Страница:
Хантер поймал руку, блуждающую по его шее, плечам и груди, и прижался к ней щекой, заставив Сэйбл склониться к нему. Она не противилась — наоборот, она прилегла рядом, уютно свернувшись под боком у Хантера. И впервые за много лет он забылся сном — крепким, здоровым сном без сновидений.
Он не знал, долго ли спал. Глаза отекли и припухли и не хотели открываться. С трудом их продрав, Хантер не обнаружил Сэйбл у костра и повернулся к устью пещеры. Судя по тому, что солнце едва показалось над горизонтом, он проспал целый день и ночь. Дождь, похоже, кончился давно, земля успела подсохнуть.
Оглядевшись, Хантер заметил Сэйбл в небольшой нише в самом дальнем углу пещеры. Она стояла на коленях, вполоборота к нему, покрытая мыльной пеной с головы до ног, и энергично намыливала голову. Движение заставляло тяжелую грудь колыхаться, отливающие радугой пузыри лопались и надувались снова. Не открывая глаз, она нащупала стоящий рядом котелок, от которого поднимался в холодном утреннем воздухе густой пар, попробовала воду рукой и опрокинула на себя. Несколько мгновений тело ее казалось покрытым прозрачной глазурью. Хантер подавил восторженный возглас, не желая нарушать того, что Сэйбл считала уединением. Это было невероятно чувственное зрелище, и он подумал, что достаточно пришел в себя, чтобы вновь желать.
Вода пролилась на каменный пол пещеры, разлетаясь грязными брызгами прямо на ноги Сэйбл. Сполоснув волосы еще раз, она смыла грязь остатком воды, отставила пустой котелок и потянулась за полотенцем.
Хантер лежал затаив дыхание и наблюдал из-под ресниц, чувствуя себя подростком, впервые в жизни увидевшим обнаженную женщину. Это было удивительное ощущение. Он и помыслить не мог, что способен на такую свежесть восприятия.
Как следует растеревшись, Сэйбл повернулась туда, где аккуратной стопкой лежала чистая одежда. Судя по всему, она обнаружила сверток с запасной одеждой, купленной еще в форте Макферсон. Она одевалась медленно, с удовольствием, явно наслаждаясь тем, что к коже прикасается ткань более деликатная, чем та, что приходилось носить все последнее время. Тонкая шелковая сорочка облепила слегка влажную кожу, обрисовав высокую грудь и бесстыдно просвечивая на сосках. Корсет приподнял все это великолепие, заставив казаться еще более округлым и полным, и Хантер спросил себя, как долго сможет симулировать крепкий сон. Однако вид одевающейся Сэйбл был так прекрасен, что он не шевельнулся даже тогда, когда она надевала чулки и подвязки (хотя это было воистину испытанием терпения).
За бельем последовала простая темная рубаха, но затем в руках Сэйбл оказались мужские брюки. Она озадаченно повертела их, разглядывая со всех сторон, словно никогда не видела подобного предмета.
— Что это на него нашло? — пробормотала она в изумлении и решительно отложила брюки.
Увы, очень скоро ей снова пришлось взяться за них: в платье, опрометчиво оставленном сушиться слишком близко от огня, прогорела солидная дыра. Хантеру надоело притворяться. Он приподнялся на локте. Сэйбл услышала шорох и посмотрела в его направлении.
— Доброе утро, — сказала она не без иронии. — Почему-то мне кажется, что ты проснулся несколько раньше.
— Правильно кажется, — усмехнулся он, продолжая разглядывать ее с ног до головы.
— Мне бы следовало догадаться. У меня к тебе вопрос, Хантер. Что заставило тебя сделать такую странную покупку? Неужели ты думаешь, что я надену на себя это сугубо мужское одеяние?
— А почему бы и нет? — Он уселся, не обращая внимания на то, что одеяло сползло почти на самые бедра.
— Потому что это неприлично!
— Зато очень практично, Сэйбл, — заметил Хантер, протягивая руку за кружкой с уже остывшим кофе. — Черт возьми, у меня все тело болит! Насколько я понял, тебе нечего больше надеть?
— Да, в платье теперь дыра… Кроме того, снаружи так грязно… — Сэйбл посмотрела на Хантера. Тот ухмылялся во весь рот. — Да ради Бога!
Она схватила предмет спора и сердито сунула ногу в штанину. С ума сойти, она собирается напялить брюки! И не просто брюки, а грубые штаны, которые носят только простолюдины! Сэйбл возблагодарила Бога за то, что ее не увидит никто, кроме Хантера. Леди так не одеваются ни при каких условиях!
Она раздраженно натянула брюки и принялась заталкивать в них полы рубахи. Хантер едва не подавился очередным глотком кофе и, в свою очередь, порадовался тому, что вокруг простираются полностью безлюдные пространства. Все изгибы нижней части тела Сэйбл были подчеркнуты грубой тканью. Округлые бедра, плоский живот, длинные, красивой формы ноги выделялись теперь со смущающей, возбуждающей четкостью. А когда Сэйбл наклонилась за ботинками, повернувшись к нему спиной, он чуть было не потерял сознание: ягодицы туго натянули ткань, впадина между ними глубоко обрисовалась… Хантер готов был дать себе тычка за то, что не подобрал брюки попросторнее. Он просто не подумал о возможных последствиях, когда выбрал для Сэйбл подростковые штаны!
— Ну как я выгляжу?
— Сойдет… — буркнул он, с трудом сглотнув скопившуюся слюну.
Она приняла это за чистую монету и присела рядом с Хантером на одеяло. Налила кофе себе, долила погорячее в его кружку и аккуратно разложила в две миски мясо жареного зайца.
Хантер поскорее принялся за еду, готовый отвлечься на все, что угодно, лишь бы его взгляд перестал шарить по телу Сэйбл. Он чувствовал себя немного смущенным от того, что на этот раз не участвовал в добывании дичи. Это было как-то не по-мужски. Когда Сэйбл, заметив пятнышко жира на его подбородке, естественным жестом потянулась его стереть, он нахмурился и почти отшатнулся.
— А лошади где? — спросил он позже, вспомнив, что в задней части пещеры Сэйбл устроила баню.
— Ниже по склону, на лужайке. Я их навьючила, стреножила и оставила пока пастись.
По правде сказать, после испытаний позавчерашнего дня Сэйбл нелегко было управиться сразу с двумя лошадьми, но она поняла, что дело того стоило, заметив нескрываемое одобрение в глазах Хантера.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Отлично. Уверена, что не заболею.
Она не спросила:» А как твои дела?» — но это было и не нужно. Хантер отвернулся недостаточно быстро. Сэйбл заметила выражение стыда на его лице.
— Мне надо побриться, — буркнул он, потирая колючий подбородок.
Она тотчас вскочила, принесла снаружи емкость с водой, начала шарить в мешке Хантера в поисках бритвенных принадлежностей. Когда она разложила все необходимое для бритья и улыбнулась, ответом был свирепый взгляд, от которого ее оживление разом померкло.
— Прекрати так вести себя, Сэйбл!
— То есть?
— Прекрати нянчиться со мной. В конце концов я же не калека!
— Конечно, ты не калека, но… — она заметила, что смущенно сплетает и расплетает пальцы, и заставила себя принять более непринужденную позу, — ты ведь тоже возился со мной совсем недавно. И потом, мне просто приятно заботиться о тебе.
Это обезоружило его, заставив потянуться и привлечь Сэйбл к себе. Она плакала теперь очень редко, даже если бывала обижена, но Хантер обычно сам чувствовал несправедливость своих упреков и жестокость тона. Ее ответное объятие было очень крепким.
— Прости, милая, — вырвалось у него. — Я бы отдал полжизни, чтобы избавить тебя от того, что случилось здесь, в пещере.
— Все дело в том, что я перепугалась до полусмерти. Надеюсь, ты никогда больше не будешь таким, как тогда.
После долгого напряженного молчания Хантер пожал плечами и ответил:
— Я ничего не могу обещать тебе, Сэйбл, и ты, конечно, сама это понимаешь.
— Но ты уже обещал мне! Там, на берегу реки, ты сказал, что я победила. Разве это не означало, что отныне мы будем разговаривать на любую тему? Тебе стало бы легче…
— Сэйбл, уймись… — Это было сказано таким усталым голосом, что у нее сжалось сердце.
— Могу я хотя бы узнать, почему ты отказываешься разделить со мной свое прошлое? — упрямо продолжала она. — Мы уже разделили с тобой столько всего, что нет никакого смысла мучиться чем-то в одиночку.
В ее голосе не было негодования или обиды, одно лишь искреннее желание понять. Хантер подумал: ей кажется, что это будет исповедь за исповедь, что его тайна не страшнее той, которую недавно таила она. Он подавил вздох.
— Ты не понимаешь, Сэйбл. Есть вещи, о которых не говорят, вещи безобразные, унизительные, слишком ужасные…
— Что может быть ужаснее револьвера, приставленного к виску? — перебила она. — Я видела это, но до сих пор жива и даже не тронулась рассудком. Это было, конечно, серьезное потрясение. Вот если бы ты раньше все мне рассказал, предупредил меня, то я была бы готова.
— Пожалуй, ты права, — неохотно допустил Хантер, с новым жаром мысленно обвиняя себя в том, что ей пришлось пережить. — Скажи, как ты представляешь себе мою исповедь? Что ты хочешь знать?
— Я ничего от тебя не требую, кроме одного, Хантер. — Она вдруг отстранилась и с силой ткнула его кулаком в плечо. — Просто скажи, что ты не желаешь смерти!
Хантер ответил не сразу. Долгое время он прости смотрел ей в глаза — глаза такого странного, такого редкого фиолетового оттенка — и думал:» Я хочу жить уже ради того, чтобы снова и снова смотреть на тебя «. Но он боялся, что Сэйбл не поверит. Мужчина, который находит счастье в том, чтобы видеть лицо женщины, не станет приставлять оружие к виску. Даже если порой он не сознает, что делает.
— Скажу одно: я рад, что ты помешала мне, — наконец ответил он уклончиво. — Даже среди мужчин немного найдется тех, кто осмелится схватиться с вооруженным безумцем. Я горжусь тобой, но предпочел бы, чтобы этого не случилось, чтобы ты никогда не видела меня в таком состоянии. — Передернувшись от отвращения к себе, Хантер отстранил Сэйбл и добавил:
— Во мне слишком много того, с чем приходится бороться снова и снова. Я болен, болен душой.
— А что, если ты, сам того не сознавая, не позволяешь себе выздороветь? — настаивала она, удерживая его за плечи и не давая отвернуться, не давая вновь укрыться в воображаемой крепости. — Да, ты выжил. Ну и что в этом плохого? То было время, когда рушился мир, когда земля уходила из-под ног, когда мало кто мог разобраться, что есть зло, а что — нет. Ты делал тогда все, что мог, отдавал всего себя. О Хантер! Неужели ты думаешь, что один ты пришел с войны со шрамами в душе? Таких тысячи и тысячи, но они нашли в себе силы начать жить заново. Они простили себя за то, что выжили. Прости себя и ты.
Не находя решимости оттолкнуть ее, Хантер зажмурился до боли в глазах. Простить себя. Как легко она говорила об этом! Вот только он не сумел, как ни старался.
— Ты говоришь, простить? За то, что по моей вине в муках погибли люди?
— А разве они шли на войну, не сознавая, что могут умереть? — Внезапно возмутившись, Сэйбл испытала сильнейшую потребность влепить ему хорошую отрезвляющую оплеуху. — Ты говоришь, что тюрьма безобразна. Война сама по себе безобразна, Хантер. Она бывает героической, мужественной и благородной только в книгах. Ты делал то, что считал своим долгом, и не можешь, не должен нести груз вины до конца дней. Что бы ни случилось с тобой, нельзя бесконечно прятаться от жизни.
— Ты ни черта не знаешь! Война войной, но люди, о которых я говорю, отдали жизнь не в бою. Они умерли постыдной смертью: от голода и дизентерии — потому только, что для конфедератов это был способ получить от меня сведения. Теперь понятно, почему я виню себя в их смерти? Они гнили заживо, их мучили и избивали, а я… Я молчал. Ты права только в том, что ничего благородного в войне нет. На деле моя верность долгу выглядит подлостью.
— У каждой медали есть две стороны, — мягко возразила Сэйбл. — Молчание, за которое ты так винишь себя, было символом верности не просто долгу, а всему тому, за что сражались и умирали люди на всех фронтах той войны. Сам Господь, при всем Его милосердии, не дал бы тебе совета нарушить молчание.
Что-то сломалось в нем при этих словах — какой-то острый, безжалостный штырь, много лет назад пронзивший душу. Это не было еще освобождением, не было даже началом выздоровления, но что-то изменилось, позволив Хантеру с бессознательным вздохом облегчения прижаться лбом к плечу Сэйбл.
— Если бы не твое молчание, умерли бы другие, и их было бы гораздо больше. Лейтенант был прав, Хантер.
Он отшатнулся. Сэйбл бесстрашно встретила его потрясенный взгляд, не собираясь скрывать, что ей многое известно. Она слышала частый взволнованный стук его сердца, видела мертвенную белизну лица и почти чувствовала боль, которую он испытывал. Но она не могла поступить иначе: страдания Хантера должны были когда-нибудь закончиться.
— Ты сам рассказал мне все прошлой ночью. Все, понимаешь? — Она повысила голос, заглушая сдавленное проклятие. — Я ни о чем не спрашивала, Хантер, ничего не требовала от тебя. Не думай, что я воспользовалась моментом. Ты сам хотел рассказать мне, пойми! Теперь я знаю.
— Это невозможно… — только и мог он ответить.
Он ничего не помнил о том, что исповедался Сэйбл. До сего дня он был свято уверен, что не выдал свою постыдную тайну ни единым словом. Ни одной живой душе. Только Дугал Фрейзер сумел вытянуть из него клещами тот факт, что некий молоденький лейтенант покончил жизнь самоубийством по его, Хантера, вине. И вот Сэйбл утверждала, что знает все.
— Что ты знаешь? — прохрипел он.
— Все. Про то, что делали с тобой тюремщики. Про самоубийство лейтенанта и про то, что толкнуло его на это…
— Хватит? — крикнул Хантер, чувствуя на глазах слезы абсолютного, ни с чем не сравнимого унижения. — Ты не должна была знать, никогда! Я этого не вынесу?
— Вынесешь, — сказала она с неожиданной твердостью, удивляясь себе. — Ты вынесешь это, Хантер. И я тоже вынесу это.
Он вдруг понял, что смотрит ей в глаза.
Головни в костре зашипели, рассыпаясь, разлетаясь роем оранжевых искр.
Больше всего на свете Хантеру хотелось отвести глаза, убежать и спрятаться, даже зарыться в землю. Теперь, когда Сэйбл знала, он мог быть ей только противен. Она была слишком леди, чтобы принять такое. Но она повторила:
— Я вынесу, Хантер. Потому что я люблю тебя.
Внезапно он почувствовал себя свободным — мгновенно, почти болезненно. Вертел, долгие годы сверливший душу, просто исчез. Рана еще кровоточила, еще мучила и впредь могла не раз воспалиться, но она неминуемо должна была зарубцеваться со временем. Хантер не сознавал всего этого. Он просто опрокинулся на одеяло, потянув с собой Сэйбл и зарывшись лицом в ее волосы. От нее исходил восхитительный свежий запах. Господи, какой же она была чистой! В ней было столько чистоты, что могло хватить на них обоих.
Он дышал и дышал, не в силах оторваться от нее. Он слишком давно не дышал полной грудью.
Он начал целовать ее и не мог остановиться. Это было утолением жажды после долгой и трудной дороги. Как он хотел ее! Так, словно никогда еще ничего не было между ними, словно он все еще изнемогал от мучительной, затаенной и неутоленной страсти. Он хотел признаться, что тоже любит, любит давно, но не мог произнести ни слова, ни даже звука, только пил и пил сладкое вино ее рта, зная уже, что жажда его неутолима.
Сэйбл опомнилась только тогда, когда была уже полураздета — сумасшедшие поцелуи Хантера заставили ее забыть обо всем.
— Но ведь я только что оделась… — запротестовала она слабо, больше для виду.
— Ты нужна мне, Сэйбл.
Взгляды их снова встретились, и она поняла. Это была не просто страсть, а отчаянная потребность быть принятым, быть оправданным. Хантер должен был знать, что не противен ей. Противен, Господи Боже! Он никогда еще не был ей так дорог.
Она наклонилась к его лицу. Хантер повернул ее на спину, глядя с таким недоверием, словно она могла оттолкнуть его в любую секунду.
Он не сумел бы объяснить, даже если бы попытался, как много значило для него ее понимание, ее приятие. Это было очищение. Он не мог говорить об этом, но надеялся, что Сэйбл поймет все без слов. Она сделала для него то, что до сих пор не удавалось никому: протянула ниточку к реальной жизни — ниточку, которая день ото дня становилась все крепче, все вещественнее. Сэйбл была драгоценностью, которой он не заслуживал. Он мог отплатить за это, только лелея ее до конца своих дней.
Глава 30
Он не знал, долго ли спал. Глаза отекли и припухли и не хотели открываться. С трудом их продрав, Хантер не обнаружил Сэйбл у костра и повернулся к устью пещеры. Судя по тому, что солнце едва показалось над горизонтом, он проспал целый день и ночь. Дождь, похоже, кончился давно, земля успела подсохнуть.
Оглядевшись, Хантер заметил Сэйбл в небольшой нише в самом дальнем углу пещеры. Она стояла на коленях, вполоборота к нему, покрытая мыльной пеной с головы до ног, и энергично намыливала голову. Движение заставляло тяжелую грудь колыхаться, отливающие радугой пузыри лопались и надувались снова. Не открывая глаз, она нащупала стоящий рядом котелок, от которого поднимался в холодном утреннем воздухе густой пар, попробовала воду рукой и опрокинула на себя. Несколько мгновений тело ее казалось покрытым прозрачной глазурью. Хантер подавил восторженный возглас, не желая нарушать того, что Сэйбл считала уединением. Это было невероятно чувственное зрелище, и он подумал, что достаточно пришел в себя, чтобы вновь желать.
Вода пролилась на каменный пол пещеры, разлетаясь грязными брызгами прямо на ноги Сэйбл. Сполоснув волосы еще раз, она смыла грязь остатком воды, отставила пустой котелок и потянулась за полотенцем.
Хантер лежал затаив дыхание и наблюдал из-под ресниц, чувствуя себя подростком, впервые в жизни увидевшим обнаженную женщину. Это было удивительное ощущение. Он и помыслить не мог, что способен на такую свежесть восприятия.
Как следует растеревшись, Сэйбл повернулась туда, где аккуратной стопкой лежала чистая одежда. Судя по всему, она обнаружила сверток с запасной одеждой, купленной еще в форте Макферсон. Она одевалась медленно, с удовольствием, явно наслаждаясь тем, что к коже прикасается ткань более деликатная, чем та, что приходилось носить все последнее время. Тонкая шелковая сорочка облепила слегка влажную кожу, обрисовав высокую грудь и бесстыдно просвечивая на сосках. Корсет приподнял все это великолепие, заставив казаться еще более округлым и полным, и Хантер спросил себя, как долго сможет симулировать крепкий сон. Однако вид одевающейся Сэйбл был так прекрасен, что он не шевельнулся даже тогда, когда она надевала чулки и подвязки (хотя это было воистину испытанием терпения).
За бельем последовала простая темная рубаха, но затем в руках Сэйбл оказались мужские брюки. Она озадаченно повертела их, разглядывая со всех сторон, словно никогда не видела подобного предмета.
— Что это на него нашло? — пробормотала она в изумлении и решительно отложила брюки.
Увы, очень скоро ей снова пришлось взяться за них: в платье, опрометчиво оставленном сушиться слишком близко от огня, прогорела солидная дыра. Хантеру надоело притворяться. Он приподнялся на локте. Сэйбл услышала шорох и посмотрела в его направлении.
— Доброе утро, — сказала она не без иронии. — Почему-то мне кажется, что ты проснулся несколько раньше.
— Правильно кажется, — усмехнулся он, продолжая разглядывать ее с ног до головы.
— Мне бы следовало догадаться. У меня к тебе вопрос, Хантер. Что заставило тебя сделать такую странную покупку? Неужели ты думаешь, что я надену на себя это сугубо мужское одеяние?
— А почему бы и нет? — Он уселся, не обращая внимания на то, что одеяло сползло почти на самые бедра.
— Потому что это неприлично!
— Зато очень практично, Сэйбл, — заметил Хантер, протягивая руку за кружкой с уже остывшим кофе. — Черт возьми, у меня все тело болит! Насколько я понял, тебе нечего больше надеть?
— Да, в платье теперь дыра… Кроме того, снаружи так грязно… — Сэйбл посмотрела на Хантера. Тот ухмылялся во весь рот. — Да ради Бога!
Она схватила предмет спора и сердито сунула ногу в штанину. С ума сойти, она собирается напялить брюки! И не просто брюки, а грубые штаны, которые носят только простолюдины! Сэйбл возблагодарила Бога за то, что ее не увидит никто, кроме Хантера. Леди так не одеваются ни при каких условиях!
Она раздраженно натянула брюки и принялась заталкивать в них полы рубахи. Хантер едва не подавился очередным глотком кофе и, в свою очередь, порадовался тому, что вокруг простираются полностью безлюдные пространства. Все изгибы нижней части тела Сэйбл были подчеркнуты грубой тканью. Округлые бедра, плоский живот, длинные, красивой формы ноги выделялись теперь со смущающей, возбуждающей четкостью. А когда Сэйбл наклонилась за ботинками, повернувшись к нему спиной, он чуть было не потерял сознание: ягодицы туго натянули ткань, впадина между ними глубоко обрисовалась… Хантер готов был дать себе тычка за то, что не подобрал брюки попросторнее. Он просто не подумал о возможных последствиях, когда выбрал для Сэйбл подростковые штаны!
— Ну как я выгляжу?
— Сойдет… — буркнул он, с трудом сглотнув скопившуюся слюну.
Она приняла это за чистую монету и присела рядом с Хантером на одеяло. Налила кофе себе, долила погорячее в его кружку и аккуратно разложила в две миски мясо жареного зайца.
Хантер поскорее принялся за еду, готовый отвлечься на все, что угодно, лишь бы его взгляд перестал шарить по телу Сэйбл. Он чувствовал себя немного смущенным от того, что на этот раз не участвовал в добывании дичи. Это было как-то не по-мужски. Когда Сэйбл, заметив пятнышко жира на его подбородке, естественным жестом потянулась его стереть, он нахмурился и почти отшатнулся.
— А лошади где? — спросил он позже, вспомнив, что в задней части пещеры Сэйбл устроила баню.
— Ниже по склону, на лужайке. Я их навьючила, стреножила и оставила пока пастись.
По правде сказать, после испытаний позавчерашнего дня Сэйбл нелегко было управиться сразу с двумя лошадьми, но она поняла, что дело того стоило, заметив нескрываемое одобрение в глазах Хантера.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Отлично. Уверена, что не заболею.
Она не спросила:» А как твои дела?» — но это было и не нужно. Хантер отвернулся недостаточно быстро. Сэйбл заметила выражение стыда на его лице.
— Мне надо побриться, — буркнул он, потирая колючий подбородок.
Она тотчас вскочила, принесла снаружи емкость с водой, начала шарить в мешке Хантера в поисках бритвенных принадлежностей. Когда она разложила все необходимое для бритья и улыбнулась, ответом был свирепый взгляд, от которого ее оживление разом померкло.
— Прекрати так вести себя, Сэйбл!
— То есть?
— Прекрати нянчиться со мной. В конце концов я же не калека!
— Конечно, ты не калека, но… — она заметила, что смущенно сплетает и расплетает пальцы, и заставила себя принять более непринужденную позу, — ты ведь тоже возился со мной совсем недавно. И потом, мне просто приятно заботиться о тебе.
Это обезоружило его, заставив потянуться и привлечь Сэйбл к себе. Она плакала теперь очень редко, даже если бывала обижена, но Хантер обычно сам чувствовал несправедливость своих упреков и жестокость тона. Ее ответное объятие было очень крепким.
— Прости, милая, — вырвалось у него. — Я бы отдал полжизни, чтобы избавить тебя от того, что случилось здесь, в пещере.
— Все дело в том, что я перепугалась до полусмерти. Надеюсь, ты никогда больше не будешь таким, как тогда.
После долгого напряженного молчания Хантер пожал плечами и ответил:
— Я ничего не могу обещать тебе, Сэйбл, и ты, конечно, сама это понимаешь.
— Но ты уже обещал мне! Там, на берегу реки, ты сказал, что я победила. Разве это не означало, что отныне мы будем разговаривать на любую тему? Тебе стало бы легче…
— Сэйбл, уймись… — Это было сказано таким усталым голосом, что у нее сжалось сердце.
— Могу я хотя бы узнать, почему ты отказываешься разделить со мной свое прошлое? — упрямо продолжала она. — Мы уже разделили с тобой столько всего, что нет никакого смысла мучиться чем-то в одиночку.
В ее голосе не было негодования или обиды, одно лишь искреннее желание понять. Хантер подумал: ей кажется, что это будет исповедь за исповедь, что его тайна не страшнее той, которую недавно таила она. Он подавил вздох.
— Ты не понимаешь, Сэйбл. Есть вещи, о которых не говорят, вещи безобразные, унизительные, слишком ужасные…
— Что может быть ужаснее револьвера, приставленного к виску? — перебила она. — Я видела это, но до сих пор жива и даже не тронулась рассудком. Это было, конечно, серьезное потрясение. Вот если бы ты раньше все мне рассказал, предупредил меня, то я была бы готова.
— Пожалуй, ты права, — неохотно допустил Хантер, с новым жаром мысленно обвиняя себя в том, что ей пришлось пережить. — Скажи, как ты представляешь себе мою исповедь? Что ты хочешь знать?
— Я ничего от тебя не требую, кроме одного, Хантер. — Она вдруг отстранилась и с силой ткнула его кулаком в плечо. — Просто скажи, что ты не желаешь смерти!
Хантер ответил не сразу. Долгое время он прости смотрел ей в глаза — глаза такого странного, такого редкого фиолетового оттенка — и думал:» Я хочу жить уже ради того, чтобы снова и снова смотреть на тебя «. Но он боялся, что Сэйбл не поверит. Мужчина, который находит счастье в том, чтобы видеть лицо женщины, не станет приставлять оружие к виску. Даже если порой он не сознает, что делает.
— Скажу одно: я рад, что ты помешала мне, — наконец ответил он уклончиво. — Даже среди мужчин немного найдется тех, кто осмелится схватиться с вооруженным безумцем. Я горжусь тобой, но предпочел бы, чтобы этого не случилось, чтобы ты никогда не видела меня в таком состоянии. — Передернувшись от отвращения к себе, Хантер отстранил Сэйбл и добавил:
— Во мне слишком много того, с чем приходится бороться снова и снова. Я болен, болен душой.
— А что, если ты, сам того не сознавая, не позволяешь себе выздороветь? — настаивала она, удерживая его за плечи и не давая отвернуться, не давая вновь укрыться в воображаемой крепости. — Да, ты выжил. Ну и что в этом плохого? То было время, когда рушился мир, когда земля уходила из-под ног, когда мало кто мог разобраться, что есть зло, а что — нет. Ты делал тогда все, что мог, отдавал всего себя. О Хантер! Неужели ты думаешь, что один ты пришел с войны со шрамами в душе? Таких тысячи и тысячи, но они нашли в себе силы начать жить заново. Они простили себя за то, что выжили. Прости себя и ты.
Не находя решимости оттолкнуть ее, Хантер зажмурился до боли в глазах. Простить себя. Как легко она говорила об этом! Вот только он не сумел, как ни старался.
— Ты говоришь, простить? За то, что по моей вине в муках погибли люди?
— А разве они шли на войну, не сознавая, что могут умереть? — Внезапно возмутившись, Сэйбл испытала сильнейшую потребность влепить ему хорошую отрезвляющую оплеуху. — Ты говоришь, что тюрьма безобразна. Война сама по себе безобразна, Хантер. Она бывает героической, мужественной и благородной только в книгах. Ты делал то, что считал своим долгом, и не можешь, не должен нести груз вины до конца дней. Что бы ни случилось с тобой, нельзя бесконечно прятаться от жизни.
— Ты ни черта не знаешь! Война войной, но люди, о которых я говорю, отдали жизнь не в бою. Они умерли постыдной смертью: от голода и дизентерии — потому только, что для конфедератов это был способ получить от меня сведения. Теперь понятно, почему я виню себя в их смерти? Они гнили заживо, их мучили и избивали, а я… Я молчал. Ты права только в том, что ничего благородного в войне нет. На деле моя верность долгу выглядит подлостью.
— У каждой медали есть две стороны, — мягко возразила Сэйбл. — Молчание, за которое ты так винишь себя, было символом верности не просто долгу, а всему тому, за что сражались и умирали люди на всех фронтах той войны. Сам Господь, при всем Его милосердии, не дал бы тебе совета нарушить молчание.
Что-то сломалось в нем при этих словах — какой-то острый, безжалостный штырь, много лет назад пронзивший душу. Это не было еще освобождением, не было даже началом выздоровления, но что-то изменилось, позволив Хантеру с бессознательным вздохом облегчения прижаться лбом к плечу Сэйбл.
— Если бы не твое молчание, умерли бы другие, и их было бы гораздо больше. Лейтенант был прав, Хантер.
Он отшатнулся. Сэйбл бесстрашно встретила его потрясенный взгляд, не собираясь скрывать, что ей многое известно. Она слышала частый взволнованный стук его сердца, видела мертвенную белизну лица и почти чувствовала боль, которую он испытывал. Но она не могла поступить иначе: страдания Хантера должны были когда-нибудь закончиться.
— Ты сам рассказал мне все прошлой ночью. Все, понимаешь? — Она повысила голос, заглушая сдавленное проклятие. — Я ни о чем не спрашивала, Хантер, ничего не требовала от тебя. Не думай, что я воспользовалась моментом. Ты сам хотел рассказать мне, пойми! Теперь я знаю.
— Это невозможно… — только и мог он ответить.
Он ничего не помнил о том, что исповедался Сэйбл. До сего дня он был свято уверен, что не выдал свою постыдную тайну ни единым словом. Ни одной живой душе. Только Дугал Фрейзер сумел вытянуть из него клещами тот факт, что некий молоденький лейтенант покончил жизнь самоубийством по его, Хантера, вине. И вот Сэйбл утверждала, что знает все.
— Что ты знаешь? — прохрипел он.
— Все. Про то, что делали с тобой тюремщики. Про самоубийство лейтенанта и про то, что толкнуло его на это…
— Хватит? — крикнул Хантер, чувствуя на глазах слезы абсолютного, ни с чем не сравнимого унижения. — Ты не должна была знать, никогда! Я этого не вынесу?
— Вынесешь, — сказала она с неожиданной твердостью, удивляясь себе. — Ты вынесешь это, Хантер. И я тоже вынесу это.
Он вдруг понял, что смотрит ей в глаза.
Головни в костре зашипели, рассыпаясь, разлетаясь роем оранжевых искр.
Больше всего на свете Хантеру хотелось отвести глаза, убежать и спрятаться, даже зарыться в землю. Теперь, когда Сэйбл знала, он мог быть ей только противен. Она была слишком леди, чтобы принять такое. Но она повторила:
— Я вынесу, Хантер. Потому что я люблю тебя.
Внезапно он почувствовал себя свободным — мгновенно, почти болезненно. Вертел, долгие годы сверливший душу, просто исчез. Рана еще кровоточила, еще мучила и впредь могла не раз воспалиться, но она неминуемо должна была зарубцеваться со временем. Хантер не сознавал всего этого. Он просто опрокинулся на одеяло, потянув с собой Сэйбл и зарывшись лицом в ее волосы. От нее исходил восхитительный свежий запах. Господи, какой же она была чистой! В ней было столько чистоты, что могло хватить на них обоих.
Он дышал и дышал, не в силах оторваться от нее. Он слишком давно не дышал полной грудью.
Он начал целовать ее и не мог остановиться. Это было утолением жажды после долгой и трудной дороги. Как он хотел ее! Так, словно никогда еще ничего не было между ними, словно он все еще изнемогал от мучительной, затаенной и неутоленной страсти. Он хотел признаться, что тоже любит, любит давно, но не мог произнести ни слова, ни даже звука, только пил и пил сладкое вино ее рта, зная уже, что жажда его неутолима.
Сэйбл опомнилась только тогда, когда была уже полураздета — сумасшедшие поцелуи Хантера заставили ее забыть обо всем.
— Но ведь я только что оделась… — запротестовала она слабо, больше для виду.
— Ты нужна мне, Сэйбл.
Взгляды их снова встретились, и она поняла. Это была не просто страсть, а отчаянная потребность быть принятым, быть оправданным. Хантер должен был знать, что не противен ей. Противен, Господи Боже! Он никогда еще не был ей так дорог.
Она наклонилась к его лицу. Хантер повернул ее на спину, глядя с таким недоверием, словно она могла оттолкнуть его в любую секунду.
Он не сумел бы объяснить, даже если бы попытался, как много значило для него ее понимание, ее приятие. Это было очищение. Он не мог говорить об этом, но надеялся, что Сэйбл поймет все без слов. Она сделала для него то, что до сих пор не удавалось никому: протянула ниточку к реальной жизни — ниточку, которая день ото дня становилась все крепче, все вещественнее. Сэйбл была драгоценностью, которой он не заслуживал. Он мог отплатить за это, только лелея ее до конца своих дней.
Глава 30
Лэйн Кавано закрыла тетрадь в полинявшей матерчатой обложке и долго сидела, прижимая ее к груди. Потом пришли слезы, тяжелые и безмолвные, но от этого не менее горькие. Лэйн достала платок, скомкала его и уронила руку на колени, так и не промокнув глаз. Она оплакивала мать, которую почти не помнила.
Теперь она знала о ней много больше. Слабая, избалованная, привыкшая к роскоши женщина, ее мать совершила в жизни один-единственный мужественный поступок: последовала за мужем на Запад, оставив дочерей на попечение родственников и нянек. Принимая близко к сердцу военную карьеру мужа, она решилась разделить с ним суровую жизнь пограничных земель.
Там она и умерла.
Отец сказал, что она умерла от холеры. Он солгал.
Все было совсем иначе, и расплатиться за отговорки, за обман пришлось им всем (в том числе Маленькому Ястребу).
Лэйн начала всхлипывать, потом горько зарыдала. Теперь она оплакивала и свою судьбу.
« Почему я сама не отправилась к Черному Волку? Возможно, мне удалось бы достигнуть цели…»
Давно утратив надежду, Лэйн плакала и плакала, чувствуя себя забытой, никому не нужной, брошенной.
Хантер присел на корточки, выглянул из-за скалы и поднес к глазам бинокль. Вниз уходил очень отлогий склон, поросший высоченной» бизоньей травой «.
— Видишь что-нибудь интересное? — спросила за его спиной Сэйбл.
— Да, когда смотрю на тебя.
Она слегка покраснела и откинулась на спину в высокую траву за скалой, хорошо прогретую солнцем и оглушительно пахнущую.
— Кроме Быстрой Стрелы, кто-нибудь еще знает о твоей хижине?
— Каждый охотник и траппер, проходящий через эти места. Все они в то или иное время останавливались в ней.
— Это очень обнадеживает! — хмыкнула Сэйбл и, не в силах выносить бездействие, снова высунулась из-за скалы. — Будем надеяться, что Быстрая Стрела ждет нас в хижине. А вдруг он не дождался и ушел? Что мы тогда будем делать? Хантер! Как мы найдем его и ребенка?
Тот спокойно продолжал осматриваться. Потом, не опуская бинокля, обернулся к Сэйбл:
— Если он был здесь хоть один день или даже просто проходил мимо, он, конечно, оставил мне какой-нибудь знак. Обещаю, рано или поздно мы их найдем.
Она расслабилась с видимым облегчением. Хантер все еще не мог привыкнуть к тому, что теперь она полностью доверяет ему, верит в него и каждое сказанное им слово.
— Как это может быть, — спросила Сэйбл, поворачиваясь на бок и опираясь на локоть, — что, когда ты в хижине, тебя не мучают кошмары?
Хантер подумал, что и сам очень изменился, потому что упоминание о кошмарах перестало действовать на него, как пощечина. Он заметил, что отвечает спокойно, как если бы речь шла о какой-то житейской мелочи.
— Наверное, все дело в разнице между деревом и камнем. Впрочем, запах тоже имеет значение. Это ведь была не настоящая тюрьма, Сэйбл, — просто старый военный склад, приспособленный под тюрьму. Одно время там находилась бойня, и этот запах так пропитал стены, что его было не выветрить, если бы даже это пришло кому-то в голову. Я до сих пор не терплю запаха боен. — Хантер помедлил, и Сэйбл тотчас положила руку ему на локоть, тихонько гладя. — Не то чтобы пещера пахла чем-то подобным, но весь этот камень, затхлость по углам… что-то вроде дежа-вю, понимаешь?
Несмотря на его небрежный тон, вскоре пришло неприятное ощущение опустошения, неизменно сопровождающее каждое упоминание о прошлом. Каким бы слабым оно ни было, Хантеру оно очень не нравилось. И все же он говорил о прошлом все чаще. Сэйбл давно не просила его об этом, но слушала очень внимательно. Она была из тех, с кем хорошо выговориться. Иногда он думал о ней, как о друге, а не как о возлюбленной, и если ловил себя на этом, то пожимал плечами: вот что бывает, когда женщина взваливает на себя мужскую ношу.
И одевается по-мужски, подумал он не без приятного трепета.
— Почему ты позволил мне пойти с тобой на разведку? — спросила Сэйбл, помолчав. — Это так не похоже на тебя — позволять мне что бы то ни было.
— А если бы я приказал тебе остаться и ждать, ты бы послушалась?
— Ни за что!
— Я так и подумал, — усмехнулся Хантер. — Тогда какой смысл тратить слова? Я просто избавил свой язык от лишней работы, тем более что он и так не бездельничает в последнее время.
— Да как ты смеешь говорить такие непристойности в присутствии леди? — возмутилась Сэйбл, звучно шлепнув его по спине.
Хантер опустил бинокль и окинул ее с ног до головы намеренно плотоядным взглядом:
— Леди? Скажите на милость! Выходит, этим утром я занимался любовью с настоящей леди? А я-то, дурак, подумал, что подобрал где-то дикую кошку! Она хоть и мурлыкала порой, но спину мне поцарапала как следует.
Иногда Сэйбл казалось, что она начинает отвыкать краснеть по всякому поводу, но когда он смотрел вот так, как сейчас… будто мог взглядом сорвать все, что на ней надето!
— Знаете, что, мистер Мак-Кракен? Вы — закоренелый развратник!
Рука Хантера метнулась и обхватила ее за талию, притянув вплотную к разгоряченному телу. Он снова хотел ее и не собирался этого скрывать. Наоборот, он прижал ее так, чтобы не осталось никаких неясностей по этому поводу. После долгого поцелуя Сэйбл была наконец отпущена на свободу — задыхающаяся, возбужденная.
— Ты с самого начала знала, что я развратник, так ведь?
— Ведите себя прилично, сэр! — воззвала Сэйбл к его благоразумию (и к своему заодно).
— Ни за что! — очень похоже передразнил Хантер и снова нырнул в ее сторону, на какое-то время забыв о том, ради чего оказался здесь. — Ты и понятия не имеешь, что делаешь со мной, надевая эти узкие брюки!
Могла ли она этого не знать! Каждое утро все повторялось заново: она одевалась, и Хантер не мешал ей довести процесс до конца. Но потом он буквально набрасывался на нее, как бешеный, прижимая к ее туго обтянутому телу твердый, как железо, стержень и тем самым недвусмысленно объявляя о своем желании.
— Не я их покупала! — возразила она, как только получила возможность сказать хоть слово.
— Верно, купил их я. Значит, я могу и забрать их у тебя, прямо сейчас.
— Но мне больше нечего надеть! — с театральным ужасом воскликнула Сэйбл, когда Хантер начал расстегивать пуговицы на пресловутых брюках.
— В том-то все и дело.
Первое же прикосновение вызвало в ее памяти восхитительные моменты, которые она успела разделить с Хантером: утро в пещере, когда он ласкал ее долго, томительно, почти болезненно медленно; все последующие сладкие минуты, проведенные в густой траве, под сенью скал и просто под серо-синим бесконечным небом.
Это могло повториться, прямо сейчас.
И она бы позволила.
— Не смотри на меня так, Сэйбл, ох, не смотри! — насмешливо предостерег Хантер, не переставая, однако, блуждать рукой по ее телу. — Это кончится тем, что я забуду обо всем, кроме того, как чертовски прекрасно оказаться внутри тебя.
— Не я первая начала! — запротестовала она, смущенная его прямотой. — И потом, разве мы приехали не на разведку?
— Совершенно верно.
Поколебавшись, Хантер вздохнул и вернулся к разглядыванию окрестностей в бинокль. Правда, ему не сразу удалось настроиться на занятие более серьезное, чем любовные игры. Однако постепенно ход его мыслей изменился.
Хижина стояла на вершине совсем небольшого отлогого холма, среди купы приземистых густолистых деревьев, и чем-то напоминала пасхальное яйцо, уложенное в декоративное гнездышко. Хантер знал, что вблизи строение выглядит совсем иначе, довольно непрезентабельно. Хижина была лишена элементарных удобств и не представляла собой ничего ценного — должно быть, поэтому никто не сжег ее и не развалил по бревнышку. Впрочем, почти каждый в округе знал, что невзрачная халупа принадлежит ему, Хантеру, и уважал его собственность, какова бы она ни была.
— Эта неопределенность очень угнетает, — пожаловалась Сэйбл.
— Земля взрыта копытами так, словно здесь побывала не одна лошадь и не две, а целый табун.
— Визитеры? Похоже, ты ведешь вполне светскую жизнь, — поддразнила Сэйбл. — Надеюсь, ты не подозреваешь ничего похуже?
— Индейцев можно сразу отбросить. Они прекрасно знают все пограничные поселения белых людей, даже состоящие из одной-единственной хижины, как эта. Индейцы не суются к соседям, если те не беспокоят их. Ну а если бы это все-таки была их вылазка, здесь осталось бы только пепелище. Скорее сюда заезжали солдаты. Надо быть готовыми к тому, что сиу откочевали дальше к северу.
— Что могли делать солдаты здесь, на границе пустыни? И что теперь делать нам?
« Нам «. Хантеру понравилось, как это прозвучало.
Теперь она знала о ней много больше. Слабая, избалованная, привыкшая к роскоши женщина, ее мать совершила в жизни один-единственный мужественный поступок: последовала за мужем на Запад, оставив дочерей на попечение родственников и нянек. Принимая близко к сердцу военную карьеру мужа, она решилась разделить с ним суровую жизнь пограничных земель.
Там она и умерла.
Отец сказал, что она умерла от холеры. Он солгал.
Все было совсем иначе, и расплатиться за отговорки, за обман пришлось им всем (в том числе Маленькому Ястребу).
Лэйн начала всхлипывать, потом горько зарыдала. Теперь она оплакивала и свою судьбу.
« Почему я сама не отправилась к Черному Волку? Возможно, мне удалось бы достигнуть цели…»
Давно утратив надежду, Лэйн плакала и плакала, чувствуя себя забытой, никому не нужной, брошенной.
Хантер присел на корточки, выглянул из-за скалы и поднес к глазам бинокль. Вниз уходил очень отлогий склон, поросший высоченной» бизоньей травой «.
— Видишь что-нибудь интересное? — спросила за его спиной Сэйбл.
— Да, когда смотрю на тебя.
Она слегка покраснела и откинулась на спину в высокую траву за скалой, хорошо прогретую солнцем и оглушительно пахнущую.
— Кроме Быстрой Стрелы, кто-нибудь еще знает о твоей хижине?
— Каждый охотник и траппер, проходящий через эти места. Все они в то или иное время останавливались в ней.
— Это очень обнадеживает! — хмыкнула Сэйбл и, не в силах выносить бездействие, снова высунулась из-за скалы. — Будем надеяться, что Быстрая Стрела ждет нас в хижине. А вдруг он не дождался и ушел? Что мы тогда будем делать? Хантер! Как мы найдем его и ребенка?
Тот спокойно продолжал осматриваться. Потом, не опуская бинокля, обернулся к Сэйбл:
— Если он был здесь хоть один день или даже просто проходил мимо, он, конечно, оставил мне какой-нибудь знак. Обещаю, рано или поздно мы их найдем.
Она расслабилась с видимым облегчением. Хантер все еще не мог привыкнуть к тому, что теперь она полностью доверяет ему, верит в него и каждое сказанное им слово.
— Как это может быть, — спросила Сэйбл, поворачиваясь на бок и опираясь на локоть, — что, когда ты в хижине, тебя не мучают кошмары?
Хантер подумал, что и сам очень изменился, потому что упоминание о кошмарах перестало действовать на него, как пощечина. Он заметил, что отвечает спокойно, как если бы речь шла о какой-то житейской мелочи.
— Наверное, все дело в разнице между деревом и камнем. Впрочем, запах тоже имеет значение. Это ведь была не настоящая тюрьма, Сэйбл, — просто старый военный склад, приспособленный под тюрьму. Одно время там находилась бойня, и этот запах так пропитал стены, что его было не выветрить, если бы даже это пришло кому-то в голову. Я до сих пор не терплю запаха боен. — Хантер помедлил, и Сэйбл тотчас положила руку ему на локоть, тихонько гладя. — Не то чтобы пещера пахла чем-то подобным, но весь этот камень, затхлость по углам… что-то вроде дежа-вю, понимаешь?
Несмотря на его небрежный тон, вскоре пришло неприятное ощущение опустошения, неизменно сопровождающее каждое упоминание о прошлом. Каким бы слабым оно ни было, Хантеру оно очень не нравилось. И все же он говорил о прошлом все чаще. Сэйбл давно не просила его об этом, но слушала очень внимательно. Она была из тех, с кем хорошо выговориться. Иногда он думал о ней, как о друге, а не как о возлюбленной, и если ловил себя на этом, то пожимал плечами: вот что бывает, когда женщина взваливает на себя мужскую ношу.
И одевается по-мужски, подумал он не без приятного трепета.
— Почему ты позволил мне пойти с тобой на разведку? — спросила Сэйбл, помолчав. — Это так не похоже на тебя — позволять мне что бы то ни было.
— А если бы я приказал тебе остаться и ждать, ты бы послушалась?
— Ни за что!
— Я так и подумал, — усмехнулся Хантер. — Тогда какой смысл тратить слова? Я просто избавил свой язык от лишней работы, тем более что он и так не бездельничает в последнее время.
— Да как ты смеешь говорить такие непристойности в присутствии леди? — возмутилась Сэйбл, звучно шлепнув его по спине.
Хантер опустил бинокль и окинул ее с ног до головы намеренно плотоядным взглядом:
— Леди? Скажите на милость! Выходит, этим утром я занимался любовью с настоящей леди? А я-то, дурак, подумал, что подобрал где-то дикую кошку! Она хоть и мурлыкала порой, но спину мне поцарапала как следует.
Иногда Сэйбл казалось, что она начинает отвыкать краснеть по всякому поводу, но когда он смотрел вот так, как сейчас… будто мог взглядом сорвать все, что на ней надето!
— Знаете, что, мистер Мак-Кракен? Вы — закоренелый развратник!
Рука Хантера метнулась и обхватила ее за талию, притянув вплотную к разгоряченному телу. Он снова хотел ее и не собирался этого скрывать. Наоборот, он прижал ее так, чтобы не осталось никаких неясностей по этому поводу. После долгого поцелуя Сэйбл была наконец отпущена на свободу — задыхающаяся, возбужденная.
— Ты с самого начала знала, что я развратник, так ведь?
— Ведите себя прилично, сэр! — воззвала Сэйбл к его благоразумию (и к своему заодно).
— Ни за что! — очень похоже передразнил Хантер и снова нырнул в ее сторону, на какое-то время забыв о том, ради чего оказался здесь. — Ты и понятия не имеешь, что делаешь со мной, надевая эти узкие брюки!
Могла ли она этого не знать! Каждое утро все повторялось заново: она одевалась, и Хантер не мешал ей довести процесс до конца. Но потом он буквально набрасывался на нее, как бешеный, прижимая к ее туго обтянутому телу твердый, как железо, стержень и тем самым недвусмысленно объявляя о своем желании.
— Не я их покупала! — возразила она, как только получила возможность сказать хоть слово.
— Верно, купил их я. Значит, я могу и забрать их у тебя, прямо сейчас.
— Но мне больше нечего надеть! — с театральным ужасом воскликнула Сэйбл, когда Хантер начал расстегивать пуговицы на пресловутых брюках.
— В том-то все и дело.
Первое же прикосновение вызвало в ее памяти восхитительные моменты, которые она успела разделить с Хантером: утро в пещере, когда он ласкал ее долго, томительно, почти болезненно медленно; все последующие сладкие минуты, проведенные в густой траве, под сенью скал и просто под серо-синим бесконечным небом.
Это могло повториться, прямо сейчас.
И она бы позволила.
— Не смотри на меня так, Сэйбл, ох, не смотри! — насмешливо предостерег Хантер, не переставая, однако, блуждать рукой по ее телу. — Это кончится тем, что я забуду обо всем, кроме того, как чертовски прекрасно оказаться внутри тебя.
— Не я первая начала! — запротестовала она, смущенная его прямотой. — И потом, разве мы приехали не на разведку?
— Совершенно верно.
Поколебавшись, Хантер вздохнул и вернулся к разглядыванию окрестностей в бинокль. Правда, ему не сразу удалось настроиться на занятие более серьезное, чем любовные игры. Однако постепенно ход его мыслей изменился.
Хижина стояла на вершине совсем небольшого отлогого холма, среди купы приземистых густолистых деревьев, и чем-то напоминала пасхальное яйцо, уложенное в декоративное гнездышко. Хантер знал, что вблизи строение выглядит совсем иначе, довольно непрезентабельно. Хижина была лишена элементарных удобств и не представляла собой ничего ценного — должно быть, поэтому никто не сжег ее и не развалил по бревнышку. Впрочем, почти каждый в округе знал, что невзрачная халупа принадлежит ему, Хантеру, и уважал его собственность, какова бы она ни была.
— Эта неопределенность очень угнетает, — пожаловалась Сэйбл.
— Земля взрыта копытами так, словно здесь побывала не одна лошадь и не две, а целый табун.
— Визитеры? Похоже, ты ведешь вполне светскую жизнь, — поддразнила Сэйбл. — Надеюсь, ты не подозреваешь ничего похуже?
— Индейцев можно сразу отбросить. Они прекрасно знают все пограничные поселения белых людей, даже состоящие из одной-единственной хижины, как эта. Индейцы не суются к соседям, если те не беспокоят их. Ну а если бы это все-таки была их вылазка, здесь осталось бы только пепелище. Скорее сюда заезжали солдаты. Надо быть готовыми к тому, что сиу откочевали дальше к северу.
— Что могли делать солдаты здесь, на границе пустыни? И что теперь делать нам?
« Нам «. Хантеру понравилось, как это прозвучало.