Страница:
Машина притормозила у кордона. Толпа почти разбрелась — словно кто-то резко повернул выключатель. Лишь с той стороны оцепления бродили возбужденные, затянутые в черную кожу подростки. Патрульные демонстративно их игнорировали. Дождь кончился, солнце уже садилось, и деревья на углу, казалось, были охвачены пламенем. Вода была как жидкое золото, мосты, перекинутые над Днепром, растворялись в этом огне.
Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.
— Куда теперь? — спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.
— К «Човену».
— А… — Он укоризненно покачал головой. — Опять этот Себастиан.
— Да не при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.
— Надо же, — проговорил Гарик недоверчиво.
Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, — мы оставили машину на углу.
Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.
У двери, ведущей в галерею, мы остановились.
На улице было пусто — она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.
— Ну? — сказал Гарик.
Я молчал.
Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
— Они успели раньше, — сказал я уныло. — Люди Аскольда.
— Похоже на то, — голос Гарика звучал невыразительно.
Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.
— Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!
Гарик вздохнул.
— Лесь, — сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, — ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда. — Он поглядел на меня своими сплошь темными глазами. — Особенно, учитывая обстоятельства.
Я молчал. Сначала этот дурачок Себастиан… Потом я сам… Вовлекли в свои игры ни в чем не повинных людей…
— Может, — я перевел дыхание, — может, Шевчук успел… Он тут живет… рядом…
Гарик дернул крылом.
— У меня мало времени, Лесь.
— Говорю, это совсем рядом.
Здесь, на Петра-реформатора, тоже было тихо — но по-другому, по-обыденному тихо; из канализационного люка верещал сверчок, худая кошка вышла из-за угла, потерлась о мою ногу, но, увидев Гарика, тихо мяукнула и скользнула прочь.
На стук вышла женщина — молодая, моложе Вальки, в грязном халате, который не сходился на животе — она была беременна и беременна заметно. Она мрачно, исподлобья взглянула на меня, но, увидев Гарика, оторопела и отступила назад. За спиной у нее качалась голая лампочка на шнуре, освещая захламленную прихожую.
О, Господи, подумал я, она же и не знает… да что я ей скажу…
— Вы, насколько я понимаю… э… супруга Шевчука? — произнес Гарик. — Рад познакомиться…
Никогда они не умели ладить с нашими женщинами, подумал я ни к селу, ни к городу.
Она молча кивнула, не сводя с него перепуганных глаз.
— Мне бы хотелось знать… — неуверенно продолжал Гарик, но она все пятилась в прихожей, пока не оказалась в дверном проеме, ведущем в комнату, ее расплывшийся силуэт на миг застыл на фоне освещенного квадрата, она обернулась.
— Кто это там? — раздался голос и, отодвинув женщину, в коридоре показался Шевчук.
— Ясно, — не глядя на меня, произнес Гарик, — я, пожалуй, пойду.
— Но, Георгий… — возразил я нерешительно.
— Мне здесь делать нечего, Лесь.
Он резко развернулся, сел в машину, хлопнул дверцей и укатил. Я остался стоять на пороге. Мерзко, подумал я, до чего же мерзко. Шевчук, прищурившись, окинул меня взглядом.
— Что ж, проходи, — сказал он равнодушно.
— Незачем, Адам…
Он пожал плечами.
— Сдать меня хотел? — спросил он все таким же невыразительным голосом. — Мажора приволок… Так я и думал…
— А ты, выходит, успел раньше…
— Выходит, так. — Лицо его выражало одну лишь беспредельную скуку.
— Бучко-то за что? Просто под руку подвернулся?
— Подвернулся… А не прячь террористок… Они начали весь Подол прочесывать — от самых доков. Все равно бы наткнулись. И Бучко бы замели, и меня заодно… Что я должен… За так, из-за какой-то швали собой жертвовать? Или ею? — Он кивнул в сторону коридора. — Ради бандитов этих? Да с какой стати? И что ты так на меня вытаращился, Лесь, не понимаю! Ты ж сам… Подсуетился…
— Я спасти вас пытался. Неужто ты не видишь, что делается?
— Понятно что… Душат они нас… А ты думал — найдешь одного, добренького, а он тебе леденец на палочке и гражданские права в придачу? Дурак ты, Лесь, ох, какой дурак! Надо же, мажора притащил, да еще и удивляешься!
Это он меня обвиняет, удивленно подумал я! И в чем — в коллаборационизме! Ну и ну!
— Нет среди них добреньких, — упрямо сказал Шевчук, — и порядочных нет… Заладил — что делается, что делается! Да как обычно, чуть мы голову поднимем… Тогда мятеж Пугачевский в крови потопили… А я что, первый должен голову под топор подставлять, что ли? Да с чего ради?
— Да кто топил-то? Что, Суворов грандом был? Кто голову Пугачеву рубил — гранды?
— Нет, но они смотрели.
Ты— то чем лучше, подумал я. Как он умудрился повернуть, что я все время оправдываюсь…
— Наши тоже смотрели. Уж такие тогда были нравы… Да и мятеж этот… после него и пошли реформы. Квота в парламенте, образовательная программа — разве нет?
И верно, мы их тогда здорово потрепали. Только перья летели. Тогда они и решили, что добром с нами легче будет сладить. А может, их и впрямь комплекс вины допек — когда это у них народники появились? Черт, историю подзабыл…
— Вот они, твои квоты, — холодно сказал Шевчук. — Нет уж, я в эти игры не играю. Они ж именно этого от нас ждут — что мы попрем, очертя голову. А у меня одна жизнь, одна-единственная. Другой нет.
— Послушай, Адам, да если Аскольд развернется, ты же первый пострадаешь! Весь Нижний Город! Ты что же, этого хочешь? Я ж остановить его пытался! А как мне еще действовать? Камнями, что ли, закидать…
— Зачем — камнями… — рассеянно произнес Шевчук.
— Ладно, Адась, — устало сказал я, — пустое это… Они вот-вот чрезвычайное объявят и начнут с того, что все нежелательные элементы депортируют. То есть, всех с низким ИТ. А мы еще гадали, что такое эта китайская модель…
Но Шевчук уже не слушал. Он, глядя в одну точку, начал медленно сползать по стенке и уселся на корточки, охватив голову руками: я уж, было, думал, что наконец-то до него дошло, что к чему, но тут он сказал в пространство:
— Черт, как не вовремя!
Про меня он, казалось, забыл.
Не понимаю я его… и раньше никогда не понимал… Я как-то позабыл за давностью лет, только теперь вспомнил — мы тогда его… побаивались.
Наверху, над крышей, в покосившейся голубятне, возились и ворковали сизари.
— Ладно, — сказал я, — пойду, пожалуй.
Почему, думал я, бредя по Андреевскому спуску, ну почему на одной планете должны были возникнуть два разумных вида? Что — одного мало, что ли? Как ни стараемся — они ведь тоже стараются, и не меньше нашего, — все время упираемся в противостояние, то скрытое, то явное… Неудивительно, что в конце концов у одного из заклятых друзей возникло искушение расправиться с соперником — бессознательный, чисто биологический импульс, который на сознательном уровне может объясняться политикой, государственной необходимостью, просто жаждой власти… да чем угодно…
И что мне теперь делать?
Пожалуй, спокойней всего будет отсидеться в деревне — не очень-то я обожал Валькину маму, да и она меня тоже, поскольку считала выскочкой и чистоплюем, но, в конце концов, притерпимся… Если Себастиану и впрямь удалось передать американцам ту пленку, Аскольду придется слегка притормозить, продемонстрировать свою благонамеренность и либерализм, а там, возможно, наберут силу те подспудные течения, которые всегда формировали политику в мажорской элите, вынося на поверхность лишь сухие сводки официальных бюллетеней и безликую информацию в теле— и радионовостях.
Что— то в Верхнем Городе было не так, и прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что транспорт не ходит. Сновали лишь машины с номерными знаками Опекунского совета.
Потому я добрался домой, когда совсем стемнело. И, уже подходя к дому, понял, что в квартире кто-то есть; окно, выходящее на улицу, светилось.
Господи, подумал я, Валька! До нее, видно, дошли какие-то слухи, и она вместо того, чтобы дождаться меня, рванула в город.
Я бегом пронесся по лестнице и несколько секунд тыкал ключом в замочную скважину, потому что никак не мог попасть. Освещена была только гостиная — в кресле у телевизора кто-то сидел,
— Черт бы тебя побрал, Себастиан, — устало сказал я.
Он виновато захлопал глазами.
— Я тебя напугал, Лесь? Извини.
— Ты где взял ключ?
— Мне вахтер открыл. Я его попросил, и он открыл.
— Ах да, конечно…
Не такой дурак наш вахтер, чтобы отказать мажору — да еще в нынешнее смутное время.
— Тебе звонил какой-то Ким.
— Ясно, — сказал я устало. Нужно будет перезвонить ему, подумал я, хотя бы намекнуть, что происходит. Лучше бы он так и остался в своем Новосибирске — пока волна докатится до провинции… Хотя, опять же, китайская граница под боком…
— Я передал пленку. — Он оживленно пошевелился в кресле. — Это было не так-то легко… Меня и не подпустили к посольству, представляешь? Но я вспомнил, что один мой однокурсник сейчас стажируется в «Известиях», а там при них американец из «СиЭнЭн» — он телетайп обслуживает. Ну, я и…
— Корреспондент?
— Ага.
— Это хорошо. Что ж, поглядим. Может, и выгорит.
Я прошел мимо него к шкафу, вытащил рюкзак, и, разложив его на полу, стал сваливать туда все самое необходимое.
— Ты что же, — удивленно спросил Себастиан, — уезжаешь?
— А чего ты хочешь? Чтобы я дожидался, пока меня в вагон затолкают, как скотину бессловесную? Почем я знаю, может, они с Верхнего Города начнут?
Он так и подпрыгнул в кресле.
— Да кто начнет-то?
Тут только я сообразил — он же ничего не знает!
— Я гляжу, на улицах что-то странное творится, — недоуменно сказал он, — ничего не понимаю. Включил тут у тебя телевизор, а там только первый канал… Говорят, сохраняйте спокойствие…
— Аскольд твой… Борец за равноправие. — Я вздохнул. — Фактически, это государственный переворот, Себастиан. Только… легализованный. Для людей настают тяжелые времена.
Он вскочил, вытаращился на меня.
— Эта пленка!
— Там были доказательства. Записи переговоров Аскольда с террористами…
— Я тебе не верю. Да откуда такая техника у обезьянок? — выпалил он.
Я с удовольствием сказал:
— Идиот!
— Прости, Лесь, но…
Я отступил на два шага, заложил руки за спину и насмешливо оглядел его с головы до ног.
— Ах ты, бедняжка! Святая простота! Ты, выходит, и впрямь думал, что все эти новые технологии разработаны мажорами! Думаешь, почему Аскольд в штаны наложил? Почему ваша оппозиция — если она у вас есть — предпочла ему поверить? Да потому что еще немного — и люди сами возьмут все, что им причитается. Вот вы и всполошились, захлопали крылышками…
— Но если так, то… нужно предупредить хлопцев… И вправду, бедняга…
— Каких хлопцев, Себастиан? Кого ты хочешь предупреждать? Бучко арестован. За укрывательство раненой женщины — единственного человека, который мог бы свидетельствовать против Аскольда. Кстати, по доносу Шевчука. Так что, полагаю, Шевчук вполне может позаботиться о себе сам… Зря ты, как видишь, волновался, он оказался вполне благонамеренным гражданином.
— Бучко арестован? — выдохнул он.
— Я же тебе говорю. Галерея опечатана.
— Что же делать, Лесь? — Он в отчаянье посмотрел на меня. — Что же делать?
— Я пытался уговорить Георгия — знаешь такого? — чтобы он занялся этим делом… тогда у нас еще был бы хоть какой-то шанс. Привел его к Бучко. Но Шевчук меня опередил.
— А теперь?
— Надежда только на твою кассету. Ты и, правда, ее передал?
— Я никогда не вру, — возмутился он.
— Что ж, отлично…
Уложил вещи в рюкзак и затянул веревки. Он продолжал следить за каждым моим движением с таким безнадежным видом, что я сжалился.
— Там, на кухне, стоит приемник. Давай, поймай-ка «Голос Америки», послушаем, что делается…
Он покорно побрел на кухню. Я приглушил звук телевизора — все равно следующая сводка новостей будет через полчаса… Пока что сводный оркестр яростно исполнял «Патетическую ораторию»…
Себастиан осторожно поставил приемник на журнальный столик.
— Что-то я тут… — сказал он, подкручивая колесико.
— Погоди, — я отобрал у него радио. — Он берет УКВ. Сейчас…
Мне его как-то под горячую руку переделал Ким, этот приемник.
— Но это же… незаконно…
— Ты что же, совсем дурак?
Он наблюдал за мной молча, с некоторым страхом. Потом виновато сказал:
— Я и, правда, не думал, что… люди… сами по себе… на такое способны.
— Понимаю. Ты готов был бороться за права меньших братьев. Но мы вовсе не меньшие братья, Себастиан. И мы не нуждаемся ни в жалости, ни в снисхождении. — О, Господи, еще как нуждаемся…
Голос с чуть заметным акцентом выплыл из той странной тьмы, где живут радиоголоса, блуждая в эфире, точно призрачные рыбы.
«…и сейчас, после музыкальной паузы, о последних событиях в столице. Обнаружены виновники взрыва в Торговом Центре — ими оказались члены радикальной группы под руководством небезызвестного Романа Ляшенко. Главарь террористической организации приговорен к смертной казни — первый подобный казус со времен Новосибирского инцидента. Приговор приведен в исполнение. Объединенное правительство единодушно поддержало жесткие меры по урегулированию ситуации в городе и прилежащих районах, предпринятые перспективным политиком Аскольдом — возможно, это означает грядущие перестановки в правительстве и рост влияния клана Палеологов, в последнее время оттесненного враждующими группировками на второстепенные позиции. Прослушайте комментарий нашего политического обозревателя Вячеслава Новгородского…»
И уже другой голос произнес врастяжку: «Дорогие радиослушатели! Наша программа уже обращала ваше внимание на стремительный рост популярности Аскольда — возможно, единственного трезвомыслящего прогрессиста в составе нынешнего правительства. Последние события только подтверждают…»
— Достаточно.
Я выключил приемник.
— Но это… — недоуменно произнес Себастиан, — ведь та пленка попала к ним. Я говорю правду, Лесь. Почему же они молчат?
— Не знаю…
— Ты говоришь, там переговоры Аскольда… Может, проверяют ее подлинность? Боятся обострять отношения?
— Может быть, — я пожал плечами, — а быть может, просто не хотят вмешиваться. Ведь, если вдуматься, Аскольд ведет страну к краху — к полному коллапсу: пусть не немедленному… пусть через десять лет… или двадцать… Почему, как ты думаешь, Китай пошел с нами на сближение, когда они столько лет кричали об уникальном китайском пути? Да потому что оказались в полной заднице — сколько там людей осталось, в Китае, и все в резервациях, поставляют эти… изделия народного творчества… При нынешнем раскладе Евразийский союз ждет то же самое. Да через полвека у американцев будут такие технологии, что представить трудно — вплоть до межконтинентальных самолетов. Тогда нам, милый мой, никакая дружба с Китаем не поможет…
— Ты думаешь? Но Америка…
— Оплот свободы и равноправия? Может, и так. Но до нас им дела нет, Себастиан.
— Тогда, что же нам делать?
— Нам? — Я покачал головой. — Сам видишь. Теперь каждый сам за себя. У меня жена и сын — не хочу, чтобы они пострадали. Так что я постараюсь выбраться из города — если на мостах еще нет кордонов…
Ким, подумал я, нужно позвонить Киму. Сейчас они будут выявлять нелояльных — он попадет под колесо одним из первых.
Я уже протянул руку к трубке — и вздрогнул, когда телефон неожиданно зазвонил.
— Да?
— Лесь, — я настолько не ожидал услышать Гарика, что даже не распознал его по голосу, — это Гарик. Уходи из дому, Лесь.
— Что стряслось?
— У меня нет времени. Уходи. Постарайся найти Себастиана…
— Да он тут сидит…
— А! — произнес Гарик несколько ошеломленно, потом сказал: — Хорошо… Постарайся не… не отпускай его…
— Да что…
— Потом поймешь.
В трубке раздался какой-то шорох, потом далекий гул милицейской сирены.
— Беги, Лесь, — торопливо проговорил Гарик, — ты меня слышишь? Беги! И скажи Себастиану…
Какой— то посторонний звук, голоса, короткие гудки. Я осторожно положил трубку.
Поглядел на рюкзак на полу, потом махнул рукой.
— Пошли отсюда, парень.
— А как же… — Себастиан недоумевал точно так же, как минуту назад — я.
— Это Гарик звонил. Что-то там произошло. Похоже, его взяли.
— Георгия?!
— А что, так не бывало раньше? Ты же, вроде, учил историю…
— При Петре, разве, — сказал он неуверенно. — Да и то…
Я подтолкнул его к двери.
— Хватит болтать, пошли.
Верхние этажи элитарных домов оборудованы широкими уступчатыми карнизами — чистая декорация, разумеется, призванная тешить самолюбие крылатых созданий, давно уже, на заре эволюции, потерявших способность летать, но никак не желавших с этим смириться. По той же странной причине ни одному человеку — даже подросткам, которые вечно суют повсюду свой нос, — не приходило в голову ни с того, ни с сего разгуливать по этим карнизам: это были мажорские угодья, но угодья чисто символические, запущенные, обветшалые за ненадобностью. Я выбрался наружу через арочное окно и начал пробираться по карнизу, волоча за собой Себастиана.
— Почему сюда? Почему не по лестнице? — проворчал он.
— Помнишь вахтера? Который тебя впустил?
— Ну?
— Так вот, лучше не попадаться ему на глаза.
Он, кажется, удивился. Люди из обслуги наверняка были для него не больше, чем полезными предметами, — несмотря на все его демократические позывы…
— Он информатор, этот вахтер. Может, в холле нас уже поджидают…
— Зачем?
— Вот этого, — сказал я, — я и сам не понимаю.
И, правда, я даже как свидетель бесполезен. Может, Аскольд полагает, что я припас еще какую-то карту в рукаве? Или что пленка все еще у меня? Или что кассета была не одна? Так плевать ему на эту кассету… Раз уж ему удалось с американцами все укатать… что он им обещал? Концессии? Дешевое сырье? Бесплатной рабочей-то силы у него скоро будет сколько угодно…
— Лесь, — вдруг сказал Себастиан, — мне страшно.
— Тебе-то чего? Тебя они не тронут… Впрочем, Гарика же они тронули.
— Я боюсь высоты, — вдруг сказал Себастиан.
Я вытаращился на него.
— Вот это номер…
— А ты думал… — Он почти всхлипнул. — Мы же давно потеряли способность… летать… Вроде бы, какая разница? А все равно, позор… каждый раз, когда… эти воздушные потоки… аж сердце из груди выпрыгивает — а как я могу показать? Стыдно же…
Я с трудом подавил усмешку.
— Ясно.
— Я никому… только тебе…
— Польщен…
Осторожно (вряд ли эти конструкции отличались прочностью) подошел к самому краю карниза и выглянул на улицу. Два автомобиля с визгом затормозили у подъезда, из них выбежали люди в униформе, затем вальяжно выбрался мажор.
— Плохо дело… Нужно сматываться, Себастиан.
— Но я…
— Понял, понял. Мы осторожненько…
Я двинулся вдоль карниза. Проклятая кровля проламывалась под ногой, вниз, шурша, сыпались обломки, оседая на нижнем, более узком, козырьке. Себастиан брел за мной, распластавшись по чисто символическому ограждению, — я слышал, как он что-то тихонько шепчет, сам себя успокаивая.
Со стороны Второй Владимирской карниз вытянулся, почти соприкасаясь с карнизом другого дома, — я так и представил себе мажоров, перелетающих с одного дома на другой, кружащихся в небе, как кружатся в солнечном луче снежные хлопья. Должно быть, обаяние этой никогда не существовавшей картины намертво поразило и их самих — иначе не держались бы так упорно за эти архитектурные излишества.
— Давай, Себастиан.
Он подобрался поближе к краю, заглянул вниз, отшатнулся…
— Ох, нет!
— Да не смотри ты туда! Прыгай.
— Сначала ты, — взвизгнул он.
— Черт с тобой. Ну, смотри!
Я разбежался, стараясь не топать слишком громко, и, оттолкнувшись от края, перемахнул на ту сторону. Карниз у меня под ногами прогнулся, но устоял, я упал на колени, зацепился за кабель телевизионной антенны, змеившийся по козырьку, выпрямился.
— Ну же, Себастиан! Если уж мы, обезьяны, можем, то уж вам-то…
— Ты не…
— Брось, это формальности. Прыгай!
С минуту он еще топтался на той стороне, потом решился, разбежался и, нелепо хлопая крыльями, перемахнул через расщелину. Нужно сказать, у него это получилось гораздо лучше, чем у меня.
Я подхватил его прежде, чем он успел поскользнуться на покатой крыше.
— Отлично!
Он дрожал всем телом.
— Я уж думал… Это все? Больше не надо?
— Надеюсь.
Чердачное окно было распахнуто. Я нырнул туда, высадил пожарным ломиком хлипкий замок на двери и оказался на верхней площадке.
— Пошли… только тихонько…
После приключений на крыше ему море было по колено — он так и рванул. Я еле поймал его за крыло.
— Спокойней, малый…
Он обернулся ко мне.
— А… Я, правда, хорошо управился?
— Правда, — серьезно сказал я.
Что ж его родитель так его застращал? Или просто — равнодушен к нему, что, в общем, еще хуже. Чтобы малый из-за нескольких слов одобрения был готов шею себе свернуть!
Черный ход был открыт — наверняка, они бросят людей и сюда, когда догадаются, каким путем мы ушли, но пока двор и прилегающий переулок были пусты. Мы выбрались беспрепятственно.
— Теперь куда? — покорно спросил он.
— Понятия не имею.
Мы пересекли пустующий сквер, миновали несколько длинных и темных одноэтажных зданий… Откуда-то слышался тоскливый, надсадный гул, рокот колес, лязг железа, ударяющегося о железо… Тут только я сообразил, что мы находимся где-то в тылах Центрального вокзала.
— Вот оно, Себастиан… Они подгоняют товарняки…
Они тянулись и тянулись мимо нас, по всем путям, черные слепые коробки, пока еще пустые… пока еще пустые.
— Лесь, — тихонько вздохнул Себастиан, — а… там что?
Низкие тучи, уходящие к Днепру, подсвечивались с изнанки багровым заревом. Горел Нижний Город.
— Аскольду нужны были беспорядки. Он их получил. Понятное дело. Один взрыв, а может, уже и не один, горстка провокаторов, да и люди уже не те, что раньше…
— Но почему именно Аскольд? Это не может быть… провокация? Его же тоже могли — как это? — подставить. В правящих кругах нет единодушия, а клан Палеологов всегда был…
— Кто бы стал его подставлять? Именно Аскольд добился, чтобы все Опекунские советы упразднили. А как только Комитет по делам Подопечных оказался в его руках, он и начал игру. А заодно показал вашим, на что способны люди. Теперь гранды так напуганы, что никто не станет протестовать, когда Аскольд приберет к рукам не только полицию, но и армию — да что там, уже прибрал…
— Но как же — люди? Ведь армия и полиция…
— В массе своей тоже люди, верно? Ну и что? Кому это когда помешало?
— Вот и Шевчук, — удрученно произнес он.
— А что — Шевчук? Ты думал, он герой? Борец за права человека? Может, так и было — поначалу. Но он так ненавидит вас, что в конце концов стал ненавидеть всех. Ненависть съела его изнутри.
Я машинально провел ладонью по лицу и только сейчас сообразил, что уже давно идет дождь. Слепые стенки вагонов отражали раз отраженное пламя, путевые огни были окружены ореолом мелких капель.
— Но ведь Аскольд всегда… я же знаю… всегда говорил, что он хочет сломать эту закосневшую систему. Что человечеству надо дать ход… Что существующие нормы несправедливы…
— Все это просто слова. Ему нужно было получить в свои руки власть. Как только он этого добился, не стало нужды притворяться. Хотя… может, ему еще придется какое-то время держать лицо перед грандами — корчить из себя спасителя, твердой рукой выводящего страну из кризиса… Увидишь, еще назовут потом Аскольдом-Освободителем!
— Видишь ли, в чем дело, Лесь, — что-то было в его голосе, что заставило меня поднять голову и посмотреть ему в глаза, — мне трудно поверить в то, что ты говоришь… было трудно… потому что…
Вагоны грохотали все громче, точно полчища бронированных чудовищ, вынырнувших из глубин того невероятного прошлого, из которых когда-то, давным-давно, выбралась с опустошенного континента горстка грандов и пошла расселяться по материкам…
— Я ведь потомок Аскольда, — сказал Себастиан.
Я молча вытаращился на него. Потом сказал:
— Парень, это невозможно!
— Но это так и есть, Лесь, — терпеливо ответил он.
— Брось! Да будь ты потомок самого Аскольда — что бы, он тебя отпустил бы шляться вот так, без присмотра? В Нижний таскаться, к диссидентам этим…
— Ты просто не понимаешь… У нас потомок — прямой потомок — мало что значит. Власть передается по боковым веткам. Ему до меня и дела-то никакого не было… Потом… За мной немножко присматривал Гарик. Он ведь тоже Палеолог. Только из младшей ветви…
— Он арестовал Гарика, — сказал я.
Он уныло ответил:
— Я понял.
И, помолчав, добавил:
Гарик опустил боковое стекло и высунулся наружу, но патрульные уже расступились, увидев номера.
— Куда теперь? — спросил он, выруливая на середину горбатой мостовой.
— К «Човену».
— А… — Он укоризненно покачал головой. — Опять этот Себастиан.
— Да не при чем тут Себастиан. Он и не знал ничего.
— Надо же, — проговорил Гарик недоверчиво.
Улочка была слишком узкой, чтобы шикарный автомобиль Гарика мог протиснуться, — мы оставили машину на углу.
Только бы она была жива, подумал я, говорят, Шевчук чудотворец, замечательный врач, но он же не всесилен.
У двери, ведущей в галерею, мы остановились.
На улице было пусто — она всегда не была особенно оживленной, но сейчас даже окна закрыты наглухо. Занавески повсюду задернуты.
— Ну? — сказал Гарик.
Я молчал.
Дверь в галерею была заперта, и на замке красовалась большая сургучная печать.
* * *
— Они успели раньше, — сказал я уныло. — Люди Аскольда.
— Похоже на то, — голос Гарика звучал невыразительно.
Я ударил ладонью по двери. Деревянная панель отозвалась мягким гулом.
— Шевчук… Бучко… они же всех уничтожат! Аскольду не нужны свидетели!
Гарик вздохнул.
— Лесь, — сказал он в этой своей дурацкой манере: терпеливо, точно ребенку, — ты же понимаешь… у меня нет никаких оснований ни в чем обвинять Аскольда. — Он поглядел на меня своими сплошь темными глазами. — Особенно, учитывая обстоятельства.
Я молчал. Сначала этот дурачок Себастиан… Потом я сам… Вовлекли в свои игры ни в чем не повинных людей…
— Может, — я перевел дыхание, — может, Шевчук успел… Он тут живет… рядом…
Гарик дернул крылом.
— У меня мало времени, Лесь.
— Говорю, это совсем рядом.
Здесь, на Петра-реформатора, тоже было тихо — но по-другому, по-обыденному тихо; из канализационного люка верещал сверчок, худая кошка вышла из-за угла, потерлась о мою ногу, но, увидев Гарика, тихо мяукнула и скользнула прочь.
На стук вышла женщина — молодая, моложе Вальки, в грязном халате, который не сходился на животе — она была беременна и беременна заметно. Она мрачно, исподлобья взглянула на меня, но, увидев Гарика, оторопела и отступила назад. За спиной у нее качалась голая лампочка на шнуре, освещая захламленную прихожую.
О, Господи, подумал я, она же и не знает… да что я ей скажу…
— Вы, насколько я понимаю… э… супруга Шевчука? — произнес Гарик. — Рад познакомиться…
Никогда они не умели ладить с нашими женщинами, подумал я ни к селу, ни к городу.
Она молча кивнула, не сводя с него перепуганных глаз.
— Мне бы хотелось знать… — неуверенно продолжал Гарик, но она все пятилась в прихожей, пока не оказалась в дверном проеме, ведущем в комнату, ее расплывшийся силуэт на миг застыл на фоне освещенного квадрата, она обернулась.
— Кто это там? — раздался голос и, отодвинув женщину, в коридоре показался Шевчук.
* * *
— Ясно, — не глядя на меня, произнес Гарик, — я, пожалуй, пойду.
— Но, Георгий… — возразил я нерешительно.
— Мне здесь делать нечего, Лесь.
Он резко развернулся, сел в машину, хлопнул дверцей и укатил. Я остался стоять на пороге. Мерзко, подумал я, до чего же мерзко. Шевчук, прищурившись, окинул меня взглядом.
— Что ж, проходи, — сказал он равнодушно.
— Незачем, Адам…
Он пожал плечами.
— Сдать меня хотел? — спросил он все таким же невыразительным голосом. — Мажора приволок… Так я и думал…
— А ты, выходит, успел раньше…
— Выходит, так. — Лицо его выражало одну лишь беспредельную скуку.
— Бучко-то за что? Просто под руку подвернулся?
— Подвернулся… А не прячь террористок… Они начали весь Подол прочесывать — от самых доков. Все равно бы наткнулись. И Бучко бы замели, и меня заодно… Что я должен… За так, из-за какой-то швали собой жертвовать? Или ею? — Он кивнул в сторону коридора. — Ради бандитов этих? Да с какой стати? И что ты так на меня вытаращился, Лесь, не понимаю! Ты ж сам… Подсуетился…
— Я спасти вас пытался. Неужто ты не видишь, что делается?
— Понятно что… Душат они нас… А ты думал — найдешь одного, добренького, а он тебе леденец на палочке и гражданские права в придачу? Дурак ты, Лесь, ох, какой дурак! Надо же, мажора притащил, да еще и удивляешься!
Это он меня обвиняет, удивленно подумал я! И в чем — в коллаборационизме! Ну и ну!
— Нет среди них добреньких, — упрямо сказал Шевчук, — и порядочных нет… Заладил — что делается, что делается! Да как обычно, чуть мы голову поднимем… Тогда мятеж Пугачевский в крови потопили… А я что, первый должен голову под топор подставлять, что ли? Да с чего ради?
— Да кто топил-то? Что, Суворов грандом был? Кто голову Пугачеву рубил — гранды?
— Нет, но они смотрели.
Ты— то чем лучше, подумал я. Как он умудрился повернуть, что я все время оправдываюсь…
— Наши тоже смотрели. Уж такие тогда были нравы… Да и мятеж этот… после него и пошли реформы. Квота в парламенте, образовательная программа — разве нет?
И верно, мы их тогда здорово потрепали. Только перья летели. Тогда они и решили, что добром с нами легче будет сладить. А может, их и впрямь комплекс вины допек — когда это у них народники появились? Черт, историю подзабыл…
— Вот они, твои квоты, — холодно сказал Шевчук. — Нет уж, я в эти игры не играю. Они ж именно этого от нас ждут — что мы попрем, очертя голову. А у меня одна жизнь, одна-единственная. Другой нет.
— Послушай, Адам, да если Аскольд развернется, ты же первый пострадаешь! Весь Нижний Город! Ты что же, этого хочешь? Я ж остановить его пытался! А как мне еще действовать? Камнями, что ли, закидать…
— Зачем — камнями… — рассеянно произнес Шевчук.
— Ладно, Адась, — устало сказал я, — пустое это… Они вот-вот чрезвычайное объявят и начнут с того, что все нежелательные элементы депортируют. То есть, всех с низким ИТ. А мы еще гадали, что такое эта китайская модель…
Но Шевчук уже не слушал. Он, глядя в одну точку, начал медленно сползать по стенке и уселся на корточки, охватив голову руками: я уж, было, думал, что наконец-то до него дошло, что к чему, но тут он сказал в пространство:
— Черт, как не вовремя!
Про меня он, казалось, забыл.
Не понимаю я его… и раньше никогда не понимал… Я как-то позабыл за давностью лет, только теперь вспомнил — мы тогда его… побаивались.
Наверху, над крышей, в покосившейся голубятне, возились и ворковали сизари.
— Ладно, — сказал я, — пойду, пожалуй.
Почему, думал я, бредя по Андреевскому спуску, ну почему на одной планете должны были возникнуть два разумных вида? Что — одного мало, что ли? Как ни стараемся — они ведь тоже стараются, и не меньше нашего, — все время упираемся в противостояние, то скрытое, то явное… Неудивительно, что в конце концов у одного из заклятых друзей возникло искушение расправиться с соперником — бессознательный, чисто биологический импульс, который на сознательном уровне может объясняться политикой, государственной необходимостью, просто жаждой власти… да чем угодно…
И что мне теперь делать?
Пожалуй, спокойней всего будет отсидеться в деревне — не очень-то я обожал Валькину маму, да и она меня тоже, поскольку считала выскочкой и чистоплюем, но, в конце концов, притерпимся… Если Себастиану и впрямь удалось передать американцам ту пленку, Аскольду придется слегка притормозить, продемонстрировать свою благонамеренность и либерализм, а там, возможно, наберут силу те подспудные течения, которые всегда формировали политику в мажорской элите, вынося на поверхность лишь сухие сводки официальных бюллетеней и безликую информацию в теле— и радионовостях.
Что— то в Верхнем Городе было не так, и прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что транспорт не ходит. Сновали лишь машины с номерными знаками Опекунского совета.
Потому я добрался домой, когда совсем стемнело. И, уже подходя к дому, понял, что в квартире кто-то есть; окно, выходящее на улицу, светилось.
Господи, подумал я, Валька! До нее, видно, дошли какие-то слухи, и она вместо того, чтобы дождаться меня, рванула в город.
Я бегом пронесся по лестнице и несколько секунд тыкал ключом в замочную скважину, потому что никак не мог попасть. Освещена была только гостиная — в кресле у телевизора кто-то сидел,
— Черт бы тебя побрал, Себастиан, — устало сказал я.
Он виновато захлопал глазами.
— Я тебя напугал, Лесь? Извини.
— Ты где взял ключ?
— Мне вахтер открыл. Я его попросил, и он открыл.
— Ах да, конечно…
Не такой дурак наш вахтер, чтобы отказать мажору — да еще в нынешнее смутное время.
— Тебе звонил какой-то Ким.
— Ясно, — сказал я устало. Нужно будет перезвонить ему, подумал я, хотя бы намекнуть, что происходит. Лучше бы он так и остался в своем Новосибирске — пока волна докатится до провинции… Хотя, опять же, китайская граница под боком…
— Я передал пленку. — Он оживленно пошевелился в кресле. — Это было не так-то легко… Меня и не подпустили к посольству, представляешь? Но я вспомнил, что один мой однокурсник сейчас стажируется в «Известиях», а там при них американец из «СиЭнЭн» — он телетайп обслуживает. Ну, я и…
— Корреспондент?
— Ага.
— Это хорошо. Что ж, поглядим. Может, и выгорит.
Я прошел мимо него к шкафу, вытащил рюкзак, и, разложив его на полу, стал сваливать туда все самое необходимое.
— Ты что же, — удивленно спросил Себастиан, — уезжаешь?
— А чего ты хочешь? Чтобы я дожидался, пока меня в вагон затолкают, как скотину бессловесную? Почем я знаю, может, они с Верхнего Города начнут?
Он так и подпрыгнул в кресле.
— Да кто начнет-то?
Тут только я сообразил — он же ничего не знает!
— Я гляжу, на улицах что-то странное творится, — недоуменно сказал он, — ничего не понимаю. Включил тут у тебя телевизор, а там только первый канал… Говорят, сохраняйте спокойствие…
— Аскольд твой… Борец за равноправие. — Я вздохнул. — Фактически, это государственный переворот, Себастиан. Только… легализованный. Для людей настают тяжелые времена.
Он вскочил, вытаращился на меня.
— Эта пленка!
— Там были доказательства. Записи переговоров Аскольда с террористами…
— Я тебе не верю. Да откуда такая техника у обезьянок? — выпалил он.
Я с удовольствием сказал:
— Идиот!
— Прости, Лесь, но…
Я отступил на два шага, заложил руки за спину и насмешливо оглядел его с головы до ног.
— Ах ты, бедняжка! Святая простота! Ты, выходит, и впрямь думал, что все эти новые технологии разработаны мажорами! Думаешь, почему Аскольд в штаны наложил? Почему ваша оппозиция — если она у вас есть — предпочла ему поверить? Да потому что еще немного — и люди сами возьмут все, что им причитается. Вот вы и всполошились, захлопали крылышками…
— Но если так, то… нужно предупредить хлопцев… И вправду, бедняга…
— Каких хлопцев, Себастиан? Кого ты хочешь предупреждать? Бучко арестован. За укрывательство раненой женщины — единственного человека, который мог бы свидетельствовать против Аскольда. Кстати, по доносу Шевчука. Так что, полагаю, Шевчук вполне может позаботиться о себе сам… Зря ты, как видишь, волновался, он оказался вполне благонамеренным гражданином.
— Бучко арестован? — выдохнул он.
— Я же тебе говорю. Галерея опечатана.
— Что же делать, Лесь? — Он в отчаянье посмотрел на меня. — Что же делать?
— Я пытался уговорить Георгия — знаешь такого? — чтобы он занялся этим делом… тогда у нас еще был бы хоть какой-то шанс. Привел его к Бучко. Но Шевчук меня опередил.
— А теперь?
— Надежда только на твою кассету. Ты и, правда, ее передал?
— Я никогда не вру, — возмутился он.
— Что ж, отлично…
Уложил вещи в рюкзак и затянул веревки. Он продолжал следить за каждым моим движением с таким безнадежным видом, что я сжалился.
— Там, на кухне, стоит приемник. Давай, поймай-ка «Голос Америки», послушаем, что делается…
Он покорно побрел на кухню. Я приглушил звук телевизора — все равно следующая сводка новостей будет через полчаса… Пока что сводный оркестр яростно исполнял «Патетическую ораторию»…
Себастиан осторожно поставил приемник на журнальный столик.
— Что-то я тут… — сказал он, подкручивая колесико.
— Погоди, — я отобрал у него радио. — Он берет УКВ. Сейчас…
Мне его как-то под горячую руку переделал Ким, этот приемник.
— Но это же… незаконно…
— Ты что же, совсем дурак?
Он наблюдал за мной молча, с некоторым страхом. Потом виновато сказал:
— Я и, правда, не думал, что… люди… сами по себе… на такое способны.
— Понимаю. Ты готов был бороться за права меньших братьев. Но мы вовсе не меньшие братья, Себастиан. И мы не нуждаемся ни в жалости, ни в снисхождении. — О, Господи, еще как нуждаемся…
Голос с чуть заметным акцентом выплыл из той странной тьмы, где живут радиоголоса, блуждая в эфире, точно призрачные рыбы.
«…и сейчас, после музыкальной паузы, о последних событиях в столице. Обнаружены виновники взрыва в Торговом Центре — ими оказались члены радикальной группы под руководством небезызвестного Романа Ляшенко. Главарь террористической организации приговорен к смертной казни — первый подобный казус со времен Новосибирского инцидента. Приговор приведен в исполнение. Объединенное правительство единодушно поддержало жесткие меры по урегулированию ситуации в городе и прилежащих районах, предпринятые перспективным политиком Аскольдом — возможно, это означает грядущие перестановки в правительстве и рост влияния клана Палеологов, в последнее время оттесненного враждующими группировками на второстепенные позиции. Прослушайте комментарий нашего политического обозревателя Вячеслава Новгородского…»
И уже другой голос произнес врастяжку: «Дорогие радиослушатели! Наша программа уже обращала ваше внимание на стремительный рост популярности Аскольда — возможно, единственного трезвомыслящего прогрессиста в составе нынешнего правительства. Последние события только подтверждают…»
— Достаточно.
Я выключил приемник.
— Но это… — недоуменно произнес Себастиан, — ведь та пленка попала к ним. Я говорю правду, Лесь. Почему же они молчат?
— Не знаю…
— Ты говоришь, там переговоры Аскольда… Может, проверяют ее подлинность? Боятся обострять отношения?
— Может быть, — я пожал плечами, — а быть может, просто не хотят вмешиваться. Ведь, если вдуматься, Аскольд ведет страну к краху — к полному коллапсу: пусть не немедленному… пусть через десять лет… или двадцать… Почему, как ты думаешь, Китай пошел с нами на сближение, когда они столько лет кричали об уникальном китайском пути? Да потому что оказались в полной заднице — сколько там людей осталось, в Китае, и все в резервациях, поставляют эти… изделия народного творчества… При нынешнем раскладе Евразийский союз ждет то же самое. Да через полвека у американцев будут такие технологии, что представить трудно — вплоть до межконтинентальных самолетов. Тогда нам, милый мой, никакая дружба с Китаем не поможет…
— Ты думаешь? Но Америка…
— Оплот свободы и равноправия? Может, и так. Но до нас им дела нет, Себастиан.
— Тогда, что же нам делать?
— Нам? — Я покачал головой. — Сам видишь. Теперь каждый сам за себя. У меня жена и сын — не хочу, чтобы они пострадали. Так что я постараюсь выбраться из города — если на мостах еще нет кордонов…
Ким, подумал я, нужно позвонить Киму. Сейчас они будут выявлять нелояльных — он попадет под колесо одним из первых.
Я уже протянул руку к трубке — и вздрогнул, когда телефон неожиданно зазвонил.
— Да?
— Лесь, — я настолько не ожидал услышать Гарика, что даже не распознал его по голосу, — это Гарик. Уходи из дому, Лесь.
— Что стряслось?
— У меня нет времени. Уходи. Постарайся найти Себастиана…
— Да он тут сидит…
— А! — произнес Гарик несколько ошеломленно, потом сказал: — Хорошо… Постарайся не… не отпускай его…
— Да что…
— Потом поймешь.
В трубке раздался какой-то шорох, потом далекий гул милицейской сирены.
— Беги, Лесь, — торопливо проговорил Гарик, — ты меня слышишь? Беги! И скажи Себастиану…
Какой— то посторонний звук, голоса, короткие гудки. Я осторожно положил трубку.
Поглядел на рюкзак на полу, потом махнул рукой.
— Пошли отсюда, парень.
— А как же… — Себастиан недоумевал точно так же, как минуту назад — я.
— Это Гарик звонил. Что-то там произошло. Похоже, его взяли.
— Георгия?!
— А что, так не бывало раньше? Ты же, вроде, учил историю…
— При Петре, разве, — сказал он неуверенно. — Да и то…
Я подтолкнул его к двери.
— Хватит болтать, пошли.
Верхние этажи элитарных домов оборудованы широкими уступчатыми карнизами — чистая декорация, разумеется, призванная тешить самолюбие крылатых созданий, давно уже, на заре эволюции, потерявших способность летать, но никак не желавших с этим смириться. По той же странной причине ни одному человеку — даже подросткам, которые вечно суют повсюду свой нос, — не приходило в голову ни с того, ни с сего разгуливать по этим карнизам: это были мажорские угодья, но угодья чисто символические, запущенные, обветшалые за ненадобностью. Я выбрался наружу через арочное окно и начал пробираться по карнизу, волоча за собой Себастиана.
— Почему сюда? Почему не по лестнице? — проворчал он.
— Помнишь вахтера? Который тебя впустил?
— Ну?
— Так вот, лучше не попадаться ему на глаза.
Он, кажется, удивился. Люди из обслуги наверняка были для него не больше, чем полезными предметами, — несмотря на все его демократические позывы…
— Он информатор, этот вахтер. Может, в холле нас уже поджидают…
— Зачем?
— Вот этого, — сказал я, — я и сам не понимаю.
И, правда, я даже как свидетель бесполезен. Может, Аскольд полагает, что я припас еще какую-то карту в рукаве? Или что пленка все еще у меня? Или что кассета была не одна? Так плевать ему на эту кассету… Раз уж ему удалось с американцами все укатать… что он им обещал? Концессии? Дешевое сырье? Бесплатной рабочей-то силы у него скоро будет сколько угодно…
— Лесь, — вдруг сказал Себастиан, — мне страшно.
— Тебе-то чего? Тебя они не тронут… Впрочем, Гарика же они тронули.
— Я боюсь высоты, — вдруг сказал Себастиан.
Я вытаращился на него.
— Вот это номер…
— А ты думал… — Он почти всхлипнул. — Мы же давно потеряли способность… летать… Вроде бы, какая разница? А все равно, позор… каждый раз, когда… эти воздушные потоки… аж сердце из груди выпрыгивает — а как я могу показать? Стыдно же…
Я с трудом подавил усмешку.
— Ясно.
— Я никому… только тебе…
— Польщен…
Осторожно (вряд ли эти конструкции отличались прочностью) подошел к самому краю карниза и выглянул на улицу. Два автомобиля с визгом затормозили у подъезда, из них выбежали люди в униформе, затем вальяжно выбрался мажор.
— Плохо дело… Нужно сматываться, Себастиан.
— Но я…
— Понял, понял. Мы осторожненько…
Я двинулся вдоль карниза. Проклятая кровля проламывалась под ногой, вниз, шурша, сыпались обломки, оседая на нижнем, более узком, козырьке. Себастиан брел за мной, распластавшись по чисто символическому ограждению, — я слышал, как он что-то тихонько шепчет, сам себя успокаивая.
Со стороны Второй Владимирской карниз вытянулся, почти соприкасаясь с карнизом другого дома, — я так и представил себе мажоров, перелетающих с одного дома на другой, кружащихся в небе, как кружатся в солнечном луче снежные хлопья. Должно быть, обаяние этой никогда не существовавшей картины намертво поразило и их самих — иначе не держались бы так упорно за эти архитектурные излишества.
— Давай, Себастиан.
Он подобрался поближе к краю, заглянул вниз, отшатнулся…
— Ох, нет!
— Да не смотри ты туда! Прыгай.
— Сначала ты, — взвизгнул он.
— Черт с тобой. Ну, смотри!
Я разбежался, стараясь не топать слишком громко, и, оттолкнувшись от края, перемахнул на ту сторону. Карниз у меня под ногами прогнулся, но устоял, я упал на колени, зацепился за кабель телевизионной антенны, змеившийся по козырьку, выпрямился.
— Ну же, Себастиан! Если уж мы, обезьяны, можем, то уж вам-то…
— Ты не…
— Брось, это формальности. Прыгай!
С минуту он еще топтался на той стороне, потом решился, разбежался и, нелепо хлопая крыльями, перемахнул через расщелину. Нужно сказать, у него это получилось гораздо лучше, чем у меня.
Я подхватил его прежде, чем он успел поскользнуться на покатой крыше.
— Отлично!
Он дрожал всем телом.
— Я уж думал… Это все? Больше не надо?
— Надеюсь.
Чердачное окно было распахнуто. Я нырнул туда, высадил пожарным ломиком хлипкий замок на двери и оказался на верхней площадке.
— Пошли… только тихонько…
После приключений на крыше ему море было по колено — он так и рванул. Я еле поймал его за крыло.
— Спокойней, малый…
Он обернулся ко мне.
— А… Я, правда, хорошо управился?
— Правда, — серьезно сказал я.
Что ж его родитель так его застращал? Или просто — равнодушен к нему, что, в общем, еще хуже. Чтобы малый из-за нескольких слов одобрения был готов шею себе свернуть!
Черный ход был открыт — наверняка, они бросят людей и сюда, когда догадаются, каким путем мы ушли, но пока двор и прилегающий переулок были пусты. Мы выбрались беспрепятственно.
— Теперь куда? — покорно спросил он.
— Понятия не имею.
Мы пересекли пустующий сквер, миновали несколько длинных и темных одноэтажных зданий… Откуда-то слышался тоскливый, надсадный гул, рокот колес, лязг железа, ударяющегося о железо… Тут только я сообразил, что мы находимся где-то в тылах Центрального вокзала.
— Вот оно, Себастиан… Они подгоняют товарняки…
Они тянулись и тянулись мимо нас, по всем путям, черные слепые коробки, пока еще пустые… пока еще пустые.
— Лесь, — тихонько вздохнул Себастиан, — а… там что?
Низкие тучи, уходящие к Днепру, подсвечивались с изнанки багровым заревом. Горел Нижний Город.
— Аскольду нужны были беспорядки. Он их получил. Понятное дело. Один взрыв, а может, уже и не один, горстка провокаторов, да и люди уже не те, что раньше…
— Но почему именно Аскольд? Это не может быть… провокация? Его же тоже могли — как это? — подставить. В правящих кругах нет единодушия, а клан Палеологов всегда был…
— Кто бы стал его подставлять? Именно Аскольд добился, чтобы все Опекунские советы упразднили. А как только Комитет по делам Подопечных оказался в его руках, он и начал игру. А заодно показал вашим, на что способны люди. Теперь гранды так напуганы, что никто не станет протестовать, когда Аскольд приберет к рукам не только полицию, но и армию — да что там, уже прибрал…
— Но как же — люди? Ведь армия и полиция…
— В массе своей тоже люди, верно? Ну и что? Кому это когда помешало?
— Вот и Шевчук, — удрученно произнес он.
— А что — Шевчук? Ты думал, он герой? Борец за права человека? Может, так и было — поначалу. Но он так ненавидит вас, что в конце концов стал ненавидеть всех. Ненависть съела его изнутри.
Я машинально провел ладонью по лицу и только сейчас сообразил, что уже давно идет дождь. Слепые стенки вагонов отражали раз отраженное пламя, путевые огни были окружены ореолом мелких капель.
— Но ведь Аскольд всегда… я же знаю… всегда говорил, что он хочет сломать эту закосневшую систему. Что человечеству надо дать ход… Что существующие нормы несправедливы…
— Все это просто слова. Ему нужно было получить в свои руки власть. Как только он этого добился, не стало нужды притворяться. Хотя… может, ему еще придется какое-то время держать лицо перед грандами — корчить из себя спасителя, твердой рукой выводящего страну из кризиса… Увидишь, еще назовут потом Аскольдом-Освободителем!
— Видишь ли, в чем дело, Лесь, — что-то было в его голосе, что заставило меня поднять голову и посмотреть ему в глаза, — мне трудно поверить в то, что ты говоришь… было трудно… потому что…
Вагоны грохотали все громче, точно полчища бронированных чудовищ, вынырнувших из глубин того невероятного прошлого, из которых когда-то, давным-давно, выбралась с опустошенного континента горстка грандов и пошла расселяться по материкам…
— Я ведь потомок Аскольда, — сказал Себастиан.
* * *
Я молча вытаращился на него. Потом сказал:
— Парень, это невозможно!
— Но это так и есть, Лесь, — терпеливо ответил он.
— Брось! Да будь ты потомок самого Аскольда — что бы, он тебя отпустил бы шляться вот так, без присмотра? В Нижний таскаться, к диссидентам этим…
— Ты просто не понимаешь… У нас потомок — прямой потомок — мало что значит. Власть передается по боковым веткам. Ему до меня и дела-то никакого не было… Потом… За мной немножко присматривал Гарик. Он ведь тоже Палеолог. Только из младшей ветви…
— Он арестовал Гарика, — сказал я.
Он уныло ответил:
— Я понял.
И, помолчав, добавил: