритовую раму, и свиток медленно разматывали перед стоявшим читателем.
   Кикаха стоял в ярко освещенном углу, как раз под отверстием в потолке.
   Одетый в черное жрец Такоакол объяснял Кикахе значение некоторых пиктограмм. Во время прошлого визита Кикаха изучил письменность, но запомнил только пятьсот рисунков-символов, а для беглого чтения требовалось знать по меньшей мере тысячи две.
   Такоакол показывал окрашенным в желтый цвет пальцем с длинным ногтем местонахождение дворца императора, миклосимла.
   – Точно так же, как дворец Господа мира сего стоит на вершине самого высокого уровня мира, так и дворец миклосимла стоит на высочайшем уровне Таланака, величайшего города в мире.
   Кикаха не стал ему противоречить. Одно время столица Атлантиды, занимавшая внутреннюю часть уровня, предшествовавшего самому высокому, была в четыре раза больше и населеннеё Таланака. Но она была уничтожена находившимся тогда у власти Господом, и теперь в её развалинах обитали только летучие мыши, птицы и большие и маленькие ящерицы.
   – Но, – продолжал жрец, – там, где у мира пять уровней, в Таланаке трижды три раза уровня, или улицы.
   Жрец свел вместе крайние длинные ногти пальцев обеих рук и, полузакрыв раскосые глаза, произнес речитативом проповедь о магических и теологических свойствах чисел три, семь, девять и двенадцать. Кикаха не перебивал его, хотя и не понимал некоторые технические термины.
   Он услышал только один раз странное лязганье в соседнем помещении.
   Одного раза было достаточно для него, выжившего потому, что его не требовалось предупреждать дважды. Болеё того, цена, уплаченная им за то, что он все еще жив, заключалась и в определенном объеме неуютного беспокойства. Он всегда сохранял минимальный объем напряжения, даже в минуты отдыха и занятия любовью. Поэтому он никогда не заходил ни в одно место, даже в предположительно безопасный дворец Господа, не отыскав сперва возможных потайных мест для самого себя.
   У него не было причин думать, что для него существовала какая-то опасность в этом городе и особенно в святая святых храма – библиотеке. Но он много раз не имел никаких причин страшиться опасности, и все же опасность там существовала.