Страница:
— Тьфу! — мрачно прокомментировал Дубан. — Нечисть и есть нечисть!
— А с виду она хороша? — заинтересованно спросил Шендерович.
— Несказанно, — отозвался Масрур. — Кто желает получить представление о ее красоте, пусть возьмет вазу чистейшего серебра, наполненную гранатовыми зернами, и с розовой гирляндой по краю ее, и поместит ее так, чтобы на нее падала игра лучей и теней. Это даст некоторое представление о дивной красоте ее.
— Да-а, — протянул Шендерович.
— Миша, — осторожно напомнил Гиви, — не обольщайся.
Шендерович, не глядя, отмахнулся.
— Спроси, где она растянула свои сети, эта паучиха, — каркнул Дубан из-за спины Шендеровича.
— Где ты встречаешься с ней, о, Масрур влюбленный? Прилетает ли она по ночам на твое ложе? Или как?
На блаженном лице Масрура отобразилось беспокойство.
— Не скажу, — заупрямился он, — Ты сам ее хочешь, о, великий!
— Скажешь! — проскрежетал Дубан.
— Что до твоего суккуба, о, Масрур подозрительный, то не больно-то и хотелось, — успокаивающе проговорил Шендерович, — ибо у меня наложниц без числа и все недурны собою и искусны в любовных утехах, в чем я уже сумел убедиться. Беспокоит же меня исключительно твое состояние, ибо ослабел ты на любовном ложе, тогда как вскорости понадобишься ты мне бодрым и здоровым. Ладно, давай по порядку, ибо сей допрос, вижу я, следует проводить аккуратно и умеючи. Как ты встретился с ней, о, Масрур упрямый?
Масрур вновь блаженно улыбнулся своим воспоминаниям.
— Возвращался я из хаммама, — поведал он, — от банщиков и банщиц, от цирюльника и костоправа, от сладостей и шербета со льдом, чистый, благоухающий и ублаготворенный, однако ж, проходя мимо заброшенной башни, что на краю базара, почуял я, как некая неодолимая сила влечет меня, и вот, полный любовного томления…
— А! — заметил Дубан как бы про себя, — знаю я эту башню! Дозорной башней некогда была она, однако ж, от сиих подземных толчков накренилась у основания и с той поры стоит пустая, ибо предшественник Масрура Доблестного вывел оттуда своих воинов, дабы не пострадали они при следующем толчке…
— Именно так все и было, — подтвердил Масрур, — и вот, проходя мимо, услышал я как бы безгласный зов, неодолимый и сладостный, и ноги сами привели меня на верхушку башни, и там ждала меня она, распахнув объятия. И погрузились мы в пучину любовных утех, и мир улетел для меня, и провели мы вечер и ночь в наслаждениях, описать которые я не способен, да и не к лицу это мужу, ибо дело это сугубо личное и тайное…
— Ага! — с интересом проговорил Шендерович.
— Тьфу! — вновь прокомментировал Дубан, — в сей хаммам ходят достойные мужи, воины его посещают, ежели суккуб этот мерзкий и их начнет завлекать, опутывая сетью сладострастия…
— Спроси его, давно он так? — Гиви с не меньшим интересом приподнялся на цыпочки и тоже выглянул из-за широкой спины Шендерович.
— Давно ты так, о, Масрур? — прогремел Шендерович.
— Недавно, — с явным сожалением отозвался Масрур, — три ночи тому впервые познал я ни с чем не сравнимое наслаждение…
— Интересно, интересно, — проговорил Шендерович тоном приглашенного профессора.
Дубан вздохнул и потер руки.
— Ну, так, все ясно, — заключил он, — сейчас погружу я его в целительный сон, дабы восстановил он свои силы, а назавтра пусть поест меду с гранатовыми зернами, и, ежели сей суккуб не станет боле отравлять его своим похотливым ядом, то, пожалуй, и придет он в себя, ибо вовремя мы заметили сию болезнь его…
Звездозаконник выступил вперед и вновь прянул раскрытыми ладонями, на сей раз от себя, отчего Масрур покорно улегся на ложе.
— Усни, о, Масрур, — повелительно произнес он, — и спи, покуда не пробужу тебя поутру исцеленным!
Он обернулся к Шендеровичу.
— Впрочем, тебе я скажу, о, повелитель, ежели не истребишь ты сего суккуба, так оно и будет продолжаться, пока не иссохнет вконец Масрур несчастный, да еще, подозреваю, вкупе с некоторыми другими видными жителями города Ирама — и старшина купцов, и кади, и вали, и сотники, и тысячники — все посещают сей хамам, а на обратном пути идут через базарную площадь мимо убежища сией твари.
— Сказано — займусь, значит — займусь, — холодно сказал Шендерович.
— Чем скорее, — вздохнул Дубан, — тем лучше. И, кстати, — понизил он голос, — настоятельно рекомендую тебе, о, повелитель, отправиться туда в одиночестве, как сие не опасно, ибо не ведомо мне пока, кого еще из жителей Ирама оплел суккуб своей сетью!
— Вот возьму везиря своего, и пойдем, — покладисто согласился Шендерович, — он не местный, ему ничего.
Гиви внутренне усомнился. Он ощущал сильный душевный трепет и замирание сердца, поскольку рассказ Масрура его растревожил. Какой однако привлекательный этот суккуб!
Он тихонько вздохнул.
— Должен предупредить тебя, о повелитель, — все так же тихо, но внушительно проговорил Дубан, — что сия тварь опасна не только на ложе, но и на поле брани, ибо ей, как и всякому существу, наделенному хоть и малым, но разумом, присуща тяга к самозащите, однако в данном случае сия самозащита осуществляется руками обольщенных мужей. А посему, потребно брать гадину врасплох — и быстро!
— Сказано же пойдем, — отрезал Шендерович, — чего тянуть? Ночью и сходим! Верно, Гиви? Э… мой мудрый везирь?
— Ну… — неохотно протянул Гиви, которому в глубине души было жаль суккуба, — — надо так надо…
— Ты прав, о, повелитель! Сегодня, когда все жители Ирама проведут ночь в празднествах по случаю твоего восхождения на престол, сия нечисть не станет ожидать нападения! Весьма разумно вы намереваетесь осуществить сие предприятие.
— Мы намереваемся! Ты, о, Дубан, идешь с нами. Ибо у тебя есть опыт обращения с этими тварями!
— На голове и на глазах, повелитель, — покорно произнес Дубан, — тем не менее, вынужден предупредить тебя, что мои знания о природе суккубов носят чисто умозрительный характер, ибо давно оставил я утехи подобного рода. Да и суккубы на моей памяти Ирам не посещали. Странно, однако же, что он появился незадолго до вашего прибытия! Кстати, государь, не твое ли это?
Он извлек из просторного балахона увесистый сверток.
Шендерович осторожно развернул шелковый платок с бахромой.
— Где ты это взял?
— Люди Шарр-ат-Тарика взяли вас, мы же взяли людей Шарр-ат-Тарика. И было это среди общей добычи, однако ж, хранитель замков и ключей благоразумно решил показать сие мне, мне же сие показалось весьма интересным. Так это не твое?
Гиви вытянул шею. В руках у Шендеровича лежал знакомый мешок с атрибутами. Фомка, фонарик и стеклорез, похоже, были в целости и сохранности.
— О, да, — согласился Шендерович, — тайные знаки власти. Весьма удачно, что они нашлись, о, Дубан! Испробуем их действие в башне. У тебя все?
— На настоящее время, да, — согласился Дубан, — поскольку «все» на все последующие времена означает на деле «конец всему».
— А, — отмахнулся Шендерович, — диалектика.
— Ты разумеешь под диалектикой?… — осторожно поинтересовался Дубан.
— Весь этот набор побрякушек. Переход количества в качество, единство и борьба противоположностей, все такое…
— Воистину ты царь царей! — восхитился Дубан, — ибо мудр и многознающ.
Он вновь поклонился, сложив у груди ладони и пятясь, удалился, бормоча под нос: «Переход количества в качество, интересно, интересно…»
— Вот и ладненько, — вздохнул Шендерович, — и мы пойдем, о, мой везирь.
Он звучно хлопнул в ладоши. Гиви заметил, что это у него получалось все лучше и лучше.
— Эй, вы! — обратился он к подбежавшим мамелюкам, — проводите нас в покои. И велите танцовщицам вернуться. К ночи пойдем на суккуба, о, друг мой Гиви.
Он закатил глаза к потолку.
— И сие может оказаться весьма любопытно.
— Миша, — осторожно проговорил Гиви, семеня за Шендеровичем по прохладному коридору, — мне это не нравится. Чем мы занимаемся, Миша? Выбираться отсюда надо!
— Выберемся, — без особого энтузиазма отозвался Шендерович, — вот передохнем немного и выберемся. Бери от жизни все, мой застенчивый друг! Ну, когда еще представится возможность побыть царем, а?
— Это ты царь, — напомнил Гиви.
— Ну и ты не полный лопух, — неуверенно утешил Шендерович, — везирь все-таки.
— Миша, это странное какое-то место…
— Зато богатое, — заметил Шендерович, нежно поглаживая шелковый халат, — и девушки покладистые… вообще, интересная тут у них жизнь.
— А если трясти не перестанет? Что они с нами сделают?
— Да у них тут звезды перепутались, пока этот Дубан разберется…
— Ох, как бы с нами не разобрались!
— Ну, что ты трепещешь, друг Гиви, что ты трепещешь? Все время трепещешь! Иди, развейся, отдохни… вон, девушки какие! Эй, вы! — он хлопнул в ладони! — можете идти! Вот эта, черненькая, пусть остается! А остальные идите, идите. И ты, друг Гиви, иди… Государственными делами займись, или поспи, что ли… а то, как стемнеет, пойдем суккуба ловить!
— Миша, — смущенно сказал Гиви, — ну скажи все-таки, был у этого… Престола… рычажок, или нет?
Шендерович холодно поглядел на него.
— Говорю тебе, о, любопытный, — отчеканил он, — не было никакого рычажка. Ты меня уже достал с этим рычажком. Ступай. Я все сказал!
— Э… — начал, было, Гиви, но рослый стражник у двери выразительно кашлянул и Гиви смешался. Он подумал с миг, затем приложил руку ко лбу, и, пятясь, вышел, сопровождаемый благожелательными кивками Шендеровича.
— А неплохой у меня город, — одобрил Шендерович, оглядывая подвластные ему владения.
Дворец стоял на возвышенности и оттого Ирам расстилался перед ними, как на ладони. Путанные улочки напоминали лабиринты света — в домах и на плоских крышах мерцали фонарики и масляные плошки, за увитыми виноградом балконами раздавался смех и отдаленные голоса, перекрываемые согласным хором цикад, откуда-то неподалеку донеслось бренчание лютни.
Гиви огляделся.
Звезды дрожали и переливались в небе, казавшись отражением городских огней, но вдали, на горизонте, стояла черная глухая тьма, словно разделительная полоса меж землей и небом.
Воздух был теплым и ветер дул теплый, но Гиви вдруг почему-то стало холодно.
— Что там? — спросил он Дубана.
— Горы Мрака, разумеется, — зловеще отозвался Дубан, который, в предчувствии скорого свидания с суккубом был не в лучшем настроении.
— А там?
У края неба горел один-единственный огонек.
— Обитель вечного старца, — неохотно сказал Дубан.
— Что?
— Святой человек, — пояснил Дубан, — он поселился там в незапамятные времена. Иногда кто-нибудь из его людей сходит с гор, сам же он — никогда.
— А как он выглядит? — заинтересовался Гиви.
— Никто не видел его лица, — терпеливо ответил Дубан, — он же святой! Говорят, он, впрочем, иногда является людям, но при сем принимает любое обличье, по своему выбору и по потребности. Ибо многие тайны ведомы ему, в том числе, говорят, и тайна бессмертия…
— Почему мне не представился? — раздраженно спросил Шендерович.
— Меня это и самого удивляет, о, царь, — согласился Дубан, — ибо, пусть даже и не явился он сам, мог бы засвидетельствовать свое почтение любым доступным ему способом. Однако ж, быть может, ему, с его высоты, все, что происходит в долине, кажется одним лишь преходящим мигом.
— А-а, — протянул Шендерович, — ну да, ну да… я, пожалуй, пошлю ему свое царское благословение. И дары. Достойные дары из своей царской сокровищницы, услаждающие взор, скрашивающие одиночество…
— Если он захочет их принять, — сухо сказал Дубан, — ибо отшельникам чужды мирские блага.
Город постепенно затихал, погружаясь в сон. Огоньки гасли, один за другим, на базарной площади купцы запирали лавки, открытые дотемна по такому случаю, жители Ирама расходились по домам, дабы продолжать предаваться веселью в прохладе комнат, за резными ставнями. В караулке у стен дворца грубые голоса стражников перемежались звоном оружия и плеском вина, льющегося из кувшинов.
— Пора, о, мои спутники, — сказал Шендерович.
Они двинулись к дворцовым воротам. На сей раз массивные украшенные ворота были закрыты. У калитки в дворцовой стене дремал еще один стражник.
— Пропусти, о, сонный! — царственным голосом велел Шендерович.
Стражник вскочил на ноги.
— По особому приказанию Повелителя Ирама, — каркнул Дубан, предъявляя мандат, украшенный восковой печатью.
— Сейчас, о, путники, — стражник не узнал Шендеровича, которого видел при свете дня и мельком, — только пропущу ослов.
Шендерович скрипнул зубами.
— Он что, издевается? — произнес он сдавленным голосом.
— Отнюдь, о, Повелитель, — торопливым шепотом произнес Дубан, — сейчас, на вершине ночи, пришла пора выводить нубийских ослов из их стойбищ, ибо сии животные не терпят дневного света.
— Тогда зачем они нужны? — удивился Шендерович.
— Не могу сказать тебе сего, о, Столп Силы, но таков обычай. Ирам единственное место под луной, где еще сохранились сии животные. Их разводят в стойлах, куда не проникает дневной свет, но ведь бедным животным нужно же когда-то поразмяться! Вот и выводят их по ночам, дабы они пощипали свежей травы и порезвились на свободе.
Шендерович пожал плечами.
— Странный вид национального богатства, — заметил он, — и что, кому-то они нужны?
— По преданию, они понадобятся тебе, — сурово сказал Дубан.
— Зачем?
— Сие сокрыто!
За спиной у Гиви раздался душераздирающий рев, перемежающийся икотой. Гиви подскочил и обернулся. Темные силуэты потянулись мимо него, на переднем осле сидел погонщик, предоставляя однако животным самим выбирать дорогу и лишь время от времени подхлестывая своего осла для скорости и быстроты.
— Они в наглазниках! — изумленно произнес Гиви.
— Еще бы, — сказал Дубан, — тут для них слишком светло. Однако там, куда не проникает ни один луч света, они видят то, что сокрыто для людских глаз. Днем же они стоят в стойлах, где ни то, чтобы окна — ни единой щели там нет!
— Кто же за ними убирает? — удивился Гиви. Он с содроганием представил себе ослепленных рабов, ворочающих горы ослиного помета.
— Служители, причем особо доверенные, — пояснил Дубан, — потомственная должность. Сейчас и убирают, пока ослы на прогулке. Ибо лишь сейчас туда можно войти со светом.
Последний осел прошел мимо Гиви, нагло икнул и рассыпал по брусчатке катышки помета.
— Теперь прошу, — сказал стражник, брезгливо отшвыривая их ногой, и доставая из-под полы плаща спрятанный прежде фонарь, — покажите мандат.
— Тут? — Шендерович лихо закинул за плечо край плаща, скромного, но со вкусом, каковой и полагается царю, путешествующему инкогнито…
— Он так сказал, — мрачно отозвался Дубан.
Башня возвышалась над ними провалом мрака в усеянном крупными звездами небе.
Гиви было неуютно.
Конечно, Миша производил впечатление человека, которому вполне по силам справиться с этим самым суккубом, но Миша вообще производил впечатление. В этом-то вся и беда, печально размышлял Гиви, глядя, как Шендерович деловито извлекает из мешка атрибуты. Фонарик изрыгнул из себя круг света, распластавшийся на выщербленных ступеньках.
— Тут вообще кто-нибудь живет? — спросил Шендерович, глядя на облупившиеся, в потеках птичьего помета изразцы.
— Вороны живут, — пояснил Дубан, — мыши летучие. Теперь, вот, суккуб поселился. Похоже, сия башня привлекательна для весьма неприятных созданий — недаром ее и караульщики не любили, еще до того, как она накренилась. Ибо все время чудились им какие-то стоны и шорохи. А уж когда накренилась она, любой, сюда входящий, испытывал душевный трепет такой силы, что ноги сами несли его прочь…
— Ничего, — бодро сказал Шендерович, — мы тут все приведем в порядок!
— Не хочешь ли сказать, что поставишь ты ее прямо, как прежде? — усомнился Дубан.
Гиви задрал голову. Башня угрожающе кренилась, упершись верхушкой в одинокую звезду на западном склоне неба. В чернеющих провалах окон не было ни единого огонька.
— В принципе, — задумался Шендерович, — сие возможно. Однако ж, хлопотное дело, и прежде, чем его затевать, надобно очистить башню от посторонних. Вот разберемся с суккубом…
— Ну-ну, — вздохнул Дубан.
— Не боись, — Шендерович крепкой рукой похлопал звездозаконника по плечу, — ты еще войдешь в легенду! Будет о чем рассказать внукам.
— У меня нет внуков, — сухо сказал Дубан.
Шендерович пожал плечами и вытащил фонарик. Белый кружок света немедленно пополз по выщербленным ступеням, ведущим в черный зев над крыльцом.
— Любопытное устройство, — заинтересовался Дубан, — а куда заливают масло?
— Тут иной принцип, — пояснил Шендерович, — сей волосок в стеклянном сосуде накаляется под действием силы особого рода…
— Вот в этом? — заинтересовался Дубан, тыча крючковатым носом в стекло фонарика. — Ага! Но тогда в нем не должно быть воздуха, ибо тот, расширяясь, разорвет стекло. А оно кажется мне весьма хрупким.
— Там его и нет, — согласился Шендерович, поигрывая выключателем.
— Сия чаша, вижу, собирает лучи по принципу вогнутого отражателя… забавно, забавно… и, поскольку свет идет узким пучком, позволяет оставаться невидимым скрытому наблюдателю! Весьма рационально — для магического атрибута.
— Таки да, — согласился Шендерович, — ну что ж, пошли?
Гиви глубоко вздохнул. В башне воздух был сырой, напоенный застарелой пылью и плесенью, и что-то еще примешивалось к нему, неуловимое, отчего сердце вдруг забилось неровно и сильно. Гиви даже слегка придержал его ладонью.
— Шевелись, о, мой везирь! — прошипел Шендерович, — чего стал, как соляной столб?
Он недрогнувшей рукой направил луч фонарика в черный проем. Свет выхватил узкие, выщербленные ступени винтовой лестницы, которая, заворачиваясь, точно раковина улитки, вела ввысь. Звезды мерцали в узком оконном проеме, видимом теперь изнутри.
— Миша, — безнадежно произнес Гиви, — осторожней!
Шендерович на миг задумался. Потом извлек из мешка с атрибутами фомку и взвесил ее на ладони.
— Бери фонарик! — велел он, — а я понесу сей полезный атрибут! Куда светишь, о, бестолковый? Под ноги, под ноги свети! Я ж тебе не нубийский осел!
Он решительно двинулся вперед, перепрыгивая через ступеньку. Гиви торопился за ним, старательно светя под ноги. Дубан, недоверчиво косясь на угрожающий атрибут в мощной руке Шендеровича, замыкал шествие.
На узкой лестничной площадке, кольцом опоясывающей башню, остановились передохнуть.
Гиви осторожно направил луч фонарика вниз — лестница чернела, уходя к подножию башни. Посветил вверх — та же лестница, завиваясь, ввинчивалась в небо. Узкое, в человеческий рост, окно, вызывало настойчивое желание протиснуться в него и вывалиться наружу. У Гиви закружилась голова.
— Где оно обитает, о, Дубан?
Дубан пожал плечами.
— В бывших караульных помещениях, я так полагаю.
— И не сходит вниз? Ни по каким э… надобностям?
— Сие мне не ведомо. Полагаю, когда-то тут были отхожие места… что до еды и воды, то, полагаю, они либо не требуются сему созданию, либо оно получает их посредством обольщенных мужей.
Винтовая лестница была узкая и крутая. Гиви подумал, что доблестные мужи успевали порядком выдохнуться еще до того, как встречались с суккубом лицом к лицу… или что там у этой твари вместо лица? Интересно, один эмир к ней ходил или еще кто?
Отдышавшись, они двинулись дальше. Луч фонарика скользил по когда-то белым известковым стенам — неожиданно высветилась причудливая вязь любовного стиха.
Ниже нацарапано было сердечко, пронзенное стрелой. У Гиви осталось стойкое ощущение, что если стихи начертаны были нетерпеливой рукою в предвкушении свидания, то сердечко обрисовалось уже, если так можно выразиться, вдогон.
Наверное, этот суккуб все-таки очень сексапильный!
Гиви завздыхал — то ли утомился, взбираясь по лестнице, то ли от душевного трепета. Он как-то не представлял себе, как нужно действовать, оказавшись лицом к лицу с суккубом. Тем более, лично ему суккуб ничего плохого не сделал. Пока что, честно говоря, даже и не замечал.
На всякий случай Гиви попытался настроить себя на грядущую схватку, выкатил глаза и стиснул зубы. И почувствовал, что боевого духу слегка прибавилось.
Масрур, вон, какой крепкий, а как его скрутило! Опасная же тварь! Это она чтобы жертву уловить, прихорашивается, красоту наводит, это… ноги отращивает… а если ее застать врасплох?
Да это ж ужас, что оно такое!
Вот, думал Гиви, вот прямо сейчас эта тварь ка-ак высунется из стены! Жуткая, оскаленная, с кроваво-алым ртом, растрепанными черными-пречерными волосами, свисающими на обнаженную грудь, вытянутся руки с кроваво-красными когтями…
— Осторожней, Миша, — прошептал он.
— Я осторожен как сапер, — бодро отозвался Шендерович, перебрасывая фомку из ладони в ладонь и взлетая еще на один пролет так быстро, что Гиви едва успевал направлять ему под ноги луч фонарика.
— Не так быстро, — пропыхтел Гиви…
— Он прав, повелитель! Куда торопиться? Поспешность — от дьявола, медлительность — от милосердия, — поддержал Дубан, который тоже успел утомиться.
Они миновали несколько пролетов, угрюмо чернеющих дверными проемами. Все двери были выломаны, окна, прорезанные во мраке комнат, открывались в душную ночь, фонарик Гиви обшаривал пустые помещения, вспугивая летучих мышей.
— Не то, — констатировал Шендерович, проносясь мимо, — и это не то…
— Миша, а вдруг он из-за угла как прыгнет!
— Ну и что? — пожал плечами Шендерович, — что ты так горячишься? Суккубов что ли, не видел? Они против нас слабоваты!
Гиви задумался. Из всех его знакомых женского полу на суккуба тянула только полная, внушительная дама из областной налоговой инспекции. Вот уж кто попил из него кровушки…
— Это как смотреть…
— А! — отмахнулся Шендерович, — слабый пол! Все они на нас паразитируют! Эти просто приспособились лучше остальных!
На верхушке башни располагалось нечто вроде кругового балкончика. Над Ирамом висел месяц, напоминающий ломтик спелой дыни. В его медовом свете поблескивали крыши, мягко переливались выложенные изразцами стены… далеко на горизонте громоздились горы — черные на черном, напоминая силуэты из бумаги, вырезанные детской рукой.
Гиви погасил фонарик.
Неуловимым очарованием веяло от Ирама, от его белых камней, прохладно светящихся в ночи, от потаенных фонтанов и увитых виноградом террас. Город всех городов, в котором каждый находит именно то, что нужно…
На Тбилиси похож, думал Гиви.
В Тбилиси он ездил еще в пятом классе, когда мама отправила его на лето к дяде Вано и тете Медее, и ему, Гиви, там понравилось.
— Таки хороший у меня город, — снова одобрил Шендерович.
— И вечна будет благодарность твоих подданных, о, повелитель, ежели ты справишься с сией нечистью, грозящей ему неисчислимыми бедами, — тактично напомнил звездозаконник.
— Ах да, — небрежно кивнул Шендерович, — нечистью… ну-ка, посвети сюда…
Гиви покорно включил фонарик.
Наверное, думал он, кто-то внизу, на террасе, или на крыше уютного дома вздрагивает в страхе, глядя, как на черной башне то загорается, то гаснет одинокий огонек.
Луч оббежал стены, заглянул в углы.
— Ишь ты, — неодобрительно заметил Шендерович, — хитрая бестия!
— Может, ее тут и нет, Миша? — с надеждой спросил Гиви.
Шендерович обернулся к Дубану.
— Не чуешь ли где присутствия суккуба, о, звездозаконник?
Дубан вышел на середину комнаты и, впечатляюще раскинув руки, обернулся вокруг собственной оси.
— Эманации есть определенно и достоверно — подтвердил он.
Крючковатый нос звездозаконника втянул застоявшийся воздух.
— Сие порождение ночи употребляет духи и притирания… жасмин, мускус, померанец. Весьма изысканный аромат, ничего не скажешь.
Гиви на всякий случай тоже понюхал воздух. Пахло застоявшейся пылью.
— И где же? — деловито вопросил Шендерович.
Дубан закатил глаза, какое-то время постоял неподвижно — только голова медленно поворачивалась вправо-влево, потом сказал:
— Сюда!
Дверь с балкончика, повисшая на одной петле, скрывала за собой пустую, погруженную во мрак залу — из единственного окна на пол падала узкая полоска лунного света.
Гиви замешкался на пороге — в зале было темно и пыльно.
— Эй, ты, Данко пришибленный, — пихнул его в спину Шендерович, — свети, давай!
Гиви покорно обвел фонариком стены и углы.
Зала была меньше, чем показалась сначала — и совершенно пуста. Фонарик в гивиной руке дергался, отчего луч выписывал причудливые зигзаги.
— Да свети же! — шипел из-за спины Шендерович.
— Туда направь свой атрибут, о, везирь светоносный, — угрюмо проговорил Дубан, — во-он туда!
У стены лежало что-то, что Гиви принял поначалу за дохлую летучую мышь. Но предмет, когда на него упал луч фонарика, расцвел яркими красками — Дубан, подойдя, брезгливо подобрал его с полу двумя пальцами; шелковый платок трепетал в теплом воздухе, Гиви даже показалось, что он сияет каким-то своим, собственным светом.
— А с виду она хороша? — заинтересованно спросил Шендерович.
— Несказанно, — отозвался Масрур. — Кто желает получить представление о ее красоте, пусть возьмет вазу чистейшего серебра, наполненную гранатовыми зернами, и с розовой гирляндой по краю ее, и поместит ее так, чтобы на нее падала игра лучей и теней. Это даст некоторое представление о дивной красоте ее.
— Да-а, — протянул Шендерович.
— Миша, — осторожно напомнил Гиви, — не обольщайся.
Шендерович, не глядя, отмахнулся.
— Спроси, где она растянула свои сети, эта паучиха, — каркнул Дубан из-за спины Шендеровича.
— Где ты встречаешься с ней, о, Масрур влюбленный? Прилетает ли она по ночам на твое ложе? Или как?
На блаженном лице Масрура отобразилось беспокойство.
— Не скажу, — заупрямился он, — Ты сам ее хочешь, о, великий!
— Скажешь! — проскрежетал Дубан.
— Что до твоего суккуба, о, Масрур подозрительный, то не больно-то и хотелось, — успокаивающе проговорил Шендерович, — ибо у меня наложниц без числа и все недурны собою и искусны в любовных утехах, в чем я уже сумел убедиться. Беспокоит же меня исключительно твое состояние, ибо ослабел ты на любовном ложе, тогда как вскорости понадобишься ты мне бодрым и здоровым. Ладно, давай по порядку, ибо сей допрос, вижу я, следует проводить аккуратно и умеючи. Как ты встретился с ней, о, Масрур упрямый?
Масрур вновь блаженно улыбнулся своим воспоминаниям.
— Возвращался я из хаммама, — поведал он, — от банщиков и банщиц, от цирюльника и костоправа, от сладостей и шербета со льдом, чистый, благоухающий и ублаготворенный, однако ж, проходя мимо заброшенной башни, что на краю базара, почуял я, как некая неодолимая сила влечет меня, и вот, полный любовного томления…
— А! — заметил Дубан как бы про себя, — знаю я эту башню! Дозорной башней некогда была она, однако ж, от сиих подземных толчков накренилась у основания и с той поры стоит пустая, ибо предшественник Масрура Доблестного вывел оттуда своих воинов, дабы не пострадали они при следующем толчке…
— Именно так все и было, — подтвердил Масрур, — и вот, проходя мимо, услышал я как бы безгласный зов, неодолимый и сладостный, и ноги сами привели меня на верхушку башни, и там ждала меня она, распахнув объятия. И погрузились мы в пучину любовных утех, и мир улетел для меня, и провели мы вечер и ночь в наслаждениях, описать которые я не способен, да и не к лицу это мужу, ибо дело это сугубо личное и тайное…
— Ага! — с интересом проговорил Шендерович.
— Тьфу! — вновь прокомментировал Дубан, — в сей хаммам ходят достойные мужи, воины его посещают, ежели суккуб этот мерзкий и их начнет завлекать, опутывая сетью сладострастия…
— Спроси его, давно он так? — Гиви с не меньшим интересом приподнялся на цыпочки и тоже выглянул из-за широкой спины Шендерович.
— Давно ты так, о, Масрур? — прогремел Шендерович.
— Недавно, — с явным сожалением отозвался Масрур, — три ночи тому впервые познал я ни с чем не сравнимое наслаждение…
— Интересно, интересно, — проговорил Шендерович тоном приглашенного профессора.
Дубан вздохнул и потер руки.
— Ну, так, все ясно, — заключил он, — сейчас погружу я его в целительный сон, дабы восстановил он свои силы, а назавтра пусть поест меду с гранатовыми зернами, и, ежели сей суккуб не станет боле отравлять его своим похотливым ядом, то, пожалуй, и придет он в себя, ибо вовремя мы заметили сию болезнь его…
Звездозаконник выступил вперед и вновь прянул раскрытыми ладонями, на сей раз от себя, отчего Масрур покорно улегся на ложе.
— Усни, о, Масрур, — повелительно произнес он, — и спи, покуда не пробужу тебя поутру исцеленным!
Он обернулся к Шендеровичу.
— Впрочем, тебе я скажу, о, повелитель, ежели не истребишь ты сего суккуба, так оно и будет продолжаться, пока не иссохнет вконец Масрур несчастный, да еще, подозреваю, вкупе с некоторыми другими видными жителями города Ирама — и старшина купцов, и кади, и вали, и сотники, и тысячники — все посещают сей хамам, а на обратном пути идут через базарную площадь мимо убежища сией твари.
— Сказано — займусь, значит — займусь, — холодно сказал Шендерович.
— Чем скорее, — вздохнул Дубан, — тем лучше. И, кстати, — понизил он голос, — настоятельно рекомендую тебе, о, повелитель, отправиться туда в одиночестве, как сие не опасно, ибо не ведомо мне пока, кого еще из жителей Ирама оплел суккуб своей сетью!
— Вот возьму везиря своего, и пойдем, — покладисто согласился Шендерович, — он не местный, ему ничего.
Гиви внутренне усомнился. Он ощущал сильный душевный трепет и замирание сердца, поскольку рассказ Масрура его растревожил. Какой однако привлекательный этот суккуб!
Он тихонько вздохнул.
— Должен предупредить тебя, о повелитель, — все так же тихо, но внушительно проговорил Дубан, — что сия тварь опасна не только на ложе, но и на поле брани, ибо ей, как и всякому существу, наделенному хоть и малым, но разумом, присуща тяга к самозащите, однако в данном случае сия самозащита осуществляется руками обольщенных мужей. А посему, потребно брать гадину врасплох — и быстро!
— Сказано же пойдем, — отрезал Шендерович, — чего тянуть? Ночью и сходим! Верно, Гиви? Э… мой мудрый везирь?
— Ну… — неохотно протянул Гиви, которому в глубине души было жаль суккуба, — — надо так надо…
— Ты прав, о, повелитель! Сегодня, когда все жители Ирама проведут ночь в празднествах по случаю твоего восхождения на престол, сия нечисть не станет ожидать нападения! Весьма разумно вы намереваетесь осуществить сие предприятие.
— Мы намереваемся! Ты, о, Дубан, идешь с нами. Ибо у тебя есть опыт обращения с этими тварями!
— На голове и на глазах, повелитель, — покорно произнес Дубан, — тем не менее, вынужден предупредить тебя, что мои знания о природе суккубов носят чисто умозрительный характер, ибо давно оставил я утехи подобного рода. Да и суккубы на моей памяти Ирам не посещали. Странно, однако же, что он появился незадолго до вашего прибытия! Кстати, государь, не твое ли это?
Он извлек из просторного балахона увесистый сверток.
Шендерович осторожно развернул шелковый платок с бахромой.
— Где ты это взял?
— Люди Шарр-ат-Тарика взяли вас, мы же взяли людей Шарр-ат-Тарика. И было это среди общей добычи, однако ж, хранитель замков и ключей благоразумно решил показать сие мне, мне же сие показалось весьма интересным. Так это не твое?
Гиви вытянул шею. В руках у Шендеровича лежал знакомый мешок с атрибутами. Фомка, фонарик и стеклорез, похоже, были в целости и сохранности.
— О, да, — согласился Шендерович, — тайные знаки власти. Весьма удачно, что они нашлись, о, Дубан! Испробуем их действие в башне. У тебя все?
— На настоящее время, да, — согласился Дубан, — поскольку «все» на все последующие времена означает на деле «конец всему».
— А, — отмахнулся Шендерович, — диалектика.
— Ты разумеешь под диалектикой?… — осторожно поинтересовался Дубан.
— Весь этот набор побрякушек. Переход количества в качество, единство и борьба противоположностей, все такое…
— Воистину ты царь царей! — восхитился Дубан, — ибо мудр и многознающ.
Он вновь поклонился, сложив у груди ладони и пятясь, удалился, бормоча под нос: «Переход количества в качество, интересно, интересно…»
— Вот и ладненько, — вздохнул Шендерович, — и мы пойдем, о, мой везирь.
Он звучно хлопнул в ладоши. Гиви заметил, что это у него получалось все лучше и лучше.
— Эй, вы! — обратился он к подбежавшим мамелюкам, — проводите нас в покои. И велите танцовщицам вернуться. К ночи пойдем на суккуба, о, друг мой Гиви.
Он закатил глаза к потолку.
— И сие может оказаться весьма любопытно.
— Миша, — осторожно проговорил Гиви, семеня за Шендеровичем по прохладному коридору, — мне это не нравится. Чем мы занимаемся, Миша? Выбираться отсюда надо!
— Выберемся, — без особого энтузиазма отозвался Шендерович, — вот передохнем немного и выберемся. Бери от жизни все, мой застенчивый друг! Ну, когда еще представится возможность побыть царем, а?
— Это ты царь, — напомнил Гиви.
— Ну и ты не полный лопух, — неуверенно утешил Шендерович, — везирь все-таки.
— Миша, это странное какое-то место…
— Зато богатое, — заметил Шендерович, нежно поглаживая шелковый халат, — и девушки покладистые… вообще, интересная тут у них жизнь.
— А если трясти не перестанет? Что они с нами сделают?
— Да у них тут звезды перепутались, пока этот Дубан разберется…
— Ох, как бы с нами не разобрались!
— Ну, что ты трепещешь, друг Гиви, что ты трепещешь? Все время трепещешь! Иди, развейся, отдохни… вон, девушки какие! Эй, вы! — он хлопнул в ладони! — можете идти! Вот эта, черненькая, пусть остается! А остальные идите, идите. И ты, друг Гиви, иди… Государственными делами займись, или поспи, что ли… а то, как стемнеет, пойдем суккуба ловить!
— Миша, — смущенно сказал Гиви, — ну скажи все-таки, был у этого… Престола… рычажок, или нет?
Шендерович холодно поглядел на него.
— Говорю тебе, о, любопытный, — отчеканил он, — не было никакого рычажка. Ты меня уже достал с этим рычажком. Ступай. Я все сказал!
— Э… — начал, было, Гиви, но рослый стражник у двери выразительно кашлянул и Гиви смешался. Он подумал с миг, затем приложил руку ко лбу, и, пятясь, вышел, сопровождаемый благожелательными кивками Шендеровича.
* * *
— А неплохой у меня город, — одобрил Шендерович, оглядывая подвластные ему владения.
Дворец стоял на возвышенности и оттого Ирам расстилался перед ними, как на ладони. Путанные улочки напоминали лабиринты света — в домах и на плоских крышах мерцали фонарики и масляные плошки, за увитыми виноградом балконами раздавался смех и отдаленные голоса, перекрываемые согласным хором цикад, откуда-то неподалеку донеслось бренчание лютни.
Гиви огляделся.
Звезды дрожали и переливались в небе, казавшись отражением городских огней, но вдали, на горизонте, стояла черная глухая тьма, словно разделительная полоса меж землей и небом.
Воздух был теплым и ветер дул теплый, но Гиви вдруг почему-то стало холодно.
— Что там? — спросил он Дубана.
— Горы Мрака, разумеется, — зловеще отозвался Дубан, который, в предчувствии скорого свидания с суккубом был не в лучшем настроении.
— А там?
У края неба горел один-единственный огонек.
— Обитель вечного старца, — неохотно сказал Дубан.
— Что?
— Святой человек, — пояснил Дубан, — он поселился там в незапамятные времена. Иногда кто-нибудь из его людей сходит с гор, сам же он — никогда.
— А как он выглядит? — заинтересовался Гиви.
— Никто не видел его лица, — терпеливо ответил Дубан, — он же святой! Говорят, он, впрочем, иногда является людям, но при сем принимает любое обличье, по своему выбору и по потребности. Ибо многие тайны ведомы ему, в том числе, говорят, и тайна бессмертия…
— Почему мне не представился? — раздраженно спросил Шендерович.
— Меня это и самого удивляет, о, царь, — согласился Дубан, — ибо, пусть даже и не явился он сам, мог бы засвидетельствовать свое почтение любым доступным ему способом. Однако ж, быть может, ему, с его высоты, все, что происходит в долине, кажется одним лишь преходящим мигом.
— А-а, — протянул Шендерович, — ну да, ну да… я, пожалуй, пошлю ему свое царское благословение. И дары. Достойные дары из своей царской сокровищницы, услаждающие взор, скрашивающие одиночество…
— Если он захочет их принять, — сухо сказал Дубан, — ибо отшельникам чужды мирские блага.
Город постепенно затихал, погружаясь в сон. Огоньки гасли, один за другим, на базарной площади купцы запирали лавки, открытые дотемна по такому случаю, жители Ирама расходились по домам, дабы продолжать предаваться веселью в прохладе комнат, за резными ставнями. В караулке у стен дворца грубые голоса стражников перемежались звоном оружия и плеском вина, льющегося из кувшинов.
— Пора, о, мои спутники, — сказал Шендерович.
Они двинулись к дворцовым воротам. На сей раз массивные украшенные ворота были закрыты. У калитки в дворцовой стене дремал еще один стражник.
— Пропусти, о, сонный! — царственным голосом велел Шендерович.
Стражник вскочил на ноги.
— По особому приказанию Повелителя Ирама, — каркнул Дубан, предъявляя мандат, украшенный восковой печатью.
— Сейчас, о, путники, — стражник не узнал Шендеровича, которого видел при свете дня и мельком, — только пропущу ослов.
Шендерович скрипнул зубами.
— Он что, издевается? — произнес он сдавленным голосом.
— Отнюдь, о, Повелитель, — торопливым шепотом произнес Дубан, — сейчас, на вершине ночи, пришла пора выводить нубийских ослов из их стойбищ, ибо сии животные не терпят дневного света.
— Тогда зачем они нужны? — удивился Шендерович.
— Не могу сказать тебе сего, о, Столп Силы, но таков обычай. Ирам единственное место под луной, где еще сохранились сии животные. Их разводят в стойлах, куда не проникает дневной свет, но ведь бедным животным нужно же когда-то поразмяться! Вот и выводят их по ночам, дабы они пощипали свежей травы и порезвились на свободе.
Шендерович пожал плечами.
— Странный вид национального богатства, — заметил он, — и что, кому-то они нужны?
— По преданию, они понадобятся тебе, — сурово сказал Дубан.
— Зачем?
— Сие сокрыто!
За спиной у Гиви раздался душераздирающий рев, перемежающийся икотой. Гиви подскочил и обернулся. Темные силуэты потянулись мимо него, на переднем осле сидел погонщик, предоставляя однако животным самим выбирать дорогу и лишь время от времени подхлестывая своего осла для скорости и быстроты.
— Они в наглазниках! — изумленно произнес Гиви.
— Еще бы, — сказал Дубан, — тут для них слишком светло. Однако там, куда не проникает ни один луч света, они видят то, что сокрыто для людских глаз. Днем же они стоят в стойлах, где ни то, чтобы окна — ни единой щели там нет!
— Кто же за ними убирает? — удивился Гиви. Он с содроганием представил себе ослепленных рабов, ворочающих горы ослиного помета.
— Служители, причем особо доверенные, — пояснил Дубан, — потомственная должность. Сейчас и убирают, пока ослы на прогулке. Ибо лишь сейчас туда можно войти со светом.
Последний осел прошел мимо Гиви, нагло икнул и рассыпал по брусчатке катышки помета.
— Теперь прошу, — сказал стражник, брезгливо отшвыривая их ногой, и доставая из-под полы плаща спрятанный прежде фонарь, — покажите мандат.
* * *
— Тут? — Шендерович лихо закинул за плечо край плаща, скромного, но со вкусом, каковой и полагается царю, путешествующему инкогнито…
— Он так сказал, — мрачно отозвался Дубан.
Башня возвышалась над ними провалом мрака в усеянном крупными звездами небе.
Гиви было неуютно.
Конечно, Миша производил впечатление человека, которому вполне по силам справиться с этим самым суккубом, но Миша вообще производил впечатление. В этом-то вся и беда, печально размышлял Гиви, глядя, как Шендерович деловито извлекает из мешка атрибуты. Фонарик изрыгнул из себя круг света, распластавшийся на выщербленных ступеньках.
— Тут вообще кто-нибудь живет? — спросил Шендерович, глядя на облупившиеся, в потеках птичьего помета изразцы.
— Вороны живут, — пояснил Дубан, — мыши летучие. Теперь, вот, суккуб поселился. Похоже, сия башня привлекательна для весьма неприятных созданий — недаром ее и караульщики не любили, еще до того, как она накренилась. Ибо все время чудились им какие-то стоны и шорохи. А уж когда накренилась она, любой, сюда входящий, испытывал душевный трепет такой силы, что ноги сами несли его прочь…
— Ничего, — бодро сказал Шендерович, — мы тут все приведем в порядок!
— Не хочешь ли сказать, что поставишь ты ее прямо, как прежде? — усомнился Дубан.
Гиви задрал голову. Башня угрожающе кренилась, упершись верхушкой в одинокую звезду на западном склоне неба. В чернеющих провалах окон не было ни единого огонька.
— В принципе, — задумался Шендерович, — сие возможно. Однако ж, хлопотное дело, и прежде, чем его затевать, надобно очистить башню от посторонних. Вот разберемся с суккубом…
— Ну-ну, — вздохнул Дубан.
— Не боись, — Шендерович крепкой рукой похлопал звездозаконника по плечу, — ты еще войдешь в легенду! Будет о чем рассказать внукам.
— У меня нет внуков, — сухо сказал Дубан.
Шендерович пожал плечами и вытащил фонарик. Белый кружок света немедленно пополз по выщербленным ступеням, ведущим в черный зев над крыльцом.
— Любопытное устройство, — заинтересовался Дубан, — а куда заливают масло?
— Тут иной принцип, — пояснил Шендерович, — сей волосок в стеклянном сосуде накаляется под действием силы особого рода…
— Вот в этом? — заинтересовался Дубан, тыча крючковатым носом в стекло фонарика. — Ага! Но тогда в нем не должно быть воздуха, ибо тот, расширяясь, разорвет стекло. А оно кажется мне весьма хрупким.
— Там его и нет, — согласился Шендерович, поигрывая выключателем.
— Сия чаша, вижу, собирает лучи по принципу вогнутого отражателя… забавно, забавно… и, поскольку свет идет узким пучком, позволяет оставаться невидимым скрытому наблюдателю! Весьма рационально — для магического атрибута.
— Таки да, — согласился Шендерович, — ну что ж, пошли?
Гиви глубоко вздохнул. В башне воздух был сырой, напоенный застарелой пылью и плесенью, и что-то еще примешивалось к нему, неуловимое, отчего сердце вдруг забилось неровно и сильно. Гиви даже слегка придержал его ладонью.
— Шевелись, о, мой везирь! — прошипел Шендерович, — чего стал, как соляной столб?
Он недрогнувшей рукой направил луч фонарика в черный проем. Свет выхватил узкие, выщербленные ступени винтовой лестницы, которая, заворачиваясь, точно раковина улитки, вела ввысь. Звезды мерцали в узком оконном проеме, видимом теперь изнутри.
— Миша, — безнадежно произнес Гиви, — осторожней!
Шендерович на миг задумался. Потом извлек из мешка с атрибутами фомку и взвесил ее на ладони.
— Бери фонарик! — велел он, — а я понесу сей полезный атрибут! Куда светишь, о, бестолковый? Под ноги, под ноги свети! Я ж тебе не нубийский осел!
Он решительно двинулся вперед, перепрыгивая через ступеньку. Гиви торопился за ним, старательно светя под ноги. Дубан, недоверчиво косясь на угрожающий атрибут в мощной руке Шендеровича, замыкал шествие.
На узкой лестничной площадке, кольцом опоясывающей башню, остановились передохнуть.
Гиви осторожно направил луч фонарика вниз — лестница чернела, уходя к подножию башни. Посветил вверх — та же лестница, завиваясь, ввинчивалась в небо. Узкое, в человеческий рост, окно, вызывало настойчивое желание протиснуться в него и вывалиться наружу. У Гиви закружилась голова.
— Где оно обитает, о, Дубан?
Дубан пожал плечами.
— В бывших караульных помещениях, я так полагаю.
— И не сходит вниз? Ни по каким э… надобностям?
— Сие мне не ведомо. Полагаю, когда-то тут были отхожие места… что до еды и воды, то, полагаю, они либо не требуются сему созданию, либо оно получает их посредством обольщенных мужей.
Винтовая лестница была узкая и крутая. Гиви подумал, что доблестные мужи успевали порядком выдохнуться еще до того, как встречались с суккубом лицом к лицу… или что там у этой твари вместо лица? Интересно, один эмир к ней ходил или еще кто?
Отдышавшись, они двинулись дальше. Луч фонарика скользил по когда-то белым известковым стенам — неожиданно высветилась причудливая вязь любовного стиха.
«Ну и ну! — восхитился Гиви, и это Масрур! Это ж надо довести человека до такого!»
«На коленях к луноликой я взмолился — улыбнись!
Ты, чей локон, словно мускус, станом словно кипарис!
Так отбрось же покрывало узким лепестком руки,
Я вошел — запри же двери на тяжелые замки!
Никого здесь больше нету, дом зияет пустотой,
Лишь один на целом свете я стою перед тобой!»
Ниже нацарапано было сердечко, пронзенное стрелой. У Гиви осталось стойкое ощущение, что если стихи начертаны были нетерпеливой рукою в предвкушении свидания, то сердечко обрисовалось уже, если так можно выразиться, вдогон.
Наверное, этот суккуб все-таки очень сексапильный!
Гиви завздыхал — то ли утомился, взбираясь по лестнице, то ли от душевного трепета. Он как-то не представлял себе, как нужно действовать, оказавшись лицом к лицу с суккубом. Тем более, лично ему суккуб ничего плохого не сделал. Пока что, честно говоря, даже и не замечал.
На всякий случай Гиви попытался настроить себя на грядущую схватку, выкатил глаза и стиснул зубы. И почувствовал, что боевого духу слегка прибавилось.
Масрур, вон, какой крепкий, а как его скрутило! Опасная же тварь! Это она чтобы жертву уловить, прихорашивается, красоту наводит, это… ноги отращивает… а если ее застать врасплох?
Да это ж ужас, что оно такое!
Вот, думал Гиви, вот прямо сейчас эта тварь ка-ак высунется из стены! Жуткая, оскаленная, с кроваво-алым ртом, растрепанными черными-пречерными волосами, свисающими на обнаженную грудь, вытянутся руки с кроваво-красными когтями…
— Осторожней, Миша, — прошептал он.
— Я осторожен как сапер, — бодро отозвался Шендерович, перебрасывая фомку из ладони в ладонь и взлетая еще на один пролет так быстро, что Гиви едва успевал направлять ему под ноги луч фонарика.
— Не так быстро, — пропыхтел Гиви…
— Он прав, повелитель! Куда торопиться? Поспешность — от дьявола, медлительность — от милосердия, — поддержал Дубан, который тоже успел утомиться.
Они миновали несколько пролетов, угрюмо чернеющих дверными проемами. Все двери были выломаны, окна, прорезанные во мраке комнат, открывались в душную ночь, фонарик Гиви обшаривал пустые помещения, вспугивая летучих мышей.
— Не то, — констатировал Шендерович, проносясь мимо, — и это не то…
— Миша, а вдруг он из-за угла как прыгнет!
— Ну и что? — пожал плечами Шендерович, — что ты так горячишься? Суккубов что ли, не видел? Они против нас слабоваты!
Гиви задумался. Из всех его знакомых женского полу на суккуба тянула только полная, внушительная дама из областной налоговой инспекции. Вот уж кто попил из него кровушки…
— Это как смотреть…
— А! — отмахнулся Шендерович, — слабый пол! Все они на нас паразитируют! Эти просто приспособились лучше остальных!
На верхушке башни располагалось нечто вроде кругового балкончика. Над Ирамом висел месяц, напоминающий ломтик спелой дыни. В его медовом свете поблескивали крыши, мягко переливались выложенные изразцами стены… далеко на горизонте громоздились горы — черные на черном, напоминая силуэты из бумаги, вырезанные детской рукой.
Гиви погасил фонарик.
Неуловимым очарованием веяло от Ирама, от его белых камней, прохладно светящихся в ночи, от потаенных фонтанов и увитых виноградом террас. Город всех городов, в котором каждый находит именно то, что нужно…
На Тбилиси похож, думал Гиви.
В Тбилиси он ездил еще в пятом классе, когда мама отправила его на лето к дяде Вано и тете Медее, и ему, Гиви, там понравилось.
— Таки хороший у меня город, — снова одобрил Шендерович.
— И вечна будет благодарность твоих подданных, о, повелитель, ежели ты справишься с сией нечистью, грозящей ему неисчислимыми бедами, — тактично напомнил звездозаконник.
— Ах да, — небрежно кивнул Шендерович, — нечистью… ну-ка, посвети сюда…
Гиви покорно включил фонарик.
Наверное, думал он, кто-то внизу, на террасе, или на крыше уютного дома вздрагивает в страхе, глядя, как на черной башне то загорается, то гаснет одинокий огонек.
Луч оббежал стены, заглянул в углы.
— Ишь ты, — неодобрительно заметил Шендерович, — хитрая бестия!
— Может, ее тут и нет, Миша? — с надеждой спросил Гиви.
Шендерович обернулся к Дубану.
— Не чуешь ли где присутствия суккуба, о, звездозаконник?
Дубан вышел на середину комнаты и, впечатляюще раскинув руки, обернулся вокруг собственной оси.
— Эманации есть определенно и достоверно — подтвердил он.
Крючковатый нос звездозаконника втянул застоявшийся воздух.
— Сие порождение ночи употребляет духи и притирания… жасмин, мускус, померанец. Весьма изысканный аромат, ничего не скажешь.
Гиви на всякий случай тоже понюхал воздух. Пахло застоявшейся пылью.
— И где же? — деловито вопросил Шендерович.
Дубан закатил глаза, какое-то время постоял неподвижно — только голова медленно поворачивалась вправо-влево, потом сказал:
— Сюда!
Дверь с балкончика, повисшая на одной петле, скрывала за собой пустую, погруженную во мрак залу — из единственного окна на пол падала узкая полоска лунного света.
Гиви замешкался на пороге — в зале было темно и пыльно.
— Эй, ты, Данко пришибленный, — пихнул его в спину Шендерович, — свети, давай!
Гиви покорно обвел фонариком стены и углы.
Зала была меньше, чем показалась сначала — и совершенно пуста. Фонарик в гивиной руке дергался, отчего луч выписывал причудливые зигзаги.
— Да свети же! — шипел из-за спины Шендерович.
— Туда направь свой атрибут, о, везирь светоносный, — угрюмо проговорил Дубан, — во-он туда!
У стены лежало что-то, что Гиви принял поначалу за дохлую летучую мышь. Но предмет, когда на него упал луч фонарика, расцвел яркими красками — Дубан, подойдя, брезгливо подобрал его с полу двумя пальцами; шелковый платок трепетал в теплом воздухе, Гиви даже показалось, что он сияет каким-то своим, собственным светом.