Франк Геллер. Тысяча вторая ночь

   - Двести лет тому назад? - отрывисто спросил Башир. - Что это были за люди?
   - Один из них, - ответил профессор, - был цвета хорошей гаванны, подобно моему спутнику. Другой приехал с севера, точнее, из Германии. Он был дворянин и звали его фон Тотлебен. У него был фамильный герб в виде сарацинского черепа и занесенного над ним топора. Девиз гласил: Credo resurrectionem carnis (Верую в воскресение плоти). Мне кажется, это удачная комбинация. Этот самый Тотлебен был похищен пиратским судном, принадлежавшим тунисскому бею. В то время, дважды в год, снаряжались каперские корабли в небольшую прогулку, приятный увеселительный рейс по Средиземному морю. Там грабили христианские судна, а часть команды, из которой ничего нельзя было выжать, продавали в рабство в Сук-эль-Абид, в Тунисе. Тотлебен был продан в рабство. Его доставили на юг, в оазис Тозер, и он стал рабом в доме некоего Абдаллы, сына Башира.
   - Абдалла, сын Башира! - сказал Башир. - Что ты знаешь о нем? Откуда ты знаешь это? Кто ты?
   - Все разъяснится в свое время,- сказал профессор. - Тотлебену жилось недурно, но рабское состояние пришлось ему не по душе. Он решил бежать. Вскоре сыскался товарищ для побега. Раб сигарного цвета, по имени Абу-Лагдар, вызвался бежать с ним вместе. Кроме наклонности к бегству у них оказались еще другие общие точки, а именно: и тот и другой думали, что бежать следует с порядочной кассой и что нужно выбрать маршрут через Шатт-эль-Джерид, Соляное озеро, иначе Чертово Купанье. Выбирая дорогу на Шатт-эль-Джерид, они вполне основательно надеялись избегнуть риска встречи и преследования. Однажды, когда Абдалла, сын Башира, с большинством домочадцев был на охоте, господин фон Тотлебен обокрал его дом, изъяв все портативные ценности - золото и камни. Абу-Лагдар тоже не зевал: он настоял на включении в багаж одной вещи - знаменитого семейного коврика.
   - Семейного коврика? - крикнул Башир.- Что ты знаешь о нем? Откуда ты знаешь это? Кто ты?
   - Все разъяснится в свое время, - сказал профессор. - Вначале господину фон Тотлебену и его темнокожему другу удивительно везло. Погрузив награбленное добро на двух верблюдов, они бежали, предварительно раскроив черепа сарацинам, не принимавшим участия в охоте. Credo resurrectionem carnis. Они бежали и направились, как было решено, на Соляное озеро. Но, углубившись немного в Соляное озеро, они пали духом. Они знали, что Чертово Купанье было излюбленным курортом чистоплотных бесов и что переправа потребует многих дней. Кроме того, они знали, что, по всем вероятиям, за ними организована погоня. Пройдя еще немного, приблизительно до того места, где пляска волн превращается в зыбь, они свернули в сторону. По новой тропинке они достигли места, где стоят бочки с негодной к употреблению мукой. Отсюда они свернули туда, где зарыта собака. С этого знаменитого места тянется через горькое озеро цепь островков. Они погнали верблюдов на островки и достигли третьего острова, когда стемнело и разразилось несчастье. Каждый раз, как на Атласных горах начинается бурное таяние снега, вода подземными ключами стекает в пустыню. Она орошает оазис Тозер, а излишек достается Чертову Купанью. Соляное озеро никогда не бывает настоящим морем, но может стать болотом. Так и случилось двести лет тому назад, когда Тотлебен и Абу- Лагдар бежали из Тозера. Когда, через ночь после бегства, солнце взошло над Соляным озером, они были опоясаны болотом, и верблюдам перейти через это болото было столь же возможно, как мухам через липкую бумагу. Три дня они отсиживались на островке. На четвертый день зарыли клад в песке и каменьях и с опасностью для жизни переправились к твердому центральному массиву Соляного озера. Оттуда уже с меньшим, но все же немалым риском они добрались до пустыни. Они сами не помнят, как очутились на Средиземноморском побережье. Изголодавшиеся, палимые жаждой, они выбрались к морю, и здесь Абу-Лагдар вероломно бросил товарища, бежал с единственным, что уцелело из похищенного, - знаменитым ковриком.
   - Третий раз коврик, - крикнул Башир. - Что ты знаешь о нем? Откуда ты знаешь это? Кто ты?
   - .Все, что тебе полагается знать, ты в свое время узнаешь, - сказал профессор. - Господин фон Тотлебен с невероятными трудностями и лишениями добрался до Европы. Но потому ли, что нас влечет неодолимая тяга к месту жестоких мучений, или просто оттого, что нелегко было забыть о брошенном кладе,- короче, господин фон Тотлебен вернулся в Африку, на этот раз с рекомендательным письмом тунисского бея. Он собрался бросить вызов Соляному озеру и поднять клад. Одного лишь он хотел избегнуть - встречи с Абдаллой, сыном Башира, самым сильным человеком в Тозере. Поэтому он подошел к Соляному озеру не с Тозера, а с другой стороны. Было ли то причиной его неудачи - не знает никто. Во всяком случае, исход был печальный. Клада он не нашел, но заблудился в Соляном озере и чуть не сложил там свои кости. Раздосадованный, он писал: "Чертово озеро - так вероломно и так полно надземных и подземных опасностей, что никто, по-моему, не найдет клада, не обладая ковриком. А кто хочет найти клад, тот должен сначала хитростью, кражей и обманом завладеть ковриком".
   - Хитростью, кражей и обманом, - крикнул Башир. - Последний раз: откуда ты знаешь это? Кто ты? Говори сейчас же, или...
   Марабу вскинул худые и черные, как иссохшие ветви, руки.
   - Не смей оскорблять любимца звезд, - закричал он. - Опомнись, прежде чем грозить тому, кто вышел невредимым из Чертова Купанья.
   - То, что я знаю, - сказал профессор, - я знаю из документа, написанного покойным Тотлебеном, а ныне принадлежащего здравствующему Тотлебену, который под маркой швейцарского гражданина проживает в "Финиковой гостинице". Он приехал в Тозер найти клад своего прапрадеда. То, что он отважился на столь сомнительную экспедицию, объясняется мрачным положением его отечества. Во всяком случае, в эту малодоступную французскую колонию он втерся при помощи одного француза, с которым дружил еще до войны. Французский друг выговорил себе половину добычи. К сожалению, к ним примкнул невольный товарищ в лице англичанина. Где примазался к ним англичанин, я не знаю. Но как только он сообразил, что имеет дело с немцем и что Тунис для немцев закрыт, он потребовал пятьдесят процентов дохода с предприятия как отступное за молчание. Пятьдесят процентов ему дали, разумеется, из доли немца. Эти трое господ с утра до вечера изводили друг друга спорами о преимуществе своей национальности. Француз называл себя воином, англичанин - купцом, а немец - человеком науки. Немец говорил, что француз с англичанином паразиты и хотят его ограбить; англичанин говорил, что ремесло воина презренно, а француз находил презренным купеческое ремесло. Француз и англичанин вместе уличали немца в недобросовестных поползновениях на их законную часть. Из документов немца (мне удалось их достать и снять с них копию) я узнал историю Соляного озера. Зовут немца фон Тотлебеном, и он происходит по прямой линии от того Тотлебена, который был рабом в доме Абдаллы, сына Башира.
   - Ты произнес уже довольно слов, - сказал Башир, - но одного ты мне не объяснил, а именно: при чем здесь твое появление в моем доме?
   - После всего, что я сказал, оно ясно как день. Я пустился в экскурсию на Соляное озеро - отыскать вехи, потерянные старым Тотлебеном и ускользнувшие от молодого Тотлебена и его невольных компаньонов, так как они искали клад по новой тропе. Я нашел эти приметы, несмотря на некоторые осложнения (профессор покосился на марабу). Но у самой цели встретилось неодолимое препятствие, а именно: камень, пущенный в мою голову.
   Марабу поднял над головой руки и громко сказал:
   - Прости мне, любимец звезд! Прости мне, вышедший сухим из Чертова Купанья!
   - Не будем больше об этом говорить, - сказал профессор. - Довольно долго я оставался без сознания. Когда я очнулся, было уже поздно. Заходящее солнце отсвечивало во множестве кроваво-красных соляных кристаллов, - я определил их количество приблизительно в сто центиллионов - сумма, почти равная бумажной наличности их Германского банка. Я поднялся и ощупал себя. Оказалась лишь рана на голове. Мне удалось по наступлении тьмы выбраться на главную тропу Соляного озера. Отсюда верблюд пошел ровно, как заведенные часы. Понемногу взошла луна, и Соляное озеро стало желтым и зеленым, как искрящийся кошачий глаз. Верблюд по-прежнему шел как заведенный и сам выбирал дорогу. Еще не оправившись от потрясения, я не мог им управлять; но все шло гладко. Наконец мы прошли последний, опаснейшим пояс, там, где накануне я выкупался в иле, и вступили в пустыню. Здесь верблюд почувствовал себя дома, и мы делали по три километра в час. У меня было время обдумать свое положение. Будущее представилось мне весьма туманным. Клад был потерян, друзья исчезли, исчезло даже то, что связывало меня с сигарного цвета спутником, - я разумею коврик. Еще раз Башир захотел его прервать, но профессор продолжал без передышки:
   - Я приближался к оазису, когда от песчаного холма отделилась чья-то фигура. Человек держал за узду верблюда. Он трижды поклонился до земли. Он передал мне кошель с сокровищами и другой кошель с золотом и сказал... Что ты сказал?
   Марабу, впивавший слова рассказа с почтительной дрожью, поднял руки и просто сказал:
   - То же, что и теперь! Прости, любимец звезд! Сжалься, хозяин и повелитель коврика!
   - Совершенно верно, - сказал профессор. - Дело в том, что, очнувшись на островке, я, между прочим, хватился коврика, того самого коврика, о котором я уже упоминал, коврика, которым я завладел накануне по всем правилам искусства. Но на острове коврика не было. Так, по крайней мере, мне показалось. Но должно быть, я ошибался. Когда появился мой смуглый друг и приветствовал меня поклоном под сенью песчаного холма, я увидел коврик под моей седельной лукой.
   - Тебе вернул его джинн, - прохрипел марабу. - Я кидал в тебя каменьями! Я взял коврик силой! Но не силой, а хитростью, не покупкой, а кражей, не правдой, а обманом - так переходит из рук в руки священный ковер.
   Здесь я, Ибрагим, сын Салиха, осмелился вставить слово дрожащим голосом:
   - Племянница моя Амина, - сказал я, - только что рассказывала о чудодейственном коврике, принадлежавшем некогда трем багдадским нищим. Он переходил из рук в руки именно так, как объяснил марабу. Наверное, это тот самый ковер, о котором идет речь.
   - Безусловно, - сказал профессор. - Итак, мой смуглый друг поднялся и приветствовал меня упомянутым поклоном. Что я сказал тебе, марабу?
   - Ты сказал, господин: "Видишь коврик? Я сначала его не заметил, а теперь вижу. А ты его видишь, марабу?"
   - Правильно. А что ты ответил, марабу?
   - Я ответил: "Вижу и повинуюсь. Он добыт хитростью, кражей и обманом. Коврик твой, и сила коврика к твоим услугам".
   - А я что ответил?
   - Ты сказал: "Я хозяин волшебного коврика и хочу видеть его джинна. Вызови джинна!"
   - Правильно. А ты что ответил?
   - Я сказал: "Господин, этот джинн свирепого вида. На него нельзя глядеть без содрогания. Это - невероятный джинн, чудовищно злобный, и Аллаху угодно было наделить его всей силой, доступной джиннам. Не нужно, господин, отмени свое приказание!"
   - Так ты сказал. Верно! Тогда я спросил тебя, видел ли ты сам джинна. Ты видел его?
   - Часто, господин, но не чаще, чем было нужно. Вид его таков, что люди бросаются ничком на землю, чтоб от ужаса не потерять сознания. Страшный пар струится из его ^ноздрей и ядовитого насмешливого рта. Он может раздавить, как червяка, человека, который его потревожил. Не надо джинна, отмени свое приказание, господин!
   Марабу говорил с шипением, как шипят сырые дрова, и глаза его пылали неистово. Все, кто был в комнате, от Башира до вооруженных людей, содрогнулись. Профессор выждал мгновение и снова обратился к марабу.
   - Что сказал я тогда? - спросил он, понижая голос.
   - Господин, - закричал марабу,- ты сказал: "Пусть земля и небо разверзнутся, пустыня станет морем и все черти вылезут из своих купален, все равно, вызывай джинна!"
   Все в комнате содрогнулись. В наступившей мертвой тишине профессор прошептал:
   - На это я ответил: "Два моих друга странствуют в опасности бесчисленных ночей. Ты, марабу, открыл мне это сам. рассыпая песок на коврике. Я хочу знать, в чем заключается опасность. Я хочу знать, где эта опасность. Я хочу знать, где мои друзья. Вызови джинна!" А ты что ответил?
   - О хозяин коврика, не стоит заклинать джинна. Я знаю, где твои друзья. Прежде чем ты отнял у меня ковер хитростью, кражей и обманом, я прочел это в узорах песка с помощью духа. Ради этого не стоит тревожить страшилища.
   Все присутствующие испустили стон облегчения. Все, от вооруженных людей до Башира, боялись, что рассказ дойдет до заклятия джинна и что будет описано его лицо. Профессор сказал:
   - Так сказал ты, а я крикнул: "Ты знаешь, где они? Веди меня к ним немедленно!" И тогда ты привел меня в этот дом. в дом Башира, сына Абдаллы.
   Он помолчал немного и, повысив голос, прибавил:
   - Башир, сын Абдаллы, в восьмом колене сын Абдаллы, сына Башира, я рассказал тебе, как я сюда попал и почему я здесь в неурочное время.
   Башир обмахнулся веером.
   - Ты рассказал мне сказку, как Амина. И одного ты не сказал: зачем ты, собственно, сюда пришел?
   - Я пришел за моими друзьями.
   - Тебе нелегко будет увести их против моей воли.
   - Я и не думаю уводить их без твоего согласия. Я приношу более чем достойный выкуп за их освобождение.
   - А что же?
   - Коврик твоих праотцев, украденный двести лет тому назад другом Тотлебена Абу-Лагдаром и с тех пор укрепившийся в его семье.
   Башир презрительно фыркнул:
   -- Ты приносишь тряпку и говоришь: вот коврик твоих праотцев. Почему ты знаешь, что это тот самый коврик?
   - Коврик твоих праотцев был белый, красный и желтый?
   - Да.
   - Он уже тогда был старый и потертый?
   - Да, - неохотно согласился Башир.
   - Были у него особые приметы? Слышал ты когда-нибудь о них?
   - Нет!
   - Ты никогда не слышал, что нити коврика складываются в подобие лица злого, ехидного, глумливого лица, точь-в-точь как у коврового джинна?
   - Нет, - крикнул Башир.
   - Ну так смотри, и увидим, посмеешь ли ты на него глядеть, - сказал профессор и развернул коврик, спрятанный у него под полой.
   Я увидел коврик длиной в три фута, красный, белый и желтый, как пустыня, источенный годами, протертый коленопреклонениями. А посредине я заметил очертания ехидного, злого лица с широко раскрытым ртом. Я содрогнулся, и все содрогнулись в комнате, от Башира до вооруженных людей.
   - Вот,- сказал профессор,- вот коврик твоих праотцев, сотни лет приносивший семье твоей успехи и счастье выше всякой меры, о Башир. Если б кому из предков твоих дано было выбрать между ковриком и заодно похищенными драгоценностями, он выбрал бы коврик. Я не мелочен. Даю тебе коврик вместе с магической силой в обмен на свободу моих друзей.
   От напряжения все в комнате затрепетали. Марабу упал перед ковриком на колени и поднял длинные жилистые руки, как поднимает кактус свои искривленные листья. Помня предложение, сделанное Баширом в прошлую ночь французу, я ждал, что он немедленно откликнется на предложение профессора, но Башир и не думал соглашаться. Лицо его, при виде ковра смертельно побелевшее, вдруг оживилось новым, ехидным выражением, причина которого от меня ускользала. Вскоре я ее понял.
   - Коврик твой, говоришь? - сказал Башир.- Но, по рассказу твоему, ты присвоил также и сокровища, исчезнувшие вместе с ковриком. На каком же основании ты удерживаешь одну украденную вещь преимущественно перед другой? На каком основании ты ставишь мне условия?
   Профессор слушал его с побелевшим не меньше, чем у Башира, лицом. Но бледность его объяснялась потерей крови, а не душевным волнением. Он слегка пожал плечами, и я, знающий ухватки европейцев, понял, что это значит. "Я так и знал!" - гласило это пожатие плеч.
   Башир закричал:
   - Кто ты такой, чтоб ставить мне условия? Я знаю все о тебе и твоих друзьях. Я знаю, что власти ограничатся таким же легким, как твое, пожатием плеч, когда узнают, что вы трое исчезли бесследно, как исчезли многие в пустыне и Шатт-эль-Джериде. Сокровища в моей власти и коврик в моей власти.
   - Ты забываешь одно, - сказал профессор. - Коврик берется хитростью, а не силой.
   - Надоел мне этот ребяческий лепет! - крикнул Башир и обратился к вооруженным слугам: - Возьмите его на прицел! Отберите у него все! Пристрелите его, если он будет сопротивляться!
   - Марабу, - сказал профессор своему спутнику, - вызови страшного коврового джинна! Пора!
   Марабу, стоявший перед ковриком на коленях, поднял лицо с пылавшими, как адские уголья, глазами. Руки его поднялись, как змеи, когда заклинатель развязывает свой мешок. Голос его прозвучал ужасно, хрипло, как завывание юго-восточного ветра. Вооруженные слуги, уже подступившие с оружием к профессору, остановились.
   - Как ты приказываешь, повелитель коврика, так и будет, - сказал марабу. - Это гнездо порока, где оскорбляю любимца звезд, вышедшего живым из страшного Чертова Купанья. Тебе приказывать - мне повиноваться. Кто я? Раб твой, твой недостойный раб.
   Глаза всех присутствующих, две дюжины глаз, как зачарованные впились в марабу.
   Две дюжины рук было в комнате: у всех кулаки сжались в судорожном ожидании.
   - Я повинуюсь, - закричал марабу, - и вызываю страшного джинна, чей мерзкий лик невыносим для взора смертных, чьи ноздри и рот струят вонючий пар, джинна, который может всех нас раздавить, как червяков. Бисмиллах! Именем Бога Вседержителя заклинаю тебя, джинн!
   Верхушки пальм, осенявших дом, заскрипели под ветром. Тяжелая туча заволокла ночное небо. Жалобно зашелестели пальмовые кроны. Оружие дрогнуло в руках телохранителей. Они отступили.
   - О джинн, - ноющим голосом взвыл марабу, - о джинн, приставленный к коврику. Ты, чей грозный лик невыносим для взора, чей рот подобен дымящимся вратам геенны, - явись, приказываю тебе, явись, именем этого человека, именем владеющего ковром.
   В это мгновение раздался страшный вой. То был звук, .леденящий кровь. Это взвыли вооруженные люди. Они побросали оружие и закрыли лица руками. Они столпились в дверях и сломя голову вырвались из покоя, где вот-вот - им казалось - их раздавит ковровый джинн. Я, Ибрагим, сын Сали-ха, слышал это бегство, но не видел его, потому что лежал ничком на полу, чтоб не встретиться с ликом джинна в случае, если он появится. Правда, я образованный человек и презираю суеверия. Но с меня было довольно того, что образованные люди называют властью обстоятельств и настроением. Я дрожал мелкой дрожью, и, если у коврика действительно есть джинн и внешность его такова, как было сказано, я считаю себя свободным от упреков. Следующий услышанный мной звук был звук двери, прихлопнутой вооруженными людьми. Затем я услышал профессора. Прежде всего он прервал заклинания марабу:
   - Остановись, не нужно, обойдемся и без джинна. Затем он обратился к Баширу:
   - Башир, сын Абдаллы, подними лицо свое и внемли моим приказаниям.
   Пробежало мгновение тишины. Затем профессор продолжал:
   - Башир, сын Абдаллы, с тобой говорит владелец коврика, а не джинн. Подними лицо свое и внемли моим приказаниям.
   При этих словах я, Ибрагим, сын Салиха, поднял лицо свое и увидел, к великому моему ликованию, что Башир, хозяин дома, тысячу и две ночи коптивший мою жизнь (и жизнь Амины),- что Башир лежал на карачках на диване, зарывшись лицом в подушки и выпятив зад. Он вполне разделял ужас вооруженных людей. Я расхохотался. То был необузданный, как у женщины, смех, ибо сердце мое, выбравшись из капкана опасности, с утроенной радостью застучало в груди. Веселость мою разделили образованные европейцы. Толстый англичанин, важно сидевший у столика с таинственным прибором, корчился от смеха, а у француза от смеха глаза закатились до белков. Теперь тот, кого они называли профессором, а марабу с большим правом - любимцем звезд, в третий раз обратился к Баширу и сказал:
   - Башир, сын Абдаллы, я, владелец коврика, распоряжаюсь теперь в твоем доме. Подними лицо свое и смиренно внемли моим приказаниям.
   Наконец Башир встал с дивана. Лицо его искажено было гневом и справедливой досадой на унижение. Он молчал. Профессор, завладевший брошенной в суматохе винтовкой, сказал:
   - Вот мои приказы: слушай и повинуйся!
   Башир молча кивнул головой.
   - Ты намекал мне на странное отношение ко мне властей. Я питаю к властям те же чувства. Власти находят мое пребывание здесь нежелательным, и я не желаю его длить. Я хочу уехать из Тозера. Как Ганнибал римлян, я хочу избавить власти от чрезмерного ужаса, внушаемого моим именем.
   Профессор остановился, но повелительным движением руки указал на связанных друзей. Повинуясь приказу, я распутал веревки. Обращаясь к Баширу, он продолжал:
   - Я хочу уехать из Тозера. Только не поездом. Если я поеду железной дорогой, узнают, что я жив. Теперь нас троих считают без вести пропавшими и погибшими. Вот почему, покидая Тозер, я поеду на верблюжьей спине. Ты дашь верблюдов мне и моим спутникам.
   - А если я не дам? - сказал Башир. Профессор молча указал на винтовку.
   - Колебания излишни, - сказал он. - Ты снарядишь верблюдов для меня и моих друзей в переход до Туггурта через пустыню. Но это еще не все! В этом доме находятся еще другие люди, которым ты угрожал смертью. Ты должен их освободить и, если пожелают, пусть уйдут с нами.
   Здесь я, Ибрагим, сын Салиха, набрал воздуха и заговорил.
   - Я последую за тобой, о избранник, вышедший из Чертова Купанья, закричал я. - Я последую за тобой, и, если ты, господин, снизойдешь к моему совету, мы направимся в Тунис, в большой, цивилизованный, белый город. Там покажу я тебе кафе и женщин, прекрасных, как полные луны.
   - В Тунис? Нет, спасибо, - сказал профессор.- Но тебя мы возьмем. Значит, нужно четырех верблюдов. А мадам? Вам не угодно к нам присоединиться?
   - Нет, - кротко сказала Амина.
   - Неужели? - сказал профессор.- Если я не ошибаюсь, мадам, вы развлекали этого господина тысячу и две ночи и пожали черную неблагодарность. Это меня не удивляет, так как люди в подобных случаях не питают ни уважения, ни благодарности. Лишь солидная скука награждается почетом и уважением. Но должен ли я понимать, мадам, что вы остаетесь в этом доме?
   - Да, - сказала Амина. - Я люблю Башира. Он пренебрег моей любовью, усомнился в ней, и от этого она окрепла.
   - А пережитый вами ужас? - сказал профессор.- А тысяча и две ночи?
   - Должно быть, они укрепили мою любовь, - сказала Амина. - Я остаюсь здесь.
   - Тень Захер-Мазоха! - воскликнул профессор.- Не смею влиять на ваше решение, мадам, но, к сожалению, если вы останетесь дома, придется вас сделать соломенной вдовой. В нашей прогулке через пустыню в Туггурт будет участвовать ваш муж.
   - Я? - завопил Башир голосом роженицы. - Что ты придумал, паршивая неверная собака? Я буду тебя провожать? Мало тебе верблюдов?
   - Ты дашь верблюдов,- сказал профессор,- и, кроме того, прогуляешься с нами. Неужели я тебя здесь оставлю, чтоб через пять минут ты сделал вольт и пустился к комиссару?
   - Чем ты меня заставишь? - сказал Башир. Профессор показал, на винтовку.
   - Если мало будет ружья, так поможет коврик.
   Башир взглянул на ружье и на коврик. Трудно сказать, каким из двух предметов был вызван больший страх и отвращение на его лице.
   - Вот мои намерения, - сказал профессор. - Слово теперь за тобой. Помни, что у меня ружье и коврик и что марабу, прислужник ковра, понимает по-арабски на случай, если ты слукавишь!
   5
   Как приятно все-таки вернуться в образованное общество.
   Еще мерцали молочно-белые звезды, когда мы выступили из дома Башира. Заря смыла звезды, когда исчезли последние пальмы Тозера. Солнечный восход мы встретили уже в пустыне - профессор, два его друга, марабу, я и Башир, сын Абдаллы (да будет проклято его имя!). Я на верблюде своем старался ехать как можно ближе к профессору и его друзьям, так как мне доставляло истинное удовольствие слушать разговоры цивилизованных людей. Они же не без удовольствия знакомились с моими мнениями о Башире и с подробностями моего с Аминой пленения. Несколько раз пожелали они выслушать рассказ Амины о кандахарском коврике.
   На другой день после полудня француз вдруг сказал:
   - Сегодня ночью, профессор, вы объяснили все, но об одном вы умолчали.
   - О чем же?
   - Вы не сказали, каким образом мы с Грэхэмом попали в этот дом.
   - Вас привел туда коврик.
   Француз и англичанин вытаращили глаза.
   - Как вы сказали?
   - Грэхэм откупил ковер у друга нашего марабу. Марабу предостерег его и сказал, что он не дается в руки покупкой, что джинн коврика вернет его марабу. Постарайтесь вспомнить, что вы на это ответили, милый Грэхэм?
   Англичанин напряг память.
   - Если он это сделает, сказал я, пусть буду я одержим всеми демонами ковра, да еще другими в придачу, и что, если он это сделает, я готов съесть свою собственную голову!
   - И что же? Разве желание ваше не было близко к исполнению? И где еще оно могло исполниться, если не в доме Башира? Вы, Лавертисс, вы отобрали коврик у марабу силой. Тогда же вы обнаружили решительное намерение доискаться правды о Грэхэме. Я сказал: не забывайте, что правда всегда лежит на дне колодца. На это вы ответили: "За правдой я спущусь куда угодно". В тот же день вы повели себя странно (подобно Грэхэму), а наутро люди Башира нашли вас в колодце.
   Француз и англичанин, сильно озадаченные, глядели на своего друга,- а я созерцал его с почтительным удивлением. Увы, как поверить, что высокообразованный человек снисходит до предрассудка и верит в джинна?