- За что я должна вас, видимо, поблагодарить! - холодно добавила Женевьева. - Ну что ж, начнем? Или вы хотите усилить свое безоговорочное превосходство, дождавшись, когда меня начнет клонить в сон?
По какой-то неведомой причине это обвинение в не джентльменском поведении уязвило мужчин. Женевьева почувствовала некоторое удовлетворение, хотя понимала, что сослужила себе дурную службу. Ведь чем больше времени тратить на пустые разговоры, тем лучше для нее. Но что сделано, то сделано - ее партнеры сбросили маски галантности, и впервые за этот вечер она увидела истинные лики врагов.
Все дружно поднялись из-за стола и перешли в библиотеку, находившуюся в глубине дома, и, видимо, ее высокие зашторенные окна выходили во двор. В камине весело плясал огонь, и рядом, в корзине, на всякий случай было приготовлено много дров. На стойке бара выстроилась батарея графинов и вазочек со всевозможными печеньями и засахаренными фруктами. Свечи были новыми, только что зажженными. На карточном столе лежало шесть нераспечатанных колод.
Тщательно проверив, все ли распоряжения выполнены, Легран отпустил лакея:
- Это все, спасибо, Гастон. До утра нам больше ничего не понадобится. Все слуги могут ложиться спать.
Женевьеву слегка подташнивало, она сглотнула, пытаясь прогнать неприятное ощущение. Да, все было приготовлено для того, чтобы они могли провести долгую ночь в этой теплой, снабженной всем необходимым комнате без помощи слуг. Дверь за Гастоном закрылась, и Женевьева осталась наедине со своими истязателями.
- Итак, бросим жребий, господа, - сказал Легран, вскрывая одну колоду. Каждый возьмет по карте. Чья окажется старше, тот будет играть с мадам первым. Согласны?
Никто не возражал, и Женевьева с любопытством, словно зачарованная, стала наблюдать за тем, как решается ее судьба. "Чолмондели, - думала она, - самый слабый из четырех игроков. Князь Сергей куда сильнее. Между Леграном и Себастиани выбирать нет смысла. Но если англичанин вытянет старшую карту, у меня появится хоть какой-то шанс выиграть первые три партии. Однако мне все равно ни за что не обыграть князя, тем более когда я устану, сыграв с остальными. Если удача не улыбнется, шансов побить русского умением у меня нет".
Старшую карту вытянул Легран, далее шли князь Сергей, Себастиани и Чолмондели. Итак, придется начинать с сильного игрока и - если она хочет выиграть - напрячь все душевные силы и умственные способности, а потом, уже уставшая, она должна будет сразиться с самым главным. Хуже и придумать трудно.
Цепенея от страшных предчувствий, Женевьева все же заставила себя сесть в кресло, указанное Леграном, и посмотрела прямо в глаза каждому из четырех мужчин. У всех был одинаковый взгляд - взгляд хищника, сладострастно предвкушающего добычу и знающего, что голод его будет утолен.
***
- В доме есть женщина, месье, - сказал матрос, отхлебывая эль из высокой пивной кружки, которую дал ему Сайлас. - Но, кроме Гастона, мажордома, ее никто не видел. Он отвел ее в гостиную перед ужином.
- Сколько человек, кроме Гастона, в доме? - спросил Доминик, Он сосредоточенно заряжал пистолеты. Лицо его было спокойно, голос звучал ровно. По обыкновению, перед тем как начать действовать, Доминик сохранял невозмутимость, голова была абсолютно ясной, все лишние мысли отброшены, ум и тело готовы моментально реагировать на любые неожиданности.
Страх за Женевьеву больше не мучил его - он уже твердо знал, что и как нужно делать. Ждать освобождения ей осталось недолго.
- Шестеро, месье, включая мальчишку-коридорного, - ответил осведомитель. А также хозяин и трое его гостей.
- Да, о них я знаю, - почти небрежно подтвердил капер. - Как только разделаемся с прислугой, займемся ими. Вас семеро против шестерых. - Он обвел взглядом лица стоявших вокруг него наемников. - Никаких убийств, поняли? Наша вылазка не должна иметь последствий. - Матросы понятливо улыбнулись, и Доминик коротко кивнул в знак одобрения. - Отлично, вы поступаете под начало Сайласа. У меня - особая миссия.
Сайлас закинул на плечо толстый моток веревки со свинцовым наконечником.
- - Ножи у всех есть? - Все достали из-за поясов абордажные сабли. Использовать только для устрашения, если придется. Помните, что сказал месье? Никого не убивать.
Доминик подождал, пока все семеро, выскользнув из дома, растворились в безлунной ночи. В темных одеждах, совершенно неразличимые в кромешной тьме, матросы беззвучно и осторожно крались, прижимаясь к стене (чтобы каблуки не цокали по камням, они сняли сапоги). Заткнув пистолеты за пояс, Доминик последовал за ними, однако шел открыто, посредине улицы, высоко подняв голову, ступая легко и печатая шаг по брусчатой мостовой, - мужчина без шляпы, в бриджах, рубашке с короткими рукавами, сапогах для верховой езды, коротком развевающемся плаще и с исполненным непреклонной решимости холодным взглядом.
***
- Партия моя, месье Легран, - в напряженной тишине любезно произнесла Женевьева, кладя на стол последнюю карту в третьей сдаче.
Француз кисло улыбнулся:
- Мне остается лишь ожидать следующего тура, мадам.
Мы сыграем позднее, когда вы выполните свои обязательства перед моими коллегами.
Женевьева почувствовала, как на смену ликованию в ее душу вползает ледяной ужас. Значит, передышки не будет. Сколько бы раз она ни победила, в конце концов все равно проиграет им всем. Этого никак не избежать при том, что придется играть еще двенадцать партий с тремя остальными противниками.
Князь Сергей занял место Леграна и потянулся за свежей колодой.
- Может быть, вы хотите минут пять отдохнуть, мадам? - заботливо предложил он. - Выпить бокал вина, походить по комнате, размяться?
Ничто не могло ей помочь, но она приняла предложение. Все-таки лишних пять минут! Теперь она думала только о бегущем времени и о том, как купить хоть немного больше этого бесценного товара. Даже если Доминик не спешит к ней, отсрочка унижения - все равно благо. "Если мне суждено проиграть князю Сергею, - молилась она, - пусть проигрыш случится только в третьей партии; пусть он не одолеет меня сразу же, в первых двух".
Русский распечатал колоду, перетасовал, снял и начал сдавать. Карты у противников оказались примерно равные. Женевьева заставила себя забыть о трех остальных мужчинах. Те внимательно наблюдали за игрой, время от времени подкидывали поленья в огонь и терпеливо ожидали своей очереди, которая должна была неизбежно наступить и итог которой был предопределен.
Первую партию Женевьева выиграла. Собирая карты, она поймала взгляд русского. Он сдал ей эту партию нарочно, они оба это знали. И оба знали почему. Князь Сергей был гораздо более сильным игроком и решил доставить себе особое удовольствие, заставляя ее подольше помучиться ожиданием отвратительной развязки, потому что прекрасно понимал: ожидание всегда хуже, чем сама развязка, сколь бы ужасна она ни была.
Вторую партию она проиграла, как ей хотелось думать, лишь из-за собственной глупости: на этот раз князь Сергей ни в чем не уступил. Но когда она увидела, какая карта пришла в третьей сдаче, ближайшее будущее предстало во всей своей отвратительной реальности. С такими картами ничего сделать было нельзя. Двадцать долгих мучительных минут она отчаянно просчитывала варианты, стараясь удержать в голове все расклады и старательно обдумывая снова и снова каждый ход, прежде чем сыграть. Но все было бесполезно. Она даже не сумела скрыть охватившего ее разочарования. Было ясно, что ужасный конец уже близок.
После того как Женевьева положила на стол последнюю карту, в комнате надолго воцарилась тишина. Князь Сергей улыбался, мясистые губы обнажили хищные белые зубы.
- Ну наконец, - с облегчением произнес Себастиани. - Первый раунд ваш, Сергей.
- Да уж это точно, - с довольным видом ответил князь Сергей. - Мадам? - Он встал.
Женевьева поймала себя на том, что в ужасе отчаянно трясет головой. Но князь Сергей обошел вокруг стола, взял ее за плечи и заставил встать. Мужчины улыбались. Русский обхватил голову Женевьевы своими белыми ладонями:
- Думаю, пора открыть счет. Давайте, прежде чем уединимся, дадим нашим друзьям возможность чуть-чуть познать вкус того, что ждет и их. - Его толстые губы приблизились к лицу, заслонив, казалось, все остальное в поле ее зрения. "Стой смирно, - приказала она себе. - Не сопротивляйся. Иначе будет только хуже, уж этому-то негодяю каждая лишняя минута твоего унижения и беспомощности - подарок. Он будет в восторге, получив возможность на глазах у завистливых соглядатаев показать свою власть над тобой".
Сергей накрыл своим ртом ее губы, засосал их в отвратительную студенистую воронку, и тело Женевьевы восстало, вышло из повиновения благоразумному чувству самосохранения. Рука ее взметнулась, пальцы согнулись, и острые ногти впились в гладкие румяные щеки, оставив на них кровавые следы.
Сергей взревел от резкой боли и, выкрикнув какое-то ругательство, заломил ей руку, а рот его впился в нее еще сильнее. Рушилась стена ее достоинства. Грубая рука вцепилась в воротник платья, раздирая кружева, безжалостные пальцы больно сжали обнажившуюся грудь. Женевьева извивалась и вырывалась, не обращая внимания на дикую боль, пронзавшую заломленную руку, и ей удалось ударить его коленом в пах. Он снова грязно выругался, но хватки не ослабил, а резко развернул ее и бросил поперек дивана.
Она упала ничком, придавив руку, в нижнюю часть живота впился жесткий шнур диванной окантовки. Женевьева почувствовала, как насильник молниеносно расстегивает крючки на ее платье, и дико закричала, поняв, что через секунду предстанет обнаженной перед всей этой гнусной компанией - обнаженной и беззащитной перед оскорбительным насилием. В ушах звенело, сердце готово было выскочить из груди. Женевьева задыхалась, глаза застилала красная пелена, и все ближе был неотвратимый страшный финал...
И тут с треском распахнулась дверь. Князь Сергей обернулся, ослабив хватку, и она наконец смогла поднять голову и отдышаться.
В следующий миг Женевьеве показалось, что русский взлетел в воздух. Поднялся страшный шум: кто-то что-то злобно кричал, потом раздался резкий хлопок, и от предупредительной пули, вошедшей в стену рядом с камином, затрещала раскалывающаяся деревянная панель. В наступившей вслед за этим тишине Женевьева с трудом поднялась на ноги.
- Я знала, что ты придешь, - прошептала она.
- Разумеется, - подтвердил Доминик. - Страшно жаль, что вынужден причинить вам неудобство, джентльмены, но я должен попросить вас снять штаны, туфли и чулки. - Улыбаясь, капер присел на подлокотник дивана, на котором только что лежала Женевьева.
Два пистолета с рукоятями, украшенными серебряными пластинами с чеканкой, лежали у него на колене, указательные пальцы обеих рук покоились на спусковых крючках.
- Уверен, вы не будете возражать против присутствия дамы при вашем раздевании, поскольку оно до некоторой степени входило в план вашего вечернего развлечения.
Вдруг Легран стрельнул глазами на дверь за спиной капера, и тот резко обернулся, но все же опоздал. Женевьева тяжело, со свистом дышала сквозь стиснутые зубы: кто-то схватил ее сзади и прижал к горлу острый клинок.
- Очень вовремя, Гастон, - объявил Легран. - Будьте любезны, ваши пистолеты, месье Делакруа. - Он протянул руку.
Доминик колебался, но, увидев, что острие глубже вжалось в шею Женевьевы и на белой коже выступила капелька крови, развернул пистолеты, чтобы галантно, рукоятями вперед, отдать их французу. Но тут Гастон вдруг издал странный булькающий звук. Нож полетел на пол, а вслед за ним рухнул и сам лакей. Женевьева неуверенно сделала шаг в сторону, и все увидели, как Сайлас, который, низко пригнувшись, невидимый и неслышимый, подкрался к Гастону со спины, распрямляется во весь свой огромный рост.
- Прошу простить меня, месье, - сказал он, вытирая оставшуюся на лезвии ножа кровь, - Может, я и убил его.
Доминик безразлично пожал плечами, показывая, что ему это все равно, и, снова повернув пистолеты рукоятями к себе, один вручил матросу.
- Итак, вашу одежду, джентльмены, будьте любезны. Отдайте ее Сайласу. - Не спуская глаз с четверки негодяев, он завел руку за спину.
Женевьева сделала шаг вперед, и Доминик притянул ее к себе.
- Остальные обезврежены? - спросил он Сайласа.
- Да, месье, - ответил матрос, принимая одежду у Леграна.
На лице князя Сергея застыла маска смертельной ненависти, но Сайлас требовательно щелкнул пальцами, и тому пришлось смириться с неизбежным. Он нехотя расстегнул панталоны.
- То-то мы насчитали там только пятерых. Недоставало как раз этого. Сайлас указал на лакея, лежавшего на полу, тот застонал, и Женевьева, выскользнув из-под уютной, надежной руки, опустилась рядом с ним на колени. Лезвие ножа вошло глубоко между нижними ребрами, но, похоже, не задело жизненно важных органов. Склонившись над распростертой фигурой, Женевьева почувствовала чьи-то пальцы у себя на спине: Доминик застегивал крючки на ее платье. От этого простого прикосновения на нее вдруг снова нахлынуло ощущение неизбывного ужаса тех нескольких минут, когда она поняла, что должно вот-вот с ней случиться. Оцепеневшая от навалившегося вновь кошмара, она взглянула на Доминика и увидела сострадание и нежный упрек в его бирюзовых глазах.
- Это пройдет, фея, - сказал он, стараясь ободрить ее, потом снял с себя плащ и закутал в него Женевьеву, прикрыв разорванные кружева. - Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты навсегда забыла об этом.
В комнате появились пять матросов, как и Сайлас, в одних носках.
- Всех связали и всем заткнули рты, месье, - доложил один из них. - Поль пошел во двор. - Матросы с искренним удивлением и не без удовольствия наблюдали за четырьмя джентльменами, стоявшими у камина в одних рубашках.
Сайлас с охапкой их белья обернулся к двери.
- Это нам взять с собой, месье? - спросил он.
- Можно оставить на улице, - ответил Доминик, безразлично махнув рукой. Мне нужно лишь быть уверенным, что эти друзья не кинутся вслед за нами сразу же. Но может быть, стоит их все же связать? Можешь связать их всех вместе той веревкой, по которой мы взобрались в окно. - Капер повернулся к онемевшей четверке: негодяи стояли с побелевшими от мучительного стыда лицами, старательно отводя глаза в сторону. - Я должен извиниться за неуважительное отношение, господа. Но, уверен, вы поймете, что у меня не было иного выхода. О справедливости уж и говорить не будем.
Себастиани что-то пробормотал, и от нечеловеческой ненависти, угадывавшейся в этом бормотании, Женевьеве сделалось не по себе. Снова появился Сайлас, он принес моток веревки со свинцовым наконечником.
- Не будете ли вы любезны повернуться и заложить руки за спины, месье, невозмутимо-вежливо попросил он.
Женевьева вышла в вестибюль, почему-то ей не хотелось видеть унижение своих поверженных врагов. Хотя, почему она должна проявлять подобную деликатность после того, что мерзавцы собирались с ней сделать, объяснить не могла.
Теперь Женевьева чувствовала себя совсем опустошенной и ослабевшей и мечтала только о том, чтобы весь этот кошмар поскорее остался позади. А как поступать дальше, Доминик пусть решает сам. У нее больше нет сил заботиться о чем бы то ни было. Кроме тех двух моментов, когда Делакруа притянул ее к себе, чтобы защитить, и когда застегивал на ней платье, он к Женевьеве больше не прикасался. А ей безумно хотелось, чтобы Доминик это сделал.
- Пошли, Женевьева. Сайлас останется и все здесь приберет, - сказал капер, выходя в вестибюль.
Выражение лица у него было мрачное, почти свирепое, он взял Женевьеву за руку и повел в заднюю часть дома. Похищенная узнала и этот коридор, и узкую дверь, а потом они вышли во двор, где под огромным тополем запряженная парой лошадей стояла карета, на которой ее сюда привезли. Матрос по имени Поль сидел на облучке.
- Мы одолжим ее ненадолго, - небрежно заметил Доминик. - Нашим друзьям она в ближайшее время не понадобится.
По мере того как ощущение суровой реальности стало возвращаться к Женевьеве, у нее вдруг подогнулись колени. Как Доминик может разговаривать таким вежливым, деловым тоном, словно ничего не произошло; словно Женевьева только что чуть не стала жертвой отвратительного насилия; словно там, в библиотеке, не осталось четверо полуголых мужчин, связанных одной веревкой; словно лакей не лежал на ковре, истекая кровью, словно где-то в доме не находилось еще пять человек, каким-то образом лишенных возможности оказать помощь своим хозяевам.
- Черт бы тебя побрал, Доминик Делакруа! - закричала она, собрав последние силы. - Будь ты проклят!
То же самое яростное, ошеломляющее чувство протеста, какое она испытала на "Танцовщице", когда Доминик бесцеремонно вырвал ее из "внутреннего" убежища, в котором она укрылась от причиненной им боли, обуяло Женевьеву и теперь.
Делакруа подхватил ее за мгновение до того, как Женевьева чуть не упала на камни мостовой.
- Можешь проклинать меня как угодно, сердце мое, но давай сначала доберемся до сколько-нибудь уединенного места. - В его голосе слышалась добродушная насмешка.., тепло и понимание.
- Не называй меня так, если это для красного словца! - прошептала Женевьева, не в силах более скрывать правду ни от него, ни от себя.
Милосердная темнота кареты не дала Доминику разглядеть боль, исказившую ее лицо при этих словах.
- Но это вовсе не игра слов. Я действительно так думаю. И всегда думал. Ума не приложу, почему я пытался отрицать это.., сердце мое. - Он снова повторил эти ласковые слова притянул Женевьеву к себе.
Она глубоко вздохнула и доверчиво прильнула к его груди, словно маленький раненый зверек:
- Тогда почему я должна уехать?
- Ты не должна. - Делакруа еще крепче сжал ее в объятиях. - Но так будет лучше, а я догоню тебя, как только смогу. - Он погладил ее по волосам так, словно и впрямь гладил крохотного обиженного зверька. - Мне не пришло в голову сказать тебе, я думал, ты сама поймешь. Тебе придется простить меня. Боюсь, я слышал лишь вечные возражения юной мадемуазель Женевьевы, имеющей дурную и опасную привычку попадать в самые неприятные ситуации только потому, что всегда потакает своим капризам. Мое сердце ведь только что вышла из детства, но я забыл об этом на какой-то момент.
Женевьева ничего не ответила. Она с жадностью впитывала в себя скрытый смысл услышанного - смысл, который открывал чудесные новые горизонты.
- Они сделали что-нибудь еще, кроме того, что я видел? - Женевьеве было больно слышать этот вопрос. Доминик отстранил ее от себя и попросил:
- Я должен знать это, фея.
- Нет. - Она решительно тряхнула головой. - Мне было страшно, но я старалась тянуть время, потому что верила: ты придешь. Когда ты появился, мое время было на исходе.
Медленно положив ее голову на свою согнутую руку, он поцеловал Женевьеву так нежно и страстно, что горькое воспоминание о мерзких губах одного из игроков стерлось из ее памяти.
- Сердце мое, - шептал он, лаская губами мочку ее уха и зажигая в ее теле пожар любовной истомы.
Она прижалась к Доминику, поражаясь силе мгновенно вспыхнувшего желания. Час назад, испытывая физическое отвращение, она и представить себе не могла, что сможет снова желать мужчину. Тем не менее она хотела его теперь едва ли не более страстно, чем когда бы то ни было. И в этой жажде было нечто новое безумное желание получить подтверждение полувысказанного признания, желание вновь открыто услышать слова любви, которые здесь, во мраке кареты, она услышала впервые.
Карета остановилась. Делакруа отнес Женевьеву наверх, положил на кровать, сел рядом, склонился над ней и положил руки на плечи.
- Кажется, нам нужен священник, моя Женевьева.
- Тебе не обязательно жениться на мне. - Робкая улыбка осветила ее измученное и счастливое лицо. - Я на это никогда не рассчитывала. Мы можем жить как и прежде, разве нет?
- Нет, - решительно возразил он. - Пора фантазию воплотить в жизнь и сделать тебя мадам Делакруа. Если ты не возражаешь, разумеется. - Доминик взял ее лицо в ладони, и взгляд его на миг стал напряженным. Однако тут же оттаял, как только Женевьева обвила его шею руками и на его губах страстным поцелуем запечатлела свое согласие.
- Ты всегда говорил, что не сможешь жить без моря, - прошептала фея, не отнимая губ от его лица. - Я тоже не хочу привыкать к суше, поэтому мы пойдем вместе.
- Ну это мы посмотрим, - возразил пират, и его лицо озарила лукавая улыбка. - Женщины всегда хотят иметь гнездо и растить детей. Тебе это пока, вероятно, еще рановато, сердце мое, но я надеюсь, это придет. А я легко учусь приспосабливаться к любым обстоятельствам.
- Думаю, это произойдет еще не скоро, - сказала Женевьева, расстегивая пуговицы на его рубашке. - Куда мы теперь направимся?
- Теперь... - сказал он, раздвигая разорванные края ее кружевной манишки, припадая губами к ее груди, языком ласково врачуя царапины и ушибы, - теперь, сердце мое, я хочу увлечь тебя с собой в бездну вечного наслаждения и нежной любви, где ты забудешь все дурное и будешь помнить лишь, что моя любовь охранит тебя от любого зла этого мира.
Доминик с той же щемящей нежностью прильнул к губам своей феи, и все ее хрупкое существо доверчиво открылось навстречу его любви.
- Попозже, - тихо прошептал он, - мы отправимся в Рошфор, найдем там священника, а потом будем ждать на "Танцовщице", когда Наполеон решит судьбу Европы или Веллингтон решит судьбу Наполеона.
- Я не хочу заглядывать в будущее, - ответила Женевьева, гладя его лицо и утопая в его бирюзовом взоре, исполненном любви и обещаний.
- Тогда не заглядывай, сердце мое. - Доминик нежно и крепко обнял ее.
Женевьева закрыла глаза, обратив свой взор внутрь себя, только в свой мир, где наконец восторжествовала любовь и в котором две жизни, два сердца отныне и навсегда - вместе.
По какой-то неведомой причине это обвинение в не джентльменском поведении уязвило мужчин. Женевьева почувствовала некоторое удовлетворение, хотя понимала, что сослужила себе дурную службу. Ведь чем больше времени тратить на пустые разговоры, тем лучше для нее. Но что сделано, то сделано - ее партнеры сбросили маски галантности, и впервые за этот вечер она увидела истинные лики врагов.
Все дружно поднялись из-за стола и перешли в библиотеку, находившуюся в глубине дома, и, видимо, ее высокие зашторенные окна выходили во двор. В камине весело плясал огонь, и рядом, в корзине, на всякий случай было приготовлено много дров. На стойке бара выстроилась батарея графинов и вазочек со всевозможными печеньями и засахаренными фруктами. Свечи были новыми, только что зажженными. На карточном столе лежало шесть нераспечатанных колод.
Тщательно проверив, все ли распоряжения выполнены, Легран отпустил лакея:
- Это все, спасибо, Гастон. До утра нам больше ничего не понадобится. Все слуги могут ложиться спать.
Женевьеву слегка подташнивало, она сглотнула, пытаясь прогнать неприятное ощущение. Да, все было приготовлено для того, чтобы они могли провести долгую ночь в этой теплой, снабженной всем необходимым комнате без помощи слуг. Дверь за Гастоном закрылась, и Женевьева осталась наедине со своими истязателями.
- Итак, бросим жребий, господа, - сказал Легран, вскрывая одну колоду. Каждый возьмет по карте. Чья окажется старше, тот будет играть с мадам первым. Согласны?
Никто не возражал, и Женевьева с любопытством, словно зачарованная, стала наблюдать за тем, как решается ее судьба. "Чолмондели, - думала она, - самый слабый из четырех игроков. Князь Сергей куда сильнее. Между Леграном и Себастиани выбирать нет смысла. Но если англичанин вытянет старшую карту, у меня появится хоть какой-то шанс выиграть первые три партии. Однако мне все равно ни за что не обыграть князя, тем более когда я устану, сыграв с остальными. Если удача не улыбнется, шансов побить русского умением у меня нет".
Старшую карту вытянул Легран, далее шли князь Сергей, Себастиани и Чолмондели. Итак, придется начинать с сильного игрока и - если она хочет выиграть - напрячь все душевные силы и умственные способности, а потом, уже уставшая, она должна будет сразиться с самым главным. Хуже и придумать трудно.
Цепенея от страшных предчувствий, Женевьева все же заставила себя сесть в кресло, указанное Леграном, и посмотрела прямо в глаза каждому из четырех мужчин. У всех был одинаковый взгляд - взгляд хищника, сладострастно предвкушающего добычу и знающего, что голод его будет утолен.
***
- В доме есть женщина, месье, - сказал матрос, отхлебывая эль из высокой пивной кружки, которую дал ему Сайлас. - Но, кроме Гастона, мажордома, ее никто не видел. Он отвел ее в гостиную перед ужином.
- Сколько человек, кроме Гастона, в доме? - спросил Доминик, Он сосредоточенно заряжал пистолеты. Лицо его было спокойно, голос звучал ровно. По обыкновению, перед тем как начать действовать, Доминик сохранял невозмутимость, голова была абсолютно ясной, все лишние мысли отброшены, ум и тело готовы моментально реагировать на любые неожиданности.
Страх за Женевьеву больше не мучил его - он уже твердо знал, что и как нужно делать. Ждать освобождения ей осталось недолго.
- Шестеро, месье, включая мальчишку-коридорного, - ответил осведомитель. А также хозяин и трое его гостей.
- Да, о них я знаю, - почти небрежно подтвердил капер. - Как только разделаемся с прислугой, займемся ими. Вас семеро против шестерых. - Он обвел взглядом лица стоявших вокруг него наемников. - Никаких убийств, поняли? Наша вылазка не должна иметь последствий. - Матросы понятливо улыбнулись, и Доминик коротко кивнул в знак одобрения. - Отлично, вы поступаете под начало Сайласа. У меня - особая миссия.
Сайлас закинул на плечо толстый моток веревки со свинцовым наконечником.
- - Ножи у всех есть? - Все достали из-за поясов абордажные сабли. Использовать только для устрашения, если придется. Помните, что сказал месье? Никого не убивать.
Доминик подождал, пока все семеро, выскользнув из дома, растворились в безлунной ночи. В темных одеждах, совершенно неразличимые в кромешной тьме, матросы беззвучно и осторожно крались, прижимаясь к стене (чтобы каблуки не цокали по камням, они сняли сапоги). Заткнув пистолеты за пояс, Доминик последовал за ними, однако шел открыто, посредине улицы, высоко подняв голову, ступая легко и печатая шаг по брусчатой мостовой, - мужчина без шляпы, в бриджах, рубашке с короткими рукавами, сапогах для верховой езды, коротком развевающемся плаще и с исполненным непреклонной решимости холодным взглядом.
***
- Партия моя, месье Легран, - в напряженной тишине любезно произнесла Женевьева, кладя на стол последнюю карту в третьей сдаче.
Француз кисло улыбнулся:
- Мне остается лишь ожидать следующего тура, мадам.
Мы сыграем позднее, когда вы выполните свои обязательства перед моими коллегами.
Женевьева почувствовала, как на смену ликованию в ее душу вползает ледяной ужас. Значит, передышки не будет. Сколько бы раз она ни победила, в конце концов все равно проиграет им всем. Этого никак не избежать при том, что придется играть еще двенадцать партий с тремя остальными противниками.
Князь Сергей занял место Леграна и потянулся за свежей колодой.
- Может быть, вы хотите минут пять отдохнуть, мадам? - заботливо предложил он. - Выпить бокал вина, походить по комнате, размяться?
Ничто не могло ей помочь, но она приняла предложение. Все-таки лишних пять минут! Теперь она думала только о бегущем времени и о том, как купить хоть немного больше этого бесценного товара. Даже если Доминик не спешит к ней, отсрочка унижения - все равно благо. "Если мне суждено проиграть князю Сергею, - молилась она, - пусть проигрыш случится только в третьей партии; пусть он не одолеет меня сразу же, в первых двух".
Русский распечатал колоду, перетасовал, снял и начал сдавать. Карты у противников оказались примерно равные. Женевьева заставила себя забыть о трех остальных мужчинах. Те внимательно наблюдали за игрой, время от времени подкидывали поленья в огонь и терпеливо ожидали своей очереди, которая должна была неизбежно наступить и итог которой был предопределен.
Первую партию Женевьева выиграла. Собирая карты, она поймала взгляд русского. Он сдал ей эту партию нарочно, они оба это знали. И оба знали почему. Князь Сергей был гораздо более сильным игроком и решил доставить себе особое удовольствие, заставляя ее подольше помучиться ожиданием отвратительной развязки, потому что прекрасно понимал: ожидание всегда хуже, чем сама развязка, сколь бы ужасна она ни была.
Вторую партию она проиграла, как ей хотелось думать, лишь из-за собственной глупости: на этот раз князь Сергей ни в чем не уступил. Но когда она увидела, какая карта пришла в третьей сдаче, ближайшее будущее предстало во всей своей отвратительной реальности. С такими картами ничего сделать было нельзя. Двадцать долгих мучительных минут она отчаянно просчитывала варианты, стараясь удержать в голове все расклады и старательно обдумывая снова и снова каждый ход, прежде чем сыграть. Но все было бесполезно. Она даже не сумела скрыть охватившего ее разочарования. Было ясно, что ужасный конец уже близок.
После того как Женевьева положила на стол последнюю карту, в комнате надолго воцарилась тишина. Князь Сергей улыбался, мясистые губы обнажили хищные белые зубы.
- Ну наконец, - с облегчением произнес Себастиани. - Первый раунд ваш, Сергей.
- Да уж это точно, - с довольным видом ответил князь Сергей. - Мадам? - Он встал.
Женевьева поймала себя на том, что в ужасе отчаянно трясет головой. Но князь Сергей обошел вокруг стола, взял ее за плечи и заставил встать. Мужчины улыбались. Русский обхватил голову Женевьевы своими белыми ладонями:
- Думаю, пора открыть счет. Давайте, прежде чем уединимся, дадим нашим друзьям возможность чуть-чуть познать вкус того, что ждет и их. - Его толстые губы приблизились к лицу, заслонив, казалось, все остальное в поле ее зрения. "Стой смирно, - приказала она себе. - Не сопротивляйся. Иначе будет только хуже, уж этому-то негодяю каждая лишняя минута твоего унижения и беспомощности - подарок. Он будет в восторге, получив возможность на глазах у завистливых соглядатаев показать свою власть над тобой".
Сергей накрыл своим ртом ее губы, засосал их в отвратительную студенистую воронку, и тело Женевьевы восстало, вышло из повиновения благоразумному чувству самосохранения. Рука ее взметнулась, пальцы согнулись, и острые ногти впились в гладкие румяные щеки, оставив на них кровавые следы.
Сергей взревел от резкой боли и, выкрикнув какое-то ругательство, заломил ей руку, а рот его впился в нее еще сильнее. Рушилась стена ее достоинства. Грубая рука вцепилась в воротник платья, раздирая кружева, безжалостные пальцы больно сжали обнажившуюся грудь. Женевьева извивалась и вырывалась, не обращая внимания на дикую боль, пронзавшую заломленную руку, и ей удалось ударить его коленом в пах. Он снова грязно выругался, но хватки не ослабил, а резко развернул ее и бросил поперек дивана.
Она упала ничком, придавив руку, в нижнюю часть живота впился жесткий шнур диванной окантовки. Женевьева почувствовала, как насильник молниеносно расстегивает крючки на ее платье, и дико закричала, поняв, что через секунду предстанет обнаженной перед всей этой гнусной компанией - обнаженной и беззащитной перед оскорбительным насилием. В ушах звенело, сердце готово было выскочить из груди. Женевьева задыхалась, глаза застилала красная пелена, и все ближе был неотвратимый страшный финал...
И тут с треском распахнулась дверь. Князь Сергей обернулся, ослабив хватку, и она наконец смогла поднять голову и отдышаться.
В следующий миг Женевьеве показалось, что русский взлетел в воздух. Поднялся страшный шум: кто-то что-то злобно кричал, потом раздался резкий хлопок, и от предупредительной пули, вошедшей в стену рядом с камином, затрещала раскалывающаяся деревянная панель. В наступившей вслед за этим тишине Женевьева с трудом поднялась на ноги.
- Я знала, что ты придешь, - прошептала она.
- Разумеется, - подтвердил Доминик. - Страшно жаль, что вынужден причинить вам неудобство, джентльмены, но я должен попросить вас снять штаны, туфли и чулки. - Улыбаясь, капер присел на подлокотник дивана, на котором только что лежала Женевьева.
Два пистолета с рукоятями, украшенными серебряными пластинами с чеканкой, лежали у него на колене, указательные пальцы обеих рук покоились на спусковых крючках.
- Уверен, вы не будете возражать против присутствия дамы при вашем раздевании, поскольку оно до некоторой степени входило в план вашего вечернего развлечения.
Вдруг Легран стрельнул глазами на дверь за спиной капера, и тот резко обернулся, но все же опоздал. Женевьева тяжело, со свистом дышала сквозь стиснутые зубы: кто-то схватил ее сзади и прижал к горлу острый клинок.
- Очень вовремя, Гастон, - объявил Легран. - Будьте любезны, ваши пистолеты, месье Делакруа. - Он протянул руку.
Доминик колебался, но, увидев, что острие глубже вжалось в шею Женевьевы и на белой коже выступила капелька крови, развернул пистолеты, чтобы галантно, рукоятями вперед, отдать их французу. Но тут Гастон вдруг издал странный булькающий звук. Нож полетел на пол, а вслед за ним рухнул и сам лакей. Женевьева неуверенно сделала шаг в сторону, и все увидели, как Сайлас, который, низко пригнувшись, невидимый и неслышимый, подкрался к Гастону со спины, распрямляется во весь свой огромный рост.
- Прошу простить меня, месье, - сказал он, вытирая оставшуюся на лезвии ножа кровь, - Может, я и убил его.
Доминик безразлично пожал плечами, показывая, что ему это все равно, и, снова повернув пистолеты рукоятями к себе, один вручил матросу.
- Итак, вашу одежду, джентльмены, будьте любезны. Отдайте ее Сайласу. - Не спуская глаз с четверки негодяев, он завел руку за спину.
Женевьева сделала шаг вперед, и Доминик притянул ее к себе.
- Остальные обезврежены? - спросил он Сайласа.
- Да, месье, - ответил матрос, принимая одежду у Леграна.
На лице князя Сергея застыла маска смертельной ненависти, но Сайлас требовательно щелкнул пальцами, и тому пришлось смириться с неизбежным. Он нехотя расстегнул панталоны.
- То-то мы насчитали там только пятерых. Недоставало как раз этого. Сайлас указал на лакея, лежавшего на полу, тот застонал, и Женевьева, выскользнув из-под уютной, надежной руки, опустилась рядом с ним на колени. Лезвие ножа вошло глубоко между нижними ребрами, но, похоже, не задело жизненно важных органов. Склонившись над распростертой фигурой, Женевьева почувствовала чьи-то пальцы у себя на спине: Доминик застегивал крючки на ее платье. От этого простого прикосновения на нее вдруг снова нахлынуло ощущение неизбывного ужаса тех нескольких минут, когда она поняла, что должно вот-вот с ней случиться. Оцепеневшая от навалившегося вновь кошмара, она взглянула на Доминика и увидела сострадание и нежный упрек в его бирюзовых глазах.
- Это пройдет, фея, - сказал он, стараясь ободрить ее, потом снял с себя плащ и закутал в него Женевьеву, прикрыв разорванные кружева. - Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты навсегда забыла об этом.
В комнате появились пять матросов, как и Сайлас, в одних носках.
- Всех связали и всем заткнули рты, месье, - доложил один из них. - Поль пошел во двор. - Матросы с искренним удивлением и не без удовольствия наблюдали за четырьмя джентльменами, стоявшими у камина в одних рубашках.
Сайлас с охапкой их белья обернулся к двери.
- Это нам взять с собой, месье? - спросил он.
- Можно оставить на улице, - ответил Доминик, безразлично махнув рукой. Мне нужно лишь быть уверенным, что эти друзья не кинутся вслед за нами сразу же. Но может быть, стоит их все же связать? Можешь связать их всех вместе той веревкой, по которой мы взобрались в окно. - Капер повернулся к онемевшей четверке: негодяи стояли с побелевшими от мучительного стыда лицами, старательно отводя глаза в сторону. - Я должен извиниться за неуважительное отношение, господа. Но, уверен, вы поймете, что у меня не было иного выхода. О справедливости уж и говорить не будем.
Себастиани что-то пробормотал, и от нечеловеческой ненависти, угадывавшейся в этом бормотании, Женевьеве сделалось не по себе. Снова появился Сайлас, он принес моток веревки со свинцовым наконечником.
- Не будете ли вы любезны повернуться и заложить руки за спины, месье, невозмутимо-вежливо попросил он.
Женевьева вышла в вестибюль, почему-то ей не хотелось видеть унижение своих поверженных врагов. Хотя, почему она должна проявлять подобную деликатность после того, что мерзавцы собирались с ней сделать, объяснить не могла.
Теперь Женевьева чувствовала себя совсем опустошенной и ослабевшей и мечтала только о том, чтобы весь этот кошмар поскорее остался позади. А как поступать дальше, Доминик пусть решает сам. У нее больше нет сил заботиться о чем бы то ни было. Кроме тех двух моментов, когда Делакруа притянул ее к себе, чтобы защитить, и когда застегивал на ней платье, он к Женевьеве больше не прикасался. А ей безумно хотелось, чтобы Доминик это сделал.
- Пошли, Женевьева. Сайлас останется и все здесь приберет, - сказал капер, выходя в вестибюль.
Выражение лица у него было мрачное, почти свирепое, он взял Женевьеву за руку и повел в заднюю часть дома. Похищенная узнала и этот коридор, и узкую дверь, а потом они вышли во двор, где под огромным тополем запряженная парой лошадей стояла карета, на которой ее сюда привезли. Матрос по имени Поль сидел на облучке.
- Мы одолжим ее ненадолго, - небрежно заметил Доминик. - Нашим друзьям она в ближайшее время не понадобится.
По мере того как ощущение суровой реальности стало возвращаться к Женевьеве, у нее вдруг подогнулись колени. Как Доминик может разговаривать таким вежливым, деловым тоном, словно ничего не произошло; словно Женевьева только что чуть не стала жертвой отвратительного насилия; словно там, в библиотеке, не осталось четверо полуголых мужчин, связанных одной веревкой; словно лакей не лежал на ковре, истекая кровью, словно где-то в доме не находилось еще пять человек, каким-то образом лишенных возможности оказать помощь своим хозяевам.
- Черт бы тебя побрал, Доминик Делакруа! - закричала она, собрав последние силы. - Будь ты проклят!
То же самое яростное, ошеломляющее чувство протеста, какое она испытала на "Танцовщице", когда Доминик бесцеремонно вырвал ее из "внутреннего" убежища, в котором она укрылась от причиненной им боли, обуяло Женевьеву и теперь.
Делакруа подхватил ее за мгновение до того, как Женевьева чуть не упала на камни мостовой.
- Можешь проклинать меня как угодно, сердце мое, но давай сначала доберемся до сколько-нибудь уединенного места. - В его голосе слышалась добродушная насмешка.., тепло и понимание.
- Не называй меня так, если это для красного словца! - прошептала Женевьева, не в силах более скрывать правду ни от него, ни от себя.
Милосердная темнота кареты не дала Доминику разглядеть боль, исказившую ее лицо при этих словах.
- Но это вовсе не игра слов. Я действительно так думаю. И всегда думал. Ума не приложу, почему я пытался отрицать это.., сердце мое. - Он снова повторил эти ласковые слова притянул Женевьеву к себе.
Она глубоко вздохнула и доверчиво прильнула к его груди, словно маленький раненый зверек:
- Тогда почему я должна уехать?
- Ты не должна. - Делакруа еще крепче сжал ее в объятиях. - Но так будет лучше, а я догоню тебя, как только смогу. - Он погладил ее по волосам так, словно и впрямь гладил крохотного обиженного зверька. - Мне не пришло в голову сказать тебе, я думал, ты сама поймешь. Тебе придется простить меня. Боюсь, я слышал лишь вечные возражения юной мадемуазель Женевьевы, имеющей дурную и опасную привычку попадать в самые неприятные ситуации только потому, что всегда потакает своим капризам. Мое сердце ведь только что вышла из детства, но я забыл об этом на какой-то момент.
Женевьева ничего не ответила. Она с жадностью впитывала в себя скрытый смысл услышанного - смысл, который открывал чудесные новые горизонты.
- Они сделали что-нибудь еще, кроме того, что я видел? - Женевьеве было больно слышать этот вопрос. Доминик отстранил ее от себя и попросил:
- Я должен знать это, фея.
- Нет. - Она решительно тряхнула головой. - Мне было страшно, но я старалась тянуть время, потому что верила: ты придешь. Когда ты появился, мое время было на исходе.
Медленно положив ее голову на свою согнутую руку, он поцеловал Женевьеву так нежно и страстно, что горькое воспоминание о мерзких губах одного из игроков стерлось из ее памяти.
- Сердце мое, - шептал он, лаская губами мочку ее уха и зажигая в ее теле пожар любовной истомы.
Она прижалась к Доминику, поражаясь силе мгновенно вспыхнувшего желания. Час назад, испытывая физическое отвращение, она и представить себе не могла, что сможет снова желать мужчину. Тем не менее она хотела его теперь едва ли не более страстно, чем когда бы то ни было. И в этой жажде было нечто новое безумное желание получить подтверждение полувысказанного признания, желание вновь открыто услышать слова любви, которые здесь, во мраке кареты, она услышала впервые.
Карета остановилась. Делакруа отнес Женевьеву наверх, положил на кровать, сел рядом, склонился над ней и положил руки на плечи.
- Кажется, нам нужен священник, моя Женевьева.
- Тебе не обязательно жениться на мне. - Робкая улыбка осветила ее измученное и счастливое лицо. - Я на это никогда не рассчитывала. Мы можем жить как и прежде, разве нет?
- Нет, - решительно возразил он. - Пора фантазию воплотить в жизнь и сделать тебя мадам Делакруа. Если ты не возражаешь, разумеется. - Доминик взял ее лицо в ладони, и взгляд его на миг стал напряженным. Однако тут же оттаял, как только Женевьева обвила его шею руками и на его губах страстным поцелуем запечатлела свое согласие.
- Ты всегда говорил, что не сможешь жить без моря, - прошептала фея, не отнимая губ от его лица. - Я тоже не хочу привыкать к суше, поэтому мы пойдем вместе.
- Ну это мы посмотрим, - возразил пират, и его лицо озарила лукавая улыбка. - Женщины всегда хотят иметь гнездо и растить детей. Тебе это пока, вероятно, еще рановато, сердце мое, но я надеюсь, это придет. А я легко учусь приспосабливаться к любым обстоятельствам.
- Думаю, это произойдет еще не скоро, - сказала Женевьева, расстегивая пуговицы на его рубашке. - Куда мы теперь направимся?
- Теперь... - сказал он, раздвигая разорванные края ее кружевной манишки, припадая губами к ее груди, языком ласково врачуя царапины и ушибы, - теперь, сердце мое, я хочу увлечь тебя с собой в бездну вечного наслаждения и нежной любви, где ты забудешь все дурное и будешь помнить лишь, что моя любовь охранит тебя от любого зла этого мира.
Доминик с той же щемящей нежностью прильнул к губам своей феи, и все ее хрупкое существо доверчиво открылось навстречу его любви.
- Попозже, - тихо прошептал он, - мы отправимся в Рошфор, найдем там священника, а потом будем ждать на "Танцовщице", когда Наполеон решит судьбу Европы или Веллингтон решит судьбу Наполеона.
- Я не хочу заглядывать в будущее, - ответила Женевьева, гладя его лицо и утопая в его бирюзовом взоре, исполненном любви и обещаний.
- Тогда не заглядывай, сердце мое. - Доминик нежно и крепко обнял ее.
Женевьева закрыла глаза, обратив свой взор внутрь себя, только в свой мир, где наконец восторжествовала любовь и в котором две жизни, два сердца отныне и навсегда - вместе.