Фрэнсис Дик. Дьявольский коктейль

   Картина, прояснившаяся после того, как я проштудировал все это, была достойна того, чтобы над ней поразмыслили. Девять лошадей стартовали отлично — с декабря по май они выигрывали, в общей сложности, четырнадцать раз. Но с середины сезона ни одна из них не пришла к финишу в первой четверке.
   После беглого знакомства с их родословными, по материалам южно-африканского ежемесячника «Лошадь и собака», я сделал вывод, что наследственность у лошадей отличная, а Порция вложила в них огромные деньги. Ни одна из лошадей пока не выиграла столько, чтобы оправдать истраченную на нее сумму, к тому же каждое новое поражение сбивало цену будущих производителей.
   Короче говоря, южно-африканские лошадки Нериссы вполне могли стать для наследника ядром на ноге.

* * *

   Кейт проводила меня в аэропорт Хитроу; и мне, и ей не хватило тех девяти дней, что я провел дома. Пока мы стояли в очереди на досмотр, ко мне обратились за автографом с полдюжины дам — для дочерей, племянников, внуков, и не одна пара глаз глядела в нашу сторону; вскоре к нам подошел служащий авиалинии и предложил пройти в отдельную комнату. Особое внимание было проявлено ко мне, как к постоянному клиенту. Мы с благодарностью воспользовались предложением.
   — Похоже, у меня два мужа, — вздохнула Кейт. — Причем совершенно разных; я одновременно жена как личного, так и общественного варианта твоей особы. Когда я смотрю на тебя в кино или вижу твое лицо на афишах, то сама не верю, что спала с этим джентльменом только вчера. И каждый раз этому удивляюсь, потому что твой публичный вариант вообще не мой, а тех людей, которые платят, чтобы на него посмотреть. А потом ты приходишь домой и становишься другим человеком и моим мужем, которого зрители вообще не знают.
   Я любовался ею.
   — Кстати, личный вариант не заплатил за телефон.
   — Я же напоминала тебе раз пятнадцать!
   — Придется заплатить тебе.
   — Придется. Хотя телефон — это твоя обязанность. Я не могу проверять все твои телеграммы и разговоры с Америкой. Я уверена, что там приписывают. Эти счета нужно тщательно контролировать.
   — На этот раз придется поверить.
   Мы сидели рядом. Счет за телефон такая же тема для разговора, как любая другая: мы понимали друг друга, и это было главное. Мы всегда расставались и встречались весьма сдержанно. Многие считали, что мы не любим друг друга, а мы были связаны, как близнецы.

* * *

   Через шестнадцать часов я приземлился в Ян Смитс Интернейшнл. Меня встречал довольно нервный тип. Я подержался за влажную ладонь представителя фирмы «Уорлдис синемас».
   — Уэнкинс, — сказал он. — Клиффорд Уэнкинс. Чрезвычайно рад с вами познакомиться.
   Бегающие глаза, паршивый английский, где-то под сорок... Говорил он слишком, вел себя чересчур фамильярно, двигался разболтанно — как раз то, чего я терпеть не могу.
   По возможности вежливо я высвободил свою руку.
   — Очень вам благодарен. Не стоило так беспокоиться, — сказал я, мысленно посылая его куда подальше.
   — Я не мог не встретить Эдварда Линкольна! — провозгласил он и хохотнул нервно.
   Начальник отдела проката вынужден общаться с кинозвездами раз в месяц, как минимум.
   — Там у меня машина, — сказал он и, раскинув руки, попятился, как рак, одной рукой он как бы просил толпу расступиться, а другой указывал мне дорогу. Толпы не было.
   Я тащил чемоданы и делал вид, что это меня забавляет.
   — Тут рядом, — повторял он и заглядывал в глаза.
   — Чудесно.
   У выхода нас встречала группа из десяти человек. Я пожал плечами. Одежда, манеры их не оставляли сомнений в том, что это так называемые представители прессы. И все они были вооружены фотокамерами, магнитофонами и микрофонами.
   — Мистер Линкольн, что вы думаете о Южной Африке?
   — Алло, Линк, улыбнитесь!
   — Правда ли, что...
   — Улыбайтесь, пожалуйста!
   Как ни старался не сбавлять шаг, все же вынужден был задержаться, изобразить улыбку и выдать несколько фраз типа: «Очень рад... Счастлив посетить вашу страну... Это мой первый приезд...» Спустя некоторое время мы выбрались из здания.
   Здесь, на высоте две тысячи метров над уровнем моря, солнце пекло не сильно и даже было прохладно. Уэнкинс потел.
   — Как им удается, не знаю, — сказал он.
   — Действительно интересно, я купил билет вчера.
   — Вот и я говорю, — не слишком уверенно поддакнул он.
   — Впрочем, вам это на руку, реклама вам нужна, — продолжил я.
   — Конечно!
   Я усмехнулся. Нельзя винить его за то, что он расплачивается с ними за бывшие и будущие услуги моей особой, все равно то, что я из принципа не даю интервью, все считают просто капризом. И потом, во многих странах газетчики жестоко мстят человеку, который отказывает им в помощи. Хотя необходимо признать, что пока южно-африканские газетчики показали себя более цивилизованными, чем их коллеги из других стран.
   Уэнкинс вытер лоб ладонью.
   — Давайте я понесу ваши чемоданы?
   Я покачал головой.
   — Они не тяжелые.
   Все-таки он был слабее меня.
   Мы шли через стоянку к его автомобилю... Ах, запах Южной Африки! Эта смесь горячих, сладких, беспокоящих, непривычных, мускусных ароматов преследовала меня еще три или четыре дня, пока я не привык и не перестал ее замечать. Но первым южно-африканским впечатлением был этот запах.
   Клиффорд Уэнкинс отвез меня в Иоганнесбург. Всю дорогу он слишком много болтал, слишком сильно потел и слишком часто улыбался. Аэродром был расположен к востоку от города, среди выжженных равнин Трансвааля, на расстоянии доброго получаса езды от центра.
   — Я надеюсь, что все пройдет нормально, — говорил Уэнкинс, — у нас не часто бывает... то есть... вы понимаете... — он нервно засмеялся. — Ваш агент сказал мне по телефону, чтобы я не устраивал никаких приемов, коктейлей, интервью на радио и вообще... потому что мы, как вы понимаете, организовываем все это для приезжих знаменитостей... ну, для звезд... конечно, когда «Уорлдис» занимается прокатом их фильмов... так вот, для вас ничего этого не делаем, хотя, по-моему, это ошибка... Но ваш агент очень настаивал... Мы сняли номер... Он говорил, чтобы отель был за городом... не в городе, но и не в частном доме — так он сказал... Я надеюсь, что вам понравится... Мы были просто поражены... то есть восхищены, когда узнали, что вы прибудете лично...
   «Мистер Уэнкинс, — мысленно перебил я его, — вы успевали бы гораздо больше, если бы болтали чуточку меньше». Вслух же я сказал:
   — Я думаю, все будет нормально.
   — Ну, конечно. Но раз уж вы отказались, так сказать, от обычной программы, то что бы устроило вас? Ведь до премьеры «Скал» еще две недели.
   Я уклонился от прямого ответа:
   — Премьера... Это будет что-то такое с размахом?
   — Еще бы! — рассмеялся он. — По всем правилам! Письменные приглашения. Выручка пойдет на благотворительные цели. Все будет великолепно, дорогой мистер Линкольн... Знаете, мы бы в самом деле очень хотели принять вас по-королевски. Так решили в «Уорлдис», когда пришли в себя от шока.
   — Понимаю, — усмехнулся я. «Раз уж напросился, — подумал я, — дай им хотя бы что-то за все их хлопоты». — Послушайте, — продолжал я, — если вы считаете, что стоит с этим возиться, то можно устроить что-то вроде маленького приема: бутерброды, немного выпивки... До премьеры или после, как хотите. Обещаю, что приду. Ну и через пару дней я мог бы встретиться с вашими друзьями из аэропорта — лучше в первой половине дня, скажем, за кофе. Этого достаточно.
   Он потерял дар речи. Я смотрел на него сбоку. Он хватал воздух ртом, как рыба на песке.
   Это было довольно смешно. Но я был здесь по заданию моей Нериссы.
   — А все остальное время не беспокойте меня. Я хочу быть абсолютно свободен. Прежде всего я бы хотел поглядеть на здешние скачки. Люблю, знаете ли, скачки.

* * *

   Отель «Игуана», расположенный на северной окраине города, выглядел довольно симпатично. Встретили меня учтиво, проводили и намекнули, что за умеренные чаевые готовы устроить, что угодно: от воды со льдом до танца живота.
   — Я бы хотел взять напрокат машину, — сказал я.
   Уэнкинс сказал, что подумал об этом, меня ожидает желтый лимузин с шофером — за счет «Уорлдис».
   Я покачал головой.
   — Это не то. Разве мой агент не уведомил вас, что я нахожусь здесь по своим личным делам?
   — Да, конечно, но... руководство готово покрыть все ваши расходы.
   — Нет, — отрезал я.
   Уэнкинс нервно хихикнул.
   — Понимаю... Да... Конечно... — он поперхнулся. Глаза его бегали, он делал бессмысленные движения руками, губы его кривились в идиотской улыбке. Вообще-то я не повергаю людей в нервное расстройство, но тут, как я понял, любое мое действие или слово вызывало это состояние.
   Наконец-то он сумел выйти из «Игуаны» и сесть в машину. Я вздохнул с облегчением. Однако не прошло и часа, как зазвонил телефон.
   — Завтра... точнее, завтра утром... вас устроит такое время... встреча с прессой... ну, вы понимаете.
   — Договорились, — ответил я.
   — Вы не могли бы... э-э... сказать шоферу, чтобы он отвез вас в отель «Рандфонтейн»? Зал Деттрока... это такой зал для приемов... мы его арендовали... ну, вы поняли...
   — Время?
   — Ну... скажем в одиннадцать... вы не могли бы приехать на четверть часа раньше?
   — Да, — коротко ответил я, на что Уэнкинс выразил свое удовлетворение, заикаясь и осыпая меня благодарностями.
   Я повесил трубку, распаковал вещи, выпил кофе, вызвал машину и покатил на ипподром.

Глава 4

   В Южной Африке скачут по средам, субботам и очень редко в другие дни недели.
   Я купил билет и взял программку. Из нее я узнал, что во второй половине дня бежит одна из неудачниц, принадлежащих Нериссе.
   Ньюмаркет мало чем отличался от других ипподромов. Трибуны, лошади, букмекеры, атмосфера азарта, свои традиции, специфика, порядки. Все то, что мне давно знакомо. Я пошел к паддоку, по которому уже водили лошадей, участвующих в первом заезде. В центре стояли хозяева лошадей и тренеры, они беседовали и обменивались впечатлениями. Около паддока толпились знатоки, внимательно приглядываясь к лошадям.
   Последние почти не отличались от английских. Они были, может быть, чуть поменьше, но смотрелись отлично. Правда, выводили их не белые парни в темном, как у нас, а черные парни в белом.
   У меня есть правило не ставить на незнакомых лошадей, поэтому к окошку, где принимали ставки, я не пошел. Очень скоро появились жокеи в ярких шелковых костюмах, они разобрали лошадей и заняли место на старте. Копыта твердо били сухую землю. Я решил разыскать тренера Нериссы, Гревилла Аркнольда. Его лошадь бежала в следующем заезде, сейчас ее должны были готовить.
   Здесь ко мне подошел какой-то парень и тронул меня за плечо.
   — Простите, вы Эдвард Линкольн? — спросил он.
   Я улыбнулся, кивнул на ходу.
   — Разрешите представиться — меня зовут Дэн Кейсвел. Насколько я знаю, вы друг моей тетки.
   Это меня остановило. Я подал руку, Дэн сердечно пожал ее.
   — Я знал, что вы приедете. Тетя Нерисса телеграфировала Аркнольду, что вы будете здесь на премьере какого-то фильма и, наверное, появитесь на скачках. Так что, откровенно говоря, я вас высматривал.
   Он говорил с мягким калифорнийским акцентом, полным ленивого тепла. Ничего удивительного, что он нравился Нериссе: у него было симпатичное загорелое лицо, прямой открытый взгляд, слегка растрепанные, но блестящие и густые волосы. Настоящий идеал американского парня.
   — Она не говорила мне, что вы в Южной Африке, — заметил я.
   — Конечно, нет, — ответил Дэн с обезоруживающей улыбкой, — она, наверное, и сама об этом не знает. Я прилетел только пару дней назад. На каникулы. Как поживает старушка? Когда мы виделись последний раз, она чувствовала себя неважно.
   Он беззаботно улыбался. Видимо, он ничего не знал.
   — Кажется, она серьезно больна.
   — Правда? Вы меня огорчаете. Нужно будет написать ей. Я напишу, что я здесь, что пытаюсь разобраться с ее лошадьми.
   — А что с ее лошадьми?
   — Я еще не знаю. Но они перестали выигрывать. И это очень скверно. — Он снова улыбнулся, довольно озорно. — Если хотите разбогатеть, советую поставить на восьмой номер в четвертом заезде.
   — Спасибо, — ответил я. — Нерисса говорила мне, что ее лошади не выигрывают.
   — Не удивительно, что она об этом говорила. С ними происходит какая-то ерунда. Дайте им десятиминутную фору, подкупите жокеев, все равно не выиграют.
   — И вы что-нибудь выяснили?
   — Ничего. Аркнольд ужасно переживает. Говорит, что у него никогда ничего подобного не случалось.
   — Может быть, вирусное? — предположил я.
   — Отпадает. Тогда болели бы все лошади, не только теткины. Я спрашивал у тренера, но он говорит, что понятия не имеет.
   — Я хотел бы с ним поговорить, — бросил я мимоходом.
   — Понимаю. Это очень просто. Только сначала давайте спрячемся от ветра и выпьем пива, ладно? У Аркнольда бежит лошадь в этом заезде.
   — Отлично, — согласился я, и мы пошли пить пиво. Дэн прав. Дул сильный ветер. Было довольно холодно. Похоже, весна запаздывала.
   Дэну было где-то двадцать. Голубые глаза и ослепительные зубы делали его каким-то уж чересчур калифорнийским. Может быть, он и не был маменькиным сынком, но любимцем богов — наверняка.
   Он сообщил, что учится в Беркли политическим наукам и через несколько месяцев получит диплом.
   — А что собираешься делать потом? — спросил я, чтобы поддержать разговор.
   Он сощурился, улыбаясь.
   — Пока не знаю.
   «Плохо ему не будет, — подумал я. — Баловень судьбы, у таких всегда все гладко».
   Заезд закончился. Лошадь Гревилла пришла третьей.
   — Жаль, — вздохнул Дэн. — Я поставил только на нее, а надо было на всю первую тройку.
   — Много проиграли? — сочувственно спросил я.
   — Ерунда. Несколько рэндов.
   Рэнд чуть меньше доллара. Действительно, не так уж много. Мы не спеша направились к паддоку.
   — Знаете, что я вам скажу? — заговорил Дэн чуть погодя. — Я думал, что вы совсем другой.
   — Какой? — усмехнулся я.
   — Ну, не знаю... кинозвезда... Я думал, вы будете страшно задирать нос.
   — Актеры такие же люди, как и все.
   Он не поверил мне, а я не шутил. Я подумал, что Дэн гораздо эффектней меня. Конечно, я был повыше, пошире в плечах, но у него было что-то такое, к чему внешность не имеет отношения.
   Лошадью, которая пришла третьей, занимался довольно крупный, крепко сложенный мужчина; он с неудовольствием осматривал ее ноги, ощупывал шею и круп.
   — Это Гревилл Аркнольд, — шепнул мне Дэн.
   Тренер объяснялся с хозяйкой и не отличался любезностью. Конечно, я знал, что тренер, если он не хочет свихнуться, должен быть твердым, ведь не может же он без конца оправдываться, убеждая хозяев, чьи лошади не выиграли, в том, что, хотя он и обеспечил их собственность лучшей кормежкой и лучшим тренингом, чужие оказались резвей; но все равно, он был слишком небрежен.
   Лошадь увели, люди разошлись.
   Аркнольд поднял взгляд на Дэна. Парень указал на меня кивком головы. Тренер не торопясь пошел к нам.
   Дэн представил нас друг другу, как бы подчеркивая, что если мы познакомимся, то выиграем от этого оба.
   Возможно.
   Но, честно говоря, Гревилл Аркнольд не понравился мне ни в первый день, ни позже. Он был вежлив со мной: улыбнулся, подал руку, сказал, что рад, что миссис Кейсвел сообщила ему о моем приезде, что ждал и готов мне все показать.
   Говорил он с сочным акцентом и знал, как и большинство местных жителей, три языка — английский, африкаанс и зулусский. Лицо его напоминало пластилиновую маску — очень узкие, почти незаметные губы, глубокие морщины на щеках, аккуратные рыжие усики. Он улыбался, приветствуя меня, но глаза его оставались холодными как лед.
   — Ваша лошадь сегодня не очень, — заговорил я.
   Реакция была мгновенной:
   — Эта дура так просила, что я согласился и выпустил ее лошадь сегодня, а хотел, чтобы она бежала только в субботу. На прошлой неделе в Турффонтейле поле было очень твердое, она должна была отдыхать еще три дня.
   — Мне показалось, что она извинялась перед вами?
   — Да. Конечно. Но слишком поздно. Дура. Лошадь что надо, в субботу она бы выиграла. Но что поделаешь? Владельцы должны слушаться тренера беспрекословно. Ведь тренеру платят за то, что он знает свое дело. Решать всегда должен специалист.
   Я ответил ничего не значащей улыбкой. Правда, я был всего-навсего владельцем, но с этим его «всегда» можно было поспорить. Иногда — это другое дело. Может быть, часто, но не всегда. Я знаю по крайней мере одного победителя Большого Национального Кубка, который вообще никогда не стартовал бы, если бы его хозяин слушал тренера.
   — Я вижу, в четвертом заезде бежит лошадь миссис Кейсвел, — заметил я.
   Аркнольд скривился.
   — Да. Думаю, она вам сказала, что в последнее время ее лошади выступают хуже некуда.
   — И что она не может понять, почему.
   Он пожал плечами.
   — Я тоже не могу понять. Та же пища, тот же уход, что у остальных. Они здоровы. Их несколько раз обследовал ветеринар. Непонятно. Совершенно непонятно.
   — Да уж, — сказал я.
   — Наркотики тоже отпадают. Мы сделали чуть не сотню анализов. Результаты отрицательные.
   — А как они выглядят? — спросил я. — То есть по их поведению ничего не заметно?
   — Можете сами посмотреть, — предложил он. — Если вы, конечно, разбираетесь в лошадях.
   — И довольно неплохо, — встрял Дэн. — Ведь не секрет, что папаша мистера Линкольна начинал подручным в конюшне.
   — Да? — удивился Аркнольд. — В таком случае вы можете посмотреть. Может, что и найдете. Кто знает.
   В его голосе прозвучала нескрываемая ирония, он был уверен, что этого случиться не может. Иначе говоря, он или точно знал, что происходит с лошадьми Нериссы и был уверен, что мне не докопаться, или действительно не имел об этом никакого понятия.
   — С удовольствием, — сказал я.
   — Тогда хоть завтра, где-то в половине пятого, на вечерний обход.
   Я кивнул.
   — Вот и хорошо. А вы, Дэн? Может быть, и вы приедете?
   — Разумеется, Аркнольд...
   Так и договорились. Дэн предложил заехать за мной в «Игуану».
   Ченк, конь Нериссы, участвующий в четвертом заезде, во время проводки в паддоке выглядел здоровым. У него была блестящая шкура и незакрепощенные, сильные мышцы. Он не производил впечатление особо мощного, но лоб у него был красивый, умный, а лопатки широко расставленные. Порция, сестра Нериссы, заплатила двадцать пять тысяч рэндов за его происхождение, пока он выиграл всего один заезд, и то несколько месяцев назад, в апреле.
   — Что вы о нем скажете? — спросил Дэн.
   — Выглядит неплохо.
   — Вот именно. Аркнольд говорит то же самое. На вид они все здоровые.
   Ченка водили на поводу два конюха; видно было, что тренер заботится о нем.
   Все лошади ступали балетным шагом, они с рождения привыкли к очень твердой почве. Ченк поскакал на старт так же бодро, как и остальные лошади, занял удобную позицию и неплохо стартовал. Я следил за всем этим в бинокль.
   Первую половину мили он прошел очень хорошо, держась на шестом месте, сразу после группы лидеров. Но когда после поворота они вышли на прямую, ситуация изменилась, и Ченк стал перемещаться в тыл. Я смотрел на подпрыгивающую голову жокея, понимая, что он изо всех сил пытается заставить Ченка выйти вперед, но было ясно, что это уже безнадежное дело, Ченк быстро терял силы, и даже лучший в мире наездник тут ничего бы не сделал.
   Я опустил бинокль. На последнем участке еще продолжалась борьба, но к финишу Ченк отстал уже на тридцать корпусов. Толпа рычала, но на Ченка никто не обращал внимания.
   Мы с Дэном пошли посмотреть, как его будут расседлывать. И мы, и Аркнольд были обескуражены.
   — Ну вот, — сказал он. — Вы сами видели.
   — Да, — согласились мы.
   Ченк был чрезвычайно потным и очень усталым. Он стоял, опустив голову, как будто понимал, что опозорился.
   — Что скажете? — спросил Аркнольд.
   Я покачал головой. Ченк выглядел обычным стайером, но его родословная и, главное, прежние победы опровергали это.
   Было совершенно невероятно, чтобы и он, и остальные лошади Нериссы страдали сердечными заболеваниями, имели плохие зубы или болезнь крови. Да еще чтобы ни один ветеринар этого не обнаружил. И чтобы болели только они. Абсурд.
   Собственных жокеев у Нериссы не было. Из журналов я узнал, что в Южной Африке жокеев вообще гораздо меньше, чем в Англии. Например, в Натале, главном центре, было зарегистрировано всего тринадцать жокеев и двадцать два практиканта.
   В Южной Африке всего четыре беговых центра: Иоганнесбург, Натале, Порт-Элизабет и Кейптаун. Лошади Нериссы выступали на всех четырех ипподромах, в разную погоду, в разное время года, с разными жокеями, но результаты их были примерно одинаковы.
   До мая этого года все было нормально, но с начала июня ни одна ее лошадь не выиграла ни одного заезда.
   Раз их перевозили с места на место, причина была не в конюшне. Они не были больны. Наркотики исключались. Менялись конюшни и жокеи.
   Величиной постоянной был тренер.
   При желании тренер выставит лошадь так, что она не сможет выиграть. Например, перетренирует ее перед скачкой. Такое часто происходит по недосмотру, и доказать, что это сделано специально, невозможно.
   Тренеры редко идут на это. Хотя бы потому, что за успех им платят. И все же я склонялся к тому, что причиной всему — Аркнольд, и что своей цели он добивается самыми примитивными методами.
   Другими словами, достаточно сменить тренера — и проблема решена.
   Я мог возвращаться в Англию. Но на пути к осуществлению этого милого намерения стояли, к сожалению, два препятствия.
   Прежде всего я обещал быть на премьере, до которой еще две недели. А кроме того, зная, кто виноват и даже как он это делает, я не мог понять — зачем.

Глава 5

   Когда часы отеля «Рэндфотейн» били половину двенадцатого, я появился в банкетном зале. Дамы и господа, представляющие средства массовой информации (иначе говоря, компания небрежно одетых, плохо информированных и сознательно разболтанных бездельников), без излишнего энтузиазма поднялись с кресел, чтобы меня поприветствовать.
   В холле меня ожидал Клиффорд Уэнкинс, такой же болтливый, но еще более потный, чем накануне. Мы вошли в лифт, и, пока поднимались, он сообщил мне, кто был приглашен, зачем и кто не явился. Он выразил надежду, что я не рассержусь. Мне нужно сделать сообщение для двух радиостанций. Прямо в микрофон. Они запишут это на пленку. «Хорошо?» А кроме этого, интервью для еженедельников, женских журналов, газет и еще для нескольких журналистов, которые специально прилетели из Кейптауна и Дурбана.
   Я уже жалел о том, что пошел на это.
   Мне остается одно, думал я, как следует сыграть эту роль.
   — Минутку, — сказал я.
   Мы стояли у лифта.
   — Что случилось? — засуетился Уэнкинс.
   — Ничего, я должен собраться.
   Он не понял. То, чем я хотел заняться, свойственно не только профессиональным актерам. Насколько я помню, в Библии это называется «препоясать чресла». В медицине — стимулировать сердечную деятельность и выделить адреналин, у автомобилистов — включить третью скорость. Каждый тренированный политик умеет делать это за три секунды.
   — Ну, все, — сказал я. — Я готов.
   Уэнкинс вздохнул с облегчением, пересек холл и отворил тяжелую дверь.
   Мы вошли в зал. Журналисты выбирались из кресел и диванов, возносились с коврового покрытия, отлипали от стен, забычковывали окурки.
   Тот, что поздоровался, похоже, был вчера на аэродроме и, наверное, рассчитывал, что сегодня я буду разговорчивей.
   — Привет, — отозвался я.
   Подумаешь, если постараться, то все получится. В конце концов, я неплохой актер. Я умею, когда надо, выглядеть очаровательным. Я видел, что они почувствовали себя свободней, напряжение спало, на лицах появились улыбки. Я понял, что они не растерзают меня.
   Парень, который поздоровался первым, — видимо, прирожденный лидер, — подал мне руку и представился:
   — Родерик Ходж из «Рэнди Дейли Стар». Редактор отдела критики.
   Ему было под сорок, но подавал он себя в молодежной манере: длинные волосы, студенческий жаргон. Он выглядел напористым, но без жестокости и цинизма, свойственных для журналистов с большим стажем.
   Я пожал ему руку и дружелюбно улыбнулся. Я понял, что лучше, если он будет на моей стороне.
   — Господа, — сказал я, — если вы не торопитесь, мы можем сесть и поговорить. Спрашивайте, сколько хотите. Сначала можете все вместе, а потом поговорим по отдельности. Думаю, так будет лучше, не так ли?
   Они были согласны, никто никуда не торопился. Лед был сломан, и воцарилась дружеская атмосфера.
   Как всегда, сначала пошли вопросы личного характера.
   По их подсчетам, мне должно быть тридцать три года, это верно?
   — Разумеется.
   Женат ли я? Да. Счастлив ли в браке? Да. Это первый брак или второй? Первый. А у жены? Первый.
   Потом спрашивали, сколько у меня детей, какого возраста и как их зовут, сколько комнат в моем доме и сколько он стоит. Сколько у меня машин, собак, лошадей, яхт? Сколько я зарабатываю за год? Сколько мне заплатили за съемки в «Скалах»?
   Сколько я даю жене на туалеты? Считаю ли я, что место женщины в доме?
   — В сердце мужчины, — ответил я, что очень понравилось журналистке из дамского еженедельника.
   — Почему вы не живете там, где иностранцы не платят налоги?
   — Потому, что люблю Англию. Дорогое удовольствие? Очень. Миллионер ли я? Пока еще нет. Может быть, когда-нибудь, и то на бумаге, если акции пойдут в гору. Если вы такой богатый, то почему продолжаете работать? Чтобы хватало денег на налоги, ответил я.