Страница:
Один из пацанов поднял голову и увидел меня.
— Ура! — закричал он. — Папа приехал! — И окунул брата с головой.
Я, улыбаясь, пошел к ним. Кейт, не торопясь, шла навстречу.
— Привет, — сказала она, — учти, что я вся в масле.
Она легко коснулась моей щеки кончиками пальцев и подставила губы для поцелуя.
— Господи, что это с тобой случилось? — воскликнула она. — От тебя остались кожа да кости.
В Испании довольно жарко, — ответил я; мы подошли к бассейну, я снял рубашку и галстук.
— А ты совсем не загорел.
— Да, я провел все время в машине.
— Ну и как, получилось?
Я пожал плечами.
— Откуда я знаю? Там видно будет... Как дети?
— Отлично.
Я отсутствовал месяц. Но мне казалось, что я уехал только вчера. Я чувствовал себя так же, как и любой отец, вернувшийся домой с работы.
Пит выбрался из воды и, рассыпая брызги, побежал по траве.
— Что ты нам привез? — спросил он.
— Пит, если будешь таким любопытным, то ничего не получишь, — остановила его Кейт.
— Я мало что привез. Мы были далеко от приличных магазинов. Но сначала убери, сынок, свой велосипед с дорожки.
— Ну вот! — сказал Пит. — Как только ты приезжаешь, так сразу надо что-то делать. — Он послушался, но его спина выражала явный протест.
Кейт рассмеялась.
— Я рада, что ты вернулся.
— Я тоже.
— Пап, посмотри! Посмотри, что я умею!
Крис кувыркался в воде, подбрасывая мяч. Отряхиваясь, как щенок, он ждал, что его похвалят.
— Здорово получается, — сказал я.
— Давай еще раз!
— Подожди минутку.
Мы с Кейт подошли к зонту, под которым лежала малышка. Ей было пять лет, она была хорошенькая, темноволосая. Я стал на колени и потрепал ее по животику. Она смеялась.
— Ну, как она? — спросил я Кейт.
— По-прежнему.
— Взять ее в воду?
— Она уже купалась, но все равно возьми. Ей очень нравится.
Кейт опустилась рядом.
— Это папа вернулся, доченька, — сказала она, но Либби не понимала этих слов. Она развивалась нормально до десяти месяцев, но после травмы — перелома основания черепа — развитие почти полностью прекратилось. Питу тогда было пять лет. Он решил помочь матери, вынул сестренку из коляски и понес в дом. Но споткнулся, упал, и Либби ударилась о порог. Мы тогда снимали дом. Кейт не успела ее подхватить, а врачи заявили, что это совершенно не опасное сотрясение мозга.
Но через две-три недели у малышки началась жестокая горячка. Она была на грани смерти, врачи сделали вывод, что удар вызвал перелом основания черепа, а он, в свою очередь — проникновение инфекции и воспаление мозга. Мы были так счастливы, когда опасность для ее жизни миновала, что и не поняли сразу, что означают слова: малышка будет отставать в развитии. Ясно, ведь она только что перенесла почти смертельную болезнь. Но ведь это скоро пройдет, не так ли? Мы не замечали сочувственных взглядов, мы еще не понимали, что такое задержка в развитии.
В течение следующего года мы полностью осознали смысл этих слов. Это была трагедия. Наше супружество, удачное и благополучное, понемногу расшатывалось. Но несчастье укрепило его, мы научились пренебрегать мелочами и ценить действительно главное.
Из столицы мы переехали в сельскую местность, мы оба были отсюда родом. Так будет лучше для ребят, говорили мы, понимая, что так будет лучше для нас.
Болезнь Либби перестала причинять боль. Мы привыкли к ней и смирились, она стала частью нашей жизни. Мальчишки нянчились с Либби, Кейт относилась к ней с любовью и заботой, я тоже был с ней заботлив, и мы утешали себя тем, что все не так уж и плохо, ведь малышка не хворает и выглядит счастливой.
Мы скоро поняли, что самое трудное — перестать замечать реакцию посторонних, и теперь, через несколько лет, мы не обращали никакого внимания на досужую болтовню. Пусть Либби не умела говорить, разбрасывала еду и иногда мочилась под себя, но это была наша дочь, и нам было все равно, что о ней говорят другие.
Я сходил в дом, надел плавки и понес Либби к бассейну. Она уже немного держалась на воде и совсем ее не боялась. Она плескалась, гладила меня по щекам, говорила «Дада» и прижималась ко мне, как обезьянка.
Потом я передал ее Кейт, чтобы она ее вытерла, и стал играть с мальчишками в водное поло (точнее в то, что у них так называлось). Минут через двадцать этой кутерьмы я понял, что Эван Пентлоу, в сущности, не требовательней их.
— Давай еще, пап! — визжали они. — Ну, еще чуточку!
— На сегодня хватит! — объявил я, рухнув рядом с женой на одеяло, и завернулся в махровое полотенце.
Пока Кейт укладывала детей, я распаковал вещи.
Почитал им немного на сон грядущий, а потом мы с Кейт сели ужинать. После ужина сложили тарелки в раковину и пошли спать.
Женщина из ближней деревушки прибиралась у нас четыре раза в неделю, а когда мы с женой решали выбраться куда-нибудь вечером, мы приглашали пенсионерку из городка посидеть с детьми. Такой образ жизни выбрала Кейт: я женился на умной, спокойной девушке, которая со временем превратилась в практичную, трезвую женщину и, что удивительно, в отличную хозяйку. После отъезда из Лондона в ней появилась еще одна черта характера. Я бы назвал ее душевным спокойствием. Хотя Кейт могла вспылить, и вообще была не холоднее меня, уже на следующий день она была вновь уравновешенной и надежной, как скала.
Многие знакомые киношники считали мою семейную жизнь пресной и ждали, что вот-вот я закручу роман с какой-нибудь блондинкой или рыженькой. Но на самом деле я вовсе не похож на тех героев, которых играю в кино. Эти великолепные мужчины были моей работой, я перевоплощался в рабочее время, но на дом работы не брал.
Когда мы легли, Кейт прижалась ко мне и положила голову на мое плечо. Я провел ладонью по ее гладкой коже, погладил ее плоский живот, упругие бедра. Она дрожала от возбуждения.
— Ну, как? — спросил я, целуя ее волосы.
— Очень...
А потом мы занимались любовью, как всегда, просто и обычно, но, потому что мы не были вместе месяц, это было очень хорошо, я бы даже сказал, необычайно хорошо. Мы пережили чудесные минуты, те, которые крепче всего связывают людей. Вот на этом и держится чувство уверенности и спокойствия, подумал я. Что еще нужно человеку?
— Волшебно, — вздохнула Кейт. — Это было волшебно.
— Ну что же, давай будем заниматься этим еще реже.
Она засмеялась.
— Ты думаешь, все зависит от выдержки?
— М-м... — зевнул я.
— Знаешь, я водила Криса к зубному и, ожидая в приемной, прочитала в журнале письмо одной женщины; у нее толстый и лысый муж гораздо старше ее, и ее давно от него тошнит. Она спрашивает, как ей сделать привлекательной их сексуальную жизнь. И знаешь, что ей ответили?
По голосу я понял, что она улыбается. Представьте себе, что вы спите с Эдвардом Линкольном.
— Ерунда, — я зевнул еще раз. — Думай о толстом и лысом мужике средних лет, который тебе надоел.
— Лет через двадцать, возможно, — засмеялась она.
— Покорнейше благодарю.
— Не стоит.
Мы уснули, обнимая друг друга.
Состязаний в августе не было, поэтому через пару дней после возвращения я выбрался на тренировку. Билл позволил мне сесть на одну из хорошо выезженных лошадей. Это всегда возвращало мне уверенность, позволяя освежить навыки, полученные чуть ли не с колыбели.
Верховой езде меня научили раньше, чем я стал ходить. Я хотел быть жокеем, но мне не повезло: в семнадцать лет у меня был рост метр восемьдесят, а кроме того, мне явно не хватало того главного, что заставляет человека выбирать дело на всю жизнь. Я был разочарован. Тогда-то я и решил попробовать себя в кино, правда, без особой надежды.
Смешно, правда?
Мы выехали на пастбище, где гулял свежий прохладный ветер; девственный пейзаж портила электростанция на горизонте и шум машин на отдаленном шоссе. Мы ехали шагом, потом рысью, перешли в галоп и вернулись к шагу, чтобы дать лошадям остыть. Это была чудесная прогулка.
Потом Треккер угостил меня завтраком, потом я еще проехал на своей лошадке по ближайшим дорогам, при этом мы с конюхом на все лады склоняли автомобили, которые не считали нужным сбросить газ, проезжая мимо. Я крепко сидел в седле и вспоминал, как отец, натаскивая меня в этом, кричал: «Сиди прямо, остолоп! И прижми локти!»
Эван Пентлоу и Мадроледо были невероятно далеко, где-то в другом мире.
Привет! — улыбнулась мне Кейт. — Как съездил?
— Отлично.
— Вот и хорошо... Тут Нерисса... А ну, тише, мальчишки, а то я сама себя не слышу...
— Сейчас моя очередь! — доказывал Пит.
— Если не замолчите, пообрываю уши, — объявил я.
Крис схватил ролики и выскочил из кухни, Пит ринулся в погоню.
— Мальчики! — ахнула Кейт.
Я ковырнул пудинг пальцем и получил по руке.
— Так что Нерисса?
— Она пригласила нас на ленч... — Кейт помолчала, помешивая глазурь. — Она была... чем-то обеспокоена... во всяком случае... И очень просила, чтобы мы пришли...
— Сегодня? — Я посмотрел на часы.
— Я сказала, что сегодня не получится, ты вряд ли вернешься раньше двенадцати. Тогда она сказала, чтобы мы пришли завтра.
— У нее что, пожар?
— Я не знаю, но она хочет увидеться с нами как можно быстрее, до того, как ты начнешь сниматься в новом фильме. Так она сказала.
— До ноября еще далеко.
— Ты не представляешь, как она настаивала. В конце концов я поклялась, что завтра мы будем, ну, а если ты все-таки не сможешь, я должна позвонить до двенадцати.
— Что же все-таки стряслось? — недоумевал я. — Хотя мы не виделись Бог знает сколько времени. Как ни крути, придется поехать.
— Надо, так надо...
Мы выбрались к Нериссе.
Нам не дано предугадать...
Нерисса держала своих лошадей в конюшне моего отца. Когда я был мальчишкой, она давала мне конфеты, потом — фунтовые бумажки, потом хорошие советы и, наконец, одарила дружбой. Мы не были особенно близки, но по-настоящему любили друг друга.
Она ждала в летней гостиной своей великолепной резиденции, сидя в кресле у столика, на котором стоял серебряный поднос с графинчиком шерри и несколькими рюмками. Услышав голос лакея, приветствовавшего нас в холле, она поднялась, чтобы обнять нас.
— Здравствуйте, мои дорогие! Как я рада видеть вас! Кейт, тебе очень к лицу этот желтый цвет... А ты здорово похудел, Эдвард...
Из окна за ее спиной открывался лучший вид в графстве Глочестер, и только когда мы уже обнялись и расцеловались, я рассмотрел, как сильно она сдала со времени нашей последней встречи.
Тогда она была чрезвычайно симпатичной леди, далеко за пятьдесят, но сохранившей молодой взгляд голубых глаз и неукротимую жизненную энергию. Походка была упругой, а в голосе звучали веселые нотки. Она была настоящей аристократкой, из тех, о ком мой отец говорил «класс».
Но за эти три месяца она поразительно изменилась. Взгляд ее стал тусклым, в нем не было прежней энергии, голос звучал глухо, руки дрожали.
— Нерисса! — вырвалось у Кейт, которая, как и я, относилась к этой необыкновенной женщине с чувством большим, чем просто симпатия.
— Да, дорогая, я знаю, — остановила ее Нерисса.
— Садитесь, мои милые. Эдвард, налей нам шерри.
Я налил, но Нерисса даже не пригубила бледно-желтую жидкость. Она сидела в кресле из парчи, пряча руки в рукава глубокого полотняного платья, спиной к свету.
— Как поживают ваши сорванцы? — спросила она.
— Как Либби? Эдвард, дорогой мой, ты слишком похудел. И, честно говоря, это тебе не к лицу.
Довольно долго она задавала подобные вопросы и внимательно выслушивала наши ответы, пресекая какие-либо попытки выяснить, почему же она так выглядит.
В столовую она шла, опираясь на палку и на мое плечо. Нам подали очень легкий ленч, который наверняка не возвратил мне ни одного из потерянных килограммов. Перекусив, мы так же не спеша вернулись в салон, куда был подан кофе.
— Эдвард, прошу тебя, закури. Сигары лежат в коробке. Ты ведь знаешь, как я люблю этот запах... Теперь мало кто курит.
Я подумал, что мало кто решится курить при ней, но раз уж она сама просит... Сам я курил довольно редко, обычно после ужина. В коробке лежала отличная «Корона», немного, правда, пересушенная. Закурив, я заметил, что Нерисса с удовольствием вдыхает дым сигары.
— Здорово, — улыбнулась она.
Кейт разлила кофе, но хозяйка лишь пригубила его.
— Так вот, дорогие мои, — спокойно сказала она. — К Рождеству меня уже не будет.
Этим словам можно было верить.
— Вы, как всегда, молодцы, — усмехнулась Нерисса. — Никаких возражений, пустых сантиментов. Врачи говорят, что моя болезнь неизлечима. Но что-то делать все же надо, и потому-то я так плохо чувствую себя и так плохо выгляжу. Без них я чувствовала себя гораздо лучше... А теперь меня уговаривают облучаться и пичкают разными мерзкими антибиотиками, и от всего этого мне становится все хуже. — Она состроила еще одну гримасу. — Я просила, чтобы меня оставили в покое, но они... это их долг, и ничего тут не поделаешь... идиотская ситуация. Но, как бы то ни было, мои дорогие, не принимайте это близко к сердцу. Прошу вас.
— Я поняла, что вы пригласили нас, потому что вам что-то нужно? — спросила Кейт.
Нерисса смотрела, дивясь.
— Как ты догадалась?
— Вы позвали вдруг, внезапно, а болеете вы, как я поняла, уже несколько недель.
— Эдвард, твоя жена действительно очень умная женщина, — сказала Нерисса. — Все так, мои дорогие... Я хотела просить Эдварда об услуге, если он, конечно, согласится.
— Ну, разумеется, — ответил я.
В голосе ее звучали прежние, те, веселые нотки.
— Не соглашайся раньше времени.
— Ладно.
— Дело касается моих лошадей. — Она помолчала и добавила: — Видишь ли, в последнее время они бегают очень неудачно.
— Как же так, — заметил я. — Сезон-то еще не начался.
Я знал, что Нерисса держит двух лошадей для стипль-чеза, и припомнил, хотя и с трудом, что в прошлом сезоне они дважды выигрывали.
— Нет, Эдвард, речь идет не о них. У меня есть еще одиннадцать двухлеток.
— Я об этом не знал.
— Потому что они не здесь, а в Южной Африке.
— Вот как? — я посмотрел на нее с изумлением. — Но я совершенно не ориентируюсь в южноафриканских бегах, Нерисса. Очень жаль. Я действительно хотел бы чем-нибудь помочь... но тут... я не могу сказать, почему ваши лошади не выигрывают.
— Я вижу, ты в самом деле разочарован, Эдвард, но поверь мне, ты можешь мне помочь — конечно, если ты захочешь.
— Вы только объясните ему, в чем дело! Эдвард сделает для вас все, что в его силах, Нерисса, — заверила ее Кейт.
Кейт, разумеется, была права. Особенно, если учесть положение Нериссы. Ведь когда я был осиротевшим пареньком, она ни разу не отмахнулась от моих проблем.
Нерисса вздохнула.
— Я писала тамошнему тренеру, но он не знает, в чем дело. Другие лошади из его конюшни показывают неплохие результаты, только мои проигрывают. Письма идут невероятно долго. В последнее время и наша, и их почта работают из рук вон плохо. Так вот, Эдвард, я и подумала, что ты, может быть, захочешь... Я понимаю, что это не такая уж простая вещь... Но, может быть, ты сможешь выбраться в Иоганнесбург, посмотреть, что там, собственно, происходит?
Воцарилось недолгое молчание. На этот раз даже Кейт не торопилась сказать, что, конечно же, я немедленно еду, и все же все мы понимали, что речь не о «да» и «нет», а о «когда» и «как».
Нерисса продолжила:
— Эдвард, ты хорошо разбираешься в состязаниях, лошадях, конюшнях, тренинге. Ты наверняка разберешься, не допускает ли тренер ошибки. Ну и, кроме всего прочего, у тебя отличные способности детектива.
— Детектива? — удивился я. — Но я не раскрыл ни одного преступления.
— Ты отлично разберешься в обстоятельствах и не позволишь сбить себя с толку.
— Нерисса, — с подозрением спросил я, — вы смотрите мои фильмы?
— Я смотрела почти все.
— Хорошо, но ведь герой фильмов — это не я! Я только играю этих замечательных людей!
— Не скромничай, Эдвард. Если бы ты не был человеком отважным, упорным и умным, то не смог бы так убедительно сыграть эти роли.
Я смотрел на нее со смешанным чувством нежности и раздражения. До чего же легко мы обманываемся тем, что видим на экране. Но чтобы Нерисса?..
— Вы знаете меня с восьми лет, — возразил я. — Вы знаете, что я вовсе не так уж смел, и не так уж стоек. Я средний и всегда буду средним. Я такой, как все. Помните, когда я рыдал, упав с лошади, вы утешали меня конфетами. А когда оказалось, что у меня не хватит характера стать жокеем, вы вновь утешали меня.
Нерисса снисходительно усмехнулась.
— Может быть, но теперь-то у тебя характера хватает. Я убедилась в этом на твоем последнем фильме. Ты висишь над пропастью, держась за край скалы, а под тобой бездна...
— Нерисса, — перебил я, — милая Нерисса. Я поеду для вас в Африку. Клянусь, что поеду. Но поймите, что все эти трюки в фильмах... Это ведь почти всегда не я, а каскадер, более или менее похожий на меня, это он отлично владеет джиу-джитсу и каратэ. Я вообще не умею драться. Крупным планом показывают мое лицо и затылок. А пропасти, над которыми я столько раз висел, они-то как раз настоящие, но если бы я упал, то не с такой высоты. Максимум метров десять, и тут же попал бы в сетку, как в цирке. Мы снимали это в горах северного девона, там есть где поставить камеру.
Нерисса не слушала меня, она не желала верить тому, что я не снайпер, не пилот, не прыгаю с трамплина, не обезвреживаю бомбы и не делаю приемники. И если бы меня пытали, я выложил бы все мгновенно. Она не поверила бы мне, потому что смотрела на меня совершенно по-другому и другими глазами. И эти глаза говорили о многом.
— Ну, ладно, — сдался я, — зато я кое-что знаю о конюшнях. По крайней мере, об английских.
— Вот видишь, — невозмутимо заявила Нерисса. — Не скажешь же ты, что кто-то выполнял за тебя все те конные трюки, когда ты только начинал в кино.
Этого я действительно не мог сказать. Но это были не такие уж подвиги.
— Договорились, — сказал я, — я поеду, посмотрю на лошадей и поговорю с тренером.
«Но раз уж он считает, что неизвестно, в чем тут дело, — добавил я мысленно, — я и подавно не разберусь».
— Мальчик мой, ты просто необыкновенный... — теперь Нерисса выглядела совершенно измученной, как будто спор со мной отнял у нее последние силы. Однако заметив, как мы напуганы ее состоянием, она нашла в себе силы улыбнуться.
— Пока еще нет, мои дорогие... У меня еще есть пара месяцев. По крайней мере, я так думаю.
Кейт хотела возразить, но Нерисса погладила ее по руке.
— Не надо так переживать, дорогая моя. Я уже смирилась с этим. Просто хотелось бы все уладить... привести в порядок. Поэтому я и настаивала на том, чтобы Эдвард поехал... Но мне еще надо рассказать ему некоторые подробности...
— Вы совсем измучены, — прервал ее я.
— Вовсе нет, — не очень убедительно солгала она. — А это нужно... Нужно, чтобы ты знал кое-какие детали. Эти лошади принадлежали моей сестре Порции, она тридцать лет назад вышла замуж и уехала в Южную Африку. Когда она овдовела, то решила там остаться, потому что все друзья ее были там. Я несколько раз ее навещала. Кажется, я рассказывала о ней.
Мы кивнули, подтверждая.
— Она умерла прошлой зимой, — вспомнил я.
Да, это было для меня тяжелым ударом, сказала Нерисса. — Я была ее единственной близкой родственницей, и она завещала мне почти все, что ей осталось после мужа. В том числе и лошадей. — Нерисса помолчала, собираясь с мыслями и силами. — Годовалых. И очень дорогих. Вскоре тренер прислал письмо, где спрашивал, не хочу ли я их продать, потому что из-за карантина их трудно будет перевезти в Англию. Я решила, что лучше будет их оставить — пусть бегают на африканских скачках. Продать можно всегда. Но теперь... ситуация изменилась. Когда они достигнут возраста, что позволит использовать их в племенной работе, меня уже не будет. А цена падает с каждым днем.
— Нерисса, милая, — заметила Кейт, — но не все ли теперь равно?
— Конечно, нет. Я собиралась оставить их племяннику моего мужа, Дэну, и я не хотела бы, чтобы он получил что-то, не имеющее никакой ценности.
Нерисса перевела взгляд на меня.
— Не помню... Вы видели его?
Кейт ответила:
— Нет.
Я же сказал:
— Как же, встречался раз или два. Вы приезжали с малышом в конюшню.
— Да, действительно. Мой деверь развелся с этой ужасной женщиной, матерью Дэна, и забрал мальчика в Калифорнию... Дэн недавно вернулся в Англию. Из него вырос очень милый молодой человек. Все это очень удачно, не правда ли? Ведь своей семьи у меня нет. Дэн теперь мой ближайший родственник, правда, только по мужу, его отец был младшим братом Джона. Понимаете, дети?
Мы понимали. Джон Кейсвел, который умер шестнадцать или чуть больше лет назад, был чудесным джентльменом. У него было четыре лошади для охоты и всегда доброе расположение духа. Еще у него была Нерисса, брат, жена брата, тысяч двести гектаров английской земли и ни одного потомка.
Чуть передохнув, Нерисса продолжала:
— Я пошлю телеграмму мистеру Аркнольду — так зовут тренера — и сообщу, что ты приедешь, чтобы от моего имени разобраться в ситуации. И попрошу заказать номер в гостинице.
— Нет, что вы! Не надо! Кому понравится, что кто-то едет с ревизией. Вдруг он и видеть меня не захочет. С гостиницей я улажу сам. А ему напишите, что я зайду с поручением от вас, так как еду в Южную Африку по делам.
Нерисса ласково улыбнулась мне и сказала:
— Вот видишь, дорогой мой, у тебя все же есть кой-какие способности.
Глава 3
— Ура! — закричал он. — Папа приехал! — И окунул брата с головой.
Я, улыбаясь, пошел к ним. Кейт, не торопясь, шла навстречу.
— Привет, — сказала она, — учти, что я вся в масле.
Она легко коснулась моей щеки кончиками пальцев и подставила губы для поцелуя.
— Господи, что это с тобой случилось? — воскликнула она. — От тебя остались кожа да кости.
В Испании довольно жарко, — ответил я; мы подошли к бассейну, я снял рубашку и галстук.
— А ты совсем не загорел.
— Да, я провел все время в машине.
— Ну и как, получилось?
Я пожал плечами.
— Откуда я знаю? Там видно будет... Как дети?
— Отлично.
Я отсутствовал месяц. Но мне казалось, что я уехал только вчера. Я чувствовал себя так же, как и любой отец, вернувшийся домой с работы.
Пит выбрался из воды и, рассыпая брызги, побежал по траве.
— Что ты нам привез? — спросил он.
— Пит, если будешь таким любопытным, то ничего не получишь, — остановила его Кейт.
— Я мало что привез. Мы были далеко от приличных магазинов. Но сначала убери, сынок, свой велосипед с дорожки.
— Ну вот! — сказал Пит. — Как только ты приезжаешь, так сразу надо что-то делать. — Он послушался, но его спина выражала явный протест.
Кейт рассмеялась.
— Я рада, что ты вернулся.
— Я тоже.
— Пап, посмотри! Посмотри, что я умею!
Крис кувыркался в воде, подбрасывая мяч. Отряхиваясь, как щенок, он ждал, что его похвалят.
— Здорово получается, — сказал я.
— Давай еще раз!
— Подожди минутку.
Мы с Кейт подошли к зонту, под которым лежала малышка. Ей было пять лет, она была хорошенькая, темноволосая. Я стал на колени и потрепал ее по животику. Она смеялась.
— Ну, как она? — спросил я Кейт.
— По-прежнему.
— Взять ее в воду?
— Она уже купалась, но все равно возьми. Ей очень нравится.
Кейт опустилась рядом.
— Это папа вернулся, доченька, — сказала она, но Либби не понимала этих слов. Она развивалась нормально до десяти месяцев, но после травмы — перелома основания черепа — развитие почти полностью прекратилось. Питу тогда было пять лет. Он решил помочь матери, вынул сестренку из коляски и понес в дом. Но споткнулся, упал, и Либби ударилась о порог. Мы тогда снимали дом. Кейт не успела ее подхватить, а врачи заявили, что это совершенно не опасное сотрясение мозга.
Но через две-три недели у малышки началась жестокая горячка. Она была на грани смерти, врачи сделали вывод, что удар вызвал перелом основания черепа, а он, в свою очередь — проникновение инфекции и воспаление мозга. Мы были так счастливы, когда опасность для ее жизни миновала, что и не поняли сразу, что означают слова: малышка будет отставать в развитии. Ясно, ведь она только что перенесла почти смертельную болезнь. Но ведь это скоро пройдет, не так ли? Мы не замечали сочувственных взглядов, мы еще не понимали, что такое задержка в развитии.
В течение следующего года мы полностью осознали смысл этих слов. Это была трагедия. Наше супружество, удачное и благополучное, понемногу расшатывалось. Но несчастье укрепило его, мы научились пренебрегать мелочами и ценить действительно главное.
Из столицы мы переехали в сельскую местность, мы оба были отсюда родом. Так будет лучше для ребят, говорили мы, понимая, что так будет лучше для нас.
Болезнь Либби перестала причинять боль. Мы привыкли к ней и смирились, она стала частью нашей жизни. Мальчишки нянчились с Либби, Кейт относилась к ней с любовью и заботой, я тоже был с ней заботлив, и мы утешали себя тем, что все не так уж и плохо, ведь малышка не хворает и выглядит счастливой.
Мы скоро поняли, что самое трудное — перестать замечать реакцию посторонних, и теперь, через несколько лет, мы не обращали никакого внимания на досужую болтовню. Пусть Либби не умела говорить, разбрасывала еду и иногда мочилась под себя, но это была наша дочь, и нам было все равно, что о ней говорят другие.
Я сходил в дом, надел плавки и понес Либби к бассейну. Она уже немного держалась на воде и совсем ее не боялась. Она плескалась, гладила меня по щекам, говорила «Дада» и прижималась ко мне, как обезьянка.
Потом я передал ее Кейт, чтобы она ее вытерла, и стал играть с мальчишками в водное поло (точнее в то, что у них так называлось). Минут через двадцать этой кутерьмы я понял, что Эван Пентлоу, в сущности, не требовательней их.
— Давай еще, пап! — визжали они. — Ну, еще чуточку!
— На сегодня хватит! — объявил я, рухнув рядом с женой на одеяло, и завернулся в махровое полотенце.
Пока Кейт укладывала детей, я распаковал вещи.
Почитал им немного на сон грядущий, а потом мы с Кейт сели ужинать. После ужина сложили тарелки в раковину и пошли спать.
Женщина из ближней деревушки прибиралась у нас четыре раза в неделю, а когда мы с женой решали выбраться куда-нибудь вечером, мы приглашали пенсионерку из городка посидеть с детьми. Такой образ жизни выбрала Кейт: я женился на умной, спокойной девушке, которая со временем превратилась в практичную, трезвую женщину и, что удивительно, в отличную хозяйку. После отъезда из Лондона в ней появилась еще одна черта характера. Я бы назвал ее душевным спокойствием. Хотя Кейт могла вспылить, и вообще была не холоднее меня, уже на следующий день она была вновь уравновешенной и надежной, как скала.
Многие знакомые киношники считали мою семейную жизнь пресной и ждали, что вот-вот я закручу роман с какой-нибудь блондинкой или рыженькой. Но на самом деле я вовсе не похож на тех героев, которых играю в кино. Эти великолепные мужчины были моей работой, я перевоплощался в рабочее время, но на дом работы не брал.
Когда мы легли, Кейт прижалась ко мне и положила голову на мое плечо. Я провел ладонью по ее гладкой коже, погладил ее плоский живот, упругие бедра. Она дрожала от возбуждения.
— Ну, как? — спросил я, целуя ее волосы.
— Очень...
А потом мы занимались любовью, как всегда, просто и обычно, но, потому что мы не были вместе месяц, это было очень хорошо, я бы даже сказал, необычайно хорошо. Мы пережили чудесные минуты, те, которые крепче всего связывают людей. Вот на этом и держится чувство уверенности и спокойствия, подумал я. Что еще нужно человеку?
— Волшебно, — вздохнула Кейт. — Это было волшебно.
— Ну что же, давай будем заниматься этим еще реже.
Она засмеялась.
— Ты думаешь, все зависит от выдержки?
— М-м... — зевнул я.
— Знаешь, я водила Криса к зубному и, ожидая в приемной, прочитала в журнале письмо одной женщины; у нее толстый и лысый муж гораздо старше ее, и ее давно от него тошнит. Она спрашивает, как ей сделать привлекательной их сексуальную жизнь. И знаешь, что ей ответили?
По голосу я понял, что она улыбается. Представьте себе, что вы спите с Эдвардом Линкольном.
— Ерунда, — я зевнул еще раз. — Думай о толстом и лысом мужике средних лет, который тебе надоел.
— Лет через двадцать, возможно, — засмеялась она.
— Покорнейше благодарю.
— Не стоит.
Мы уснули, обнимая друг друга.
* * *
У меня была отличная лошадь, которую тренировали в восьми километрах от нашего дома. Ее готовили для скачек с препятствиями. Когда я был дома, я ежедневно ездил на утреннюю выездку. Хозяин конюшни, Билл Треккер, человек чрезвычайно энергичный, не любил, когда хозяева совались в процесс, но ко мне отношение было особое. Во-первых, потому что еще пацанами мой отец и Билл подрабатывали на конюшне в Лэмбурне, а во-вторых, когда-то я сам принимал участие в скачках.Состязаний в августе не было, поэтому через пару дней после возвращения я выбрался на тренировку. Билл позволил мне сесть на одну из хорошо выезженных лошадей. Это всегда возвращало мне уверенность, позволяя освежить навыки, полученные чуть ли не с колыбели.
Верховой езде меня научили раньше, чем я стал ходить. Я хотел быть жокеем, но мне не повезло: в семнадцать лет у меня был рост метр восемьдесят, а кроме того, мне явно не хватало того главного, что заставляет человека выбирать дело на всю жизнь. Я был разочарован. Тогда-то я и решил попробовать себя в кино, правда, без особой надежды.
Смешно, правда?
Мы выехали на пастбище, где гулял свежий прохладный ветер; девственный пейзаж портила электростанция на горизонте и шум машин на отдаленном шоссе. Мы ехали шагом, потом рысью, перешли в галоп и вернулись к шагу, чтобы дать лошадям остыть. Это была чудесная прогулка.
Потом Треккер угостил меня завтраком, потом я еще проехал на своей лошадке по ближайшим дорогам, при этом мы с конюхом на все лады склоняли автомобили, которые не считали нужным сбросить газ, проезжая мимо. Я крепко сидел в седле и вспоминал, как отец, натаскивая меня в этом, кричал: «Сиди прямо, остолоп! И прижми локти!»
Эван Пентлоу и Мадроледо были невероятно далеко, где-то в другом мире.
* * *
Когда я вернулся домой, жена готовила пудинг, а мальчишки спорили, кому первому кататься на роликовых коньках.Привет! — улыбнулась мне Кейт. — Как съездил?
— Отлично.
— Вот и хорошо... Тут Нерисса... А ну, тише, мальчишки, а то я сама себя не слышу...
— Сейчас моя очередь! — доказывал Пит.
— Если не замолчите, пообрываю уши, — объявил я.
Крис схватил ролики и выскочил из кухни, Пит ринулся в погоню.
— Мальчики! — ахнула Кейт.
Я ковырнул пудинг пальцем и получил по руке.
— Так что Нерисса?
— Она пригласила нас на ленч... — Кейт помолчала, помешивая глазурь. — Она была... чем-то обеспокоена... во всяком случае... И очень просила, чтобы мы пришли...
— Сегодня? — Я посмотрел на часы.
— Я сказала, что сегодня не получится, ты вряд ли вернешься раньше двенадцати. Тогда она сказала, чтобы мы пришли завтра.
— У нее что, пожар?
— Я не знаю, но она хочет увидеться с нами как можно быстрее, до того, как ты начнешь сниматься в новом фильме. Так она сказала.
— До ноября еще далеко.
— Ты не представляешь, как она настаивала. В конце концов я поклялась, что завтра мы будем, ну, а если ты все-таки не сможешь, я должна позвонить до двенадцати.
— Что же все-таки стряслось? — недоумевал я. — Хотя мы не виделись Бог знает сколько времени. Как ни крути, придется поехать.
— Надо, так надо...
Мы выбрались к Нериссе.
Нам не дано предугадать...
* * *
Нерисса была мне теткой, крестной матерью и опекуншей в одном лице. Она была мне тем, чего, к сожалению, у меня никогда не было. А была у меня мачеха, которая любила только двух своих детей от предыдущего мужа, и еще отец, замороченный до смерти ею да вечной работой.Нерисса держала своих лошадей в конюшне моего отца. Когда я был мальчишкой, она давала мне конфеты, потом — фунтовые бумажки, потом хорошие советы и, наконец, одарила дружбой. Мы не были особенно близки, но по-настоящему любили друг друга.
Она ждала в летней гостиной своей великолепной резиденции, сидя в кресле у столика, на котором стоял серебряный поднос с графинчиком шерри и несколькими рюмками. Услышав голос лакея, приветствовавшего нас в холле, она поднялась, чтобы обнять нас.
— Здравствуйте, мои дорогие! Как я рада видеть вас! Кейт, тебе очень к лицу этот желтый цвет... А ты здорово похудел, Эдвард...
Из окна за ее спиной открывался лучший вид в графстве Глочестер, и только когда мы уже обнялись и расцеловались, я рассмотрел, как сильно она сдала со времени нашей последней встречи.
Тогда она была чрезвычайно симпатичной леди, далеко за пятьдесят, но сохранившей молодой взгляд голубых глаз и неукротимую жизненную энергию. Походка была упругой, а в голосе звучали веселые нотки. Она была настоящей аристократкой, из тех, о ком мой отец говорил «класс».
Но за эти три месяца она поразительно изменилась. Взгляд ее стал тусклым, в нем не было прежней энергии, голос звучал глухо, руки дрожали.
— Нерисса! — вырвалось у Кейт, которая, как и я, относилась к этой необыкновенной женщине с чувством большим, чем просто симпатия.
— Да, дорогая, я знаю, — остановила ее Нерисса.
— Садитесь, мои милые. Эдвард, налей нам шерри.
Я налил, но Нерисса даже не пригубила бледно-желтую жидкость. Она сидела в кресле из парчи, пряча руки в рукава глубокого полотняного платья, спиной к свету.
— Как поживают ваши сорванцы? — спросила она.
— Как Либби? Эдвард, дорогой мой, ты слишком похудел. И, честно говоря, это тебе не к лицу.
Довольно долго она задавала подобные вопросы и внимательно выслушивала наши ответы, пресекая какие-либо попытки выяснить, почему же она так выглядит.
В столовую она шла, опираясь на палку и на мое плечо. Нам подали очень легкий ленч, который наверняка не возвратил мне ни одного из потерянных килограммов. Перекусив, мы так же не спеша вернулись в салон, куда был подан кофе.
— Эдвард, прошу тебя, закури. Сигары лежат в коробке. Ты ведь знаешь, как я люблю этот запах... Теперь мало кто курит.
Я подумал, что мало кто решится курить при ней, но раз уж она сама просит... Сам я курил довольно редко, обычно после ужина. В коробке лежала отличная «Корона», немного, правда, пересушенная. Закурив, я заметил, что Нерисса с удовольствием вдыхает дым сигары.
— Здорово, — улыбнулась она.
Кейт разлила кофе, но хозяйка лишь пригубила его.
— Так вот, дорогие мои, — спокойно сказала она. — К Рождеству меня уже не будет.
Этим словам можно было верить.
— Вы, как всегда, молодцы, — усмехнулась Нерисса. — Никаких возражений, пустых сантиментов. Врачи говорят, что моя болезнь неизлечима. Но что-то делать все же надо, и потому-то я так плохо чувствую себя и так плохо выгляжу. Без них я чувствовала себя гораздо лучше... А теперь меня уговаривают облучаться и пичкают разными мерзкими антибиотиками, и от всего этого мне становится все хуже. — Она состроила еще одну гримасу. — Я просила, чтобы меня оставили в покое, но они... это их долг, и ничего тут не поделаешь... идиотская ситуация. Но, как бы то ни было, мои дорогие, не принимайте это близко к сердцу. Прошу вас.
— Я поняла, что вы пригласили нас, потому что вам что-то нужно? — спросила Кейт.
Нерисса смотрела, дивясь.
— Как ты догадалась?
— Вы позвали вдруг, внезапно, а болеете вы, как я поняла, уже несколько недель.
— Эдвард, твоя жена действительно очень умная женщина, — сказала Нерисса. — Все так, мои дорогие... Я хотела просить Эдварда об услуге, если он, конечно, согласится.
— Ну, разумеется, — ответил я.
В голосе ее звучали прежние, те, веселые нотки.
— Не соглашайся раньше времени.
— Ладно.
— Дело касается моих лошадей. — Она помолчала и добавила: — Видишь ли, в последнее время они бегают очень неудачно.
— Как же так, — заметил я. — Сезон-то еще не начался.
Я знал, что Нерисса держит двух лошадей для стипль-чеза, и припомнил, хотя и с трудом, что в прошлом сезоне они дважды выигрывали.
— Нет, Эдвард, речь идет не о них. У меня есть еще одиннадцать двухлеток.
— Я об этом не знал.
— Потому что они не здесь, а в Южной Африке.
— Вот как? — я посмотрел на нее с изумлением. — Но я совершенно не ориентируюсь в южноафриканских бегах, Нерисса. Очень жаль. Я действительно хотел бы чем-нибудь помочь... но тут... я не могу сказать, почему ваши лошади не выигрывают.
— Я вижу, ты в самом деле разочарован, Эдвард, но поверь мне, ты можешь мне помочь — конечно, если ты захочешь.
— Вы только объясните ему, в чем дело! Эдвард сделает для вас все, что в его силах, Нерисса, — заверила ее Кейт.
Кейт, разумеется, была права. Особенно, если учесть положение Нериссы. Ведь когда я был осиротевшим пареньком, она ни разу не отмахнулась от моих проблем.
Нерисса вздохнула.
— Я писала тамошнему тренеру, но он не знает, в чем дело. Другие лошади из его конюшни показывают неплохие результаты, только мои проигрывают. Письма идут невероятно долго. В последнее время и наша, и их почта работают из рук вон плохо. Так вот, Эдвард, я и подумала, что ты, может быть, захочешь... Я понимаю, что это не такая уж простая вещь... Но, может быть, ты сможешь выбраться в Иоганнесбург, посмотреть, что там, собственно, происходит?
Воцарилось недолгое молчание. На этот раз даже Кейт не торопилась сказать, что, конечно же, я немедленно еду, и все же все мы понимали, что речь не о «да» и «нет», а о «когда» и «как».
Нерисса продолжила:
— Эдвард, ты хорошо разбираешься в состязаниях, лошадях, конюшнях, тренинге. Ты наверняка разберешься, не допускает ли тренер ошибки. Ну и, кроме всего прочего, у тебя отличные способности детектива.
— Детектива? — удивился я. — Но я не раскрыл ни одного преступления.
— Ты отлично разберешься в обстоятельствах и не позволишь сбить себя с толку.
— Нерисса, — с подозрением спросил я, — вы смотрите мои фильмы?
— Я смотрела почти все.
— Хорошо, но ведь герой фильмов — это не я! Я только играю этих замечательных людей!
— Не скромничай, Эдвард. Если бы ты не был человеком отважным, упорным и умным, то не смог бы так убедительно сыграть эти роли.
Я смотрел на нее со смешанным чувством нежности и раздражения. До чего же легко мы обманываемся тем, что видим на экране. Но чтобы Нерисса?..
— Вы знаете меня с восьми лет, — возразил я. — Вы знаете, что я вовсе не так уж смел, и не так уж стоек. Я средний и всегда буду средним. Я такой, как все. Помните, когда я рыдал, упав с лошади, вы утешали меня конфетами. А когда оказалось, что у меня не хватит характера стать жокеем, вы вновь утешали меня.
Нерисса снисходительно усмехнулась.
— Может быть, но теперь-то у тебя характера хватает. Я убедилась в этом на твоем последнем фильме. Ты висишь над пропастью, держась за край скалы, а под тобой бездна...
— Нерисса, — перебил я, — милая Нерисса. Я поеду для вас в Африку. Клянусь, что поеду. Но поймите, что все эти трюки в фильмах... Это ведь почти всегда не я, а каскадер, более или менее похожий на меня, это он отлично владеет джиу-джитсу и каратэ. Я вообще не умею драться. Крупным планом показывают мое лицо и затылок. А пропасти, над которыми я столько раз висел, они-то как раз настоящие, но если бы я упал, то не с такой высоты. Максимум метров десять, и тут же попал бы в сетку, как в цирке. Мы снимали это в горах северного девона, там есть где поставить камеру.
Нерисса не слушала меня, она не желала верить тому, что я не снайпер, не пилот, не прыгаю с трамплина, не обезвреживаю бомбы и не делаю приемники. И если бы меня пытали, я выложил бы все мгновенно. Она не поверила бы мне, потому что смотрела на меня совершенно по-другому и другими глазами. И эти глаза говорили о многом.
— Ну, ладно, — сдался я, — зато я кое-что знаю о конюшнях. По крайней мере, об английских.
— Вот видишь, — невозмутимо заявила Нерисса. — Не скажешь же ты, что кто-то выполнял за тебя все те конные трюки, когда ты только начинал в кино.
Этого я действительно не мог сказать. Но это были не такие уж подвиги.
— Договорились, — сказал я, — я поеду, посмотрю на лошадей и поговорю с тренером.
«Но раз уж он считает, что неизвестно, в чем тут дело, — добавил я мысленно, — я и подавно не разберусь».
— Мальчик мой, ты просто необыкновенный... — теперь Нерисса выглядела совершенно измученной, как будто спор со мной отнял у нее последние силы. Однако заметив, как мы напуганы ее состоянием, она нашла в себе силы улыбнуться.
— Пока еще нет, мои дорогие... У меня еще есть пара месяцев. По крайней мере, я так думаю.
Кейт хотела возразить, но Нерисса погладила ее по руке.
— Не надо так переживать, дорогая моя. Я уже смирилась с этим. Просто хотелось бы все уладить... привести в порядок. Поэтому я и настаивала на том, чтобы Эдвард поехал... Но мне еще надо рассказать ему некоторые подробности...
— Вы совсем измучены, — прервал ее я.
— Вовсе нет, — не очень убедительно солгала она. — А это нужно... Нужно, чтобы ты знал кое-какие детали. Эти лошади принадлежали моей сестре Порции, она тридцать лет назад вышла замуж и уехала в Южную Африку. Когда она овдовела, то решила там остаться, потому что все друзья ее были там. Я несколько раз ее навещала. Кажется, я рассказывала о ней.
Мы кивнули, подтверждая.
— Она умерла прошлой зимой, — вспомнил я.
Да, это было для меня тяжелым ударом, сказала Нерисса. — Я была ее единственной близкой родственницей, и она завещала мне почти все, что ей осталось после мужа. В том числе и лошадей. — Нерисса помолчала, собираясь с мыслями и силами. — Годовалых. И очень дорогих. Вскоре тренер прислал письмо, где спрашивал, не хочу ли я их продать, потому что из-за карантина их трудно будет перевезти в Англию. Я решила, что лучше будет их оставить — пусть бегают на африканских скачках. Продать можно всегда. Но теперь... ситуация изменилась. Когда они достигнут возраста, что позволит использовать их в племенной работе, меня уже не будет. А цена падает с каждым днем.
— Нерисса, милая, — заметила Кейт, — но не все ли теперь равно?
— Конечно, нет. Я собиралась оставить их племяннику моего мужа, Дэну, и я не хотела бы, чтобы он получил что-то, не имеющее никакой ценности.
Нерисса перевела взгляд на меня.
— Не помню... Вы видели его?
Кейт ответила:
— Нет.
Я же сказал:
— Как же, встречался раз или два. Вы приезжали с малышом в конюшню.
— Да, действительно. Мой деверь развелся с этой ужасной женщиной, матерью Дэна, и забрал мальчика в Калифорнию... Дэн недавно вернулся в Англию. Из него вырос очень милый молодой человек. Все это очень удачно, не правда ли? Ведь своей семьи у меня нет. Дэн теперь мой ближайший родственник, правда, только по мужу, его отец был младшим братом Джона. Понимаете, дети?
Мы понимали. Джон Кейсвел, который умер шестнадцать или чуть больше лет назад, был чудесным джентльменом. У него было четыре лошади для охоты и всегда доброе расположение духа. Еще у него была Нерисса, брат, жена брата, тысяч двести гектаров английской земли и ни одного потомка.
Чуть передохнув, Нерисса продолжала:
— Я пошлю телеграмму мистеру Аркнольду — так зовут тренера — и сообщу, что ты приедешь, чтобы от моего имени разобраться в ситуации. И попрошу заказать номер в гостинице.
— Нет, что вы! Не надо! Кому понравится, что кто-то едет с ревизией. Вдруг он и видеть меня не захочет. С гостиницей я улажу сам. А ему напишите, что я зайду с поручением от вас, так как еду в Южную Африку по делам.
Нерисса ласково улыбнулась мне и сказала:
— Вот видишь, дорогой мой, у тебя все же есть кой-какие способности.
Глава 3
Через пять дней я летел в Иоганнесбург с кучей фактов и без малейшей надежды как-то их использовать.
Мы возвращались домой. Кейт была подавлена. «Бедная Нерисса, — повторяла она. — Бедные мы, мы скоро ее потеряем».
— Ты только вернулся.
— Да, но разве можно было ей отказать?
— Нет.
— К тому же я мало что понимаю в этом.
— Откуда ты знаешь? Глядишь, и придет что-нибудь в голову.
— Вряд ли.
— Но ты постараешься?
— Ну конечно.
Кейт качала головой.
— Ты вовсе не такой бестолковый, как тебе кажется.
— Дай Бог, — не спорил я.
Кейт пожала плечами, и мы довольно долго ехали молча. Потом она сказала:
— Знаешь, когда ты выходил в конюшню, она сказала мне, чем болеет.
— Да?
— Это так называемая болезнь Ходжкина. Действует прежде всего на железы. Нерисса толком не знает. Лекарства от этого нет.
— Бедная Нерисса.
— Еще она сказала, что завещала нам кое-что на память.
— Правда? — Я посмотрел на Кейт. — Это очень мило с ее стороны. Она не сказала, что именно?
— Боже мой, смотри на дорогу! Нет, она не сказала, ни что, ни сколько. Просто, что завещала нам кое-что на память. В жизни не встречала подобной женщины... Умирает — и говорит об этом совершенно спокойно, даже шутит... Изменила завещание... И все время знает... знает...
По ее лицу катились слезы. Она редко плачет и не любит, когда на нее при этом смотрят.
Я смотрел на шоссе.
— Ты всегда отказывался куда-либо ехать... никогда не соглашался. Стоит об этом лишь заикнуться, как ты хватаешься за стол и визжишь...
— Что да, то да, — согласился я, — но сейчас нужно найти какой-нибудь предлог для поездки в Южную Африку. Не ожидается ли там премьера какого-нибудь моего фильма?
— Погоди. — Он явно не был готов к такому повороту событий. — Сейчас посмотрю. Ну, а если намечается, — добавил он с сомнением, — я могу сообщить устроителям, что ты вылетаешь?
— Я об этом и прошу. Понял?
— Понял. Но не верю!
— Есть две, и в самое ближайшее время. В Кейптауне начинают показ «Поездки на Восток» в следующий понедельник. Это, правда, не новье, но они затевают ретроспективный показ, так что можешь лететь на открытие. А в Иоганнесбурге пойдут «Скалы». Но это только через три недели. Ты доволен?
— Не так, чтобы очень... Хорошо, пусть будет Иоганнесбург.
— Договорились, и вот еще что: не означает ли это, что ты согласен давать интервью и выступить на ТВ?
— Ни в коем случае.
— Я так и думал.
Мы возвращались домой. Кейт была подавлена. «Бедная Нерисса, — повторяла она. — Бедные мы, мы скоро ее потеряем».
— Ты только вернулся.
— Да, но разве можно было ей отказать?
— Нет.
— К тому же я мало что понимаю в этом.
— Откуда ты знаешь? Глядишь, и придет что-нибудь в голову.
— Вряд ли.
— Но ты постараешься?
— Ну конечно.
Кейт качала головой.
— Ты вовсе не такой бестолковый, как тебе кажется.
— Дай Бог, — не спорил я.
Кейт пожала плечами, и мы довольно долго ехали молча. Потом она сказала:
— Знаешь, когда ты выходил в конюшню, она сказала мне, чем болеет.
— Да?
— Это так называемая болезнь Ходжкина. Действует прежде всего на железы. Нерисса толком не знает. Лекарства от этого нет.
— Бедная Нерисса.
— Еще она сказала, что завещала нам кое-что на память.
— Правда? — Я посмотрел на Кейт. — Это очень мило с ее стороны. Она не сказала, что именно?
— Боже мой, смотри на дорогу! Нет, она не сказала, ни что, ни сколько. Просто, что завещала нам кое-что на память. В жизни не встречала подобной женщины... Умирает — и говорит об этом совершенно спокойно, даже шутит... Изменила завещание... И все время знает... знает...
По ее лицу катились слезы. Она редко плачет и не любит, когда на нее при этом смотрят.
Я смотрел на шоссе.
* * *
Я позвонил моему агенту и застал его дома.— Ты всегда отказывался куда-либо ехать... никогда не соглашался. Стоит об этом лишь заикнуться, как ты хватаешься за стол и визжишь...
— Что да, то да, — согласился я, — но сейчас нужно найти какой-нибудь предлог для поездки в Южную Африку. Не ожидается ли там премьера какого-нибудь моего фильма?
— Погоди. — Он явно не был готов к такому повороту событий. — Сейчас посмотрю. Ну, а если намечается, — добавил он с сомнением, — я могу сообщить устроителям, что ты вылетаешь?
— Я об этом и прошу. Понял?
— Понял. Но не верю!
* * *
Он позвонил мне через час.— Есть две, и в самое ближайшее время. В Кейптауне начинают показ «Поездки на Восток» в следующий понедельник. Это, правда, не новье, но они затевают ретроспективный показ, так что можешь лететь на открытие. А в Иоганнесбурге пойдут «Скалы». Но это только через три недели. Ты доволен?
— Не так, чтобы очень... Хорошо, пусть будет Иоганнесбург.
— Договорились, и вот еще что: не означает ли это, что ты согласен давать интервью и выступить на ТВ?
— Ни в коем случае.
— Я так и думал.