Фрэнсис Дик. Скачка тринадцати

   Смерть Хейга помешала Джону Честеру сделаться первым среди тренеров. Этой вершины он так никогда и не достиг.
   Смерть Хейга спасла Вернона Аркрайта от дисквалификации — но только на эту весну. Изумленный свалившейся на него удачей, он благоразумно «забыл» о причине своего нападения на Могги. Сейчас явно было не время сообщать, что он согласился на взятку.
   Смерть Кристофера Хейга заставила Вернона Аркрайта держать язык за зубами и таким образом спасла репутацию Джаспера Биллингтона Иннса.
 
   Сам Джаспер в глубочайшем унынии смотрел четвертую скачку в Винчестере на экранах выстроенных в ряд телевизоров в магазине, торгующем электроникой. На всех экранах, больших и маленьких, было одно и то же изображение, но без звука. Продавцы оживляли свою торговлю с помощью попсы. Громкая музыка, в которой преобладали гулкие басы и грохот ударных, совершенно не вязалась с мирным изображением лошадей и всадников, безмолвно кружащих по паддоку.
   Джаспер попросил продавщицу включить звук. «Ага, сейчас», — сказала продавщица, но в магазине продолжала грохотать музыка.
   Не чуя под собой ног, Джаспер смотрел, как лошади выходят на старт Клойстерской барьерной. Его прекрасный Лилиглит двигался плавно и мощно. Джаспера раздирали смешанные чувства. Как он вообще мог усомниться, что его лошадь выиграет? Как ему могло прийти в голову обеспечить Лилиглиту победу бесчестным путем? Джасперу хотелось верить, что того звонка Вернону Аркрайту не было. Он пытался убедить себя, что Вернону Аркрайту все равно не удастся ничего сделать, чтобы помешать Сторм-Коуну. Ни Сторм-Коуну, ни какой-то другой лошади. Лилиглит и сам выиграет… Он не может не выиграть — надо же Джасперу расплатиться с долгами… Но ведь гандикап-то в пользу Сторм-Коуна… И если Могги Рейли нельзя подкупить, значит, его надо остановить…
   Вот так мысли Джаспера колебались между отвращением к себе и самооправданием, от веры в Лилиглита к ужасу перед нищетой. Джаспер никогда в жизни даже на автобусный билет не заработал — да он почти и не ездил на автобусе — и никогда не учился никакой профессии. Как же он будет кормить жену и четверых детей? И насколько была прочна его честь, если она рухнула при первом же испытании? Если первым, что пришло ему в голову, было подкупить жокея?
   На многочисленных безмолвных экранах участники Клойстера выстроились и рванулись вперед. Лилиглит быстро ушел в отрыв и возглавил скачку.
   Ничего плохого не случится, убеждал себя Джаспер. Лилиглит так и будет вести скачку до самого финиша. Фаворита показали крупным планом, когда он в первый раз пересек финишную черту. Потом еще раз — на повороте, когда виден был в основном круп с хвостом.
   Оператор телекамеры, сосредоточившись на Лилиглите, пропустил нападение Вернона Аркрайта на Сторм-Коуна, но зато успел поймать момент, когда Могги Рейли потерял равновесие и вылетел из седла. Могги было плохо видно за белым ограждением, за самим Сторм-Коуном и за другими лошадьми, однако можно было разглядеть, как он, в своем ало-оранжевом камзоле, боролся с земным притяжением и наконец одолел его, хотя и не без посторонней помощи. Ряд экранов показал, как он взял следующее препятствие без повода и стремян, а потом, когда сенсационный момент миновал, камера снова переключилась на лидера, Лилиглита, который оторвался от всех соперников на несколько корпусов.
   Джаспер покрылся липким холодным потом. Он не хотел верить своим глазам. Он не мог — не мог! — предложить деньги за то, чтобы подвергнуть опасности жизнь Могги Рейли! Это просто невозможно!
   А Могги Рейли все еще был в седле. Он ехал без стремян, но тем не менее пытался наверстать упущенное, обогнать пять или шесть лошадей, которые успели его обойти, хотя надежды на победу не оставалось.
   На Вернона Аркрайта телекамера больше не обращала внимания. Он свое сделал. Теперь на всех экранах был Лилиглит, мчащийся один впереди всех длинными стелющимися скачками. Впереди было последнее препятствие.
   «Я выиграл», — подумал Джаспер и почти не ощутил радости.
   Лилиглит упал.
   И остался неподвижно лежать на зеленой траве.
   Камера переключилась на финиш. Мелькнул яркий камзол жокея Сторм-Коуна.. Еще несколько мгновений — и камера вновь показала Лилиглита. Он лежал неподвижно, точно мертвый.
   Джаспер Биллингтон Иннс едва не потерял сознание.
   Где-то в глубине магазина продавец нажал на кнопку, и все экраны переключились со скачек на детские мультики. На всех экранах забегали нарисованные персонажи, издавая неслышные вопли и обмениваясь дурацкими репликами. Мультики в отличие от скачек привлекли толпу смеющихся зрителей. А из динамиков по-прежнему гремела оглушительная музыка.
   Джаспер, пошатываясь, вышел из магазина и поплелся к многоэтажной автостоянке, где оставил машину перед тем, как отправиться смотреть скачку.
   Отпер дверцу машины, плюхнулся на сиденье и принялся перебирать свои беды.
   Лилиглит погиб! Он этого не вынесет. И ведь лошадь была даже не застрахована. А теперь еще прибавился огромный долг Перси Дриффилду, который по его просьбе сделал последнюю, отчаянную ставку.
   Вернона Аркрайта вызовут к распорядителям, и он признается, что Джаспер предложил ему взятку за то, чтобы подвергнуть опасности жизнь Могги Рейли.
   Джаспер осознал, что ему самому могут запретить выставлять лошадей на скачки. Какой позор! Он по уши в долгах. Он погубил состояние своей жены. Но больше всего его угнетало именно ожидание позора.
   Джаспер не в первый раз подумал о самоубийстве.
 
   При виде Лилиглита, который встал на ноги, не хромая, Венди осушила слезы. А вскоре она уже разговаривала с Перси Дриффилдом.
   — Вы все поняли? — спросил он под конец.
   — Не знаю…
   — Передайте Джасперу, что скачка объявлена недействительной. Как и все, имеющее к ней отношение. Все, понимаете? Включая его ставку.
   — Хорошо.
   — Поскольку скачка недействительна, Лилиглит немного потеряет в цене. И скажите Джасперу, что я нашел покупателя с моей же конюшни. Мне ужасно не хочется терять эту лошадь.
   — Я ему передам, — пообещала Венди, нажала на рычаг и в третий раз принялась обзванивать все места, где надеялась найти своего мужа.
   Но Джаспера никто не видел с самого завтрака. Страх, который Венди подавляла весь день, снова пробудился, угрожая перерасти в панику.
   Она знала, что Джаспер ужасно гордый. Под мягкой, беспечной наружностью таился человек, всерьез дорожащий своей честью. Именно это и привлекло ее в нем много лет назад.
   Стеммер Пибоди унизил гордость Джаспера. Для него разорение было позором. А вдруг он окажется не в силах перенести это?
   Венди дважды звонила Джасперу в машину, но он,не отвечал. Телефон в машине был устроен так, что сообщения на автоответчике звучали из микрофона, как только включалось зажигание, но все мольбы Венди к Джасперу перезвонить оставались без ответа. Это не значит, что он ее не слышал. Венди боялась, что он не обратил внимания на сообщения и попросту все стер.
   Потеряв всякую надежду, она еще раз попыталась позвонить в машину.
   «Оставьте сообщение…»
   Венди прокляла бездушный механический голос и с жаром заговорила:
   — Джаспер, если ты меня слышишь, выслушай, пожалуйста! Это важно! Лилиглит жив! Он упал, но только ушибся. Он цел и невредим! Ты слышишь? И Перси Дриффидд нашел покупателя. А скачка объявлена недействительной, потому что судья умер до финиша. Так что все, что имеет отношение к скачке, не считается! Все, понимаешь? Перси Дриффилд сказал, чтобы я это особо подчеркнула. Все ставки тоже недействительны. Джаспер, дорогой, дорогой мой, возвращайся домой, пожалуйста! Выкарабкаемся! Я очень люблю готовить и смотреть за детьми. Возвращайся, Джаспер!
   Венди осеклась, осознав, что говорит в пустоту.
   Джаспер действительно ее не слышал. Зажигание было выключено, и автоответчик молчал.
 
   Джаспер с долей черного юмора прикидывал, как же покончить жизнь самоубийством. Чтобы провести в машину угарный газ, нужна трубка, а трубки не было. Знакомых утесов, с которых можно спрыгнуть, тоже поблизости не имелось. Ножа, которым можно было бы перерезать вены, тоже нет. Да, умереть — и то не так-то просто! Джаспер никогда не отличался находчивостью, поэтому просто сидел и никак не мог ничего придумать. Тем временем он нашел в кармашке на дверце старый конверт и в полном отчаянии написал предсмертную записку.
   «Мне стыдно.
   Простите меня».
   Потом решил найти хорошее старое дерево и врезаться в него на полной скорости.
   Он сунул ключ в зажигание, чтобы завести машину… и услышал слова Венди.
 
   Ошеломленный Джаспер Биллингтон прослушал послание жены три раза подряд.
   В конце концов он осознал, что Лилиглит жив, что ставка, которую он сделал через Перси Дриффилда, не считается и что ни его, ни Вернона Аркрайта к ответственности не привлекут.
   Несколько минут он просто сидел и дрожал.
   Он осознал, что ему незаслуженно дали второй шанс, а третьего не будет.
   Джаспер порвал конверт и медленно поехал домой.
 
   Официально же все, случившееся во время Клойстерской барьерной с гандикапом, считалось неслучившимся.
   Все… кроме смерти Кристофера Хейга.

СУМАТОХА В КИНГДОМ-ХИЛЛЕ

   Судьба временами любит пошутить. История с переполохом из-за бомбы на вымышленном ипподроме в Кингдом-Хилле была сочинена для читателей «Таймс» летом 1975 года. А много лет спустя придуманная история повторилась на самом деле: из-за сообщения о подброшенной бомбе пришлось перенести Большой национальный стипль-чез в Эйнтри.
   Конечно, со времен остроумной выдумки Трикси Уилкокса многое изменилось — как в отношении мер безопасности, так и в стоимости денег.
 
   В четверг днем Трикси Уилкокс задумчиво поскреб у себя под мышкой и решил, что на Клейпитса в скачке в два тридцать ставить не стоит. Трикси Уилкокс сидел развалившись в продавленном кресле, с банкой пива под рукой, перед цветным телевизором, по которому шел прямой репортаж с первой скачки трехдневных соревнований в Кингдом-Хилле. «Только лохи, — снисходительно думал Трикси, — могут ставить на девять к пяти в эту июльскую жару, какая и в Сахаре нечасто случается!» А благоразумные люди вроде него самого сидят дома, распахнув окно и сняв рубашку, дожидаясь, пока липкая жара сменится вечерней прохладой. Зимой Трикси говорил себе, что только лохи могут тащиться на ипподром в мороз и слякоть, а благоразумные люди сидят в тепле у телевизора и делают ставки по телефону. Весной ему мешал дождь, а осенью — туман. В свои тридцать четыре года Трикси довел искусство ничегонеделания до совершенства, и мысль о том, что можно честно трудиться весь день напролет, представлялась ему неостроумной шуткой. Его содержала жена. Жена Трикси в любую погоду отправлялась на работу в супермаркет, жена Трикси платила за муниципальную квартиру, и денег у нее после этого оставалось ровно на молоко. Она прожила с Трикси одиннадцать лет и осталась все такой же веселой, неунывающей и практичной. Она без особого волнения отнеслась к двум девятимесячным отсидкам Трикси в тюрьме и так же спокойно принимала тот факт, что в один прекрасный день он вернется. Ее родной папочка тоже полжизни просидел по тюрьмам. Так что жене Трикси было не привыкать иметь дело с мелким преступником.
   Скачку в два тридцать Клейпитс выиграл, с оскорбительной легкостью обойдя всех соперников. Трикси омыл свое уязвленное самолюбие остатками пива. Блин, за что ни берешься — все коту под хвост! В последнее время Трикси жутко не хватало денег — приходилось экономить даже на самом необходимом: на выпивке и куреве. Срочно требовалась какая-нибудь блестящая идея, которая заставит наивных лохов распахнуть ему свои кошельки. Подделка билетов не катит. Он много лет гордился своим искусством, пока копы не загребли его в Уимблдоне с пачкой фальшивок в кармане. И турист нынче пошел больно умный — им теперь не продашь не то что Лондонский мост, но даже и подписку на несуществующий порнографический журнал.
   Позднее Трикси никак не мог вспомнить, что навело его на ту блестящую идею. Вот только что он спокойно смотрел трехчасовую скачку в Кингдом-Хилле — и вдруг его осенило. И он захлебнулся диким и злым весельем.
   Трикси расхохотался вслух, хлопнул себя по ляжкам, вскочил и пустился в пляс. Эта дерзкая мысль привела его в такое возбуждение, что усидеть на месте было решительно невозможно.
   — Святые угодники! — выдохнул он. — Это же проще простого! Куча денег ни за что! Кингдом-Хилл — да, конечно!
   Трикси Уилкокс был не слишком умен.
 
   В пятницу утром майор Кевин Коудор-Джонс, директор кингдом-хиллского ипподрома, явился со своим «дипломатом» на обычное заседание правления. Большинство членов правления друг друга терпеть не могли. Ипподром принадлежал маленькой частной компании, раздираемой междуусобной грызней, и потому страдал от последствий решений, принятых в пику друг другу, и дела на нем шли не так хорошо, как могли бы.
   Назначение Коудор-Джонса на пост директора было одним из типичных результатов дурного руководства. Он значился третьим в списке возможных претендентов и сильно уступал двум первым. А избрали его исключительно ради компромисса между сторонниками первого и второго кандидатов. Вследствие чего ипподром получил весьма посредственного директора. А его наиболее толковым решениям обычно не давали ходу разногласия в правлении.
   На военной службе Коудор-Джонс был офицером импульсивным, безрассудно отважным и беспечным, что не позволило ему сделаться полковником. Человеком он был ленивым и дружелюбным, а директором — чересчур мягким.
   Собрание, имевшее место быть в пятницу, как всегда, не замедлило перерасти в скандал.
   — Главное — обеспечить безопасность! — твердил Беллами. — Этим необходимо заняться срочно. Сегодня же!
   Худой и остролицый Беллами агрессивно оглядел сидящих за столом, и Роскин, как обычно, возразил ему своим протяжным, небрежным тоном:
   — Дорогой мой Беллами, безопасность стоит денег! Роскин говорил так снисходительно именно потому, что знал, как Беллами это бесит. Беллами потемнел лицом от ярости, и безопасность на ипподроме, как и многое другое, стала жертвой личной распри.
   — Нужно установить высокие перегородки, дополнительные замки на всех внутренних дверях и удвоить число полицейских! И заняться этим нужно немедленно! — настаивал Беллами.
   — Дорогой мой Беллами, ипподромная публика вовсе не склонна к буйству!
   Коудор-Джонс застонал про себя. Процесс ежедневного обхода ипподрома в дни, когда не было скачек, и так представлялся майору чрезвычайно нудной обязанностью, и он не слишком строго соблюдал даже те меры безопасности, которые уже существовали. Высокие перегородки между секциями означали необходимость лишний раз обходить их, вместо того чтобы попросту перелезть через барьер. Новые замки — значит, новые ключи, лишняя трата времени, лишние хлопоты… И все это — лишь затем, чтобы помешать немногочисленным нахалам, которые норовят пробраться с дешевых мест на более дорогие! Нет, Коудор-Джонса куда больше устраивало нынешнее положение вещей.
   Вокруг бушевали страсти. Шум нарастал. Коудор-Джонс выждал, когда наступит относительное затишье, и вежливо хашлянул.
   Распаленные сторонники Беллами и ехидничающие сторонники Роскина с надеждой обернулись к нему. Коудор-Джонс был их обычным третейским судьей, и они привыкли соглашаться с ним — кроме тех случаев, когда его решение бывало действительно толковым.
   Тогда обе партии высказывались против него, досадуя, что не додумались до этого сами.
   — Боюсь, новые меры безопасности повлекут за собой много лишней работы для персонала ипподрома, — робко начал майор. — Возможно, придется даже нанять пару новых служащих… Помимо крупной первоначальной суммы, потребуются довольно большие постоянные расходы на поддержание всего этого в порядке… И потом… э-э… ну что такого может случиться на ипподроме?
   Эта вкрадчивая реплика маслом разлилась по бушующим волнам страстей и успокоила их ровно настолько, чтобы расходившиеся соперники могли начать отступление, не теряя лица.
   — Да, насчет персонала вы правы, — неохотно признал Беллами. Двое лишних служащих обойдутся куда дороже дюжины замков. Ипподром действительно не мог позволить себе таких расходов. — Но я настаиваю на том, что нам давно следует позаботиться об усилении охраны!
   Коудор-Джонс, вообще склонный к беспечности, подумал, что это лишнее. До сих пор ничего ведь не случилось — почему же что-то должно случиться в будущем?
   Правление поворчало еще с полчаса и так ничего и не решило.
 
   В пятницу днем Трикси Уилкокс отправился на скачки, стащив из их лучшего чайника половину денег, отложенных женой на выходные. Трикси собирался провести предварительную разведку. Бродя по ипподрому и жадно глядя по сторонам, он потихоньку хихикал. Пару раз ему пришло на ум, что попытка штурмовать ипподром в одиночку имеет свои минусы: какие-нибудь серьезные парни уж, наверное, рассчитали бы время по секундам и все предусмотрели. Но Трикси был одиночка и всегда избегал всяческих преступных сообществ — ему казалось, что это чересчур похоже на обычную службу: вечно тобой командуют, только еще и пенсия на старости лет не светит.
   Он пропустил по пинте пива в разных барах и сделал несколько мелких ставок на тотализаторе. Полюбовался лошадьми в паддоке, выделил жокеев, которых ему случалось видеть по телевизору. Посмотрел скачки. И в конце дня, забрав свои скромные выигрыши, которые, однако, позволили ему с лихвой окупить расходы, отбыл домой, по-прежнему хихикая.
   В ту пятницу Анджелиза Ледвилл продала два тотализаторных билетика Трикси Уилкоксу и еще сотни билетиков другим людям, которых она тоже не знала. Мысли Анджелизы были заняты не работой, а угрожающей кучкой счетов дома на полке. Когда Анджелиза отпраздновала свой пятидесятый день рождения, судьба начала делать ей гадости. Анджелиза лишилась красоты, по вине забот, и мужа, по вине блондинки. Брошенная, разведенная, бездетная, она тем не менее вполне приспособилась бы к одинокой жизни, если бы не навалившаяся бедность. Природный оптимизм и чувство юмора постепенно иссякали в бесплодных усилиях свести концы с концами.
   Анджелиза Ледвилл с завистью смотрела на деньги, которые совали ей в окошечко. Каждый день через ее руки проходили пачки денег. Сотая доля того, что публика каждый день проигрывает на тотализаторе, разрешила бы все ее проблемы! Но Анджелизу всю жизнь приучали к честности. К тому же с тотализатора не украдешь. После каждой скачки выручку немедленно собирают и пересчитывают. Так что воровство тут же раскроется… Анджелиза вздохнула и попыталась смириться с тем, что ей вот-вот должны отключить телефон.
 
   В субботу утром Трикси Уилкокс оделся чрезвычайно тщательно. Это было необходимо для предстоявшего ему дела. Если бы жена Трикси не расставляла в тот момент консервированные бобы по полкам супермаркета, она могла бы подсказать ему, что не стоит надевать апельсиново-оранжевые носки. В зеркале, висящем у кровати, Трикси мог видеть себя только до колен и потому был уверен, что темный костюм, галстук в тон и коричневая фетровая шляпа придают ему вид настоящего джентльмена, отправляющегося на скачки. Он даже без особых сожалений укоротил на пару дюймов свою шевелюру и сбрил пышные усы. Повесил на плечо здоровенный футляр от бинокля, одобрительно ухмыльнулся своему отражению в зеркале и отправился на поезд до Кингдом-Хилла.
   На ипподроме майор Кевин Коудор-Джонс совершал свой ежедневный обход, как обычно, без особого усердия. Его небрежное руководство привело к тому, что полицейские, которые должны были нести охрану во время скачек, прибыли на полчаса позже и в недостаточном количестве; кроме того, в типографии заказали слишком мало программок.
   — А, не беда! — махнул рукой беспечный майор. Миссис Анджелиза Ледвилл ехала на ипподром в автобусе, принадлежащем тотализатору, вместе с еще пятьюдесятью коллегами. Она смотрела в окно на проплывающие мимо пригороды и угрюмо размышляла о ценах на электричество.
   В субботу днем, в два тридцать, Анджелиза была целиком поглощена обычной выдачей билетиков и приемом денег. Она сосредоточилась на работе и потому чувствовала себя сравнительно счастливой. Приготовила свою кассу к скачке в три часа — главному событию дня. Скоро у окошечек выстроятся длиннющие очереди. А Анджелиза привыкла обслуживать клиентов быстро и аккуратно — она гордилась своим мастерством.
   В два пятьдесят пять Коудор-Джонс сидел в своем кабинете рядом с весовой и пытался разобраться с путаницей в оплате разнорабочих. В два пятьдесят семь телефон, стоявший у самого локтя Коудор-Джонса, зазвонил — в двадцатый раз за день, — и майор снял трубку, продолжая размышлять о спорном вопросе: сколько следует платить в час служащим, выравнивающим взрытый дерн после скачек?
   — Коудор-Джонс! — машинально сказал он. Человек с ирландским акцентом что-то тихо проговорил в трубку.
   — Что-что? — переспросил Коудор-Джонс. — Погромче, пожалуйста! Тут слишком шумно, я ничего не слышу!
   Человек с ирландским акцентом повторил свое сообщение все так же тихо, почти шепотом.
   — Че-го-о? — изумился Коудор-Джонс. Но его собеседник уже повесил трубку.
   — О господи! — сказал Коудор-Джонс и потянулся к кнопке, соединяющей его с ипподромской трансляцией. Одновременно взглянул на часы. Стрелки подползали к двум пятидесяти девяти. В эту минуту четырнадцать коней, участвующих в трехчасовой скачке, уже заводили в стартовые кабинки.
   — Леди и джентльмены! — сказал Коудор-Джонс, и его голос раздался из всех громкоговорителей ипподрома. — Нас только что предупредили, что где-то на трибунах заложена бомба. Мы просим вас немедленно покинуть свои места и собраться на середине ипподрома, пока полиция будет обыскивать помещения.
   Всеобщее оцепенение длилось не более секунды. Потом огромная толпа рекой хлынула по лестницам, из тоннелей, из всех дверей. Люди бежали, толкались, пихались, спеша скорее оказаться в безопасности на дальнем конце скаковой дорожки.
   В барах валялись опрокинутые и разбитые в спешке бокалы. Очереди к тотализатору растаяли, точно по волшебству, и кассиры бросились следом. Распорядители оставляли свою ложу на самом верху трибун с достоинством, но быстро. Корреспонденты из ложи прессы бросились вниз рысцой, даже не задержавшись, чтобы позвонить в свои газеты. Редакторы в Сити могут и обождать полчасика. А бомба ждать не станет!
   В здании ипподрома находились тысячи людей, но оно опустело меньше чем за пять минут. Внутри задержались очень немногие, и одним из них был Кевин Коудор-Джонс. Храбрости ему было не занимать, и майор счел своим долгом остаться на боевом посту.
   Немногочисленная группка полицейских мало-помалу собралась у весовой. Каждый скрывал свой вполне естественный страх под маской уверенности. «Небось опять ложная тревога», — говорили они друг другу. Подобные сообщения всегда оказываются ложными. Ну, или почти всегда. Полицейский офицер взял на себя организацию поисков и посоветовал штатскому Коудор-Джонсу удалиться в безопасное место.
   — Нет-нет! — сказал Коудор-Джонс. — Вы ищите бомбу, а я посмотрю, все ли вышли.
   Он улыбнулся немного озабоченно — и решительно нырнул в весовую.
   «Так, тут все чисто», — подумал он, заглянув в жокейскую душевую. В судейской ложе тоже никого, в комнате, где проявляются снимки фотофиниша, никого… Кухня, бойлерная, тотализатор, кабинеты, кладовые… Майор обегал здание за зданием. Он наизусть знал все укромные уголки, где мог застрять какой-нибудь глухой служащий или напившийся зритель.
   Людей он не нашел. Бомбы тоже. Слегка запыхавшись, он вернулся на площадку перед весовой и стал дожидаться отчета полицейских, которые работали медленнее.
   А блуждавший по ипподрому Трикси Уилкокс воплощал в жизнь свою гениальную, но плохо продуманную идею. Он, посмеиваясь, вспоминал, как изображал ирландца — пожалуй, из него вышел бы недурной актер! — и бегал по барам, набивая огромный пустой футляр от бинокля добычей. «Удивительно, как небрежны бывают люди в панике!» — хихикал он про себя.
   Дважды он столкнулся с полисменами.
   — Там все чисто, офицер! — уверенно заявлял он, указывая туда, откуда только что вышел. Полицейские оба раза окидывали небрежным взглядом коричневую шляпу, темный костюм и галстук в тон и принимали его за одного из служащих ипподрома.
   И только оранжевые носки его подвели. Второй полисмен обернулся ему вслед, нахмурился, увидав апельсиновые полоски, мелькавшие из-под брюк, и неторопливо двинулся за ним.
   — Эй!.. — окликнул он.
   Трикси обернулся, увидел надвигающегося на него блюстителя порядка, не выдержал и задал стрекача. Да, Трикси Уилкокс был не слишком умен.
 
   В четыре часа дня Коудор-Джонс передал по трансляции новое объявление:
   — По всей видимости, сообщение о бомбе оказалось очередной ложной тревогой. Все могут занять свои места.
   Публика хлынула обратно и первым делом устремилась в бары. Барменши вернулись за стойки и издали многоголосый вопль ужаса.
   — Нас обокрали!
   — Кто-то спер всю выручку!
   — И чаевые выгребли!
   В здании тотализатора кассиры застыли в шоке. Большая часть денег, полученных перед главной скачкой дня, попросту исчезла!