Он ушел к радисту, а через некоторое время вышел оттуда, поматывая крупной своей головой.
- Попадет мне, - сказал он, - всем фитилям фитиль будет. Но ладно, главное - сообщил.
- Спасибо, Павел Петрович, - сказала Людмила Сергеевна.
- Семафор с флагмана! - закричал вахтенный.
Замятин поднес к глазам бинокль.
- Так, - сказал он через некоторое время. - Вот и фитиль.
- Что пишут-то? - спросил Громов.
- Что? А вот что: категорически запрещаю пользоваться судовой рацией. В случае повторения ваша... хм-м... извиняйте, такая-то коробка будет направлена обратно в Архангельск. Демаскируете конвой, значит. Вот так.
- Скажите: больше не будем, - растерянно пробормотала Людмила Сергеевна.
- Это у вас в школе ребятишки так говорят, - сказал Замятин, улыбнувшись, и повернулся к вахтенному. - Отвечай: "Вас понял, приказание выполню".
Людмила Сергеевна спустилась на палубу, а оба капитана долго еще стояли на мостике. Стояли в одинаковых позах, держась руками за планшир, и молчали. Замятин смотрел на правый берег, Громов поглядывал на шедший впереди и немного левее конвой. Справа по борту на недалеком берегу виднелись избы села Верхняя Золотица. Начиналось горло Белого моря.
- Опять семафор с флагмана! - крикнул вахтенный матрос.
- Что там еще? - сердито спросил Замятин.
- "Зубатке"... и... приданным ей судам... следовать само... самостоятельно... само... - Матрос вдруг замолчал.
- Ослеп, что ли? - неожиданно грубо крикнул Замятин.
- К осту... от острова... Моржовец... Конец.
- Так, - жестко сказал Замятин. - Ну вот, Афанасий Григорьевич, теперь мы... самостоятельная эскадра.
Громов положил руку Замятину на плечо.
- Ништо, капитан, выдюжим. Не такое бывало.
- Не такое бывало, - кивнул Замятин, - а такого... - Он показал рукой на палубу, где группками стояли возле бортовых лееров или сидели на трапах или прямо на настиле его подопечные - кому семнадцать, кому пятнадцать, а кому и четырнадцать.
Он отвернулся и уже спокойно сказал матросу:
- Пиши: "Ясно вижу. Исполняю". Всё.
И когда на фок-мачте флагмана увидел знак "Добро", тихо скомандовал рулевому:
- Три румба вправо. Так держать, - и потянул ручку гудка.
В прозрачном и тихом воздухе три раза прозвучал хрипловатый басок "Зубатки", и через некоторое время ему ответил чистый и сильный голос головного сторожевика, а затем сперва вразнобой, а потом слитно, как один, загудели все суда отворачивающего к западу конвоя.
На мостик поднялась Людмила Сергеевна. Она вопросительно посмотрела сперва на одного, потом на другого капитана.
- Что, уже? - спросила она.
Замятин молча кивнул.
Справа по борту, но достаточно четко был виден Зимний берег и свободно разбросанные по нему избы села Инцы; слева к Терскому берегу, к выходу из горла Белого моря уходили суда конвоя. Транспорты шли строгой кильватерной колонной, а по бокам их, будто и не торопясь, следовали корабли охранения с расчехленными орудиями и задранными в небо стволами зенитных установок. Было тепло - дул легкий полудник*, море отливало голубизной, и небо тоже было ясным и голубым.
- Ну что ж, пойдемте к ребятишкам, - сказал Замятин, - надо растолковать им, что к чему.
Внизу у трапа стоял боцман, он внимательно, слегка прищурившись, посмотрел на Павла Петровича и спросил:
- Всех наверх?
- Так, - ответил Замятин и пошел на полубак.
- Что говорить будем? - спросил он у поднявшихся вслед за ним Громова и Людмилы Сергеевны.
- Правду, Павел Петрович, - просто сказала учительница.
Они подождали, пока собралась вся свободная от вахты команда и все участники экспедиции. На палубе было тесновато - не рассчитана была "Зубатка" на такую ораву. Ребята толкались, суетились, шум то затихал, то разрастался.
- А ну, тихо! - рявкнул боцман. - Становись побригадно!
Когда наконец все выстроились, Громов выступил вперед и протянул руку вслед уже далекому каравану.
- Видите? - спросил он.
- Видим, - нестройно ответили ребята.
- Объяснять вам не надо, - сказал Громов, - не маленькие. Время такое, что каждая коробка на счету, и на наши особы охраны не хватает. А они - на запад идут, дела у них поважнее наших. Понятно? - Он оглядел неровный строй, всмотрелся в лица своих "промысловиков" - разные, голубоглазые и кареглазые, совсем еще детские или уже с пушком на верхней губе, спокойные и растерянные, безразличные и напряженные, испуганные и залихватские. И подумал: "Эх, салажата... вам бы сейчас в футбол..."
Отмахнувшись от непрошенных мыслей, он продолжал:
- Тем более что задача наша простая, проще, так сказать, пареной репы. Добраться до Новой Земли, до становища Малые Кармакулы. А тут ходу всего ничего.
- Теперь я скажу. - Замятин оперся на поручни. - Добежим! Это я вам говорю, капитан "Зубатки". Но... - Он обвел взглядом присмиревших ребят. Но должен сказать прямо: обстановка сложная, и ждать можно всякой пакости. В Баренцевом - фашистские подлодки, а над морем... над морем тоже нечисти хватает. Значит, так: смотреть в оба! Полное военное положение. И что отсюда следует? - Он помолчал, а потом очень серьезно, вроде бы самому себе, ответил: - Дисциплина. Стальная флотская дисциплина. И в случае чего - никакой паники. Никакой. Слушать и выполнять. И баловства там разного, озорства - чтоб ни-ни! - Замятин погрозил пальцем и, словно нечаянно, улыбнулся. Улыбка на загорелом обветренном и крупном лице его была добродушной и немного смущенной, будто про себя он думал: "Нашел еще время улыбки строить, веселый что-то больно".
Он согнал улыбку и повернулся к Громову и комиссару. Они посовещались, и Замятин уже строго, по-капитански добавил:
- И вот еще что. Штатной команды у меня по судовой роли* не хватает. Значит, вы должны моим матросам помогать. Потому кое-кого из вас я буду назначать нести подвахту, главным образом наблюдателями, а по-моряцки впередсмотрящими. Нужно ребят внимательных и чтоб зрение отличное было. Человек десять для начала. Ну, и другим дело найдем. Добавлять что будете, товарищ Громов? Или вы, товарищ комиссар?
- Чего добавлять-то? Не маленькие, ответственность понимают. Так, братва?! - бодро сказал Громов.
- Так! Понятно! Чего уж!.. - откликнулся нестройный хор.
- Тогда - разойдись! - скомандовал Замятин и недовольно покачал головой, увидев, как ринулись с места ребята, сбиваясь в кучки, толкаясь и переговариваясь.
Людмила Сергеевна спустилась с полубака на палубу и долго стояла у трапа, глядя на ребят. Нет, пожалуй, страха у них не было. Многие даже лихо орали, что так куда интереснее - самим продвигаться, и тыкали пальцами в сторону двух "дегтярей" на ходовом мостике. И все же нет-нет, а кто-то задумается, нет-нет, а поглядит в ту сторону, куда ушел конвой, нет-нет, а оборвет кто-то смех, и все сразу примолкнут. А потом опять один затевает песню, другие ожесточенно режутся в "морского козла", третьи с любопытством смотрят на близкий берег, а вон там, у ящиков, возятся с веселым Шнякой...
"Ах, мальчишки, храбрые вы мои мальчишки, - думала Людмила Сергеевна, - каково-то вам еще придется..."
После ухода конвоя "Зубатка" еще теснее прижалась к обрывистому берегу, и Замятин с Громовым не сходили с мостика, внимательно наблюдая за какими-то им одним ведомыми признаками, помогающими правильно вести судно.
За мысом Воронова началась Мезенская губа - широкой дугой глубоко вдающийся в берег залив. "Зубатка" взяла еще восточнее, и вскоре слева по носу всплыл небольшой, но живописный уютный остров.
Низкие с моря песчаные берега с разбросанными там и сям валунами и обломками скал некруто поднимались вверх, а немного подальше виднелась изумрудная, еще совсем весенняя, листва кустарников и деревьев.
- Слева по носу остров! - крикнул во все горло Саня Пустошный - его первого поставил капитан впередсмотрящим.
- Поздно докладываешь, - откликнулся Замятин и добавил: - Моржовец это.
Мальчишки толпились вдоль всего борта от носа до кормы, с интересом рассматривая островок. Коля Карбас рассказывал:
- Тут места богатейшие и промысел - ух какой! И на зверя, и рыба разная. Мы с папаней сюда хаживали - тюленей здесь тышши. А в мезенских реках рыбы - страсть! Сиг, семга, нельма, голец, а в море - треска, пикша, камбала. - Колька даже зажмурился от восхищения. - Ты мне скажи: чего тут нету? - Он ткнул пальцем в Славку-одессита.
- Бычков тут нету, - усмешливо ответил Славка, - и скумбрии нету.
- Скумрии... такой не знаю, - заносчиво сказал Карбас, - пустяшная, должно быть, рыбка. А бычки - почему нет? На берегу в деревнях и бычки, и коровы имеются.
Славка захохотал, засмеялись и другие ребята.
- Сам ты корова, - сказал одессит. - Шо ты понимаешь. Бычок - это та еще рыбка, вкуснее ее ничего в целом мире нет. И заметь, только у нас, в Черном море. А дельфины у вас есть?
- Про дельфинов не слыхивал, - растерялся Карбас. - А вот...
- Необразованный ты, Карбасище, - перебил его Витя Морошкин, - а белуха - это кто, по-твоему? Дельфин. Только раза в два, а то и в три побольше, чем эти черноморские.
- Ага! - торжествующе закричал Колька. - И дельфины есть!
- Подумаешь, дельфины, - сказал Славка, - а акулы?
- Есть! - заорал Карбас. - И еще какие!
Славка протянул ему загнутый указательный палец.
- Ты чего? - удивился Карбас.
- Разогни, - сказал Славка, - а то загибаешь такое, ушам слышать невозможно.
- Я те разогну!
- А ну, тихо! - раздался за спинами ребят хрипловатый басок Громова. - Верно он говорит: есть тут акулы. Сам ловил. Они сюда из Атлантики за рыбкой приходят.
- А большие они, акулы? - спросил Димка.
- Разные, - ответил Афанасий Григорьевич, - чаще килограммов по триста - четыреста. И поболе попадаются. Хотите верьте, хотите - нет, но, когда я еще на траулере шкиперил, мы однова такую чудишшу вытянули, что сами рты поразевали. Метров семь длиной, а взвесили - тысячу с гаком килограмм потянула. Вот она, Одесса. - Он потрепал Славку по черным вихрам. - Север наш, батюшко, порато* богат есть. Как же мы его врагу отдадим?! - Капитан вдруг рассердился. - Ни шиша, извиняйте, мы ему не отдадим.
И, сунув куда-то на запад поверх ребячьих голов здоровенный кукиш, он быстро ушел.
Моржовец уже остался далеко за кормой, и "Зубатка" со своим маленьким караваном шла поперек широкого устья Мезенской губы. Вскоре остров совсем скрылся в синем мареве, все берега исчезли, и казалось, что судно уже совсем в открытом море. Вода приняла зеленоватый оттенок, солнце светило по-прежнему ярко, только чуть посвежел ветерок и пошли волны. Они были некрупными, но какими-то беспорядочными: толкались и в оба борта, и в корму, заходили и с носа. "Зубатку" качало тоже бессистемно: то она неуклюже переваливалась с боку на бок, то клевала носом, а затем вдруг задирала его, забираясь на крутую с белыми гребешками волну.
- Мезенская губа завсегда толкунцы разводит, - сказал Колька, - тут тихая губская вода с быстрой, которая по горлу беломорскому идет, встречаются. Вот и толкутся они, никак столковаться не могут.
Димка рассмеялся. На него качка не действовала, а на некоторых ребят подействовала, хотя была и не очень сильная. Разошлись кто куда, многие спустились в кубрик. А вот Карбас, так тот, похоже, даже наслаждался. Он сменил Саню и стоял на носу, гордо выпятив грудь. Большинство ребят занимались своими делами, но кто-то все-таки уже слегка позеленел. Васька Баландин и Боря-маленький лежали на нарах и постанывали, а развеселый Славка ушел на корму.
- Черноморец-то наш рыбку кормит! - пронзительно закричал Шкерт, но внезапно замолчал, поджал губы и, схватившись одной рукой за горло, другой за живот, тоже побежал на корму.
К утру мезенские толкунцы прекратились, и "Зубатка" снова пошла по тихой воде вдоль Канинского берега. А к вечеру караван поравнялся с Каниным Носом, за которым уже совсем кончилось Белое море и началось Баренцево.
Вода после Канина Носа стала светло-зеленой, а спокойные ленивые волны чуть отливали лазурью. Только закат в этот вечер был какой-то необычный: не золотисто-розовый, а белесый и желтоватый. Карбас сказал, что такой закат к "туску" - к тусклому небу либо к дождю.
Вскоре оконечность Канина Носа скрылась за кормой, и "Зубатка" с ее караваном вышла в открытое море.
10
Капитан Замятин всю ночь простоял на мостике. С вечера посвежело все же океан давал себя знать - и Павел Петрович на все пуговицы застегнул свой кожаный реглан.
Он хорошо знал этот район Баренцева моря - ловил рыбу еще на "Смене", да и просто ходил здесь часто и раньше. Довести "Зубатку" до места для него не составляло особого труда. Но это тогда, до войны, когда не шныряли вокруг немецкие подлодки и эсминцы и не крутились в небе вражеские стервятники.
Он стоял на мостике, большой, голубоглазый, сжав плотно губы, и смотрел, смотрел до рези в глазах на море - такое знакомое и такое сейчас враждебное, на эту обманчиво ласковую в белой, почти без сумерек, северной ночи зеленоватую лазурь, смотрел на небо с расплывчатой линией горизонта, и глухая тревога не отпускала его.
Канин Нос ушел в далекую дымку, скоро на северо-востоке покажется плоский блин Колгуева острова с его рыжими низкими берегами. И под берега эти не пойдешь: полно здесь кошек - песчаных надводных и подводных мелей. Надо брать мористее, курсом почти на норд. Но там черный утюг "Зубатки" и идущие в кильватере "Азимут" и "Авангард" будут видны как на ладони - что хочешь, то и делай!
Старушка "Зубатка" шла пока прилично - узлов под десять. Но это для нее хорошо, а если, не дай бог, эсминец или еще что?
Немного отлегло от сердца, когда вдруг быстро, как это часто здесь бывает, захмарило и небо покрылось ровной темно-серой пеленой. Все-таки хоть для самолетов видимость похуже. Стало сыро и промозгло. Замятин хотел было спуститься с мостика, пойти отдохнуть, как услышал звонкий, прерывающийся от волнения крик вахтенного матроса-наблюдателя:
- Слева по носу два самолета!
"Ну вот, - устало подумал капитан, - вот оно". Он посмотрел в направлении вытянутой руки матроса и сразу заметил в небе две черные точки. Они были еще далеко и рисовались как мухи, ползущие по запотевшему стеклу. Шли они стороной и, похоже, параллельным курсом, навстречу.
- Тревогу давать, капитан? - спросил вахтенный.
- Погоди пока, - сказал Замятин, - не полоши зря ребят. Штурмана Антуфьева и боцмана ко мне. Быстро! И Громова.
Прибежал на мостик штурман, за ним быстро подошел боцман. Кряхтя, поднялся по трапу Громов.
- Чего они здесь рыщут? - проворчал он.
- Здесь, в Баренцевом, почитай, только наши морские коммуникации и проходят, - сказал Замятин, - от союзников к нам и от нас к союзникам. Вот немец и охотится. Мне в Архангельске сказывали, что сейчас до нас большой конвой из Исландии пробивается. Шибко, говорят, ему досталось...
- Слышал, - сказал Громов.
- Чего ж спрашиваешь?
- Да так, со злости, - сказал Громов.
И сразу же снова закричал вахтенный:
- С бакборта* самолеты! На нас идут!
- Заметили, сволочи! - в сердцах сказал Замятин.
Он присмотрелся. На "Зубатку" шел на небольшой высоте один самолет, другой удалялся на запад.
- Антуфьев! Пулеметы - к бою! - резко скомандовал Замятин. - Боцман, команду с винтовками наверх. И изготовить шлюпки. Капитан Громов - в кубрик: ребятам надеть спасательные пояса. От вахтенного заберите мальчишку. И тоже... всех наверх!
- Зачем ребятишек-то наверх? - спросил Громов.
- Выполнять! - тихо и яростно сказал Замятин.
Серая отвратительная птица, не дойдя трех - четыре кабельтовых* до судна, развернулась влево и пошла вперед, оставляя "Зубатку" позади. "С носу зайдет", - подумал Замятин. Оглянувшись, он увидел, как быстро и точно выполняются его команды. У левого пулемета уже стоял Антуфьев с подручным, у правого - второй механик с одним из матросов. Из трюма за Громовым и комиссаром выходили притихшие ребята и рассаживались прямо на палубе. Матросы готовили к спуску шлюпки.
А фашист уже вышел на боевой курс: прямо по носу. "Хейнкель" - с этими-то Замятин был уже знаком.
- Антуфьев, ты уж тут сам, - сказал он и пошел в рубку.
Отстранив матроса, он намертво ухватился за рукоятки штурвала. Ну, капитан, вывози! Странно, но тревоги уже не было. Была холодная и расчетливая ярость: не дам, гад, не дам! И когда самолет был уже в двух кабельтовых от судна, Замятин стремительно крутанул штурвал. "Зубатка", слегка накренившись, пошла вправо. "Молодец механик, - мельком подумал капитан, - руль работает что надо". И тут же полоснула мысль: а как там эти деревяшки "Авангард" и "Азимут"?..
- На корму! - крикнул он рулевому, стоявшему рядом. - Посмотри, как там.
Матрос понял с полуслова.
Первая бомба упала далеко слева. "Теперь с кормы зайдет", - понял Замятин. Он выровнял курс и через несколько секунд быстро переложил руль. И сразу услышал воющий звук, а потом грохот и в правое окно рубки увидел высокий водяной всплеск.
На мостике без перерыва, словно барабаня по дереву, резко "татакали" "дегтяри". А фашист уже снова заходил с носа. Ну, "Зубатушка", выручай! Капитан перевел ручку машинного телеграфа на "стоп" и сразу же на "малый задний". Судно по инерции прошло еще немного вперед, потом вздрогнуло, остановилось и стало медленно отрабатывать назад.
Третья бомба упала в десяти метрах по носу. "Зубатку" тряхнуло, волна обрушилась на полубак и скатилась на полубак прямо на сидящих мальчишек. И тут же Замятин услышал дикое и радостное "ура", и задрожали руки. "Неужто сбили?!."
В рубку влетел Антуфьев. В одной тельняшке, мокрый от пота, он заорал:
- Ну, Пал Петрович! Ну, капитан!
- Что там? - спросил Замятин.
- Ушел! Ушел, подлюга!
- Почему ушел?
- Так вы ж ему прицелиться не дали!
- А вы-то? Прицеливались?
- А черт его знает! Стреляли, и все. Что-то с него вроде посыпалось, и от левого мотора дымок пошел...
- Антуфьев, - сказал Замятин, - ах ты, Антуфьев... Вернемся в Архангельск, пойдешь на флот. Военный...
- Спасибо, товарищ капитан, - тихо сказал штурман.
- На руль! - бросил Замятин рулевому. - Как там старички?
- Порядок, товарищ капитан, - ответил матрос. - "Авангард" нашими галсами* вертелся, а "Азимут"... отдал ваер и стал как вкопанный.
- Так, - сказал устало Замятин. - Жертв нет?
- Вахтенного на носу, должно быть, осколком убило, - хмуро сказал вошедший в рубку боцман.
- Так... - сквозь зубы повторил Замятин. - Кто?
- Синичкин Василий, - ответил боцман, - в моих годах. И... одинокий, как я...
- Эт-то хорошо, что одинокий, - сказал Замятин и замолчал. "Что говорю-то, что говорю?.." И, покосившись на боцмана, добавил: Похоронить. С почестями.
- Некого хоронить, - глядя под ноги, сказал Семеныч, - море похоронило.
Капитан снял фуражку.
- Моряцкая смерть, - сказал он четко, - и... горевать некогда, да и нельзя! Как там груз наш "генеральный"? Про матроса знают?
- Видели, - ответил боцман.
- Да... от таких дел на войне не спрячешься, - сурово сказал Замятин. - Мне из рубки на них глядеть некогда было.
- Да я тож у пулемета торчал, - пробасил боцман, - на небо глядел. Может, кто и подрейфил, однако себя держали.
- Ладно, - сказал Замятин. - Заведи буксир на "Азимут", Андрей Семеныч, и я пойду с начальством этой... яичной экспедиции потолкую. А ты хоть оденься, что ли, - сказал он Антуфьеву, улыбнулся и вышел из рубки.
- Лица на ем нет, а он лыбится, - удивленно сказал рулевой.
Антуфьев стоял в тельняшке, прислонившись спиной к задней стенке рубки, и тоже улыбался.
Выйдя на мостик, Замятин удивился: на палубе, кроме вахты, никого не было. Он спустился в трюм-кубрик. На нарах и за столом сидели ребята, кое-кто в спасательных поясах. Громов и Людмила Сергеевна сидели у торца стола. Говорил Громов.
- Так что замечаний у меня вам, почитай, нет. Молодцы! Вот так... Однако орали уж больно много. Что толку кулаками грозить да ругаться, фриц вас и не слышал. Конечно, вы все, считай, впервой вражий самолет увидели...
- Не все, - сказал Славка.
- А-а, ты-то, одесский, огонь и воду прошел, - уважительно сказал Афанасий Григорьевич, - да вот еще Соколов в Ленинграде испытан. И наши...
- Што наши? - не выдержал Васька Баландин.
- Тебе бы, Василий, помолчать надо. Тебе и вот... - Он повертел головой, высматривая кого-то, и, найдя, указал пальцем на здорового парня в рваном треухе. - И вот этому.
Парень опустил голову.
- Хотел с вами с глазу на глаз потолковать, - продолжал Громов, - да, думаю, лучше, чтоб все знали: дисциплина должна железной быть. Встань, Баландин. Этот вот герой на корме у матроса винтовку из рук рвал, хотел, вишь, "хейнкеля" самолично потопить. А фриц как это дело увидел - так сразу и удрал. Молодца ты, Василий!
Кто-то засмеялся, но остальные молчали. Баланда, надув губы, сел.
- А ты, - повернулся Громов к парню в треухе, - ты чего в кубрик поперся? Думал, там спасешься... ежели что?
Парень встал, покраснел и смущенно широко улыбнулся.
- А шут его знает, товарищ начальник, - сказал он удивленно. - Как эта стерва завыла, меня вроде шилом кто ткнул, а башка... в брюхо провалилась. Сам не помню, как в кубрик попал.
Тут уж засмеялись все.
- Испугался, значит? - тоже смеясь, спросил Громов.
Замятин стоял у трапа и слушал, и странное чувство наполняло его что-то похожее на нежность и на гордость...
- Можно, я скажу, Афанасий Григорьевич? - сказал он.
Только сейчас мальчишки увидели его, и сразу кто-то один, а за ним остальные заорали: "Ур-р-ра капитану!" Кричали долго и самозабвенно, словно освобождаясь от пережитого напряжения.
- Разве в том дело, кто испугался, а кто нет, - медленно сказал Замятин, когда крик стих, - смерть ведь, смерть кружит. Что может быть страшнее? Дак она повсюду сейчас кружит. Думаете, я не боялся на мостике? До сих пор колени дрожат. И не стыдно. Стыда не оберешься, когда отвернешься, когда в сторону уйдешь... - Он помолчал, а потом тихо и властно сказал: - Всем встать! Снять головные уборы. Почтим память героического матроса Василия Сергеевича Синичкина, погибшего на боевом посту...
Один на один уже у себя в каюте Павел Петрович сказал Громову:
- Ты уж прости меня, Афанасьич, я на тебя тогда на мостике накричал да в кубрике перебил... Обстановка, понимаешь. А салаги твои молодцы. Спасибо тебе за них...
- Спасибо не спасибо, - проворчал Громов, - я, конечно, не Макаренко... Что дале делать будем?
- А дале, как решили, ближе к Колгуеву прибиваться. Пойдем-ко на мостик, шкипер. Ох как мне твоя помощь нужна.
"Зубатка" шла прежним курсом. На вновь заведенном буксирном тросе-ваере тянулся за ней "Азимут", а невдалеке тарахтел своим мотором "Авангард". И словно ничего не было...
- Поспи иди, Петрович, - сказал Громов.
- Пойду, - согласился Замятин.
Спал он одетый и "вполглаза", а где-то среди ночи сразу проснулся: что-то сильно толкнуло "Зубатку" в правый борт. Замятин накинул реглан и вышел из каюты. К нему шел боцман.
- Льдина, Пал Петрович, - спокойно сказал он.
Замятин посмотрел на воду. Льдины, небольшие и крупные, темные, изъеденные водой, стали появляться все чаще и чаще. Они тихо шуршали, проходя вдоль бортов, хрустели, раскалываясь под форштевнем*. И вскоре "Зубатка" уперлась в сплошное ледяное поле. Кромка его справа от носа судна уходила почти строго на юг, а слева широкой дугой поворачивала на северо-запад.
Замятин дал сигнал в машинное отделение застопорить машину, а матросу приказал забраться повыше по вантам и посмотреть, далеко ли на запад уходили льды и есть ли где поблизости разводья.
- Откуда тут лед об это время? - удивился вахтенный.
- Весна-то нынче порато запоздала, - ответил боцман, - тут еще и не такое бывает.
- Ну как там? - спросил Замятин матроса на вантах.
- Края не видно, - ответил тот, - а разводьев много, и близко есть. И ничего - широкие, только вилявые больно.
- Что ж, - подумав, сказал капитан, - может, оно и к лучшему. Огибать нам поле это совсем не с руки - далеко в море заберем. А разводьями пойдем - оно и ближе и, пожалуй, безопаснее. Глядите, лед-то какой!
Лед был сильно подтаявший, ноздреватый, темный, а местами почти черный. Там и сям виднелись причудливые глыбы ропаков*.
- И верно, - сказал боцман, - лед черный, и разводья черные, и суда наши тоже черные. Маскировка хорошая.
- И подводные лодки сюда не сунутся, - вставил подошедший Антуфьев. Считайте, повезло, капитан, но покрутиться придется. Да еще с этим, - он показал на "Азимут", - на привязи.
- Риск, конечно, есть, - согласился Замятин, - но другого выхода не вижу. Боцман, давай всю палубную команду. Расставишь так: одного на нос впередсмотрящим, другой - пусть на фок-мачту лезет в "воронье гнездо" и тоже вперед глядит. Двоих у бортов с баграми - если что, льдины отталкивать.
- Есть, - сказал боцман и ушел поднимать матросов.
Описав дугу, судно двинулось вдоль ледяного поля.
- Вот оно, разводье! - крикнул матрос в бочке.
- Вижу, - коротко ответил Замятин. - Право на борт! Боцман! Вахтенному на корму: передать "Азимуту" и на "Авангард", что дальше пойдем льдами. Пусть рулят моими галсами.
Идти пришлось самым малым ходом, постоянно лавируя, выбирая проходы пошире, чтобы обезопасить "Зубатку" и ее караван.
Боцман расставил команду по местам. Наблюдатель из "вороньего гнезда" на мачте то и дело покрикивал вниз, указывая проходимые разводья, предупреждал повороты. Верно, но медленно "Зубатка" шла во льдах. К утру прошли всего три - четыре мили.
К этому времени начали просыпаться ребята. Стало чуть ли не по-зимнему холодно - Замятин и Антуфьев надели тулупы. Холодно было и в трюме, вылезать из-под одеял не хотелось.
- Попадет мне, - сказал он, - всем фитилям фитиль будет. Но ладно, главное - сообщил.
- Спасибо, Павел Петрович, - сказала Людмила Сергеевна.
- Семафор с флагмана! - закричал вахтенный.
Замятин поднес к глазам бинокль.
- Так, - сказал он через некоторое время. - Вот и фитиль.
- Что пишут-то? - спросил Громов.
- Что? А вот что: категорически запрещаю пользоваться судовой рацией. В случае повторения ваша... хм-м... извиняйте, такая-то коробка будет направлена обратно в Архангельск. Демаскируете конвой, значит. Вот так.
- Скажите: больше не будем, - растерянно пробормотала Людмила Сергеевна.
- Это у вас в школе ребятишки так говорят, - сказал Замятин, улыбнувшись, и повернулся к вахтенному. - Отвечай: "Вас понял, приказание выполню".
Людмила Сергеевна спустилась на палубу, а оба капитана долго еще стояли на мостике. Стояли в одинаковых позах, держась руками за планшир, и молчали. Замятин смотрел на правый берег, Громов поглядывал на шедший впереди и немного левее конвой. Справа по борту на недалеком берегу виднелись избы села Верхняя Золотица. Начиналось горло Белого моря.
- Опять семафор с флагмана! - крикнул вахтенный матрос.
- Что там еще? - сердито спросил Замятин.
- "Зубатке"... и... приданным ей судам... следовать само... самостоятельно... само... - Матрос вдруг замолчал.
- Ослеп, что ли? - неожиданно грубо крикнул Замятин.
- К осту... от острова... Моржовец... Конец.
- Так, - жестко сказал Замятин. - Ну вот, Афанасий Григорьевич, теперь мы... самостоятельная эскадра.
Громов положил руку Замятину на плечо.
- Ништо, капитан, выдюжим. Не такое бывало.
- Не такое бывало, - кивнул Замятин, - а такого... - Он показал рукой на палубу, где группками стояли возле бортовых лееров или сидели на трапах или прямо на настиле его подопечные - кому семнадцать, кому пятнадцать, а кому и четырнадцать.
Он отвернулся и уже спокойно сказал матросу:
- Пиши: "Ясно вижу. Исполняю". Всё.
И когда на фок-мачте флагмана увидел знак "Добро", тихо скомандовал рулевому:
- Три румба вправо. Так держать, - и потянул ручку гудка.
В прозрачном и тихом воздухе три раза прозвучал хрипловатый басок "Зубатки", и через некоторое время ему ответил чистый и сильный голос головного сторожевика, а затем сперва вразнобой, а потом слитно, как один, загудели все суда отворачивающего к западу конвоя.
На мостик поднялась Людмила Сергеевна. Она вопросительно посмотрела сперва на одного, потом на другого капитана.
- Что, уже? - спросила она.
Замятин молча кивнул.
Справа по борту, но достаточно четко был виден Зимний берег и свободно разбросанные по нему избы села Инцы; слева к Терскому берегу, к выходу из горла Белого моря уходили суда конвоя. Транспорты шли строгой кильватерной колонной, а по бокам их, будто и не торопясь, следовали корабли охранения с расчехленными орудиями и задранными в небо стволами зенитных установок. Было тепло - дул легкий полудник*, море отливало голубизной, и небо тоже было ясным и голубым.
- Ну что ж, пойдемте к ребятишкам, - сказал Замятин, - надо растолковать им, что к чему.
Внизу у трапа стоял боцман, он внимательно, слегка прищурившись, посмотрел на Павла Петровича и спросил:
- Всех наверх?
- Так, - ответил Замятин и пошел на полубак.
- Что говорить будем? - спросил он у поднявшихся вслед за ним Громова и Людмилы Сергеевны.
- Правду, Павел Петрович, - просто сказала учительница.
Они подождали, пока собралась вся свободная от вахты команда и все участники экспедиции. На палубе было тесновато - не рассчитана была "Зубатка" на такую ораву. Ребята толкались, суетились, шум то затихал, то разрастался.
- А ну, тихо! - рявкнул боцман. - Становись побригадно!
Когда наконец все выстроились, Громов выступил вперед и протянул руку вслед уже далекому каравану.
- Видите? - спросил он.
- Видим, - нестройно ответили ребята.
- Объяснять вам не надо, - сказал Громов, - не маленькие. Время такое, что каждая коробка на счету, и на наши особы охраны не хватает. А они - на запад идут, дела у них поважнее наших. Понятно? - Он оглядел неровный строй, всмотрелся в лица своих "промысловиков" - разные, голубоглазые и кареглазые, совсем еще детские или уже с пушком на верхней губе, спокойные и растерянные, безразличные и напряженные, испуганные и залихватские. И подумал: "Эх, салажата... вам бы сейчас в футбол..."
Отмахнувшись от непрошенных мыслей, он продолжал:
- Тем более что задача наша простая, проще, так сказать, пареной репы. Добраться до Новой Земли, до становища Малые Кармакулы. А тут ходу всего ничего.
- Теперь я скажу. - Замятин оперся на поручни. - Добежим! Это я вам говорю, капитан "Зубатки". Но... - Он обвел взглядом присмиревших ребят. Но должен сказать прямо: обстановка сложная, и ждать можно всякой пакости. В Баренцевом - фашистские подлодки, а над морем... над морем тоже нечисти хватает. Значит, так: смотреть в оба! Полное военное положение. И что отсюда следует? - Он помолчал, а потом очень серьезно, вроде бы самому себе, ответил: - Дисциплина. Стальная флотская дисциплина. И в случае чего - никакой паники. Никакой. Слушать и выполнять. И баловства там разного, озорства - чтоб ни-ни! - Замятин погрозил пальцем и, словно нечаянно, улыбнулся. Улыбка на загорелом обветренном и крупном лице его была добродушной и немного смущенной, будто про себя он думал: "Нашел еще время улыбки строить, веселый что-то больно".
Он согнал улыбку и повернулся к Громову и комиссару. Они посовещались, и Замятин уже строго, по-капитански добавил:
- И вот еще что. Штатной команды у меня по судовой роли* не хватает. Значит, вы должны моим матросам помогать. Потому кое-кого из вас я буду назначать нести подвахту, главным образом наблюдателями, а по-моряцки впередсмотрящими. Нужно ребят внимательных и чтоб зрение отличное было. Человек десять для начала. Ну, и другим дело найдем. Добавлять что будете, товарищ Громов? Или вы, товарищ комиссар?
- Чего добавлять-то? Не маленькие, ответственность понимают. Так, братва?! - бодро сказал Громов.
- Так! Понятно! Чего уж!.. - откликнулся нестройный хор.
- Тогда - разойдись! - скомандовал Замятин и недовольно покачал головой, увидев, как ринулись с места ребята, сбиваясь в кучки, толкаясь и переговариваясь.
Людмила Сергеевна спустилась с полубака на палубу и долго стояла у трапа, глядя на ребят. Нет, пожалуй, страха у них не было. Многие даже лихо орали, что так куда интереснее - самим продвигаться, и тыкали пальцами в сторону двух "дегтярей" на ходовом мостике. И все же нет-нет, а кто-то задумается, нет-нет, а поглядит в ту сторону, куда ушел конвой, нет-нет, а оборвет кто-то смех, и все сразу примолкнут. А потом опять один затевает песню, другие ожесточенно режутся в "морского козла", третьи с любопытством смотрят на близкий берег, а вон там, у ящиков, возятся с веселым Шнякой...
"Ах, мальчишки, храбрые вы мои мальчишки, - думала Людмила Сергеевна, - каково-то вам еще придется..."
После ухода конвоя "Зубатка" еще теснее прижалась к обрывистому берегу, и Замятин с Громовым не сходили с мостика, внимательно наблюдая за какими-то им одним ведомыми признаками, помогающими правильно вести судно.
За мысом Воронова началась Мезенская губа - широкой дугой глубоко вдающийся в берег залив. "Зубатка" взяла еще восточнее, и вскоре слева по носу всплыл небольшой, но живописный уютный остров.
Низкие с моря песчаные берега с разбросанными там и сям валунами и обломками скал некруто поднимались вверх, а немного подальше виднелась изумрудная, еще совсем весенняя, листва кустарников и деревьев.
- Слева по носу остров! - крикнул во все горло Саня Пустошный - его первого поставил капитан впередсмотрящим.
- Поздно докладываешь, - откликнулся Замятин и добавил: - Моржовец это.
Мальчишки толпились вдоль всего борта от носа до кормы, с интересом рассматривая островок. Коля Карбас рассказывал:
- Тут места богатейшие и промысел - ух какой! И на зверя, и рыба разная. Мы с папаней сюда хаживали - тюленей здесь тышши. А в мезенских реках рыбы - страсть! Сиг, семга, нельма, голец, а в море - треска, пикша, камбала. - Колька даже зажмурился от восхищения. - Ты мне скажи: чего тут нету? - Он ткнул пальцем в Славку-одессита.
- Бычков тут нету, - усмешливо ответил Славка, - и скумбрии нету.
- Скумрии... такой не знаю, - заносчиво сказал Карбас, - пустяшная, должно быть, рыбка. А бычки - почему нет? На берегу в деревнях и бычки, и коровы имеются.
Славка захохотал, засмеялись и другие ребята.
- Сам ты корова, - сказал одессит. - Шо ты понимаешь. Бычок - это та еще рыбка, вкуснее ее ничего в целом мире нет. И заметь, только у нас, в Черном море. А дельфины у вас есть?
- Про дельфинов не слыхивал, - растерялся Карбас. - А вот...
- Необразованный ты, Карбасище, - перебил его Витя Морошкин, - а белуха - это кто, по-твоему? Дельфин. Только раза в два, а то и в три побольше, чем эти черноморские.
- Ага! - торжествующе закричал Колька. - И дельфины есть!
- Подумаешь, дельфины, - сказал Славка, - а акулы?
- Есть! - заорал Карбас. - И еще какие!
Славка протянул ему загнутый указательный палец.
- Ты чего? - удивился Карбас.
- Разогни, - сказал Славка, - а то загибаешь такое, ушам слышать невозможно.
- Я те разогну!
- А ну, тихо! - раздался за спинами ребят хрипловатый басок Громова. - Верно он говорит: есть тут акулы. Сам ловил. Они сюда из Атлантики за рыбкой приходят.
- А большие они, акулы? - спросил Димка.
- Разные, - ответил Афанасий Григорьевич, - чаще килограммов по триста - четыреста. И поболе попадаются. Хотите верьте, хотите - нет, но, когда я еще на траулере шкиперил, мы однова такую чудишшу вытянули, что сами рты поразевали. Метров семь длиной, а взвесили - тысячу с гаком килограмм потянула. Вот она, Одесса. - Он потрепал Славку по черным вихрам. - Север наш, батюшко, порато* богат есть. Как же мы его врагу отдадим?! - Капитан вдруг рассердился. - Ни шиша, извиняйте, мы ему не отдадим.
И, сунув куда-то на запад поверх ребячьих голов здоровенный кукиш, он быстро ушел.
Моржовец уже остался далеко за кормой, и "Зубатка" со своим маленьким караваном шла поперек широкого устья Мезенской губы. Вскоре остров совсем скрылся в синем мареве, все берега исчезли, и казалось, что судно уже совсем в открытом море. Вода приняла зеленоватый оттенок, солнце светило по-прежнему ярко, только чуть посвежел ветерок и пошли волны. Они были некрупными, но какими-то беспорядочными: толкались и в оба борта, и в корму, заходили и с носа. "Зубатку" качало тоже бессистемно: то она неуклюже переваливалась с боку на бок, то клевала носом, а затем вдруг задирала его, забираясь на крутую с белыми гребешками волну.
- Мезенская губа завсегда толкунцы разводит, - сказал Колька, - тут тихая губская вода с быстрой, которая по горлу беломорскому идет, встречаются. Вот и толкутся они, никак столковаться не могут.
Димка рассмеялся. На него качка не действовала, а на некоторых ребят подействовала, хотя была и не очень сильная. Разошлись кто куда, многие спустились в кубрик. А вот Карбас, так тот, похоже, даже наслаждался. Он сменил Саню и стоял на носу, гордо выпятив грудь. Большинство ребят занимались своими делами, но кто-то все-таки уже слегка позеленел. Васька Баландин и Боря-маленький лежали на нарах и постанывали, а развеселый Славка ушел на корму.
- Черноморец-то наш рыбку кормит! - пронзительно закричал Шкерт, но внезапно замолчал, поджал губы и, схватившись одной рукой за горло, другой за живот, тоже побежал на корму.
К утру мезенские толкунцы прекратились, и "Зубатка" снова пошла по тихой воде вдоль Канинского берега. А к вечеру караван поравнялся с Каниным Носом, за которым уже совсем кончилось Белое море и началось Баренцево.
Вода после Канина Носа стала светло-зеленой, а спокойные ленивые волны чуть отливали лазурью. Только закат в этот вечер был какой-то необычный: не золотисто-розовый, а белесый и желтоватый. Карбас сказал, что такой закат к "туску" - к тусклому небу либо к дождю.
Вскоре оконечность Канина Носа скрылась за кормой, и "Зубатка" с ее караваном вышла в открытое море.
10
Капитан Замятин всю ночь простоял на мостике. С вечера посвежело все же океан давал себя знать - и Павел Петрович на все пуговицы застегнул свой кожаный реглан.
Он хорошо знал этот район Баренцева моря - ловил рыбу еще на "Смене", да и просто ходил здесь часто и раньше. Довести "Зубатку" до места для него не составляло особого труда. Но это тогда, до войны, когда не шныряли вокруг немецкие подлодки и эсминцы и не крутились в небе вражеские стервятники.
Он стоял на мостике, большой, голубоглазый, сжав плотно губы, и смотрел, смотрел до рези в глазах на море - такое знакомое и такое сейчас враждебное, на эту обманчиво ласковую в белой, почти без сумерек, северной ночи зеленоватую лазурь, смотрел на небо с расплывчатой линией горизонта, и глухая тревога не отпускала его.
Канин Нос ушел в далекую дымку, скоро на северо-востоке покажется плоский блин Колгуева острова с его рыжими низкими берегами. И под берега эти не пойдешь: полно здесь кошек - песчаных надводных и подводных мелей. Надо брать мористее, курсом почти на норд. Но там черный утюг "Зубатки" и идущие в кильватере "Азимут" и "Авангард" будут видны как на ладони - что хочешь, то и делай!
Старушка "Зубатка" шла пока прилично - узлов под десять. Но это для нее хорошо, а если, не дай бог, эсминец или еще что?
Немного отлегло от сердца, когда вдруг быстро, как это часто здесь бывает, захмарило и небо покрылось ровной темно-серой пеленой. Все-таки хоть для самолетов видимость похуже. Стало сыро и промозгло. Замятин хотел было спуститься с мостика, пойти отдохнуть, как услышал звонкий, прерывающийся от волнения крик вахтенного матроса-наблюдателя:
- Слева по носу два самолета!
"Ну вот, - устало подумал капитан, - вот оно". Он посмотрел в направлении вытянутой руки матроса и сразу заметил в небе две черные точки. Они были еще далеко и рисовались как мухи, ползущие по запотевшему стеклу. Шли они стороной и, похоже, параллельным курсом, навстречу.
- Тревогу давать, капитан? - спросил вахтенный.
- Погоди пока, - сказал Замятин, - не полоши зря ребят. Штурмана Антуфьева и боцмана ко мне. Быстро! И Громова.
Прибежал на мостик штурман, за ним быстро подошел боцман. Кряхтя, поднялся по трапу Громов.
- Чего они здесь рыщут? - проворчал он.
- Здесь, в Баренцевом, почитай, только наши морские коммуникации и проходят, - сказал Замятин, - от союзников к нам и от нас к союзникам. Вот немец и охотится. Мне в Архангельске сказывали, что сейчас до нас большой конвой из Исландии пробивается. Шибко, говорят, ему досталось...
- Слышал, - сказал Громов.
- Чего ж спрашиваешь?
- Да так, со злости, - сказал Громов.
И сразу же снова закричал вахтенный:
- С бакборта* самолеты! На нас идут!
- Заметили, сволочи! - в сердцах сказал Замятин.
Он присмотрелся. На "Зубатку" шел на небольшой высоте один самолет, другой удалялся на запад.
- Антуфьев! Пулеметы - к бою! - резко скомандовал Замятин. - Боцман, команду с винтовками наверх. И изготовить шлюпки. Капитан Громов - в кубрик: ребятам надеть спасательные пояса. От вахтенного заберите мальчишку. И тоже... всех наверх!
- Зачем ребятишек-то наверх? - спросил Громов.
- Выполнять! - тихо и яростно сказал Замятин.
Серая отвратительная птица, не дойдя трех - четыре кабельтовых* до судна, развернулась влево и пошла вперед, оставляя "Зубатку" позади. "С носу зайдет", - подумал Замятин. Оглянувшись, он увидел, как быстро и точно выполняются его команды. У левого пулемета уже стоял Антуфьев с подручным, у правого - второй механик с одним из матросов. Из трюма за Громовым и комиссаром выходили притихшие ребята и рассаживались прямо на палубе. Матросы готовили к спуску шлюпки.
А фашист уже вышел на боевой курс: прямо по носу. "Хейнкель" - с этими-то Замятин был уже знаком.
- Антуфьев, ты уж тут сам, - сказал он и пошел в рубку.
Отстранив матроса, он намертво ухватился за рукоятки штурвала. Ну, капитан, вывози! Странно, но тревоги уже не было. Была холодная и расчетливая ярость: не дам, гад, не дам! И когда самолет был уже в двух кабельтовых от судна, Замятин стремительно крутанул штурвал. "Зубатка", слегка накренившись, пошла вправо. "Молодец механик, - мельком подумал капитан, - руль работает что надо". И тут же полоснула мысль: а как там эти деревяшки "Авангард" и "Азимут"?..
- На корму! - крикнул он рулевому, стоявшему рядом. - Посмотри, как там.
Матрос понял с полуслова.
Первая бомба упала далеко слева. "Теперь с кормы зайдет", - понял Замятин. Он выровнял курс и через несколько секунд быстро переложил руль. И сразу услышал воющий звук, а потом грохот и в правое окно рубки увидел высокий водяной всплеск.
На мостике без перерыва, словно барабаня по дереву, резко "татакали" "дегтяри". А фашист уже снова заходил с носа. Ну, "Зубатушка", выручай! Капитан перевел ручку машинного телеграфа на "стоп" и сразу же на "малый задний". Судно по инерции прошло еще немного вперед, потом вздрогнуло, остановилось и стало медленно отрабатывать назад.
Третья бомба упала в десяти метрах по носу. "Зубатку" тряхнуло, волна обрушилась на полубак и скатилась на полубак прямо на сидящих мальчишек. И тут же Замятин услышал дикое и радостное "ура", и задрожали руки. "Неужто сбили?!."
В рубку влетел Антуфьев. В одной тельняшке, мокрый от пота, он заорал:
- Ну, Пал Петрович! Ну, капитан!
- Что там? - спросил Замятин.
- Ушел! Ушел, подлюга!
- Почему ушел?
- Так вы ж ему прицелиться не дали!
- А вы-то? Прицеливались?
- А черт его знает! Стреляли, и все. Что-то с него вроде посыпалось, и от левого мотора дымок пошел...
- Антуфьев, - сказал Замятин, - ах ты, Антуфьев... Вернемся в Архангельск, пойдешь на флот. Военный...
- Спасибо, товарищ капитан, - тихо сказал штурман.
- На руль! - бросил Замятин рулевому. - Как там старички?
- Порядок, товарищ капитан, - ответил матрос. - "Авангард" нашими галсами* вертелся, а "Азимут"... отдал ваер и стал как вкопанный.
- Так, - сказал устало Замятин. - Жертв нет?
- Вахтенного на носу, должно быть, осколком убило, - хмуро сказал вошедший в рубку боцман.
- Так... - сквозь зубы повторил Замятин. - Кто?
- Синичкин Василий, - ответил боцман, - в моих годах. И... одинокий, как я...
- Эт-то хорошо, что одинокий, - сказал Замятин и замолчал. "Что говорю-то, что говорю?.." И, покосившись на боцмана, добавил: Похоронить. С почестями.
- Некого хоронить, - глядя под ноги, сказал Семеныч, - море похоронило.
Капитан снял фуражку.
- Моряцкая смерть, - сказал он четко, - и... горевать некогда, да и нельзя! Как там груз наш "генеральный"? Про матроса знают?
- Видели, - ответил боцман.
- Да... от таких дел на войне не спрячешься, - сурово сказал Замятин. - Мне из рубки на них глядеть некогда было.
- Да я тож у пулемета торчал, - пробасил боцман, - на небо глядел. Может, кто и подрейфил, однако себя держали.
- Ладно, - сказал Замятин. - Заведи буксир на "Азимут", Андрей Семеныч, и я пойду с начальством этой... яичной экспедиции потолкую. А ты хоть оденься, что ли, - сказал он Антуфьеву, улыбнулся и вышел из рубки.
- Лица на ем нет, а он лыбится, - удивленно сказал рулевой.
Антуфьев стоял в тельняшке, прислонившись спиной к задней стенке рубки, и тоже улыбался.
Выйдя на мостик, Замятин удивился: на палубе, кроме вахты, никого не было. Он спустился в трюм-кубрик. На нарах и за столом сидели ребята, кое-кто в спасательных поясах. Громов и Людмила Сергеевна сидели у торца стола. Говорил Громов.
- Так что замечаний у меня вам, почитай, нет. Молодцы! Вот так... Однако орали уж больно много. Что толку кулаками грозить да ругаться, фриц вас и не слышал. Конечно, вы все, считай, впервой вражий самолет увидели...
- Не все, - сказал Славка.
- А-а, ты-то, одесский, огонь и воду прошел, - уважительно сказал Афанасий Григорьевич, - да вот еще Соколов в Ленинграде испытан. И наши...
- Што наши? - не выдержал Васька Баландин.
- Тебе бы, Василий, помолчать надо. Тебе и вот... - Он повертел головой, высматривая кого-то, и, найдя, указал пальцем на здорового парня в рваном треухе. - И вот этому.
Парень опустил голову.
- Хотел с вами с глазу на глаз потолковать, - продолжал Громов, - да, думаю, лучше, чтоб все знали: дисциплина должна железной быть. Встань, Баландин. Этот вот герой на корме у матроса винтовку из рук рвал, хотел, вишь, "хейнкеля" самолично потопить. А фриц как это дело увидел - так сразу и удрал. Молодца ты, Василий!
Кто-то засмеялся, но остальные молчали. Баланда, надув губы, сел.
- А ты, - повернулся Громов к парню в треухе, - ты чего в кубрик поперся? Думал, там спасешься... ежели что?
Парень встал, покраснел и смущенно широко улыбнулся.
- А шут его знает, товарищ начальник, - сказал он удивленно. - Как эта стерва завыла, меня вроде шилом кто ткнул, а башка... в брюхо провалилась. Сам не помню, как в кубрик попал.
Тут уж засмеялись все.
- Испугался, значит? - тоже смеясь, спросил Громов.
Замятин стоял у трапа и слушал, и странное чувство наполняло его что-то похожее на нежность и на гордость...
- Можно, я скажу, Афанасий Григорьевич? - сказал он.
Только сейчас мальчишки увидели его, и сразу кто-то один, а за ним остальные заорали: "Ур-р-ра капитану!" Кричали долго и самозабвенно, словно освобождаясь от пережитого напряжения.
- Разве в том дело, кто испугался, а кто нет, - медленно сказал Замятин, когда крик стих, - смерть ведь, смерть кружит. Что может быть страшнее? Дак она повсюду сейчас кружит. Думаете, я не боялся на мостике? До сих пор колени дрожат. И не стыдно. Стыда не оберешься, когда отвернешься, когда в сторону уйдешь... - Он помолчал, а потом тихо и властно сказал: - Всем встать! Снять головные уборы. Почтим память героического матроса Василия Сергеевича Синичкина, погибшего на боевом посту...
Один на один уже у себя в каюте Павел Петрович сказал Громову:
- Ты уж прости меня, Афанасьич, я на тебя тогда на мостике накричал да в кубрике перебил... Обстановка, понимаешь. А салаги твои молодцы. Спасибо тебе за них...
- Спасибо не спасибо, - проворчал Громов, - я, конечно, не Макаренко... Что дале делать будем?
- А дале, как решили, ближе к Колгуеву прибиваться. Пойдем-ко на мостик, шкипер. Ох как мне твоя помощь нужна.
"Зубатка" шла прежним курсом. На вновь заведенном буксирном тросе-ваере тянулся за ней "Азимут", а невдалеке тарахтел своим мотором "Авангард". И словно ничего не было...
- Поспи иди, Петрович, - сказал Громов.
- Пойду, - согласился Замятин.
Спал он одетый и "вполглаза", а где-то среди ночи сразу проснулся: что-то сильно толкнуло "Зубатку" в правый борт. Замятин накинул реглан и вышел из каюты. К нему шел боцман.
- Льдина, Пал Петрович, - спокойно сказал он.
Замятин посмотрел на воду. Льдины, небольшие и крупные, темные, изъеденные водой, стали появляться все чаще и чаще. Они тихо шуршали, проходя вдоль бортов, хрустели, раскалываясь под форштевнем*. И вскоре "Зубатка" уперлась в сплошное ледяное поле. Кромка его справа от носа судна уходила почти строго на юг, а слева широкой дугой поворачивала на северо-запад.
Замятин дал сигнал в машинное отделение застопорить машину, а матросу приказал забраться повыше по вантам и посмотреть, далеко ли на запад уходили льды и есть ли где поблизости разводья.
- Откуда тут лед об это время? - удивился вахтенный.
- Весна-то нынче порато запоздала, - ответил боцман, - тут еще и не такое бывает.
- Ну как там? - спросил Замятин матроса на вантах.
- Края не видно, - ответил тот, - а разводьев много, и близко есть. И ничего - широкие, только вилявые больно.
- Что ж, - подумав, сказал капитан, - может, оно и к лучшему. Огибать нам поле это совсем не с руки - далеко в море заберем. А разводьями пойдем - оно и ближе и, пожалуй, безопаснее. Глядите, лед-то какой!
Лед был сильно подтаявший, ноздреватый, темный, а местами почти черный. Там и сям виднелись причудливые глыбы ропаков*.
- И верно, - сказал боцман, - лед черный, и разводья черные, и суда наши тоже черные. Маскировка хорошая.
- И подводные лодки сюда не сунутся, - вставил подошедший Антуфьев. Считайте, повезло, капитан, но покрутиться придется. Да еще с этим, - он показал на "Азимут", - на привязи.
- Риск, конечно, есть, - согласился Замятин, - но другого выхода не вижу. Боцман, давай всю палубную команду. Расставишь так: одного на нос впередсмотрящим, другой - пусть на фок-мачту лезет в "воронье гнездо" и тоже вперед глядит. Двоих у бортов с баграми - если что, льдины отталкивать.
- Есть, - сказал боцман и ушел поднимать матросов.
Описав дугу, судно двинулось вдоль ледяного поля.
- Вот оно, разводье! - крикнул матрос в бочке.
- Вижу, - коротко ответил Замятин. - Право на борт! Боцман! Вахтенному на корму: передать "Азимуту" и на "Авангард", что дальше пойдем льдами. Пусть рулят моими галсами.
Идти пришлось самым малым ходом, постоянно лавируя, выбирая проходы пошире, чтобы обезопасить "Зубатку" и ее караван.
Боцман расставил команду по местам. Наблюдатель из "вороньего гнезда" на мачте то и дело покрикивал вниз, указывая проходимые разводья, предупреждал повороты. Верно, но медленно "Зубатка" шла во льдах. К утру прошли всего три - четыре мили.
К этому времени начали просыпаться ребята. Стало чуть ли не по-зимнему холодно - Замятин и Антуфьев надели тулупы. Холодно было и в трюме, вылезать из-под одеял не хотелось.