- Я посижу возле тебя. Я буду молчать. Обещаю. Я принесу тебе кресло.
Он отправился по причалу к будке, где хранились дополнительные принадлежности для лодок. Там среди спасательных жилетов, веревок, пластмассовых канистр для топлива стояли сложенные парусиновые кресла.
* * *
С болью думая о том, что ей следует расстаться с Риком, зная это, Поппи оказалась в плену воспоминаний о происходившем несколько часов тому назад. Эта картина воочию предстала перед её глазами. "Вот как я смогу выжить, - подумала она. - Если я запомню все сказанное нами, каждый поцелуй, каждое прикосновение, я смогу возрождать это в сознании, когда мне будет одиноко. Переживать все заново. Смогу видеть это, наслаждаться этим, не испытывая боли. Я буду вынимать семейные драгоценности из банковского сейфа."
Она утешила себя этими мыслями. Днем, когда они занимались любовью, она сказала Рику: "Почему мне кажется, что мы были любовниками уже много месяцев, хотя на самом деле прошло всего два дня?"
"Это потому, что мы ужасно много разговариваем."
"Да? Правда?"
"Сексуальная женщина. Прежде я считал тебя холодной."
"Я была холодной. Такая я только с тобой."
Он недоверчиво посмотрел на нее. Он слышал о некоторых её любовниках. Рафтон. Вероятно, Рик считает, что с Рафтоном она вела себя так же.
"Слава богу, что никто не слышит этот диалог. Он чертовски нудный. Один психиатр - на каникулах, другой психиатр-любитель говорит, как подросток.
"Не смейся. Я совершенно серьезен."
"Подойди сюда. Я должна немедленно избавиться от желания поцеловать тебя. Иначе у меня останется чувство неудовлетворенности. Опасное чувство."
"Что бы ни случилось, это всегда останется с нами. Некоторые люди проживают всю жизнь, так и не испытав ничего подобного."
После длительного периода, посвященного восхитительным поцелуям, она сказала:
"Обещаю никогда не ревновать тебя, Рик. Никогда. Я не буду спрашивать тебя о том, что ты делаешь, куда идешь, где был. Ты будешь иметь полную свободу. Важно лишь то, что происходит с нами."
После оргазма она погрустнела. Ее охватил страх, связанный с будущей ревностью (так скоро после смелых заявлений); она боялась его прежних женщин, Морин, пациенток. Она ненавидела их всех. Сейчас она была безнадежной ревнивицей.
Это потрясло её. Она вспомнила о годах, проведенных Морин с Риком, о других женщинах, которыми он восхищался на дурацких вечеринках, и о женщинах, с которыми он спал. Их было так много. Спазм сдавил её горло. Она испугалась силы своего чувства к Рику. Она никогда ещё не испытывала подобных эмоций, не была такой воинственной и беспомощной одновременно.
О нет, была. Она вспомнила, как Льюис Дэвис целовал на ступенях ту ужасную девушку. Боль была абсолютно такой же. Сейчас все повторялось. Поппи приготовилась к тому, что её душа будет разрываться на части. Мой дорогой Рик, мой дорогой Рик. (В этот момент он говорил "дорогая, дорогая", и у неё заныло сердце.) Она испытала безумный страх - вдруг он разлюбит ее? Что она тогда будет делать? Она словно оказалась в объятиях смерти. Она вспомнила, как легко ей было заниматься любовью с Рафтоном - тогда она не ощущала никакой тревоги и боли. Была непроницаемой, защищенной. Не трепетала, как сейчас, с обнаженной душой. Днем, когда они предавались любви в эллинге, ей пришло в голову, что она должна расстаться с Риком, чтобы уберечь себя от мучительных месяцев или даже лет постоянной боли.
Она постаралась избавиться от этой мысли, снова и снова целуя Рика, начав опять заниматься с ним любовью. Как тяжело будет постоянно жить с такой привязанностью. Она вздохнула, нежно пощекотав своим дыханием его ухо.
Она хотела знать о Рике все. Она хотела знать все о его прошлом. Ей требовались недели, месяцы, годы многочасовых бесед, способных открыть ей все, чем она могла обладать, что могла сделать своим. Она хотела проникнуть в его настоящее и завоевать его будущее. Проанализировать его мысли и чувства и поклоняться ему до изнеможения. Как страшно. И комично. Лемминги, бегущие к морю?
Она будет хранить пагубную верность Рику. Уподобится религиозной фанатичке. Верность - это смерть любви, поэтому она сама подвергнет себя казни. Чем она сможет удержать Рика, если отдаст ему себя целиком?
Эти мысли промелькнули в сознании Поппи, предостерегая её.
"Я люблю тебя, Рик, - сказала она, понимая, как глупо делать такие признания. - Я могу хранить тебе верность."
"Знаю."
Он действительно знал это. Мужчины всегда ощущают свою власть. Влюбленная женщина всегда открыта. Любой зрячий мужчина может все прочитать по её лицу, услышать в её голосе. Поппи увидела смерть собственного эго. И в этот миг поняла, что должна перестать встречаться с Риком.
Чем дольше она думала о неизбежности расставания с Риком, тем яснее понимала, что это для неё наилучший выход. Она освободится от всего этого образа жизни, от чувства долга перед Харри, от потребности в Рике. Она вернется к своей прежней жизни, свободе, возможности ублажать мужчин только при наличии у неё желания, не будет никого любить, причинять боль другим. Обретет безопасность. Выкупит свою свободу ценой отказа от роскоши.
Рик ещё лежал на ней, когда она пришла к этому решению. Похоже, ему передалось её настроение путем осмоса, через кожу, потому что она ничего не говорила. Глядя на неё сверху, сжимая её плечи своими локтями, он произнес: "Я больше никогда не буду так заниматься любовью."
* * *
Рик сидел на причале, храня обещанное молчание; он курил чаще обычного. Зажигал очередную сигарету от предыдущей. Он пришел к выводу, что им с Поппи не следует больше встречаться. Он не смел сказать ей это, но ощущал, что поступить так необходимо. Особенно ввиду того, что она решила уйти от Харри.
Когда они снова так неистово занимались днем любовью, Поппи говорила о верности; казалось, ему не хватит и нескольких лет, чтобы насытиться ею; тогда он понял, что это необходимо закончить.
Как ни странно, в этот акт любви вмешалась Марианна Грэхэм. Во-первых, потому что он понял, что не сможет сейчас полностью избавиться от Поппи. Марианна Грэхэм сказала ему однажды: "Ты всегда будешь связан с женщиной, которая была твоей любовницей." Он знал, что это правда. Он до сих пор помнил Марианну, хотя любил Поппи гораздо сильнее. Даже эти страстные поцелуи заставили его вспомнить о менее волнительных поцелуях Марианны. Она находилась с ними, когда они занимались любовью. Он вспомнил цитату о подобном явлении: можно обрести убежище в чтении, в светском обществе, в компании друзей, помощи чужим людям, но нельзя спастись в одной постели от воспоминаний о другой.
Поэтому, целуя Поппи, он явственно слышал смех Марианны, рассказывавшей о том, как она однажды целовалась с индусом. Она говорила: "Я никогда, никогда больше не пойду на свидание с индусом. Они бросаются на женщину. Моя последняя встреча с индусом была весьма забавной. Я познакомилась с ним на театральной вечеринке; он постоянно звонил мне и просил встретиться с ним; наконец я решила, что, уступив, скорее избавлюсь от него. Вечер прошел крайне неудачно. В течение всего обеда я чувствовала, что у него на уме, и старалась держаться как можно холоднее. Я думала, что он понял мое послание. Но мне не удалось избежать небольшой борьбы у двери. Господи! Они полагают, что при поцелуе необходимо проглотить одним залпом всю нижнюю часть твоего лица. Любое сопротивление чревато потерей щеки. Думаю, обычно его жертвы умирают от удушья. Можно ли дышать, если твоя голова находится в пасти у льва? Наверно, он никогда не слышал протестов. К счастью, у меня хорошие легкие."
Наконец он изгнал из своего сознания высокий голос Марианны и услышал обещание Поппи никогда не ревновать.
"Боюсь, я не могу обещать, что никогда не буду ревновать тебя," сказал он ей и подумал, правда ли это. Он решил, что это, вероятно, правда. Он бы хотел, чтобы Поппи действительно принадлежала ему. Он хотел владеть эксклюзивными правами. Она была прекрасна и занималась любовью одухотворенно. Что он знал о сексе до близости с Поппи? Ничего. Он признался себе в этом, лежа на ковре в залитом солнечным светом эллинге, целуя тяжелые подкрашенные веки и длинные ресницы Поппи, проводя языком по её бровям. Коричневые пальцы Поппи ласкали его грудь, каждое прикосновение было наполнено любовью. Он замечал разницу между её прикосновениями и прикосновениями других женщин.
Когда она сказала, что могла бы хранить ему верность, он понял, что это действительно так. Он не сказал, что будет верен ей, хотя его посетила такая мысль. Для него это было внове. Он был всерьез тронут силой её чувств. Но постоянно соблюдать диету эмоциональной вовлеченности... это нечто иное. Он возложил бы на себя тяжелые обязательства. Поппи ждала бы от него вечной любви. Вот что она попросила бы. Он видел это.
Великая любовь, подумал он, всегда недолговечна. Ромео и Джульетта, вероятно, к счастью, погибли раньше, чем охладели друг к другу. То же самое произошло с Тристаном и Изольдой. В силу обстоятельств эти любовники не успели пресытиться друг другом за месяцы или годы. Постареть и устать. Они не познали скуку. Требуя от него так много, она из самого либерального тюремщика, описанного ею несколько минут тому назад, превратится в тирана. Он тянулся к ней физически и гнал её из своей души.
Он вспоминал все это, сидя на причале и глядя на воду, звезды, темнеющий на фоне неба контур леса. Как он мог сказать ей обо всем?
Внезапно она нарушила тишину.
- Завтра - конец, Рик. Не имеет значения, как я поступлю с моей жизнью, а ты со своей. В любом случае часть нашей близости завершится.
- Люди привыкают к наркотикам, - сказал он, - и алкоголю. Думаю, у человека может возникнуть пристрастие к сексуальному общению с определенным партнером.
- С нами проблема в том, что мы всегда настроены на эту волну, сказала Поппи, - и это меня ужасно пугает. И не говори мне ерунду типа "мы-навеки-останемся-друзьями", потому что я не желаю быть твоим другом.
- Мы не будем друзьями.
- О, Рик, если ты будешь счастлив без меня, я тебя возненавижу. А если ты будешь без меня несчастен, я возненавижу себя.
- Я бы хотел, чтобы мы провели вместе ещё одну ночь.
- Нет. Я этого не вынесу. Я люблю тебя. Ты понимаешь, что это значит?
Она прошептала эти слова, но они прозвучали, как крик.
- Ты понимаешь, что я родилась и умерла в этот уик-энд?
Он понимал. За этот уик-энд он израсходовал многодневный запас эмоциональной и физической энергии.
Они больше не касались друг друга. У Поппи не было сил даже на то, чтобы заплакать.
Никаких слез, душа моя, только рана. Нож, торчащий в шее, и воспоминания о священном фаллосе, пробужденном страстью; первородное чудо. Есть горький напиток, сок мужского плода; лишь у тебя он сладок. Почему?
* * *
Они стояли, касаясь друг друга только взглядами, но не руками, и глядя в будущее; внезапно звук выстрела заставил их вздрогнуть.
Глава пятнадцатая
Сидни Голаб всегда рационально организовывал свою жизнь. В детстве он был скромным, прилежным, редко шалил. В его голове хранились многочисленные клише, согласно которым он жил. Например: "Честность - лучшая тактика". "Всегда помни басню "Стрекоза и муравей". "Преступление не приносит счастья."
Будучи студентом медицинского колледжа, он усердно учился, избегал общения с распущенными женщинами и не пил спирт. Он получил диплом с отличием. Обладая превосходным здоровьем, в студенческие годы он ежедневно пробегал милю. Он и сейчас по утрам несколько раз в неделю бегал трусцой летом в белых шортах и тенниске. При этом его согнутые локти были поджаты к бокам, грудная клетка выпячена вперед.
Он женился на добропорядочной девушке. (Он никогда не испытывал соблазн поступить иначе.) Гвен была хорошенькой, но не слишком; она обладала хорошими манерами, одевалась со вкусом, но без блеска. У неё был приятный голос, и она унаследовала от отца 132 204 доллара, которые разумно вложила с помощью консультанта. Гвен родила ему двух обыкновенных сыновей. Они не отличались талантами и не были умственно отсталыми. Во всяком случае, так казалось Сидни, когда он думал о них.
По окончании колледжа он основал практику в пригороде и начал процветать. Он был спокойным, бесстрастным человеком, внушавшим доверие. Его собственность и инвестиции были теперь объединены с собственностью и инвестициями Гвен, так что в случае развода у супругов возникли бы серьезные финансовые проблемы. Но он никогда не испытывал желания расстаться с Гвен. "Мы посланы на эту землю не для счастья." Он рано усвоил эту мудрость. Кажется, так сказал Шопенгауэр. Поэтому Сидни не ждал от жизни великого счастья. Он лишь хотел избегать бед.
Он всегда избегал осложнений, сопровождавших жизнь Сигрэмовской шайки, как он называл это общество. Он видел этих людей лишь потому, что они были его соседями по озеру Паудеш, и никогда не стремился подружиться с ними поближе. В рабочее время он видел стольких людей, обремененных проблемами, постоянно совершавших глупые поступки, разрывающихся на части под давлением обстоятельств, что ему совсем не хотелось сходить со своей безопасной жизненной тропинки.
Обычно он приезжал на озеро один, потому что Гвен не любила это место, а дети оставались дома, где у них были собственные друзья, хобби и развлечения. Сидни это не огорчало. Он любил проводить здесь время в одиночестве, читать, ловить рыбу по утрам, гулять по лесу. Он заряжался энергией для очередной напряженной недели. Для общения с больными и здоровыми людьми. В редкие моменты рефлексий он спрашивал себя, кто раздражает его сильнее: здоровые, считающие себя больными, или больные, отчаянно желающие считать себя здоровыми.
В большинстве случаев ему удавалось держать пациентов на расстоянии, не привязываться к ним, но иногда разделявший их занавес падал. Как, например, в четверг, когда он отправился в больницу навестить Бенни Литтона. Бенни лежал там с распухшими ногами и обезображенным лицом. Только глаза напоминали о том, что это - живой человек. Бенни умирал от цирроза. Когда Сидни подошел к изножью его кровати, в горящих глазах Бенни появился немой вопрос. Губы не шевелились. Он не издал ни единого звука. Только глаза спрашивали: "Доктор, я умираю?" Сидни Голаб не ответил - во всяком случае, вслух. Однако его глаза, очевидно, сообщили Бенни правду: "Да, ты умираешь." Бенни сомкнул веки, по его щекам потекли слезы. Ему хотелось жить, хотя он почти всегда страдал алкоголизмом, часто менял место работы и редко видел в жизни счастье. Тем не менее он хотел жить. Профессия врача открывает человеку, как отчаянно цепляется за жизнь большинство людей. Конечно, кроме самоубийц, но Сидни считал их сумасшедшими.
Он не понимал напряженной бессмыслицы существования Сигрэмовской шайки. Сам он постоянно поддерживал в себе душевное равновесие. Он хорошо понимал некоторые проблемы этих людей, но их образ жизни вызывал у него чувство неприятия, потому он сохранял дистанцию.
Несчастный случай на воде бросил его в эпицентр их существования. Теперь Сидни был участником инцидента, он занимался поврежденной ногой Морин, присматривал за пережившим сердечный приступ Харри. В ближайшее время он мог оказаться втянутым в какую-то эксцентричную выходку Макса Конелли. Он боялся, что после нынешнего уик-энда эти люди останутся в его жизни; эта мысль беспокоила Сидни.
Поэтому он весьма неохотно последовал за Лайлой Конелли в библиотеку для дружеской беседы, как она это назвала. Ему показалось, что она слегка пьяна.
- Я могу поговорить с вами наедине, доктор?
Она закрыла дверь. Он услышал свой голос. Сказал, что будет рад поговорить с ней. Он сознавал, что это ложь.
Она села напротив него так близко, что он ощутил густой аромат её духов, увидел тщательный макияж вокруг глаз. Она скрестила ноги, обтянутые зелеными шелковыми брюками и нервно покачала обнаженной ступней в плетеной сандали. Когда она попыталась прикурить сигарету, он заметил, что у неё нарушена координация.
- Как себя чувствует Харри? - начала она. - Это был сердечный приступ? Серьезный? Он поправится?
- Харри, кажется, чувствует себя неплохо.
Это была обычная врачебная уклончивость - полуложь, полуправда.
- Похоже, он пережил сердечный приступ, но ему следует сделать ЭКГ. Тогда можно будет сказать точнее.
- Надеюсь, приступа не было. Я очень испугалась, увидев Харри в таком состоянии.
- Да, это всегда пугает.
- Ему придется прервать работу?
- Нет, конечно, нет. Однако он должен поберечь себя.
- Вы понимаете, что на самом деле я хочу поговорить с вами о Максе. Вы видели его сегодняшнее поведение. Наверно, вы полагали, что он угомонится после гибели катера. Обычно Макс не пьет так много. Он не может это делать. Иначе он не смог бы играть. Это для него крайне вредно...
- По-моему, просто невозможно.
- Я не представляю, что он способен сделать.
- Он когда-нибудь говорил о самоубийстве?
Она удивленно посмотрела на врача. Никто не хочет рассматривать возможность самоубийства, подумал Голаб. Ему показалось, что он напрасно тратит время на Лайлу.
- Макс часто говорит о смерти.
- Он ведет себя, как человек, у которого есть серьезные проблемы. Почему бы вам не проконсультироваться с Сильвестером? Он - психиатр.
- Макс не верит в психиатрию. Он всегда говорит с Риком в оскорбительном тоне. И все же я думаю, что вдвоем с Риком вы смогли бы уговорить Макса принять сильное успокоительное...
- Я не могу ничего назначить Максу, пока он не обратился ко мне.
- Возможно, Рик способен убедить его.
- Исходя из ваших же слов, я нахожу это маловероятным. Мы не можем принудить его к чему-то. Он способен решать за себя.
- Но я знаю, что если он хорошо отдохнет, то завтра будет спокойным. У Макса бессонница. Он страдает ею постоянно.
- Вы знаете, где сейчас Сильвестер?
- Именно в эту минуту? Господи, нет. Это место - ловушка. Харри так все и задумывал. Райский сад с современными катерами.
Он заметил её сонливость. Он не видел бокала в её руке и решил, что она не пьет.
- Вы принимаете транквилизаторы?
- Валиум. Я проглотила дополнительную пилюлю.
Дополнительную пилюлю, подумал он. Третью дополнительную. Все эти люди прибегают к передозировке. Им нельзя доверять. Он заметил, что она борется со сном, словно его вопрос встревожил её.
Она резко сменила направление беседы. Встала, прошла мимо Голаба, повернулась, словно диктуя письмо.
- Макс сочинил вчера вечером нечто замечательное. Я слышала не всю вещь, но успела понять, что она очень хороша.
- Он назвал это его реквиемом.
- Он так сказал? До моего прихода?
- Да, но мы не придали этому большого значения.
- Тогда мы должны помочь ему. Неужели вам не ясно, что это значит? Он думает, что скоро умрет. Господи, вы должны понять, что он не шутит! Вы не можете бездушно соблюдать вашу врачебную этику в такой ситуации. Мы должны что-то сделать.
Она разволновалась.
- Я не могу заставить его.
- Вы должны. Нам необходимо разыскать Рика, найти Макса, и... разве вы не видите, что он беспокоится из-за своего произведения? Гадает, удалось оно ему или нет. Люди, подобные Максу, постоянно терзают себя...
Пол комнаты вздрогнул - снизу донесся звук выстрела. Лайла покачнулась, словно пуля попала в нее. Затем они оба бросились к двери так стремительно, что едва не столкнулись. Голаб неловко посторонился и открыл дверь. Они побежали в направлении выстрела.
* * *
Обнаружила его Морин.
Из-за своей ноги она осталась в гостиной и наблюдала странное поведение людей так, словно все происходило на телеэкране. Макс, размахивающий саблей, его атака на инструмент, сердечный приступ Харри все это казалось нереальным. Наконец она поднялась, вытащила себя в патио. Остальные люди тоже разошлись. Нога Морин болела. Она выпила слишком много джина. Или она поглощала сначала виски с джином, затем только виски? Она не могла вспомнить. В какой-то момент, приготовив себе очередную порцию, она осталась одна на диване.
Она ждала прихода Рика. Она была очень печальной после музыки Макса и надеялась, что он вернется и увидит её состояние. Если не он, то Рик или кто-то еще. Но все ушли, оставив её. Теперь они волновались за Харри. Словно дом поразила чума.
Она допила напиток, и её охватила сонливость. Засыпая, она по-прежнему думала о Максе, в её душе смешались желание и злость, обида и возмущение. Она проснулась внезапно, словно какой-то звук проник в её сны. Комната была пуста, за окнами стемнело.
В первый момент она вспомнила слова Макса: "Это мой реквием."
Они были настолько ясными, что она удивилась, почему она не придала им значения раньше. В её памяти возникла знакомая музыка. Это был ноктюрн, сочиненный Максом, когда они жили вместе в годы учебы. Однако теперь она звучала немного иначе. Главная тема ожила в её сознании, в ней ощущался легкий привкус от произведений Чайковского. Макс удивится, подумала она, когда поймет сходство. "Чайковский нашел легкий выход, - сказал когда-то давно Макс. - Он поставил эмоции над дисциплиной."
Она помнила многое из сказанного Максом. "Художник живет в долговой тюрьме". "Я задолжал не только торговцам, но и всему миру. Понимаешь?" В другой раз он заговорил о смерти. "Художники изображают смерть в виде пугала или скелета. Они ошибаются. Смерть имеет пышные формы."
Макс всегда говорил нечто абсурдное, возмутительное, трогательное или забавное. В отличие, например, от Рика, который никогда не произносил ничего запоминающегося. Она помнила все высказывания Макса. Например, его ответ критикам по поводу глухоты Бетховена. "Такой шум обуславливался вовсе не его глухотой, - заявил как-то Макс во время коктейля, - просто он считал, что десять труб создают эффект в десять раз больший, нежели одна! Только нехватка духовых инструментов спасала его произведения."
Макс всегда называл великих композиторов Благословенной Компанией. "Чтобы войти в Благословенную Компанию, нужно перестать есть, спать, любить и ненавидеть. Гений должен быть выше всей этой земной грязи."
Он ошибался в одном, подумала Морин. Он старался изолировать себя от всего повседневного, будничного. Но что заставило его вырваться на свободу сегодня вечером? Он захотел записать свою музыку немедленно, превратить все эти загадочные аккорды в партитуру, которая появится на свет законченной.
Она услышала ритм, грохотавший внизу. Упорядоченный грохот. Это работал музыкальный автомат. Кто мог поставить сегодня столь отвратительную музыку? Ответ пришел к ней незамедлительно. Макс. Он ненавидел музыкальные автоматы. Он включил его, выражая свой протест.
Она не могла бежать. Она заковыляла к лестнице, которая вела вниз. Похоже, поблизости никого не было. Звуки издавал только автомат. Она не знала точно, что делает Макс возле музыкального автомата, не понимала природу охватившего её страха, но испытывала потребность поторопиться. Она прошла сквозь черную пелену к двери семейной комнаты. Дверь была закрыта, но когда Морин взялась за ручку, дом вздрогнул от взрыва.
Время застыло. Сколько часов или мгновений прошло, прежде чем она распахнула дверь? Морин не знала этого. Наконец в её мозг поступило сообщение о луже крови, образовавшейся на полу. Там лежала бесформенная масса без головы. Или почти без головы. Кровь хлестала из шеи на ковер; когда Морин посмотрела вверх (почему она подняла глаза?), она увидела на потолке то, что когда-то было плотью.
* * *
Еще недавно Харри Сигрэм находился на вершине мира. Несколько часов тому назад он был Королем в Замке. Затем появилась боль. Она возникла как бы ниоткуда, без предупреждения (так ему казалось сейчас), и он оказался на полу ринга; зазвучал отсчет времени. Харри лежал, и ему хотелось плакать, бессилие чередовалось с отчаянием, отчаяние - со страхом. Из-под сомкнутых век грозили хлынуть слезы; он видел свое вероятное поражение. Его душа холодела от такой перспективы. Он представил, как его бесцеремонно выбрасывают из круга избранных, где он жил, в болото ординарностей. О Господи, разве не видел он прежде, как это происходит? Положение короля всегда шатко.
Все его таланты, жизненный опыт, остроумие, изобретательность, честолюбие, мужество должны были стать жертвами своенравной судьбы. Он вспомнил строки из Дилана Томаса.
И что в итоге? Дыхание смерти?
Горечь её поцелуя?
Теперь он узнал, как горьки губы смерти.
Как он сможет продолжать гонку, изнурительный труд, благодаря которому он оставался на вершине? Отправиться в среду в Англию и работать, как проклятый, с сумасшедшей герцогиней? Убеждать Лайлу в ценности его книги, ехать на следующей неделе с помощником и тремя моделями во Флориду, встречаться с новыми людьми, запоминать имена, даты, лица, пить, быть веселым, занятным, рассказывать истории, которых от него ждали? Заниматься любовью? Покупать катера, которые взрывают другие люди, бороться со страховыми компаниями, чинить пианино, доставка которого на остров обошлась в кругленькую сумму? Как он сможет продолжать такую жизнь?
Харри не удивился, услышав донесшийся снизу звук выстрела. Он словно ожидал его.
- Я нашла цель в жизни, - сказала Морин, полулежа на кровати.
Рику Сильвестеру показалось, что он сейчас засмеется. Смех родился в нем и умер, не дойдя до рта. Черт возьми, Морин превзошла самую себя.
- Вряд ли я тебя понимаю.
Он не стал раздеваться и ложиться в постель, потому что Бакстер отправился за полицией; скоро им всем придется разговаривать с полицией о Максе.
Он отправился по причалу к будке, где хранились дополнительные принадлежности для лодок. Там среди спасательных жилетов, веревок, пластмассовых канистр для топлива стояли сложенные парусиновые кресла.
* * *
С болью думая о том, что ей следует расстаться с Риком, зная это, Поппи оказалась в плену воспоминаний о происходившем несколько часов тому назад. Эта картина воочию предстала перед её глазами. "Вот как я смогу выжить, - подумала она. - Если я запомню все сказанное нами, каждый поцелуй, каждое прикосновение, я смогу возрождать это в сознании, когда мне будет одиноко. Переживать все заново. Смогу видеть это, наслаждаться этим, не испытывая боли. Я буду вынимать семейные драгоценности из банковского сейфа."
Она утешила себя этими мыслями. Днем, когда они занимались любовью, она сказала Рику: "Почему мне кажется, что мы были любовниками уже много месяцев, хотя на самом деле прошло всего два дня?"
"Это потому, что мы ужасно много разговариваем."
"Да? Правда?"
"Сексуальная женщина. Прежде я считал тебя холодной."
"Я была холодной. Такая я только с тобой."
Он недоверчиво посмотрел на нее. Он слышал о некоторых её любовниках. Рафтон. Вероятно, Рик считает, что с Рафтоном она вела себя так же.
"Слава богу, что никто не слышит этот диалог. Он чертовски нудный. Один психиатр - на каникулах, другой психиатр-любитель говорит, как подросток.
"Не смейся. Я совершенно серьезен."
"Подойди сюда. Я должна немедленно избавиться от желания поцеловать тебя. Иначе у меня останется чувство неудовлетворенности. Опасное чувство."
"Что бы ни случилось, это всегда останется с нами. Некоторые люди проживают всю жизнь, так и не испытав ничего подобного."
После длительного периода, посвященного восхитительным поцелуям, она сказала:
"Обещаю никогда не ревновать тебя, Рик. Никогда. Я не буду спрашивать тебя о том, что ты делаешь, куда идешь, где был. Ты будешь иметь полную свободу. Важно лишь то, что происходит с нами."
После оргазма она погрустнела. Ее охватил страх, связанный с будущей ревностью (так скоро после смелых заявлений); она боялась его прежних женщин, Морин, пациенток. Она ненавидела их всех. Сейчас она была безнадежной ревнивицей.
Это потрясло её. Она вспомнила о годах, проведенных Морин с Риком, о других женщинах, которыми он восхищался на дурацких вечеринках, и о женщинах, с которыми он спал. Их было так много. Спазм сдавил её горло. Она испугалась силы своего чувства к Рику. Она никогда ещё не испытывала подобных эмоций, не была такой воинственной и беспомощной одновременно.
О нет, была. Она вспомнила, как Льюис Дэвис целовал на ступенях ту ужасную девушку. Боль была абсолютно такой же. Сейчас все повторялось. Поппи приготовилась к тому, что её душа будет разрываться на части. Мой дорогой Рик, мой дорогой Рик. (В этот момент он говорил "дорогая, дорогая", и у неё заныло сердце.) Она испытала безумный страх - вдруг он разлюбит ее? Что она тогда будет делать? Она словно оказалась в объятиях смерти. Она вспомнила, как легко ей было заниматься любовью с Рафтоном - тогда она не ощущала никакой тревоги и боли. Была непроницаемой, защищенной. Не трепетала, как сейчас, с обнаженной душой. Днем, когда они предавались любви в эллинге, ей пришло в голову, что она должна расстаться с Риком, чтобы уберечь себя от мучительных месяцев или даже лет постоянной боли.
Она постаралась избавиться от этой мысли, снова и снова целуя Рика, начав опять заниматься с ним любовью. Как тяжело будет постоянно жить с такой привязанностью. Она вздохнула, нежно пощекотав своим дыханием его ухо.
Она хотела знать о Рике все. Она хотела знать все о его прошлом. Ей требовались недели, месяцы, годы многочасовых бесед, способных открыть ей все, чем она могла обладать, что могла сделать своим. Она хотела проникнуть в его настоящее и завоевать его будущее. Проанализировать его мысли и чувства и поклоняться ему до изнеможения. Как страшно. И комично. Лемминги, бегущие к морю?
Она будет хранить пагубную верность Рику. Уподобится религиозной фанатичке. Верность - это смерть любви, поэтому она сама подвергнет себя казни. Чем она сможет удержать Рика, если отдаст ему себя целиком?
Эти мысли промелькнули в сознании Поппи, предостерегая её.
"Я люблю тебя, Рик, - сказала она, понимая, как глупо делать такие признания. - Я могу хранить тебе верность."
"Знаю."
Он действительно знал это. Мужчины всегда ощущают свою власть. Влюбленная женщина всегда открыта. Любой зрячий мужчина может все прочитать по её лицу, услышать в её голосе. Поппи увидела смерть собственного эго. И в этот миг поняла, что должна перестать встречаться с Риком.
Чем дольше она думала о неизбежности расставания с Риком, тем яснее понимала, что это для неё наилучший выход. Она освободится от всего этого образа жизни, от чувства долга перед Харри, от потребности в Рике. Она вернется к своей прежней жизни, свободе, возможности ублажать мужчин только при наличии у неё желания, не будет никого любить, причинять боль другим. Обретет безопасность. Выкупит свою свободу ценой отказа от роскоши.
Рик ещё лежал на ней, когда она пришла к этому решению. Похоже, ему передалось её настроение путем осмоса, через кожу, потому что она ничего не говорила. Глядя на неё сверху, сжимая её плечи своими локтями, он произнес: "Я больше никогда не буду так заниматься любовью."
* * *
Рик сидел на причале, храня обещанное молчание; он курил чаще обычного. Зажигал очередную сигарету от предыдущей. Он пришел к выводу, что им с Поппи не следует больше встречаться. Он не смел сказать ей это, но ощущал, что поступить так необходимо. Особенно ввиду того, что она решила уйти от Харри.
Когда они снова так неистово занимались днем любовью, Поппи говорила о верности; казалось, ему не хватит и нескольких лет, чтобы насытиться ею; тогда он понял, что это необходимо закончить.
Как ни странно, в этот акт любви вмешалась Марианна Грэхэм. Во-первых, потому что он понял, что не сможет сейчас полностью избавиться от Поппи. Марианна Грэхэм сказала ему однажды: "Ты всегда будешь связан с женщиной, которая была твоей любовницей." Он знал, что это правда. Он до сих пор помнил Марианну, хотя любил Поппи гораздо сильнее. Даже эти страстные поцелуи заставили его вспомнить о менее волнительных поцелуях Марианны. Она находилась с ними, когда они занимались любовью. Он вспомнил цитату о подобном явлении: можно обрести убежище в чтении, в светском обществе, в компании друзей, помощи чужим людям, но нельзя спастись в одной постели от воспоминаний о другой.
Поэтому, целуя Поппи, он явственно слышал смех Марианны, рассказывавшей о том, как она однажды целовалась с индусом. Она говорила: "Я никогда, никогда больше не пойду на свидание с индусом. Они бросаются на женщину. Моя последняя встреча с индусом была весьма забавной. Я познакомилась с ним на театральной вечеринке; он постоянно звонил мне и просил встретиться с ним; наконец я решила, что, уступив, скорее избавлюсь от него. Вечер прошел крайне неудачно. В течение всего обеда я чувствовала, что у него на уме, и старалась держаться как можно холоднее. Я думала, что он понял мое послание. Но мне не удалось избежать небольшой борьбы у двери. Господи! Они полагают, что при поцелуе необходимо проглотить одним залпом всю нижнюю часть твоего лица. Любое сопротивление чревато потерей щеки. Думаю, обычно его жертвы умирают от удушья. Можно ли дышать, если твоя голова находится в пасти у льва? Наверно, он никогда не слышал протестов. К счастью, у меня хорошие легкие."
Наконец он изгнал из своего сознания высокий голос Марианны и услышал обещание Поппи никогда не ревновать.
"Боюсь, я не могу обещать, что никогда не буду ревновать тебя," сказал он ей и подумал, правда ли это. Он решил, что это, вероятно, правда. Он бы хотел, чтобы Поппи действительно принадлежала ему. Он хотел владеть эксклюзивными правами. Она была прекрасна и занималась любовью одухотворенно. Что он знал о сексе до близости с Поппи? Ничего. Он признался себе в этом, лежа на ковре в залитом солнечным светом эллинге, целуя тяжелые подкрашенные веки и длинные ресницы Поппи, проводя языком по её бровям. Коричневые пальцы Поппи ласкали его грудь, каждое прикосновение было наполнено любовью. Он замечал разницу между её прикосновениями и прикосновениями других женщин.
Когда она сказала, что могла бы хранить ему верность, он понял, что это действительно так. Он не сказал, что будет верен ей, хотя его посетила такая мысль. Для него это было внове. Он был всерьез тронут силой её чувств. Но постоянно соблюдать диету эмоциональной вовлеченности... это нечто иное. Он возложил бы на себя тяжелые обязательства. Поппи ждала бы от него вечной любви. Вот что она попросила бы. Он видел это.
Великая любовь, подумал он, всегда недолговечна. Ромео и Джульетта, вероятно, к счастью, погибли раньше, чем охладели друг к другу. То же самое произошло с Тристаном и Изольдой. В силу обстоятельств эти любовники не успели пресытиться друг другом за месяцы или годы. Постареть и устать. Они не познали скуку. Требуя от него так много, она из самого либерального тюремщика, описанного ею несколько минут тому назад, превратится в тирана. Он тянулся к ней физически и гнал её из своей души.
Он вспоминал все это, сидя на причале и глядя на воду, звезды, темнеющий на фоне неба контур леса. Как он мог сказать ей обо всем?
Внезапно она нарушила тишину.
- Завтра - конец, Рик. Не имеет значения, как я поступлю с моей жизнью, а ты со своей. В любом случае часть нашей близости завершится.
- Люди привыкают к наркотикам, - сказал он, - и алкоголю. Думаю, у человека может возникнуть пристрастие к сексуальному общению с определенным партнером.
- С нами проблема в том, что мы всегда настроены на эту волну, сказала Поппи, - и это меня ужасно пугает. И не говори мне ерунду типа "мы-навеки-останемся-друзьями", потому что я не желаю быть твоим другом.
- Мы не будем друзьями.
- О, Рик, если ты будешь счастлив без меня, я тебя возненавижу. А если ты будешь без меня несчастен, я возненавижу себя.
- Я бы хотел, чтобы мы провели вместе ещё одну ночь.
- Нет. Я этого не вынесу. Я люблю тебя. Ты понимаешь, что это значит?
Она прошептала эти слова, но они прозвучали, как крик.
- Ты понимаешь, что я родилась и умерла в этот уик-энд?
Он понимал. За этот уик-энд он израсходовал многодневный запас эмоциональной и физической энергии.
Они больше не касались друг друга. У Поппи не было сил даже на то, чтобы заплакать.
Никаких слез, душа моя, только рана. Нож, торчащий в шее, и воспоминания о священном фаллосе, пробужденном страстью; первородное чудо. Есть горький напиток, сок мужского плода; лишь у тебя он сладок. Почему?
* * *
Они стояли, касаясь друг друга только взглядами, но не руками, и глядя в будущее; внезапно звук выстрела заставил их вздрогнуть.
Глава пятнадцатая
Сидни Голаб всегда рационально организовывал свою жизнь. В детстве он был скромным, прилежным, редко шалил. В его голове хранились многочисленные клише, согласно которым он жил. Например: "Честность - лучшая тактика". "Всегда помни басню "Стрекоза и муравей". "Преступление не приносит счастья."
Будучи студентом медицинского колледжа, он усердно учился, избегал общения с распущенными женщинами и не пил спирт. Он получил диплом с отличием. Обладая превосходным здоровьем, в студенческие годы он ежедневно пробегал милю. Он и сейчас по утрам несколько раз в неделю бегал трусцой летом в белых шортах и тенниске. При этом его согнутые локти были поджаты к бокам, грудная клетка выпячена вперед.
Он женился на добропорядочной девушке. (Он никогда не испытывал соблазн поступить иначе.) Гвен была хорошенькой, но не слишком; она обладала хорошими манерами, одевалась со вкусом, но без блеска. У неё был приятный голос, и она унаследовала от отца 132 204 доллара, которые разумно вложила с помощью консультанта. Гвен родила ему двух обыкновенных сыновей. Они не отличались талантами и не были умственно отсталыми. Во всяком случае, так казалось Сидни, когда он думал о них.
По окончании колледжа он основал практику в пригороде и начал процветать. Он был спокойным, бесстрастным человеком, внушавшим доверие. Его собственность и инвестиции были теперь объединены с собственностью и инвестициями Гвен, так что в случае развода у супругов возникли бы серьезные финансовые проблемы. Но он никогда не испытывал желания расстаться с Гвен. "Мы посланы на эту землю не для счастья." Он рано усвоил эту мудрость. Кажется, так сказал Шопенгауэр. Поэтому Сидни не ждал от жизни великого счастья. Он лишь хотел избегать бед.
Он всегда избегал осложнений, сопровождавших жизнь Сигрэмовской шайки, как он называл это общество. Он видел этих людей лишь потому, что они были его соседями по озеру Паудеш, и никогда не стремился подружиться с ними поближе. В рабочее время он видел стольких людей, обремененных проблемами, постоянно совершавших глупые поступки, разрывающихся на части под давлением обстоятельств, что ему совсем не хотелось сходить со своей безопасной жизненной тропинки.
Обычно он приезжал на озеро один, потому что Гвен не любила это место, а дети оставались дома, где у них были собственные друзья, хобби и развлечения. Сидни это не огорчало. Он любил проводить здесь время в одиночестве, читать, ловить рыбу по утрам, гулять по лесу. Он заряжался энергией для очередной напряженной недели. Для общения с больными и здоровыми людьми. В редкие моменты рефлексий он спрашивал себя, кто раздражает его сильнее: здоровые, считающие себя больными, или больные, отчаянно желающие считать себя здоровыми.
В большинстве случаев ему удавалось держать пациентов на расстоянии, не привязываться к ним, но иногда разделявший их занавес падал. Как, например, в четверг, когда он отправился в больницу навестить Бенни Литтона. Бенни лежал там с распухшими ногами и обезображенным лицом. Только глаза напоминали о том, что это - живой человек. Бенни умирал от цирроза. Когда Сидни подошел к изножью его кровати, в горящих глазах Бенни появился немой вопрос. Губы не шевелились. Он не издал ни единого звука. Только глаза спрашивали: "Доктор, я умираю?" Сидни Голаб не ответил - во всяком случае, вслух. Однако его глаза, очевидно, сообщили Бенни правду: "Да, ты умираешь." Бенни сомкнул веки, по его щекам потекли слезы. Ему хотелось жить, хотя он почти всегда страдал алкоголизмом, часто менял место работы и редко видел в жизни счастье. Тем не менее он хотел жить. Профессия врача открывает человеку, как отчаянно цепляется за жизнь большинство людей. Конечно, кроме самоубийц, но Сидни считал их сумасшедшими.
Он не понимал напряженной бессмыслицы существования Сигрэмовской шайки. Сам он постоянно поддерживал в себе душевное равновесие. Он хорошо понимал некоторые проблемы этих людей, но их образ жизни вызывал у него чувство неприятия, потому он сохранял дистанцию.
Несчастный случай на воде бросил его в эпицентр их существования. Теперь Сидни был участником инцидента, он занимался поврежденной ногой Морин, присматривал за пережившим сердечный приступ Харри. В ближайшее время он мог оказаться втянутым в какую-то эксцентричную выходку Макса Конелли. Он боялся, что после нынешнего уик-энда эти люди останутся в его жизни; эта мысль беспокоила Сидни.
Поэтому он весьма неохотно последовал за Лайлой Конелли в библиотеку для дружеской беседы, как она это назвала. Ему показалось, что она слегка пьяна.
- Я могу поговорить с вами наедине, доктор?
Она закрыла дверь. Он услышал свой голос. Сказал, что будет рад поговорить с ней. Он сознавал, что это ложь.
Она села напротив него так близко, что он ощутил густой аромат её духов, увидел тщательный макияж вокруг глаз. Она скрестила ноги, обтянутые зелеными шелковыми брюками и нервно покачала обнаженной ступней в плетеной сандали. Когда она попыталась прикурить сигарету, он заметил, что у неё нарушена координация.
- Как себя чувствует Харри? - начала она. - Это был сердечный приступ? Серьезный? Он поправится?
- Харри, кажется, чувствует себя неплохо.
Это была обычная врачебная уклончивость - полуложь, полуправда.
- Похоже, он пережил сердечный приступ, но ему следует сделать ЭКГ. Тогда можно будет сказать точнее.
- Надеюсь, приступа не было. Я очень испугалась, увидев Харри в таком состоянии.
- Да, это всегда пугает.
- Ему придется прервать работу?
- Нет, конечно, нет. Однако он должен поберечь себя.
- Вы понимаете, что на самом деле я хочу поговорить с вами о Максе. Вы видели его сегодняшнее поведение. Наверно, вы полагали, что он угомонится после гибели катера. Обычно Макс не пьет так много. Он не может это делать. Иначе он не смог бы играть. Это для него крайне вредно...
- По-моему, просто невозможно.
- Я не представляю, что он способен сделать.
- Он когда-нибудь говорил о самоубийстве?
Она удивленно посмотрела на врача. Никто не хочет рассматривать возможность самоубийства, подумал Голаб. Ему показалось, что он напрасно тратит время на Лайлу.
- Макс часто говорит о смерти.
- Он ведет себя, как человек, у которого есть серьезные проблемы. Почему бы вам не проконсультироваться с Сильвестером? Он - психиатр.
- Макс не верит в психиатрию. Он всегда говорит с Риком в оскорбительном тоне. И все же я думаю, что вдвоем с Риком вы смогли бы уговорить Макса принять сильное успокоительное...
- Я не могу ничего назначить Максу, пока он не обратился ко мне.
- Возможно, Рик способен убедить его.
- Исходя из ваших же слов, я нахожу это маловероятным. Мы не можем принудить его к чему-то. Он способен решать за себя.
- Но я знаю, что если он хорошо отдохнет, то завтра будет спокойным. У Макса бессонница. Он страдает ею постоянно.
- Вы знаете, где сейчас Сильвестер?
- Именно в эту минуту? Господи, нет. Это место - ловушка. Харри так все и задумывал. Райский сад с современными катерами.
Он заметил её сонливость. Он не видел бокала в её руке и решил, что она не пьет.
- Вы принимаете транквилизаторы?
- Валиум. Я проглотила дополнительную пилюлю.
Дополнительную пилюлю, подумал он. Третью дополнительную. Все эти люди прибегают к передозировке. Им нельзя доверять. Он заметил, что она борется со сном, словно его вопрос встревожил её.
Она резко сменила направление беседы. Встала, прошла мимо Голаба, повернулась, словно диктуя письмо.
- Макс сочинил вчера вечером нечто замечательное. Я слышала не всю вещь, но успела понять, что она очень хороша.
- Он назвал это его реквиемом.
- Он так сказал? До моего прихода?
- Да, но мы не придали этому большого значения.
- Тогда мы должны помочь ему. Неужели вам не ясно, что это значит? Он думает, что скоро умрет. Господи, вы должны понять, что он не шутит! Вы не можете бездушно соблюдать вашу врачебную этику в такой ситуации. Мы должны что-то сделать.
Она разволновалась.
- Я не могу заставить его.
- Вы должны. Нам необходимо разыскать Рика, найти Макса, и... разве вы не видите, что он беспокоится из-за своего произведения? Гадает, удалось оно ему или нет. Люди, подобные Максу, постоянно терзают себя...
Пол комнаты вздрогнул - снизу донесся звук выстрела. Лайла покачнулась, словно пуля попала в нее. Затем они оба бросились к двери так стремительно, что едва не столкнулись. Голаб неловко посторонился и открыл дверь. Они побежали в направлении выстрела.
* * *
Обнаружила его Морин.
Из-за своей ноги она осталась в гостиной и наблюдала странное поведение людей так, словно все происходило на телеэкране. Макс, размахивающий саблей, его атака на инструмент, сердечный приступ Харри все это казалось нереальным. Наконец она поднялась, вытащила себя в патио. Остальные люди тоже разошлись. Нога Морин болела. Она выпила слишком много джина. Или она поглощала сначала виски с джином, затем только виски? Она не могла вспомнить. В какой-то момент, приготовив себе очередную порцию, она осталась одна на диване.
Она ждала прихода Рика. Она была очень печальной после музыки Макса и надеялась, что он вернется и увидит её состояние. Если не он, то Рик или кто-то еще. Но все ушли, оставив её. Теперь они волновались за Харри. Словно дом поразила чума.
Она допила напиток, и её охватила сонливость. Засыпая, она по-прежнему думала о Максе, в её душе смешались желание и злость, обида и возмущение. Она проснулась внезапно, словно какой-то звук проник в её сны. Комната была пуста, за окнами стемнело.
В первый момент она вспомнила слова Макса: "Это мой реквием."
Они были настолько ясными, что она удивилась, почему она не придала им значения раньше. В её памяти возникла знакомая музыка. Это был ноктюрн, сочиненный Максом, когда они жили вместе в годы учебы. Однако теперь она звучала немного иначе. Главная тема ожила в её сознании, в ней ощущался легкий привкус от произведений Чайковского. Макс удивится, подумала она, когда поймет сходство. "Чайковский нашел легкий выход, - сказал когда-то давно Макс. - Он поставил эмоции над дисциплиной."
Она помнила многое из сказанного Максом. "Художник живет в долговой тюрьме". "Я задолжал не только торговцам, но и всему миру. Понимаешь?" В другой раз он заговорил о смерти. "Художники изображают смерть в виде пугала или скелета. Они ошибаются. Смерть имеет пышные формы."
Макс всегда говорил нечто абсурдное, возмутительное, трогательное или забавное. В отличие, например, от Рика, который никогда не произносил ничего запоминающегося. Она помнила все высказывания Макса. Например, его ответ критикам по поводу глухоты Бетховена. "Такой шум обуславливался вовсе не его глухотой, - заявил как-то Макс во время коктейля, - просто он считал, что десять труб создают эффект в десять раз больший, нежели одна! Только нехватка духовых инструментов спасала его произведения."
Макс всегда называл великих композиторов Благословенной Компанией. "Чтобы войти в Благословенную Компанию, нужно перестать есть, спать, любить и ненавидеть. Гений должен быть выше всей этой земной грязи."
Он ошибался в одном, подумала Морин. Он старался изолировать себя от всего повседневного, будничного. Но что заставило его вырваться на свободу сегодня вечером? Он захотел записать свою музыку немедленно, превратить все эти загадочные аккорды в партитуру, которая появится на свет законченной.
Она услышала ритм, грохотавший внизу. Упорядоченный грохот. Это работал музыкальный автомат. Кто мог поставить сегодня столь отвратительную музыку? Ответ пришел к ней незамедлительно. Макс. Он ненавидел музыкальные автоматы. Он включил его, выражая свой протест.
Она не могла бежать. Она заковыляла к лестнице, которая вела вниз. Похоже, поблизости никого не было. Звуки издавал только автомат. Она не знала точно, что делает Макс возле музыкального автомата, не понимала природу охватившего её страха, но испытывала потребность поторопиться. Она прошла сквозь черную пелену к двери семейной комнаты. Дверь была закрыта, но когда Морин взялась за ручку, дом вздрогнул от взрыва.
Время застыло. Сколько часов или мгновений прошло, прежде чем она распахнула дверь? Морин не знала этого. Наконец в её мозг поступило сообщение о луже крови, образовавшейся на полу. Там лежала бесформенная масса без головы. Или почти без головы. Кровь хлестала из шеи на ковер; когда Морин посмотрела вверх (почему она подняла глаза?), она увидела на потолке то, что когда-то было плотью.
* * *
Еще недавно Харри Сигрэм находился на вершине мира. Несколько часов тому назад он был Королем в Замке. Затем появилась боль. Она возникла как бы ниоткуда, без предупреждения (так ему казалось сейчас), и он оказался на полу ринга; зазвучал отсчет времени. Харри лежал, и ему хотелось плакать, бессилие чередовалось с отчаянием, отчаяние - со страхом. Из-под сомкнутых век грозили хлынуть слезы; он видел свое вероятное поражение. Его душа холодела от такой перспективы. Он представил, как его бесцеремонно выбрасывают из круга избранных, где он жил, в болото ординарностей. О Господи, разве не видел он прежде, как это происходит? Положение короля всегда шатко.
Все его таланты, жизненный опыт, остроумие, изобретательность, честолюбие, мужество должны были стать жертвами своенравной судьбы. Он вспомнил строки из Дилана Томаса.
И что в итоге? Дыхание смерти?
Горечь её поцелуя?
Теперь он узнал, как горьки губы смерти.
Как он сможет продолжать гонку, изнурительный труд, благодаря которому он оставался на вершине? Отправиться в среду в Англию и работать, как проклятый, с сумасшедшей герцогиней? Убеждать Лайлу в ценности его книги, ехать на следующей неделе с помощником и тремя моделями во Флориду, встречаться с новыми людьми, запоминать имена, даты, лица, пить, быть веселым, занятным, рассказывать истории, которых от него ждали? Заниматься любовью? Покупать катера, которые взрывают другие люди, бороться со страховыми компаниями, чинить пианино, доставка которого на остров обошлась в кругленькую сумму? Как он сможет продолжать такую жизнь?
Харри не удивился, услышав донесшийся снизу звук выстрела. Он словно ожидал его.
- Я нашла цель в жизни, - сказала Морин, полулежа на кровати.
Рику Сильвестеру показалось, что он сейчас засмеется. Смех родился в нем и умер, не дойдя до рта. Черт возьми, Морин превзошла самую себя.
- Вряд ли я тебя понимаю.
Он не стал раздеваться и ложиться в постель, потому что Бакстер отправился за полицией; скоро им всем придется разговаривать с полицией о Максе.