Одним из них был способный, уравновешенный молодой адвокат, которого я
хорошо знал; он был уверен, что замужняя сестра, вместе с которой он жил,
на самом деле вовсе не его сестра, хотя муж ее, по-видимому, так не
считал. Матери трех старшеклассниц вместе пришли ко мне с жалобой, что над
девочками в школе смеются, потому что те утверждают, что их учительница
английского языка - самозванка, которая точно копирует настоящую
учительницу. Девятилетнего мальчика привела бабушка, он теперь жил у нее,
потому что с ним делалась истерика, когда он видел свою мать, которая, как
он говорил, совсем не его мать.
Мэнни Кауфман уже ждал меня, когда я приехал на собрание, немного
раньше, чем обычно. Я поставил машину возле Зала легионеров - там мы
проводили собрания - и не успел выключить зажигание, как меня кто-то
позвал из машины, стаявшей дальше в ряду. Я вышел и направился к ней,
ожидая очередных издевок по поводу моего зеленого авто.
На переднем сиденье я увидел Мэнни и доктора Кармайкла, еще одного
психиатра из Вэлли-Спрингс. Сзади сидел Эд Перси, мой конкурент из
Санта-Миры.
Дверца была открыта, и Мэнни упирался ногами в асфальт, зажимая в руке
горящую сигарету. Мэнни - темноволосый, несколько нервного вида, красивый
малый, он напоминает интеллигентного футболиста. Кармайкл и Перси старше
его и солиднее.
- Что это за чертовщина творится в Санта-Мире? - спросил Мэнни, когда я
подошел. Он оглянулся на Эда, подчеркивая, что вопрос касается и того. Я
понял, что у Эда тоже есть несколько аналогичных случаев.
- Это у нас новое модное хобби, - объяснил я, опершись на раскрытую
дверцу машины, - вместо декоративных тканей и керамики.
- Значит, это первый инфекционный невроз в моей практике, -
полушутя-полурассерженно произнес Мэнни. - Но ведь. Бог свидетель, у нас
самая настоящая эпидемия. Если так и дальше пойдет, нам придется
нищенствовать, мы же понятия не имеем, что делать с этими людьми. Так,
Чарли? - Он оглянулся через плечо на Кармайкла, который сидел за рулем.
Тот едва заметно нахмурился. Кармайкл человек чванливый, несколько
церемонный, а у Мэнни светлая голова.
- Весьма необычная последовательность случаев, - рассудительно
подытожил Кармайкл.
- Конечно, - заметил я, - психиатрия еще в детском возрасте. Это
недоношенное приемное дитя медицины, и вполне естественно, что вы оба не в
состоянии...
- Хватит глупостей, Майлз, эти случаи загнали меня в безвыходное
положение. - Мэнни задумчиво смотрел на меня, затягиваясь дымом и
прищуривая глаза. - Хотите знать, что я сказал бы о любом из этих случаев,
если бы это не было абсолютно невозможно? Я сказал бы, что это никакая не
мания. По всем признакам, какие мне известны, эта Ленц, например, вовсе не
невротичка. По крайней мере, сейчас. Я бы сказал, что она совсем не по
моей части, что ее беспокойство обусловлено внешними и реальными
причинами. Я бы сказал, судя, конечно, по поведению больной, что она права
и что ее дядя на самом деле ей не дядя. За одним-единственным исключением
- этого не может быть.
Мэнни выбросил сигарету и раздавил ее носком ботинка. Потом он
вопросительно посмотрел на меня и добавил:
- Но столь же невозможно, чтобы-целых девять жителей Санта-Миры
одновременно постигла абсолютная идентичная мания. Правда, Чарли? Однако
похоже на то, что именно так и случилось.
Кармайкл не ответил, и некоторое время все молчали. Потом Эд Перси
вздохнул и произнес:
- Сегодня под вечер явился еще один. Мужчина под пятьдесят. Я его лечу
много лет. У него взрослая дочь. Теперь это не его дочь, говорит он. Тот
же случай. - Он пожал плечами и обратился к сидящим впереди: - Направить
его к кому-нибудь из вас, ребята?
Некоторое время никто не отвечал. Потом Мэнни отозвался:
- Не знаю. Делай, как хочешь. Если этот такой же, как и другие, я ничем
не смогу помочь. Может, Чарли не испытывает такой беспомощности.
Кармайкл сказал:
- Можешь направить его ко мне, я сделаю, что смогу. Но Мэнни прав, это,
конечно, не ординарные случаи мании.
- Или чего-то еще, - добавил Мэнни.
- А не попробовать ли кровопускание? - поинтересовался я.
- И это можно, - согласился Мэнни.
Настало время заходить. Мы направились в зал. Собрание было не менее
интересным, чем обычно: мы выслушали бестолковый и скучный доклад
какого-то профессора, и мне ужасно захотелось к Бекки, или домой, или хотя
бы в кино. После собрания мы с Мэнни еще немного поговорили, стоя в
темноте возле моей машины, но тема была исчерпана, Мэнни подытожил:
- Ну, что ж, будем держать связь, да, Майлз? Это дело нужно раскусить.
Я согласился, сел в машину и поехал домой.
На прошлой неделе мы виделись с Бекки чуть ли не через день, но не
потому, что между нами завязывался роман. Просто это было лучше, чем
вертеться в бассейне, раскладывать пасьянс или собирать марки. С ней было
приятно и удобно провести вечер-другой, ничего более, и меня это вполне
устраивало. В среду вечером я заехал за ней, и мы решили пойти в кино. Я
позвонил на телефонную станцию, сказал девушке, что еду в "Секвойю", и
добавил, что бросаю практику и начну делать подпольные аборты, а ее
приглашаю стать моей первой пациенткой, и она весело хихикнула. Потом мы с
Бекки пошли к машине.
- Вид у тебя прямо-таки роскошный, - сказал я Бекки, когда мы
приблизились к "форду", стоявшему на тротуаре. Я не преувеличивал: на ней
был серый костюм, а через плечо была переброшена серебристая шаль,
украшенная крохотными звездочками.
- Спасибо. - Бекки села в машину и улыбнулась мне. - Мне хорошо с
тобой, Майлз, - сказала она. - Легче, чем с кем бы то ни было. Думаю, это
потому, что мы оба разведены.
Я кивнул и включил зажигание. Я знал, что она имеет в виду. Чудесно
быть свободным, но все равно разрыв того, что отнюдь не предназначалось
для разрыва, оставляет вас каким-то подавленным и не особенно уверенным в
себе. Я знал, что мне очень повезло именно сейчас встретить Бекки. Потому
что мы оба прошли через одни и те же испытания, а значит, были равны, без
всяких невысказанных обид и притязаний, которые обычно понемногу
накапливаются между мужчиной и женщиной. С любой другой я бы продвигался к
одному из неминуемых финалов - браку, связи или разрыву. А Бекки была
именно тем, что нужно, и, управляя машиной в этот чудесный летний вечер, я
чувствовал себя замечательно.
Мы едва нашли место для "форда" в конце квартала, и я купил два билета.
- Спасибо, доктор, - сказала кассирша. - Вы только договоритесь с
Джерри.
Это означало, что она передаст мне любой вызов, если я скажу
администратору, где мы сидим. Мы купили крекеры в фойе, зашли в Мл и сели
на свои места.
Нам повезло, мы посмотрели половину картины. Иногда мне кажется, что я
смотрел до середины больше кинофильмов, чем кто-либо, и в моем мозгу
возникает множество вопросов, на которые никогда не будет ответа: как
начинаются одни фильмы и чем заканчиваются другие. Вот и теперь Джерри
Монтроз, администратор, наклонился ко мне. Я выругался про себя - картина
была интересная - и мы протолкались через пятьдесят человек, каждый из
которых имел по крайней мере три колена.
Когда мы вышли из зала, Джек Беличек отступил от лотка, где продавали
крекеры, и подошел к нам со смущенной улыбкой.
- Извините, Майлз, - сказал он, виновато посматривая на Бекки. - Я вам
испортил вечер.
- Не за что, Джек. В чем дело?
Он не ответил, а пошел вперед, раскрывая перед нами дверь на улицу; я
понял, что он не хочет разговаривать в фойе, так что мы вышли на тротуар,
и он следом за нами. Мы остановились за рекламой кинотеатра, но и там он
не объяснил, в чем дело.
- Никто не заболел, Майлз, не в том дело. Я даже не знаю, действительно
ли тут нужна срочная помощь. Но... я хотел бы, чтобы вы сейчас поехали ко
мне.
Мне нравится Джек. Он писатель, и неплохой - я читал одну из его книг.
Но я немного разозлился: такие вещи случались слишком уж часто. Целый день
люди ждут, размышляют, стоит ли вызывать врача, и решают не делать этого,
подождать еще, надеясь, что все и так пройдет. А потом становится темно, и
есть в ночи что-то такое, что вынуждает людей в конце концов обратиться к
врачу.
- Послушайте, Джек, - сказал я, - если это не срочно, если можно
подождать до утра, почему бы и не сделать так? - Я показал на Бекки. - Я
же не один... Кстати, вы знакомы?
Бекки улыбнулась и сказала: "Да". А Джек добавил:
- Конечно, я знаком с Бекки и с ее отцом тоже.
Он задумался, потом перевел взгляд с меня на Бекки и сказал:
- Вот что, возьмите с собой Бекки, если она не против. Неплохая мысль:
она может помочь моей жене. - Он криво усмехнулся. - Не знаю, понравится
ли ей то, что она увидит, но это намного интереснее любого кино, обещаю
вам.
Я посмотрел на Бекки, она кивнула, и я больше ни о чем не спрашивал.
- Хорошо, - сказал я, - поедем в моей машине. Потом я подвезу вас сюда,
чтобы вы забрали свою.
Мы поместились втроем на переднем сиденье. По дороге - Джек живет за
городом - он ничего нового не сообщил, и я решил, что у него есть на то
основания. Джек - сдержанный мужчина с тонкими чертами лица. Лет ему
где-то под сорок, но он уже совсем седой. Он чрезвычайно разумный,
проницательный, с утонченными чувствами. В этом я убедился в прошлом году,
когда его жена заболела, и он обратился ко мне за помощью. У его жены
вдруг поднялась температура, она была совершенно истощена, и я в конце
концов поставил диагноз: пятнистая лихорадка Скалистых гор. Болезнь эта
чрезвычайно редкая. В Калифорнии можно практиковать всю жизнь и ни разу с
нею не столкнуться. Я понятия не имел, где она могла ее подхватить, но я
не мог отнести эти симптомы к чему-то другому и для начала прописал
лечение именно от пятнистой лихорадки. Тем не менее я должен был
предупредить Джека, что это первый случай в моей практике, и он волен
пригласить других специалистов. Я добавил, однако, что, насколько это
вообще возможно, уверен в своем диагнозе, а противоположное мнение лишь
вызовет неуверенность и не принесет пользы больной. Джек выслушал меня,
задал несколько вопросов, все обдумал, а потом сказал, чтобы я приступал к
лечению, что я и сделал. Через месяц она выздоровела, в благодарность
напекла пирожков и Джек привез целую кучу мне на работу.
Я уважал Джека за его решительный характер и сейчас ждал, когда он
будет готов к разговору.
Мы проехали черно-белый знак на выезде из города, и Джек показал
вперед:
- Сверните влево, на проселок, если помните, Майлз. Зеленый дом на
пригорке.
Я кивнул и съехал с шоссе, переключив на вторую скорость, потому что
начинался подъем.
Он попросил:
- Остановите на минутку, Майлз. Я хочу кое о чем вас попросить.
Я съехал на обочину; притормозил и обернулся к нему, не выключая
двигателя.
Джек глубоко вздохнул и произнес:
- Майлз, есть определенные вещи, о которых врач обязан поставить в
известность, если обнаружит их, так ведь?
Это было в равной мере и вопросом, и утверждением, и я кивнул.
- Инфекционные заболевания, например, - продолжал он, словно размышляя
вслух, - или огнестрельные ранения, или мертвое тело. Вот что, Майлз, - он
замялся, - всегда ли вы обязаны сообщать о них? Я имею в виду, существуют
ли такие случаи, когда врач чувствует себя вправе пренебречь законом?
Я пожал плечами.
- Это зависит... - протянул я, не зная, что ответить.
- От чего?
- От врача, наверное. И от самого случая. В чем дело, Джек?
- Я пока не могу сказать; прежде всего я должен получить ответ на свой
вопрос. - Он ненадолго задумался, потом повернулся ко мне. - Я поставлю
вопрос по-другому. Можете ли вы представить себе ситуацию, какую угодно,
допустим огнестрельное ранение, когда закон, устав или что там еще
требуют, чтобы вы сообщили об этом? И вам будет угрожать серьезное
наказание, если вы нарушите закон и это откроется - возможно вас даже
лишат разрешения на практику? Можете вы себе представить такое стечение
обстоятельств, когда вы рискуете своей репутацией, этикой, самой работой -
и все же умолчите о факте.
Я снова пожал плечами.
- Не знаю, Джек, может, такое и вероятно. По-моему, можно выдумать
такую ситуацию, в которой я забыл бы о врачебном кодексе, если бы это было
крайне важно и я чувствовал бы себя обязанным... - Вдруг я разозлился
из-за всей этой таинственности. - Не знаю, Джек, к чему вы это все?
Слишком все расплывчато, и я не хочу создавать впечатление, будто я что-то
обещал. Если у вас в доме есть что-то такое, о чем я обязан сообщить, то
скорее всего выполню свой долг, больше я вам ничего сказать не могу.
Джек улыбнулся:
- Что ж, спасибо и на этом. Я думаю, об этом случае вы сообщать не
станете. - Он показал на дом. - Поехали.
Я снова выехал на дорогу, и метров через тридцать впереди в свете фар
возникла фигура, которая бежала нам навстречу. Это была женщина в домашнем
халате и фартуке, она слегка поеживалась от вечерней прохлады. Я узнал
Теодору, жену Джека.
Я подъехал и притормозил рядом с ней. Она поздоровалась:
- Здравствуйте, Майлз, - и обратилась к Джеку, заглядывая в машину
через открытое окно с моей стороны.
- Я не могла оставаться там одна. Просто не могла. Извини.
Он заметил:
- Надо было взять тебя с собой. Глупо, что я этого не сделал.
Открыв дверь машины, я нагнулся, чтобы пропустить Теодору на заднее
сиденье. Потом Джек представил ей Бекки, и мы поехали прямо к дому.
У Джека зеленый двухэтажный коттедж на склоне холма; гараж является
продолжением подвала. Гараж был пуст, двери раскрыты, и Джек показал мне,
что можно въезжать прямо туда. Потом мы вышли из машины, Джек включил
свет, закрыл ворота гаража и, толкнув дверь, которая вела в подвал,
пропустил нас вперед.
Мы вошли в самый обыкновенный подвал: там стояли корыта для белья,
стиральная машина, козлы для пилки дров, лежали связки газет, а возле
одной стены - несколько картонных ящиков и пустых банок из-под краски.
Джек подошел к другой двери, остановился, взявшись за ручку, и повернулся
к нам. Я знал, что у него там неплохой, хотя и не новый, бильярдный стол;
он говорил мне, что очень часто им пользуется, просто гоняя шары сам с
собой - это помогает ему собраться с мыслями. Джек взглянул на женщин.
- Возьмите себя в руки, - произнес он, потом зашел, потянул шнурок
выключателя, и мы вошли следом за ним.
Лампа над бильярдным столом должна ярко освещать его поверхность. Она
подвешена низко, чтобы свет не резал глаза игрокам, и потолок остается во
тьме. У Джека лампа была еще охвачена прямоугольным абажуром, который
ограничивал круг света лишь верхушкой стола, а все остальное помещение
тонуло в полумраке. Я почти не различал лица Бекки, но услышал, как у нее
перехватило дыхание. На ярко-зеленом сукне в слепящем свете 150-ваттной
лампы, накрытое прорезиненной тканью, лежало какое-то тело. Я оглянулся на
Джека, и он сказал:
- Ну-ка, снимите покрывало.
Ощущение раздражения и беспокойства не покидало меня: все это выглядело
слишком уж таинственно, и у меня мелькнула мысль, что Джек специально
нагнетает драматические эффекты. Я стащил ткань и отбросил ее в сторону.
На зеленом сукне лежал на спине обнаженный мужчина. Тело его было
белоснежным, кожа в блестящем свете отдавала синевой, весь вид его был
неестественным, театральным, но в то же время вполне, даже чересчур
реальным. Тело было не толстое, весило килограммов семьдесят, но хорошо
упитанное и мускулистое. Я не мог определить возраст, но это был явно не
старик. Глаза, раскрытые навстречу потоку слепящего света, голубые и
абсолютно прозрачные. На теле не было ни ран, ни каких бы то ни было
признаков причины смерти. Я подошел к Бекки, взял ее под руку и повернулся
к Джеку.
- И что?
Он покачал головой, воздерживаясь от комментариев.
- Смотрите дальше. Исследуйте его. Не замечаете ничего необычного?
Я снова повернулся к телу на столе. Мое раздражение все возрастало. В
этом мертвом человеке действительно было что-то необычное, но я не мог
понять, что именно, и из-за этого сердился еще больше.
- Послушайте-ка, Джек, - обернулся я к нему, - я ничего не вижу, кроме
мертвого тела. Давайте-ка выясним тайну: в чем дело?
Он опять покачал головой, умоляюще гляди на меня.
- Майлз, успокойтесь, пожалуйста. Я не хочу пересказывать вам свои
впечатления от всего этого, не хочу воздействовать на вас. Если тут есть
что-то необычное, я хочу, чтобы вы сами увидели это. А если нет, если я
выдумываю, я тоже хочу знать. Поймите меня, Майлз, - мягко произнес он. -
Присмотритесь повнимательнее к этой штуке.
Я начал тщательно осматривать труп, не прикасаясь к нему, медленно
передвигаясь вокруг стола, останавливаясь, чтобы присмотреться под разными
углами. Джек, Бекки и Теодора отодвигались в сторону, когда я приближался
к ним.
- Хорошо, - наконец вымолвил я неохотно, будто извиняясь. - В нем
действительно есть что-то необычное. Вы не выдумываете. Или я тоже
выдумываю. - Еще с минуту я постоял, всматриваясь в то, что лежало на
столе. - Вот что, - решился выговорить я, - не часто встретишь такое тело,
живое или неживое. Оно напоминает мне туберкулезных больных, которых я
видел, - тех, кто почти всю жизнь проводит в санаториях. - Я посмотрел на
присутствующих. - Нельзя прожить в нормальных условиях и не получить там и
сям каких-нибудь шрамов или хотя бы маленьких царапин. Но эти больные из
санаториев не имели возможности их получить, их тела оставались
неповрежденными. Точно так же выглядит и это... - Я показал на бледное,
неподвижное в лучах света тело. - Но оно не туберкулезное. Это крепко
сбитое, здоровое тело, и мышцы у него развитые. Тем не менее оно никогда
не играло в футбол или хоккей, не падало на цементный пол, никогда не
ломало ни одной косточки. Вид у него такой, будто им... не пользовались.
Вы это имели в виду?
Джек кивнул.
- Да. А еще что?
- Бекки, с тобой все в порядке? - Я посмотрел на нее через стол.
- Да, - кивнула она, покусывая губы.
- Лицо, - ответил я Джеку. Я стоял, всматриваясь в лицо - белое, как
воск, абсолютно спокойное и неподвижное, с фиксированным взглядом
прозрачных, как стекло, глаз. - Оно какое-то... незрелое. - Я не знал, как
это точнее определить. - Кости развиты нормально, это лицо взрослого
человека. Но вид у него... - я лихорадочно подыскивал нужное слово, но не
мог найти, - какой-то незавершенный. Оно...
Джек перебил меня возбужденным от нетерпения голосом, он даже
улыбнулся.
- Вы когда-нибудь видели, как делают медали?
- Медали?
- Да, тонкой работы. Медальоны.
- Нет.
- Так вот, для действительно тонкой работы на твердом металле, -
оживленно принялся пояснить Джек, - делают два отпечатка.
Я не понимал, что он говорит и зачем.
- Сначала берут штамп и делают отпечаток номер один, перенося на
гладкий металл грубые основные черты. А потом используется штамп номер
два, и именно он придает детали те тонкие линии и чудесную отделку,
которые вы видите на настоящих медальонах. Приходится так делать потому,
что второй штамп, тот, который с деталями, не может оставить отпечаток на
гладкой поверхности. Сначала нужно придать грубые черты штампом номер
один.
Он остановился, переводя взгляд с меня на Бекки, чтобы удостовериться,
что мы слушаем.
- Итак? - спросил я с легким нетерпением.
- На медальонах обычно изображают лица. И когда вы смотрите на них
после штампа номер один, лицо еще не закончено. Все есть, все правильно,
но детали, которые придают индивидуальность, отсутствуют. - Он пристально
посмотрел на меня. - Майлз, вот на что похоже это лицо. Все есть: губы,
нос, глаза, кожа и все необходимые кости. Но нету черт, нет подробностей,
нет индивидуальности. Оно недоделано. Посмотрите на него! - Голос Джека
зазвенел на высокой ноте. - Это как бы заготовка лица, которая ждет, чтобы
на ней отштамповали окончательные, завершающие черты!
Он был прав. Я еще никогда в жизни не видел такого лица. Не то чтобы
оно было вялым, этого никак нельзя было сказать. Но оно имело какой-то
бесформенный, бесхарактерный вид. Это в общем-то не было лицо - еще не
было. В нем не замечалось никакой жизни, никаких признаков жизненного
опыта; я только так могу это объяснить.
- Кто он? - спросил я.
- Не знаю, - Джек подошел к двери и указал на лестницу, которая вела из
подвала наверх. - Там, под лестницей, есть небольшой чуланчик, он
отгорожен фанерой. Я там держу всякий мусор: старую одежду, поломанные
электроприборы, пылесос, утюг, лампочки и всякое такое. А еще несколько
старых книг. Там-то я его и нашел: мне нужна была какая-то справка, и я
думал, что найду ее в этих книгах. Он там лежал на коробках с одеждой
точно так, как вы видите сейчас. Ох, и испугался же я! Выскочил оттуда,
как кот из собачьей будки, и крепко ударился головой, - он ощупал макушку.
- Потом вернулся и вытащил его. Я думал, что он, может быть, еще жив.
Майлз, за какое время мертвое тело окончательно коченеет?
- Часов за восемь-десять.
- Пощупайте его, - сказал Джек. Похоже было, что он забавляется, как
человек, который много пообещал и теперь придерживается своего слова.
Я поднял неподвижную руку, придерживая ее за запястье, она была мягкой
и гибкой. Даже не очень холодной на ощупь.
- Посмертное окоченение отсутствует, - заметил Джек. - Согласны?
- Согласен, - ответил я, - но ведь картина посмертного окоченения не
всегда одинакова. Существуют определенные условия... - Я не знал, что еще
сказать.
- Если хотите, - заявил Джек, - можете перевернуть его, но и на спине
не найдете никаких ран. И на голове тоже. Никаких признаков того, что его
убили.
Я засомневался, но по закону я не имел права прикасаться к мертвому
телу, и только накрыл его тканью.
- Ладно, - сказал я. - Теперь куда - наверх?
- Ну да, - кивнул Джек; стоя в дверях, он держал руку на шнурке
выключателя, пока мы не вышли.
Наверху, в гостиной, Теодора включила свет, расставила пепельницы,
приветливо пригласила нас садиться, потом пошла на кухню и через минуту
вернулась без фартука. Она уселась в легком кресле, мы с Бекки на тахте, а
Джек устроился в кресле-качалке у окна. Почти вся передняя стена его
гостиной представляет собой огромный сплошной лист стекла, так что можно
видеть огни всего города, разбросанного среди холмов. Это замечательная
комната.
- Хотите выпить? - спросил Джек.
Бекки покачала головой, а я сказал:
- Нет, спасибо, но вы на нас не обращайте внимания.
Джек с женой тоже не стали пить.
- Мы пригласили вас, Майлз, - заговорил Джек, - не только потому, что
вы врач, но и потому, что вы умеете смотреть фактам в лицо. Даже если
факты не такие, какими им положено быть. Вы не из тех, кто вылезет из кожи
вон, доказывая, что черное - это белое только потому, что так удобнее. Для
вас вещи таковы, какими они есть, в чем мы имели случай убедиться.
Я пожал плечами и ничего не сказал.
- Что вы можете добавить насчет того тела внизу? - спросил Джек.
Некоторое время я молча крутил пуговицу на пиджаке, пока не отважился
сказать:
- Видимо, кое-что могу. Это бессмысленно, совершенно глупо, но я много
бы дал, чтобы сделать вскрытие этого тела, потому что знаете, что я
рассчитывал бы там найти? - Я посмотрел на всех - Джека, Теодору, Бекки,
но никто не ответил; все сидели в напряженном ожидании. - Думаю, что я не
смог бы найти никакой причины смерти. Я полагаю, что органы в таком же
безупречном состоянии, как кожа. Все в порядке, вполне работоспособно.
Я дал им некоторое время, чтобы обдумать мои слова; произнося их, я
чувствовал себя последним идиотом и в то же время был совершенно уверен в
своей правоте.
- Это еще не все. Я уверен, что, когда доберусь до желудка, там внутри
ничего не будет. Ни крошечки, ни единой частички еды, переваренной или
непереваренной - ничего. Пусто, как у новорожденного. То же и в кишечнике
- ни кусочка кала, ничего. Нигде ничего. Почему? - Я снова оглядел всех. -
Потому что я считаю, что тело никогда не умирало. Нет никакой причины
смерти, потому что смерти не было. Оно никогда не умирало, так как никогда
не жило. - Я пожал плечами и откинулся на тахте. - Вот так. Нравится?
- Еще бы, - отозвался Джек, энергично кивая головой.
Женщины молча наблюдали за нами.
- Мне этого вполне достаточно. Я только ждал подтверждения.
- Бекки, - обернулся я к ней, - а ты что думаешь?
Она мрачно покачала головой, потом произнесла:
- Я... поражена. И вообще, я не прочь выпить.
Все мы улыбнулись, и Джек поднялся было, но Теодора сказала: "Я сама" и
встала с места.
- Всем по одной? - спросила она и отправилась на кухню.
В тишине, которая воцарилась в комнате, мы задумчиво закурили,
неторопливо передавая друг другу сигареты и спички; через некоторое время
вернулась Теодора и раздала стаканы. Каждый из нас немного пригубил, и
тогда Джек сказал:
- Именно так я считаю, и Теодора тоже. Дело в том, что я ей не
рассказывал о своих впечатлениях. Я просто дал ей посмотреть на это и
сформулировать собственное мнение, так же, как и вам, Майлз. И это она
первой сделала сравнение с медальонами: мы когда-то видели, как их
изготовляют. - Джек вздохнул и покачал головой. - Мы целый день говорили и
думали об этом, Майлз, а потом решили обратиться к вам.
- Вы больше никому об этом не говорили?
- Нет.
- Почему вы не вызвали полицию?
- Не знаю. - Джек взглянул на меня с легкой улыбкой. - У вас есть
желание ее вызвать?
- Нет.
- Почему же?
Настала моя очередь улыбнуться.
- Не знаю. Но не хочу.
- То-то же, - кивнул Джек.
Некоторое время мы молча посасывали коктейль. Джек не спеша гонял
льдинки в своем стакане, внимательно приглядываясь к ним, потом медленно
произнес:
- Я чувствую, тут надо делать что-то большее, чем обращаться в полицию.
Сейчас не тот случай, когда можно переложить ответственность на кого-то.
хорошо знал; он был уверен, что замужняя сестра, вместе с которой он жил,
на самом деле вовсе не его сестра, хотя муж ее, по-видимому, так не
считал. Матери трех старшеклассниц вместе пришли ко мне с жалобой, что над
девочками в школе смеются, потому что те утверждают, что их учительница
английского языка - самозванка, которая точно копирует настоящую
учительницу. Девятилетнего мальчика привела бабушка, он теперь жил у нее,
потому что с ним делалась истерика, когда он видел свою мать, которая, как
он говорил, совсем не его мать.
Мэнни Кауфман уже ждал меня, когда я приехал на собрание, немного
раньше, чем обычно. Я поставил машину возле Зала легионеров - там мы
проводили собрания - и не успел выключить зажигание, как меня кто-то
позвал из машины, стаявшей дальше в ряду. Я вышел и направился к ней,
ожидая очередных издевок по поводу моего зеленого авто.
На переднем сиденье я увидел Мэнни и доктора Кармайкла, еще одного
психиатра из Вэлли-Спрингс. Сзади сидел Эд Перси, мой конкурент из
Санта-Миры.
Дверца была открыта, и Мэнни упирался ногами в асфальт, зажимая в руке
горящую сигарету. Мэнни - темноволосый, несколько нервного вида, красивый
малый, он напоминает интеллигентного футболиста. Кармайкл и Перси старше
его и солиднее.
- Что это за чертовщина творится в Санта-Мире? - спросил Мэнни, когда я
подошел. Он оглянулся на Эда, подчеркивая, что вопрос касается и того. Я
понял, что у Эда тоже есть несколько аналогичных случаев.
- Это у нас новое модное хобби, - объяснил я, опершись на раскрытую
дверцу машины, - вместо декоративных тканей и керамики.
- Значит, это первый инфекционный невроз в моей практике, -
полушутя-полурассерженно произнес Мэнни. - Но ведь. Бог свидетель, у нас
самая настоящая эпидемия. Если так и дальше пойдет, нам придется
нищенствовать, мы же понятия не имеем, что делать с этими людьми. Так,
Чарли? - Он оглянулся через плечо на Кармайкла, который сидел за рулем.
Тот едва заметно нахмурился. Кармайкл человек чванливый, несколько
церемонный, а у Мэнни светлая голова.
- Весьма необычная последовательность случаев, - рассудительно
подытожил Кармайкл.
- Конечно, - заметил я, - психиатрия еще в детском возрасте. Это
недоношенное приемное дитя медицины, и вполне естественно, что вы оба не в
состоянии...
- Хватит глупостей, Майлз, эти случаи загнали меня в безвыходное
положение. - Мэнни задумчиво смотрел на меня, затягиваясь дымом и
прищуривая глаза. - Хотите знать, что я сказал бы о любом из этих случаев,
если бы это не было абсолютно невозможно? Я сказал бы, что это никакая не
мания. По всем признакам, какие мне известны, эта Ленц, например, вовсе не
невротичка. По крайней мере, сейчас. Я бы сказал, что она совсем не по
моей части, что ее беспокойство обусловлено внешними и реальными
причинами. Я бы сказал, судя, конечно, по поведению больной, что она права
и что ее дядя на самом деле ей не дядя. За одним-единственным исключением
- этого не может быть.
Мэнни выбросил сигарету и раздавил ее носком ботинка. Потом он
вопросительно посмотрел на меня и добавил:
- Но столь же невозможно, чтобы-целых девять жителей Санта-Миры
одновременно постигла абсолютная идентичная мания. Правда, Чарли? Однако
похоже на то, что именно так и случилось.
Кармайкл не ответил, и некоторое время все молчали. Потом Эд Перси
вздохнул и произнес:
- Сегодня под вечер явился еще один. Мужчина под пятьдесят. Я его лечу
много лет. У него взрослая дочь. Теперь это не его дочь, говорит он. Тот
же случай. - Он пожал плечами и обратился к сидящим впереди: - Направить
его к кому-нибудь из вас, ребята?
Некоторое время никто не отвечал. Потом Мэнни отозвался:
- Не знаю. Делай, как хочешь. Если этот такой же, как и другие, я ничем
не смогу помочь. Может, Чарли не испытывает такой беспомощности.
Кармайкл сказал:
- Можешь направить его ко мне, я сделаю, что смогу. Но Мэнни прав, это,
конечно, не ординарные случаи мании.
- Или чего-то еще, - добавил Мэнни.
- А не попробовать ли кровопускание? - поинтересовался я.
- И это можно, - согласился Мэнни.
Настало время заходить. Мы направились в зал. Собрание было не менее
интересным, чем обычно: мы выслушали бестолковый и скучный доклад
какого-то профессора, и мне ужасно захотелось к Бекки, или домой, или хотя
бы в кино. После собрания мы с Мэнни еще немного поговорили, стоя в
темноте возле моей машины, но тема была исчерпана, Мэнни подытожил:
- Ну, что ж, будем держать связь, да, Майлз? Это дело нужно раскусить.
Я согласился, сел в машину и поехал домой.
На прошлой неделе мы виделись с Бекки чуть ли не через день, но не
потому, что между нами завязывался роман. Просто это было лучше, чем
вертеться в бассейне, раскладывать пасьянс или собирать марки. С ней было
приятно и удобно провести вечер-другой, ничего более, и меня это вполне
устраивало. В среду вечером я заехал за ней, и мы решили пойти в кино. Я
позвонил на телефонную станцию, сказал девушке, что еду в "Секвойю", и
добавил, что бросаю практику и начну делать подпольные аборты, а ее
приглашаю стать моей первой пациенткой, и она весело хихикнула. Потом мы с
Бекки пошли к машине.
- Вид у тебя прямо-таки роскошный, - сказал я Бекки, когда мы
приблизились к "форду", стоявшему на тротуаре. Я не преувеличивал: на ней
был серый костюм, а через плечо была переброшена серебристая шаль,
украшенная крохотными звездочками.
- Спасибо. - Бекки села в машину и улыбнулась мне. - Мне хорошо с
тобой, Майлз, - сказала она. - Легче, чем с кем бы то ни было. Думаю, это
потому, что мы оба разведены.
Я кивнул и включил зажигание. Я знал, что она имеет в виду. Чудесно
быть свободным, но все равно разрыв того, что отнюдь не предназначалось
для разрыва, оставляет вас каким-то подавленным и не особенно уверенным в
себе. Я знал, что мне очень повезло именно сейчас встретить Бекки. Потому
что мы оба прошли через одни и те же испытания, а значит, были равны, без
всяких невысказанных обид и притязаний, которые обычно понемногу
накапливаются между мужчиной и женщиной. С любой другой я бы продвигался к
одному из неминуемых финалов - браку, связи или разрыву. А Бекки была
именно тем, что нужно, и, управляя машиной в этот чудесный летний вечер, я
чувствовал себя замечательно.
Мы едва нашли место для "форда" в конце квартала, и я купил два билета.
- Спасибо, доктор, - сказала кассирша. - Вы только договоритесь с
Джерри.
Это означало, что она передаст мне любой вызов, если я скажу
администратору, где мы сидим. Мы купили крекеры в фойе, зашли в Мл и сели
на свои места.
Нам повезло, мы посмотрели половину картины. Иногда мне кажется, что я
смотрел до середины больше кинофильмов, чем кто-либо, и в моем мозгу
возникает множество вопросов, на которые никогда не будет ответа: как
начинаются одни фильмы и чем заканчиваются другие. Вот и теперь Джерри
Монтроз, администратор, наклонился ко мне. Я выругался про себя - картина
была интересная - и мы протолкались через пятьдесят человек, каждый из
которых имел по крайней мере три колена.
Когда мы вышли из зала, Джек Беличек отступил от лотка, где продавали
крекеры, и подошел к нам со смущенной улыбкой.
- Извините, Майлз, - сказал он, виновато посматривая на Бекки. - Я вам
испортил вечер.
- Не за что, Джек. В чем дело?
Он не ответил, а пошел вперед, раскрывая перед нами дверь на улицу; я
понял, что он не хочет разговаривать в фойе, так что мы вышли на тротуар,
и он следом за нами. Мы остановились за рекламой кинотеатра, но и там он
не объяснил, в чем дело.
- Никто не заболел, Майлз, не в том дело. Я даже не знаю, действительно
ли тут нужна срочная помощь. Но... я хотел бы, чтобы вы сейчас поехали ко
мне.
Мне нравится Джек. Он писатель, и неплохой - я читал одну из его книг.
Но я немного разозлился: такие вещи случались слишком уж часто. Целый день
люди ждут, размышляют, стоит ли вызывать врача, и решают не делать этого,
подождать еще, надеясь, что все и так пройдет. А потом становится темно, и
есть в ночи что-то такое, что вынуждает людей в конце концов обратиться к
врачу.
- Послушайте, Джек, - сказал я, - если это не срочно, если можно
подождать до утра, почему бы и не сделать так? - Я показал на Бекки. - Я
же не один... Кстати, вы знакомы?
Бекки улыбнулась и сказала: "Да". А Джек добавил:
- Конечно, я знаком с Бекки и с ее отцом тоже.
Он задумался, потом перевел взгляд с меня на Бекки и сказал:
- Вот что, возьмите с собой Бекки, если она не против. Неплохая мысль:
она может помочь моей жене. - Он криво усмехнулся. - Не знаю, понравится
ли ей то, что она увидит, но это намного интереснее любого кино, обещаю
вам.
Я посмотрел на Бекки, она кивнула, и я больше ни о чем не спрашивал.
- Хорошо, - сказал я, - поедем в моей машине. Потом я подвезу вас сюда,
чтобы вы забрали свою.
Мы поместились втроем на переднем сиденье. По дороге - Джек живет за
городом - он ничего нового не сообщил, и я решил, что у него есть на то
основания. Джек - сдержанный мужчина с тонкими чертами лица. Лет ему
где-то под сорок, но он уже совсем седой. Он чрезвычайно разумный,
проницательный, с утонченными чувствами. В этом я убедился в прошлом году,
когда его жена заболела, и он обратился ко мне за помощью. У его жены
вдруг поднялась температура, она была совершенно истощена, и я в конце
концов поставил диагноз: пятнистая лихорадка Скалистых гор. Болезнь эта
чрезвычайно редкая. В Калифорнии можно практиковать всю жизнь и ни разу с
нею не столкнуться. Я понятия не имел, где она могла ее подхватить, но я
не мог отнести эти симптомы к чему-то другому и для начала прописал
лечение именно от пятнистой лихорадки. Тем не менее я должен был
предупредить Джека, что это первый случай в моей практике, и он волен
пригласить других специалистов. Я добавил, однако, что, насколько это
вообще возможно, уверен в своем диагнозе, а противоположное мнение лишь
вызовет неуверенность и не принесет пользы больной. Джек выслушал меня,
задал несколько вопросов, все обдумал, а потом сказал, чтобы я приступал к
лечению, что я и сделал. Через месяц она выздоровела, в благодарность
напекла пирожков и Джек привез целую кучу мне на работу.
Я уважал Джека за его решительный характер и сейчас ждал, когда он
будет готов к разговору.
Мы проехали черно-белый знак на выезде из города, и Джек показал
вперед:
- Сверните влево, на проселок, если помните, Майлз. Зеленый дом на
пригорке.
Я кивнул и съехал с шоссе, переключив на вторую скорость, потому что
начинался подъем.
Он попросил:
- Остановите на минутку, Майлз. Я хочу кое о чем вас попросить.
Я съехал на обочину; притормозил и обернулся к нему, не выключая
двигателя.
Джек глубоко вздохнул и произнес:
- Майлз, есть определенные вещи, о которых врач обязан поставить в
известность, если обнаружит их, так ведь?
Это было в равной мере и вопросом, и утверждением, и я кивнул.
- Инфекционные заболевания, например, - продолжал он, словно размышляя
вслух, - или огнестрельные ранения, или мертвое тело. Вот что, Майлз, - он
замялся, - всегда ли вы обязаны сообщать о них? Я имею в виду, существуют
ли такие случаи, когда врач чувствует себя вправе пренебречь законом?
Я пожал плечами.
- Это зависит... - протянул я, не зная, что ответить.
- От чего?
- От врача, наверное. И от самого случая. В чем дело, Джек?
- Я пока не могу сказать; прежде всего я должен получить ответ на свой
вопрос. - Он ненадолго задумался, потом повернулся ко мне. - Я поставлю
вопрос по-другому. Можете ли вы представить себе ситуацию, какую угодно,
допустим огнестрельное ранение, когда закон, устав или что там еще
требуют, чтобы вы сообщили об этом? И вам будет угрожать серьезное
наказание, если вы нарушите закон и это откроется - возможно вас даже
лишат разрешения на практику? Можете вы себе представить такое стечение
обстоятельств, когда вы рискуете своей репутацией, этикой, самой работой -
и все же умолчите о факте.
Я снова пожал плечами.
- Не знаю, Джек, может, такое и вероятно. По-моему, можно выдумать
такую ситуацию, в которой я забыл бы о врачебном кодексе, если бы это было
крайне важно и я чувствовал бы себя обязанным... - Вдруг я разозлился
из-за всей этой таинственности. - Не знаю, Джек, к чему вы это все?
Слишком все расплывчато, и я не хочу создавать впечатление, будто я что-то
обещал. Если у вас в доме есть что-то такое, о чем я обязан сообщить, то
скорее всего выполню свой долг, больше я вам ничего сказать не могу.
Джек улыбнулся:
- Что ж, спасибо и на этом. Я думаю, об этом случае вы сообщать не
станете. - Он показал на дом. - Поехали.
Я снова выехал на дорогу, и метров через тридцать впереди в свете фар
возникла фигура, которая бежала нам навстречу. Это была женщина в домашнем
халате и фартуке, она слегка поеживалась от вечерней прохлады. Я узнал
Теодору, жену Джека.
Я подъехал и притормозил рядом с ней. Она поздоровалась:
- Здравствуйте, Майлз, - и обратилась к Джеку, заглядывая в машину
через открытое окно с моей стороны.
- Я не могла оставаться там одна. Просто не могла. Извини.
Он заметил:
- Надо было взять тебя с собой. Глупо, что я этого не сделал.
Открыв дверь машины, я нагнулся, чтобы пропустить Теодору на заднее
сиденье. Потом Джек представил ей Бекки, и мы поехали прямо к дому.
У Джека зеленый двухэтажный коттедж на склоне холма; гараж является
продолжением подвала. Гараж был пуст, двери раскрыты, и Джек показал мне,
что можно въезжать прямо туда. Потом мы вышли из машины, Джек включил
свет, закрыл ворота гаража и, толкнув дверь, которая вела в подвал,
пропустил нас вперед.
Мы вошли в самый обыкновенный подвал: там стояли корыта для белья,
стиральная машина, козлы для пилки дров, лежали связки газет, а возле
одной стены - несколько картонных ящиков и пустых банок из-под краски.
Джек подошел к другой двери, остановился, взявшись за ручку, и повернулся
к нам. Я знал, что у него там неплохой, хотя и не новый, бильярдный стол;
он говорил мне, что очень часто им пользуется, просто гоняя шары сам с
собой - это помогает ему собраться с мыслями. Джек взглянул на женщин.
- Возьмите себя в руки, - произнес он, потом зашел, потянул шнурок
выключателя, и мы вошли следом за ним.
Лампа над бильярдным столом должна ярко освещать его поверхность. Она
подвешена низко, чтобы свет не резал глаза игрокам, и потолок остается во
тьме. У Джека лампа была еще охвачена прямоугольным абажуром, который
ограничивал круг света лишь верхушкой стола, а все остальное помещение
тонуло в полумраке. Я почти не различал лица Бекки, но услышал, как у нее
перехватило дыхание. На ярко-зеленом сукне в слепящем свете 150-ваттной
лампы, накрытое прорезиненной тканью, лежало какое-то тело. Я оглянулся на
Джека, и он сказал:
- Ну-ка, снимите покрывало.
Ощущение раздражения и беспокойства не покидало меня: все это выглядело
слишком уж таинственно, и у меня мелькнула мысль, что Джек специально
нагнетает драматические эффекты. Я стащил ткань и отбросил ее в сторону.
На зеленом сукне лежал на спине обнаженный мужчина. Тело его было
белоснежным, кожа в блестящем свете отдавала синевой, весь вид его был
неестественным, театральным, но в то же время вполне, даже чересчур
реальным. Тело было не толстое, весило килограммов семьдесят, но хорошо
упитанное и мускулистое. Я не мог определить возраст, но это был явно не
старик. Глаза, раскрытые навстречу потоку слепящего света, голубые и
абсолютно прозрачные. На теле не было ни ран, ни каких бы то ни было
признаков причины смерти. Я подошел к Бекки, взял ее под руку и повернулся
к Джеку.
- И что?
Он покачал головой, воздерживаясь от комментариев.
- Смотрите дальше. Исследуйте его. Не замечаете ничего необычного?
Я снова повернулся к телу на столе. Мое раздражение все возрастало. В
этом мертвом человеке действительно было что-то необычное, но я не мог
понять, что именно, и из-за этого сердился еще больше.
- Послушайте-ка, Джек, - обернулся я к нему, - я ничего не вижу, кроме
мертвого тела. Давайте-ка выясним тайну: в чем дело?
Он опять покачал головой, умоляюще гляди на меня.
- Майлз, успокойтесь, пожалуйста. Я не хочу пересказывать вам свои
впечатления от всего этого, не хочу воздействовать на вас. Если тут есть
что-то необычное, я хочу, чтобы вы сами увидели это. А если нет, если я
выдумываю, я тоже хочу знать. Поймите меня, Майлз, - мягко произнес он. -
Присмотритесь повнимательнее к этой штуке.
Я начал тщательно осматривать труп, не прикасаясь к нему, медленно
передвигаясь вокруг стола, останавливаясь, чтобы присмотреться под разными
углами. Джек, Бекки и Теодора отодвигались в сторону, когда я приближался
к ним.
- Хорошо, - наконец вымолвил я неохотно, будто извиняясь. - В нем
действительно есть что-то необычное. Вы не выдумываете. Или я тоже
выдумываю. - Еще с минуту я постоял, всматриваясь в то, что лежало на
столе. - Вот что, - решился выговорить я, - не часто встретишь такое тело,
живое или неживое. Оно напоминает мне туберкулезных больных, которых я
видел, - тех, кто почти всю жизнь проводит в санаториях. - Я посмотрел на
присутствующих. - Нельзя прожить в нормальных условиях и не получить там и
сям каких-нибудь шрамов или хотя бы маленьких царапин. Но эти больные из
санаториев не имели возможности их получить, их тела оставались
неповрежденными. Точно так же выглядит и это... - Я показал на бледное,
неподвижное в лучах света тело. - Но оно не туберкулезное. Это крепко
сбитое, здоровое тело, и мышцы у него развитые. Тем не менее оно никогда
не играло в футбол или хоккей, не падало на цементный пол, никогда не
ломало ни одной косточки. Вид у него такой, будто им... не пользовались.
Вы это имели в виду?
Джек кивнул.
- Да. А еще что?
- Бекки, с тобой все в порядке? - Я посмотрел на нее через стол.
- Да, - кивнула она, покусывая губы.
- Лицо, - ответил я Джеку. Я стоял, всматриваясь в лицо - белое, как
воск, абсолютно спокойное и неподвижное, с фиксированным взглядом
прозрачных, как стекло, глаз. - Оно какое-то... незрелое. - Я не знал, как
это точнее определить. - Кости развиты нормально, это лицо взрослого
человека. Но вид у него... - я лихорадочно подыскивал нужное слово, но не
мог найти, - какой-то незавершенный. Оно...
Джек перебил меня возбужденным от нетерпения голосом, он даже
улыбнулся.
- Вы когда-нибудь видели, как делают медали?
- Медали?
- Да, тонкой работы. Медальоны.
- Нет.
- Так вот, для действительно тонкой работы на твердом металле, -
оживленно принялся пояснить Джек, - делают два отпечатка.
Я не понимал, что он говорит и зачем.
- Сначала берут штамп и делают отпечаток номер один, перенося на
гладкий металл грубые основные черты. А потом используется штамп номер
два, и именно он придает детали те тонкие линии и чудесную отделку,
которые вы видите на настоящих медальонах. Приходится так делать потому,
что второй штамп, тот, который с деталями, не может оставить отпечаток на
гладкой поверхности. Сначала нужно придать грубые черты штампом номер
один.
Он остановился, переводя взгляд с меня на Бекки, чтобы удостовериться,
что мы слушаем.
- Итак? - спросил я с легким нетерпением.
- На медальонах обычно изображают лица. И когда вы смотрите на них
после штампа номер один, лицо еще не закончено. Все есть, все правильно,
но детали, которые придают индивидуальность, отсутствуют. - Он пристально
посмотрел на меня. - Майлз, вот на что похоже это лицо. Все есть: губы,
нос, глаза, кожа и все необходимые кости. Но нету черт, нет подробностей,
нет индивидуальности. Оно недоделано. Посмотрите на него! - Голос Джека
зазвенел на высокой ноте. - Это как бы заготовка лица, которая ждет, чтобы
на ней отштамповали окончательные, завершающие черты!
Он был прав. Я еще никогда в жизни не видел такого лица. Не то чтобы
оно было вялым, этого никак нельзя было сказать. Но оно имело какой-то
бесформенный, бесхарактерный вид. Это в общем-то не было лицо - еще не
было. В нем не замечалось никакой жизни, никаких признаков жизненного
опыта; я только так могу это объяснить.
- Кто он? - спросил я.
- Не знаю, - Джек подошел к двери и указал на лестницу, которая вела из
подвала наверх. - Там, под лестницей, есть небольшой чуланчик, он
отгорожен фанерой. Я там держу всякий мусор: старую одежду, поломанные
электроприборы, пылесос, утюг, лампочки и всякое такое. А еще несколько
старых книг. Там-то я его и нашел: мне нужна была какая-то справка, и я
думал, что найду ее в этих книгах. Он там лежал на коробках с одеждой
точно так, как вы видите сейчас. Ох, и испугался же я! Выскочил оттуда,
как кот из собачьей будки, и крепко ударился головой, - он ощупал макушку.
- Потом вернулся и вытащил его. Я думал, что он, может быть, еще жив.
Майлз, за какое время мертвое тело окончательно коченеет?
- Часов за восемь-десять.
- Пощупайте его, - сказал Джек. Похоже было, что он забавляется, как
человек, который много пообещал и теперь придерживается своего слова.
Я поднял неподвижную руку, придерживая ее за запястье, она была мягкой
и гибкой. Даже не очень холодной на ощупь.
- Посмертное окоченение отсутствует, - заметил Джек. - Согласны?
- Согласен, - ответил я, - но ведь картина посмертного окоченения не
всегда одинакова. Существуют определенные условия... - Я не знал, что еще
сказать.
- Если хотите, - заявил Джек, - можете перевернуть его, но и на спине
не найдете никаких ран. И на голове тоже. Никаких признаков того, что его
убили.
Я засомневался, но по закону я не имел права прикасаться к мертвому
телу, и только накрыл его тканью.
- Ладно, - сказал я. - Теперь куда - наверх?
- Ну да, - кивнул Джек; стоя в дверях, он держал руку на шнурке
выключателя, пока мы не вышли.
Наверху, в гостиной, Теодора включила свет, расставила пепельницы,
приветливо пригласила нас садиться, потом пошла на кухню и через минуту
вернулась без фартука. Она уселась в легком кресле, мы с Бекки на тахте, а
Джек устроился в кресле-качалке у окна. Почти вся передняя стена его
гостиной представляет собой огромный сплошной лист стекла, так что можно
видеть огни всего города, разбросанного среди холмов. Это замечательная
комната.
- Хотите выпить? - спросил Джек.
Бекки покачала головой, а я сказал:
- Нет, спасибо, но вы на нас не обращайте внимания.
Джек с женой тоже не стали пить.
- Мы пригласили вас, Майлз, - заговорил Джек, - не только потому, что
вы врач, но и потому, что вы умеете смотреть фактам в лицо. Даже если
факты не такие, какими им положено быть. Вы не из тех, кто вылезет из кожи
вон, доказывая, что черное - это белое только потому, что так удобнее. Для
вас вещи таковы, какими они есть, в чем мы имели случай убедиться.
Я пожал плечами и ничего не сказал.
- Что вы можете добавить насчет того тела внизу? - спросил Джек.
Некоторое время я молча крутил пуговицу на пиджаке, пока не отважился
сказать:
- Видимо, кое-что могу. Это бессмысленно, совершенно глупо, но я много
бы дал, чтобы сделать вскрытие этого тела, потому что знаете, что я
рассчитывал бы там найти? - Я посмотрел на всех - Джека, Теодору, Бекки,
но никто не ответил; все сидели в напряженном ожидании. - Думаю, что я не
смог бы найти никакой причины смерти. Я полагаю, что органы в таком же
безупречном состоянии, как кожа. Все в порядке, вполне работоспособно.
Я дал им некоторое время, чтобы обдумать мои слова; произнося их, я
чувствовал себя последним идиотом и в то же время был совершенно уверен в
своей правоте.
- Это еще не все. Я уверен, что, когда доберусь до желудка, там внутри
ничего не будет. Ни крошечки, ни единой частички еды, переваренной или
непереваренной - ничего. Пусто, как у новорожденного. То же и в кишечнике
- ни кусочка кала, ничего. Нигде ничего. Почему? - Я снова оглядел всех. -
Потому что я считаю, что тело никогда не умирало. Нет никакой причины
смерти, потому что смерти не было. Оно никогда не умирало, так как никогда
не жило. - Я пожал плечами и откинулся на тахте. - Вот так. Нравится?
- Еще бы, - отозвался Джек, энергично кивая головой.
Женщины молча наблюдали за нами.
- Мне этого вполне достаточно. Я только ждал подтверждения.
- Бекки, - обернулся я к ней, - а ты что думаешь?
Она мрачно покачала головой, потом произнесла:
- Я... поражена. И вообще, я не прочь выпить.
Все мы улыбнулись, и Джек поднялся было, но Теодора сказала: "Я сама" и
встала с места.
- Всем по одной? - спросила она и отправилась на кухню.
В тишине, которая воцарилась в комнате, мы задумчиво закурили,
неторопливо передавая друг другу сигареты и спички; через некоторое время
вернулась Теодора и раздала стаканы. Каждый из нас немного пригубил, и
тогда Джек сказал:
- Именно так я считаю, и Теодора тоже. Дело в том, что я ей не
рассказывал о своих впечатлениях. Я просто дал ей посмотреть на это и
сформулировать собственное мнение, так же, как и вам, Майлз. И это она
первой сделала сравнение с медальонами: мы когда-то видели, как их
изготовляют. - Джек вздохнул и покачал головой. - Мы целый день говорили и
думали об этом, Майлз, а потом решили обратиться к вам.
- Вы больше никому об этом не говорили?
- Нет.
- Почему вы не вызвали полицию?
- Не знаю. - Джек взглянул на меня с легкой улыбкой. - У вас есть
желание ее вызвать?
- Нет.
- Почему же?
Настала моя очередь улыбнуться.
- Не знаю. Но не хочу.
- То-то же, - кивнул Джек.
Некоторое время мы молча посасывали коктейль. Джек не спеша гонял
льдинки в своем стакане, внимательно приглядываясь к ним, потом медленно
произнес:
- Я чувствую, тут надо делать что-то большее, чем обращаться в полицию.
Сейчас не тот случай, когда можно переложить ответственность на кого-то.