Страница:
социал-демократия. Политика послевоенного левого центризма и выступает в
очень значительных размерах под знаменем коммунизма (в Германии,
Чехословакии, Англии и пр.). Большие исторические испытания неизбежно
обнаружат это и могут обнаружить катастрофически.
Как же обстоит дело в условиях рабочего государства, которое немыслимо,
разумеется, без рабочей бюрократии, притом более многочисленной, более
разветвленной, неизмеримо более могущественной, чем рабочая бюрократия
капиталистических стран? Как обстоит дело с линией руководства ВКП, которое
за последние годы сдвинулось с класса на аппарат, т. е. на бюрократию?
Легче и проще всего проверить политику ЦК ВКП на международной арене,
ибо там особенности положения правящей партии в стране пролетарской
диктатуры отпадают, новизна обстановки не маскирует классовых тенденций и о
политической линии можно судить на основании прочно установленных
марксистских критериев. В Китае политика ЦК была не центристской, а
меньшевистской, скорее право-меньшевистской, т. е. ближе к меньшевизму
1917г., чем 1905 г. (прямое подчинение руководству буржуазии плюс прямое
торможение революционного наступления масс). В Англии политика ЦК в решающий
период борьбы имела право-центристский характер (поддержка оппортунистов и
предателей плюс половинчатая критика их у себя дома). В Германии,
Чехословакии, Франции и пр. политика имела скорее левоцентристский характер,
воспроизводя в новых условиях политику довоенной социал-демократии. В Польше
в период переворота Пилсудского линия руководства проходила где-то между
английским и китайским образцами, т. е. между правым центризмом и прямым
меньшевизмом. В общем можно сказать, что центризм руководства
ВКП тем решительнее сдвигался на меньшевистские рельсы, чем
революционнее была обстановка, чем большей политической дальнозоркости и
смелости она требовала. Левизной же центризму удавалось щеголять только в
условиях политической обыденщины. Этим дается высшая и безапелляционная
международная проверка всей линии послеленинского руководства.
Сейчас, однако, накопилось более чем достаточно внутреннего опыта, чтоб
на основе его распознать и разоблачить центризм, даже не прибегая к
международному критерию.
Чудовищно разросшаяся у нас рабочая бюрократия выработала за последние
годы совершенно новый теоретический подход ко всем основным вопросам и
прежде всего к собственной своей самооценке. Смысл этого подхода состоит в
том, что, так как у нас диктатура пролетариата, то пролетарский характер
всех социальных процессов тем самым застрахован уже заранее и навсегда. Раз
у нас рабочее государство, учил беспримерный Молотов, то как же его еще
приближать к рабочим? Раз у нас диктатура пролетариата, то у нас и кулак
пролетарский, имманентно врастающий в социализм. Раз у нас социалистическая
революция, то каким образом нам может угрожать опасность термидора, т. е.
буржуазной реставрации? Раз у нас советская власть, то непрерывный рост
социализма обеспечен, независимо от того, улучшается или ухудшается
положение рабочих в данный период. Наконец, раз у нас ленинская партия, то
каким образом может ошибиться "ленинский" ЦК, и не осуждена ли заранее
всякая критика его на роль правого или левого "уклона", в зависимости от
того, критикуется ли секретариат справа или слева? Материалистическая
диалектика в оценке движущих сил пролетарской диктатуры подменена по всем
статьям имманентным идеализмом, который стал специфической философией
партийно-советской бюрократии в ее борьбе за устойчивость и несменяемость
собственных позиций, за полноту власти, за независимость от контроля рабочих
масс. Фетишизм самодовлеющего аппарата и его кадров, которые можно снять не
решением партии, а "только гражданской войной" (Сталин) -- таков стержень
имманентной философии, освящающей практику узурпаторства и пролагающей пути
подлинному бонапартизму.
Радикальное изменение основных социальных оценок свидетельствует о
новой социальной роли рабочей и вообще со-
ветской бюрократии по отношению к пролетариату, как и к другим классам.
Независимость от пролетариата идет параллельно с возрастающей зависимостью
от буржуазии. Фетишизация рабочего государства, как оно есть, есть
маскировка этой зависимости. Здесь все закономерно. С железной
последовательностью вытекает отсюда органическое тяготение нашей бюрократии
к мелкобуржуазным верхам и вождям, к "солидным" профбюрократам и пр[очему]
во всем мире (Китай, Англия, Польша, курс Томского, Кагановича и др[угих] на
Амстердам и т.д. и т.п.). Этого органически создающегося международного
сродства рабочей бюрократии не отменяют и не устраняют самые ультралевые
зигзаги центризма.
Разумеется, на Западе рабочая бюрократия развертывает свою деятельность
на основах капиталистической собственности. У нас рабочая бюрократия выросла
на основах диктатуры пролетариата. Но из этого коренного противоречия
социальных основ, как свидетельствуют и теория и опыт, вовсе не вытекает
имманентная, т. е. внутренне обеспеченная противоположность рабочей
бюрократии у нас и в капиталистических странах. Новая социальная база, сама
по себе взятая, тем более незрелая и не обладающая какой-либо абсолютной
устойчивостью, ни в каком случае не страхует нового характера надстройки,
перерождение которой может, наоборот, стать важным фактором перерождения
самой базы. В этих коренных вопросах бухаринская схоластика (да-да, нет-нет,
что сверх, то от лукавого), является только прикрытием процессов социального
перерождения. И якобинцы считали себя имманентной противоположностью
монархии и монархического цезаризма. Однако же Наполеон вербовал
впоследствии своих лучших министров, префектов и сыщиков из среды старых
якобинцев, к которым он, впрочем, и сам в молодости примыкал.
Социально-историческое происхождение нашей бюрократии, не страхуя ее,
как сказано, от перерождения, придает, однако, путям и формам этого процесса
чрезвычайное своеобразие, обеспечивая на данной стадии явный и бесспорный
перевес центристских элементов над правыми и придавая самому центризму
совсем особый чрезвычайно сложный характер, отражающий разные этапы
сползания, разные настроения и разные приемы мысли. Оттого речи и статьи
руководящих центристов напоминают сплошь да рядом написанную сразу на
трех языках рукопись буквами русского, латинского и арабского
алфавитов. Этим, надо думать, объясняется ужасающая, не только
теоретическая, но и литературная безграмотность большинства центристских
писаний. Достаточно почитать нынешнюю "Правду". Получив благодать от
секретариата, апостолы центризма начинают сразу говорить на неведомых
языках. Это, конечно, свидетельствует о силе благодати. Но понять их почти
невозможно.
Могут возразить: если руководящее течение ВКП есть центризм, то как
объяснить нынешний резкий поворот его против левой социал-демократии,
которая ведь тоже есть не что иное, как центризм? Это довод несерьезный.
Ведь и наши правые, которые, по признанию самих центристов, идут по пути
восстановления капитализма, тоже объявляют себя непримиримыми врагами
социал-демократии. Оппортунизм, если этого требуют обстоятельства, всегда
готов поправлять свою репутацию крикливым радикализмом для чужих стран.
Разумеется, этот экспортный радикализм носит в значительной мере словесный
характер.
Но отнюдь не словесный только характер носит враждебность наших
центристов и правых к европейской социал-демократии. Нельзя забывать всей
международной обстановки и прежде всего величайшего объективного
противоречия между капиталистическими странами и рабочим государством.
Международная социал-демократия поддерживает существующий капиталистический
режим. Наш внутренний оппортунизм, выросший на основах диктатуры
пролетариата, только эволюционирует в сторону капиталистических отношений.
Несмотря на элементы двоевластия в стране и тенденции термидорианства в ВКП,
антагонизм между Советским Союзом и буржуазным миром остается капитальнейшим
фактом, который отрицать или игнорировать могут только "левые" сектанты,
анархисты и анархиствующие. Международная социал-демократия всей своей
политикой обречена поддерживать замыслы своей буржуазии против СССР. Это
одно создает основу реальной, а не только словесной враждебности, несмотря
на сближение политических линий.
Центризм есть официальная линия аппарата. Носителем центризма является
партийный чиновник. Чиновничество же не есть класс. Оно служит классам.
Какую же классовую линию представляет центризм? Поднимающиеся собственники
нахо-
дят свое, хоть и трусливое пока, выражение в правой фракции.
Пролетарская линия представлена оппозицией. Что же остается на долю
центризма? Методом вычитания получается... середняк. И действительно
центризм вылупился у нас из большевизма, держась за идею середняка.
Ленинский лозунг союза правящего пролетариата с середняцким крестьянством
подменен был фетишем середняка, как высшим критерием пролетарской политики.
Центристы и сейчас не могут оставить в покое И.Н.Смирнова, который осенью
1927 г. развил ту целиком правильную мысль, что союз пролетариата с
середнячеством предполагает готовность партии пойти, в случае нужды, и на
временную размолвку с середняком, чтобы отстоять правильную пролетарскую
политику и таким образом подготовить условия более прочного и более
длительного союза с середняком в дальнейшем. Ибо такой союз возможен не на
основе какой-то классовой равнодействующей, а только на основе пролетарской
линии. Частные уступки середнячеству могут иметь лишь подсобный характер.
Попытка поиска классовой равнодействующей приводит только к тому, что эта
равнодействующая все больше отклоняется к кулачеству, к буржуазии вообще.
Середнячество не может иметь ни самостоятельной линии, ни самостоятельной
партии. "Самостоятельная" крестьянская партия есть всегда на самом деле
кулацко-буржуазная партия. Наш центризм, теоретически скудный, с короткой
памятью, этого совсем не понял. Оттого свою межеумочную сущность он обобщил
в реакционно-карикатурной идее "двухсоставной рабоче-крестьянской партии"
(Сталин). На деле двухсоставная партия означает Гоминьдан, т. е.
политическое закабаление рабочих и крестьян буржуазией. Сталинская идея
рабоче-крестьянской партии есть главная вдохновляющая идея правого крыла. В
широких бюрократических кругах, в частности на Украине, было немало
разговоров за последнее время о том, что у партии есть еще один резерв: от
пролетарской диктатуры вернуться к формуле 1905 года, т. е. к
демократической диктатуре пролетариата и крестьянства. Партия, включающая в
свой состав правое крыло, стала, по существу, двухсоставной партией.
Отступление же на позиции диктатуры пролетариата и крестьянства может
означать только реставрацию капитализма и ничего более.
Поскольку середнячество было выдвинуто как верховный критерий против
стратегической пролетарской линии, по-
стольку правые вполне основательно из самостоятельного принципа
середняцкой политики сделали кулацкие выводы. Никаких других путей для
середняка, поскольку он противопоставляет себя пролетариату, кроме кулацких,
нет и быть не может. Центристы в течение нескольких лет прятали от этих
выводов свою голову в статистический мусор, специально для них
заготовлявшийся Яковлевыми и Ко524. Но кулак вылез из-под мусора
в хлебозаготовках. Ныне центристы качаются между 107-й статьей и повышением
хлебных цен. Наряду с этим они по-прежнему выдвигают голую идею
середнячества как основной принцип, который противопоставляет их оппозиции.
Этим они только показывают, что у них нет ни социальной опоры, ни
самостоятельной классовой политики. Линия центризма есть линия зигзагов
бюрократии между пролетариатом и буржуазией при неизбежно возрастающем
недовольстве обоих классов. Межеумочная политика центризма медленно, но
верно подготовляет его ликвидацию, которая возможна в двух направлениях, т.
е. с выходом на пролетарский или на буржуазный путь.
С правым крылом дело обстоит проще и яснее.
Термидорианское течение в стране в широком смысле есть собственническое
течение в противовес пролетарскому социализму. Это самое его общее и вместе
с тем основное определение. Движущей силой его является мелкая буржуазия, но
какая? Ее наиболее эксплуататорская часть, та, которая прет вверх, которая
переходит или стремится перейти в среднюю, которая союзника своего видит в
крупной буржуазии, в мировом капитале. Центральной фигурой этой
термидорианской армии является кулак как "прирожденный" носитель настроений
и тенденций бонапартистской контрреволюции.
Внутри правящего аппарата и внутри правящей партии союзником и
полусоюзником бонапартистски настроенного собственника является "дозревший"
чиновник, желающий жить в мире со всеми классами. У него для этого есть
социальные причины: он кровно или духовно породнился с новым собственником,
да и сам "оброс"; он не хочет потрясений; он с бешеной ненавистью относится
к перспективе "перманентной" революции; для него сверх головы достаточно той
революции, которая, слава богу, осталась позади и позволяет ему пожинать
132
плоды. Национал-социализм -- это его доктрина. Такой устоявшийся
чиновник есть, как сказано, союзник бонапартистского кулака. Но между ними
существует и различие, для данного этапа очень серьезное. Кулак весьма не
прочь бы тряхнуть всей ненавидимой им системой, через посредство армии или
путем вооруженных восстаний. Бюрократ, растущее благополучие которого
связано с советской механикой, против открыто-бонапартистского, за
"эволюционный", замаскировано термидорианский путь. Из истории мы знаем, что
термидор был только ступенью к бонапартистскому перевороту. Но ведь этого
тогда не понимали. Активные термидорианцы искренне назвали бы гнусной
клеветой всякий намек на то, что они только прокладывают путь
военно-буржуазному узурпаторству.
В этом переходном взаимоотношении двух частей термидорианства --
причина слабости правого крыла партии. Чтобы принять бой, ему нужно было бы
открыто мобилизовать все собственнические элементы и инстинкты страны. В
борьбе с оппозицией это делалось сплошь, но там это прикрывалось блоком
центристов с правыми и фирмой партии. Могучий собственнический хвост,
поощряемый руководством, напирал за последние годы со всех сторон на партию,
помогая терроризировать ее рабочее ядро и громить ее левый фланг.
Политическая обстановка, однако, круто меняется с момента открытой, хотя бы
и половинчатой, борьбы между центристами и правыми. От имени партии говорит
ее центристский аппарат. Этого прикрытия в борьбе с центристами правые
лишены. Продолжать анонимно опираться на собственников они уже не могут.
Теперь нужно открыто и гласно пересесть на нового коня.
В нижних звеньях правой фракции различие между партийцем-аппаратчиком и
кулаком не представляет почти никаких затруднений для объединенного
действия. Но чем выше, чем ближе к промышленным районам, политическим
центрам, тем больше у правых препятствий -- и живых, в виде недовольства
рабочих, и отмирающих, в виде традиций. Для того, чтоб пересесть открыто на
собственнического коня против официальной партии, нынешние правые вожди еще
не "созрели". Загнанные аппаратным натиском в тупик, правые аппаратчики
подают прошения об отставке или, как Угланов, трогательно просят, чтоб их не
"калечили".
"Незрелостью" термидорианского крыла партии, отсутствием политической
связи между ним и его собственнически-
ми резервами и объясняется легкость нынешней победы центристов над
правыми. Вместо военных действий получается аппаратный парад -- и только.
Есть и другая причина этой "легкости". Но она коренится уже во
взаимоотношениях между центристским аппаратом и пролетарским ядром партии.
Против левого крыла партию натаскивали свыше пяти лет, терроризируя ее
давлением буржуазных классов. В результате к исходу шестого года борьбы
приходится снова призывать к усиленному наступлению на так называемые
"осколки". В противоположность этому, против правых пролетарское ядро готово
бороться не за страх, а за совесть. И хотя нынешняя кампания имеет насквозь
бюрократический характер, при полном подавлении инициативы масс; хотя
заранее выставлены "линейные" с красными флажками, указывающими, в каких
границах должен развертываться центристский парад; хотя масса не
подготовлена, дезориентирована и ошарашена, особенно в провинции -- тем не
менее пролетарское ядро партии в этой борьбе несомненно поддерживает
центристский аппарат, если не активно, то пассивно, и уж во всяком случае не
помогает правым.
Таковы основные причины легкости победы центристов над правыми --
внутри партии. Но эти же причины объясняют всю ограниченность и
поверхностность этой победы. Чтоб лучше это понять, посмотрим ближе, о чем
идет спор.
Пролетарский революционер не может быть эмпириком, т. е.
руководствоваться только тем, что у него сегодня под носом. Поэтому борьба с
правыми имеет для нас значение не только и не столько под углом зрения
непосредственных вопросов бюджета, ассигнований на коллективизацию в 1929 г.
и пр., вокруг которых как будто она вращается (хотя и здесь дело
ограничивается намеками и общими фразами), но прежде всего с точки зрения
тех новых идей, которые она вносит в сознание партии.
Прежде всего мы остановимся на вопросе о том, в чем же суть правой
опасности. В качестве руководства в этом, как
и в других вопросах, возьмем основой -- увы, крайне худосочный --
документ всей кампании: речь Сталина на пленуме МК и МКК 19 октября.
Перечислив разногласия с правыми -- об этом речь ниже -- Сталин заключает:
"Несомненно, что победа правого уклона в нашей партии развязала бы силу
капитализма, подорвала бы революционные позиции пролетариата и подняла бы
шансы на восстановление капитализма в нашей стране".
В этом случае, как и во всех других, когда он поворачивается против
правых, Сталин пороха не выдумывает, а пользуется готовым оружием
оппозиционного арсенала, обламывая только, по возможности, его марксистское
острие. В самом деле, если принять сталинскую характеристику правых всерьез,
то они окажутся внутрипартийным узлом термидорианской реакции. Опасность
контрреволюции есть не что иное, как опасность "восстановления капитализма в
нашей стране". Термидорианская опасность означает замаскированную форму
контрреволюции, совершающуюся на первом своем этапе через посредство правого
фланга правящей партии: в 18 веке -- якобинцев, ныне -- большевиков.
Поскольку Сталин заявляет, перелагая сказанное оппозицией, что "победа
правого уклона... подняла бы шансы на восстановление капитализма", постольку
Сталин не говорит ничего иного, кроме того, что правое крыло является
выражением термидорианской опасности внутри нашей партии.
Но послушаем, что он, на расстоянии нескольких строк, говорит о левом
крыле, об оппозиции. Опасность с ее стороны состоит, видите ли, в том, что
она "не видит возможности построения социализма силами нашей страны, впадает
в отчаяние и вынуждена утешать себя болтовней о термидорианстве в нашей
партии".
Этот пример центристской конфузии можно бы назвать классическим, если
бы конфузил могла иметь своих классиков. В самом деле: если речи о
термидорианстве в нашей партии являются болтовней, то чего же стоит
сталинское заявление, что победа правого крыла ВКП пролагала бы дорогу
восстановлению капитализма? В чем же, если не в этом, может состоять
термидорианство в социалистической революции? И до какой же степени нужно
запутаться, чтобы обвинять правое крыло партии в содействии реставрации
капитализма и тут же называть "болтовней" речи о термидорианстве в партии.
Вот где
подлинная болтовня, притом специфически центристская. Ибо коренная
черта центризма состоит в механическом сочетании противоречий вместо их
диалектического преодоления. Центризм всегда объединяет в своей нищенской
суме "разумные", "приемлемые" элементы правого и левого крыла, т. е.
оппортунизма и марксизма, нейтрализуя их друг другом и тем сводя свое
собственное идейное содержание к нулю. Мы знаем от Маркса, что мещанское
мышление, даже самое радикальное, всегда состоит из "с одной стороны" и "с
другой стороны".
Вся вообще характеристика оппозиции в сталинской речи имеет характер
совершенно скандальной беспомощности. В самом деле, опасность левого уклона
состоит в том, что он "переоценивает силы наших врагов, силу капитализма,
видит только возможность восстановления капитализма, но не видит возможности
построения социализма силами нашей страны, впадает в отчаяние и вынужден
утешать себя болтовней о термидорианстве в нашей партии".
Пойми, кто хочет. Оппозиция "впадает в отчаяние", потому, что видит
только "возможность восстановления капитализма" (т. е. опасность термидора);
но она "утешает себя (?) термидорианством в нашей партии", т.е. все той же
опасностью восстановления капитализма. Пойми, кто хочет. Если от чего и
можно было бы "впасть в отчаяние", так это от безыдейной центристской мазни.
Но оппозиция надеется справиться и с этой коростой -- задолго до построения
полного социалистического общества в нашей стране.
Борьба против правых ведется анонимно, и в смысле лиц, и в смысле дел.
Кроме Мандельштамов все голосуют единогласно против правых, да и
Мандельштамы, вероятно, уже голосуют со всеми. Естественно, если
партийцы-низовики спрашивают, где же эти правые. На это Сталин отвечает им:
"Неправы те товарищи, которые при обсуждении проблемы о правом уклоне
заостряют вопрос о лицах, представляющих правый уклон... Это неправильная
постановка вопроса... Дело тут не в лицах, а в тех условиях, той обстановке,
которые порождают правую опасность в партии. Можно отвести лиц, но это еще
не значит, что мы тем самым подорвали корни правой опасности в нашей
партии."
Это рассуждение есть законченная философия примиренчества и наиболее
яркое и торжественное отречение от основной ленинской традиции в области
идейной борьбы и воспитания партии. Отсылка от лиц, представляющих правый
уклон, к условиям, порождающим его, есть типично примиренческий довод. В
этом была основная и действительная ошибка старого "троцкизма",
противопоставлявшая его ленинским методам. Конечно, существуют "объективные
условия", порождающие кулаков и подкулачников, меньшевиков и оппортунистов.
Но из этого вовсе не вытекает, что наличие в большевистской партии
оппортунистов, меньшевиков, подкулачников и кулаков представляет
второстепенный вопрос. "Дело тут не в лицах, а в условиях". Замечательное
откровение. Старый троцкизм никогда так вульгарно и пошло не формулировал
теорию примиренчества. Нынешняя сталинская философия есть карикатура на
старый троцкизм, тем более злая, что бессознательная. Ленин неизменно учил
партию ненавидеть и презирать декларативные методы борьбы с оппортунизмом
"вообще", без ясного и точного поименования его наиболее ответственных
представителей и их дел. Ибо декларативная борьба чаще всего служит тому,
чтобы разрядить атмосферу, отвести накопившееся недовольство масс против
сползания вправо и еще слегка припугнуть правых, чтоб не слишком зарывались
и прятали хвост. Такая борьба против правых может в конечном счете оказаться
ограждением и прикрытием правых, только более сложными и обходными путями.
Центризму правые необходимы -- не в Ишиме, Барнауле или Астрахани, а в
Москве, как основной резерв, но такие правые, которые не вырываются из-под
команды, прирученные, терпеливые правые.
Теоретическим увенчанием правой политики является теория социализма в
отдельной стране, т. е. национал-социализма. Эту теорию центристы сохраняют
целиком, поддерживая ее гнилые устои новыми подпорками. Даже покорнейшие
делегаты Шестого конгресса [Коминтерна] жаловались в кулуарах: "Ах, зачем
нас заставляют проглотить в программе сей плод". Спорить снова по существу
национал-социалистической философии здесь нет надобности. Подождем, как
ответят ее творцы на критику программы. Отвечать им все же придется.
Замолчать не удастся.
Ограничимся тем, что отметим новую подпорку, которую Сталин пытался
воздвигнуть на московском пленуме 19 октября. Выступая поочередно против
оппортунистов и марксистов -- "с одной стороны" и "с другой стороны" --
Сталин доказывает, что мы можем "добиться окончательной победы над
капитализмом, если поведем усиленную работу по электрификации страны... Из
очень значительных размерах под знаменем коммунизма (в Германии,
Чехословакии, Англии и пр.). Большие исторические испытания неизбежно
обнаружат это и могут обнаружить катастрофически.
Как же обстоит дело в условиях рабочего государства, которое немыслимо,
разумеется, без рабочей бюрократии, притом более многочисленной, более
разветвленной, неизмеримо более могущественной, чем рабочая бюрократия
капиталистических стран? Как обстоит дело с линией руководства ВКП, которое
за последние годы сдвинулось с класса на аппарат, т. е. на бюрократию?
Легче и проще всего проверить политику ЦК ВКП на международной арене,
ибо там особенности положения правящей партии в стране пролетарской
диктатуры отпадают, новизна обстановки не маскирует классовых тенденций и о
политической линии можно судить на основании прочно установленных
марксистских критериев. В Китае политика ЦК была не центристской, а
меньшевистской, скорее право-меньшевистской, т. е. ближе к меньшевизму
1917г., чем 1905 г. (прямое подчинение руководству буржуазии плюс прямое
торможение революционного наступления масс). В Англии политика ЦК в решающий
период борьбы имела право-центристский характер (поддержка оппортунистов и
предателей плюс половинчатая критика их у себя дома). В Германии,
Чехословакии, Франции и пр. политика имела скорее левоцентристский характер,
воспроизводя в новых условиях политику довоенной социал-демократии. В Польше
в период переворота Пилсудского линия руководства проходила где-то между
английским и китайским образцами, т. е. между правым центризмом и прямым
меньшевизмом. В общем можно сказать, что центризм руководства
ВКП тем решительнее сдвигался на меньшевистские рельсы, чем
революционнее была обстановка, чем большей политической дальнозоркости и
смелости она требовала. Левизной же центризму удавалось щеголять только в
условиях политической обыденщины. Этим дается высшая и безапелляционная
международная проверка всей линии послеленинского руководства.
Сейчас, однако, накопилось более чем достаточно внутреннего опыта, чтоб
на основе его распознать и разоблачить центризм, даже не прибегая к
международному критерию.
Чудовищно разросшаяся у нас рабочая бюрократия выработала за последние
годы совершенно новый теоретический подход ко всем основным вопросам и
прежде всего к собственной своей самооценке. Смысл этого подхода состоит в
том, что, так как у нас диктатура пролетариата, то пролетарский характер
всех социальных процессов тем самым застрахован уже заранее и навсегда. Раз
у нас рабочее государство, учил беспримерный Молотов, то как же его еще
приближать к рабочим? Раз у нас диктатура пролетариата, то у нас и кулак
пролетарский, имманентно врастающий в социализм. Раз у нас социалистическая
революция, то каким образом нам может угрожать опасность термидора, т. е.
буржуазной реставрации? Раз у нас советская власть, то непрерывный рост
социализма обеспечен, независимо от того, улучшается или ухудшается
положение рабочих в данный период. Наконец, раз у нас ленинская партия, то
каким образом может ошибиться "ленинский" ЦК, и не осуждена ли заранее
всякая критика его на роль правого или левого "уклона", в зависимости от
того, критикуется ли секретариат справа или слева? Материалистическая
диалектика в оценке движущих сил пролетарской диктатуры подменена по всем
статьям имманентным идеализмом, который стал специфической философией
партийно-советской бюрократии в ее борьбе за устойчивость и несменяемость
собственных позиций, за полноту власти, за независимость от контроля рабочих
масс. Фетишизм самодовлеющего аппарата и его кадров, которые можно снять не
решением партии, а "только гражданской войной" (Сталин) -- таков стержень
имманентной философии, освящающей практику узурпаторства и пролагающей пути
подлинному бонапартизму.
Радикальное изменение основных социальных оценок свидетельствует о
новой социальной роли рабочей и вообще со-
ветской бюрократии по отношению к пролетариату, как и к другим классам.
Независимость от пролетариата идет параллельно с возрастающей зависимостью
от буржуазии. Фетишизация рабочего государства, как оно есть, есть
маскировка этой зависимости. Здесь все закономерно. С железной
последовательностью вытекает отсюда органическое тяготение нашей бюрократии
к мелкобуржуазным верхам и вождям, к "солидным" профбюрократам и пр[очему]
во всем мире (Китай, Англия, Польша, курс Томского, Кагановича и др[угих] на
Амстердам и т.д. и т.п.). Этого органически создающегося международного
сродства рабочей бюрократии не отменяют и не устраняют самые ультралевые
зигзаги центризма.
Разумеется, на Западе рабочая бюрократия развертывает свою деятельность
на основах капиталистической собственности. У нас рабочая бюрократия выросла
на основах диктатуры пролетариата. Но из этого коренного противоречия
социальных основ, как свидетельствуют и теория и опыт, вовсе не вытекает
имманентная, т. е. внутренне обеспеченная противоположность рабочей
бюрократии у нас и в капиталистических странах. Новая социальная база, сама
по себе взятая, тем более незрелая и не обладающая какой-либо абсолютной
устойчивостью, ни в каком случае не страхует нового характера надстройки,
перерождение которой может, наоборот, стать важным фактором перерождения
самой базы. В этих коренных вопросах бухаринская схоластика (да-да, нет-нет,
что сверх, то от лукавого), является только прикрытием процессов социального
перерождения. И якобинцы считали себя имманентной противоположностью
монархии и монархического цезаризма. Однако же Наполеон вербовал
впоследствии своих лучших министров, префектов и сыщиков из среды старых
якобинцев, к которым он, впрочем, и сам в молодости примыкал.
Социально-историческое происхождение нашей бюрократии, не страхуя ее,
как сказано, от перерождения, придает, однако, путям и формам этого процесса
чрезвычайное своеобразие, обеспечивая на данной стадии явный и бесспорный
перевес центристских элементов над правыми и придавая самому центризму
совсем особый чрезвычайно сложный характер, отражающий разные этапы
сползания, разные настроения и разные приемы мысли. Оттого речи и статьи
руководящих центристов напоминают сплошь да рядом написанную сразу на
трех языках рукопись буквами русского, латинского и арабского
алфавитов. Этим, надо думать, объясняется ужасающая, не только
теоретическая, но и литературная безграмотность большинства центристских
писаний. Достаточно почитать нынешнюю "Правду". Получив благодать от
секретариата, апостолы центризма начинают сразу говорить на неведомых
языках. Это, конечно, свидетельствует о силе благодати. Но понять их почти
невозможно.
Могут возразить: если руководящее течение ВКП есть центризм, то как
объяснить нынешний резкий поворот его против левой социал-демократии,
которая ведь тоже есть не что иное, как центризм? Это довод несерьезный.
Ведь и наши правые, которые, по признанию самих центристов, идут по пути
восстановления капитализма, тоже объявляют себя непримиримыми врагами
социал-демократии. Оппортунизм, если этого требуют обстоятельства, всегда
готов поправлять свою репутацию крикливым радикализмом для чужих стран.
Разумеется, этот экспортный радикализм носит в значительной мере словесный
характер.
Но отнюдь не словесный только характер носит враждебность наших
центристов и правых к европейской социал-демократии. Нельзя забывать всей
международной обстановки и прежде всего величайшего объективного
противоречия между капиталистическими странами и рабочим государством.
Международная социал-демократия поддерживает существующий капиталистический
режим. Наш внутренний оппортунизм, выросший на основах диктатуры
пролетариата, только эволюционирует в сторону капиталистических отношений.
Несмотря на элементы двоевластия в стране и тенденции термидорианства в ВКП,
антагонизм между Советским Союзом и буржуазным миром остается капитальнейшим
фактом, который отрицать или игнорировать могут только "левые" сектанты,
анархисты и анархиствующие. Международная социал-демократия всей своей
политикой обречена поддерживать замыслы своей буржуазии против СССР. Это
одно создает основу реальной, а не только словесной враждебности, несмотря
на сближение политических линий.
Центризм есть официальная линия аппарата. Носителем центризма является
партийный чиновник. Чиновничество же не есть класс. Оно служит классам.
Какую же классовую линию представляет центризм? Поднимающиеся собственники
нахо-
дят свое, хоть и трусливое пока, выражение в правой фракции.
Пролетарская линия представлена оппозицией. Что же остается на долю
центризма? Методом вычитания получается... середняк. И действительно
центризм вылупился у нас из большевизма, держась за идею середняка.
Ленинский лозунг союза правящего пролетариата с середняцким крестьянством
подменен был фетишем середняка, как высшим критерием пролетарской политики.
Центристы и сейчас не могут оставить в покое И.Н.Смирнова, который осенью
1927 г. развил ту целиком правильную мысль, что союз пролетариата с
середнячеством предполагает готовность партии пойти, в случае нужды, и на
временную размолвку с середняком, чтобы отстоять правильную пролетарскую
политику и таким образом подготовить условия более прочного и более
длительного союза с середняком в дальнейшем. Ибо такой союз возможен не на
основе какой-то классовой равнодействующей, а только на основе пролетарской
линии. Частные уступки середнячеству могут иметь лишь подсобный характер.
Попытка поиска классовой равнодействующей приводит только к тому, что эта
равнодействующая все больше отклоняется к кулачеству, к буржуазии вообще.
Середнячество не может иметь ни самостоятельной линии, ни самостоятельной
партии. "Самостоятельная" крестьянская партия есть всегда на самом деле
кулацко-буржуазная партия. Наш центризм, теоретически скудный, с короткой
памятью, этого совсем не понял. Оттого свою межеумочную сущность он обобщил
в реакционно-карикатурной идее "двухсоставной рабоче-крестьянской партии"
(Сталин). На деле двухсоставная партия означает Гоминьдан, т. е.
политическое закабаление рабочих и крестьян буржуазией. Сталинская идея
рабоче-крестьянской партии есть главная вдохновляющая идея правого крыла. В
широких бюрократических кругах, в частности на Украине, было немало
разговоров за последнее время о том, что у партии есть еще один резерв: от
пролетарской диктатуры вернуться к формуле 1905 года, т. е. к
демократической диктатуре пролетариата и крестьянства. Партия, включающая в
свой состав правое крыло, стала, по существу, двухсоставной партией.
Отступление же на позиции диктатуры пролетариата и крестьянства может
означать только реставрацию капитализма и ничего более.
Поскольку середнячество было выдвинуто как верховный критерий против
стратегической пролетарской линии, по-
стольку правые вполне основательно из самостоятельного принципа
середняцкой политики сделали кулацкие выводы. Никаких других путей для
середняка, поскольку он противопоставляет себя пролетариату, кроме кулацких,
нет и быть не может. Центристы в течение нескольких лет прятали от этих
выводов свою голову в статистический мусор, специально для них
заготовлявшийся Яковлевыми и Ко524. Но кулак вылез из-под мусора
в хлебозаготовках. Ныне центристы качаются между 107-й статьей и повышением
хлебных цен. Наряду с этим они по-прежнему выдвигают голую идею
середнячества как основной принцип, который противопоставляет их оппозиции.
Этим они только показывают, что у них нет ни социальной опоры, ни
самостоятельной классовой политики. Линия центризма есть линия зигзагов
бюрократии между пролетариатом и буржуазией при неизбежно возрастающем
недовольстве обоих классов. Межеумочная политика центризма медленно, но
верно подготовляет его ликвидацию, которая возможна в двух направлениях, т.
е. с выходом на пролетарский или на буржуазный путь.
С правым крылом дело обстоит проще и яснее.
Термидорианское течение в стране в широком смысле есть собственническое
течение в противовес пролетарскому социализму. Это самое его общее и вместе
с тем основное определение. Движущей силой его является мелкая буржуазия, но
какая? Ее наиболее эксплуататорская часть, та, которая прет вверх, которая
переходит или стремится перейти в среднюю, которая союзника своего видит в
крупной буржуазии, в мировом капитале. Центральной фигурой этой
термидорианской армии является кулак как "прирожденный" носитель настроений
и тенденций бонапартистской контрреволюции.
Внутри правящего аппарата и внутри правящей партии союзником и
полусоюзником бонапартистски настроенного собственника является "дозревший"
чиновник, желающий жить в мире со всеми классами. У него для этого есть
социальные причины: он кровно или духовно породнился с новым собственником,
да и сам "оброс"; он не хочет потрясений; он с бешеной ненавистью относится
к перспективе "перманентной" революции; для него сверх головы достаточно той
революции, которая, слава богу, осталась позади и позволяет ему пожинать
132
плоды. Национал-социализм -- это его доктрина. Такой устоявшийся
чиновник есть, как сказано, союзник бонапартистского кулака. Но между ними
существует и различие, для данного этапа очень серьезное. Кулак весьма не
прочь бы тряхнуть всей ненавидимой им системой, через посредство армии или
путем вооруженных восстаний. Бюрократ, растущее благополучие которого
связано с советской механикой, против открыто-бонапартистского, за
"эволюционный", замаскировано термидорианский путь. Из истории мы знаем, что
термидор был только ступенью к бонапартистскому перевороту. Но ведь этого
тогда не понимали. Активные термидорианцы искренне назвали бы гнусной
клеветой всякий намек на то, что они только прокладывают путь
военно-буржуазному узурпаторству.
В этом переходном взаимоотношении двух частей термидорианства --
причина слабости правого крыла партии. Чтобы принять бой, ему нужно было бы
открыто мобилизовать все собственнические элементы и инстинкты страны. В
борьбе с оппозицией это делалось сплошь, но там это прикрывалось блоком
центристов с правыми и фирмой партии. Могучий собственнический хвост,
поощряемый руководством, напирал за последние годы со всех сторон на партию,
помогая терроризировать ее рабочее ядро и громить ее левый фланг.
Политическая обстановка, однако, круто меняется с момента открытой, хотя бы
и половинчатой, борьбы между центристами и правыми. От имени партии говорит
ее центристский аппарат. Этого прикрытия в борьбе с центристами правые
лишены. Продолжать анонимно опираться на собственников они уже не могут.
Теперь нужно открыто и гласно пересесть на нового коня.
В нижних звеньях правой фракции различие между партийцем-аппаратчиком и
кулаком не представляет почти никаких затруднений для объединенного
действия. Но чем выше, чем ближе к промышленным районам, политическим
центрам, тем больше у правых препятствий -- и живых, в виде недовольства
рабочих, и отмирающих, в виде традиций. Для того, чтоб пересесть открыто на
собственнического коня против официальной партии, нынешние правые вожди еще
не "созрели". Загнанные аппаратным натиском в тупик, правые аппаратчики
подают прошения об отставке или, как Угланов, трогательно просят, чтоб их не
"калечили".
"Незрелостью" термидорианского крыла партии, отсутствием политической
связи между ним и его собственнически-
ми резервами и объясняется легкость нынешней победы центристов над
правыми. Вместо военных действий получается аппаратный парад -- и только.
Есть и другая причина этой "легкости". Но она коренится уже во
взаимоотношениях между центристским аппаратом и пролетарским ядром партии.
Против левого крыла партию натаскивали свыше пяти лет, терроризируя ее
давлением буржуазных классов. В результате к исходу шестого года борьбы
приходится снова призывать к усиленному наступлению на так называемые
"осколки". В противоположность этому, против правых пролетарское ядро готово
бороться не за страх, а за совесть. И хотя нынешняя кампания имеет насквозь
бюрократический характер, при полном подавлении инициативы масс; хотя
заранее выставлены "линейные" с красными флажками, указывающими, в каких
границах должен развертываться центристский парад; хотя масса не
подготовлена, дезориентирована и ошарашена, особенно в провинции -- тем не
менее пролетарское ядро партии в этой борьбе несомненно поддерживает
центристский аппарат, если не активно, то пассивно, и уж во всяком случае не
помогает правым.
Таковы основные причины легкости победы центристов над правыми --
внутри партии. Но эти же причины объясняют всю ограниченность и
поверхностность этой победы. Чтоб лучше это понять, посмотрим ближе, о чем
идет спор.
Пролетарский революционер не может быть эмпириком, т. е.
руководствоваться только тем, что у него сегодня под носом. Поэтому борьба с
правыми имеет для нас значение не только и не столько под углом зрения
непосредственных вопросов бюджета, ассигнований на коллективизацию в 1929 г.
и пр., вокруг которых как будто она вращается (хотя и здесь дело
ограничивается намеками и общими фразами), но прежде всего с точки зрения
тех новых идей, которые она вносит в сознание партии.
Прежде всего мы остановимся на вопросе о том, в чем же суть правой
опасности. В качестве руководства в этом, как
и в других вопросах, возьмем основой -- увы, крайне худосочный --
документ всей кампании: речь Сталина на пленуме МК и МКК 19 октября.
Перечислив разногласия с правыми -- об этом речь ниже -- Сталин заключает:
"Несомненно, что победа правого уклона в нашей партии развязала бы силу
капитализма, подорвала бы революционные позиции пролетариата и подняла бы
шансы на восстановление капитализма в нашей стране".
В этом случае, как и во всех других, когда он поворачивается против
правых, Сталин пороха не выдумывает, а пользуется готовым оружием
оппозиционного арсенала, обламывая только, по возможности, его марксистское
острие. В самом деле, если принять сталинскую характеристику правых всерьез,
то они окажутся внутрипартийным узлом термидорианской реакции. Опасность
контрреволюции есть не что иное, как опасность "восстановления капитализма в
нашей стране". Термидорианская опасность означает замаскированную форму
контрреволюции, совершающуюся на первом своем этапе через посредство правого
фланга правящей партии: в 18 веке -- якобинцев, ныне -- большевиков.
Поскольку Сталин заявляет, перелагая сказанное оппозицией, что "победа
правого уклона... подняла бы шансы на восстановление капитализма", постольку
Сталин не говорит ничего иного, кроме того, что правое крыло является
выражением термидорианской опасности внутри нашей партии.
Но послушаем, что он, на расстоянии нескольких строк, говорит о левом
крыле, об оппозиции. Опасность с ее стороны состоит, видите ли, в том, что
она "не видит возможности построения социализма силами нашей страны, впадает
в отчаяние и вынуждена утешать себя болтовней о термидорианстве в нашей
партии".
Этот пример центристской конфузии можно бы назвать классическим, если
бы конфузил могла иметь своих классиков. В самом деле: если речи о
термидорианстве в нашей партии являются болтовней, то чего же стоит
сталинское заявление, что победа правого крыла ВКП пролагала бы дорогу
восстановлению капитализма? В чем же, если не в этом, может состоять
термидорианство в социалистической революции? И до какой же степени нужно
запутаться, чтобы обвинять правое крыло партии в содействии реставрации
капитализма и тут же называть "болтовней" речи о термидорианстве в партии.
Вот где
подлинная болтовня, притом специфически центристская. Ибо коренная
черта центризма состоит в механическом сочетании противоречий вместо их
диалектического преодоления. Центризм всегда объединяет в своей нищенской
суме "разумные", "приемлемые" элементы правого и левого крыла, т. е.
оппортунизма и марксизма, нейтрализуя их друг другом и тем сводя свое
собственное идейное содержание к нулю. Мы знаем от Маркса, что мещанское
мышление, даже самое радикальное, всегда состоит из "с одной стороны" и "с
другой стороны".
Вся вообще характеристика оппозиции в сталинской речи имеет характер
совершенно скандальной беспомощности. В самом деле, опасность левого уклона
состоит в том, что он "переоценивает силы наших врагов, силу капитализма,
видит только возможность восстановления капитализма, но не видит возможности
построения социализма силами нашей страны, впадает в отчаяние и вынужден
утешать себя болтовней о термидорианстве в нашей партии".
Пойми, кто хочет. Оппозиция "впадает в отчаяние", потому, что видит
только "возможность восстановления капитализма" (т. е. опасность термидора);
но она "утешает себя (?) термидорианством в нашей партии", т.е. все той же
опасностью восстановления капитализма. Пойми, кто хочет. Если от чего и
можно было бы "впасть в отчаяние", так это от безыдейной центристской мазни.
Но оппозиция надеется справиться и с этой коростой -- задолго до построения
полного социалистического общества в нашей стране.
Борьба против правых ведется анонимно, и в смысле лиц, и в смысле дел.
Кроме Мандельштамов все голосуют единогласно против правых, да и
Мандельштамы, вероятно, уже голосуют со всеми. Естественно, если
партийцы-низовики спрашивают, где же эти правые. На это Сталин отвечает им:
"Неправы те товарищи, которые при обсуждении проблемы о правом уклоне
заостряют вопрос о лицах, представляющих правый уклон... Это неправильная
постановка вопроса... Дело тут не в лицах, а в тех условиях, той обстановке,
которые порождают правую опасность в партии. Можно отвести лиц, но это еще
не значит, что мы тем самым подорвали корни правой опасности в нашей
партии."
Это рассуждение есть законченная философия примиренчества и наиболее
яркое и торжественное отречение от основной ленинской традиции в области
идейной борьбы и воспитания партии. Отсылка от лиц, представляющих правый
уклон, к условиям, порождающим его, есть типично примиренческий довод. В
этом была основная и действительная ошибка старого "троцкизма",
противопоставлявшая его ленинским методам. Конечно, существуют "объективные
условия", порождающие кулаков и подкулачников, меньшевиков и оппортунистов.
Но из этого вовсе не вытекает, что наличие в большевистской партии
оппортунистов, меньшевиков, подкулачников и кулаков представляет
второстепенный вопрос. "Дело тут не в лицах, а в условиях". Замечательное
откровение. Старый троцкизм никогда так вульгарно и пошло не формулировал
теорию примиренчества. Нынешняя сталинская философия есть карикатура на
старый троцкизм, тем более злая, что бессознательная. Ленин неизменно учил
партию ненавидеть и презирать декларативные методы борьбы с оппортунизмом
"вообще", без ясного и точного поименования его наиболее ответственных
представителей и их дел. Ибо декларативная борьба чаще всего служит тому,
чтобы разрядить атмосферу, отвести накопившееся недовольство масс против
сползания вправо и еще слегка припугнуть правых, чтоб не слишком зарывались
и прятали хвост. Такая борьба против правых может в конечном счете оказаться
ограждением и прикрытием правых, только более сложными и обходными путями.
Центризму правые необходимы -- не в Ишиме, Барнауле или Астрахани, а в
Москве, как основной резерв, но такие правые, которые не вырываются из-под
команды, прирученные, терпеливые правые.
Теоретическим увенчанием правой политики является теория социализма в
отдельной стране, т. е. национал-социализма. Эту теорию центристы сохраняют
целиком, поддерживая ее гнилые устои новыми подпорками. Даже покорнейшие
делегаты Шестого конгресса [Коминтерна] жаловались в кулуарах: "Ах, зачем
нас заставляют проглотить в программе сей плод". Спорить снова по существу
национал-социалистической философии здесь нет надобности. Подождем, как
ответят ее творцы на критику программы. Отвечать им все же придется.
Замолчать не удастся.
Ограничимся тем, что отметим новую подпорку, которую Сталин пытался
воздвигнуть на московском пленуме 19 октября. Выступая поочередно против
оппортунистов и марксистов -- "с одной стороны" и "с другой стороны" --
Сталин доказывает, что мы можем "добиться окончательной победы над
капитализмом, если поведем усиленную работу по электрификации страны... Из