Зазвонил внутренний телефон. Генерал Г. снял трубку, послушал и ответил: «Принесите сейчас же». Раздался стук в дверь. Вошел адъютант с толстой папкой в руках, положил ее перед генералом Г. и тут же вышел, осторожно притворив за собой дверь.
Папка была черного цвета с белой полосой, пересекающей ее по диагонали. В правом верхнем углу было напечатано белыми буквами: «Совершенно секретно». В центре было написано: «Джеймс Бонд» и пониже — «Английский шпион».
Генерал Г. развязал тесемки, открыл папку и достал большой конверт с фотографиями. Он наклонил его и высыпал фотографии на стол. Затем стал брать их одну за другой и внимательно рассматривать — иногда с помощью увеличительного стекла, которое он достал из ящика стола. Каждая фотография попадала потом к Никитину, который, посмотрев, передавал ее дальше.
На первой фотографии было написано: «1946 год». Темноволосый молодой человек сидит в уличном кафе. На столе — стакан и сифон с газированной водой. Правая рука покоится на краю стола, пальцы небрежно сжимают сигарету. Конечно, не предполагает, что его фотографируют.
Следующая была сделана в 1950 году. На снимке виднеются лишь лицо и плечи. Изображение нечеткое. «Скрытая миниатюрная камера», — подумал генерал Г.
На третьей стояла дата: «1951». Тот же темноволосый мужчина, без шляпы, торопливо идет по пустой улице. Резкий профиль, напряженный взгляд, тело устремлено вперед и так собрано, словно готовится к прыжку, рука — в правом кармане. Генерал Г. решил, что снимок сделан из автомобиля с левой стороны, вплотную к Бонду.
На последней, четвертой, фотографии была пометка: «Паспорт, 1953». Виден угол печати и надпись «Форин Офис». Фотография, по-видимому, была переснята при пересечении границы или консьержем отеля, которому Бонд сдал паспорт для регистрации. Генерал Г. взял увеличительное стекло и стал тщательно вглядываться в изображение на фотографии.
Смуглое, будто высеченное из камня лицо с длинным, в три дюйма, шрамом на правой щеке. Глаза большие и холодные, брови густые. Волосы темные, с пробором на левой стороне. Прямой нос. Широкий, резко очерченный рот.
Генерал Г. снова посмотрел на фотографию. Решительность, уверенность в себе, безжалостность — эти качества были очевидны. Он передал фотографию Никитину и наклонился к досье, читая каждую страницу.
Фотографии вскоре вернулись к нему. Генерал Г. поднял взгляд.
— Действительно, опасный противник, — мрачно заметил он. — Досье подтверждает это. Сейчас я прочитаю вам несколько отрывков, и затем мы примем решение. Уже поздно. — Он вернулся к первой странице и начал читать наиболее интересные места.
«Фамилия — Бонд, имя — Джеймс. Рост 183 см, вес 76 кг. Стройный. Глаза — синие, волосы — черные. Шрамы на правой щеке и левом плече. Следы пластической операции на правой руке. Отлично подготовлен физически. Великолепный стрелок, мастер рукопашной схватки, блестяще владеет ножом. Не меняет своей внешности. Свободно говорит на немецком и французском языках. Много курит (сделанные по заказу сигареты с тремя золотыми полосами). Слабости: пьет, но умеренно, увлекается женщинами. По слухам, взяток не берет».
Генерал Г. пропустил страницу и продолжал.
"Всегда вооружен автоматическим пистолетом марки «Беретта» 25-го калибра (6,35 мм) в кобуре под левой рукой. В обойме восемь патронов. Носит нож, прикрепленный к левому предплечью; пользуется ботинками со стальными набойками. В рукопашной схватке борется до конца. Хорошо переносит боль.
Заключение. Этот человек исключительно опасный профессиональный террорист и шпион. Является сотрудником секретной службы с 1938 года. В настоящее время ему присвоен секретный номер «007». Два нуля означают, что агенту позволено убивать при проведении операций. Считают, что такие номера присвоены всего лишь трем английским агентам. То обстоятельство, что агент награжден орденами Святого Михаила и Святого Георга, что обычно делается лишь при уходе в отставку, показывает, насколько высоко его ценят. В случае получения о нем дополнительных сведений немедленно сообщить в Центр (СМЕРШ, МГБ и ГРУ)".
Генерал Г. закрыл папку и решительно хлопнул по ней ладонью.
— Ну как, товарищи, все согласны?
— Да, — громко ответил полковник Никитин.
— Согласен, — сказал генерал Славин, которому эта процедура уже надоела.
Генерал Воздвиженский разглядывал ногти. Он устал от убийств. Да и о пребывании в Англии у него остались приятные воспоминания. «Да, пожалуй», — пробормотал он наконец.
Рука генерала Г. сняла трубку внутреннего телефона. Ему ответил адъютант.
— Ордер на осуществление смертного приговора, — произнес генерал резким голосом. — Имя приговоренного — Джеймс Бонд. Совершенное преступление — английский шпион, действующий во вред государственным интересам, — он положил трубку и откинулся на спинку кресла. — Теперь я со своими подчиненными займусь разработкой оперативного плана. Причем такого, чтобы неудача была исключена. Нам не нужно еще одного дела Хохлова.
Открылась дверь, и вошел адъютант с желтым листом бумаги в руке. Он положил его перед генералом Г. и вышел из кабинета. Генерал пробежал глазами текст смертного приговора и написал внизу: «Смерть. Грубозабойщиков», потом передал ордер полковнику Никитину, который прочитал печатный текст и расписался: «Ликвидировать. Никитин». Далее ордер лег перед главой ГРУ, который подписал его не читая: «Смерть. Славин». Мужчина, одетый в штатское, встал, взял ордер и положил его перед генерал-лейтенантом Воздвиженским.
Воздвиженский внимательно прочел каждую фразу, затем посмотрел на генерала Г., не сводившего с него глаз, и написал: «Согласен. Воздвиженский». После этого он оперся руками о стол и встал.
— Это все, товарищ генерал? — спросил он, отодвигая стул.
Непроницаемое выражение на лице генерала Г. скрыло его чувства, но сердце забилось от радости. Да, он не ошибся в оценке этого человека. Надо организовать за ним слежку и сообщить о подозрениях генералу Серову.
— Одну минуту, товарищ генерал, — сказал он. — Я решил кое-что добавить к приговору.
Генерал Г. взял ордер и ручкой, которую он достал из внутреннего кармана, перечеркнул свою резолюцию. Затем стал писать, произнося вслух каждое слово: «Бесчестная и позорная смерть. Грубозабойщиков».
Он оглядел участников совещания и приветливо улыбнулся.
— Спасибо, товарищи. Можете быть свободными. Я сообщу о вашем решении на заседании Президиума. До свидания.
Когда кабинет опустел, генерал Г. потянулся, широко зевнул, выключил магнитофон и вызвал адъютанта. Капитан вошел в кабинет и вытянулся по стойке «смирно».
Генерал Г. передал ему желтый лист бумаги.
— Немедленно отошлите генералу Серову. Найдите Кронстейна, пошлите за ним машину. Если он спит, разбудите его. Через десять минут пригласите ко мне полковника Клебб.
— Слушаюсь, товарищ генерал, — ответил адъютант, повернулся и вышел из кабинета.
Генерал Г. снял трубку аппарата правительственной связи и вызвал генерала Серова. В течение нескольких минут он четко и сжато проинформировал своего начальника о результатах совещания.
— Сейчас я поручу разработать план операции полковнику Клебб и начальнику отдела планирования Кронстейну. Они представят свои соображения завтра. Вы не возражаете, товарищ генерал?
— Не возражаю, — последовал спокойный голос генерала Серова, члена Верховного Президиума. — Ликвидируйте его. Но чтобы все прошло идеально. Завтра утром Президиум утвердит ордер.
Линия замолчала. Генерал Г. тоже положил трубку телефона «ВЧ».
Зазвонил местный телефон. Генерал Г. поднял трубку, выслушал адъютанта, сказал: «Да, пусть войдет», — и положил трубку.
Дверь отворилась, в кабинете появилась жабья фигура, одетая в светло-зеленую форму, и быстрыми короткими шагами подошла к столу.
Генерал Г. указал на стул.
— Добрый вечер, товарищ полковник. Садитесь.
Сладкая улыбка появилась на круглом лице.
— Добрый вечер, товарищ генерал.
Глава Второго отдела СМЕРШа, ответственного за оперативную работу и осуществление смертных приговоров, чуть приподняла юбку и опустилась на стул.
Папка была черного цвета с белой полосой, пересекающей ее по диагонали. В правом верхнем углу было напечатано белыми буквами: «Совершенно секретно». В центре было написано: «Джеймс Бонд» и пониже — «Английский шпион».
Генерал Г. развязал тесемки, открыл папку и достал большой конверт с фотографиями. Он наклонил его и высыпал фотографии на стол. Затем стал брать их одну за другой и внимательно рассматривать — иногда с помощью увеличительного стекла, которое он достал из ящика стола. Каждая фотография попадала потом к Никитину, который, посмотрев, передавал ее дальше.
На первой фотографии было написано: «1946 год». Темноволосый молодой человек сидит в уличном кафе. На столе — стакан и сифон с газированной водой. Правая рука покоится на краю стола, пальцы небрежно сжимают сигарету. Конечно, не предполагает, что его фотографируют.
Следующая была сделана в 1950 году. На снимке виднеются лишь лицо и плечи. Изображение нечеткое. «Скрытая миниатюрная камера», — подумал генерал Г.
На третьей стояла дата: «1951». Тот же темноволосый мужчина, без шляпы, торопливо идет по пустой улице. Резкий профиль, напряженный взгляд, тело устремлено вперед и так собрано, словно готовится к прыжку, рука — в правом кармане. Генерал Г. решил, что снимок сделан из автомобиля с левой стороны, вплотную к Бонду.
На последней, четвертой, фотографии была пометка: «Паспорт, 1953». Виден угол печати и надпись «Форин Офис». Фотография, по-видимому, была переснята при пересечении границы или консьержем отеля, которому Бонд сдал паспорт для регистрации. Генерал Г. взял увеличительное стекло и стал тщательно вглядываться в изображение на фотографии.
Смуглое, будто высеченное из камня лицо с длинным, в три дюйма, шрамом на правой щеке. Глаза большие и холодные, брови густые. Волосы темные, с пробором на левой стороне. Прямой нос. Широкий, резко очерченный рот.
Генерал Г. снова посмотрел на фотографию. Решительность, уверенность в себе, безжалостность — эти качества были очевидны. Он передал фотографию Никитину и наклонился к досье, читая каждую страницу.
Фотографии вскоре вернулись к нему. Генерал Г. поднял взгляд.
— Действительно, опасный противник, — мрачно заметил он. — Досье подтверждает это. Сейчас я прочитаю вам несколько отрывков, и затем мы примем решение. Уже поздно. — Он вернулся к первой странице и начал читать наиболее интересные места.
«Фамилия — Бонд, имя — Джеймс. Рост 183 см, вес 76 кг. Стройный. Глаза — синие, волосы — черные. Шрамы на правой щеке и левом плече. Следы пластической операции на правой руке. Отлично подготовлен физически. Великолепный стрелок, мастер рукопашной схватки, блестяще владеет ножом. Не меняет своей внешности. Свободно говорит на немецком и французском языках. Много курит (сделанные по заказу сигареты с тремя золотыми полосами). Слабости: пьет, но умеренно, увлекается женщинами. По слухам, взяток не берет».
Генерал Г. пропустил страницу и продолжал.
"Всегда вооружен автоматическим пистолетом марки «Беретта» 25-го калибра (6,35 мм) в кобуре под левой рукой. В обойме восемь патронов. Носит нож, прикрепленный к левому предплечью; пользуется ботинками со стальными набойками. В рукопашной схватке борется до конца. Хорошо переносит боль.
Заключение. Этот человек исключительно опасный профессиональный террорист и шпион. Является сотрудником секретной службы с 1938 года. В настоящее время ему присвоен секретный номер «007». Два нуля означают, что агенту позволено убивать при проведении операций. Считают, что такие номера присвоены всего лишь трем английским агентам. То обстоятельство, что агент награжден орденами Святого Михаила и Святого Георга, что обычно делается лишь при уходе в отставку, показывает, насколько высоко его ценят. В случае получения о нем дополнительных сведений немедленно сообщить в Центр (СМЕРШ, МГБ и ГРУ)".
Генерал Г. закрыл папку и решительно хлопнул по ней ладонью.
— Ну как, товарищи, все согласны?
— Да, — громко ответил полковник Никитин.
— Согласен, — сказал генерал Славин, которому эта процедура уже надоела.
Генерал Воздвиженский разглядывал ногти. Он устал от убийств. Да и о пребывании в Англии у него остались приятные воспоминания. «Да, пожалуй», — пробормотал он наконец.
Рука генерала Г. сняла трубку внутреннего телефона. Ему ответил адъютант.
— Ордер на осуществление смертного приговора, — произнес генерал резким голосом. — Имя приговоренного — Джеймс Бонд. Совершенное преступление — английский шпион, действующий во вред государственным интересам, — он положил трубку и откинулся на спинку кресла. — Теперь я со своими подчиненными займусь разработкой оперативного плана. Причем такого, чтобы неудача была исключена. Нам не нужно еще одного дела Хохлова.
Открылась дверь, и вошел адъютант с желтым листом бумаги в руке. Он положил его перед генералом Г. и вышел из кабинета. Генерал пробежал глазами текст смертного приговора и написал внизу: «Смерть. Грубозабойщиков», потом передал ордер полковнику Никитину, который прочитал печатный текст и расписался: «Ликвидировать. Никитин». Далее ордер лег перед главой ГРУ, который подписал его не читая: «Смерть. Славин». Мужчина, одетый в штатское, встал, взял ордер и положил его перед генерал-лейтенантом Воздвиженским.
Воздвиженский внимательно прочел каждую фразу, затем посмотрел на генерала Г., не сводившего с него глаз, и написал: «Согласен. Воздвиженский». После этого он оперся руками о стол и встал.
— Это все, товарищ генерал? — спросил он, отодвигая стул.
Непроницаемое выражение на лице генерала Г. скрыло его чувства, но сердце забилось от радости. Да, он не ошибся в оценке этого человека. Надо организовать за ним слежку и сообщить о подозрениях генералу Серову.
— Одну минуту, товарищ генерал, — сказал он. — Я решил кое-что добавить к приговору.
Генерал Г. взял ордер и ручкой, которую он достал из внутреннего кармана, перечеркнул свою резолюцию. Затем стал писать, произнося вслух каждое слово: «Бесчестная и позорная смерть. Грубозабойщиков».
Он оглядел участников совещания и приветливо улыбнулся.
— Спасибо, товарищи. Можете быть свободными. Я сообщу о вашем решении на заседании Президиума. До свидания.
Когда кабинет опустел, генерал Г. потянулся, широко зевнул, выключил магнитофон и вызвал адъютанта. Капитан вошел в кабинет и вытянулся по стойке «смирно».
Генерал Г. передал ему желтый лист бумаги.
— Немедленно отошлите генералу Серову. Найдите Кронстейна, пошлите за ним машину. Если он спит, разбудите его. Через десять минут пригласите ко мне полковника Клебб.
— Слушаюсь, товарищ генерал, — ответил адъютант, повернулся и вышел из кабинета.
Генерал Г. снял трубку аппарата правительственной связи и вызвал генерала Серова. В течение нескольких минут он четко и сжато проинформировал своего начальника о результатах совещания.
— Сейчас я поручу разработать план операции полковнику Клебб и начальнику отдела планирования Кронстейну. Они представят свои соображения завтра. Вы не возражаете, товарищ генерал?
— Не возражаю, — последовал спокойный голос генерала Серова, члена Верховного Президиума. — Ликвидируйте его. Но чтобы все прошло идеально. Завтра утром Президиум утвердит ордер.
Линия замолчала. Генерал Г. тоже положил трубку телефона «ВЧ».
Зазвонил местный телефон. Генерал Г. поднял трубку, выслушал адъютанта, сказал: «Да, пусть войдет», — и положил трубку.
Дверь отворилась, в кабинете появилась жабья фигура, одетая в светло-зеленую форму, и быстрыми короткими шагами подошла к столу.
Генерал Г. указал на стул.
— Добрый вечер, товарищ полковник. Садитесь.
Сладкая улыбка появилась на круглом лице.
— Добрый вечер, товарищ генерал.
Глава Второго отдела СМЕРШа, ответственного за оперативную работу и осуществление смертных приговоров, чуть приподняла юбку и опустилась на стул.
7. Ледяной маг
Циферблаты шахматных часов «смотрели» на шахматную доску подобно глазам какого-то морского чудовища, выглянувшего из-за края стола, чтобы понаблюдать за игрой.
На двух циферблатах было различное время. Часы Кронстейна показывали без двадцати минут час. Длинный красный маятник, отсчитывающий секунды, раскачивался под циферблатом его часов, тогда как часы его противника стояли и маятник был неподвижен. Но на часах Макарова было без пяти минут час. Он потратил слишком много времени в середине игры, и теперь у него оставалось всего пять минут. Макаров знал, что его дело плохо, и если Кронстейн не совершит какую-нибудь безумно глупую ошибку (что было крайне маловероятно), то партия проиграна.
Кронстейн сидел, прямой и неподвижный, с непроницаемым лицом, напоминая зловещего попугая. Большая голова его покоилась на сжатых кулаках рук, поставленных локтями на стол. Черные, слегка раскосые глаза под широким лбом и нависающими бровями глядели на шахматную доску с равнодушным спокойствием. Но за этой непроницаемой маской кровь отчаянно билась у него в висках и частота сердечных сокращений достигала ста ударов в минуту. В последние два часа и десять минут ему привилось немало попотеть, и опасность неверного хода все еще висела над ним невидимой угрозой. Но для Макарова и зрителей он оставался «ледяным магом», игру которого сравнивали с манерой есть рыбу: сначала он очищает кожу, затем вынимает кости и, наконец, съедает. На протяжении двух последних лет Кронстейн был чемпионом Москвы, играл сейчас в третьем финале и в случае победы становился гроссмейстером.
Тишину нарушало лишь тиканье часов Кронстейна. Двое судей замерли в своих высоких креслах. Как и Макаров, они понимали, что предстоит решающий момент. Кронстейн сделал блестящий ход, отойдя от классического истолкования варианта Мерана в королевском гамбите. Макаров играл на равных до двадцать восьмого хода, когда потратил на обдумывание слишком много времени. Возможно, именно тогда он и допустил ошибку. А может быть, это произошло на тридцать первом или тридцать третьем ходу. Кто знает? Эта игра будет обсуждаться во всей стране в течение нескольких недель.
Кронстейн медленно протянул руку к шахматной доске. Раздался дружный вздох тысяч зрителей. Его большой и указательный пальцы раздвинулись подобно клешне розового краба, опустились, подняли фигуру и переставили ее на другую клетку шахматного поля.
Зрители ожили и зашушукались, наблюдая, как на огромной настенной доске был продублирован сорок первый ход. Неужели это конец игры?
Кронстейн медленно протянул руку и нажал на кнопку своих часов. Маятник остановился. Стрелки на циферблате показывали без пятнадцати минут час. В тот же самый момент ожил и забился красный маятник на часах Макарова.
Мужчина в штатском проскользнул под белый канат, подошел к судье, что-то прошептал ему и передал конверт. Судья отрицательно покачал головой, кивнув на часы Макарова, показывающие сейчас без трех минут час. Штатский прошептал короткое слово, которое заставило судью покорно склонить голову. Он включил микрофон.
— Срочное сообщение лично для товарища Кронстейна, — прозвучал в динамиках голос судьи. — Объявляется перерыв на три минуты.
В зале раздался шум множества голосов. Хотя Макаров, соблюдая правила игры, тут же отвел глаза от доски и уставился в потолок, зрители понимали, что положение фигур отпечаталось у него в уме. Перерыв на три минуты просто означал, что Макарову потом добавят эти три минуты.
Кронстейн почувствовал раздражение, но его лицо оставалось непроницаемым. Судья спустился со своего высокого кресла и передал ему чистый, безо всяких пометок, конверт. Кронстейн вскрыл его, извлек лист бумаги, на котором было напечатано большими, такими знакомыми буквами: «ТРЕБУЕТСЯ ВАШ НЕМЕДЛЕННЫЙ ПРИЕЗД».
Кронстейн сложил записку и спрятал ее во внутренний карман пиджака. Потом записка будет изъята у него и уничтожена. Человек в штатском, стоявший рядом с судьей, смотрел на него властно, словно требуя беспрекословного повиновения. «К черту их всех», — подумал Кронстейн. Он не признает себя побежденным в уже выигранной игре, когда до победы оставалось всего три минуты. Это унизительно для профессионального игрока. Он сделал знак, что готов продолжать, и наклонился к шахматной доске, хотя внутри у него все дрожало от страха, и он старался избегать взгляда человека, который остался стоять рядом с судьей.
— Игра продолжается, — объявил судья.
Макаров перевел взгляд на доску. Стрелки его часов уже перешли за пределы времени, отведенного на игру, а он все еще продолжал борьбу.
Кронстейн не мог справиться с дрожью, охватившей его. Он совершил поступок, неслыханный не только для сотрудника СМЕРШа, но и для сотрудника любого государственного учреждения. Несомненно, об этом станет известно. Неповиновение, отказ от выполнения своих обязанностей — какими будут последствия? В лучшем случае — суровое предупреждение со стороны самого генерала Г. и выговор с занесением в личное дело. А в худшем? Кронстейн не мог себе этого даже вообразить. Каким бы ни был исход, наслаждение от победы исчезло, осталась одна горечь.
Но, к счастью, игра подошла к концу. Когда на его часах оставалось всего пять секунд, Макаров поднял глаза от доски и наклонил голову, официально признавая свое поражение. Раздался звонок арбитра, и зал разразился громом аплодисментов.
Кронстейн встал, поклонился сопернику, судьям, самый низкий поклон — зрителям. Затем в сопровождении человека в штатском нырнул под канаты и начал проталкиваться, грубо и бесцеремонно, к выходу.
У шахматного зала на Пушкинской улице стоял с включенным двигателем черный автомобиль «ЗИС» без номеров. Кронстейн опустился на заднее сиденье, мужчина в штатском поспешно вскочил в машину рядом с водителем, дверцы захлопнулись, и машина сорвалась с места.
Кронстейн знал, что бессмысленно извиняться перед офицером в штатском. К тому же это было бы нарушением дисциплины. В конце-концов, он, Кронстейн, занимает пост начальника отдела планирования операций в СМЕРШе, имеет звание полковника. Он важен для организации, его мозг для СМЕРШа ценнее алмазов. Может быть, ему удастся объяснить правильность сделанного им шага. Взгляд Кронстейна рассеянно скользил по улицам с мостовыми, уже мокрыми после того, как здесь прошли ночные поливальные машины. Кронстейн сконцентрировал все свои незаурядные умственные способности в поисках выхода из положения. Машина сделала круг по огромной площади, проехала по Сретенке и остановилась у входа.
Сопровождающий подвел Кронстейна к адъютанту генерала Г., которому вручил также и небольшую записку. Адъютант бегло прочитал ее, затем вопросительно и удивленно посмотрел на Кронстейна и, пожав плечами, снял трубку телефона.
Затем уже адъютант проводил Кронстейна к генералу Г., где вручил хозяину кабинета эту же записку. Тот прочитал ее, поднял холодный взгляд на Кронстейна и смотрел на него до тех пор, пока адъютант не вышел и не закрыл за собой дверь.
— Ну так что, товарищ? — произнес генерал Г. мягким голосом, обращаясь к Кронстейну, сидящему напротив полковника Клебб.
Самообладание уже вернулось к Кронстейну. Он нашел тактику защиты и знал, что генерал Г. будет вынужден признать его правоту.
— Для московской общественности, товарищ генерал, — начал он спокойно и уверенно, — я — профессиональный шахматист. Сегодня вечером я завоевал звание чемпиона Москвы третий год подряд. Если бы до конца игры оставалось три минуты и мне сообщили, что у входа в зал убивают мою жену, я даже пальцем не шевельнул бы ради ее спасения. Мои болельщики знают это. Признай я после того, как мне передали конверт, поражение в явно выигранной партии сегодня вечером, на глазах у пяти тысяч зрителей, все сидящие в зале сразу поняли бы, что я сделал это, повинуясь какому-то приказу вашего департамента. По всей столице пошли бы слухи, которые положили бы конец моей карьере в СМЕРШе. В интересах безопасности государства я подождал три минуты, прежде чем исполнить приказ. Но даже сейчас мой поспешный отъезд вызовет недоумение. Мне придется положить одного из своих детей в больницу хотя бы на неделю, чтобы объяснить такую внезапную спешку. Я извиняюсь за задержку при выполнении полученного мной приказа. Мне было нелегко принять такое решение. Но я сделал это в интересах службы.
Генерал Г. задумчиво глянул в раскосые глаза Кронстейна. Он виновен, в этом нет сомнения, но и объяснение весьма разумное. Генерал еще раз прочитал записку, будто взвешивая важность обвинения, потом взял зажигалку и сжег записку. Он не произнес ни единого слова, но уничтожение вещественного доказательства было самым важным для Кронстейна. Теперь его личное дело останется чистым. Он испытывал чувство огромного облегчения и благодарности. Генерал Г. проявил поразительное великодушие. Кронстейн не пожалеет усилий, чтобы отблагодарить его.
— Передайте ему фотографии, товарищ полковник, — произнес генерал Г., как будто этого короткого трибунала и не было. — Итак, перед нами — следующая задача...
...Речь идет о приведении в исполнение очередного смертного приговора, понял Кронстейн, слушая генерала, разглядывая смуглое безжалостное лицо мужчины на фотографиях (английский шпион) и одновременно запоминая основное: необходим международный скандал, но без явного участия Советского Союза. Слабость к женщинам (следовательно, не гомосексуалист). Пьет (хотя никакого упоминания о наркотиках). Не берет взяток (кто знает? Любого можно купить, вопрос лишь в цене). Все спецслужбы готовы оказать содействие. Завершение операции не позже чем через три месяца. Сейчас необходимо высказать основные наметки плана. Детали можно разработать позднее.
— Каково ваше мнение, полковник Клебб? — холодные глаза генерала остановились на лице начальника оперативного отдела.
Женщина повернулась к генералу Г., и ее квадратные, без оправы, очки отразили свет хрустальной люстры. Бледные влажные губы под желтыми от никотина усиками начали быстро двигаться — женщина излагала свою точку зрения. Голос ее был хриплым, но невыразительным, без малейшего намека на эмоции, «...напоминает мне в некоторых отношениях дело Штольценберга. Как вы помните) товарищ генерал, тогда речь тоже шла о том, чтобы не просто ликвидировать предателя, но и уничтожить его репутацию. Но в том случае ситуация была проще. Шпион оказался дегенератом. Тогда мы...»
«Слушать эту болтовню бесполезно», — решил Кронстейн. Ему были отлично знакомы подобные операции: он сам планировал осуществление большинства из них, и память сохранила их бесчисленное множество, словно шахматные гамбиты. Отключившись, не слыша ни единого звука, он сконцентрировал внимание на лице этой страшной женщины... Сколько времени ему еще придется работать вместе с ней? Долго ли он сможет удержаться на этом посту?
Почему страшной? Кронстейна не интересовали люди. Даже его собственные дети. В его словаре не было таких категорий, как плохой и хороший. Люди были для него всего лишь фигурами на шахматной доске. Кронстейна интересовала только их реакция на движения других фигур. Для того чтобы предсказать их реакцию — а это было главным в его работе, — необходимо знать индивидуальные характеристики людей. Основные инстинкты банальны и непоколебимы. Самосохранение, секс и стадное чувство... Разница — в темпераменте: жизнерадостный, флегматичный, вспыльчивый или меланхоличный. Темперамент оказывает решающее влияние на эмоции и чувства. Характер в огромной степени зависит от воспитания и — что бы ни утверждали Павлов и бихевиористы — находится под значительным влиянием характера родителей. Жизненные привычки и поведение определяются, безусловно, еще и тем, обладает человек физической силой или он слаб.
Именно исходя из этих основных принципов, незаурядный ум Кронстейна клинически оценивал женщину, сидящую напротив него. Ему уже приходилось заниматься этими психологическими задачами сотни раз, и теперь, когда ему предстояли недели совместной работы с этой женщиной, он решил освежить свою память: никакие человеческие чувства не должны помешать осуществлению операции.
Инстинкт самосохранения у Розы Клебб был, несомненно, очень силен — иначе она не стала бы одной из самых могущественных (и уж, конечно, вселяющих наибольший страх) женщин в стране. Кронстейн вспомнил, что ее карьера началась во время гражданской войны в Испании. Гам она была двойным агентом в ПОУМе — одновременно работала по указаниям ОГПУ и испанской разведывательной службы. С 1935 по 1937 годы она была правой рукой и, по слухам, любовницей своего начальника, знаменитого Андреаса Нина. И когда его убили по указанию Москвы, то, по мнению многих, это сделала именно Роза Клебб. С этого момента она медленно, но неуклонно поднималась вверх по лестнице власти — через неудачи, войны, заговоры, через все испытания, выдерживая их и выживая, потому что Клебб не присоединялась к союзам, не имела друзей, не проявляла никакой личной преданности. К 1953 году после всех чисток и процессов ее кровавые руки уже держались за ту ступеньку лестницы, которая была почти у самой вершины: она стала начальником оперативного отдела СМЕРШа.
Кронстейн подумал, что этот успех во многом зависел от ее второго могучего инстинкта — полового. Роза Клебб относилась, несомненно, к самому редкому из половых типов: она была бесполой. В этом Кронстейн был уверен. Рассказы о ней тех, кто хоть что-то знал, сводились к одному: Роза могла получать удовольствие от полового акта, но инструмент, вызывающий удовольствие, для нее не имел значения. Секс для Розы Клебб был чем-то вроде щекотки, и это физиологическое и психологическое безразличие освобождало Клебб от множества человеческих эмоций, чувств и страстей. Природа преподнесла ей редкий и бесценный дар — бесполость, это олицетворение равнодушия и холодности у человека.
У Розы Клебб полностью отсутствовал и стадный инстинкт. Стремление к власти требовало, чтобы она была волчицей, а не овцой. И она действовала в одиночку, никогда не страдая от чувства одиночества, потому что тепло человеческого общения было ей совершенно ненужным. По своему темпераменту она была, несомненно, флегматичной — равнодушной, не испытывающей боли, вялой. Кронстейн предположил, что основной ее грех — лень. Она неохотно вылезает по утрам из своей теплой грязной постели, дома неопрятна, мирится с грязью. Знакомство с интимной стороной ее жизни, когда она приходит со службы и снимает военную форму, может вызвать только отвращение. Если правда, что Роза Клебб была на гражданской войне в Испании, то ей сейчас около пятидесяти...
Фигура женщины, приземистая и толстая, с грушевидными бедрами, напоминала Кронстейну виолончель...
— Спасибо, товарищ полковник. Вы сообщили нам немало интересного. А теперь, товарищ Кронстейн, что бы вам хотелось добавить? Только покороче, пожалуйста. Уже два часа ночи, и нам всем предстоит трудный день. — Глаза генерала Г., покрасневшие от напряжения и бессонницы, уставились в пространство. Напоминать Кронстейну о краткости было лишним: он всегда говорил мало, но каждое его слово было более ценным, чем длинные выступления остальных помощников генерала Г.
Кронстейн еще в начале разговора знал, что он скажет, иначе не позволил бы себе роскошь думать сейчас об этой женщине, сидевшей напротив. Он откинул голову назад и стал смотреть куда-то в пустоту потолка. Голос Кронстейна был поразительно мягким и тихим, но настолько выразительным, что заставлял прислушиваться к каждому слову.
— Товарищ генерал, много лет тому назад жил француз по имени Фуше, в некотором отношении ваш предшественник. Однажды он высказал соображение, что бессмысленно убивать человека, если вместе с ним не будет уничтожена его репутация. Разумеется, убить этого Бонда будет нетрудно. Это может сделать любой наемный убийца. А вот вторая часть операции — подрыв его репутации — намного труднее и важнее. На данном этапе мне ясно лишь одно — операция должна быть проведена за пределами Англии, в стране, где мы в состоянии влиять на средства массовой информации. Если вы спросите меня, как выманить его из Англии, я отвечу, что если приманка покажется привлекательной и доступной только ему одному, его пошлют за этой приманкой. Чтобы операция не походила на западню, я попробую сделать так, чтобы все выглядело несколько эксцентрично. Англичане гордятся своей любовью к необычному, странному. Они рассматривают эксцентричное предложение как вызов. Считаю целесообразным воспользоваться этой чертой их характера, чтобы вынудить их клюнуть на нашу приманку.
Кронстейн замолчал, опустил взгляд, и теперь его глаза смотрели чуть выше головы генерала Г.
— Я начну разрабатывать такую западню, — произнес он равнодушным голосом. — А пока могу сообщить, что если наша ловушка сработает и этот Бонд клюнет на нее, нам понадобится убийца, родным языком которого является английский.
Взгляд Кронстейна упал на стол, покрытый красной бархатной скатертью. Задумчиво, как будто именно в этом заключалась суть всей проблемы, он добавил: «Кроме того, будет нужна надежная и очень красивая девушка».
На двух циферблатах было различное время. Часы Кронстейна показывали без двадцати минут час. Длинный красный маятник, отсчитывающий секунды, раскачивался под циферблатом его часов, тогда как часы его противника стояли и маятник был неподвижен. Но на часах Макарова было без пяти минут час. Он потратил слишком много времени в середине игры, и теперь у него оставалось всего пять минут. Макаров знал, что его дело плохо, и если Кронстейн не совершит какую-нибудь безумно глупую ошибку (что было крайне маловероятно), то партия проиграна.
Кронстейн сидел, прямой и неподвижный, с непроницаемым лицом, напоминая зловещего попугая. Большая голова его покоилась на сжатых кулаках рук, поставленных локтями на стол. Черные, слегка раскосые глаза под широким лбом и нависающими бровями глядели на шахматную доску с равнодушным спокойствием. Но за этой непроницаемой маской кровь отчаянно билась у него в висках и частота сердечных сокращений достигала ста ударов в минуту. В последние два часа и десять минут ему привилось немало попотеть, и опасность неверного хода все еще висела над ним невидимой угрозой. Но для Макарова и зрителей он оставался «ледяным магом», игру которого сравнивали с манерой есть рыбу: сначала он очищает кожу, затем вынимает кости и, наконец, съедает. На протяжении двух последних лет Кронстейн был чемпионом Москвы, играл сейчас в третьем финале и в случае победы становился гроссмейстером.
Тишину нарушало лишь тиканье часов Кронстейна. Двое судей замерли в своих высоких креслах. Как и Макаров, они понимали, что предстоит решающий момент. Кронстейн сделал блестящий ход, отойдя от классического истолкования варианта Мерана в королевском гамбите. Макаров играл на равных до двадцать восьмого хода, когда потратил на обдумывание слишком много времени. Возможно, именно тогда он и допустил ошибку. А может быть, это произошло на тридцать первом или тридцать третьем ходу. Кто знает? Эта игра будет обсуждаться во всей стране в течение нескольких недель.
Кронстейн медленно протянул руку к шахматной доске. Раздался дружный вздох тысяч зрителей. Его большой и указательный пальцы раздвинулись подобно клешне розового краба, опустились, подняли фигуру и переставили ее на другую клетку шахматного поля.
Зрители ожили и зашушукались, наблюдая, как на огромной настенной доске был продублирован сорок первый ход. Неужели это конец игры?
Кронстейн медленно протянул руку и нажал на кнопку своих часов. Маятник остановился. Стрелки на циферблате показывали без пятнадцати минут час. В тот же самый момент ожил и забился красный маятник на часах Макарова.
Мужчина в штатском проскользнул под белый канат, подошел к судье, что-то прошептал ему и передал конверт. Судья отрицательно покачал головой, кивнув на часы Макарова, показывающие сейчас без трех минут час. Штатский прошептал короткое слово, которое заставило судью покорно склонить голову. Он включил микрофон.
— Срочное сообщение лично для товарища Кронстейна, — прозвучал в динамиках голос судьи. — Объявляется перерыв на три минуты.
В зале раздался шум множества голосов. Хотя Макаров, соблюдая правила игры, тут же отвел глаза от доски и уставился в потолок, зрители понимали, что положение фигур отпечаталось у него в уме. Перерыв на три минуты просто означал, что Макарову потом добавят эти три минуты.
Кронстейн почувствовал раздражение, но его лицо оставалось непроницаемым. Судья спустился со своего высокого кресла и передал ему чистый, безо всяких пометок, конверт. Кронстейн вскрыл его, извлек лист бумаги, на котором было напечатано большими, такими знакомыми буквами: «ТРЕБУЕТСЯ ВАШ НЕМЕДЛЕННЫЙ ПРИЕЗД».
Кронстейн сложил записку и спрятал ее во внутренний карман пиджака. Потом записка будет изъята у него и уничтожена. Человек в штатском, стоявший рядом с судьей, смотрел на него властно, словно требуя беспрекословного повиновения. «К черту их всех», — подумал Кронстейн. Он не признает себя побежденным в уже выигранной игре, когда до победы оставалось всего три минуты. Это унизительно для профессионального игрока. Он сделал знак, что готов продолжать, и наклонился к шахматной доске, хотя внутри у него все дрожало от страха, и он старался избегать взгляда человека, который остался стоять рядом с судьей.
— Игра продолжается, — объявил судья.
Макаров перевел взгляд на доску. Стрелки его часов уже перешли за пределы времени, отведенного на игру, а он все еще продолжал борьбу.
Кронстейн не мог справиться с дрожью, охватившей его. Он совершил поступок, неслыханный не только для сотрудника СМЕРШа, но и для сотрудника любого государственного учреждения. Несомненно, об этом станет известно. Неповиновение, отказ от выполнения своих обязанностей — какими будут последствия? В лучшем случае — суровое предупреждение со стороны самого генерала Г. и выговор с занесением в личное дело. А в худшем? Кронстейн не мог себе этого даже вообразить. Каким бы ни был исход, наслаждение от победы исчезло, осталась одна горечь.
Но, к счастью, игра подошла к концу. Когда на его часах оставалось всего пять секунд, Макаров поднял глаза от доски и наклонил голову, официально признавая свое поражение. Раздался звонок арбитра, и зал разразился громом аплодисментов.
Кронстейн встал, поклонился сопернику, судьям, самый низкий поклон — зрителям. Затем в сопровождении человека в штатском нырнул под канаты и начал проталкиваться, грубо и бесцеремонно, к выходу.
У шахматного зала на Пушкинской улице стоял с включенным двигателем черный автомобиль «ЗИС» без номеров. Кронстейн опустился на заднее сиденье, мужчина в штатском поспешно вскочил в машину рядом с водителем, дверцы захлопнулись, и машина сорвалась с места.
Кронстейн знал, что бессмысленно извиняться перед офицером в штатском. К тому же это было бы нарушением дисциплины. В конце-концов, он, Кронстейн, занимает пост начальника отдела планирования операций в СМЕРШе, имеет звание полковника. Он важен для организации, его мозг для СМЕРШа ценнее алмазов. Может быть, ему удастся объяснить правильность сделанного им шага. Взгляд Кронстейна рассеянно скользил по улицам с мостовыми, уже мокрыми после того, как здесь прошли ночные поливальные машины. Кронстейн сконцентрировал все свои незаурядные умственные способности в поисках выхода из положения. Машина сделала круг по огромной площади, проехала по Сретенке и остановилась у входа.
Сопровождающий подвел Кронстейна к адъютанту генерала Г., которому вручил также и небольшую записку. Адъютант бегло прочитал ее, затем вопросительно и удивленно посмотрел на Кронстейна и, пожав плечами, снял трубку телефона.
Затем уже адъютант проводил Кронстейна к генералу Г., где вручил хозяину кабинета эту же записку. Тот прочитал ее, поднял холодный взгляд на Кронстейна и смотрел на него до тех пор, пока адъютант не вышел и не закрыл за собой дверь.
— Ну так что, товарищ? — произнес генерал Г. мягким голосом, обращаясь к Кронстейну, сидящему напротив полковника Клебб.
Самообладание уже вернулось к Кронстейну. Он нашел тактику защиты и знал, что генерал Г. будет вынужден признать его правоту.
— Для московской общественности, товарищ генерал, — начал он спокойно и уверенно, — я — профессиональный шахматист. Сегодня вечером я завоевал звание чемпиона Москвы третий год подряд. Если бы до конца игры оставалось три минуты и мне сообщили, что у входа в зал убивают мою жену, я даже пальцем не шевельнул бы ради ее спасения. Мои болельщики знают это. Признай я после того, как мне передали конверт, поражение в явно выигранной партии сегодня вечером, на глазах у пяти тысяч зрителей, все сидящие в зале сразу поняли бы, что я сделал это, повинуясь какому-то приказу вашего департамента. По всей столице пошли бы слухи, которые положили бы конец моей карьере в СМЕРШе. В интересах безопасности государства я подождал три минуты, прежде чем исполнить приказ. Но даже сейчас мой поспешный отъезд вызовет недоумение. Мне придется положить одного из своих детей в больницу хотя бы на неделю, чтобы объяснить такую внезапную спешку. Я извиняюсь за задержку при выполнении полученного мной приказа. Мне было нелегко принять такое решение. Но я сделал это в интересах службы.
Генерал Г. задумчиво глянул в раскосые глаза Кронстейна. Он виновен, в этом нет сомнения, но и объяснение весьма разумное. Генерал еще раз прочитал записку, будто взвешивая важность обвинения, потом взял зажигалку и сжег записку. Он не произнес ни единого слова, но уничтожение вещественного доказательства было самым важным для Кронстейна. Теперь его личное дело останется чистым. Он испытывал чувство огромного облегчения и благодарности. Генерал Г. проявил поразительное великодушие. Кронстейн не пожалеет усилий, чтобы отблагодарить его.
— Передайте ему фотографии, товарищ полковник, — произнес генерал Г., как будто этого короткого трибунала и не было. — Итак, перед нами — следующая задача...
...Речь идет о приведении в исполнение очередного смертного приговора, понял Кронстейн, слушая генерала, разглядывая смуглое безжалостное лицо мужчины на фотографиях (английский шпион) и одновременно запоминая основное: необходим международный скандал, но без явного участия Советского Союза. Слабость к женщинам (следовательно, не гомосексуалист). Пьет (хотя никакого упоминания о наркотиках). Не берет взяток (кто знает? Любого можно купить, вопрос лишь в цене). Все спецслужбы готовы оказать содействие. Завершение операции не позже чем через три месяца. Сейчас необходимо высказать основные наметки плана. Детали можно разработать позднее.
— Каково ваше мнение, полковник Клебб? — холодные глаза генерала остановились на лице начальника оперативного отдела.
Женщина повернулась к генералу Г., и ее квадратные, без оправы, очки отразили свет хрустальной люстры. Бледные влажные губы под желтыми от никотина усиками начали быстро двигаться — женщина излагала свою точку зрения. Голос ее был хриплым, но невыразительным, без малейшего намека на эмоции, «...напоминает мне в некоторых отношениях дело Штольценберга. Как вы помните) товарищ генерал, тогда речь тоже шла о том, чтобы не просто ликвидировать предателя, но и уничтожить его репутацию. Но в том случае ситуация была проще. Шпион оказался дегенератом. Тогда мы...»
«Слушать эту болтовню бесполезно», — решил Кронстейн. Ему были отлично знакомы подобные операции: он сам планировал осуществление большинства из них, и память сохранила их бесчисленное множество, словно шахматные гамбиты. Отключившись, не слыша ни единого звука, он сконцентрировал внимание на лице этой страшной женщины... Сколько времени ему еще придется работать вместе с ней? Долго ли он сможет удержаться на этом посту?
Почему страшной? Кронстейна не интересовали люди. Даже его собственные дети. В его словаре не было таких категорий, как плохой и хороший. Люди были для него всего лишь фигурами на шахматной доске. Кронстейна интересовала только их реакция на движения других фигур. Для того чтобы предсказать их реакцию — а это было главным в его работе, — необходимо знать индивидуальные характеристики людей. Основные инстинкты банальны и непоколебимы. Самосохранение, секс и стадное чувство... Разница — в темпераменте: жизнерадостный, флегматичный, вспыльчивый или меланхоличный. Темперамент оказывает решающее влияние на эмоции и чувства. Характер в огромной степени зависит от воспитания и — что бы ни утверждали Павлов и бихевиористы — находится под значительным влиянием характера родителей. Жизненные привычки и поведение определяются, безусловно, еще и тем, обладает человек физической силой или он слаб.
Именно исходя из этих основных принципов, незаурядный ум Кронстейна клинически оценивал женщину, сидящую напротив него. Ему уже приходилось заниматься этими психологическими задачами сотни раз, и теперь, когда ему предстояли недели совместной работы с этой женщиной, он решил освежить свою память: никакие человеческие чувства не должны помешать осуществлению операции.
Инстинкт самосохранения у Розы Клебб был, несомненно, очень силен — иначе она не стала бы одной из самых могущественных (и уж, конечно, вселяющих наибольший страх) женщин в стране. Кронстейн вспомнил, что ее карьера началась во время гражданской войны в Испании. Гам она была двойным агентом в ПОУМе — одновременно работала по указаниям ОГПУ и испанской разведывательной службы. С 1935 по 1937 годы она была правой рукой и, по слухам, любовницей своего начальника, знаменитого Андреаса Нина. И когда его убили по указанию Москвы, то, по мнению многих, это сделала именно Роза Клебб. С этого момента она медленно, но неуклонно поднималась вверх по лестнице власти — через неудачи, войны, заговоры, через все испытания, выдерживая их и выживая, потому что Клебб не присоединялась к союзам, не имела друзей, не проявляла никакой личной преданности. К 1953 году после всех чисток и процессов ее кровавые руки уже держались за ту ступеньку лестницы, которая была почти у самой вершины: она стала начальником оперативного отдела СМЕРШа.
Кронстейн подумал, что этот успех во многом зависел от ее второго могучего инстинкта — полового. Роза Клебб относилась, несомненно, к самому редкому из половых типов: она была бесполой. В этом Кронстейн был уверен. Рассказы о ней тех, кто хоть что-то знал, сводились к одному: Роза могла получать удовольствие от полового акта, но инструмент, вызывающий удовольствие, для нее не имел значения. Секс для Розы Клебб был чем-то вроде щекотки, и это физиологическое и психологическое безразличие освобождало Клебб от множества человеческих эмоций, чувств и страстей. Природа преподнесла ей редкий и бесценный дар — бесполость, это олицетворение равнодушия и холодности у человека.
У Розы Клебб полностью отсутствовал и стадный инстинкт. Стремление к власти требовало, чтобы она была волчицей, а не овцой. И она действовала в одиночку, никогда не страдая от чувства одиночества, потому что тепло человеческого общения было ей совершенно ненужным. По своему темпераменту она была, несомненно, флегматичной — равнодушной, не испытывающей боли, вялой. Кронстейн предположил, что основной ее грех — лень. Она неохотно вылезает по утрам из своей теплой грязной постели, дома неопрятна, мирится с грязью. Знакомство с интимной стороной ее жизни, когда она приходит со службы и снимает военную форму, может вызвать только отвращение. Если правда, что Роза Клебб была на гражданской войне в Испании, то ей сейчас около пятидесяти...
Фигура женщины, приземистая и толстая, с грушевидными бедрами, напоминала Кронстейну виолончель...
— Спасибо, товарищ полковник. Вы сообщили нам немало интересного. А теперь, товарищ Кронстейн, что бы вам хотелось добавить? Только покороче, пожалуйста. Уже два часа ночи, и нам всем предстоит трудный день. — Глаза генерала Г., покрасневшие от напряжения и бессонницы, уставились в пространство. Напоминать Кронстейну о краткости было лишним: он всегда говорил мало, но каждое его слово было более ценным, чем длинные выступления остальных помощников генерала Г.
Кронстейн еще в начале разговора знал, что он скажет, иначе не позволил бы себе роскошь думать сейчас об этой женщине, сидевшей напротив. Он откинул голову назад и стал смотреть куда-то в пустоту потолка. Голос Кронстейна был поразительно мягким и тихим, но настолько выразительным, что заставлял прислушиваться к каждому слову.
— Товарищ генерал, много лет тому назад жил француз по имени Фуше, в некотором отношении ваш предшественник. Однажды он высказал соображение, что бессмысленно убивать человека, если вместе с ним не будет уничтожена его репутация. Разумеется, убить этого Бонда будет нетрудно. Это может сделать любой наемный убийца. А вот вторая часть операции — подрыв его репутации — намного труднее и важнее. На данном этапе мне ясно лишь одно — операция должна быть проведена за пределами Англии, в стране, где мы в состоянии влиять на средства массовой информации. Если вы спросите меня, как выманить его из Англии, я отвечу, что если приманка покажется привлекательной и доступной только ему одному, его пошлют за этой приманкой. Чтобы операция не походила на западню, я попробую сделать так, чтобы все выглядело несколько эксцентрично. Англичане гордятся своей любовью к необычному, странному. Они рассматривают эксцентричное предложение как вызов. Считаю целесообразным воспользоваться этой чертой их характера, чтобы вынудить их клюнуть на нашу приманку.
Кронстейн замолчал, опустил взгляд, и теперь его глаза смотрели чуть выше головы генерала Г.
— Я начну разрабатывать такую западню, — произнес он равнодушным голосом. — А пока могу сообщить, что если наша ловушка сработает и этот Бонд клюнет на нее, нам понадобится убийца, родным языком которого является английский.
Взгляд Кронстейна упал на стол, покрытый красной бархатной скатертью. Задумчиво, как будто именно в этом заключалась суть всей проблемы, он добавил: «Кроме того, будет нужна надежная и очень красивая девушка».