Страница:
– Об этом мы знаем только с ее слов.
– А как насчет того, что он сказал мне? – спросила слишком громко и слишком отчаянно Джесс.
– Не очень убедительно.
– Не очень убедительно? Что вы имеете в виду под «не очень убедительно»?
– Просто – не очень убедительно, – повторил Том Олински, не пытаясь как-то разъяснить свои слова. – Нам бы не удалось даже пройти стадию предварительного слушания. И вы, Джесс, это знаете так же хорошо, как знаю я.
– А как насчет большого жюри?
– Даже большое жюри потребует каких-то доказательств убийства этой женщины!
– Существует много случаев, когда людей обвиняли в убийстве, хотя трупы так и не были найдены, – настаивала на своем Джесс.
Том Олински помолчал, опершись на письменный стол. Джесс почувствовала, как напряженно отреагировало дерево.
– Джесс, неужели мне надо напомнить вам, что у этого человека имеется алиби, покрывающее время исчезновения Конни Девуоно?
– Знаю... Его мать-святоша! – усмехнулась Джесс, – Он не забывает подбрасывать ей спиртное. А она снабжает его алиби.
Том Олински опять вернулся на свою сторону письменного стола и медленно опустился в кожаное кресло огромных размеров. Он ничего не возразил на это, что пугало ее больше, чем слова.
– Неужели мы просто спустим ему такое? – воскликнула Джесс. – Неужели вы на это намекаете? – Она взмахнула руками, встала, отвернувшись, чтобы он не заметил, что ее глаза наполнились слезами.
– Джесс, в чем дело? – спросил Том Олински. Но она уже направилась к двери.
Джесс остановилась, вытерла глаза, перед тем как повернуться.
– О чем вы спрашиваете?
– Вы принимаете это дело ближе к сердцу, чем следовало бы. Не поймите меня неправильно, – продолжал он. – Как обвинителя, вас выделяет одна характерная черта – проявление сочувствия к большинству жертв. Это позволяет вам видеть ситуацию в ином свете, чем всем остальным, дает дополнительные аргументы, позволяет вам бороться более упорно. Но я чувствую, что тут присутствует что-то еще. Верно? Не расскажите ли вы мне, в чем тут дело?
Джесс пожала плечами, отчаянно стараясь не допустить образа матери.
– Может быть, я ненавижу, когда концы не сходятся с концами. – Она безуспешно попыталась улыбнуться. – Или, может быть, мне нравится настоящая борьба.
– Но даже вам для борьбы нужен противник, – сказал ей Том Олински. – А в данном случае у нас такого нет. Хороший адвокат защиты – а ваш бывший муж очень хороший адвокат защиты – сделает из нас окрошку, Джесс. Нам нужен труп.
Джесс вспомнила лицо Конни Девуоно, ее горящие глаза, когда они сидели друг против друга в небольшой комнате для бесед.
«Кто позаботится о моем сыне? – спросила она. – Уж не вы ли?» – Джесс попыталась представить эту женщину бездыханной у края пустынной дороги. Этот образ появился в ее воображении легче, чем она предполагала. От нахлынувших чувств она чуть не задохнулась. Джесс так сильно сжала челюсти, что у нее заныли зубы.
Она ничего не сказала, только склонила голову в знак признания справедливости сказанных им слов и вышла из кабинета инспектора, контролирующего ее очередное судебное разбирательство. Украшения по случаю Дня всех Святых в коридорах уже сняли и заменили их видами странников в предвкушении праздника Дня Благодарения. Джесс заглянула в свой кабинет только затем, чтобы взять плащ и попрощаться с сослуживцами, на лицах которых отразилось удивление: она уходила слишком рано, хотя был уже шестой час.
И дело не в том, что ей хотелось уйти поскорее домой. Не в том, что ей не чем было заняться. И не в том, что у нее не было иного выбора, сказала она себе. Она дала себе слово. По истечении десяти дней после того, как она сказала себе: «Я просто не могу, я сыта этим по горло», она наконец сдалась на уговоры сестры и решила пойти на прием к Шерри Хосек, новой женщине в жизни отца. Обед в семь часов вечера. Бистро «110». Да. Приду. Обещаю.
Свояк и знакомая отца – все в один вечер, убить двух зайцев.
– Другого мне и не надо, – громко простонала Джесс, когда оказалась одна в лифте. – Ничего лучшего не придумаешь, чтобы поставить точку в конце прекрасного дня.
Лифт остановился на следующем этаже, вошла женщина, услышав окончание произнесенной вслух фразы. Джесс поспешно сделала вид, что зевает.
– День показался длинным? – спросила женщина, и Джесс чуть не рассмеялась.
События дня промелькнули в ее голове, как на видике при быстром прогоне. Она вспомнила, как стояла перед судьей Эрлом Харрисом, ее бывший муж рядом, который потребовал мгновенного судебного разбирательства обвинения своего клиента в нападении на Конни Девуоно.
– Затягивание судебного разбирательства, – заявил он, – равнозначно отказу в справедливом судебном рассмотрении.
Она увидела издевательскую ухмылку Рика Фергюсона, услышала свой неуверенный ответ:
– Ваша честь, мы вынуждены просить о переносе судебного разбирательства из-за отсутствия нашего свидетеля на сегодняшнем заседании.
– На какой день? – спросил Харрис.
– Ваша честь, дайте нам тридцать дней.
– Получится слишком близко к Рождеству, – напомнил ей судья.
– Верно, Ваша честь. И все же.
– Откладывается на тридцать дней.
– Искренне надеюсь, что за эти тридцать дней старая дама объявится. – Рик Фергюсон даже и не пытался скрыть насмешку в голосе. – Мне бы не хотелось зря околачиваться тут в течение долгого времени.
Джесс прислонилась к стенке лифта, фыркнув и делая вид, что кашляет.
– Как вы чувствуете себя? – спросила стоявшая рядом женщина.
– Превосходно, – ответила Джесс, вспомнив о своем утреннем огорчении, когда она пригнала машину в ремонтную мастерскую. «Как это так, мою машину нельзя отремонтировать к вечеру? Просто неполадка с одним „дворником“. Господи, чего тут!» Значит, ей придется ехать домой на автобусе, в тесноте, неудобно, сидячих мест, конечно, не будет. И ей придется бежать, высунув язык, чтобы поспеть к семи часами в ресторан.
Она могла бы взять такси, подумала Джесс, зная, что поблизости такси нет. Таксишники избегали подъезжать к перекрестку 26-й улицы и проспекта Калифорния, особенно после наступления темноты. Конечно, она могла вызвать такси с работы, но это было бы избрать легкий путь. Или она могла бы позвонить Дону. Нет, она ни за что не станет делать этого. Она разозлилась на него, даже возмутилась. Почему же? Потому что он притворялся объективным, хотел показаться, что он прекрасный адвокат? Да, поняла она, из-за всего вместе.
Значит, сама она была не такая уж хорошая, подумала Джесс, когда лифт остановился на четвертом этаже, и в него вошла группа высоких чернокожих в разноцветных шерстяных шляпах. Все это бесило ее, она ощущала себя на грани срыва.
– Ах, мать твою! – выразился один из длинных чернокожих, когда двери лифта закрылись на первом этаже.
Абсолютно то же, что чувствую и я, подумала Джесс, засовывая сумочку под плащ и торопливо направляясь к вращающейся двери.
На улице было ужасно холодно. Эти бесстыдные предсказатели погоды в Чикаго предвещали необычайно холодный ноябрь и, как ни странно, оказались правы. На декабрь они предрекали горы снега. А Джесс все еще не купила себе зимних сапог.
Она подошла к автобусной остановке на углу, рассмотрев то, что до этого момента было скрыто темнотой: квадратных теток, которые накрутили на себя неизвестно что, чтобы согреться; полоумных, боровшихся с сатанинскими силами и бесцельно бродившими рядом с остановкой с бутылками в руках, детишек, которые были так затравлены, что не имели ни сил, ни желания противиться нападению бродяг и неудачников. Кого тут только не было, и их количество росло год от года. Разрастаются, как раковые клетки, подумала она, радуясь тому, что подошел автобус.
Она проехала на автобусе до пересечения проспекта Калифорния с 8-й улицей, на метро до улицы Стейт, там сделала пересадку на линию Эл, и все это спокойно и без суеты. Если бы ее увидел в этот момент Дон! – подумала Джесс и чуть не рассмеялась. Его бы хватил удар. «Ты с ума сошла? – закричал бы он. – Разве ты не знаешь, как опасно ездить по линии Эл, особенно вечером? Что ты хочешь этим доказать?»
Хочу просто доехать до дома, мысленно ответила она, не поддаваясь чувству страха перед тем, кого не было рядом с ней.
Платформа остановки линии Эл была переполнена шумной людской толпой, сильно замусорена. Сзади на нее налетел какой-то юнец и помчался дальше, не потрудившись даже извиниться. Пожилая женщина, проходившая мимо, наступила ей на ногу и посмотрела на нее так злобно, будто это Джесс должна была попросить у нее прощения. Черные, коричневые, белые лица. Холодные лица, подумала Джесс, мысленно рисуя всех голубыми красками зимы. Телодвижения в ночи. Каждый немного побаивается другого. Как будто наблюдает за ростом раковых клеток, опять подумала она и неожиданно увидела лицо матери в переднем окне приближавшегося вагона.
Поезд остановился, и Джесс почувствовала, как ее несут к дверям. Она почти не касалась ногами платформы. В следующее мгновение ее втолкнули в вагон и бросили на потрескавшееся виниловое сиденье, втиснули между огромным негром с правой стороны и пожилой мексиканкой с большой сумкой – с левой. Напротив уселся филиппинец, держа на коленях непоседливого белого ребенка. Раздался свисток. Вагон дернулся, поезд поехал. Зимние плащи, пальто, как занавес, все закрыли перед глазами Джесс. От дыхания большого скопления народа нагрелся воздух.
Джесс закрыла глаза, мысленно возвратилась в свое ранее детство, вспомнила, как она стояла с мамой на платформе линии Эл. «Это просто поезд, родная, – сказала ей мать, заключив в свои объятия, когда прямо на них загромыхали вагоны подходящего состава. – Тебе нечего бояться».
Где находилась я, когда ты сама была напугана, спрашивала себя Джесс. Где была я, когда ты нуждалась во мне?
«От тебя мне этого не нужно, Джесс!». Она вспомнила, как плакала мать, слезы катились по ее прекрасному лицу.
Состав заскрежетал и остановился на следующей станции. Джесс не раскрывала глаз, слышала, как открылись двери, почувствовала смену пассажиров, дополнительную массу людей, проходивших возле ее колен. Прозвучал свисток. Поезд тронулся, когда закрылись двери, и постепенно начал набирать скорость. Джесс продолжала сидеть с закрытыми глазами, когда состав проносился по центру города.
Она вспоминала утро того дня, когда пропала ее мать.
Стоял очень жаркий даже для августа день. Уже к десяти утра температура поднялась до девяноста градусов по Фаренгейту. Джесс спустилась на кухню в шортах и старой водолазке с изображением головы Джерри Гарсия. Отец, как всегда, был в отъезде, по торговым делам, Морин сидела в библиотеке, готовясь осенью вернуться в Гарвардский университет. Мама стояла на кухне у телефона, одетая в белый полотняный костюм; она была аккуратно подкрашена, волосы тщательно зачесаны назад. Было видно, что она готовилась уйти из дома.
– Куда ты собралась? – спросила Джесс.
В голосе матери она услышала досаду.
– Никуда, – ответила она.
– С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить?
Слова звучали в ее памяти под ритм поезда. С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить? С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить? С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить?
Вагон дернуло, потом мотнуло. Джесс почувствовала, что кто-то свалился на ее колени. Она раскрыла глаза и увидела старую негритянку, которая пыталась подняться и восстановить равновесие.
– Простите, – сказала женщина.
– Не беспокойтесь, – ответила Джесс, подхватила ее под руку и попыталась помочь, Думая даже уступить ей свое место.
И тут она увидела его!
– Господи!
– Я не ударила вас? – участливо спросила пожилая женщина. – Я очень извиняюсь. Вагон дернулся так неожиданно, что я потеряла равновесие. Я не наступила вам на ногу?
– Все в порядке, – прошептала Джесс, с трудом произнося слова, глядя мимо женщины на ухмыляющегося молодого человека, стоявшего в нескольких шагах от них, вытянув руки по швам, намеренно ни за что не держась. Его поза выражала вызывающее пренебрежение.
На нее пристально смотрел Рик Фергюсон. Потом его скрыла покачнувшаяся стена тел.
Может быть, она его совсем и не видела, подумала Джесс, вглядываясь в переполненный вагон, пытаясь снова отыскать его в толпе, вспоминая о происшествии с белым «крайслером» перед своим кирпичным домом. Может быть, она ничего не видела. Может быть, воображение сыграло над ней злую шутку. Или все-таки видела?
Нет, все-таки видела, сказала себе Джесс, устав представлять все в ином свете, чем было на самом деле. Она поднялась. Ее место немедленно занял кто-то другой. Она протиснулась к противоположной стороне вагона.
Он стоял, прислонившись к двери, в тех же черных джинсах и том же коричневом кожаном пиджаке. В том же он был одет и утром в суде, длинные, немытые светлые волосы собраны на затылке конским хвостом, мутные карие глаза отражали все его прошлое: неблагополучную семью, грубого отца, алкоголичку-мать, изматывающую нищету, частые столкновения с правоохранительными органами, разные тяжелые работы на фабрике, частые увольнения, цепочка неудачных знакомств с женщинами, гнев, горечь, презрение. И постоянная ухмылка – кривая, натянутая, жуткая.
– Простите, – тихо сказала Джесс болезненного вида джентльмену, оказавшемуся перед ней. Мужчина немедленно посторонился. Улыбка Рика Фергюсона стала еще шире, когда Джесс целиком оказалась в поле его зрения.
– Так-так, – произнес он. – Кого я вижу?
– Вы следите за мной? – спросила Джесс так громко, что ее услышали все пассажиры переполненного вагона.
Он засмеялся.
– Я? Слежу за вами? Зачем мне это нужно?
– Вот вы и объясните мне.
– Ничего не собираюсь говорить вам, – заявил он, глядя поверх ее головы на окно. – Это – совет моего, адвоката.
Перед очередной остановкой поезд стал сбавлять скорость.
– Что вы делаете в этом вагоне? – повторила она свой вопрос.
Он почесал кончик носа.
– Еду, – изрек он ленивым голосом, как будто говорить что-то было для него слишком большим усилием.
– Куда? – спросила она.
Он ничего не ответил.
– На какой остановке вы выходите?
Он улыбнулся.
– Еще не решил.
– Я хочу знать, куда вы едете?
– Может быть, домой.
– Ваша мать живет на Абердине. Это в другом направлении.
– Что если я еду не к своей матери?
– Тогда вы нарушаете порядок выпуска на поруки под залог. Я могу добиться вашего ареста.
– Условия моего освобождения под залог гласят, что я должен жить у матери, пока нахожусь под следствием. Но там ничего не говорится, на каких поездах линии Эл я могу или не могу ездить, – напомнил он ей.
– Что вы сделали с Конни Девуоно? – спросила Джесс, надеясь что он как-нибудь проговорится.
Рик Фергюсон посмотрел на потолок, как будто он и впрямь хотел ответить.
– Возражение! – неожиданно издевательски выкрикнул он. – Не думаю, чтобы мой адвокат одобрил бы такой вопрос.
Вагон остановился, накренившись, Джесс подвинулась, чтобы стать поустойчивее, протянула руки, чтобы за что-то уцепиться, но рядом ничего не было, и, потеряв равновесие, она повалилась вперед, стукнувшись о грудь Рика Фергюсона. Он схватил ее за руки так крепко, что Джесс чуть не вскрикнула от боли.
– Отпустите меня! Немедленно отпустите!
Рик Фергюсон отпустил ее и поднял руки.
– Послушайте, я лишь хотел вам помочь.
– Мне не нужна ваша помощь!
– Вы могли свалиться на пол, – сказал он, поправляя свою куртку и пожимая плечами. – А нам бы не хотелось, чтобы с вами что-нибудь случилось. Во всяком случае не сейчас, когда все начинает принимать интересный оборот.
– Что это значит?
Он засмеялся.
– Ну, как знать? – воскликнул он, глядя мимо нее в окно. – Это – моя остановка. – Он стал проталкиваться к двери. – Мы еще увидимся, – бросил он, выскальзывая из дверей вагона, в тот самый момент, когда они уже закрывались.
Отъезжая от станции, Джесс видела, как Рик Фергюсон прощально машет ей с платформы.
– Это просто нелепо, – произнесла вслух Джесс. – Ты не можешь себе этого позволить. Тебя ждут. Ты можешь опоздать. Ты не смеешь позволить себе этого!
Но она ничего не могла поделать.
Она не могла пошевелиться.
– Давай же, Джесс! – продолжала она. – Не валяй дурака! Пора собираться. Пора одеваться. – Она посмотрела на черное шелковое платье, которое лежало рядом. – Давай же! Ты же знаешь, во что хочешь одеться. Тебе осталось только надеть это на себя.
Но она не могла этого сделать. Ее руки не поднимались с колен.
Паническое чувство страха опять накатило на нее, когда, выходя из душа, Джесс почувствовала покалывание в боку. Сначала она попыталась освободиться от этого ощущения, потирая бок полотенцем, но покалывание быстро распространилось на желудок и грудь, потом на руки и ноги. Голова пошла кругом, ноги онемели. Она вынуждена была сесть. Вскоре дыхание стало учащенным, голова разболелась так, что трудно было думать.
На столике рядом с кроватью зазвонил телефон.
Джесс смотрела на аппарат, не в силах протянуть руку к трубке.
– Пожалуйста, кто-нибудь, помогите!
Телефон издал один звонок, два, три... замолк после десятого. Джесс закрыла глаза, покачнулась, почувствовала, как к горлу подступает комок.
– Пожалуйста, помогите! – опять крикнула она. – Пожалуйста, помогите!
Она посмотрела в зеркало, висевшее напротив кровати. На нее смотрело изображение перепуганного ребенка. «Мамочка, помоги! – захныкала маленькая девочка. – Обещай мне, что со мной ничего не случится!»
– О Господи! – простонала Джесс, согнувшись в три погибели, и коснулась лбом колен. – Что со мной происходит? Что со мной случилось?
Опять зазвонил телефон. Один... два... три звонка.
– Я должна ответить, – произнесла она. – Должна ответить!
Джесс с трудом выпрямилась на кровати, услышав, как в ее теле что-то дрогнуло: она приходила в себя. Четыре звонка... пять.
– Я должна ответить.
Усилием воли она заставила руку потянуться к аппарату, глядя на нее так, как будто она вовсе не принадлежала ей, сняла трубку и поднесла к уху.
– Алло, это Джесс? Джесс, это ты? – торопливо спрашивал голос, не ожидая ответного «алло».
– Морин? – выдавила из себя Джесс свистящим шепотом.
– Джесс, где ты пропадаешь? Что ты делаешь дома? Ты же должна быть здесь, с нами! – В голосе Морин прозвучало отчаяние.
– Который час?
– Уже почти восемь. Мы ждем тебя с семи часов. Просто умираем с голода, я уж не говорю, что смертельно беспокоимся. Я тебе без конца названиваю. Что у тебя там стряслось? Ты же ведь никогда не опаздываешь! – Она палила, как из пулемета, все слова слились в один непрерывный звук.
– Я только что добралась до дома, – солгала Джесс, все еще не чувствуя ног.
– Ну что же, немедленно приезжай сюда к нам!
– Не могу, – отозвалась Джесс.
– Что такое?
– Поверь мне, Морин, просто не могу. Я плохо себя чувствую.
– Джесс, ты же обещала!
– Это верно, но...
– Никаких «но»!
– Не могу, просто не могу.
– Джесс...
– Передай, пожалуйста, отцу, что мне очень жаль, что так получилось. Я познакомлюсь с его дамой в другой раз.
– Джесс, не делай этого!
– Честно, Морин. Мне кажется, что со мной что-то стряслось.
Джесс услышала в трубку, как сестра заплакала.
– Пожалуйста, не плачь, Морин. Это не нарочно. Я приготовила одежду и все такое. Но никак не получается.
Наступила пауза.
– Поступай, как хочешь, – сказала сестра. Раздались короткие гудки.
– Дерьмо! – воскликнула Джесс, швырнув трубку на аппарат, вялость как рукой сняло. Она вскочила на ноги. Пропасть, что же такое происходит? Что она делает с собой? Со своими родственниками?
Разве ей самой нравится, когда люди опаздывают? Разве она не взяла себе за правило всегда приходить вовремя? Восемь часов, Господи! Она просидела на своей кровати полтора часа. Просидела голая, одежда разложена рядом, не смогла надеть ее, не могла пошевелиться.
Полтора часа. Девяносто минут. Самый тяжелый приступ за все время. И, конечно, самый продолжительный. Что будет, если эти приступы начнут случаться в зале суда, парализуют ее во время важного перекрестного допроса? Что она станет делать?
Она не может так рисковать. Не может допустить этого. Она должна что-то сделать. Немедленно что-то предпринять.
Джесс вошла в чулан, достала черные брюки и поискала в карманах, нащупала клочок бумаги, на котором сестра нацарапала номер телефона своей подруги Стефани Банэк.
– Стефани Банэк, – вслух прочитала Джесс, раздумывая, поможет ли ей чем этот врач. – Позвони и узнай.
Джесс нажала на нужные цифры, вспомнив вдруг о том, что было уже поздно.
– Передашь, что надо, автоответчику. – Джесс все еще не решила, что же ей передать, когда на другом конце провода ответили после первого же звонка.
Вместо «алло» голос произнес:
– Стефани Банэк.
Джесс почувствовала замешательство.
– Простите, это автоответчик?
Стефани Банэк рассмеялась.
– Нет, боюсь, что человек из плоти и крови. Чем могу быть вам полезна?
– Звонит Джесс Костэр, – пояснила Джесс. – Сестра Морин.
Наступила небольшая пауза. Затем последовали вопросы.
– У Морин все хорошо, если это вас интересует. У меня другое дело. – И быстро выпалила, опасаясь, что если остановится, то вообще больше ничего не скажет: – Я думала, не уделите ли вы мне немного времени... как-нибудь.
– Своим временем я распоряжаюсь сама, – заявила врач-психотерапевт. – Подойдет ли вам завтрашний полдень?
Джесс начала колебаться, замялась. Она не предполагала, что прием будет назначен немедленно.
– Решайтесь, Джесс. Я не потрачу свой обеденный перерыв просто ради кого-то.
Джесс кивнула в трубку.
– Двенадцать часов, – согласилась она. – Буду у вас.
Глава 9
– А как насчет того, что он сказал мне? – спросила слишком громко и слишком отчаянно Джесс.
– Не очень убедительно.
– Не очень убедительно? Что вы имеете в виду под «не очень убедительно»?
– Просто – не очень убедительно, – повторил Том Олински, не пытаясь как-то разъяснить свои слова. – Нам бы не удалось даже пройти стадию предварительного слушания. И вы, Джесс, это знаете так же хорошо, как знаю я.
– А как насчет большого жюри?
– Даже большое жюри потребует каких-то доказательств убийства этой женщины!
– Существует много случаев, когда людей обвиняли в убийстве, хотя трупы так и не были найдены, – настаивала на своем Джесс.
Том Олински помолчал, опершись на письменный стол. Джесс почувствовала, как напряженно отреагировало дерево.
– Джесс, неужели мне надо напомнить вам, что у этого человека имеется алиби, покрывающее время исчезновения Конни Девуоно?
– Знаю... Его мать-святоша! – усмехнулась Джесс, – Он не забывает подбрасывать ей спиртное. А она снабжает его алиби.
Том Олински опять вернулся на свою сторону письменного стола и медленно опустился в кожаное кресло огромных размеров. Он ничего не возразил на это, что пугало ее больше, чем слова.
– Неужели мы просто спустим ему такое? – воскликнула Джесс. – Неужели вы на это намекаете? – Она взмахнула руками, встала, отвернувшись, чтобы он не заметил, что ее глаза наполнились слезами.
– Джесс, в чем дело? – спросил Том Олински. Но она уже направилась к двери.
Джесс остановилась, вытерла глаза, перед тем как повернуться.
– О чем вы спрашиваете?
– Вы принимаете это дело ближе к сердцу, чем следовало бы. Не поймите меня неправильно, – продолжал он. – Как обвинителя, вас выделяет одна характерная черта – проявление сочувствия к большинству жертв. Это позволяет вам видеть ситуацию в ином свете, чем всем остальным, дает дополнительные аргументы, позволяет вам бороться более упорно. Но я чувствую, что тут присутствует что-то еще. Верно? Не расскажите ли вы мне, в чем тут дело?
Джесс пожала плечами, отчаянно стараясь не допустить образа матери.
– Может быть, я ненавижу, когда концы не сходятся с концами. – Она безуспешно попыталась улыбнуться. – Или, может быть, мне нравится настоящая борьба.
– Но даже вам для борьбы нужен противник, – сказал ей Том Олински. – А в данном случае у нас такого нет. Хороший адвокат защиты – а ваш бывший муж очень хороший адвокат защиты – сделает из нас окрошку, Джесс. Нам нужен труп.
Джесс вспомнила лицо Конни Девуоно, ее горящие глаза, когда они сидели друг против друга в небольшой комнате для бесед.
«Кто позаботится о моем сыне? – спросила она. – Уж не вы ли?» – Джесс попыталась представить эту женщину бездыханной у края пустынной дороги. Этот образ появился в ее воображении легче, чем она предполагала. От нахлынувших чувств она чуть не задохнулась. Джесс так сильно сжала челюсти, что у нее заныли зубы.
Она ничего не сказала, только склонила голову в знак признания справедливости сказанных им слов и вышла из кабинета инспектора, контролирующего ее очередное судебное разбирательство. Украшения по случаю Дня всех Святых в коридорах уже сняли и заменили их видами странников в предвкушении праздника Дня Благодарения. Джесс заглянула в свой кабинет только затем, чтобы взять плащ и попрощаться с сослуживцами, на лицах которых отразилось удивление: она уходила слишком рано, хотя был уже шестой час.
И дело не в том, что ей хотелось уйти поскорее домой. Не в том, что ей не чем было заняться. И не в том, что у нее не было иного выбора, сказала она себе. Она дала себе слово. По истечении десяти дней после того, как она сказала себе: «Я просто не могу, я сыта этим по горло», она наконец сдалась на уговоры сестры и решила пойти на прием к Шерри Хосек, новой женщине в жизни отца. Обед в семь часов вечера. Бистро «110». Да. Приду. Обещаю.
Свояк и знакомая отца – все в один вечер, убить двух зайцев.
– Другого мне и не надо, – громко простонала Джесс, когда оказалась одна в лифте. – Ничего лучшего не придумаешь, чтобы поставить точку в конце прекрасного дня.
Лифт остановился на следующем этаже, вошла женщина, услышав окончание произнесенной вслух фразы. Джесс поспешно сделала вид, что зевает.
– День показался длинным? – спросила женщина, и Джесс чуть не рассмеялась.
События дня промелькнули в ее голове, как на видике при быстром прогоне. Она вспомнила, как стояла перед судьей Эрлом Харрисом, ее бывший муж рядом, который потребовал мгновенного судебного разбирательства обвинения своего клиента в нападении на Конни Девуоно.
– Затягивание судебного разбирательства, – заявил он, – равнозначно отказу в справедливом судебном рассмотрении.
Она увидела издевательскую ухмылку Рика Фергюсона, услышала свой неуверенный ответ:
– Ваша честь, мы вынуждены просить о переносе судебного разбирательства из-за отсутствия нашего свидетеля на сегодняшнем заседании.
– На какой день? – спросил Харрис.
– Ваша честь, дайте нам тридцать дней.
– Получится слишком близко к Рождеству, – напомнил ей судья.
– Верно, Ваша честь. И все же.
– Откладывается на тридцать дней.
– Искренне надеюсь, что за эти тридцать дней старая дама объявится. – Рик Фергюсон даже и не пытался скрыть насмешку в голосе. – Мне бы не хотелось зря околачиваться тут в течение долгого времени.
Джесс прислонилась к стенке лифта, фыркнув и делая вид, что кашляет.
– Как вы чувствуете себя? – спросила стоявшая рядом женщина.
– Превосходно, – ответила Джесс, вспомнив о своем утреннем огорчении, когда она пригнала машину в ремонтную мастерскую. «Как это так, мою машину нельзя отремонтировать к вечеру? Просто неполадка с одним „дворником“. Господи, чего тут!» Значит, ей придется ехать домой на автобусе, в тесноте, неудобно, сидячих мест, конечно, не будет. И ей придется бежать, высунув язык, чтобы поспеть к семи часами в ресторан.
Она могла бы взять такси, подумала Джесс, зная, что поблизости такси нет. Таксишники избегали подъезжать к перекрестку 26-й улицы и проспекта Калифорния, особенно после наступления темноты. Конечно, она могла вызвать такси с работы, но это было бы избрать легкий путь. Или она могла бы позвонить Дону. Нет, она ни за что не станет делать этого. Она разозлилась на него, даже возмутилась. Почему же? Потому что он притворялся объективным, хотел показаться, что он прекрасный адвокат? Да, поняла она, из-за всего вместе.
Значит, сама она была не такая уж хорошая, подумала Джесс, когда лифт остановился на четвертом этаже, и в него вошла группа высоких чернокожих в разноцветных шерстяных шляпах. Все это бесило ее, она ощущала себя на грани срыва.
– Ах, мать твою! – выразился один из длинных чернокожих, когда двери лифта закрылись на первом этаже.
Абсолютно то же, что чувствую и я, подумала Джесс, засовывая сумочку под плащ и торопливо направляясь к вращающейся двери.
На улице было ужасно холодно. Эти бесстыдные предсказатели погоды в Чикаго предвещали необычайно холодный ноябрь и, как ни странно, оказались правы. На декабрь они предрекали горы снега. А Джесс все еще не купила себе зимних сапог.
Она подошла к автобусной остановке на углу, рассмотрев то, что до этого момента было скрыто темнотой: квадратных теток, которые накрутили на себя неизвестно что, чтобы согреться; полоумных, боровшихся с сатанинскими силами и бесцельно бродившими рядом с остановкой с бутылками в руках, детишек, которые были так затравлены, что не имели ни сил, ни желания противиться нападению бродяг и неудачников. Кого тут только не было, и их количество росло год от года. Разрастаются, как раковые клетки, подумала она, радуясь тому, что подошел автобус.
Она проехала на автобусе до пересечения проспекта Калифорния с 8-й улицей, на метро до улицы Стейт, там сделала пересадку на линию Эл, и все это спокойно и без суеты. Если бы ее увидел в этот момент Дон! – подумала Джесс и чуть не рассмеялась. Его бы хватил удар. «Ты с ума сошла? – закричал бы он. – Разве ты не знаешь, как опасно ездить по линии Эл, особенно вечером? Что ты хочешь этим доказать?»
Хочу просто доехать до дома, мысленно ответила она, не поддаваясь чувству страха перед тем, кого не было рядом с ней.
Платформа остановки линии Эл была переполнена шумной людской толпой, сильно замусорена. Сзади на нее налетел какой-то юнец и помчался дальше, не потрудившись даже извиниться. Пожилая женщина, проходившая мимо, наступила ей на ногу и посмотрела на нее так злобно, будто это Джесс должна была попросить у нее прощения. Черные, коричневые, белые лица. Холодные лица, подумала Джесс, мысленно рисуя всех голубыми красками зимы. Телодвижения в ночи. Каждый немного побаивается другого. Как будто наблюдает за ростом раковых клеток, опять подумала она и неожиданно увидела лицо матери в переднем окне приближавшегося вагона.
Поезд остановился, и Джесс почувствовала, как ее несут к дверям. Она почти не касалась ногами платформы. В следующее мгновение ее втолкнули в вагон и бросили на потрескавшееся виниловое сиденье, втиснули между огромным негром с правой стороны и пожилой мексиканкой с большой сумкой – с левой. Напротив уселся филиппинец, держа на коленях непоседливого белого ребенка. Раздался свисток. Вагон дернулся, поезд поехал. Зимние плащи, пальто, как занавес, все закрыли перед глазами Джесс. От дыхания большого скопления народа нагрелся воздух.
Джесс закрыла глаза, мысленно возвратилась в свое ранее детство, вспомнила, как она стояла с мамой на платформе линии Эл. «Это просто поезд, родная, – сказала ей мать, заключив в свои объятия, когда прямо на них загромыхали вагоны подходящего состава. – Тебе нечего бояться».
Где находилась я, когда ты сама была напугана, спрашивала себя Джесс. Где была я, когда ты нуждалась во мне?
«От тебя мне этого не нужно, Джесс!». Она вспомнила, как плакала мать, слезы катились по ее прекрасному лицу.
Состав заскрежетал и остановился на следующей станции. Джесс не раскрывала глаз, слышала, как открылись двери, почувствовала смену пассажиров, дополнительную массу людей, проходивших возле ее колен. Прозвучал свисток. Поезд тронулся, когда закрылись двери, и постепенно начал набирать скорость. Джесс продолжала сидеть с закрытыми глазами, когда состав проносился по центру города.
Она вспоминала утро того дня, когда пропала ее мать.
Стоял очень жаркий даже для августа день. Уже к десяти утра температура поднялась до девяноста градусов по Фаренгейту. Джесс спустилась на кухню в шортах и старой водолазке с изображением головы Джерри Гарсия. Отец, как всегда, был в отъезде, по торговым делам, Морин сидела в библиотеке, готовясь осенью вернуться в Гарвардский университет. Мама стояла на кухне у телефона, одетая в белый полотняный костюм; она была аккуратно подкрашена, волосы тщательно зачесаны назад. Было видно, что она готовилась уйти из дома.
– Куда ты собралась? – спросила Джесс.
В голосе матери она услышала досаду.
– Никуда, – ответила она.
– С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить?
Слова звучали в ее памяти под ритм поезда. С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить? С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить? С каких это пор ты стала так одеваться, чтобы никуда не уходить?
Вагон дернуло, потом мотнуло. Джесс почувствовала, что кто-то свалился на ее колени. Она раскрыла глаза и увидела старую негритянку, которая пыталась подняться и восстановить равновесие.
– Простите, – сказала женщина.
– Не беспокойтесь, – ответила Джесс, подхватила ее под руку и попыталась помочь, Думая даже уступить ей свое место.
И тут она увидела его!
– Господи!
– Я не ударила вас? – участливо спросила пожилая женщина. – Я очень извиняюсь. Вагон дернулся так неожиданно, что я потеряла равновесие. Я не наступила вам на ногу?
– Все в порядке, – прошептала Джесс, с трудом произнося слова, глядя мимо женщины на ухмыляющегося молодого человека, стоявшего в нескольких шагах от них, вытянув руки по швам, намеренно ни за что не держась. Его поза выражала вызывающее пренебрежение.
На нее пристально смотрел Рик Фергюсон. Потом его скрыла покачнувшаяся стена тел.
Может быть, она его совсем и не видела, подумала Джесс, вглядываясь в переполненный вагон, пытаясь снова отыскать его в толпе, вспоминая о происшествии с белым «крайслером» перед своим кирпичным домом. Может быть, она ничего не видела. Может быть, воображение сыграло над ней злую шутку. Или все-таки видела?
Нет, все-таки видела, сказала себе Джесс, устав представлять все в ином свете, чем было на самом деле. Она поднялась. Ее место немедленно занял кто-то другой. Она протиснулась к противоположной стороне вагона.
Он стоял, прислонившись к двери, в тех же черных джинсах и том же коричневом кожаном пиджаке. В том же он был одет и утром в суде, длинные, немытые светлые волосы собраны на затылке конским хвостом, мутные карие глаза отражали все его прошлое: неблагополучную семью, грубого отца, алкоголичку-мать, изматывающую нищету, частые столкновения с правоохранительными органами, разные тяжелые работы на фабрике, частые увольнения, цепочка неудачных знакомств с женщинами, гнев, горечь, презрение. И постоянная ухмылка – кривая, натянутая, жуткая.
– Простите, – тихо сказала Джесс болезненного вида джентльмену, оказавшемуся перед ней. Мужчина немедленно посторонился. Улыбка Рика Фергюсона стала еще шире, когда Джесс целиком оказалась в поле его зрения.
– Так-так, – произнес он. – Кого я вижу?
– Вы следите за мной? – спросила Джесс так громко, что ее услышали все пассажиры переполненного вагона.
Он засмеялся.
– Я? Слежу за вами? Зачем мне это нужно?
– Вот вы и объясните мне.
– Ничего не собираюсь говорить вам, – заявил он, глядя поверх ее головы на окно. – Это – совет моего, адвоката.
Перед очередной остановкой поезд стал сбавлять скорость.
– Что вы делаете в этом вагоне? – повторила она свой вопрос.
Он почесал кончик носа.
– Еду, – изрек он ленивым голосом, как будто говорить что-то было для него слишком большим усилием.
– Куда? – спросила она.
Он ничего не ответил.
– На какой остановке вы выходите?
Он улыбнулся.
– Еще не решил.
– Я хочу знать, куда вы едете?
– Может быть, домой.
– Ваша мать живет на Абердине. Это в другом направлении.
– Что если я еду не к своей матери?
– Тогда вы нарушаете порядок выпуска на поруки под залог. Я могу добиться вашего ареста.
– Условия моего освобождения под залог гласят, что я должен жить у матери, пока нахожусь под следствием. Но там ничего не говорится, на каких поездах линии Эл я могу или не могу ездить, – напомнил он ей.
– Что вы сделали с Конни Девуоно? – спросила Джесс, надеясь что он как-нибудь проговорится.
Рик Фергюсон посмотрел на потолок, как будто он и впрямь хотел ответить.
– Возражение! – неожиданно издевательски выкрикнул он. – Не думаю, чтобы мой адвокат одобрил бы такой вопрос.
Вагон остановился, накренившись, Джесс подвинулась, чтобы стать поустойчивее, протянула руки, чтобы за что-то уцепиться, но рядом ничего не было, и, потеряв равновесие, она повалилась вперед, стукнувшись о грудь Рика Фергюсона. Он схватил ее за руки так крепко, что Джесс чуть не вскрикнула от боли.
– Отпустите меня! Немедленно отпустите!
Рик Фергюсон отпустил ее и поднял руки.
– Послушайте, я лишь хотел вам помочь.
– Мне не нужна ваша помощь!
– Вы могли свалиться на пол, – сказал он, поправляя свою куртку и пожимая плечами. – А нам бы не хотелось, чтобы с вами что-нибудь случилось. Во всяком случае не сейчас, когда все начинает принимать интересный оборот.
– Что это значит?
Он засмеялся.
– Ну, как знать? – воскликнул он, глядя мимо нее в окно. – Это – моя остановка. – Он стал проталкиваться к двери. – Мы еще увидимся, – бросил он, выскальзывая из дверей вагона, в тот самый момент, когда они уже закрывались.
Отъезжая от станции, Джесс видела, как Рик Фергюсон прощально машет ей с платформы.
* * *
Она сидела на кровати, голая, не в силах пошевелиться, ее одежда была аккуратно сложена рядом. Она не знала, долго ли находилась в таком положении, сколько времени прошло с тех пор, как она вышла из душа, сколько прошло минут с тех пор, как онемели ноги, а дыхание стало реже и напряженнее.– Это просто нелепо, – произнесла вслух Джесс. – Ты не можешь себе этого позволить. Тебя ждут. Ты можешь опоздать. Ты не смеешь позволить себе этого!
Но она ничего не могла поделать.
Она не могла пошевелиться.
– Давай же, Джесс! – продолжала она. – Не валяй дурака! Пора собираться. Пора одеваться. – Она посмотрела на черное шелковое платье, которое лежало рядом. – Давай же! Ты же знаешь, во что хочешь одеться. Тебе осталось только надеть это на себя.
Но она не могла этого сделать. Ее руки не поднимались с колен.
Паническое чувство страха опять накатило на нее, когда, выходя из душа, Джесс почувствовала покалывание в боку. Сначала она попыталась освободиться от этого ощущения, потирая бок полотенцем, но покалывание быстро распространилось на желудок и грудь, потом на руки и ноги. Голова пошла кругом, ноги онемели. Она вынуждена была сесть. Вскоре дыхание стало учащенным, голова разболелась так, что трудно было думать.
На столике рядом с кроватью зазвонил телефон.
Джесс смотрела на аппарат, не в силах протянуть руку к трубке.
– Пожалуйста, кто-нибудь, помогите!
Телефон издал один звонок, два, три... замолк после десятого. Джесс закрыла глаза, покачнулась, почувствовала, как к горлу подступает комок.
– Пожалуйста, помогите! – опять крикнула она. – Пожалуйста, помогите!
Она посмотрела в зеркало, висевшее напротив кровати. На нее смотрело изображение перепуганного ребенка. «Мамочка, помоги! – захныкала маленькая девочка. – Обещай мне, что со мной ничего не случится!»
– О Господи! – простонала Джесс, согнувшись в три погибели, и коснулась лбом колен. – Что со мной происходит? Что со мной случилось?
Опять зазвонил телефон. Один... два... три звонка.
– Я должна ответить, – произнесла она. – Должна ответить!
Джесс с трудом выпрямилась на кровати, услышав, как в ее теле что-то дрогнуло: она приходила в себя. Четыре звонка... пять.
– Я должна ответить.
Усилием воли она заставила руку потянуться к аппарату, глядя на нее так, как будто она вовсе не принадлежала ей, сняла трубку и поднесла к уху.
– Алло, это Джесс? Джесс, это ты? – торопливо спрашивал голос, не ожидая ответного «алло».
– Морин? – выдавила из себя Джесс свистящим шепотом.
– Джесс, где ты пропадаешь? Что ты делаешь дома? Ты же должна быть здесь, с нами! – В голосе Морин прозвучало отчаяние.
– Который час?
– Уже почти восемь. Мы ждем тебя с семи часов. Просто умираем с голода, я уж не говорю, что смертельно беспокоимся. Я тебе без конца названиваю. Что у тебя там стряслось? Ты же ведь никогда не опаздываешь! – Она палила, как из пулемета, все слова слились в один непрерывный звук.
– Я только что добралась до дома, – солгала Джесс, все еще не чувствуя ног.
– Ну что же, немедленно приезжай сюда к нам!
– Не могу, – отозвалась Джесс.
– Что такое?
– Поверь мне, Морин, просто не могу. Я плохо себя чувствую.
– Джесс, ты же обещала!
– Это верно, но...
– Никаких «но»!
– Не могу, просто не могу.
– Джесс...
– Передай, пожалуйста, отцу, что мне очень жаль, что так получилось. Я познакомлюсь с его дамой в другой раз.
– Джесс, не делай этого!
– Честно, Морин. Мне кажется, что со мной что-то стряслось.
Джесс услышала в трубку, как сестра заплакала.
– Пожалуйста, не плачь, Морин. Это не нарочно. Я приготовила одежду и все такое. Но никак не получается.
Наступила пауза.
– Поступай, как хочешь, – сказала сестра. Раздались короткие гудки.
– Дерьмо! – воскликнула Джесс, швырнув трубку на аппарат, вялость как рукой сняло. Она вскочила на ноги. Пропасть, что же такое происходит? Что она делает с собой? Со своими родственниками?
Разве ей самой нравится, когда люди опаздывают? Разве она не взяла себе за правило всегда приходить вовремя? Восемь часов, Господи! Она просидела на своей кровати полтора часа. Просидела голая, одежда разложена рядом, не смогла надеть ее, не могла пошевелиться.
Полтора часа. Девяносто минут. Самый тяжелый приступ за все время. И, конечно, самый продолжительный. Что будет, если эти приступы начнут случаться в зале суда, парализуют ее во время важного перекрестного допроса? Что она станет делать?
Она не может так рисковать. Не может допустить этого. Она должна что-то сделать. Немедленно что-то предпринять.
Джесс вошла в чулан, достала черные брюки и поискала в карманах, нащупала клочок бумаги, на котором сестра нацарапала номер телефона своей подруги Стефани Банэк.
– Стефани Банэк, – вслух прочитала Джесс, раздумывая, поможет ли ей чем этот врач. – Позвони и узнай.
Джесс нажала на нужные цифры, вспомнив вдруг о том, что было уже поздно.
– Передашь, что надо, автоответчику. – Джесс все еще не решила, что же ей передать, когда на другом конце провода ответили после первого же звонка.
Вместо «алло» голос произнес:
– Стефани Банэк.
Джесс почувствовала замешательство.
– Простите, это автоответчик?
Стефани Банэк рассмеялась.
– Нет, боюсь, что человек из плоти и крови. Чем могу быть вам полезна?
– Звонит Джесс Костэр, – пояснила Джесс. – Сестра Морин.
Наступила небольшая пауза. Затем последовали вопросы.
– У Морин все хорошо, если это вас интересует. У меня другое дело. – И быстро выпалила, опасаясь, что если остановится, то вообще больше ничего не скажет: – Я думала, не уделите ли вы мне немного времени... как-нибудь.
– Своим временем я распоряжаюсь сама, – заявила врач-психотерапевт. – Подойдет ли вам завтрашний полдень?
Джесс начала колебаться, замялась. Она не предполагала, что прием будет назначен немедленно.
– Решайтесь, Джесс. Я не потрачу свой обеденный перерыв просто ради кого-то.
Джесс кивнула в трубку.
– Двенадцать часов, – согласилась она. – Буду у вас.
Глава 9
Лечебный кабинет Стефани Банэк находился на проспекте Мичиган, в самой гуще торгового центра города.
– Видно, дела у нее идут блестяще, – шепнула Джесс в воротник, ожидая лифт, чтобы подняться на четырнадцатый этаж. Она уже много лет не видела Стефани Банэк, не имела ни малейшего желания встречаться с ней, никогда не понимала, почему сестра поддерживает дружбу с этой женщиной. Но в Морин было много такого, чего Джесс не понимала. Особенно в последние дни. Но это уже из другой оперы. Это не имело отношения к тому, почему она пришла сюда.
Почему она оказалась здесь?
Джесс осмотрела черно-белое мраморное фойе с зеркалами в рамках, пытаясь найти подходящий ответ. Но она сразу решила, что такого ответа просто не существует. У нее не было особых оснований приходить сюда. Она теряла свое драгоценное время и энергию на что-то ненужное. Она посмотрела на свои часы, увидела, что было уже без пяти минут двенадцать, что у нее все еще было время позвонить по внутреннему телефону, отменить эту встречу, не создавая неловкого положения для подруги своей сестры. Эта женщина сказала, что примет Джесс в свой обеденный перерыв. И ей не придется приносить такую жертву. Она ей не только не доставит неудобств, но даже сделает ей одолжение.
Джесс искала глазами телефонный аппарат на зеркальной стене, когда открылась дверь лифта. Пустой лифт стоял и ждал. Ну так что, казалось, говорил он, что вы собираетесь делать? Телефонов тут нет, а я долго ждать не стану. Назвался груздем – полезай в кузов, лифт издал нетерпеливое жужжание. Что вы собираетесь делать?
– Думаю, я поеду наверх, – ответила Джесс, довольная, что в фойе никого не было, кто бы мог услышать ее слова. – Я начала разговаривать с лифтами и спрашиваю себя, что я здесь делаю?
Она вошла в лифт, двери за ней закрылись. Три стороны лифта были закрыты такими же зеркалами, как и в фойе, и Джесс обратила внимание, что как бы она ни поворачивала голову, было почти невозможно не видеть своего отражения. Неужели это специально задумали психотерапевты, которые занимали большую часть здания? Заставляли ли они подспудно своих упирающихся пациентов смотреть на себя?
– Дай мне шанс, – сказала Джесс вслух, не позволяя своему изображению напугать себя, не глядя на встревоженные глаза и поправляя волосы за ушами.
Двери лифта раскрылись на четырнадцатом этаже. Джесс стояла, прижавшись к задней стенке, ощущая спиной вибрацию лифта, как будто он потихоньку подталкивал ее к выходу. Сначала ты не хотела входить, а теперь не желаешь выходить, казалось, говорил лифт. Джесс вытолкнула себя в коридор, чуть ли не прикусив язык, чтобы он не попрощался с лифтом.
– Теперь ты пересекла границу, отделяющую относительного неврастеника от круглой растяпы, – сказала она, ступая по мягкому голубому с серым ковру в направлении нужной двери в конце коридора. На темной дубовой двери золотыми буквами было выведено СТЕФАНИ БАНЭК и впечатляющее перечисление различных степеней и званий.
– Видно, дела у нее идут блестяще, – шепнула Джесс в воротник, ожидая лифт, чтобы подняться на четырнадцатый этаж. Она уже много лет не видела Стефани Банэк, не имела ни малейшего желания встречаться с ней, никогда не понимала, почему сестра поддерживает дружбу с этой женщиной. Но в Морин было много такого, чего Джесс не понимала. Особенно в последние дни. Но это уже из другой оперы. Это не имело отношения к тому, почему она пришла сюда.
Почему она оказалась здесь?
Джесс осмотрела черно-белое мраморное фойе с зеркалами в рамках, пытаясь найти подходящий ответ. Но она сразу решила, что такого ответа просто не существует. У нее не было особых оснований приходить сюда. Она теряла свое драгоценное время и энергию на что-то ненужное. Она посмотрела на свои часы, увидела, что было уже без пяти минут двенадцать, что у нее все еще было время позвонить по внутреннему телефону, отменить эту встречу, не создавая неловкого положения для подруги своей сестры. Эта женщина сказала, что примет Джесс в свой обеденный перерыв. И ей не придется приносить такую жертву. Она ей не только не доставит неудобств, но даже сделает ей одолжение.
Джесс искала глазами телефонный аппарат на зеркальной стене, когда открылась дверь лифта. Пустой лифт стоял и ждал. Ну так что, казалось, говорил он, что вы собираетесь делать? Телефонов тут нет, а я долго ждать не стану. Назвался груздем – полезай в кузов, лифт издал нетерпеливое жужжание. Что вы собираетесь делать?
– Думаю, я поеду наверх, – ответила Джесс, довольная, что в фойе никого не было, кто бы мог услышать ее слова. – Я начала разговаривать с лифтами и спрашиваю себя, что я здесь делаю?
Она вошла в лифт, двери за ней закрылись. Три стороны лифта были закрыты такими же зеркалами, как и в фойе, и Джесс обратила внимание, что как бы она ни поворачивала голову, было почти невозможно не видеть своего отражения. Неужели это специально задумали психотерапевты, которые занимали большую часть здания? Заставляли ли они подспудно своих упирающихся пациентов смотреть на себя?
– Дай мне шанс, – сказала Джесс вслух, не позволяя своему изображению напугать себя, не глядя на встревоженные глаза и поправляя волосы за ушами.
Двери лифта раскрылись на четырнадцатом этаже. Джесс стояла, прижавшись к задней стенке, ощущая спиной вибрацию лифта, как будто он потихоньку подталкивал ее к выходу. Сначала ты не хотела входить, а теперь не желаешь выходить, казалось, говорил лифт. Джесс вытолкнула себя в коридор, чуть ли не прикусив язык, чтобы он не попрощался с лифтом.
– Теперь ты пересекла границу, отделяющую относительного неврастеника от круглой растяпы, – сказала она, ступая по мягкому голубому с серым ковру в направлении нужной двери в конце коридора. На темной дубовой двери золотыми буквами было выведено СТЕФАНИ БАНЭК и впечатляющее перечисление различных степеней и званий.