***
Прошла вечность, прежде чем, очнувшись, она снова почувствовала тяжесть его тела, казалось, готовую раздавить ее, ощутила его сухие губы на своей шее и вновь осознала себя. Она лежала, широко раскинув руки и все еще обнимая его ногами, в той позе, в какой рухнула в забытье после взрыва. Когда Женевьева ласково провела рукой по его гибкой мускулистой спине, Доминик приподнялся и поцеловал ее в губы. "Поцелуй-подтверждение, - подумала Женевьева, - но подтверждение чего?" Этого она не знала.
Делакруа медленно перекатился через нее и лег рядом, его теплая рука по-хозяйски сжимала ее бедро. Потом с загадочным тихим смешком он встал с кровати.
- Что смешного? - спросила Женевьева; теперь, когда его не было рядом, она вдруг почувствовала страшную неуверенность в себе.
- Ну что ты, я смеюсь не над тобой, я смеюсь оттого, что всегда приятно убедиться в собственной правоте. Да и насчет тебя. - Доминик наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее.
- Ив чем же именно ты не ошибся? - настойчиво спросила она, поскольку Делакруа явно не был склонен углубляться в подробности.
Доминик тряхнул головой и хитро улыбнулся:
- Я-то знаю, а тебе это предстоит еще открыть, фея.
- Не думаю, будто осталось что-то, чему мне еще предстоит научиться в любви. - И Женевьева насупилась.
- А вот тут ты сильно ошибаешься, моя дорогая! - И Доминик от души рассмеялся. - Ты только скользнула по поверхности, в чем у тебя будет возможность убедиться, когда мы отправимся на озеро Борн.
Женевьеву снова охватил азарт:
- Когда это будет? Пана уже позволил мне отправиться к урсулинкам.
- Послезавтра. - Доминик ополоснул остывшей водой лицо и шею и потянулся за мылом. - Сайлас будет ждать тебя под монастырской стеной в три часа и отвезет на "Танцовщицу". Мы уйдем с вечерним приливом.
- Что мне взять с собой?
Доминик был озадачен. Мужчина не понимал, зачем что-либо брать? К тому же на корабле так мало места для вещей.
- Но надо же мне взять дорожную сумку, - объяснила Женевьева, выбираясь из постели. - Я ведь не могу уехать из дома на три дня без сменной одежды и прочих принадлежностей. Подумай, как странно бы это выглядело.
Доминик что-то недовольно буркнул себе под нос, но вынужден был согласиться:
- Ну что ж, раз тебе нужна дорожная сумка, полагаю, глупо оставлять ее пустой. Я никогда не брал на "Танцовщицу" женщин, равно как и члены команды. Молю Бога, чтобы они не слишком бурно возражали.
- А почему они должны возражать? - недовольно спросила Женевьева, отпивая глоток пунша, который, нетронутый, так и стоял на сервировочном столике.
- Моряки очень суеверны. Они могут счесть твое присутствие дурным знаком, - объяснил капер. - Иди-ка теперь ты помой мне спину.
Глава 9
- Все, Джонас, ты можешь идти. Я сама позвоню в дверь. Перед тяжелыми деревянными воротами в каменной монастырской стене Женевьева улыбалась своему провожатому, который, поставив на тротуар чемодан хозяйки, с сомнением смотрел на нее.
- Я должен проводить вас внутрь, мадемуазель.
- В этом нет необходимости. - Женевьева взялась за веревку для звонка, подвешенного над дверью рядом с зарешеченным окошком. - Мне просто необходимо собраться с мыслями перед встречей с монахинями.
Джонас поскреб засаленные волосы. Здесь, под стеной монастыря, с мадемуазель Женевьевой ничего дурного не может случиться, а если она хочет подготовиться к вступлению в святую обитель, так это ее право вполне можно понять. С другой стороны, слуга не знал, как к этому отнесется месье Латур, что было очень важным соображением.
Женевьева надеялась, что в сопровождающие ей дадут одного из молодых рабов. Любой, кроме Джонаса, с тех пор как она себя помнила, без единого звука повиновался бы ее распоряжению и удалился.
- Ты вернешься поздно, - уговаривала она старого слугу, - а я знаю, что мадам хотела послать тебя на рынок. Ты еще не успеешь дойти до конца улицы, как я уже позвоню.
Немного поразмыслив, Джонас кивнул. Женевьева была его любимицей, к тому же подобную просьбу нельзя счесть неразумной. Помахав ей рукой, он двинулся по улице, добрел до угла, но там остановился и обернулся. Женевьеве ничего не оставалось, как бодро дернуть веревку. Звон колокольчика достиг ушей старика, и он, удовлетворенно махнув еще раз, скрылся за углом.
Пока никто не успел открыть ворота, Женевьева, схватив чемодан, ринулась к противоположному углу. На углу Женевьеву ждал закрытый экипаж. Как только она поравнялась с ним, дверца распахнулась.
- Куда это вы так летите? - спросил Сайлас, ступая на тротуар. - Я не уеду, не дождавшись вас.
- Я вас не видела, - задыхаясь, объяснила Женевьева. - Мне нужно убраться подальше от монастыря, пока ворота не открыли.
Сайлас безразлично буркнул что-то себе под нос. Подробности его мало интересовали. Он заботился лишь о том, чтобы точно выполнить приказ хозяина, хоть и не одобрял его. Жестом он показал Женевьеве на открытую дверцу, и та быстро села в экипаж, желая как можно скорее оказаться в безопасности, подальше от этой улицы. Сайлас и чемодан немедленно тоже оказались в экипаже, дверца захлопнулась, и лошади рванули вперед.
Женевьева выглянула в маленькое окошко, чтобы понять, какой дорогой они едут к пристани. Но вместо того чтобы следовать по направлению к набережной, они двигались по Чартрес-стрит. Возле биржи Масперо экипаж остановился.
- Что мы здесь делаем?
Сайлас ответил не сразу. Он открыл дверцу, спрыгнул на землю и, как обычно, молча показал, что необходимо следовать на ним на биржу. Там они поднялись по лестнице в контору, где Женевьева уже однажды побывала. На сей раз, однако, кабинет оказался пуст.
- Месье хочет, чтобы вы переоделись вот в это, - коротко сообщил Сайлас, указывая на одежду. - Я буду ждать вас за дверью.
Осмотр показал, что в аккуратно сложенной стопке были полотняные бриджи, батистовая сорочка, чулки, вязаная шапочка и пара черных туфель с дешевыми пряжками. Женевьева была удивлена. Она никогда в жизни не носила бриджей, хотя, бывало, завидовала той свободе движений, какую дает мужская одежда. Быстро скинув старое, выцветшее и явно вышедшее из моды платье, натянула бриджи, обнаружив, к своему удивлению, что они пришлись ей точно впору. "Хотя ничего удивительного в этом нет, - подумала она, продевая руки в рукава сорочки. - У Доминика такой большой опыт по части женских форм, что он наверняка может определить размер на глаз".
Зеркала в комнате, к сожалению, не было, поэтому посмотреть на себя не удалось. Убрав волосы под шапочку и сунув ноги в туфли, Женевьева поняла, что они великоваты. Но рядом лежала папиросная бумага, видимо, для того тут и оставленная, чтобы набить ею мысы, Открыв дверь и встретив оценивающий взгляд Сайласа, Женевьева невольно зарумянилась от смущения. Жаль, что у нее нет возможности составить собственное представление о своем внешнем виде, прежде чем показываться ему на глаза. Но Сайлас, кажется, остался доволен, так как коротко кивнул и указал рукой в сторону лестницы.
Они снова сели в экипаж. Там Женевьева запихала в чемодан, где, к счастью, не было ничего, кроме щетки для волос, гребенки, лент и пары чистого белья, свое смятое платье, нижнюю юбку, лифчик, чулки и туфли.
- Почему мне нужно было одеться таким образом? - спросила она молчаливого Сайласа.
- Месье велел.
Поскольку Сайлас, видимо, считал подобный ответ исчерпывающим, Женевьева тоже замолчала. Экипаж ехал вдоль набережной, подпрыгивая на мощеной мостовой.
На сей раз она соскочила на тротуар опередив своего провожатого и нетерпеливо стала читать названия, выведенные на покачивающихся судах. Неловкость от того, что она в мужском костюме, исчезла и появилось восхитительное чувство свободы: маскарад оказался в высшей степени удачным, и девушка чувствовала себя в новом наряде удивительно удобно. Никто бы не узнал в этом мальчишке Женевьеву Латур.
- Туда, парень. - Сайлас тронул ее за плечо и, взяв на плечо чемодан, пошел по сходням на палубу белоснежного фрегата.
Очутившись на сверкающей, до блеска надраенной палубе, Женевьева стала искать Доминика. Она ожидала, что здесь будет царить шумная предотъездная суета, но увидела спокойствие и идеальный порядок. Матросы стояли, выстроившись вдоль борта в состоянии полной готовности к отплытию. Хозяина корабля нигде не было видно. Сайлас повелительно кивнул, указывая направление, и она, спустившись за ним по тесной лесенке и пройдя по тесному коридору, очутилась в каюте, которая несказанно удивила ее.
Женевьева не знала, чего ожидать на корабле Доминика Делакруа, но ей представлялись пиратские картинки: абордажные сабли, пистолеты, бутылки пустые и полные, головорезы с серьгой в ушах и заткнутыми за пояс ножами, тесные, грязные, переполненные трюмы, куда матросы заглядывают лишь для того, чтобы урвать часок сна между сражениями и приключениями. То же, что увидела сейчас Женевьева, было обычной комнатой, разве что с круглыми, а не прямоугольными окнами. В эти окна, выходящие на корму, заглядывало солнце и освещало полированную поверхность стола и стульев, великолепие изумрудного ковра, сверкало в хрустальных гранях графина и бокалов, мерцало на тяжелых серебряных подсвечниках. Широкая кровать, никоим образом не напоминающая походную койку, стояла как раз под окнами.
Сайлас опустил чемодан на пол:
- Месье желает, чтобы вы поднялись на мостик, как только распакуете вещи. - И, не сказав больше ни слова, вышел, закрыв за собой дверь.
Женевьева была слишком взволнована, чтобы заниматься своими вещами. Она никогда не плавала на таком большом корабле, хотя излазила вдоль и поперек остовы судов, строящихся на верфи у отца, внимательно прислушиваясь к разговорам кораблестроителей, так что навигационная терминология и конструкция судов были ей знакомы. Но сейчас ей, сбежавшей из монастыря и от всей своей прошлой жизни, предстояло отправиться под носом у всего новоорлеанского общества с капером (да каким!) в плавание, которое нанесет серьезный урон ничего не подозревающему отцу и доставит неслыханно огромное, бесстыдно запретное наслаждение ей самой. Взгляд на мгновение задержался на широкой кровати. Доминик сказал, что никогда не брал с собой в плавание женщин. Быть может, его слова означали, что он никогда не делил эту постель ни с кем другим? Эта мысль доставила Женевьеве явное удовлетворение.
Покинув каюту, она прошла по узкому коридору, поднялась по лесенке, выбралась на залитую солнцем палубу, отыскала ведущий на капитанский мостик трап именно там, где и ожидала, и, начав проворно взбираться по нему, услышала дробь подбираемых швартовых тросов, скрежет подъемного ворота и мерный топот ног. Матросы, взявшись за перекладины, крутили ворот. Кто-то затянул монотонную ритмичную песню, моментально подхваченную остальными, и Женевьева почувствовала небывалое ощущение свободы, словно птица, выпущенная из клетки и впервые вольно взмахнувшая крыльями.
Вдруг наверху послышался властный голос, отдававший приказы. Доминик стоял за спиной рулевого, заложив руки за спину, и, задрав голову, напряженно наблюдал, как большие белые паруса наполняются ветром. Он обводил взглядом изгибы береговой линии, оживленное движение судов на Миссисипи - ничто не ускользало от его взгляда. Он немедленно и безошибочно принимал решения. Это был совсем не тот Доминик, какого она видела в бальном зале или в спальне. Не безукоризненно одетый креольский джентльмен с циничными речами и вопросительно поднятой бровью, а моряк, пират, авантюрист за работой - в рубашке с короткими рукавами и бриджах; сильная, загорелая шея выступала из открытого ворота рубашки; густую копну волос цвета темного ореха трепал ветер.
Женевьева вдруг почувствовала себя здесь лишней, чуть ли не помехой успешному выполнению этой работы. Вместо того чтобы подойти к Доминику и засвидетельствовать свое прибытие, она, прислонившись к перилам палубы, стала наблюдать, как матросы на корме споро выполняют привычную работу. Капер продолжал прокладывать курс, и фрегат, маневрируя среди других судов и оставляя позади себя след бурлящей воды, уверенно двигался вниз по реке.
Город скрылся за излучиной, река стала шире, и в свежем ветре появился соленый морской привкус, что возвещало о приближении к заливу. Женевьева сняла вязаную шапочку и подставила ветру лицо, наслаждаясь тем, как он трепал ее пышные волосы, играл шелковистыми прядями.
- Ну как, нравится?
Весело рассмеявшись, она повернулась и увидела, что Доминик смотрит на нее сверху вниз - в его бирюзовых глазах плясали веселые огоньки. Женевьева энергично тряхнула головой.
- Отлично. - Он закурил маленькую сигару и, положив руку на перила за спиной Женевьевы, с удовольствием затянулся. - Если хочешь переодеться в свое платье, можешь это сделать. Я не хотел, чтобы кто-нибудь на пристани увидел, как на борт поднимается женщина, но здесь любопытных глаз нет. Женевьева решительно покачала головой:
- Мне нравится эта одежда. Сначала было непривычно, но теперь я чувствую себя в ней удивительно свободно. - И чтобы доказать это, проделала несколько па из матросского танца.
Рассмеявшись, Доминик поймал ее за растрепавшиеся волосы.
- Не давай им лезть тебе в глаза, - продолжая держать Женевьеву за полосы одной рукой, другой он сдернул с шеи шарф и, обвязав его вокруг непокорных блестящих локонов, собрал их в аккуратный узел. - Вот так-то лучше. - Но, окинув взглядом ее хрупкую фигурку, капер нахмурился:
- Ты должна надевать лифчик под рубашку, Женевьева.
Вспыхнув, она опустила глаза: под тонкой тканью безошибочно угадывались изящные женские округлости с твердыми сосками.
- Мне было так приятно чувствовать полную свободу от всех этих рубашек, пуговиц и кружев... - виновато сказала она.
- Но если ты намерена оставаться в этом костюме, нужно что-то надевать вниз, - не допускающим возражений Тоном объявил Доминик. - Во-первых, я не собираюсь выставлять напоказ то, что предназначено только для моих глаз. Во-вторых, твои прелести могут разлагающе подействовать на команду.
- Я не подумала об этом, - проговорила Женевьева снова извиняющимся тоном, еще не решив, что лучше: быть обвиненной в наивном простодушии или в намеренном распутстве.
- Тем лучше для тебя. - Его кривая усмешка не оставляла сомнений в том, что первое безоговорочно предпочтительнее. - Я все понимаю, но иди вниз и что-нибудь придумай.
Через минут десять она увидела Доминика на полуюте. Он разговаривал с Сайласом и боцманом. А вокруг шла обычная жизнь команды на плывущем корабле. Женевьева нашла на палубе укромный уголок с подветренной стороны и села прямо на пол, чтобы погреться на солнышке.
Скрестив ноги, закрыв глаза и подставив лицо ветру и солнцу, она расслабилась, каждой клеточкой впитывая запахи, звуки и ощущения. Она упивалась запахами воды, соли, смолы и машинного масла, скрипом мачт, оглушительным хлопаньем главного паруса в моменты, когда рулевой менял галс. Ей казалось, что она составляла единое целое со всем, что ее окружало, она ощущала себя частью вселенной, как река, лес, топи, ветер или солнечный свет. И в душе у Женевьевы царили мир и покой.
Продолжая слушать доклад боцмана об ухудшении состояния временной заплаты на пробоине "Танцовщицы", Доминик наблюдал за мадемуазель Латур. При этом взгляд его был необычно мягким, а на губах играла загадочная улыбка. Сайласа, который давно решил, что присутствие на корабле этой маленькой бестии - дурное предзнаменование, неизбежно грозящее бог знает какими несчастьями, очень встревожило выражение лица хозяина.
Насколько слуге было известно, месье лишь один раз в жизни поддался чарам представительницы прекрасного пола. Разумеется, капер не отказывал себе в удовольствиях, но у него не было ни времени, ни желания надолго или слишком сильно привязываться к какой-то одной женщине. И никогда за все эти пиратские годы Делакруа не потакал женским причудам и капризам, никогда не подпускал женщин к делам! И вот какая-то пигалица вольготно загорает на корабле, а у хозяина на лице появляется благостное выражение, какого Сайлас никогда прежде у него не видел.
- Если эта гавань нам подойдет, боцман, мы сможем поднять "Танцовщицу" и получше осмотреть пробоины, - рассеянно отвечал Доминик. - А пока пусть помпы работают безостановочно. - И, оставив боцмана с Сайласом на полуюте, он пересек палубу и подошел к Женевьеве, застывшей словно завороженная.
- Кто она? - спросил боцман, не сводя тяжелого взгляда с Женевьевы; меж бровей у него залегла глубокая морщина.
Сайлас неопределенно повел плечом:
- Дочь Латура. Кажется, она нужна месье для того, чтобы получить стоянку.
- С каких это пор месье нуждается в помощи женщины, тем более такой пигалицы? - Боцман смачно сплюнул за борт.
- Думаю, это его дело. - Неоспоримый довод Сайласа положил конец дискуссии, и мужчины разошлись по своим делам.
Тень загородила ей солнце," и Женевьева открыла глаза.
- Я не спала, - проворковала она, сладко потягиваясь. - Я просто околдована.
- Это видно. - И Доминик сел рядом.
- Теперь мой костюм не оскорбляет вашего представления о приличиях, месье? - озорно сверкнув на него глазами, спросила Женевьева.
- Не шути над серьезными вещами, - проворчал он, закрывая глаза от удовольствия.
После минутного колебания Женевьева решила, что ворчание его не следует воспринимать всерьез:
- Мы поплывем к озеру Борн по одной из этих маленьких речушек?
- Нет, мы пройдем вниз до самой дельты, а потом поднимемся по проливу Бретон, - объяснил Доминик.
- Но разве так не дальше? - От удивления Женевьева села. - Любой мальчишка, абориген миссисипской дельты, провел бы нас прямиком к озеру Борн за несколько часов.
- Тебе очень хочется сократить путешествие? - лениво поинтересовался Доминик. - Я так давно не выходил в море, что мне не хочется ограничиваться внутренними водами.
- Не думаю, что причина только в этом, - прищурившись, предположила Женевьева. - Пираты не тратят драгоценного времени на морские прогулки.
- Какой проницательный ребенок! - Доминик довольно рассмеялся. - Ты права, не тратят. Просто я не хочу, чтобы кто-нибудь догадался о пункте моего назначения. Мы плывем к заливу, а уж куда пойдем оттуда - пусть гадают.
- Ветер поворачивает к востоку, месье, - крикнул рулевой, и Доминик вскочил на ноги.
- Очень хорошо, сделаем поворот, - сказал он, направляясь к мостику.
Женевьева, поднявшись, наблюдала, как матросы быстро занимают свои места и четко выполняют действия, необходимые для того, чтобы удержать корабль от чрезмерного крена, когда рулевой возьмет право руля. Все делалось так слаженно и красиво, что Женевьеве захотелось стать членом команды. Огромные паруса наполнились ветром, и "Танцовщица" слегка накренилась. Женевьева ухватилась за поручень. Раздался новый приказ, и матросы побежали к тросам и мачтам. Проворно, словно обезьяны, они взбирались по вантам, чтобы ослабить топсель.
Доминик не говорил ей, что она должна как приклеенная оставаться на шканцах, поэтому Женевьева не видела причины стоять здесь, в то время как на главных палубах происходит самое интересное. Там, внизу, смешавшись с командой и внимательно наблюдая и слушая, она могла бы научиться каким-нибудь премудростям морского дела. Лихо, по-матросски, задом наперед, держась обеими руками за поручни, она спустилась по трапу, заняла позицию у перил нижней палубы и, подняв голову, стала наблюдать за тем, как работают на мачтах матросы. Похоже, туда не так уж трудно взобраться. Во всяком случае, они делали это с очевидной легкостью. На отцовской верфи она видела, как корабелы чинили такелаж, сидя высоко над палубой, на реях, - и держась лишь одной рукой. При этом они смеялись, пели и чувствовали себя совершенно свободно, словно в кресле перед камином.
Парнишка лет двенадцати, не больше, вскарабкался к небольшой платформе на самой верхушке бизань-мачты.
Высота казалась головокружительной, но ванты, судя по всему, были вполне прочной "лестницей". "Какой, должно быть, дивный вид открывается с этой высоты, - мечтательно подумала Женевьева, - берега реки, а впереди - дельта и залив". Решение присоединиться к мальчишке возникло само собой.
Она скинула туфли и, едва успев осознать, что делает, ухватилась за растяжной трос бизань-мачты. Но очень скоро убедилась в том, что задача была не такой и легкой. Ступни и ладони словно противились выполнению непривычных движений, все тело то и дело "проворачивалось" на тросе, но не в характере Женевьевы было сдаваться. Стараясь справиться с неприятным ощущением, возникшим в животе, она ползла по канату равномерными "стежками". Лишь один раз Женевьева взглянула вниз. Этого оказалось достаточно. Больше она не сводила глаз с конечной цели своего движения там, вверху. Однако впечатление было такое, что та почти не приближалась. Кроме того, хрупкая и непривычная "лестница", по которой взбиралась Женевьева, вдруг под резкими порывами налетевшего ветра стала угрожающе раскачиваться.
Первым Женевьеву заметил Сайлас.
- Месье? - Матрос указал хозяину наверх.
- Господи Иисусе! - Несмотря на загар, стало видно, как сильно Доминик побледнел. - Какого черта она еще придумала? Женевьева! Немедленно спускайся!
Она услышала крик, но лишь стиснула зубы. Уже забравшись так высоко, Женевьева не собиралась отказываться от победы. Да и верхушка бизань-мачты была теперь намного ближе, чем палуба. К тому же она не знала, сколько еще немеющие от боли пальцы смогут удерживать колючие и остро впивающиеся в ладони тросы.
На голос хозяина вся команда как один обернулась и уставилась наверх. Вид необычной пассажирки, карабкающейся на мачту, был достаточно удивителен, но не он вызвал смущенный шепот среди матросов. Их потрясло то, что, несмотря на приказ месье, фигурка продолжала карабкаться вверх и не остановилась, даже когда капер грозно повторил приказ. Разве этой девушке неизвестно, какую кару влечет за собой непослушание?
- Похоже, она вас не слышит, месье, - лаконично заметил Сайлас, пытаясь спасти положение.
- Прекрасно слышит! - стиснув зубы, прорычал Доминик. - И, клянусь, в следующий раз подобная избирательная глухота мадемуазель не поразит! Сними ее! - Делакруа стиснул поручень с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев.
У Женевьевы вдруг соскользнула с троса нога - и сердце его громко бухнуло о ребра. Трос бешено раскачивался, а она судорожно хваталась за него, перебирая руками. Один промах - и Женевьева полетит на палубу с высоты сотни футов... Вполне вероятно, что такую судьбу она предпочтет той, что Доминик уготовил ей, как только девушка спустится и попадет к нему в руки. Страх его подпитывался гневом, гнев - страхом по мере того, как Делакруа наблюдал за быстрым продвижением Сайласа. Тем временем Женевьева достигла наконец вершины бизань-мачты и села там в относительной безопасности. Она видела далеко внизу белый круг поднятых к небу лиц и Доминика, яростно машущего ей рукой.
- Разве вы не слышали, как месье приказывал вам вернуться? - с испуганным любопытством спросил ее мальчишка-сосед по верхушке бизань-мачты.
Женевьева, которая теперь серьезно сомневалась в том, что сможет спуститься по вантам, промямлила что-то нечленораздельное и оглянулась вокруг. Зрелище действительно оказалось потрясающим, однако Женевьева уже не была уверена, что это стоило того страха, который она испытала, карабкаясь наверх, тем более что теперь предстояло еще и спуститься к разъяренному Делакруа.
Парнишка глянул вниз и объявил:
- Сайлас лезет. Интересно зачем? Он нечасто сюда взбирается.
Сайлас достиг платформы, на которой они сидели, и окинул Женевьеву оценивающим взглядом. Девчонка испугана, понял он, и это может все осложнить.
- Месье хочет видеть вас на палубе, мадемуазель, - сухо сообщил он.
- Хорошо, через несколько минут. - Женевьева робко улыбнулась. - Я поднялась только затем, чтобы полюбоваться на залив.
Ее деланно бравый тон не обманул Сайласа:
- Месье желает видеть вас внизу немедленно. Если я не спущу вас, он поднимется за вами сам. Вы ведь не хотите этого? - в его вопросе только глухой не расслышал бы сурового предостережения, и у Женевьевы засосало под ложечкой от страха, который не имел ничего общего со страхом высоты. - Следуйте за мной, - продолжил Сайлас, - я буду направлять ваши ноги. Просто ставьте их туда, куда я буду указывать, и не смотрите вниз.
Он стал спускаться по тросу, оставляя достаточно места для Женевьевы. Она осторожно опустилась на перекладину и застыла, вцепившись в раскачивающийся трос.
- Я не могу, Сайлас.
Он услышал ее до смерти перепуганный шепот и выругался себе под нос. Протянув руку вверх, схватил ее за щиколотку. Рука была теплой, крепкой и надежной.
- Нет можете! Я буду все время держать вас за ногу.
Доминик, кусая губы, хоть и не слышал ни единого слова из их разговора, понимал, чем вызвана задержка. Сайлас мог держать ее за щиколотку по одной-единственной причине. Женевьева не первая, кого понадобилось успокаивать, чтобы заставить спуститься с такой высоты при столь сильном ветре. Многих молодых парней на первом году плавания наверху охватывала паника, у них начиналось головокружение, и Сайлас знал, что делать в таких случаях. "Может быть, мне самому следовало бы за ней подняться", - сердито подумал Доминик, в бессильном отчаянии меряя палубу шагами и не сводя глаз с того, что разыгрывалась у него над головой.
Прошла вечность, прежде чем, очнувшись, она снова почувствовала тяжесть его тела, казалось, готовую раздавить ее, ощутила его сухие губы на своей шее и вновь осознала себя. Она лежала, широко раскинув руки и все еще обнимая его ногами, в той позе, в какой рухнула в забытье после взрыва. Когда Женевьева ласково провела рукой по его гибкой мускулистой спине, Доминик приподнялся и поцеловал ее в губы. "Поцелуй-подтверждение, - подумала Женевьева, - но подтверждение чего?" Этого она не знала.
Делакруа медленно перекатился через нее и лег рядом, его теплая рука по-хозяйски сжимала ее бедро. Потом с загадочным тихим смешком он встал с кровати.
- Что смешного? - спросила Женевьева; теперь, когда его не было рядом, она вдруг почувствовала страшную неуверенность в себе.
- Ну что ты, я смеюсь не над тобой, я смеюсь оттого, что всегда приятно убедиться в собственной правоте. Да и насчет тебя. - Доминик наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее.
- Ив чем же именно ты не ошибся? - настойчиво спросила она, поскольку Делакруа явно не был склонен углубляться в подробности.
Доминик тряхнул головой и хитро улыбнулся:
- Я-то знаю, а тебе это предстоит еще открыть, фея.
- Не думаю, будто осталось что-то, чему мне еще предстоит научиться в любви. - И Женевьева насупилась.
- А вот тут ты сильно ошибаешься, моя дорогая! - И Доминик от души рассмеялся. - Ты только скользнула по поверхности, в чем у тебя будет возможность убедиться, когда мы отправимся на озеро Борн.
Женевьеву снова охватил азарт:
- Когда это будет? Пана уже позволил мне отправиться к урсулинкам.
- Послезавтра. - Доминик ополоснул остывшей водой лицо и шею и потянулся за мылом. - Сайлас будет ждать тебя под монастырской стеной в три часа и отвезет на "Танцовщицу". Мы уйдем с вечерним приливом.
- Что мне взять с собой?
Доминик был озадачен. Мужчина не понимал, зачем что-либо брать? К тому же на корабле так мало места для вещей.
- Но надо же мне взять дорожную сумку, - объяснила Женевьева, выбираясь из постели. - Я ведь не могу уехать из дома на три дня без сменной одежды и прочих принадлежностей. Подумай, как странно бы это выглядело.
Доминик что-то недовольно буркнул себе под нос, но вынужден был согласиться:
- Ну что ж, раз тебе нужна дорожная сумка, полагаю, глупо оставлять ее пустой. Я никогда не брал на "Танцовщицу" женщин, равно как и члены команды. Молю Бога, чтобы они не слишком бурно возражали.
- А почему они должны возражать? - недовольно спросила Женевьева, отпивая глоток пунша, который, нетронутый, так и стоял на сервировочном столике.
- Моряки очень суеверны. Они могут счесть твое присутствие дурным знаком, - объяснил капер. - Иди-ка теперь ты помой мне спину.
Глава 9
- Все, Джонас, ты можешь идти. Я сама позвоню в дверь. Перед тяжелыми деревянными воротами в каменной монастырской стене Женевьева улыбалась своему провожатому, который, поставив на тротуар чемодан хозяйки, с сомнением смотрел на нее.
- Я должен проводить вас внутрь, мадемуазель.
- В этом нет необходимости. - Женевьева взялась за веревку для звонка, подвешенного над дверью рядом с зарешеченным окошком. - Мне просто необходимо собраться с мыслями перед встречей с монахинями.
Джонас поскреб засаленные волосы. Здесь, под стеной монастыря, с мадемуазель Женевьевой ничего дурного не может случиться, а если она хочет подготовиться к вступлению в святую обитель, так это ее право вполне можно понять. С другой стороны, слуга не знал, как к этому отнесется месье Латур, что было очень важным соображением.
Женевьева надеялась, что в сопровождающие ей дадут одного из молодых рабов. Любой, кроме Джонаса, с тех пор как она себя помнила, без единого звука повиновался бы ее распоряжению и удалился.
- Ты вернешься поздно, - уговаривала она старого слугу, - а я знаю, что мадам хотела послать тебя на рынок. Ты еще не успеешь дойти до конца улицы, как я уже позвоню.
Немного поразмыслив, Джонас кивнул. Женевьева была его любимицей, к тому же подобную просьбу нельзя счесть неразумной. Помахав ей рукой, он двинулся по улице, добрел до угла, но там остановился и обернулся. Женевьеве ничего не оставалось, как бодро дернуть веревку. Звон колокольчика достиг ушей старика, и он, удовлетворенно махнув еще раз, скрылся за углом.
Пока никто не успел открыть ворота, Женевьева, схватив чемодан, ринулась к противоположному углу. На углу Женевьеву ждал закрытый экипаж. Как только она поравнялась с ним, дверца распахнулась.
- Куда это вы так летите? - спросил Сайлас, ступая на тротуар. - Я не уеду, не дождавшись вас.
- Я вас не видела, - задыхаясь, объяснила Женевьева. - Мне нужно убраться подальше от монастыря, пока ворота не открыли.
Сайлас безразлично буркнул что-то себе под нос. Подробности его мало интересовали. Он заботился лишь о том, чтобы точно выполнить приказ хозяина, хоть и не одобрял его. Жестом он показал Женевьеве на открытую дверцу, и та быстро села в экипаж, желая как можно скорее оказаться в безопасности, подальше от этой улицы. Сайлас и чемодан немедленно тоже оказались в экипаже, дверца захлопнулась, и лошади рванули вперед.
Женевьева выглянула в маленькое окошко, чтобы понять, какой дорогой они едут к пристани. Но вместо того чтобы следовать по направлению к набережной, они двигались по Чартрес-стрит. Возле биржи Масперо экипаж остановился.
- Что мы здесь делаем?
Сайлас ответил не сразу. Он открыл дверцу, спрыгнул на землю и, как обычно, молча показал, что необходимо следовать на ним на биржу. Там они поднялись по лестнице в контору, где Женевьева уже однажды побывала. На сей раз, однако, кабинет оказался пуст.
- Месье хочет, чтобы вы переоделись вот в это, - коротко сообщил Сайлас, указывая на одежду. - Я буду ждать вас за дверью.
Осмотр показал, что в аккуратно сложенной стопке были полотняные бриджи, батистовая сорочка, чулки, вязаная шапочка и пара черных туфель с дешевыми пряжками. Женевьева была удивлена. Она никогда в жизни не носила бриджей, хотя, бывало, завидовала той свободе движений, какую дает мужская одежда. Быстро скинув старое, выцветшее и явно вышедшее из моды платье, натянула бриджи, обнаружив, к своему удивлению, что они пришлись ей точно впору. "Хотя ничего удивительного в этом нет, - подумала она, продевая руки в рукава сорочки. - У Доминика такой большой опыт по части женских форм, что он наверняка может определить размер на глаз".
Зеркала в комнате, к сожалению, не было, поэтому посмотреть на себя не удалось. Убрав волосы под шапочку и сунув ноги в туфли, Женевьева поняла, что они великоваты. Но рядом лежала папиросная бумага, видимо, для того тут и оставленная, чтобы набить ею мысы, Открыв дверь и встретив оценивающий взгляд Сайласа, Женевьева невольно зарумянилась от смущения. Жаль, что у нее нет возможности составить собственное представление о своем внешнем виде, прежде чем показываться ему на глаза. Но Сайлас, кажется, остался доволен, так как коротко кивнул и указал рукой в сторону лестницы.
Они снова сели в экипаж. Там Женевьева запихала в чемодан, где, к счастью, не было ничего, кроме щетки для волос, гребенки, лент и пары чистого белья, свое смятое платье, нижнюю юбку, лифчик, чулки и туфли.
- Почему мне нужно было одеться таким образом? - спросила она молчаливого Сайласа.
- Месье велел.
Поскольку Сайлас, видимо, считал подобный ответ исчерпывающим, Женевьева тоже замолчала. Экипаж ехал вдоль набережной, подпрыгивая на мощеной мостовой.
На сей раз она соскочила на тротуар опередив своего провожатого и нетерпеливо стала читать названия, выведенные на покачивающихся судах. Неловкость от того, что она в мужском костюме, исчезла и появилось восхитительное чувство свободы: маскарад оказался в высшей степени удачным, и девушка чувствовала себя в новом наряде удивительно удобно. Никто бы не узнал в этом мальчишке Женевьеву Латур.
- Туда, парень. - Сайлас тронул ее за плечо и, взяв на плечо чемодан, пошел по сходням на палубу белоснежного фрегата.
Очутившись на сверкающей, до блеска надраенной палубе, Женевьева стала искать Доминика. Она ожидала, что здесь будет царить шумная предотъездная суета, но увидела спокойствие и идеальный порядок. Матросы стояли, выстроившись вдоль борта в состоянии полной готовности к отплытию. Хозяина корабля нигде не было видно. Сайлас повелительно кивнул, указывая направление, и она, спустившись за ним по тесной лесенке и пройдя по тесному коридору, очутилась в каюте, которая несказанно удивила ее.
Женевьева не знала, чего ожидать на корабле Доминика Делакруа, но ей представлялись пиратские картинки: абордажные сабли, пистолеты, бутылки пустые и полные, головорезы с серьгой в ушах и заткнутыми за пояс ножами, тесные, грязные, переполненные трюмы, куда матросы заглядывают лишь для того, чтобы урвать часок сна между сражениями и приключениями. То же, что увидела сейчас Женевьева, было обычной комнатой, разве что с круглыми, а не прямоугольными окнами. В эти окна, выходящие на корму, заглядывало солнце и освещало полированную поверхность стола и стульев, великолепие изумрудного ковра, сверкало в хрустальных гранях графина и бокалов, мерцало на тяжелых серебряных подсвечниках. Широкая кровать, никоим образом не напоминающая походную койку, стояла как раз под окнами.
Сайлас опустил чемодан на пол:
- Месье желает, чтобы вы поднялись на мостик, как только распакуете вещи. - И, не сказав больше ни слова, вышел, закрыв за собой дверь.
Женевьева была слишком взволнована, чтобы заниматься своими вещами. Она никогда не плавала на таком большом корабле, хотя излазила вдоль и поперек остовы судов, строящихся на верфи у отца, внимательно прислушиваясь к разговорам кораблестроителей, так что навигационная терминология и конструкция судов были ей знакомы. Но сейчас ей, сбежавшей из монастыря и от всей своей прошлой жизни, предстояло отправиться под носом у всего новоорлеанского общества с капером (да каким!) в плавание, которое нанесет серьезный урон ничего не подозревающему отцу и доставит неслыханно огромное, бесстыдно запретное наслаждение ей самой. Взгляд на мгновение задержался на широкой кровати. Доминик сказал, что никогда не брал с собой в плавание женщин. Быть может, его слова означали, что он никогда не делил эту постель ни с кем другим? Эта мысль доставила Женевьеве явное удовлетворение.
Покинув каюту, она прошла по узкому коридору, поднялась по лесенке, выбралась на залитую солнцем палубу, отыскала ведущий на капитанский мостик трап именно там, где и ожидала, и, начав проворно взбираться по нему, услышала дробь подбираемых швартовых тросов, скрежет подъемного ворота и мерный топот ног. Матросы, взявшись за перекладины, крутили ворот. Кто-то затянул монотонную ритмичную песню, моментально подхваченную остальными, и Женевьева почувствовала небывалое ощущение свободы, словно птица, выпущенная из клетки и впервые вольно взмахнувшая крыльями.
Вдруг наверху послышался властный голос, отдававший приказы. Доминик стоял за спиной рулевого, заложив руки за спину, и, задрав голову, напряженно наблюдал, как большие белые паруса наполняются ветром. Он обводил взглядом изгибы береговой линии, оживленное движение судов на Миссисипи - ничто не ускользало от его взгляда. Он немедленно и безошибочно принимал решения. Это был совсем не тот Доминик, какого она видела в бальном зале или в спальне. Не безукоризненно одетый креольский джентльмен с циничными речами и вопросительно поднятой бровью, а моряк, пират, авантюрист за работой - в рубашке с короткими рукавами и бриджах; сильная, загорелая шея выступала из открытого ворота рубашки; густую копну волос цвета темного ореха трепал ветер.
Женевьева вдруг почувствовала себя здесь лишней, чуть ли не помехой успешному выполнению этой работы. Вместо того чтобы подойти к Доминику и засвидетельствовать свое прибытие, она, прислонившись к перилам палубы, стала наблюдать, как матросы на корме споро выполняют привычную работу. Капер продолжал прокладывать курс, и фрегат, маневрируя среди других судов и оставляя позади себя след бурлящей воды, уверенно двигался вниз по реке.
Город скрылся за излучиной, река стала шире, и в свежем ветре появился соленый морской привкус, что возвещало о приближении к заливу. Женевьева сняла вязаную шапочку и подставила ветру лицо, наслаждаясь тем, как он трепал ее пышные волосы, играл шелковистыми прядями.
- Ну как, нравится?
Весело рассмеявшись, она повернулась и увидела, что Доминик смотрит на нее сверху вниз - в его бирюзовых глазах плясали веселые огоньки. Женевьева энергично тряхнула головой.
- Отлично. - Он закурил маленькую сигару и, положив руку на перила за спиной Женевьевы, с удовольствием затянулся. - Если хочешь переодеться в свое платье, можешь это сделать. Я не хотел, чтобы кто-нибудь на пристани увидел, как на борт поднимается женщина, но здесь любопытных глаз нет. Женевьева решительно покачала головой:
- Мне нравится эта одежда. Сначала было непривычно, но теперь я чувствую себя в ней удивительно свободно. - И чтобы доказать это, проделала несколько па из матросского танца.
Рассмеявшись, Доминик поймал ее за растрепавшиеся волосы.
- Не давай им лезть тебе в глаза, - продолжая держать Женевьеву за полосы одной рукой, другой он сдернул с шеи шарф и, обвязав его вокруг непокорных блестящих локонов, собрал их в аккуратный узел. - Вот так-то лучше. - Но, окинув взглядом ее хрупкую фигурку, капер нахмурился:
- Ты должна надевать лифчик под рубашку, Женевьева.
Вспыхнув, она опустила глаза: под тонкой тканью безошибочно угадывались изящные женские округлости с твердыми сосками.
- Мне было так приятно чувствовать полную свободу от всех этих рубашек, пуговиц и кружев... - виновато сказала она.
- Но если ты намерена оставаться в этом костюме, нужно что-то надевать вниз, - не допускающим возражений Тоном объявил Доминик. - Во-первых, я не собираюсь выставлять напоказ то, что предназначено только для моих глаз. Во-вторых, твои прелести могут разлагающе подействовать на команду.
- Я не подумала об этом, - проговорила Женевьева снова извиняющимся тоном, еще не решив, что лучше: быть обвиненной в наивном простодушии или в намеренном распутстве.
- Тем лучше для тебя. - Его кривая усмешка не оставляла сомнений в том, что первое безоговорочно предпочтительнее. - Я все понимаю, но иди вниз и что-нибудь придумай.
Через минут десять она увидела Доминика на полуюте. Он разговаривал с Сайласом и боцманом. А вокруг шла обычная жизнь команды на плывущем корабле. Женевьева нашла на палубе укромный уголок с подветренной стороны и села прямо на пол, чтобы погреться на солнышке.
Скрестив ноги, закрыв глаза и подставив лицо ветру и солнцу, она расслабилась, каждой клеточкой впитывая запахи, звуки и ощущения. Она упивалась запахами воды, соли, смолы и машинного масла, скрипом мачт, оглушительным хлопаньем главного паруса в моменты, когда рулевой менял галс. Ей казалось, что она составляла единое целое со всем, что ее окружало, она ощущала себя частью вселенной, как река, лес, топи, ветер или солнечный свет. И в душе у Женевьевы царили мир и покой.
Продолжая слушать доклад боцмана об ухудшении состояния временной заплаты на пробоине "Танцовщицы", Доминик наблюдал за мадемуазель Латур. При этом взгляд его был необычно мягким, а на губах играла загадочная улыбка. Сайласа, который давно решил, что присутствие на корабле этой маленькой бестии - дурное предзнаменование, неизбежно грозящее бог знает какими несчастьями, очень встревожило выражение лица хозяина.
Насколько слуге было известно, месье лишь один раз в жизни поддался чарам представительницы прекрасного пола. Разумеется, капер не отказывал себе в удовольствиях, но у него не было ни времени, ни желания надолго или слишком сильно привязываться к какой-то одной женщине. И никогда за все эти пиратские годы Делакруа не потакал женским причудам и капризам, никогда не подпускал женщин к делам! И вот какая-то пигалица вольготно загорает на корабле, а у хозяина на лице появляется благостное выражение, какого Сайлас никогда прежде у него не видел.
- Если эта гавань нам подойдет, боцман, мы сможем поднять "Танцовщицу" и получше осмотреть пробоины, - рассеянно отвечал Доминик. - А пока пусть помпы работают безостановочно. - И, оставив боцмана с Сайласом на полуюте, он пересек палубу и подошел к Женевьеве, застывшей словно завороженная.
- Кто она? - спросил боцман, не сводя тяжелого взгляда с Женевьевы; меж бровей у него залегла глубокая морщина.
Сайлас неопределенно повел плечом:
- Дочь Латура. Кажется, она нужна месье для того, чтобы получить стоянку.
- С каких это пор месье нуждается в помощи женщины, тем более такой пигалицы? - Боцман смачно сплюнул за борт.
- Думаю, это его дело. - Неоспоримый довод Сайласа положил конец дискуссии, и мужчины разошлись по своим делам.
Тень загородила ей солнце," и Женевьева открыла глаза.
- Я не спала, - проворковала она, сладко потягиваясь. - Я просто околдована.
- Это видно. - И Доминик сел рядом.
- Теперь мой костюм не оскорбляет вашего представления о приличиях, месье? - озорно сверкнув на него глазами, спросила Женевьева.
- Не шути над серьезными вещами, - проворчал он, закрывая глаза от удовольствия.
После минутного колебания Женевьева решила, что ворчание его не следует воспринимать всерьез:
- Мы поплывем к озеру Борн по одной из этих маленьких речушек?
- Нет, мы пройдем вниз до самой дельты, а потом поднимемся по проливу Бретон, - объяснил Доминик.
- Но разве так не дальше? - От удивления Женевьева села. - Любой мальчишка, абориген миссисипской дельты, провел бы нас прямиком к озеру Борн за несколько часов.
- Тебе очень хочется сократить путешествие? - лениво поинтересовался Доминик. - Я так давно не выходил в море, что мне не хочется ограничиваться внутренними водами.
- Не думаю, что причина только в этом, - прищурившись, предположила Женевьева. - Пираты не тратят драгоценного времени на морские прогулки.
- Какой проницательный ребенок! - Доминик довольно рассмеялся. - Ты права, не тратят. Просто я не хочу, чтобы кто-нибудь догадался о пункте моего назначения. Мы плывем к заливу, а уж куда пойдем оттуда - пусть гадают.
- Ветер поворачивает к востоку, месье, - крикнул рулевой, и Доминик вскочил на ноги.
- Очень хорошо, сделаем поворот, - сказал он, направляясь к мостику.
Женевьева, поднявшись, наблюдала, как матросы быстро занимают свои места и четко выполняют действия, необходимые для того, чтобы удержать корабль от чрезмерного крена, когда рулевой возьмет право руля. Все делалось так слаженно и красиво, что Женевьеве захотелось стать членом команды. Огромные паруса наполнились ветром, и "Танцовщица" слегка накренилась. Женевьева ухватилась за поручень. Раздался новый приказ, и матросы побежали к тросам и мачтам. Проворно, словно обезьяны, они взбирались по вантам, чтобы ослабить топсель.
Доминик не говорил ей, что она должна как приклеенная оставаться на шканцах, поэтому Женевьева не видела причины стоять здесь, в то время как на главных палубах происходит самое интересное. Там, внизу, смешавшись с командой и внимательно наблюдая и слушая, она могла бы научиться каким-нибудь премудростям морского дела. Лихо, по-матросски, задом наперед, держась обеими руками за поручни, она спустилась по трапу, заняла позицию у перил нижней палубы и, подняв голову, стала наблюдать за тем, как работают на мачтах матросы. Похоже, туда не так уж трудно взобраться. Во всяком случае, они делали это с очевидной легкостью. На отцовской верфи она видела, как корабелы чинили такелаж, сидя высоко над палубой, на реях, - и держась лишь одной рукой. При этом они смеялись, пели и чувствовали себя совершенно свободно, словно в кресле перед камином.
Парнишка лет двенадцати, не больше, вскарабкался к небольшой платформе на самой верхушке бизань-мачты.
Высота казалась головокружительной, но ванты, судя по всему, были вполне прочной "лестницей". "Какой, должно быть, дивный вид открывается с этой высоты, - мечтательно подумала Женевьева, - берега реки, а впереди - дельта и залив". Решение присоединиться к мальчишке возникло само собой.
Она скинула туфли и, едва успев осознать, что делает, ухватилась за растяжной трос бизань-мачты. Но очень скоро убедилась в том, что задача была не такой и легкой. Ступни и ладони словно противились выполнению непривычных движений, все тело то и дело "проворачивалось" на тросе, но не в характере Женевьевы было сдаваться. Стараясь справиться с неприятным ощущением, возникшим в животе, она ползла по канату равномерными "стежками". Лишь один раз Женевьева взглянула вниз. Этого оказалось достаточно. Больше она не сводила глаз с конечной цели своего движения там, вверху. Однако впечатление было такое, что та почти не приближалась. Кроме того, хрупкая и непривычная "лестница", по которой взбиралась Женевьева, вдруг под резкими порывами налетевшего ветра стала угрожающе раскачиваться.
Первым Женевьеву заметил Сайлас.
- Месье? - Матрос указал хозяину наверх.
- Господи Иисусе! - Несмотря на загар, стало видно, как сильно Доминик побледнел. - Какого черта она еще придумала? Женевьева! Немедленно спускайся!
Она услышала крик, но лишь стиснула зубы. Уже забравшись так высоко, Женевьева не собиралась отказываться от победы. Да и верхушка бизань-мачты была теперь намного ближе, чем палуба. К тому же она не знала, сколько еще немеющие от боли пальцы смогут удерживать колючие и остро впивающиеся в ладони тросы.
На голос хозяина вся команда как один обернулась и уставилась наверх. Вид необычной пассажирки, карабкающейся на мачту, был достаточно удивителен, но не он вызвал смущенный шепот среди матросов. Их потрясло то, что, несмотря на приказ месье, фигурка продолжала карабкаться вверх и не остановилась, даже когда капер грозно повторил приказ. Разве этой девушке неизвестно, какую кару влечет за собой непослушание?
- Похоже, она вас не слышит, месье, - лаконично заметил Сайлас, пытаясь спасти положение.
- Прекрасно слышит! - стиснув зубы, прорычал Доминик. - И, клянусь, в следующий раз подобная избирательная глухота мадемуазель не поразит! Сними ее! - Делакруа стиснул поручень с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев.
У Женевьевы вдруг соскользнула с троса нога - и сердце его громко бухнуло о ребра. Трос бешено раскачивался, а она судорожно хваталась за него, перебирая руками. Один промах - и Женевьева полетит на палубу с высоты сотни футов... Вполне вероятно, что такую судьбу она предпочтет той, что Доминик уготовил ей, как только девушка спустится и попадет к нему в руки. Страх его подпитывался гневом, гнев - страхом по мере того, как Делакруа наблюдал за быстрым продвижением Сайласа. Тем временем Женевьева достигла наконец вершины бизань-мачты и села там в относительной безопасности. Она видела далеко внизу белый круг поднятых к небу лиц и Доминика, яростно машущего ей рукой.
- Разве вы не слышали, как месье приказывал вам вернуться? - с испуганным любопытством спросил ее мальчишка-сосед по верхушке бизань-мачты.
Женевьева, которая теперь серьезно сомневалась в том, что сможет спуститься по вантам, промямлила что-то нечленораздельное и оглянулась вокруг. Зрелище действительно оказалось потрясающим, однако Женевьева уже не была уверена, что это стоило того страха, который она испытала, карабкаясь наверх, тем более что теперь предстояло еще и спуститься к разъяренному Делакруа.
Парнишка глянул вниз и объявил:
- Сайлас лезет. Интересно зачем? Он нечасто сюда взбирается.
Сайлас достиг платформы, на которой они сидели, и окинул Женевьеву оценивающим взглядом. Девчонка испугана, понял он, и это может все осложнить.
- Месье хочет видеть вас на палубе, мадемуазель, - сухо сообщил он.
- Хорошо, через несколько минут. - Женевьева робко улыбнулась. - Я поднялась только затем, чтобы полюбоваться на залив.
Ее деланно бравый тон не обманул Сайласа:
- Месье желает видеть вас внизу немедленно. Если я не спущу вас, он поднимется за вами сам. Вы ведь не хотите этого? - в его вопросе только глухой не расслышал бы сурового предостережения, и у Женевьевы засосало под ложечкой от страха, который не имел ничего общего со страхом высоты. - Следуйте за мной, - продолжил Сайлас, - я буду направлять ваши ноги. Просто ставьте их туда, куда я буду указывать, и не смотрите вниз.
Он стал спускаться по тросу, оставляя достаточно места для Женевьевы. Она осторожно опустилась на перекладину и застыла, вцепившись в раскачивающийся трос.
- Я не могу, Сайлас.
Он услышал ее до смерти перепуганный шепот и выругался себе под нос. Протянув руку вверх, схватил ее за щиколотку. Рука была теплой, крепкой и надежной.
- Нет можете! Я буду все время держать вас за ногу.
Доминик, кусая губы, хоть и не слышал ни единого слова из их разговора, понимал, чем вызвана задержка. Сайлас мог держать ее за щиколотку по одной-единственной причине. Женевьева не первая, кого понадобилось успокаивать, чтобы заставить спуститься с такой высоты при столь сильном ветре. Многих молодых парней на первом году плавания наверху охватывала паника, у них начиналось головокружение, и Сайлас знал, что делать в таких случаях. "Может быть, мне самому следовало бы за ней подняться", - сердито подумал Доминик, в бессильном отчаянии меряя палубу шагами и не сводя глаз с того, что разыгрывалась у него над головой.