Страница:
Жанна несказанно обрадовалась наступившей тишине.
Страстная речь будущего инквизитора ее напугала и утомила.
– Вы идете правильным путем, дорогой Балдуин! – ласково сказал она, думая:
«Да когда же ты уберешься, осел прыщавый! Волосы дыбом встают от твоих речей!»
– Видит Бог, мы еще увидим Вас Папой Римским! А пока мой дом всегда открыт для Вас! Приходите, не стесняйтесь! Ваши речи так интересны и поучительны – ну просто готовые проповеди. Ваш дядя недаром гордится Вами!
Выпроводив Балдуина, Жанна села читать письмо мадам Изабеллы, гадая, какие же неприятности принесет в будущем неожиданное матушкино замужество.
Жанна сидела на скамье почти у клироса, рядом с одной из фрейлин герцогини Анны, Франсуазой де Ларю. Подругами они не были, но поболтать друг с другом любили.
Позади, шушукались их служанки, державшие плащи, подушечки для коленопреклонений и прочие мелочи. (В церковь Жанна всегда брала Аньес, куда более соответствовавшую облику служанки знатной дамы, нежели чем неотесанная Жаккетта.)
В соборе собрались сливки общества и Жанна, постреливая по сторонам глазами, прикидывала, с каким кавалером пококетничать по окончании мессы.
Ее взгляд скользнул по разноцветью одежд и зацепился за новый роскошный жакет [43]зеленого бархата с алой атласной отделкой и алым же поясом.
В жакете находился шевалье Жан.
– Смотрите, Франсуаза, с чего это красавчик Жан так разоделся? Пытается склонить чье-то неуступчивое сердце? – насмешливо шепнула Жанна соседке.
Та немного недоуменно посмотрела на нее и тоже шепотом спросила:
– Так Вы уже расстались?
– Что? – не поняла Жанна.
– Ну-у, дорогая, не делайте удивленное лицо! Шевалье Филлипп, приятель шевалье Жана, рассказал мне, что Жан поспорил с ними на крупную сумму денег насчет Вашей благосклонности. И выиграл пари, проведя ночь у Вас. Они же стояли на улице. Я Вам завидую: молодая вдова может позволить себе повеселиться, не то, что мы, девицы! Видимо, этот костюм и приобретен на выигранные деньги… Но я думала, Вы продолжаете встречаться?
У Жанны от ярости и гнева спазмом сжало желудок, вызвав приступ тошноты.
Она быстро связала воедино ночь баронессы в своей спальне, подвязку, появившуюся утром у ворот, удовлетворенный вид мадам Беатрисы за завтраком и поняла подоплеку сплетни.
– Я не буду клясться честью, ибо не вижу причин оправдываться, но этот подонок, пардон, господин НИКОГДА не был со мной близок, дорогая Франсуаза! Боюсь, свое пари он выиграл, общаясь с более покладистой дамой! Или вообще соврал! – прошипела она, искоса сверля убийственным взглядом фигуру шевалье.
– Соврать он не мог! – хихикнула в молитвенник Франсуаза. – Филлипп говорил, что бедняжка Жан несколько дней замазывал белилами следы поцелуев и лепил пластыри на укусы. Филлипп просто поразился Вашей страстности, извините, я теперь понимаю, что не Вашей…
Вот теперь ярость по-настоящему заполонила каждую клеточку Жанниной души и тела!
Обстановка и необходимость соблюдать приличия не давали гневу выплеснуться, и Жанна чувствовала, как просто закипает изнутри, горя желанием испинать, исцарапать, исхлестать мерзкого хлыща!
Она с трудом дождалась конца мессы, первой окропила пальцы святой водой и вышла из собора, стремясь быстрее добраться до дома и дать там волю чувствам. Растерявшаяся Аньес, то и дело роняя подушку на пол, поспешила за ней.
Сразу уехать Жанне не удалось: на ступеньках к ней подбежал сияющий Балдуин Дюбуа.
– Доброе утро, госпожа Жанна! – радостно поздоровался он. – Я так рад Вас видеть!
– Доброе утро… – равнодушно сказала Жанна, высматривая свой экипаж. – Как Ваши дела?…
– О! У меня большая новость! – расцвел Балдуин. – Пришла бумага с предписанием задержать баронессу де Шатонуар. Ее родственники, точнее родственники последнего супруга, обратились в инквизиционный суд с заявлением. Они утверждают, что госпожа баронесса колдовством извела всех своих мужей. К сожалению, она успела уехать.
Жанна даже не слушала монашка, погруженная в свои переживания.
– О, это интересно! – растянув губы в фальшивой улыбке, сказал она. – Извините, дорогой Балдуин, я очень спешу. Приглашаю Вас в следующий четверг отобедать со мной. Приходите, я представлю Вас нескольким влиятельным господам. До свидания!
Подоспевшая Аньес накинула ей на плечи плащ и Жанна, чуть не бегом, поспешила к экипажу.
Жанна мерила шагами спальню, пинала мебель, швыряла в стенку фрукты из вазы – ничего не помогало.
Она наяву видела, как вцепляется своими отполированными ногтями в подрумяненные щечки шевалье и резким движением оставляет ему на память кровавые полосы. Пальцы сами собой напрягались, словно лапа пантеры перед ударом.
«Нет, я так свихнусь!» – поняла Жанна и, сделав над собой усилие, крикнула Аньес:
– Скажи, чтобы Громобоя седлали! И неси костюм для верховой езды!
«От быстрой скачки полегчает!»
Позади, еле успевая за хозяйкой, скакали Большой Пьер и один из солдат.
Ветер, бивший в разгоряченное лицо, постепенно ее успокоил и Жанна, уже медленней, поскакала обратно к отелю.
Внезапно впереди мелькнула ненавистная зелено-алая спина.
Увидев злодея, Жанна без раздумий направила коня прямо к нему.
– Доброе утро, милый Жан! – приветствовала она шевалье, испуганно обернувшегося на приближающийся цокот копыт.
– Доброе утро, прелестная Жанна… – растерянно ответил он, пятясь от надвигающегося громадного жеребца.
Тесня его конем, Жанна, улыбаясь, спросила:
– А как Ваше самочувствие? Следы от поцелуев уже сошли?
– К-каких поцелуев? Громобой почти придавил Жанна к стене дома, загнав его в вонючую лужу помоев.
– А тех, что я Вам дарила, когда Вы выигрывали пари, чтобы обновить свой сундучок!
Жан понял, что сейчас будут бить и не ошибся.
Хлыст в руке Жанны обрушился на его плечи. От боли и страха шевалье стал зеленее своего костюма. Он скорчился у стены, закрыв голову руками, и изредка вскрикивал.
– Простите, госпожа Жанна! – проскулил он. – Это была ошибка!
– За ошибки надо платить! – ласково объяснила ему Жанна. – И за оскорбление чести дамы тоже. Вы, кажется, еще не рыцарь? Жаль… Ну ничего, не тревожьтесь, я исправлю Вашу ошибку!
Бросив униженного шевалье барахтаться на склизких объедках, Жанна вернулась домой и, переодевшись, поехала в замок.
В покоях герцогини Анны она появилась в распрекрасном настроении, и через час весь двор хохотал над приключениями шевалье Жанна в объятиях баронессы де Шатонуар.
Только вечером, уже засыпая, Жанна вспомнила встречу с монашком и поняла, что он сказал…
В таком состоянии она в последнее время пребывала довольно часто: не то время свободное появилось, не то еще что…
Если говорить честно, то она даже не грустила. А, как бы поточнее выразиться, недоумевала.
У нее зародилось страшное подозрение, что если она неправильно молилась святой Бриджитте и та не так поняла обращенную к ней молитву.
Ведь Жаккетта просила оградить ее только от нежелательных ухажеров, а, похоже, что святая Бриджитта отгоняет скопом всех мужчин.
Думы, одна страшней другой витали в голове Жаккетты.
Может быть, святая вообще не признает несупружеских отношений?
А может, исчезло то самое, божьим попущением приобретенное, свойство Жаккетты, а без него ни один парень на нее и не посмотрит?
Или она просто стареет – ведь двадцать лет не за горами?!
«Дома, небось, все ровесницы детишек нянчат, даже косоглазая сплетница мари! Аньес со дня на день за своего Ришара замуж выйдет, даже Большой Пьер и то свое счастье нашел… Одна я – одна! Не с противным же Шарло якшаться!» – думала Жаккетта, теребя в руках какой-то корешок и отрешенно наблюдая, как падают с него в подол кусочки кожуры.
– Жаккетта!!! Куда эта корова запропала?! – раздался снизу вопль Жанны. – Жаккетта!!!!!
«И чего это госпожа разоралась?» – вяло удивлялась Жаккетта, спускаясь. – «И не лень же ей горло драть. Колокольчика, что ли, нет?»
– Так мы же ему еще с прошлого раза не заплатили?
– А-а, какая ерунда! Скажешь, что скоро заплачу! Пошли, причешешь меня скорее, я и так опаздываю!
В лавку, так в лавку.
Молниеносно управившись за каких-то полтора часа с прической госпожи, Жаккетта (нога за ногу) поплелась куда велено.
Она шла по мостовой и прикидывала, как бы поделикатней намекнуть святой Бриджитте, что она, Жаккетта, не против того, чтобы к ней приставали. То есть, не то, чтобы не против, а точнее, не совсем против. Ну, то есть, в каждом случае надо посмотреть, против она или, все-таки, не против.
Сама запутавшись в многочисленных «против» и «не против», Жаккетта плюнула на раздумья и принялась с любопытством разглядывать людей на улочке.
Этот район, сосредоточие лавок, был одним из самых оживленных, и публика шастала там самая разнообразная: от новеньких бархатных и суконных костюмов, до драных дерюжных рубищ.
Впереди Жаккетты шествовала ярко разодетая и приторно благоухающая на весь квартал девица.
Ее платье, выглядывавшее из-под короткого, коричневого плаща, обшитого потрепанной малиновой бахромой, было сшито из простой, даже не шерстяной материи. Но, зато, выкрашено в абсолютно дикий оранжевый цвет. Неряшливо завитые локоны и накладные косы украшали ленты цвета подгнившего салата.
Девица плыла, как каракка по волнам, покачивая и одновременно виляя бедрами при каждом шаге.
«Ух, ты!» – восхитилась своеобразию походки Жаккетта и попыталась несколько шагов пройти так же.
Попытка чуть не закончилась плачевно: с непривычки и от неумения, Жаккетта запуталась в собственной юбке, ее ноги сбились с прямого курса, и повели куда-то в сторону.
Сбоку, из темного зева скобяной лавки вынырнул толстенький, прилично одетый господин, в которого Жаккетта чуть не врезалась в конце своего загогулистого виража.
– Скучаешь, красотка? – спросил он, подмигивая.
Жаккетта перешла на обычный шаг. Холодно, прямо как госпожа.
Жанна, осмотрела незнакомца и отрезала:
– Ничуть! По делу иду!
– Вот и славно! – обрадовался толстячок. – Я тоже люблю деловой подход, безо всяких там кривляний и ужимок. Моя плата – восемь денье [44].
– Чего? – не поняла Жаккетта.
– А что? – удивился в свою очередь господин. – Не экю же с солнцем [45]тебе платить?! Твоя товарка и половину сейчас согласится! – он махнул в сторону разряженной девицы.
Около той семенил кривоногий молодчик.
Выгнутые колесом ножки не облагораживали даже толстые слои пакли, вшитые в алые чулки. После коротких переговоров он по-хозяйски облапил девицу за бедра и повел в какую-то подворотню.
«Так это же шлюха на промысле…» – запоздало поняла Жаккетта. – И этот боров меня за такую же принял! Вот козел!»
– А что же Вы к ней не подошли, раз дешевле? – поинтересовалась она, глядя прямо в лицо собеседнику.
– А ты мне больше по вкусу. Люблю таких сдобненьких! Так и быть, еще две монетки накину, – решил, что дело на мази, толстяк.
– Обращаться с подобными гнусными предложениями к честной девушке из приличного дома подло и недостойно порядочного человека! – в лучших традициях мадам Изабеллы, нравоучительно изрекла Жаккетта и, прибавив шагу, оставила позади растерявшегося толстяка.
Теперь ее апатии и грусти как не бывало!
Жаккетта лихо мела юбкой пыль, а душа ее пела:
«Работает! Не надо со святой Бриджиттой говорить! Никуда э т о не делось! Клевали парни на меня, и будут клевать!»
ГЛАВА VII
ГЛАВА VIII
Страстная речь будущего инквизитора ее напугала и утомила.
– Вы идете правильным путем, дорогой Балдуин! – ласково сказал она, думая:
«Да когда же ты уберешься, осел прыщавый! Волосы дыбом встают от твоих речей!»
– Видит Бог, мы еще увидим Вас Папой Римским! А пока мой дом всегда открыт для Вас! Приходите, не стесняйтесь! Ваши речи так интересны и поучительны – ну просто готовые проповеди. Ваш дядя недаром гордится Вами!
Выпроводив Балдуина, Жанна села читать письмо мадам Изабеллы, гадая, какие же неприятности принесет в будущем неожиданное матушкино замужество.
* * *
Месса подходила к концу.Жанна сидела на скамье почти у клироса, рядом с одной из фрейлин герцогини Анны, Франсуазой де Ларю. Подругами они не были, но поболтать друг с другом любили.
Позади, шушукались их служанки, державшие плащи, подушечки для коленопреклонений и прочие мелочи. (В церковь Жанна всегда брала Аньес, куда более соответствовавшую облику служанки знатной дамы, нежели чем неотесанная Жаккетта.)
В соборе собрались сливки общества и Жанна, постреливая по сторонам глазами, прикидывала, с каким кавалером пококетничать по окончании мессы.
Ее взгляд скользнул по разноцветью одежд и зацепился за новый роскошный жакет [43]зеленого бархата с алой атласной отделкой и алым же поясом.
В жакете находился шевалье Жан.
– Смотрите, Франсуаза, с чего это красавчик Жан так разоделся? Пытается склонить чье-то неуступчивое сердце? – насмешливо шепнула Жанна соседке.
Та немного недоуменно посмотрела на нее и тоже шепотом спросила:
– Так Вы уже расстались?
– Что? – не поняла Жанна.
– Ну-у, дорогая, не делайте удивленное лицо! Шевалье Филлипп, приятель шевалье Жана, рассказал мне, что Жан поспорил с ними на крупную сумму денег насчет Вашей благосклонности. И выиграл пари, проведя ночь у Вас. Они же стояли на улице. Я Вам завидую: молодая вдова может позволить себе повеселиться, не то, что мы, девицы! Видимо, этот костюм и приобретен на выигранные деньги… Но я думала, Вы продолжаете встречаться?
У Жанны от ярости и гнева спазмом сжало желудок, вызвав приступ тошноты.
Она быстро связала воедино ночь баронессы в своей спальне, подвязку, появившуюся утром у ворот, удовлетворенный вид мадам Беатрисы за завтраком и поняла подоплеку сплетни.
– Я не буду клясться честью, ибо не вижу причин оправдываться, но этот подонок, пардон, господин НИКОГДА не был со мной близок, дорогая Франсуаза! Боюсь, свое пари он выиграл, общаясь с более покладистой дамой! Или вообще соврал! – прошипела она, искоса сверля убийственным взглядом фигуру шевалье.
– Соврать он не мог! – хихикнула в молитвенник Франсуаза. – Филлипп говорил, что бедняжка Жан несколько дней замазывал белилами следы поцелуев и лепил пластыри на укусы. Филлипп просто поразился Вашей страстности, извините, я теперь понимаю, что не Вашей…
Вот теперь ярость по-настоящему заполонила каждую клеточку Жанниной души и тела!
Обстановка и необходимость соблюдать приличия не давали гневу выплеснуться, и Жанна чувствовала, как просто закипает изнутри, горя желанием испинать, исцарапать, исхлестать мерзкого хлыща!
Она с трудом дождалась конца мессы, первой окропила пальцы святой водой и вышла из собора, стремясь быстрее добраться до дома и дать там волю чувствам. Растерявшаяся Аньес, то и дело роняя подушку на пол, поспешила за ней.
Сразу уехать Жанне не удалось: на ступеньках к ней подбежал сияющий Балдуин Дюбуа.
– Доброе утро, госпожа Жанна! – радостно поздоровался он. – Я так рад Вас видеть!
– Доброе утро… – равнодушно сказала Жанна, высматривая свой экипаж. – Как Ваши дела?…
– О! У меня большая новость! – расцвел Балдуин. – Пришла бумага с предписанием задержать баронессу де Шатонуар. Ее родственники, точнее родственники последнего супруга, обратились в инквизиционный суд с заявлением. Они утверждают, что госпожа баронесса колдовством извела всех своих мужей. К сожалению, она успела уехать.
Жанна даже не слушала монашка, погруженная в свои переживания.
– О, это интересно! – растянув губы в фальшивой улыбке, сказал она. – Извините, дорогой Балдуин, я очень спешу. Приглашаю Вас в следующий четверг отобедать со мной. Приходите, я представлю Вас нескольким влиятельным господам. До свидания!
Подоспевшая Аньес накинула ей на плечи плащ и Жанна, чуть не бегом, поспешила к экипажу.
* * *
Но и дома ярость не улеглась.Жанна мерила шагами спальню, пинала мебель, швыряла в стенку фрукты из вазы – ничего не помогало.
Она наяву видела, как вцепляется своими отполированными ногтями в подрумяненные щечки шевалье и резким движением оставляет ему на память кровавые полосы. Пальцы сами собой напрягались, словно лапа пантеры перед ударом.
«Нет, я так свихнусь!» – поняла Жанна и, сделав над собой усилие, крикнула Аньес:
– Скажи, чтобы Громобоя седлали! И неси костюм для верховой езды!
«От быстрой скачки полегчает!»
* * *
Она долго носилась галопом по улицам Ренна, с мрачной радостью наблюдая, как шарахаются от Громобоя люди, и, вереща, улепетывают поросята из-под копыт.Позади, еле успевая за хозяйкой, скакали Большой Пьер и один из солдат.
Ветер, бивший в разгоряченное лицо, постепенно ее успокоил и Жанна, уже медленней, поскакала обратно к отелю.
Внезапно впереди мелькнула ненавистная зелено-алая спина.
Увидев злодея, Жанна без раздумий направила коня прямо к нему.
– Доброе утро, милый Жан! – приветствовала она шевалье, испуганно обернувшегося на приближающийся цокот копыт.
– Доброе утро, прелестная Жанна… – растерянно ответил он, пятясь от надвигающегося громадного жеребца.
Тесня его конем, Жанна, улыбаясь, спросила:
– А как Ваше самочувствие? Следы от поцелуев уже сошли?
– К-каких поцелуев? Громобой почти придавил Жанна к стене дома, загнав его в вонючую лужу помоев.
– А тех, что я Вам дарила, когда Вы выигрывали пари, чтобы обновить свой сундучок!
Жан понял, что сейчас будут бить и не ошибся.
Хлыст в руке Жанны обрушился на его плечи. От боли и страха шевалье стал зеленее своего костюма. Он скорчился у стены, закрыв голову руками, и изредка вскрикивал.
– Простите, госпожа Жанна! – проскулил он. – Это была ошибка!
– За ошибки надо платить! – ласково объяснила ему Жанна. – И за оскорбление чести дамы тоже. Вы, кажется, еще не рыцарь? Жаль… Ну ничего, не тревожьтесь, я исправлю Вашу ошибку!
Бросив униженного шевалье барахтаться на склизких объедках, Жанна вернулась домой и, переодевшись, поехала в замок.
В покоях герцогини Анны она появилась в распрекрасном настроении, и через час весь двор хохотал над приключениями шевалье Жанна в объятиях баронессы де Шатонуар.
Только вечером, уже засыпая, Жанна вспомнила встречу с монашком и поняла, что он сказал…
* * *
Жаккетта сидела на чердаке среди сушеных трав и грустила.В таком состоянии она в последнее время пребывала довольно часто: не то время свободное появилось, не то еще что…
Если говорить честно, то она даже не грустила. А, как бы поточнее выразиться, недоумевала.
У нее зародилось страшное подозрение, что если она неправильно молилась святой Бриджитте и та не так поняла обращенную к ней молитву.
Ведь Жаккетта просила оградить ее только от нежелательных ухажеров, а, похоже, что святая Бриджитта отгоняет скопом всех мужчин.
Думы, одна страшней другой витали в голове Жаккетты.
Может быть, святая вообще не признает несупружеских отношений?
А может, исчезло то самое, божьим попущением приобретенное, свойство Жаккетты, а без него ни один парень на нее и не посмотрит?
Или она просто стареет – ведь двадцать лет не за горами?!
«Дома, небось, все ровесницы детишек нянчат, даже косоглазая сплетница мари! Аньес со дня на день за своего Ришара замуж выйдет, даже Большой Пьер и то свое счастье нашел… Одна я – одна! Не с противным же Шарло якшаться!» – думала Жаккетта, теребя в руках какой-то корешок и отрешенно наблюдая, как падают с него в подол кусочки кожуры.
– Жаккетта!!! Куда эта корова запропала?! – раздался снизу вопль Жанны. – Жаккетта!!!!!
«И чего это госпожа разоралась?» – вяло удивлялась Жаккетта, спускаясь. – «И не лень же ей горло драть. Колокольчика, что ли, нет?»
* * *
– Долго, скажи на милость, тебя искать?! Я чуть руку не оторвала, пока колокольчик трясла! – накинулась на нее Жанна. – Приходила горничная от Франсуазы. Скорее беги в лавку Жана Лебрэ, там появились венецианские сеточки для волос. Сама выберешь, какая мне больше подойдет, и купишь одну! Да смотри, поторгуйся!– Так мы же ему еще с прошлого раза не заплатили?
– А-а, какая ерунда! Скажешь, что скоро заплачу! Пошли, причешешь меня скорее, я и так опаздываю!
В лавку, так в лавку.
Молниеносно управившись за каких-то полтора часа с прической госпожи, Жаккетта (нога за ногу) поплелась куда велено.
Она шла по мостовой и прикидывала, как бы поделикатней намекнуть святой Бриджитте, что она, Жаккетта, не против того, чтобы к ней приставали. То есть, не то, чтобы не против, а точнее, не совсем против. Ну, то есть, в каждом случае надо посмотреть, против она или, все-таки, не против.
Сама запутавшись в многочисленных «против» и «не против», Жаккетта плюнула на раздумья и принялась с любопытством разглядывать людей на улочке.
Этот район, сосредоточие лавок, был одним из самых оживленных, и публика шастала там самая разнообразная: от новеньких бархатных и суконных костюмов, до драных дерюжных рубищ.
Впереди Жаккетты шествовала ярко разодетая и приторно благоухающая на весь квартал девица.
Ее платье, выглядывавшее из-под короткого, коричневого плаща, обшитого потрепанной малиновой бахромой, было сшито из простой, даже не шерстяной материи. Но, зато, выкрашено в абсолютно дикий оранжевый цвет. Неряшливо завитые локоны и накладные косы украшали ленты цвета подгнившего салата.
Девица плыла, как каракка по волнам, покачивая и одновременно виляя бедрами при каждом шаге.
«Ух, ты!» – восхитилась своеобразию походки Жаккетта и попыталась несколько шагов пройти так же.
Попытка чуть не закончилась плачевно: с непривычки и от неумения, Жаккетта запуталась в собственной юбке, ее ноги сбились с прямого курса, и повели куда-то в сторону.
Сбоку, из темного зева скобяной лавки вынырнул толстенький, прилично одетый господин, в которого Жаккетта чуть не врезалась в конце своего загогулистого виража.
– Скучаешь, красотка? – спросил он, подмигивая.
Жаккетта перешла на обычный шаг. Холодно, прямо как госпожа.
Жанна, осмотрела незнакомца и отрезала:
– Ничуть! По делу иду!
– Вот и славно! – обрадовался толстячок. – Я тоже люблю деловой подход, безо всяких там кривляний и ужимок. Моя плата – восемь денье [44].
– Чего? – не поняла Жаккетта.
– А что? – удивился в свою очередь господин. – Не экю же с солнцем [45]тебе платить?! Твоя товарка и половину сейчас согласится! – он махнул в сторону разряженной девицы.
Около той семенил кривоногий молодчик.
Выгнутые колесом ножки не облагораживали даже толстые слои пакли, вшитые в алые чулки. После коротких переговоров он по-хозяйски облапил девицу за бедра и повел в какую-то подворотню.
«Так это же шлюха на промысле…» – запоздало поняла Жаккетта. – И этот боров меня за такую же принял! Вот козел!»
– А что же Вы к ней не подошли, раз дешевле? – поинтересовалась она, глядя прямо в лицо собеседнику.
– А ты мне больше по вкусу. Люблю таких сдобненьких! Так и быть, еще две монетки накину, – решил, что дело на мази, толстяк.
– Обращаться с подобными гнусными предложениями к честной девушке из приличного дома подло и недостойно порядочного человека! – в лучших традициях мадам Изабеллы, нравоучительно изрекла Жаккетта и, прибавив шагу, оставила позади растерявшегося толстяка.
Теперь ее апатии и грусти как не бывало!
Жаккетта лихо мела юбкой пыль, а душа ее пела:
«Работает! Не надо со святой Бриджиттой говорить! Никуда э т о не делось! Клевали парни на меня, и будут клевать!»
ГЛАВА VII
Главным блюдом небольшого застолья в четверг Жанна решила сделать Балдуина Дюбуа.
«Раз уж все равно придется терпеть его болтовню, о великой роли инквизиции и ее слуг, то хоть не одной. Пусть развлекает гостей. Да и нужно узнать, кстати, что там за дела с баронессой де Шатонуар. Это надо же надо придумать, колдовством извела своих супругов! Видимо, родственники решили раз и навсегда вывести ее из игры. Очень ловкий ход… интересно, как мадам Беатриса будет выкручиваться? Она дама с опытом, хотя какой опыт поможет против святого розыска?…»
Подобные раздумья настроения Жанне не прибавили, но и на внешнем облике не отразились.
Усилиями Жаккетты окончательный глянец из притираний и белил скрыл даже намеки на то, что в головке Жанне когда-либо гостили мысли.
Франсуаза привела даже шевалье Филлиппа. Тот, впрочем, без малейшего стеснения раскланялся перед Жанной, сравнил ее с амазонкой и вообще проявил полное равнодушие и пренебрежение к судьбе наказанного друга, шевалье Жана.
Балдуин не подвел ничьих ожиданий и, как глухарь на току, самозабвенно рассыпал перед ехидно переглядывающимися слушателями алмазы своего красноречия.
Разговор начала баронесса де Круа, после смерти герцога считавшая Жанну чуть ли не родственницей.
– Дорогой господин Дюбуа, а Вы не боитесь иметь дело с колдунами? Ведь они могут заколдовать кого угодно!
– Нет, госпожа баронесса, – снисходительно улыбнулся Балдуин. – Как только чародей попадает к нам в руки, дьявол отступается от них и они становятся кроткими, как телята. Ну и, конечно же, мы принимаем меры безопасности.
– Какие? – в меру округлила глаза баронесса.
– Главное, это не позволить арестанту взять что-либо с собой из дома: любая вещь может быть амулетом. И, обязательно, нужно первым увидеть колдунью, прежде чем она бросит на тебя взгляд – тогда она не сможет воспользоваться своими чарами.
Порхая серебряной вилочкой над салатом, Франсуаза вскользь заметила:
– А я слышала, господин Дюбуа, что некоторые отцы церкви не верят в колдовство…
– Всякого, кто не верит в колдовство и чародейство, Святой Отец объявил еретиком! – отрезал Балдуин.
– А почему же, несмотря на усиленную борьбу Ваших братьев по ордену с этим злом, оно все больше ширится и процветает? – насмешливо спросил шевалье Филлипп, поправляя роскошный пояс.
– А потому, что нет числа козням Сатаны и многие души, горящие греховными желаниями, прельстившись его посулами, встают в ряды нечестивого воинства и имя им Легион! Как же не радоваться Врагу Человеческому, если некоторые человеки больше думают о красе одежд, нежели о спасении души?! – воинственный вид монашка говорил, что он считает свою сутану более весомой в этом мире, чем все придворные наряды собравшихся щеголей.
От его страстных слов «некоторые человеки», особенно дамы, заметно смутились.
– Когда пастырь пасет свое кроткое стадо на зеленых лугах, злые волки, затаившись в оврагах, готовы разорвать агнцев на части. Но верные пастушеские псы вступают в бой с серыми хищниками и, самоотверженно охраняя стадо, дают ему возможность мирно пастись на тучных угодьях в достатке и сырости. Так и пастыри духовные хранят свои стада божьих душ с помощью нас, Псов Господних, и нет ноши почетней этой! – перешел на язык образов Балдуин.
– Святые слова, святые слова! – лицемерно подхватил шевалье Филлипп. – Но скажите мне, брат Балдуин, слышали ли Вы об аррасском деле? Лет этак тридцать назад оно было. Я упомянул о нем, потому что немного в курсе тех событий…
– Очень мало… – насторожился монах.
– Я Вам расскажу. Я знаю об аррасском деле, потому что тогда пострадал мой родственник по материнской линии господин Пайен де Бофор. Ему тогда было семьдесят лет и его (в числе прочих знатных и богатых людей города) обвинили в колдовстве. Его – человека, который на собственные деньги основал три монастыря и среди нашей, довольно легкомысленной родни отличался особым благочестием и глубиной веры!
– Дьявол могущ и умеет совратить даже благочестивые души… – спокойно сказал Балдуин.
– Возможно… Но вслед за де Бофором арестовали почти весь городской магистрат. Жизнь в городе замерла: горожане боялись и носа высунуть. Аррас объезжали стороной, как зачумленный! И все эти страсти свалились на город благодаря показаниям одной распутной девки и одного аббата, стукнутого еще в детстве по голове. Чтобы скончаться в своей постели, дядюшке Бофору пришлось отдать все свое состояние. Поубавились денежки и в кошельках остальных. Так может, все их преступление было только в их богатстве? – шевалье Филлипп поигрывал столовым ножичком и, нехорошо усмехаясь, смотрел на монаха.
– Не нам судить деяния Господа и слуг его! И пусть пострадают десять невинных, но не уйдет от кары один виноватый, ибо от рождения страдание – удел наш земной! – пошел пятнами Балдуин, с ненавистью глядя на шевалье.
Тот бросил ножичек на скатерть и небрежно заметил:
– Конечно, конечно, но дядюшка заплатил восемь тысяч ливров штрафа и четыре тысячи ливров персонально герцогу Филлиппу Доброму, который держал руку на пульсе этого процесса. А процесс вышел, кстати, вышел преинтереснейший! Дело вели инквизитор брат Жан и юрист Жак Дюбуа – я это знаю, потому что с детства питаю слабость к запоминанию имен и фамилий. Многие заключенные добровольно признали свою вину, но потом случился небольшой конфуз: когда грешников приговорили к смертной казни, они в один голос кричали, что вышеупомянутые господа обещали им полное прощение в обмен на признание вины. Их, разумеется, сожгли… господин юрист не приходится Вам родственником?
Балдуин Дюбуа резко встал и, с грохотом отодвинув кресло, звенящим голосом сказал:
– Госпожа Жанна, я прощаю этого человека, потому что он не ведает, к т о сейчас говорит его устами, но я покидаю Ваш дом, ибо в моем лице оскорбляют Святую Инквизицию!
Гости оцепенело замерли.
Жанна, испуганно моргая, хотела что-то сказать, но монашек уже развернулся и с каменным лицом пошел к выходу.
Шевалье Филлипп улыбнулся дамам, опять взял ножичек и, спирально срезая кожуру с груши, заметил в пространство:
– Не всем правда по вкусу…
Балдуин никак на это не отреагировал и исчез за дверью.
После такого скандала разговор как-то не клеился, и гости быстро разъехались.
От переживаний у Жанны разболелась голова.
Выпроводив последними Франсуазу и шевалье Филлиппа (мысленно желая последнему шлепнуться по дороге в грязь с головой), она поднялась к себе в спальню и села в кресло у горящего камина.
Жаккетта осторожно разбирала ее прическу, вынимая шпильки и гребни, а затем принялась легонько массировать голову, прогоняя боль.
«Ну вот, все насмарку!» – думала Жанна, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. – «Про баронессу узнать не удалось, два придурка именно здесь сцепились насмерть. Вот подлец, этот Филлипп! Нашел место, где правду резать! Такое застолье испортил! Что он, что Жан – одного поля ягоды. Поэтому и дружки! Надо к нему на пирушку попасть и тоже какую-нибудь гадость сделать! В может, и к лучшему все? Теперь оскорбленный Балдуин не будет хоть своими визитами тоску наводить…»
Из зала пришла Аньес и принесла забытую кем-то книгу.
– А-а… Это миссал [46]господина Дюбуа! – глянув на нее, сказала Жанна. – Жаккетта, отнеси ему завтра!
Угли потрескивали, рождая волну тепла.
Боль прошла, и Жанна задремала прямо в кресле. Ей очень не хотелось идти в пустую кровать. Так и представилось, что появляется Марин, берет ее на руки, относит на постель и ночь отступает…
«Раз уж все равно придется терпеть его болтовню, о великой роли инквизиции и ее слуг, то хоть не одной. Пусть развлекает гостей. Да и нужно узнать, кстати, что там за дела с баронессой де Шатонуар. Это надо же надо придумать, колдовством извела своих супругов! Видимо, родственники решили раз и навсегда вывести ее из игры. Очень ловкий ход… интересно, как мадам Беатриса будет выкручиваться? Она дама с опытом, хотя какой опыт поможет против святого розыска?…»
Подобные раздумья настроения Жанне не прибавили, но и на внешнем облике не отразились.
Усилиями Жаккетты окончательный глянец из притираний и белил скрыл даже намеки на то, что в головке Жанне когда-либо гостили мысли.
* * *
Гостей собралось больше, чем предполагалось. Взглянуть и послушать диковинку захотели многие. Тем более что всерьез ученика инквизитора никто не принимал.Франсуаза привела даже шевалье Филлиппа. Тот, впрочем, без малейшего стеснения раскланялся перед Жанной, сравнил ее с амазонкой и вообще проявил полное равнодушие и пренебрежение к судьбе наказанного друга, шевалье Жана.
Балдуин не подвел ничьих ожиданий и, как глухарь на току, самозабвенно рассыпал перед ехидно переглядывающимися слушателями алмазы своего красноречия.
Разговор начала баронесса де Круа, после смерти герцога считавшая Жанну чуть ли не родственницей.
– Дорогой господин Дюбуа, а Вы не боитесь иметь дело с колдунами? Ведь они могут заколдовать кого угодно!
– Нет, госпожа баронесса, – снисходительно улыбнулся Балдуин. – Как только чародей попадает к нам в руки, дьявол отступается от них и они становятся кроткими, как телята. Ну и, конечно же, мы принимаем меры безопасности.
– Какие? – в меру округлила глаза баронесса.
– Главное, это не позволить арестанту взять что-либо с собой из дома: любая вещь может быть амулетом. И, обязательно, нужно первым увидеть колдунью, прежде чем она бросит на тебя взгляд – тогда она не сможет воспользоваться своими чарами.
Порхая серебряной вилочкой над салатом, Франсуаза вскользь заметила:
– А я слышала, господин Дюбуа, что некоторые отцы церкви не верят в колдовство…
– Всякого, кто не верит в колдовство и чародейство, Святой Отец объявил еретиком! – отрезал Балдуин.
– А почему же, несмотря на усиленную борьбу Ваших братьев по ордену с этим злом, оно все больше ширится и процветает? – насмешливо спросил шевалье Филлипп, поправляя роскошный пояс.
– А потому, что нет числа козням Сатаны и многие души, горящие греховными желаниями, прельстившись его посулами, встают в ряды нечестивого воинства и имя им Легион! Как же не радоваться Врагу Человеческому, если некоторые человеки больше думают о красе одежд, нежели о спасении души?! – воинственный вид монашка говорил, что он считает свою сутану более весомой в этом мире, чем все придворные наряды собравшихся щеголей.
От его страстных слов «некоторые человеки», особенно дамы, заметно смутились.
– Когда пастырь пасет свое кроткое стадо на зеленых лугах, злые волки, затаившись в оврагах, готовы разорвать агнцев на части. Но верные пастушеские псы вступают в бой с серыми хищниками и, самоотверженно охраняя стадо, дают ему возможность мирно пастись на тучных угодьях в достатке и сырости. Так и пастыри духовные хранят свои стада божьих душ с помощью нас, Псов Господних, и нет ноши почетней этой! – перешел на язык образов Балдуин.
– Святые слова, святые слова! – лицемерно подхватил шевалье Филлипп. – Но скажите мне, брат Балдуин, слышали ли Вы об аррасском деле? Лет этак тридцать назад оно было. Я упомянул о нем, потому что немного в курсе тех событий…
– Очень мало… – насторожился монах.
– Я Вам расскажу. Я знаю об аррасском деле, потому что тогда пострадал мой родственник по материнской линии господин Пайен де Бофор. Ему тогда было семьдесят лет и его (в числе прочих знатных и богатых людей города) обвинили в колдовстве. Его – человека, который на собственные деньги основал три монастыря и среди нашей, довольно легкомысленной родни отличался особым благочестием и глубиной веры!
– Дьявол могущ и умеет совратить даже благочестивые души… – спокойно сказал Балдуин.
– Возможно… Но вслед за де Бофором арестовали почти весь городской магистрат. Жизнь в городе замерла: горожане боялись и носа высунуть. Аррас объезжали стороной, как зачумленный! И все эти страсти свалились на город благодаря показаниям одной распутной девки и одного аббата, стукнутого еще в детстве по голове. Чтобы скончаться в своей постели, дядюшке Бофору пришлось отдать все свое состояние. Поубавились денежки и в кошельках остальных. Так может, все их преступление было только в их богатстве? – шевалье Филлипп поигрывал столовым ножичком и, нехорошо усмехаясь, смотрел на монаха.
– Не нам судить деяния Господа и слуг его! И пусть пострадают десять невинных, но не уйдет от кары один виноватый, ибо от рождения страдание – удел наш земной! – пошел пятнами Балдуин, с ненавистью глядя на шевалье.
Тот бросил ножичек на скатерть и небрежно заметил:
– Конечно, конечно, но дядюшка заплатил восемь тысяч ливров штрафа и четыре тысячи ливров персонально герцогу Филлиппу Доброму, который держал руку на пульсе этого процесса. А процесс вышел, кстати, вышел преинтереснейший! Дело вели инквизитор брат Жан и юрист Жак Дюбуа – я это знаю, потому что с детства питаю слабость к запоминанию имен и фамилий. Многие заключенные добровольно признали свою вину, но потом случился небольшой конфуз: когда грешников приговорили к смертной казни, они в один голос кричали, что вышеупомянутые господа обещали им полное прощение в обмен на признание вины. Их, разумеется, сожгли… господин юрист не приходится Вам родственником?
Балдуин Дюбуа резко встал и, с грохотом отодвинув кресло, звенящим голосом сказал:
– Госпожа Жанна, я прощаю этого человека, потому что он не ведает, к т о сейчас говорит его устами, но я покидаю Ваш дом, ибо в моем лице оскорбляют Святую Инквизицию!
Гости оцепенело замерли.
Жанна, испуганно моргая, хотела что-то сказать, но монашек уже развернулся и с каменным лицом пошел к выходу.
Шевалье Филлипп улыбнулся дамам, опять взял ножичек и, спирально срезая кожуру с груши, заметил в пространство:
– Не всем правда по вкусу…
Балдуин никак на это не отреагировал и исчез за дверью.
После такого скандала разговор как-то не клеился, и гости быстро разъехались.
От переживаний у Жанны разболелась голова.
Выпроводив последними Франсуазу и шевалье Филлиппа (мысленно желая последнему шлепнуться по дороге в грязь с головой), она поднялась к себе в спальню и села в кресло у горящего камина.
Жаккетта осторожно разбирала ее прическу, вынимая шпильки и гребни, а затем принялась легонько массировать голову, прогоняя боль.
«Ну вот, все насмарку!» – думала Жанна, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. – «Про баронессу узнать не удалось, два придурка именно здесь сцепились насмерть. Вот подлец, этот Филлипп! Нашел место, где правду резать! Такое застолье испортил! Что он, что Жан – одного поля ягоды. Поэтому и дружки! Надо к нему на пирушку попасть и тоже какую-нибудь гадость сделать! В может, и к лучшему все? Теперь оскорбленный Балдуин не будет хоть своими визитами тоску наводить…»
Из зала пришла Аньес и принесла забытую кем-то книгу.
– А-а… Это миссал [46]господина Дюбуа! – глянув на нее, сказала Жанна. – Жаккетта, отнеси ему завтра!
Угли потрескивали, рождая волну тепла.
Боль прошла, и Жанна задремала прямо в кресле. Ей очень не хотелось идти в пустую кровать. Так и представилось, что появляется Марин, берет ее на руки, относит на постель и ночь отступает…
ГЛАВА VIII
Жаккетта, держа под плащом завернутый в чистую тряпочку молитвенник Балдуина, нерешительно топталось у входа в палаты инквизиции.
Добровольно идти туда страсть как не хотелось…
Помаявшись с полчаса, она, наконец, собралась с духом и толкнула дверь.
– Ты куда? – спросил ее скучающий караульный.
– Мне к господину Дюбуа… – робко сказала Жаккетта.
– За углом первая дверь по эту сторону, – махнул рукой солдат и потерял к посетительнице всякий интерес.
Стараясь не топать, Жаккетта дошла до указанной двери и заглянула вовнутрь.
Лысый монах в такой же, как у Балдуина, сутане сидел за столом и листал какую-то папку.
– Что тебе надо, дочь моя? – удивился он.
– Мне господину Дюбуа книгу передать… – жалобно протянула Жаккетта.
– Оставь здесь, он заберет – указал на стол доминиканец.
– Не могу, мне самому ему передать надо, госпожа приказала!.. – еще жалобней сказала Жаккетта, по-прежнему не входя в комнату.
– Ну что же, воля твоя! – усмехнулся монах. – Он в подвале. Пойдешь прямо и упрешься в ступеньки. Спустишься по ним. Внизу скажешь караульным, они тебя пропустят.
Лестница уперлась в крохотную привратную площадку. На ней, при свете чадящего факела резались в кости два караульщика.
– Смотри! – пихнул один другого локтем, при виде спускающейся Жаккетты. – Первый раз вижу, чтобы баба сюда сама шла. Обычно волокут.
– Эй, красотка, ты что здесь потеряла?! – подхватил второй, противный на вид молодец, весь заросший черным сальным волосом.
– Я должна передать господину Дюбуа ихний миссал! – заявила Жаккетта.
– Чего?! – солдаты явно не знали такого слова.
– Ну, требник его! – сердито объяснила Жаккетта.
– Не положено! – опять начал трясти стаканчик с костями волосатый.
– Мне ваш лысый монах разрешил! – возмутилась Жаккетта. – Я ему пожалуюсь!
– А-а, ну так бы и сказала…
Не прекращая трясти кости, караульный ногой пихнул полукруглую дверь.
– Иди.
Жаккетта нырнула в низенький проем и очутилась в большом, но не высоком подвале.
Пузатые колонны поддерживали нависавший свод, и, казалось, проседали под его тяжестью.
Это был пыточный подвал и сейчас он использовался по своему прямому назначению.
Трое обнаженных по пояс молодчиков суетились около лежащей на животе поперек скамьи женщины. Голова ее почти достигала пола, изо рта и носа лилась вода.
– Сейчас очухается, и повторим! – сказал один. – Крепкая стерва – почитай полночи и все утро с ней возимся, а ей все нипочем! Только-только говорить начала.
Очень довольный Балдуин примостился за столом и быстро гонял перо по листу, записывая показания, вырванные только что под пыткой.
– Это Вы вчера забыли! – сунула она миссал под нос монашку.
– А-а, спасибо! Мой поклон госпоже Жанне! – сдвинул его на край стола Балдуин и сказал палачу:
– Жак, давай-ка ее сейчас на колесе прокрутим. К воде она уже притерпелась. Что сама созналась, это очень хорошо. Пусть теперь соучастников называет!
В его голосе чувствовалась радость человека, выполняющего любимую и нужную работу.
Женщина глухо закашлялась.
Жаккетта машинально повернулась, – и ее пятки примерзли к полу.
В подвале пытали колдунью Мефрэ.
Ватными ногами Жаккетта сделала один крохотный шажок к двери, другой… Ей казалось, что у нее на лодыжках чугунные гири. Сердце металось в груди, колотя по ребрам.
Наверное, через столетие она достигла выхода.
Очутившись за дверью, Жаккетта на секунду прислонилась к сырой стене, чувствуя, как мелкой дрожью трясутся коленки.
Караульщики по-прежнему резались в кости.
И тут из подвала раздался дикий, истошный женский крик.
От рвущего сердце ужаса Жаккетта закрыла ладонями уши и кинулась по неровным ступенькам наверх, подальше из этой преисподней.
Позади, хохотали довольные развлечением караульные.
На улице силы ее покинули и Жаккетта, привалившись к стене, расширенными глазами глядела, как дрожат руки, которые она отняла от ушей и держала перед собой, не зная, что с ними делать.
Немного отдышавшись, Жаккетта неверными шажками пошла домой, не видя ни солнечного утра, ни оживленной улицы, а чувствуя только черный ужас, крадущийся за ней по пятам.
«Сейчас ей дробят кости и она называет сообщников…» – тихо шевелила губами Жаккетта, то развязывая, то опять завязывая тесемки плаща. – «Сообщников… Госпожу Жанну и меня. И того лысого, наверное, что мы за Большого Пьера тогда приняли…»
Добровольно идти туда страсть как не хотелось…
Помаявшись с полчаса, она, наконец, собралась с духом и толкнула дверь.
– Ты куда? – спросил ее скучающий караульный.
– Мне к господину Дюбуа… – робко сказала Жаккетта.
– За углом первая дверь по эту сторону, – махнул рукой солдат и потерял к посетительнице всякий интерес.
Стараясь не топать, Жаккетта дошла до указанной двери и заглянула вовнутрь.
Лысый монах в такой же, как у Балдуина, сутане сидел за столом и листал какую-то папку.
– Что тебе надо, дочь моя? – удивился он.
– Мне господину Дюбуа книгу передать… – жалобно протянула Жаккетта.
– Оставь здесь, он заберет – указал на стол доминиканец.
– Не могу, мне самому ему передать надо, госпожа приказала!.. – еще жалобней сказала Жаккетта, по-прежнему не входя в комнату.
– Ну что же, воля твоя! – усмехнулся монах. – Он в подвале. Пойдешь прямо и упрешься в ступеньки. Спустишься по ним. Внизу скажешь караульным, они тебя пропустят.
* * *
…Ступеньки были совсем истерты и кое-где выщерблены. На стенах и сводах выступала соль, медленно, но неотвратимо съедавшая кирпич.Лестница уперлась в крохотную привратную площадку. На ней, при свете чадящего факела резались в кости два караульщика.
– Смотри! – пихнул один другого локтем, при виде спускающейся Жаккетты. – Первый раз вижу, чтобы баба сюда сама шла. Обычно волокут.
– Эй, красотка, ты что здесь потеряла?! – подхватил второй, противный на вид молодец, весь заросший черным сальным волосом.
– Я должна передать господину Дюбуа ихний миссал! – заявила Жаккетта.
– Чего?! – солдаты явно не знали такого слова.
– Ну, требник его! – сердито объяснила Жаккетта.
– Не положено! – опять начал трясти стаканчик с костями волосатый.
– Мне ваш лысый монах разрешил! – возмутилась Жаккетта. – Я ему пожалуюсь!
– А-а, ну так бы и сказала…
Не прекращая трясти кости, караульный ногой пихнул полукруглую дверь.
– Иди.
Жаккетта нырнула в низенький проем и очутилась в большом, но не высоком подвале.
Пузатые колонны поддерживали нависавший свод, и, казалось, проседали под его тяжестью.
Это был пыточный подвал и сейчас он использовался по своему прямому назначению.
Трое обнаженных по пояс молодчиков суетились около лежащей на животе поперек скамьи женщины. Голова ее почти достигала пола, изо рта и носа лилась вода.
– Сейчас очухается, и повторим! – сказал один. – Крепкая стерва – почитай полночи и все утро с ней возимся, а ей все нипочем! Только-только говорить начала.
Очень довольный Балдуин примостился за столом и быстро гонял перо по листу, записывая показания, вырванные только что под пыткой.
* * *
Стараясь не глядеть по сторонам, Жаккетта выпростала книгу из-под плаща, освободила ее от тряпки и скованно подошла к столу.– Это Вы вчера забыли! – сунула она миссал под нос монашку.
– А-а, спасибо! Мой поклон госпоже Жанне! – сдвинул его на край стола Балдуин и сказал палачу:
– Жак, давай-ка ее сейчас на колесе прокрутим. К воде она уже притерпелась. Что сама созналась, это очень хорошо. Пусть теперь соучастников называет!
В его голосе чувствовалась радость человека, выполняющего любимую и нужную работу.
Женщина глухо закашлялась.
Жаккетта машинально повернулась, – и ее пятки примерзли к полу.
В подвале пытали колдунью Мефрэ.
Ватными ногами Жаккетта сделала один крохотный шажок к двери, другой… Ей казалось, что у нее на лодыжках чугунные гири. Сердце металось в груди, колотя по ребрам.
Наверное, через столетие она достигла выхода.
Очутившись за дверью, Жаккетта на секунду прислонилась к сырой стене, чувствуя, как мелкой дрожью трясутся коленки.
Караульщики по-прежнему резались в кости.
И тут из подвала раздался дикий, истошный женский крик.
От рвущего сердце ужаса Жаккетта закрыла ладонями уши и кинулась по неровным ступенькам наверх, подальше из этой преисподней.
Позади, хохотали довольные развлечением караульные.
На улице силы ее покинули и Жаккетта, привалившись к стене, расширенными глазами глядела, как дрожат руки, которые она отняла от ушей и держала перед собой, не зная, что с ними делать.
Немного отдышавшись, Жаккетта неверными шажками пошла домой, не видя ни солнечного утра, ни оживленной улицы, а чувствуя только черный ужас, крадущийся за ней по пятам.
«Сейчас ей дробят кости и она называет сообщников…» – тихо шевелила губами Жаккетта, то развязывая, то опять завязывая тесемки плаща. – «Сообщников… Госпожу Жанну и меня. И того лысого, наверное, что мы за Большого Пьера тогда приняли…»