Да и что, в конце концов, может сделать полиция? Это не труп, и мы это
знаем. Это... - он дернул плечом, и лицо у него помрачнело, - это что-то
страшное. Что-то... я даже не знаю, что. - Он поднял взгляд и посмотрел на
всех нас. - Я только знаю и каким-то образом уверен в том, что мы не имеем
права допустить здесь ошибку. Что существует выход - разумный, единственно
правильный выход, одна-единственная вещь, которую нужно сделать, - и если
мы ее не сделаем, если ошибемся, произойдет что-то ужасное.
Я спросил:
- Что сделать, например?
- Не знаю. - Джек повернулся и посмотрел в окно. Потом опять перевел
взгляд на нас и едва заметно улыбнулся. - У меня неудержимое желание...
обратиться непосредственно к президенту в Белый дом, или к начальнику
штаба армии, шефу ФБР, в морскую пехоту или кавалерию, к кому угодно. - Он
покачал головой, криво усмехаясь собственной решительности. - Майлз, я
имею в виду вот что: нужен _кто-то_ - неважно кто, лишь бы это был тот
самый человек, который усвоил бы сразу и бесповоротно, насколько это
важно. И я хочу, чтобы он, или они, сделали то, что нужно, без ошибки. А
все дело в том, что человек, с которым я бы связался, даже если он
выслушал бы и поверил мне, может оказаться совсем не тем человеком,
который поступит наилучшим образом. В чем бы это ни заключалось. Но одно я
знаю наверняка - это дело не для городской полиции. Это... - он опомнился,
сообразив, что повторяется, и замолчал.
- Знаю, - откликнулся я. - У меня точно такое же чувство - что все
надежды мира сосредоточены на нас.
В медицине иногда, в тяжелых ситуациях, ответ или ключ к решению
возникает практически ниоткуда; видимо, это делается где-то в подсознании.
Я спросил:
- Джек, какой у вас рост?
- Метр семьдесят пять.
- Точно?
- Ну да. А что?
- А какой, по-вашему, рост у тела внизу?
Он внимательно посмотрел на меня, потом произнес:
- Метр семьдесят пять.
- А вес ваш какой?
- Семьдесят. - Он кивнул. - Да, примерно столько же весит и тело. Вы
попали в яблочко: у него мои размеры и строение тела. Однако оно не очень
похоже на меня.
- И еще. У вас есть штемпельная подушечка?
Он повернулся к жене:
- Есть у нас?
- Что?
- Штемпельная подушечка? Для экслибрисов.
- Да. - Теодора поднялась и подошла к столу. - Где-то тут есть. - Она
нашла подушечку, Джек взял ее, потом из другого ящика вынул лист бумаги.
Я подошел к столу, и Бекки вслед за мной. Джек намазал краской
подушечки всех пяти пальцев правой руки и протянул их мне. Я взял его
кисть, придавил пальцы, старательно раскатывая каждый, к листу бумаги и
получил полный ряд четких отпечатков. Потом я взял подушечку и лист.
- Пойдете, девушки? - указал я на дверь.
Они посмотрели друг на друга, их совсем не тянуло возвращаться к этому
бильярдному столу, но и оставаться тут одним не хотелось. Бекки сказала:
- Не хочу, но пойду.
Теодора тоже кивнула.
Внизу Джек включил лампу над бильярдом. Она слегка покачивалась, и я
придержал ее за абажур. Но пальцы у меня дрожали, и я только сделал хуже.
Все равно она качалась то в ту, то в другую сторону: яркий круг
перемещался с одного края стола на противоположный, оставляя на мгновение
гладкий лоб в полутьме. Создавалось впечатление, что тело немного
шевелится. Я схватил кисть правой руки, сосредоточившись на ней и стараясь
не смотреть на лицо. Я намазал краской кончики всех пяти пальцев, потом
положил лист бумаги с отпечатками пальцев Джека на широкий борт бильярда,
рядом с правой рукой тела. Поднял его руку, положил ее на белый лист и
сделал отпечатки всех пальцев точно под отпечатками пальцев Джека.
Бекки застонала, когда мы увидели то, что вышло, да и всем нам стало не
по себе. Потому что одно дело рассуждать о теле, которое никогда не было
живым, о заготовке. Но совсем другое дело, затрагивающее что-то
первобытно-глубинное в мозгу, когда эти рассуждения подтверждаются.
Никакого рисунка не было: было пять абсолютно гладких, непроницаемо черных
кругов. Я старательно стер краску с пальцев, и все мы наклонились,
столпившись под раскачивающейся лампой, и уставились на потемневшие
кончики этих пальцев. Они были гладкими, как у новорожденного. Теодора
тихо пробормотала:
- Джек, мне сейчас будет плохо.
Он обернулся, подхватил ее - она уже сгибалась пополам - и потащил
наверх.
В гостиной я сказал Джеку, покачивая головой:
- Я знаю, как это правильно назвать. Это заготовка, которая не
завершена и ждет окончательной доводки.
Он кивнул:
- Что делать? Вам что-нибудь приходит в голову?
- Конечно, - какое-то время я молча смотрел на него. - Но это только
предположение. И если вы с ним не согласитесь, никто вас обвинять не
станет, и я меньше всех.
- В чем дело?
- Не забывайте, это только предположение. - Я повернулся к Теодоре. -
Но если вы считаете, что не выдержите, не нужно пытаться, предупреждаю
вас. - Я снова взглянул на Джека. - Оставьте тело там, где оно лежит, на
столе. Сейчас вы пойдете спать, я дам вам снотворное. - Я посмотрел в
сторону Теодоры. - А вы не ложитесь, не давайте себе засыпать ни на
минуту. Каждый час, _если_ сможете, спускайтесь в подвал и смотрите на
это... тело. Если вы заметите хотя бы небольшие изменения, бегите наверх и
немедленно будите Джека. Выведите его из дома - оба убегайте из дому как
можно скорее - и приезжайте ко мне.
Джек какое-то время смотрел на Теодору, потом спокойно произнес:
- Если ты считаешь, что не сможешь выдержать, скажи "нет".
Она кусала губу, не поднимая глаз от дорожки на полу, потом встретилась
взглядом со мной, с Джеком.
- Как это... будет выглядеть? Какие произойдут изменения?
Никто не ответил, и она опять опустила взгляд, покусывая губу. Свой
вопрос она уже не повторяла.
- А Джек проснется? - вновь произнесла она. - Я смогу его сразу
разбудить?
- Конечно. Ударите по щеке - мигом подскочит. Слушайте: даже если
ничего не произойдет, разбудите его, если почувствуете, что больше не
выдерживаете. Тогда можете вместе приехать ко мне на все остальное время,
если захотите.
Она кивнула и опять уставилась в пол. Наконец она выговорила:
- Думаю, что смогу. - Она мрачно взглянула на Джека. - Раз уж я знаю,
что смогу разбудить его в любой момент, думаю, что выдержу.
- Может, останемся с ней? - спросила Бекки.
Я пожал плечами.
- Не знаю. Наверное, не нужно. По-моему, оставаться должны только те
люди, которые здесь живут, я не уверен, что иначе это сработает. Хотя не
знаю, почему я так говорю; это только предчувствие, интуиция. Тем не менее
я считаю, что здесь должны находиться только Джек с Теодорой.
Джек кивнул и, спросив взглядом согласия Теодоры, сказал:
- Мы попробуем.
Потом мы еще немного посидели и поговорили, поглядывая на огни города в
небольшой долине внизу. Но тема была исчерпана, и где-то около двенадцати,
когда огни в основном уже погасли, мыс Бекки встали и начали прощаться.
Беличеки оделись и поехали с нами, чтобы подобрать машину Джека. Он
оставил ее на Саттер-плейс, за полтора квартала от кинотеатра. Мы
остановились там, и, когда Беличеки выходили, я еще раз напомнил Теодоре,
чтобы она разбудила Джека и они оба оставили дом, если с телом в подвале
будут происходить какие-нибудь изменения. Я достал из саквояжа несколько
таблеток секонала и дал их Джеку, объяснив, что одной достаточно для
крепкого сна. Потом они попрощались - Джек с легкой улыбкой, а Теодора
даже не пыталась изобразить ее, сели в свою машину и поехали домой.
Когда я вез Бекки пустыми улицами, она тихонько спросила:
- Майлз, тут нет связи? Между этим и... тем, что с Вильмой?
Я удивленно посмотрел на нее, но она уставилась прямо перед собой.
- Ты думаешь? - небрежно поинтересовался я. - Видишь тут связь?
- Да. - Она не смотрела на меня в поисках подтверждения, а просто
уверенно кивнула. Потом добавила: - Были еще подобные случаи?
- Несколько. - Следя за асфальтом в свете фар, я краем глаза поглядывал
на Бекки.
Она сидела молча, не шевелясь. Потом мы выехали на ее улицу, и когда я
остановил машину напротив ворот ее дома, Бекки произнесла, не поднимая
глаз:
- Майлз, я хотела тебе рассказать, - начала она неторопливо, спокойным
тоном, - у меня такое чувство, что... - вдруг ее прорвало, - что мой отец
вовсе не мой отец!
Бросив испуганный взгляд на темную веранду своего дома, Бекки спрятала
лицо в ладонях и разрыдалась.
У меня не очень богатый опыт обращения с рыдающими женщинами, но в
книжках я читал, что нужно прижать девушку к себе и дать ей возможность
выплакаться. И это всегда оказывается самым разумным и целесообразным.
Итак, я повел себя разумно и целесообразно. Я привлек Бекки к себе и не
мешал ей плакать, потому что понятия не имел, что мне делать или говорить.
После того, что мы недавно видели в бильярдной Джона Беличека, я уже не
знал, как отвечать Бекки, если она будет утверждать, что ее родной отец
самозванец или кто-то чужой, только внешне похожий на отца.
Но как бы там ни было, мне нравится держать Бекки в объятиях. Она
вообще такая - не большая и не маленькая, и все у нее в самый раз. Кругом
на улице было тихо и спокойно, а в машине Бекки удобно полулежала у меня
на руках, прижимаясь щекой к моей груди. Мне было не по себе, страшновато
даже, но все равно очень приятно было чувствовать возле себя живое тепло
Бекки.
Когда рыдания, затихая, перешли в прерывистые всхлипывания, я спросил:
- Может, ты сегодня останешься у меня? - Меня бросило в жар от одной
только мысли об этом. - Я буду спать внизу на диване, а ты займешь любую
комнату...
- Нет. - Бекки высвободилась, не поднимая головы, чтобы я не видел ее
лица, и стала копаться в сумочке. - Я не боюсь, Майлз, - спокойно
объяснила она, - только волнуюсь. - Она достала пудру и, склонившись к
освещенной приборной доске, тщательно припудрила потеки от слез. - Это как
если бы папа был болен, - добавила она. - Немного не в себе, но... - она
примолкла, подводя губы, потом посмотрела на себя в зеркальце. - Нет, мне
сейчас не время уходить из дому, - закончила она, щелкнув пудреницей, но
затем посмотрела на меня и улыбнулась. Вдруг Бекки наклонилась и
поцеловала меня в губы - тепло и крепко. Потом открыла дверцу и
выскользнула из машины. - Пока, Майлз! Позвони утром. - Быстрой походкой
она зашагала по мощеной дорожке к темному дому.
Я проводил взглядом ее хорошенькую округлую фигурку, прислушиваясь к
легкому стуку ее туфелек по дорожке, услышал, как она легко взбежала по
лестнице, увидел, как ее фигура исчезла во мраке веранды. Через минуту
хлопнула дверь, и наступила тишина. Я долго сидел, покачивая головой и
припоминая, что думал о Бекки в начале этого вечера. В конце концов, вряд
ли из нее выйдет этакий добрый приятель, волей случая расхаживающий в
юбке. Стоит только привлечь к себе хорошенькую девушку, которая тебе
нравится, подумал я, дать ей немного поплакать, и тут же чувствуешь себя
рыцарем, нежным и сильным. Дальше к этому начнет примешиваться секс, и
если ты не слишком осторожен, даже не заметишь, как уже влюблен. Я
усмехнулся про себя и включил мотор. Значит, я буду осторожен, вот и все.
Мне никак не хотелось жениться вновь, когда повсюду еще были обломки
первого брака. На повороте я оглянулся на дом Бекки, большой и белый в
слабом свете звезд, и убедил себя, что, хотя она мне и очень нравится,
хотя она и весьма привлекательна, я смогу выбросить ее из головы без
большого труда, что я и сделал.
Я ехал по безмолвному городу, размышляя о Беличеках, оставшихся в доме
на холме. Я был уверен, что Джек сейчас спит, а Теодора, возможно, смотрит
на город сквозь окно гостиной. Вполне вероятно, что она сейчас следит за
фарами моего автомобиля, не догадываясь, что это я. Я представил себе, как
она пьет кофе, возможно, курит сигарету, пытаясь перебороть страх перед
тем, что лежит у нее под ногами, в бильярдной, - и набирается решимости
спуститься туда, нащупать выключатель, а затем поднять взгляд на это
белое, как воск, тело, лежащее на зеленом сукне стола.
Часа через два, когда зазвонил телефон, лампа у моей кровати еще
горела: я взялся было читать в уверенности, что не засну, но заснул
немедленно. Было три часа - это я отметил механически, протягивая руку к
трубке.
- Алло, - произнес я и одновременно услышал, как на том конце трубка
упала на рычажок. Я знал, что ответил на первый же звонок, как бы я ни
уставал, я всегда слышу телефон и отвечаю мгновенно. - Алло, - повторил я
чуть громче, дунул в микрофон, но ответа не было, и я положил трубку. Год
тому назад девушка с коммутатора, которую я знал даже по имени, сообщила
бы мне, кто звонил. Конечно, в такое время у нее на доске горела бы
одна-единственная лампочка, и она бы помнила, чей это телефон, потому что
вызывали врача. Но теперь у нас современные телефоны, с дисками,
замечательно удобные тем, что экономят вам чуть ли не целую секунду, а то
и больше, всякий раз, когда нужно звонить; чрезвычайно совершенные и
чрезвычайно бестолковые: ни один из них не способен запомнить, где в
данный момент находится врач, когда он позарез нужен для заболевшего
ребенка. Иногда мне кажется, что мы сознательно изгоняем из нашего быта
все человеческое.
Присев на край кровати, я устало выругался. С меня уже было вполне
достаточно - звонков, событий, тайн, прерванного сна, женщин, которые
привязываются именно тогда, когда хочешь, чтобы тебя оставили в покое,
собственных мыслей - всего на свете. Я закурил сигарету, заранее зная,
какой мерзкий вкус у нее будет - так и оказалось, и мне захотелось
выбросить сигарету, но я дососал ее до конца. А когда я отшвырнул окурок,
выключил свет и почти заснул, послышались неровные шаги на лестнице,
переливы звонка, всегда неожиданно шумные ночью, и сразу же быстрый
растерянный стук в стекло входной двери.
Это были Беличеки - Теодора с широко раскрытыми глазами, с белым, как
мука, лицом, совершенно неспособная говорить, и Джек с каким-то
сумасшедшим взглядом, в котором застыло мертвое спокойствие. Ничего не
говоря, мы помогли Теодоре подняться по лестнице, уложили ее в постель,
укрыли одеялом, и я сделал ей инъекцию успокаивающего.
Джек присел на край кровати и долго следил за женой, держа ее за руку и
всматриваясь в лицо. Я сидел в пижаме в противоположном углу, пока Джек
наконец не поднял взгляд на меня. Я заговорил, умышленно не понижая тона:
- Она будет спать несколько часов, не меньше, Джек, может быть, даже до
восьми или девяти утра. Потом она проснется голодная, и с ней все будет в
порядке.
Джек утвердительно кивнул, еще несколько секунд смотрел на жену,
направляясь к двери, а я вышел вслед за ним.
У меня большая гостиная, стены оклеены простыми серыми обоями, мебель
родители купили еще в двадцатые годы. Это большая приятная комната,
которая, по-моему, еще сохраняет простоту и уют, характерные для быта
предыдущего поколения. Мы с Джеком сели в разных концах гостиной со
стаканами в руках; после нескольких глотков, уставившись в пол, Джек начал
рассказывать:
- Теодора разбудила меня, дергая за воротник рубашки, я спал одетый,
причем так хлестала по щекам, что у меня зубы щелкали. Я услышал, как она,
- Джек поднял на меня мрачный взгляд (он всегда тщательно подбирает
слова), - не то чтобы зовет меня, а только выговаривает мое имя каким-то
приглушенным отчаянным стоном: "Джек... Джек... Джек".
Он мотнул головой, будто прогоняя увиденное, прикусил нижнюю губу,
потом отпил немалый глоток.
- Я проснулся, и с ней случилась истерика. Она ничего не говорила,
только посмотрела на меня каким-то безумным взглядом, а потом бросилась к
телефону, набрала твой номер, чуть подождала, не выдержала, бросила трубку
и стала кричать мне - приглушенно, будто кто-то могу слышать, - чтобы я ее
забрал оттуда.
Джек скривился, крайне недовольный собой.
- Не сообразив, я взял ее за руку и повел в гараж по подвальной
лестнице. Она стала упираться, пытаясь высвободить руку и толкая меня в
плечо с обезумевшим видом. Майлз, наверное, она выцарапала бы мне глаза,
если бы я не отпустил ее. Мы вышли через парадную дверь. Но она так и не
приблизилась ни к подвалу, ни к гаражу - стояла на дорожке, в отдалении,
пока я вывел машину.
Джек отхлебнул из стакана и задумчиво всмотрелся в блестящую черную
тьму за окном.
- Не знаю точно, что она там увидела, - он взглянул на меня, - но могу
догадываться, как и ты. У меня не было времени пойти посмотреть самому, я
понял, что надо забирать оттуда Теодору. Она ничего не рассказала мне по
дороге, только сидела нахохлившись, вздрагивая, тесно прижимаясь ко мне и
повторяя "Джек, о Джек!" - Некоторое время он мрачно смотрел на меня. -
Что-то мы доказали, Майлз, наверняка, - вымолвил он наконец со спокойной
горечью. - Эксперимент, по-моему, сработал.
Яне знал, что ответить, да и не делал вид, будто знаю, а только покачал
головой.
- Хотел бы я взглянуть на _это_, - наконец пробормотал я.
- Я тоже. Но сейчас я не оставлю Теодору одну. Если она проснется и
позовет, а я не отвечу и в доме никого не будет, она сойдет с ума.
Я промолчал. Бывает так, что за одно мгновение в голове проносится
целый рой мыслей - вот такое сейчас происходило со мной. Я представил, как
еду к дому Джека, останавливаю машину возле пустого жилья, выхожу в
темноту, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков в тишине. Потом вообразил,
как шагаю к раскрытой двери гаража, шаркая по темному подвалу, ощупывая
руками стену в поисках выключателя. Почти воочию я увидел, как захожу в
непроглядную тьму бильярдной, на ощупь пробираюсь к столу, зная, _что_ там
лежит, подхожу ближе и ближе к стене с вытянутыми вперед руками, надеясь,
что они прикоснутся к столу, а не к этому неживому телу во тьме.
Представил, как натыкаюсь на стол, нащупываю, наконец, лампу, включаю ее,
опуская глаза, чтобы посмотреть на то, что довело Теодору до истерики, и
мне сделалось жутко. У меня не было ни малейшего желания делать то, что я
заставил сделать Теодору. Не хотел я ехать в этот дом ночью, да еще один.
Внезапно я разозлился на себя. Я искал оправданий, уверял себя, что
сейчас не время ехать туда, и одновременно знал, что мы должны
действовать, должны что-то делать. Свой гнев и смущение я направил на
Джека.
- Слушай, - я вскочил на ноги, злобно поглядывая на него, - что бы мы
ни собирались с этим делать, мы должны начинать! У тебя есть что сказать?
Придумал что-нибудь? Что нам, черт побери, делать? - Я чувствовал, что у
меня начинается нечто вроде истерики.
- Не знаю, - медленно выговорил Джек. - Но мы должны действовать
осторожно, проверять каждый шаг...
- Ты это говорил! Ты это уже говорил вечером, и я согласен, согласен!
Ну и что? Мы не можем сидеть сложа руки, пока нам не откроется
единственный верный шаг! - В конце концов я овладел собой. Мне кое-что
пришло в голову, и я кинулся через комнату, на ходу бросив Джеку, что со
мной, мол, все в порядке. Затем я поднял телефонную трубку и набрал номер.
В трубке послышались гудки, и я невольно усмехнулся. Я ощущал какое-то
злорадное удовлетворение. Когда врач-терапевт берется за частную практику,
он заранее знает, что его будут поднимать с постели, скорее всего, до
конца его дней. Он и привыкает к этому, и не привыкает. Потому что в
большинстве случаев ночной звонок означает что-то серьезное - перепуганные
люди, с которыми нужно иметь дело, и все оказывается гораздо хуже; вполне
возможно, что придется поднимать с постели аптекаря, а то и обращаться в
больницу. И за всем этим - скрытые от больного и его семьи - ваши
собственные ночные страхи и сомнения в самом себе, которые тоже нужно
преодолеть, потому что сейчас все зависит от вас и никого другого, вы -
врач. Ночной звонок не шутка, поэтому иногда нельзя не позавидовать тем
специалистам, у которых никогда или почти никогда не бывает срочных
вызовов.
Когда гудки на другом конце наконец прекратились, я криво усмехнулся,
представив себе доктора Манфреда Кауфмана с всклокоченными черными
волосами, полузакрытыми глазами, удивленного - кто бы это мог звонить.
- Алло, Мэнни? - сказал я, когда он отозвался.
- Угу.
- Слушай, - я говорил озабоченным тоном, - я тебя случайно не разбудил?
От этого он окончательно проснулся и принялся отчаянно ругаться.
- В чем дело, доктор, - поинтересовался я, - где это вы научились такой
лексике? Думаю, вы ее извлекли из грязного и скользкого подсознания ваших
пациентов. Как бы мне хотелось быть главным косторезом, который берет
двадцать пять зеленых за один взмах скальпеля, чтобы сидеть, слушать и
совершенствовать свой лексикон. Ни одного назойливого ночного звонка! Ни
одной скучной операции! Ни одного вонючего рецепта!
- Майлз, какого черта тебе нужно! Предупреждаю, я положу трубку и
выключу этот распроклятый...
- Ладно, ладно, Мэнни, слушай. - Я все еще улыбался, но тон мой не
обещал никаких шуток. - Кое-что случилось, Мэнни, и мне нужно тебя видеть.
Как можно быстрее, причем тут, у меня. Приезжай сюда, Мэнни, поскорее -
это важно.
Мэнни парень сообразительный, до него быстро доходит, и ему не нужно
ничего повторять или объяснять. Помолчав минутку, он сказал:
- Ладно, - и положил трубку.
С чувством огромного облегчения я вернулся к своему стулу и стакану.
Если и звать кого-то на консультацию, то Мэнни первый, кого я хотел бы
видеть. Сейчас он направлялся сюда, и я ощущал, что мы все-таки что-то
делаем. Я взял стакан, готовый сесть, и уже раскрыл было рот, чтобы
обратиться к Джеку, когда произошло то, о чем часто читаешь, но редко
испытываешь. В один миг меня проняло холодным потом, я застыл на месте,
дрожа от ужаса.
Произошла в общем-то несложная вещь - я кое о чем подумал. Что-то
пришло мне в голову, опасность настолько очевидная и ужасная, что я
сообразил: мне нужно было подумать об этом уже давно, но я этого не
сделал. И теперь, охваченный страхом, я понял, что не имею права терять ни
секунды. Не снимая с ног легких туфель, я бросился в переднюю, схватил со
стула свой плащ и ринулся к двери, на бегу просовывая руки в рукава. Мной
управляла одна-единственная мысль: невозможно делать ничего другого,
только бежать, действовать... Я напрочь забыл о Джеке, забыл о Мэнни,
когда рванул на себя дверную ручку и выбежал в ночь. Я уже взялся за
дверцу "форда", но вспомнил, что ключи от машины остались наверху, а
возвращаться за ними было просто невозможно. Я пустился бегом изо всех сил
- не знаю почему, но мне показалось, что тротуар мешает, замедляет
скорость, я перепрыгнул через зеленую полосу газона и понесся темными
пустыми улицами Санта-Миры.
На протяжении Двух кварталов я бежал, никого не встретив. Дома вдоль
улиц стояли темные и молчаливые, и единственным звуком во всем мире было
стремительное шлепанье моих туфель по асфальту и мое громкое пыхтение,
которое, казалось, заполняло всю улицу. Вдруг впереди на перекрестке
мостовая осветилась, сразу стала яркой, и в свете фар приближавшейся
машины стали видны каждый камешек и трещинка на ее поверхности. Я уже не
мог ничего соображать - только бежал, бежал прямо на яркий слепящий свет.
Заскрежетали тормоза, завизжала резина по асфальту, и блестящий край
бампера зацепил за полу моего плаща.
- Т-ты, сукин сын! - заорал мужской голос с нечеловеческими от страха и
злости нотками. - Идиот бешеный!
Где-то позади слова слились в неразборчивое бормотание, а ноги,
послушно топая, несли и несли меня дальше в темноту.
Я чуть ли не на ощупь добрался до дома Бекки. Сердце, казалось, гнало
всю кровь в голову, к глазам, и я ничего не видел. Мое тяжелое дыхание
стоном отражалось от стен дома. Я начал проверять окна в подвале, изо всех
сил толкая каждое внутрь обеими руками, перепрыгивая потраве от окна к
окну. Все они были заперты. Я обошел дом, намотал плащ на руку, приложил
кулак к стеклу и начал постепенно давить, пока стекло не треснуло. Один
обломок упал внутрь и разбился с легким звоном. По всему переплету
побежали трещины, несколько обломков подались внутрь, но остались на
месте. Я уже немного пришел в себя и в слабом свете звезд стал осторожно
вынимать куски один за другим, сбрасывая их в траву и расширяя отверстие.
Потом я просунул туда руку, отпер окно, раскрыл его и полез внутрь,
нащупывая ногами пол. Фонарик-авторучка во внутреннем кармане больно
прижался к груди. Распрямившись, я включил его.
Крохотный луч был слишком слаб и расплывчат и светил всего на два-три
шага. Я медленно продвигался в темном незнакомом подвале, обходя кучи
старых газет, покрытые ржавчиной железные двери, прислоненные к стене,
заляпанные краской ободранные козлы, старый сундук, поломанный рукомойник,
кучу каких-то железок, деревянные прямоугольные опорные столбы, покрытую
пылью огромную фотографию в рамке - выпускной класс Бекки - и стал уже
испытывать некоторую растерянность. Время шло, а я не находил того, что
должно было быть где-то тут и что я обязательно должен был найти, если не
было уже слишком поздно.
Я попробовал открыть сундук. Он оказался незапертым, и я засунул руку
по самое плечо, ощупывая старую одежду, которой был заполнен сундук, пока
не сообразил, что там больше ничего нет. Ничего не было среди старых газет
и за прислоненной к стене дверью, ничего в стоявшем в углу книжном шкафу -
его полки были заставлены потрескавшимися пустыми цветочными горшками. Я
нашел деревянный станок, заваленный инструментами и обрезками дерева, под
ним валялось множество досок и брусков. Как можно тише я отодвинул в
сторону большую часть досок, но все же произвел немало шума. Под станком
знаем. Это... - он дернул плечом, и лицо у него помрачнело, - это что-то
страшное. Что-то... я даже не знаю, что. - Он поднял взгляд и посмотрел на
всех нас. - Я только знаю и каким-то образом уверен в том, что мы не имеем
права допустить здесь ошибку. Что существует выход - разумный, единственно
правильный выход, одна-единственная вещь, которую нужно сделать, - и если
мы ее не сделаем, если ошибемся, произойдет что-то ужасное.
Я спросил:
- Что сделать, например?
- Не знаю. - Джек повернулся и посмотрел в окно. Потом опять перевел
взгляд на нас и едва заметно улыбнулся. - У меня неудержимое желание...
обратиться непосредственно к президенту в Белый дом, или к начальнику
штаба армии, шефу ФБР, в морскую пехоту или кавалерию, к кому угодно. - Он
покачал головой, криво усмехаясь собственной решительности. - Майлз, я
имею в виду вот что: нужен _кто-то_ - неважно кто, лишь бы это был тот
самый человек, который усвоил бы сразу и бесповоротно, насколько это
важно. И я хочу, чтобы он, или они, сделали то, что нужно, без ошибки. А
все дело в том, что человек, с которым я бы связался, даже если он
выслушал бы и поверил мне, может оказаться совсем не тем человеком,
который поступит наилучшим образом. В чем бы это ни заключалось. Но одно я
знаю наверняка - это дело не для городской полиции. Это... - он опомнился,
сообразив, что повторяется, и замолчал.
- Знаю, - откликнулся я. - У меня точно такое же чувство - что все
надежды мира сосредоточены на нас.
В медицине иногда, в тяжелых ситуациях, ответ или ключ к решению
возникает практически ниоткуда; видимо, это делается где-то в подсознании.
Я спросил:
- Джек, какой у вас рост?
- Метр семьдесят пять.
- Точно?
- Ну да. А что?
- А какой, по-вашему, рост у тела внизу?
Он внимательно посмотрел на меня, потом произнес:
- Метр семьдесят пять.
- А вес ваш какой?
- Семьдесят. - Он кивнул. - Да, примерно столько же весит и тело. Вы
попали в яблочко: у него мои размеры и строение тела. Однако оно не очень
похоже на меня.
- И еще. У вас есть штемпельная подушечка?
Он повернулся к жене:
- Есть у нас?
- Что?
- Штемпельная подушечка? Для экслибрисов.
- Да. - Теодора поднялась и подошла к столу. - Где-то тут есть. - Она
нашла подушечку, Джек взял ее, потом из другого ящика вынул лист бумаги.
Я подошел к столу, и Бекки вслед за мной. Джек намазал краской
подушечки всех пяти пальцев правой руки и протянул их мне. Я взял его
кисть, придавил пальцы, старательно раскатывая каждый, к листу бумаги и
получил полный ряд четких отпечатков. Потом я взял подушечку и лист.
- Пойдете, девушки? - указал я на дверь.
Они посмотрели друг на друга, их совсем не тянуло возвращаться к этому
бильярдному столу, но и оставаться тут одним не хотелось. Бекки сказала:
- Не хочу, но пойду.
Теодора тоже кивнула.
Внизу Джек включил лампу над бильярдом. Она слегка покачивалась, и я
придержал ее за абажур. Но пальцы у меня дрожали, и я только сделал хуже.
Все равно она качалась то в ту, то в другую сторону: яркий круг
перемещался с одного края стола на противоположный, оставляя на мгновение
гладкий лоб в полутьме. Создавалось впечатление, что тело немного
шевелится. Я схватил кисть правой руки, сосредоточившись на ней и стараясь
не смотреть на лицо. Я намазал краской кончики всех пяти пальцев, потом
положил лист бумаги с отпечатками пальцев Джека на широкий борт бильярда,
рядом с правой рукой тела. Поднял его руку, положил ее на белый лист и
сделал отпечатки всех пальцев точно под отпечатками пальцев Джека.
Бекки застонала, когда мы увидели то, что вышло, да и всем нам стало не
по себе. Потому что одно дело рассуждать о теле, которое никогда не было
живым, о заготовке. Но совсем другое дело, затрагивающее что-то
первобытно-глубинное в мозгу, когда эти рассуждения подтверждаются.
Никакого рисунка не было: было пять абсолютно гладких, непроницаемо черных
кругов. Я старательно стер краску с пальцев, и все мы наклонились,
столпившись под раскачивающейся лампой, и уставились на потемневшие
кончики этих пальцев. Они были гладкими, как у новорожденного. Теодора
тихо пробормотала:
- Джек, мне сейчас будет плохо.
Он обернулся, подхватил ее - она уже сгибалась пополам - и потащил
наверх.
В гостиной я сказал Джеку, покачивая головой:
- Я знаю, как это правильно назвать. Это заготовка, которая не
завершена и ждет окончательной доводки.
Он кивнул:
- Что делать? Вам что-нибудь приходит в голову?
- Конечно, - какое-то время я молча смотрел на него. - Но это только
предположение. И если вы с ним не согласитесь, никто вас обвинять не
станет, и я меньше всех.
- В чем дело?
- Не забывайте, это только предположение. - Я повернулся к Теодоре. -
Но если вы считаете, что не выдержите, не нужно пытаться, предупреждаю
вас. - Я снова взглянул на Джека. - Оставьте тело там, где оно лежит, на
столе. Сейчас вы пойдете спать, я дам вам снотворное. - Я посмотрел в
сторону Теодоры. - А вы не ложитесь, не давайте себе засыпать ни на
минуту. Каждый час, _если_ сможете, спускайтесь в подвал и смотрите на
это... тело. Если вы заметите хотя бы небольшие изменения, бегите наверх и
немедленно будите Джека. Выведите его из дома - оба убегайте из дому как
можно скорее - и приезжайте ко мне.
Джек какое-то время смотрел на Теодору, потом спокойно произнес:
- Если ты считаешь, что не сможешь выдержать, скажи "нет".
Она кусала губу, не поднимая глаз от дорожки на полу, потом встретилась
взглядом со мной, с Джеком.
- Как это... будет выглядеть? Какие произойдут изменения?
Никто не ответил, и она опять опустила взгляд, покусывая губу. Свой
вопрос она уже не повторяла.
- А Джек проснется? - вновь произнесла она. - Я смогу его сразу
разбудить?
- Конечно. Ударите по щеке - мигом подскочит. Слушайте: даже если
ничего не произойдет, разбудите его, если почувствуете, что больше не
выдерживаете. Тогда можете вместе приехать ко мне на все остальное время,
если захотите.
Она кивнула и опять уставилась в пол. Наконец она выговорила:
- Думаю, что смогу. - Она мрачно взглянула на Джека. - Раз уж я знаю,
что смогу разбудить его в любой момент, думаю, что выдержу.
- Может, останемся с ней? - спросила Бекки.
Я пожал плечами.
- Не знаю. Наверное, не нужно. По-моему, оставаться должны только те
люди, которые здесь живут, я не уверен, что иначе это сработает. Хотя не
знаю, почему я так говорю; это только предчувствие, интуиция. Тем не менее
я считаю, что здесь должны находиться только Джек с Теодорой.
Джек кивнул и, спросив взглядом согласия Теодоры, сказал:
- Мы попробуем.
Потом мы еще немного посидели и поговорили, поглядывая на огни города в
небольшой долине внизу. Но тема была исчерпана, и где-то около двенадцати,
когда огни в основном уже погасли, мыс Бекки встали и начали прощаться.
Беличеки оделись и поехали с нами, чтобы подобрать машину Джека. Он
оставил ее на Саттер-плейс, за полтора квартала от кинотеатра. Мы
остановились там, и, когда Беличеки выходили, я еще раз напомнил Теодоре,
чтобы она разбудила Джека и они оба оставили дом, если с телом в подвале
будут происходить какие-нибудь изменения. Я достал из саквояжа несколько
таблеток секонала и дал их Джеку, объяснив, что одной достаточно для
крепкого сна. Потом они попрощались - Джек с легкой улыбкой, а Теодора
даже не пыталась изобразить ее, сели в свою машину и поехали домой.
Когда я вез Бекки пустыми улицами, она тихонько спросила:
- Майлз, тут нет связи? Между этим и... тем, что с Вильмой?
Я удивленно посмотрел на нее, но она уставилась прямо перед собой.
- Ты думаешь? - небрежно поинтересовался я. - Видишь тут связь?
- Да. - Она не смотрела на меня в поисках подтверждения, а просто
уверенно кивнула. Потом добавила: - Были еще подобные случаи?
- Несколько. - Следя за асфальтом в свете фар, я краем глаза поглядывал
на Бекки.
Она сидела молча, не шевелясь. Потом мы выехали на ее улицу, и когда я
остановил машину напротив ворот ее дома, Бекки произнесла, не поднимая
глаз:
- Майлз, я хотела тебе рассказать, - начала она неторопливо, спокойным
тоном, - у меня такое чувство, что... - вдруг ее прорвало, - что мой отец
вовсе не мой отец!
Бросив испуганный взгляд на темную веранду своего дома, Бекки спрятала
лицо в ладонях и разрыдалась.
У меня не очень богатый опыт обращения с рыдающими женщинами, но в
книжках я читал, что нужно прижать девушку к себе и дать ей возможность
выплакаться. И это всегда оказывается самым разумным и целесообразным.
Итак, я повел себя разумно и целесообразно. Я привлек Бекки к себе и не
мешал ей плакать, потому что понятия не имел, что мне делать или говорить.
После того, что мы недавно видели в бильярдной Джона Беличека, я уже не
знал, как отвечать Бекки, если она будет утверждать, что ее родной отец
самозванец или кто-то чужой, только внешне похожий на отца.
Но как бы там ни было, мне нравится держать Бекки в объятиях. Она
вообще такая - не большая и не маленькая, и все у нее в самый раз. Кругом
на улице было тихо и спокойно, а в машине Бекки удобно полулежала у меня
на руках, прижимаясь щекой к моей груди. Мне было не по себе, страшновато
даже, но все равно очень приятно было чувствовать возле себя живое тепло
Бекки.
Когда рыдания, затихая, перешли в прерывистые всхлипывания, я спросил:
- Может, ты сегодня останешься у меня? - Меня бросило в жар от одной
только мысли об этом. - Я буду спать внизу на диване, а ты займешь любую
комнату...
- Нет. - Бекки высвободилась, не поднимая головы, чтобы я не видел ее
лица, и стала копаться в сумочке. - Я не боюсь, Майлз, - спокойно
объяснила она, - только волнуюсь. - Она достала пудру и, склонившись к
освещенной приборной доске, тщательно припудрила потеки от слез. - Это как
если бы папа был болен, - добавила она. - Немного не в себе, но... - она
примолкла, подводя губы, потом посмотрела на себя в зеркальце. - Нет, мне
сейчас не время уходить из дому, - закончила она, щелкнув пудреницей, но
затем посмотрела на меня и улыбнулась. Вдруг Бекки наклонилась и
поцеловала меня в губы - тепло и крепко. Потом открыла дверцу и
выскользнула из машины. - Пока, Майлз! Позвони утром. - Быстрой походкой
она зашагала по мощеной дорожке к темному дому.
Я проводил взглядом ее хорошенькую округлую фигурку, прислушиваясь к
легкому стуку ее туфелек по дорожке, услышал, как она легко взбежала по
лестнице, увидел, как ее фигура исчезла во мраке веранды. Через минуту
хлопнула дверь, и наступила тишина. Я долго сидел, покачивая головой и
припоминая, что думал о Бекки в начале этого вечера. В конце концов, вряд
ли из нее выйдет этакий добрый приятель, волей случая расхаживающий в
юбке. Стоит только привлечь к себе хорошенькую девушку, которая тебе
нравится, подумал я, дать ей немного поплакать, и тут же чувствуешь себя
рыцарем, нежным и сильным. Дальше к этому начнет примешиваться секс, и
если ты не слишком осторожен, даже не заметишь, как уже влюблен. Я
усмехнулся про себя и включил мотор. Значит, я буду осторожен, вот и все.
Мне никак не хотелось жениться вновь, когда повсюду еще были обломки
первого брака. На повороте я оглянулся на дом Бекки, большой и белый в
слабом свете звезд, и убедил себя, что, хотя она мне и очень нравится,
хотя она и весьма привлекательна, я смогу выбросить ее из головы без
большого труда, что я и сделал.
Я ехал по безмолвному городу, размышляя о Беличеках, оставшихся в доме
на холме. Я был уверен, что Джек сейчас спит, а Теодора, возможно, смотрит
на город сквозь окно гостиной. Вполне вероятно, что она сейчас следит за
фарами моего автомобиля, не догадываясь, что это я. Я представил себе, как
она пьет кофе, возможно, курит сигарету, пытаясь перебороть страх перед
тем, что лежит у нее под ногами, в бильярдной, - и набирается решимости
спуститься туда, нащупать выключатель, а затем поднять взгляд на это
белое, как воск, тело, лежащее на зеленом сукне стола.
Часа через два, когда зазвонил телефон, лампа у моей кровати еще
горела: я взялся было читать в уверенности, что не засну, но заснул
немедленно. Было три часа - это я отметил механически, протягивая руку к
трубке.
- Алло, - произнес я и одновременно услышал, как на том конце трубка
упала на рычажок. Я знал, что ответил на первый же звонок, как бы я ни
уставал, я всегда слышу телефон и отвечаю мгновенно. - Алло, - повторил я
чуть громче, дунул в микрофон, но ответа не было, и я положил трубку. Год
тому назад девушка с коммутатора, которую я знал даже по имени, сообщила
бы мне, кто звонил. Конечно, в такое время у нее на доске горела бы
одна-единственная лампочка, и она бы помнила, чей это телефон, потому что
вызывали врача. Но теперь у нас современные телефоны, с дисками,
замечательно удобные тем, что экономят вам чуть ли не целую секунду, а то
и больше, всякий раз, когда нужно звонить; чрезвычайно совершенные и
чрезвычайно бестолковые: ни один из них не способен запомнить, где в
данный момент находится врач, когда он позарез нужен для заболевшего
ребенка. Иногда мне кажется, что мы сознательно изгоняем из нашего быта
все человеческое.
Присев на край кровати, я устало выругался. С меня уже было вполне
достаточно - звонков, событий, тайн, прерванного сна, женщин, которые
привязываются именно тогда, когда хочешь, чтобы тебя оставили в покое,
собственных мыслей - всего на свете. Я закурил сигарету, заранее зная,
какой мерзкий вкус у нее будет - так и оказалось, и мне захотелось
выбросить сигарету, но я дососал ее до конца. А когда я отшвырнул окурок,
выключил свет и почти заснул, послышались неровные шаги на лестнице,
переливы звонка, всегда неожиданно шумные ночью, и сразу же быстрый
растерянный стук в стекло входной двери.
Это были Беличеки - Теодора с широко раскрытыми глазами, с белым, как
мука, лицом, совершенно неспособная говорить, и Джек с каким-то
сумасшедшим взглядом, в котором застыло мертвое спокойствие. Ничего не
говоря, мы помогли Теодоре подняться по лестнице, уложили ее в постель,
укрыли одеялом, и я сделал ей инъекцию успокаивающего.
Джек присел на край кровати и долго следил за женой, держа ее за руку и
всматриваясь в лицо. Я сидел в пижаме в противоположном углу, пока Джек
наконец не поднял взгляд на меня. Я заговорил, умышленно не понижая тона:
- Она будет спать несколько часов, не меньше, Джек, может быть, даже до
восьми или девяти утра. Потом она проснется голодная, и с ней все будет в
порядке.
Джек утвердительно кивнул, еще несколько секунд смотрел на жену,
направляясь к двери, а я вышел вслед за ним.
У меня большая гостиная, стены оклеены простыми серыми обоями, мебель
родители купили еще в двадцатые годы. Это большая приятная комната,
которая, по-моему, еще сохраняет простоту и уют, характерные для быта
предыдущего поколения. Мы с Джеком сели в разных концах гостиной со
стаканами в руках; после нескольких глотков, уставившись в пол, Джек начал
рассказывать:
- Теодора разбудила меня, дергая за воротник рубашки, я спал одетый,
причем так хлестала по щекам, что у меня зубы щелкали. Я услышал, как она,
- Джек поднял на меня мрачный взгляд (он всегда тщательно подбирает
слова), - не то чтобы зовет меня, а только выговаривает мое имя каким-то
приглушенным отчаянным стоном: "Джек... Джек... Джек".
Он мотнул головой, будто прогоняя увиденное, прикусил нижнюю губу,
потом отпил немалый глоток.
- Я проснулся, и с ней случилась истерика. Она ничего не говорила,
только посмотрела на меня каким-то безумным взглядом, а потом бросилась к
телефону, набрала твой номер, чуть подождала, не выдержала, бросила трубку
и стала кричать мне - приглушенно, будто кто-то могу слышать, - чтобы я ее
забрал оттуда.
Джек скривился, крайне недовольный собой.
- Не сообразив, я взял ее за руку и повел в гараж по подвальной
лестнице. Она стала упираться, пытаясь высвободить руку и толкая меня в
плечо с обезумевшим видом. Майлз, наверное, она выцарапала бы мне глаза,
если бы я не отпустил ее. Мы вышли через парадную дверь. Но она так и не
приблизилась ни к подвалу, ни к гаражу - стояла на дорожке, в отдалении,
пока я вывел машину.
Джек отхлебнул из стакана и задумчиво всмотрелся в блестящую черную
тьму за окном.
- Не знаю точно, что она там увидела, - он взглянул на меня, - но могу
догадываться, как и ты. У меня не было времени пойти посмотреть самому, я
понял, что надо забирать оттуда Теодору. Она ничего не рассказала мне по
дороге, только сидела нахохлившись, вздрагивая, тесно прижимаясь ко мне и
повторяя "Джек, о Джек!" - Некоторое время он мрачно смотрел на меня. -
Что-то мы доказали, Майлз, наверняка, - вымолвил он наконец со спокойной
горечью. - Эксперимент, по-моему, сработал.
Яне знал, что ответить, да и не делал вид, будто знаю, а только покачал
головой.
- Хотел бы я взглянуть на _это_, - наконец пробормотал я.
- Я тоже. Но сейчас я не оставлю Теодору одну. Если она проснется и
позовет, а я не отвечу и в доме никого не будет, она сойдет с ума.
Я промолчал. Бывает так, что за одно мгновение в голове проносится
целый рой мыслей - вот такое сейчас происходило со мной. Я представил, как
еду к дому Джека, останавливаю машину возле пустого жилья, выхожу в
темноту, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков в тишине. Потом вообразил,
как шагаю к раскрытой двери гаража, шаркая по темному подвалу, ощупывая
руками стену в поисках выключателя. Почти воочию я увидел, как захожу в
непроглядную тьму бильярдной, на ощупь пробираюсь к столу, зная, _что_ там
лежит, подхожу ближе и ближе к стене с вытянутыми вперед руками, надеясь,
что они прикоснутся к столу, а не к этому неживому телу во тьме.
Представил, как натыкаюсь на стол, нащупываю, наконец, лампу, включаю ее,
опуская глаза, чтобы посмотреть на то, что довело Теодору до истерики, и
мне сделалось жутко. У меня не было ни малейшего желания делать то, что я
заставил сделать Теодору. Не хотел я ехать в этот дом ночью, да еще один.
Внезапно я разозлился на себя. Я искал оправданий, уверял себя, что
сейчас не время ехать туда, и одновременно знал, что мы должны
действовать, должны что-то делать. Свой гнев и смущение я направил на
Джека.
- Слушай, - я вскочил на ноги, злобно поглядывая на него, - что бы мы
ни собирались с этим делать, мы должны начинать! У тебя есть что сказать?
Придумал что-нибудь? Что нам, черт побери, делать? - Я чувствовал, что у
меня начинается нечто вроде истерики.
- Не знаю, - медленно выговорил Джек. - Но мы должны действовать
осторожно, проверять каждый шаг...
- Ты это говорил! Ты это уже говорил вечером, и я согласен, согласен!
Ну и что? Мы не можем сидеть сложа руки, пока нам не откроется
единственный верный шаг! - В конце концов я овладел собой. Мне кое-что
пришло в голову, и я кинулся через комнату, на ходу бросив Джеку, что со
мной, мол, все в порядке. Затем я поднял телефонную трубку и набрал номер.
В трубке послышались гудки, и я невольно усмехнулся. Я ощущал какое-то
злорадное удовлетворение. Когда врач-терапевт берется за частную практику,
он заранее знает, что его будут поднимать с постели, скорее всего, до
конца его дней. Он и привыкает к этому, и не привыкает. Потому что в
большинстве случаев ночной звонок означает что-то серьезное - перепуганные
люди, с которыми нужно иметь дело, и все оказывается гораздо хуже; вполне
возможно, что придется поднимать с постели аптекаря, а то и обращаться в
больницу. И за всем этим - скрытые от больного и его семьи - ваши
собственные ночные страхи и сомнения в самом себе, которые тоже нужно
преодолеть, потому что сейчас все зависит от вас и никого другого, вы -
врач. Ночной звонок не шутка, поэтому иногда нельзя не позавидовать тем
специалистам, у которых никогда или почти никогда не бывает срочных
вызовов.
Когда гудки на другом конце наконец прекратились, я криво усмехнулся,
представив себе доктора Манфреда Кауфмана с всклокоченными черными
волосами, полузакрытыми глазами, удивленного - кто бы это мог звонить.
- Алло, Мэнни? - сказал я, когда он отозвался.
- Угу.
- Слушай, - я говорил озабоченным тоном, - я тебя случайно не разбудил?
От этого он окончательно проснулся и принялся отчаянно ругаться.
- В чем дело, доктор, - поинтересовался я, - где это вы научились такой
лексике? Думаю, вы ее извлекли из грязного и скользкого подсознания ваших
пациентов. Как бы мне хотелось быть главным косторезом, который берет
двадцать пять зеленых за один взмах скальпеля, чтобы сидеть, слушать и
совершенствовать свой лексикон. Ни одного назойливого ночного звонка! Ни
одной скучной операции! Ни одного вонючего рецепта!
- Майлз, какого черта тебе нужно! Предупреждаю, я положу трубку и
выключу этот распроклятый...
- Ладно, ладно, Мэнни, слушай. - Я все еще улыбался, но тон мой не
обещал никаких шуток. - Кое-что случилось, Мэнни, и мне нужно тебя видеть.
Как можно быстрее, причем тут, у меня. Приезжай сюда, Мэнни, поскорее -
это важно.
Мэнни парень сообразительный, до него быстро доходит, и ему не нужно
ничего повторять или объяснять. Помолчав минутку, он сказал:
- Ладно, - и положил трубку.
С чувством огромного облегчения я вернулся к своему стулу и стакану.
Если и звать кого-то на консультацию, то Мэнни первый, кого я хотел бы
видеть. Сейчас он направлялся сюда, и я ощущал, что мы все-таки что-то
делаем. Я взял стакан, готовый сесть, и уже раскрыл было рот, чтобы
обратиться к Джеку, когда произошло то, о чем часто читаешь, но редко
испытываешь. В один миг меня проняло холодным потом, я застыл на месте,
дрожа от ужаса.
Произошла в общем-то несложная вещь - я кое о чем подумал. Что-то
пришло мне в голову, опасность настолько очевидная и ужасная, что я
сообразил: мне нужно было подумать об этом уже давно, но я этого не
сделал. И теперь, охваченный страхом, я понял, что не имею права терять ни
секунды. Не снимая с ног легких туфель, я бросился в переднюю, схватил со
стула свой плащ и ринулся к двери, на бегу просовывая руки в рукава. Мной
управляла одна-единственная мысль: невозможно делать ничего другого,
только бежать, действовать... Я напрочь забыл о Джеке, забыл о Мэнни,
когда рванул на себя дверную ручку и выбежал в ночь. Я уже взялся за
дверцу "форда", но вспомнил, что ключи от машины остались наверху, а
возвращаться за ними было просто невозможно. Я пустился бегом изо всех сил
- не знаю почему, но мне показалось, что тротуар мешает, замедляет
скорость, я перепрыгнул через зеленую полосу газона и понесся темными
пустыми улицами Санта-Миры.
На протяжении Двух кварталов я бежал, никого не встретив. Дома вдоль
улиц стояли темные и молчаливые, и единственным звуком во всем мире было
стремительное шлепанье моих туфель по асфальту и мое громкое пыхтение,
которое, казалось, заполняло всю улицу. Вдруг впереди на перекрестке
мостовая осветилась, сразу стала яркой, и в свете фар приближавшейся
машины стали видны каждый камешек и трещинка на ее поверхности. Я уже не
мог ничего соображать - только бежал, бежал прямо на яркий слепящий свет.
Заскрежетали тормоза, завизжала резина по асфальту, и блестящий край
бампера зацепил за полу моего плаща.
- Т-ты, сукин сын! - заорал мужской голос с нечеловеческими от страха и
злости нотками. - Идиот бешеный!
Где-то позади слова слились в неразборчивое бормотание, а ноги,
послушно топая, несли и несли меня дальше в темноту.
Я чуть ли не на ощупь добрался до дома Бекки. Сердце, казалось, гнало
всю кровь в голову, к глазам, и я ничего не видел. Мое тяжелое дыхание
стоном отражалось от стен дома. Я начал проверять окна в подвале, изо всех
сил толкая каждое внутрь обеими руками, перепрыгивая потраве от окна к
окну. Все они были заперты. Я обошел дом, намотал плащ на руку, приложил
кулак к стеклу и начал постепенно давить, пока стекло не треснуло. Один
обломок упал внутрь и разбился с легким звоном. По всему переплету
побежали трещины, несколько обломков подались внутрь, но остались на
месте. Я уже немного пришел в себя и в слабом свете звезд стал осторожно
вынимать куски один за другим, сбрасывая их в траву и расширяя отверстие.
Потом я просунул туда руку, отпер окно, раскрыл его и полез внутрь,
нащупывая ногами пол. Фонарик-авторучка во внутреннем кармане больно
прижался к груди. Распрямившись, я включил его.
Крохотный луч был слишком слаб и расплывчат и светил всего на два-три
шага. Я медленно продвигался в темном незнакомом подвале, обходя кучи
старых газет, покрытые ржавчиной железные двери, прислоненные к стене,
заляпанные краской ободранные козлы, старый сундук, поломанный рукомойник,
кучу каких-то железок, деревянные прямоугольные опорные столбы, покрытую
пылью огромную фотографию в рамке - выпускной класс Бекки - и стал уже
испытывать некоторую растерянность. Время шло, а я не находил того, что
должно было быть где-то тут и что я обязательно должен был найти, если не
было уже слишком поздно.
Я попробовал открыть сундук. Он оказался незапертым, и я засунул руку
по самое плечо, ощупывая старую одежду, которой был заполнен сундук, пока
не сообразил, что там больше ничего нет. Ничего не было среди старых газет
и за прислоненной к стене дверью, ничего в стоявшем в углу книжном шкафу -
его полки были заставлены потрескавшимися пустыми цветочными горшками. Я
нашел деревянный станок, заваленный инструментами и обрезками дерева, под
ним валялось множество досок и брусков. Как можно тише я отодвинул в
сторону большую часть досок, но все же произвел немало шума. Под станком