Страница:
– Не так уж много есть вампиров, которые могут пройти через твои парапсихические щиты, – напомнил он.
Я надела цепочку на шею – серебро блеснуло на шелковом свитере.
– Ты уверена, что между тобой и серебром достаточно ткани?
– Нет, но я не думаю, что это Мамуля.
Он вздохнул и попытался убрать с лица хмурую озабоченность.
– Ты думаешь, в кино лучше не ходить?
– Нет, Жан-Клод сказал, что сегодня нам ничего не грозит.
– О’кей, – согласился Натэниел, – только мне не нравится, как ты это сказала. Объясни, что сейчас происходит?
– Пойдем сядем, и я тебе расскажу, что знаю. Хотя это и немного.
Мы нашли два места в заднем ряду, так что за спиной у меня была стена, и мне был виден весь кинотеатр. Это не потому, что я вдруг стала параноидально осторожна – нет, не больше обычного. Я всегда, если есть возможность, сажусь в заднем ряду.
Пока шли анонсы, я ему рассказала все, что знала – как я и сказала, это было немного.
– И это все, что Жан-Клод тебе сказал?
– Ага.
– Что-то слишком таинственно.
– Не то слово.
Началась музыка, свет постепенно погас, и убейте меня на месте, если я помнила, как называется фильм, который мы решили посмотреть. Спрашивать Натэниела я не стала – во-первых, это могло ранить его чувства, а во-вторых, сейчас я сама все узнаю.
4
5
Я надела цепочку на шею – серебро блеснуло на шелковом свитере.
– Ты уверена, что между тобой и серебром достаточно ткани?
– Нет, но я не думаю, что это Мамуля.
Он вздохнул и попытался убрать с лица хмурую озабоченность.
– Ты думаешь, в кино лучше не ходить?
– Нет, Жан-Клод сказал, что сегодня нам ничего не грозит.
– О’кей, – согласился Натэниел, – только мне не нравится, как ты это сказала. Объясни, что сейчас происходит?
– Пойдем сядем, и я тебе расскажу, что знаю. Хотя это и немного.
Мы нашли два места в заднем ряду, так что за спиной у меня была стена, и мне был виден весь кинотеатр. Это не потому, что я вдруг стала параноидально осторожна – нет, не больше обычного. Я всегда, если есть возможность, сажусь в заднем ряду.
Пока шли анонсы, я ему рассказала все, что знала – как я и сказала, это было немного.
– И это все, что Жан-Клод тебе сказал?
– Ага.
– Что-то слишком таинственно.
– Не то слово.
Началась музыка, свет постепенно погас, и убейте меня на месте, если я помнила, как называется фильм, который мы решили посмотреть. Спрашивать Натэниела я не стала – во-первых, это могло ранить его чувства, а во-вторых, сейчас я сама все узнаю.
4
Через три часа с копейками я уже знала, что смотрели мы новую версию «Кинг-Конга». Натэниелу кино понравилось больше, чем мне. Спецэффекты были потрясающие, но я готова была принять смерть обезьяны куда раньше, чем она на самом деле состоялась. Очень с моей стороны нехорошо, тем более что местами фильм был замечательный. Крест у меня ни разу не засветился, и я не была заворожена Натэниелом более обычного. Обычного – это когда сидишь в кино вдвоем, в темноте, на местах для поцелуев, это приятно и забавно, но самообладания не теряешь. Я было подумала дать рукам волю, и с кем-нибудь другим из мужчин моей жизни, может быть, и поступила бы так, но у Натэниела куда меньше внутренних запретов, чем у прочих. Я могла случайно запустить процесс, который мне не захотелось бы заканчивать прямо в кинотеатре. К тому же невозможно одновременно смотреть кино и тискать бойфренда. Я, по крайней мере, так не умею.
Вот что мне после такого длинного кино надо, так это забежать в туалет. Кто бы решил мне такую загадку: почему в мужской никогда нет очереди, а в женский – не бывает такого, чтобы не было? Отстояв, сколько пришлось, я все-таки попала в кабинку. Хорошо хоть там чисто было.
Шум остался снаружи, я была одна. Черт, долгая вышла очередь.
Я натянула и застегнула все, как было. Вот что я люблю в наплечной кобуре вместо набедренной – не рискуешь утопить пистолет в унитазе. Внутренняя брючная кобура, которая не цепляется за ремень, наиболее в этом смысле ненадежна. Пистолеты, в отличие от пейджеров, не плавают, а тонут.
Я расправила чулки, радуясь, что не надо больше возиться с колготками – чулки с подвязками в этом смысле куда удобнее.
Я распахнула дверь кабинки – в туалете никого не было. Когда я пошла к умывальникам, увидела на одном из них коробку. А на ней большими печатными буквами надпись: «Анита».
Вот же паразит маленький! Как смог Натэниел сюда пробраться и оставить подарок? Поймали бы его в женском туалете – шуму было бы…
Я вымыла руки, высушила их и открыла коробку. Пришлось разворачивать слои белой упаковочной бумаги, а в них была маска. Белая, на все лицо от подбородка до лба, с прорезями для глаз. И совершенно ровного цвета – на меня смотрело пустое белое лицо. Зачем бы он мне такое покупал? Будь она кожаная и модного фасона, я бы предположила нечто занимательное на сексуальном фронте, но эта маска была не того типа. Конечно, я в масках того типа не эксперт, так что могла и ошибиться. Если так, то идея меня не привлекла. Я вообще маски не люблю, а с бондажем и подчинением у меня тоже отношения не очень. Тот факт, что меня саму в эту сторону слегка склоняет, не уменьшил моей неприязни, а напротив – даже увеличил ее за счет испуга. В других ненавидишь чаще всего то, чего боишься в себе.
Я попыталась сделать выражение лица между бесстрастным и довольным, и вышла, держа коробку в руках. Натэниел ждал у противоположной стены, держа мое и свое пальто и свою шляпу – в помещении в шляпе было бы жарко. Он улыбнулся, когда увидел меня, и направился ко мне:
– Кто-то это оставил в туалете?
Я показала ему, что на коробке мое имя.
– Я думала, ты хочешь сделать мне сюрприз.
– Ты не любишь сюрпризов.
У меня участился пульс – не сильно, но все же, и я встала так, чтобы у меня за спиной была стена. Вдруг я стала рассматривать публику, пристально рассматривать, но вид у всех был совершенно безобидный – по крайней мере не виноватый. Парочки, держащиеся за руки, семьи с детишками – нормальнее не придумаешь.
– Что там внутри? – спросил Натэниел.
– Маска, – ответила я шепотом.
– Можно посмотреть?
Я кивнула.
Он снял крышку и бумагу, пока я разглядывала довольных кинозрителей, выискивая злонамеренных. Одна пара смотрела на нас слишком пристально, но по причинам скорее всего иным.
– Такой вид, будто кто-то начал маску и не закончил, – сказал он.
– Да, слишком пустая.
– И зачем кто-то стал бы тебе такое дарить?
– Ты видел, чтобы кто-нибудь это вносил?
– Коробка большая, Анита. Я бы заметил.
– А не заходила ли какая-нибудь женщина с сумкой больше обычного?
– Не настолько, чтобы такую коробку спрятать.
– Натэниел, ты здесь стоял. Ты не мог не видеть.
Мы переглянулись.
– Но я не видел.
– Блин, – сказала я тихо и с большим чувством.
– Кто-то пытался воздействовать на тебя. Теперь воздействовали на меня, чтобы войти в туалет незаметно.
– Ты что-нибудь почувствовал? – спросила я.
Он подумал, потом покачал головой:
– Ничего.
– Блин еще раз.
– Позвони Жан-Клоду, – сказал он. – Прямо сейчас.
Я кивнула и дала ему подержать коробку, чтобы позвонить с сотового. Пока я ждала, чтобы Жан-Клод снял трубку, Натэниел завернул маску обратно. На этот раз Жан-Клод снял трубку сам.
– Мне сделали подарок, – сказала я.
– И что же тебе купил наш пушистый котенок? – спросил он, совершенно не обидевшись, что я не поздоровалась.
– Это не от Натэниела.
– Говорить загадками – это не твоя манера, ma petite.
– А ты спроси меня, что за подарок.
– Что за подарок? – спросил он, переходя на непроницаемый тон, которым так хорошо владел.
– Маска.
– Какого цвета?
– Кажется, ты совсем не удивлен?
– Какого она цвета, ma petite?
– Какая разница?
– Есть разница.
– Ну, белого, а что?
Он выдохнул – я даже не знала, что он задержал дыхание, – и несколько минут тихо и горячо говорил по-французски, пока я наконец не смогла его успокоить настолько, чтобы он говорил со мной по-английски.
– Это новость и хорошая, и плохая, ma petite. Белая – значит, они здесь, чтобы наблюдать за нами, а не вредить нам.
Я сдвинулась так, чтобы прикрыть рот рукой. Мне хотелось присматривать за проходящей мимо публикой, но совершенно не надо было, чтобы кто-нибудь подслушал разговор, обещавший быть непростым. И выходить наружу я тоже не хотела, пока не пойму, в насколько серьезной опасности мы находимся. Толпа в таком случае – и недостаток, и преимущество. Как правило, злодеи не любят начинать заварушку в толпе.
– А какой цвет означал бы вред? – спросила я.
– Красный.
– О’кей. А кто такие «они», поскольку, как я понимаю, это все значит, что на нас вышла эта самая тайна, кто она там есть?
– Ты права.
– Так кто это такие, эти они? И за каким хреном эти комедии плаща и кинжала с маской? Можно ж письменно или по телефону?
– Я не могу точно сказать. Маску полагалось бы прислать мне, как мастеру города.
– А зачем тогда мне ее посылать?
– Не знаю, ma petite.
Голос у него был сердитый, а обычно его рассердить очень непросто.
– Ты боишься.
– Да. И очень.
– Кажется, нам придется все-таки сегодня ехать в «Цирк».
– Извинись перед Натэниелом за испорченное свидание, но oui, тебе действительно придется сюда ехать. Очень многое нам нужно обсудить.
– Кто это такие, Жан-Клод?
– Название тебе ничего не скажет.
– Все равно скажи.
– Арлекин. Это Арлекин.
– Арлекин? Французский клоун такой?
– Ничего столь веселого, ma petite. Приезжай, я тебе объясню.
– Насколько серьезна сейчас опасность?
Та самая пара продолжала на нас смотреть. Женщина ткнула мужчину локтем, он покачал головой.
– Белая – значит, они только наблюдают. Если нам очень, очень повезет, других контактов не будет. За нами понаблюдают и уедут.
– А тогда зачем нам вообще об этом говорить?
– Потому что таков наш закон. Они могут проехать чью-то территорию, или гнаться за кем-то через эту территорию – совсем как ты гоняешься за плохими вампирами через границы штатов, но если они должны пробыть где-то больше нескольких ночей подряд, то по закону они обязаны связаться с мастером города.
– Так что, быть может, все дело в Малькольме и его церкви?
– Быть может.
– Но ты в это не веришь.
– Слишком это было бы просто, ma petite. А с Арлекином ничего не бывает просто.
– Что собой представляет этот Арлекин?
– Из всех вампирских институтов этот наиболее близок к полиции. Но кроме того, это еще и шпионы и наемные убийцы. Когда мастер Лондона сошел с ума, ликвидировали его именно сотрудники Арлекина.
– Элинор и другие вампиры такого не говорили.
– Потому что не имели права.
– Ты хочешь сказать, что если бы они сообщили кому-нибудь, кто убил их мастера, их бы самих убили?
– Да.
– Но это же идиотизм. Они же все это знают!
– Между собой – oui, но для чужих – нет. И когда Арлекин покидает город, секретность вновь начинает действовать.
– То есть сейчас мы можем о нем говорить, но когда все его работники покинут город, о нем запрещено будет даже упоминать?
– Oui.
– Идиотизм.
– Закон.
– Говорила я тебе недавно, что среди вампирских законов есть дурацкие?
– В такой формулировке – никогда.
– Ну так сейчас говорю.
– Езжай домой, ma petite, а еще лучше – приезжай в «Запретный плод». Я тебе больше расскажу об истории Арлекина, когда ты будешь со мной и в безопасности. То есть мы должны быть в безопасности, маска белая. И нам полагается себя вести так, будто все в порядке. Поэтому мне придется доработать эту ночь.
– Ты напитал ardeur, и работу на эту ночь закончил.
– Мне еще нужно руководить представлением и выдавать голос в микрофон.
– Ладно, мы приедем.
– Они идут сюда, – шепнул Натэниел.
Я обернулась – та самая пара, что глазела, теперь шла к нам. С виду ничего опасного, и определенно люди. Я шепнула в телефон:
– Сотрудники Арлекина – все вампиры?
– Насколько я знаю. А что?
– К нам идет пара человек, – ответила я.
– Приезжай, ma petite, и привези Натэниела.
– Я тебя люблю.
– И я тебя.
Он повесил трубку, и я могла теперь рассмотреть пару повнимательнее. Женщина – миниатюрная блондинка. Она хотела к нам подойти, и ей было неловко. Мужчине тоже было неловко – или неприятно.
– Ты Брэндон, – сказала она Натэниелу.
Он не стал отрицать, и я увидела, как вернулся его сценический облик. Он был рад ее видеть, все тревоги исчезли. Включился рабочий режим.
А у меня, пожалуй, нет. Как-то я не знаю, что полагается делать, если чужая женщина вдруг подходит и начинает восхищаться твоим бойфрендом.
– Но ведь вы тоже были на сцене, – повернулась она ко мне.
Меня, бывало, узнавали как Аниту Блейк, охотницу на вампиров и повелительницу зомби, но никогда – по тому единственному вечеру, когда я вышла на сцену «Запретного плода». Натэниел вместо чужой женщины из публики выбрал меня. Я согласилась, но второй раз меня не тянуло.
– Однажды, – кивнула я.
Натэниел рядом со мной напрягся – мне надо было просто сказать «да». Он забеспокоился, не стесняюсь ли я его, но зря. Мне не было неприятно, что он стриптизер, просто это не мое. Для этого во мне слишком мало эксгибиционизма.
– Я наконец-то уговорила Грега пойти со мной в клуб, и он тогда очень рад был, правда?
Она обернулась к своему мрачному бойфренду.
Он наконец-то кивнул, не глядя на меня. Точно смущается. Так что нас таких двое. Я на сцене ничего с себя не снимала, но все равно не люблю об этом вспоминать.
– Это так эротично было – то, что вы делали, – сказала она. – Так чувственно.
– Я так рад, что вам понравилось! – ответил Натэниел. – Я буду выступать завтра вечером.
Она просияла счастьем:
– Я знаю, я на сайте смотрела. Но о вашей подруге ничего там не было. Она повернулась ко мне: – Грег очень хотел бы знать, когда вы снова будете выступать. Правда, Грег?
Но смотрела она при этом на меня.
В голове у меня сразу сложился ответ: «Когда ад замерзнет». Что я сказала бы вслух, не знаю, потому что нас спас Натэниел:
– Вы помните, как уговаривали Грега прийти в клуб?
Она кивнула.
– А я должен был уговорить ее выйти на сцену.
– Правда? – удивилась она.
– Правда, – ответил Натэниел.
И наконец заговорил Грег:
– Это был ваш первый раз на сцене?
– Да. – Я думала, как выйти из этого разговора, чтобы это не было грубо. То есть я бы не против нагрубить, но Натэниел не стал бы. Для бизнеса плохо, да и вообще грубость – не его стихия.
– Не было впечатления, что у вас это первый раз.
И тут он на меня наконец посмотрел – таким взглядом, который у незнакомого мужчины видеть не хочется. Слишком много жару, слишком сексуально.
Я посмотрела на Натэниела, и взгляд мой говорил ясно: «Заканчивай этот разговор, а то я его закончу».
Натэниел понял этот взгляд – он достаточно хорошо его знал.
– Рад, что вам понравилось, надеюсь вас обоих завтра увидеть. Хорошего вам вечера.
И он двинулся уходить, я за ним. Грег придвинулся ближе:
– А вы завтра будете?
– Конечно! – улыбнулся Натэниел.
Он мотнул головой:
– Да не вы, она. Как ее зовут?
Я не собиралась называть ему свое имя. Вот не спрашивайте почему, но не собиралась. И снова на выручку пришел Натэниел:
– Ники.
Я глянула на него выразительно, но к паре стояла спиной, и они этого взгляда не увидели.
– Ники? – переспросил Грег.
Натэниел взял меня под руку и повел, балансируя коробкой в другой руке.
– Так ее зовут на сцене.
– Ники будет в клубе?
– Никогда, – ответила я и пошла быстрее.
Натэниел догнал меня. Когда его – то есть наши – фэны остались позади, у него на лице выразился ужас. Ужас перед грядущей ссорой.
Вот что мне после такого длинного кино надо, так это забежать в туалет. Кто бы решил мне такую загадку: почему в мужской никогда нет очереди, а в женский – не бывает такого, чтобы не было? Отстояв, сколько пришлось, я все-таки попала в кабинку. Хорошо хоть там чисто было.
Шум остался снаружи, я была одна. Черт, долгая вышла очередь.
Я натянула и застегнула все, как было. Вот что я люблю в наплечной кобуре вместо набедренной – не рискуешь утопить пистолет в унитазе. Внутренняя брючная кобура, которая не цепляется за ремень, наиболее в этом смысле ненадежна. Пистолеты, в отличие от пейджеров, не плавают, а тонут.
Я расправила чулки, радуясь, что не надо больше возиться с колготками – чулки с подвязками в этом смысле куда удобнее.
Я распахнула дверь кабинки – в туалете никого не было. Когда я пошла к умывальникам, увидела на одном из них коробку. А на ней большими печатными буквами надпись: «Анита».
Вот же паразит маленький! Как смог Натэниел сюда пробраться и оставить подарок? Поймали бы его в женском туалете – шуму было бы…
Я вымыла руки, высушила их и открыла коробку. Пришлось разворачивать слои белой упаковочной бумаги, а в них была маска. Белая, на все лицо от подбородка до лба, с прорезями для глаз. И совершенно ровного цвета – на меня смотрело пустое белое лицо. Зачем бы он мне такое покупал? Будь она кожаная и модного фасона, я бы предположила нечто занимательное на сексуальном фронте, но эта маска была не того типа. Конечно, я в масках того типа не эксперт, так что могла и ошибиться. Если так, то идея меня не привлекла. Я вообще маски не люблю, а с бондажем и подчинением у меня тоже отношения не очень. Тот факт, что меня саму в эту сторону слегка склоняет, не уменьшил моей неприязни, а напротив – даже увеличил ее за счет испуга. В других ненавидишь чаще всего то, чего боишься в себе.
Я попыталась сделать выражение лица между бесстрастным и довольным, и вышла, держа коробку в руках. Натэниел ждал у противоположной стены, держа мое и свое пальто и свою шляпу – в помещении в шляпе было бы жарко. Он улыбнулся, когда увидел меня, и направился ко мне:
– Кто-то это оставил в туалете?
Я показала ему, что на коробке мое имя.
– Я думала, ты хочешь сделать мне сюрприз.
– Ты не любишь сюрпризов.
У меня участился пульс – не сильно, но все же, и я встала так, чтобы у меня за спиной была стена. Вдруг я стала рассматривать публику, пристально рассматривать, но вид у всех был совершенно безобидный – по крайней мере не виноватый. Парочки, держащиеся за руки, семьи с детишками – нормальнее не придумаешь.
– Что там внутри? – спросил Натэниел.
– Маска, – ответила я шепотом.
– Можно посмотреть?
Я кивнула.
Он снял крышку и бумагу, пока я разглядывала довольных кинозрителей, выискивая злонамеренных. Одна пара смотрела на нас слишком пристально, но по причинам скорее всего иным.
– Такой вид, будто кто-то начал маску и не закончил, – сказал он.
– Да, слишком пустая.
– И зачем кто-то стал бы тебе такое дарить?
– Ты видел, чтобы кто-нибудь это вносил?
– Коробка большая, Анита. Я бы заметил.
– А не заходила ли какая-нибудь женщина с сумкой больше обычного?
– Не настолько, чтобы такую коробку спрятать.
– Натэниел, ты здесь стоял. Ты не мог не видеть.
Мы переглянулись.
– Но я не видел.
– Блин, – сказала я тихо и с большим чувством.
– Кто-то пытался воздействовать на тебя. Теперь воздействовали на меня, чтобы войти в туалет незаметно.
– Ты что-нибудь почувствовал? – спросила я.
Он подумал, потом покачал головой:
– Ничего.
– Блин еще раз.
– Позвони Жан-Клоду, – сказал он. – Прямо сейчас.
Я кивнула и дала ему подержать коробку, чтобы позвонить с сотового. Пока я ждала, чтобы Жан-Клод снял трубку, Натэниел завернул маску обратно. На этот раз Жан-Клод снял трубку сам.
– Мне сделали подарок, – сказала я.
– И что же тебе купил наш пушистый котенок? – спросил он, совершенно не обидевшись, что я не поздоровалась.
– Это не от Натэниела.
– Говорить загадками – это не твоя манера, ma petite.
– А ты спроси меня, что за подарок.
– Что за подарок? – спросил он, переходя на непроницаемый тон, которым так хорошо владел.
– Маска.
– Какого цвета?
– Кажется, ты совсем не удивлен?
– Какого она цвета, ma petite?
– Какая разница?
– Есть разница.
– Ну, белого, а что?
Он выдохнул – я даже не знала, что он задержал дыхание, – и несколько минут тихо и горячо говорил по-французски, пока я наконец не смогла его успокоить настолько, чтобы он говорил со мной по-английски.
– Это новость и хорошая, и плохая, ma petite. Белая – значит, они здесь, чтобы наблюдать за нами, а не вредить нам.
Я сдвинулась так, чтобы прикрыть рот рукой. Мне хотелось присматривать за проходящей мимо публикой, но совершенно не надо было, чтобы кто-нибудь подслушал разговор, обещавший быть непростым. И выходить наружу я тоже не хотела, пока не пойму, в насколько серьезной опасности мы находимся. Толпа в таком случае – и недостаток, и преимущество. Как правило, злодеи не любят начинать заварушку в толпе.
– А какой цвет означал бы вред? – спросила я.
– Красный.
– О’кей. А кто такие «они», поскольку, как я понимаю, это все значит, что на нас вышла эта самая тайна, кто она там есть?
– Ты права.
– Так кто это такие, эти они? И за каким хреном эти комедии плаща и кинжала с маской? Можно ж письменно или по телефону?
– Я не могу точно сказать. Маску полагалось бы прислать мне, как мастеру города.
– А зачем тогда мне ее посылать?
– Не знаю, ma petite.
Голос у него был сердитый, а обычно его рассердить очень непросто.
– Ты боишься.
– Да. И очень.
– Кажется, нам придется все-таки сегодня ехать в «Цирк».
– Извинись перед Натэниелом за испорченное свидание, но oui, тебе действительно придется сюда ехать. Очень многое нам нужно обсудить.
– Кто это такие, Жан-Клод?
– Название тебе ничего не скажет.
– Все равно скажи.
– Арлекин. Это Арлекин.
– Арлекин? Французский клоун такой?
– Ничего столь веселого, ma petite. Приезжай, я тебе объясню.
– Насколько серьезна сейчас опасность?
Та самая пара продолжала на нас смотреть. Женщина ткнула мужчину локтем, он покачал головой.
– Белая – значит, они только наблюдают. Если нам очень, очень повезет, других контактов не будет. За нами понаблюдают и уедут.
– А тогда зачем нам вообще об этом говорить?
– Потому что таков наш закон. Они могут проехать чью-то территорию, или гнаться за кем-то через эту территорию – совсем как ты гоняешься за плохими вампирами через границы штатов, но если они должны пробыть где-то больше нескольких ночей подряд, то по закону они обязаны связаться с мастером города.
– Так что, быть может, все дело в Малькольме и его церкви?
– Быть может.
– Но ты в это не веришь.
– Слишком это было бы просто, ma petite. А с Арлекином ничего не бывает просто.
– Что собой представляет этот Арлекин?
– Из всех вампирских институтов этот наиболее близок к полиции. Но кроме того, это еще и шпионы и наемные убийцы. Когда мастер Лондона сошел с ума, ликвидировали его именно сотрудники Арлекина.
– Элинор и другие вампиры такого не говорили.
– Потому что не имели права.
– Ты хочешь сказать, что если бы они сообщили кому-нибудь, кто убил их мастера, их бы самих убили?
– Да.
– Но это же идиотизм. Они же все это знают!
– Между собой – oui, но для чужих – нет. И когда Арлекин покидает город, секретность вновь начинает действовать.
– То есть сейчас мы можем о нем говорить, но когда все его работники покинут город, о нем запрещено будет даже упоминать?
– Oui.
– Идиотизм.
– Закон.
– Говорила я тебе недавно, что среди вампирских законов есть дурацкие?
– В такой формулировке – никогда.
– Ну так сейчас говорю.
– Езжай домой, ma petite, а еще лучше – приезжай в «Запретный плод». Я тебе больше расскажу об истории Арлекина, когда ты будешь со мной и в безопасности. То есть мы должны быть в безопасности, маска белая. И нам полагается себя вести так, будто все в порядке. Поэтому мне придется доработать эту ночь.
– Ты напитал ardeur, и работу на эту ночь закончил.
– Мне еще нужно руководить представлением и выдавать голос в микрофон.
– Ладно, мы приедем.
– Они идут сюда, – шепнул Натэниел.
Я обернулась – та самая пара, что глазела, теперь шла к нам. С виду ничего опасного, и определенно люди. Я шепнула в телефон:
– Сотрудники Арлекина – все вампиры?
– Насколько я знаю. А что?
– К нам идет пара человек, – ответила я.
– Приезжай, ma petite, и привези Натэниела.
– Я тебя люблю.
– И я тебя.
Он повесил трубку, и я могла теперь рассмотреть пару повнимательнее. Женщина – миниатюрная блондинка. Она хотела к нам подойти, и ей было неловко. Мужчине тоже было неловко – или неприятно.
– Ты Брэндон, – сказала она Натэниелу.
Он не стал отрицать, и я увидела, как вернулся его сценический облик. Он был рад ее видеть, все тревоги исчезли. Включился рабочий режим.
А у меня, пожалуй, нет. Как-то я не знаю, что полагается делать, если чужая женщина вдруг подходит и начинает восхищаться твоим бойфрендом.
– Но ведь вы тоже были на сцене, – повернулась она ко мне.
Меня, бывало, узнавали как Аниту Блейк, охотницу на вампиров и повелительницу зомби, но никогда – по тому единственному вечеру, когда я вышла на сцену «Запретного плода». Натэниел вместо чужой женщины из публики выбрал меня. Я согласилась, но второй раз меня не тянуло.
– Однажды, – кивнула я.
Натэниел рядом со мной напрягся – мне надо было просто сказать «да». Он забеспокоился, не стесняюсь ли я его, но зря. Мне не было неприятно, что он стриптизер, просто это не мое. Для этого во мне слишком мало эксгибиционизма.
– Я наконец-то уговорила Грега пойти со мной в клуб, и он тогда очень рад был, правда?
Она обернулась к своему мрачному бойфренду.
Он наконец-то кивнул, не глядя на меня. Точно смущается. Так что нас таких двое. Я на сцене ничего с себя не снимала, но все равно не люблю об этом вспоминать.
– Это так эротично было – то, что вы делали, – сказала она. – Так чувственно.
– Я так рад, что вам понравилось! – ответил Натэниел. – Я буду выступать завтра вечером.
Она просияла счастьем:
– Я знаю, я на сайте смотрела. Но о вашей подруге ничего там не было. Она повернулась ко мне: – Грег очень хотел бы знать, когда вы снова будете выступать. Правда, Грег?
Но смотрела она при этом на меня.
В голове у меня сразу сложился ответ: «Когда ад замерзнет». Что я сказала бы вслух, не знаю, потому что нас спас Натэниел:
– Вы помните, как уговаривали Грега прийти в клуб?
Она кивнула.
– А я должен был уговорить ее выйти на сцену.
– Правда? – удивилась она.
– Правда, – ответил Натэниел.
И наконец заговорил Грег:
– Это был ваш первый раз на сцене?
– Да. – Я думала, как выйти из этого разговора, чтобы это не было грубо. То есть я бы не против нагрубить, но Натэниел не стал бы. Для бизнеса плохо, да и вообще грубость – не его стихия.
– Не было впечатления, что у вас это первый раз.
И тут он на меня наконец посмотрел – таким взглядом, который у незнакомого мужчины видеть не хочется. Слишком много жару, слишком сексуально.
Я посмотрела на Натэниела, и взгляд мой говорил ясно: «Заканчивай этот разговор, а то я его закончу».
Натэниел понял этот взгляд – он достаточно хорошо его знал.
– Рад, что вам понравилось, надеюсь вас обоих завтра увидеть. Хорошего вам вечера.
И он двинулся уходить, я за ним. Грег придвинулся ближе:
– А вы завтра будете?
– Конечно! – улыбнулся Натэниел.
Он мотнул головой:
– Да не вы, она. Как ее зовут?
Я не собиралась называть ему свое имя. Вот не спрашивайте почему, но не собиралась. И снова на выручку пришел Натэниел:
– Ники.
Я глянула на него выразительно, но к паре стояла спиной, и они этого взгляда не увидели.
– Ники? – переспросил Грег.
Натэниел взял меня под руку и повел, балансируя коробкой в другой руке.
– Так ее зовут на сцене.
– Ники будет в клубе?
– Никогда, – ответила я и пошла быстрее.
Натэниел догнал меня. Когда его – то есть наши – фэны остались позади, у него на лице выразился ужас. Ужас перед грядущей ссорой.
5
Не настолько я разозлилась, чтобы не осматриваться на ходу в толпе, но все же пришлось злость в себе давить, чтобы видеть как следует. На самом деле неловкости было больше, чем злости, отчего грядущая ссора обещала быть еще сильнее: я терпеть не могу быть смущенной и стараюсь замаскировать смущение злостью. И тот факт, что я это знаю, никак не отменяет самого факта, что я это делаю. Просто я знаю, почему злюсь.
Я подождала, пока мы дошли до стоянки, и только там спросила:
– Ники? Что это еще за блядское имя?
– Первое, что вспомнилось, – ответил он.
Я отстранилась так резко, что он едва коробку не выронил:
– На сцену я больше никогда не выйду. Поэтому сценический псевдоним мне без надобности.
– Но ты же не хочешь, чтобы угадали твое настоящее имя?
Я нахмурилась:
– Часто бываю в новостях, рано или поздно они догадаются.
– Может быть, но если ты им дашь сценический псевдоним, они его запомнят, и будут считать тебя стриптизеркой, а не федеральным маршалом. Ты и без того дико смущаешься, что детектив Арнет нас тогда видела вместе на сцене.
– Ага. И все жду, что она расскажет всем полицейским, с которыми она и я вместе работаем.
– Но ведь не рассказала? – напомнил он.
Я кивнула.
– Она не может сказать, что видела тебя, не признавшись, что сама там была, и не говоря зачем, – сказал он.
– Копы вполне себе ходят по стриптизам, – возразила я.
– Но она не стриптиз пришла смотреть, она приходила ко мне.
Тут я остановилась. Повернулась. Уставилась:
– В смысле?
– Она пришла в клуб, когда тебя не было. Поскольку ты очень стараешься там не появляться, выбрать время ей было нетрудно. А не могли бы мы продолжить разговор в машине?
Верное замечание. Я открыла машину, мы сели.
– А где вторая машина?
– Мика меня подвез, и машина осталась у него, если понадобится. Я же знал, что ты меня отвезешь.
Тоже верно. Я включила мотор, чтобы запустить отопление – заметила наконец, что прохладно. До тех пор злость поддерживала во мне тепло, несмотря на распахнутое пальто.
– Так как это она приходила к тебе?
– Заплатила за приватный танец.
– Чего-чего сделала?
Детектив Джессика Арнет работает в Региональной Группе Расследования Противоестественных Событий, РГРПС. Это отдел местной полиции, с которым я работаю чаще всего. Я знаю, что она сильно западала на Натэниела, а я так тогда старалась не признаваться, что живу в одном доме со стриптизером, что слишком держала его в секрете. Пока не привела его как своего кавалера на одну свадьбу, где Арнет тоже была. Тайна вскрылась, Арнет на меня разозлилась, что я раньше ей не сказала. У нее было такое чувство, что я ей позволила выставлять себя дурой. Она не стала этого делать, но она впервые пришла в «Запретный плод» в тот единственный вечер, когда Натэниел вытащил меня на сцену. И сейчас она уверена, что я над Натэниелом извращенно издеваюсь. Ну, и правда – вытащите мужчину на сцену в цепях да огрейте его пару раз бичом, так все будут думать, что вы извращенка-садистка. Бич, конечно, был идеей Натэниела и Жан-Клода. Очевидно, входит в обычное шоу Натэниела. А что я потом сделала – так это было личное мое с ним. Я его пометила – укусила так, что кровь у него пошла прямо на сцене. Это был первый раз, когда я сознательно его вот так пометила – не потому что ardeur овладел мною, а потому что Натэниел это любит, а я ему обещала.
Арнет была уверена, что я – маркиза де Сад, а Натэниел – моя жертва. Пыталась я ей объяснить, что Натэниел бывает жертвой только тогда, когда сам хочет, но она не поверила. Я была убеждена, что она про меня расскажет другим копам, не жалея черной краски. Жить с двадцатилетним стриптизером, имеющим в детстве приводы за проституцию, и без того не сахар, но самой попасть на сцену, это… ну, нехорошо.
– И насколько же приватный танец она заказала?
– Ревнуешь? – осклабился он.
Я подумала и вынуждена была сказать:
– Кажется, да.
– Как это мило! – улыбнулся он.
– Ты отвечай про Арнет.
– Она хотела не танца. Она хотела разговора. – Он тоже секунду подумал и уточнил: – О’кей, хотела она танца, и очень, но ей слишком было неловко мне об этом говорить. Мы просто разговаривали.
– О чем?
– Она пыталась уговорить меня признаться, что ты надо мной сексуально извращаешься. Уговорить оставить тебя и спастись.
– Почему ты мне не сказал?
– Ты и так переживала, что Арнет расскажет Зебровски и другим копам о том, что видела. И ты была занята расследованием каких-то кровавых убийств. Я решил, что тебе не нужны лишние переживания, и справился сам.
– Она приходила еще?
Он покачал головой.
– В следующий раз скажи мне, ладно?
– Если хочешь.
– Хочу.
– Она не может про тебя рассказать – боится, как бы ты в ответ не рассказала, что она неровно дышит к твоему бойфренду-стриптизеру. Ей очень не хочется даже перед собой признать: в нашем представлении для нее самым худшим было, что оно ей понравилось.
– Вот уж не подозревала, что у Арнет такие наклонности.
– Она тоже не подозревала.
Я всмотрелась в его лицо. Увидела на нем намек.
– А ну-ка, скажи это вслух – то, что у тебя в глазах читается.
– Больше всего ненавидишь в других то, что не нравится тебе в себе.
– Хм.
– Что такое?
– Примерно то же самое я сегодня думала.
– О чем?
Я качнула головой – в смысле не важно.
– Ты правда думаешь, что Грег и его подружка, услышав мой «сценический псевдоним», не докопаются до связи его с Анитой Блейк?
– Уверен. Они считают тебя стриптизеркой с именем Ники, и этого им достаточно. Ничего они копать не будут.
– Знаешь, странно, но мне как-то не дает покоя: отчего Ники? Отчего именно это имя?
– А про него я знал, что я его не забуду.
– Не забудешь? Почему?
– Потому что я под ним выступал, когда снимался в порнухе.
– Чего? – заморгала я.
– Ники Брэндон – под этим именем я снимался в фильмах.
Я даже не моргнула, а прикрыла глаза – как когда глубоко задумываюсь или слишком поражена, чтобы думать.
– Ты мне дал свой псевдоним из порнографии?
– Половину псевдонима.
Я прямо не знала, что сказать. Лестно мне это или оскорбительно?
– Объявляю эту перебранку прекращенной до тех пор, пока не соображу, о чем именно мы ругаемся.
– Анита, поверь мне, это не перебранка.
– А чего ж я тогда злюсь?
– Давай подумаем. В городе какие-то нехорошие вампиры, на нас воздействующие. Ты терпеть не можешь, когда фанатки узнают стриптизера Брэндона, а сегодня еще и тебя узнали как выступавшую на сцене. Раз ты стесняешься моей работы, еще больше тебе будет неловко, если кто-нибудь подумает, будто ты можешь выступать в стриптизе.
– Я не стесняюсь твоей работы.
– Стесняешься.
Я двинула машину вперед:
– Нет, говорю!
– Тогда в следующий раз, представляя меня своим друзьям, не говори просто «танцовщик». Скажи «исполнитель экзотических танцев».
Я закрыла рот и стала сдавать задним ходом. Да, он прав, я бы так не сделала. И представляла бы его и дальше как танцовщика.
– Ты правда хочешь, чтобы я так тебя представляла?
– Нет, но хочу, чтобы ты не стыдилась того, что я делаю.
– Я не стыжусь ни тебя, ни твоей работы.
– Хорошо, как скажешь.
Но слышно было, что он просто уступает мне победу, а я не права и никакой победы нету. Вот когда он так делает, я терпеть не могу. Просто он вдруг в середине спора перестает спорить, не потому что проиграл, а просто больше не хочет. Ну как ссориться с человеком, который не хочет ссоры? Ответ простой: никак.
А хуже всего, что он был прав. Меня его работа смущала. Не должна была, но смущала. Подростком он был беспризорником, проституткой и наркоманом. С наркотиками он покончил уже четыре года назад. Из «жизни» он вышел, когда ему было шестнадцать. Снимался в порнофильмах, и я это знала, но не пережевывала. Это дело он бросил примерно тогда же, когда перестал зарабатывать проституцией, но тут у меня уверенности не было. Так я же и не спрашивала в открытую? Он – леопард-оборотень, а потому никакую болезнь, передающуюся половым путем, подхватить не может. Ликантропия убивает в теле хозяина любую инфекцию, храня его здоровье. А потому я могла делать вид, что у него не больше половых партнеров, чем мне хочется знать.
Я стояла у светофора напротив пекарни «Сент-Луис Бред компани», когда спросила:
– Хочешь услышать, что сказал мне Жан-Клод про маску?
– Если ты хочешь рассказать.
И голос у него был очень злой.
– Ты прости, но мне иногда бывает неловко говорить о твоей работе…
– Ну, зато ты хотя бы это признала.
Зажегся зеленый, я двинулась вперед. Снегу лежало два дюйма, а все уже забыли, как по нему ездить.
– Ты знаешь, я не люблю признавать, что мне неловко.
– Расскажи, что говорил Жан-Клод.
Я пересказала.
– Значит, они могли прибыть из-за Малькольма и его церкви?
– Могли.
– Мне удивительно, что ты не стала требовать по телефону более развернутых ответов.
– Я не знала, чего эта счастливая пара от нас хочет. Жан-Клод сказал, что опасность нам не грозит, так что я повесила трубку.
– Я не виноват, что они нас узнали.
– Тебя. Они узнали тебя.
– Хорошо, меня. – Он снова начинал злиться.
– Ой, прости, Натэниел. Прости, пожалуйста. Это было нечестно.
– Нет, ты права. Если бы не были вместе, они бы тебя не засекли.
– Меня не смущает показываться с тобой на публике.
– Ты терпеть не можешь, когда меня узнают фэны.
– Я вроде бы очень спокойно себя вела, когда та баба сунула тебе за ужином свой номер телефона – это когда мы с Микой и с тобой ездили.
– Она подождала, пока ты отошла в туалет.
– Мне от этого должно быть лучше?
Я свернула на Сорок Четвертое в сторону города.
– Она не хотела мешать нашему свиданию.
– Она решила, что вы с Микой – эскорт, а я плачу за вечер.
– В последний раз, когда она меня видела, Анита, я именно этим зарабатывал себе на жизнь.
– Знаю, знаю. Она передала тебе свой телефон, потому что хотела еще раз с тобой увидеться, а старый номер не отвечал. Ты прав, она поступила очень вежливо.
– Я ей сказал, что я на свидании, и она очень смутилась.
Я эту женщину хорошо помнила. Стройная, изящная и по возрасту Натэниелу в матери годится. С легкой руки Жан-Клода я в шмотках разбираюсь, и на ней они были очень дорогие. Украшения не броские, но очень со вкусом. Из тех женщин, которые возглавляют благотворительные балы и заседают в комитетах при художественных музеях. И она нанимала мужчин-проституток, которые ей в сыновья годятся.
Я подождала, пока мы дошли до стоянки, и только там спросила:
– Ники? Что это еще за блядское имя?
– Первое, что вспомнилось, – ответил он.
Я отстранилась так резко, что он едва коробку не выронил:
– На сцену я больше никогда не выйду. Поэтому сценический псевдоним мне без надобности.
– Но ты же не хочешь, чтобы угадали твое настоящее имя?
Я нахмурилась:
– Часто бываю в новостях, рано или поздно они догадаются.
– Может быть, но если ты им дашь сценический псевдоним, они его запомнят, и будут считать тебя стриптизеркой, а не федеральным маршалом. Ты и без того дико смущаешься, что детектив Арнет нас тогда видела вместе на сцене.
– Ага. И все жду, что она расскажет всем полицейским, с которыми она и я вместе работаем.
– Но ведь не рассказала? – напомнил он.
Я кивнула.
– Она не может сказать, что видела тебя, не признавшись, что сама там была, и не говоря зачем, – сказал он.
– Копы вполне себе ходят по стриптизам, – возразила я.
– Но она не стриптиз пришла смотреть, она приходила ко мне.
Тут я остановилась. Повернулась. Уставилась:
– В смысле?
– Она пришла в клуб, когда тебя не было. Поскольку ты очень стараешься там не появляться, выбрать время ей было нетрудно. А не могли бы мы продолжить разговор в машине?
Верное замечание. Я открыла машину, мы сели.
– А где вторая машина?
– Мика меня подвез, и машина осталась у него, если понадобится. Я же знал, что ты меня отвезешь.
Тоже верно. Я включила мотор, чтобы запустить отопление – заметила наконец, что прохладно. До тех пор злость поддерживала во мне тепло, несмотря на распахнутое пальто.
– Так как это она приходила к тебе?
– Заплатила за приватный танец.
– Чего-чего сделала?
Детектив Джессика Арнет работает в Региональной Группе Расследования Противоестественных Событий, РГРПС. Это отдел местной полиции, с которым я работаю чаще всего. Я знаю, что она сильно западала на Натэниела, а я так тогда старалась не признаваться, что живу в одном доме со стриптизером, что слишком держала его в секрете. Пока не привела его как своего кавалера на одну свадьбу, где Арнет тоже была. Тайна вскрылась, Арнет на меня разозлилась, что я раньше ей не сказала. У нее было такое чувство, что я ей позволила выставлять себя дурой. Она не стала этого делать, но она впервые пришла в «Запретный плод» в тот единственный вечер, когда Натэниел вытащил меня на сцену. И сейчас она уверена, что я над Натэниелом извращенно издеваюсь. Ну, и правда – вытащите мужчину на сцену в цепях да огрейте его пару раз бичом, так все будут думать, что вы извращенка-садистка. Бич, конечно, был идеей Натэниела и Жан-Клода. Очевидно, входит в обычное шоу Натэниела. А что я потом сделала – так это было личное мое с ним. Я его пометила – укусила так, что кровь у него пошла прямо на сцене. Это был первый раз, когда я сознательно его вот так пометила – не потому что ardeur овладел мною, а потому что Натэниел это любит, а я ему обещала.
Арнет была уверена, что я – маркиза де Сад, а Натэниел – моя жертва. Пыталась я ей объяснить, что Натэниел бывает жертвой только тогда, когда сам хочет, но она не поверила. Я была убеждена, что она про меня расскажет другим копам, не жалея черной краски. Жить с двадцатилетним стриптизером, имеющим в детстве приводы за проституцию, и без того не сахар, но самой попасть на сцену, это… ну, нехорошо.
– И насколько же приватный танец она заказала?
– Ревнуешь? – осклабился он.
Я подумала и вынуждена была сказать:
– Кажется, да.
– Как это мило! – улыбнулся он.
– Ты отвечай про Арнет.
– Она хотела не танца. Она хотела разговора. – Он тоже секунду подумал и уточнил: – О’кей, хотела она танца, и очень, но ей слишком было неловко мне об этом говорить. Мы просто разговаривали.
– О чем?
– Она пыталась уговорить меня признаться, что ты надо мной сексуально извращаешься. Уговорить оставить тебя и спастись.
– Почему ты мне не сказал?
– Ты и так переживала, что Арнет расскажет Зебровски и другим копам о том, что видела. И ты была занята расследованием каких-то кровавых убийств. Я решил, что тебе не нужны лишние переживания, и справился сам.
– Она приходила еще?
Он покачал головой.
– В следующий раз скажи мне, ладно?
– Если хочешь.
– Хочу.
– Она не может про тебя рассказать – боится, как бы ты в ответ не рассказала, что она неровно дышит к твоему бойфренду-стриптизеру. Ей очень не хочется даже перед собой признать: в нашем представлении для нее самым худшим было, что оно ей понравилось.
– Вот уж не подозревала, что у Арнет такие наклонности.
– Она тоже не подозревала.
Я всмотрелась в его лицо. Увидела на нем намек.
– А ну-ка, скажи это вслух – то, что у тебя в глазах читается.
– Больше всего ненавидишь в других то, что не нравится тебе в себе.
– Хм.
– Что такое?
– Примерно то же самое я сегодня думала.
– О чем?
Я качнула головой – в смысле не важно.
– Ты правда думаешь, что Грег и его подружка, услышав мой «сценический псевдоним», не докопаются до связи его с Анитой Блейк?
– Уверен. Они считают тебя стриптизеркой с именем Ники, и этого им достаточно. Ничего они копать не будут.
– Знаешь, странно, но мне как-то не дает покоя: отчего Ники? Отчего именно это имя?
– А про него я знал, что я его не забуду.
– Не забудешь? Почему?
– Потому что я под ним выступал, когда снимался в порнухе.
– Чего? – заморгала я.
– Ники Брэндон – под этим именем я снимался в фильмах.
Я даже не моргнула, а прикрыла глаза – как когда глубоко задумываюсь или слишком поражена, чтобы думать.
– Ты мне дал свой псевдоним из порнографии?
– Половину псевдонима.
Я прямо не знала, что сказать. Лестно мне это или оскорбительно?
– Объявляю эту перебранку прекращенной до тех пор, пока не соображу, о чем именно мы ругаемся.
– Анита, поверь мне, это не перебранка.
– А чего ж я тогда злюсь?
– Давай подумаем. В городе какие-то нехорошие вампиры, на нас воздействующие. Ты терпеть не можешь, когда фанатки узнают стриптизера Брэндона, а сегодня еще и тебя узнали как выступавшую на сцене. Раз ты стесняешься моей работы, еще больше тебе будет неловко, если кто-нибудь подумает, будто ты можешь выступать в стриптизе.
– Я не стесняюсь твоей работы.
– Стесняешься.
Я двинула машину вперед:
– Нет, говорю!
– Тогда в следующий раз, представляя меня своим друзьям, не говори просто «танцовщик». Скажи «исполнитель экзотических танцев».
Я закрыла рот и стала сдавать задним ходом. Да, он прав, я бы так не сделала. И представляла бы его и дальше как танцовщика.
– Ты правда хочешь, чтобы я так тебя представляла?
– Нет, но хочу, чтобы ты не стыдилась того, что я делаю.
– Я не стыжусь ни тебя, ни твоей работы.
– Хорошо, как скажешь.
Но слышно было, что он просто уступает мне победу, а я не права и никакой победы нету. Вот когда он так делает, я терпеть не могу. Просто он вдруг в середине спора перестает спорить, не потому что проиграл, а просто больше не хочет. Ну как ссориться с человеком, который не хочет ссоры? Ответ простой: никак.
А хуже всего, что он был прав. Меня его работа смущала. Не должна была, но смущала. Подростком он был беспризорником, проституткой и наркоманом. С наркотиками он покончил уже четыре года назад. Из «жизни» он вышел, когда ему было шестнадцать. Снимался в порнофильмах, и я это знала, но не пережевывала. Это дело он бросил примерно тогда же, когда перестал зарабатывать проституцией, но тут у меня уверенности не было. Так я же и не спрашивала в открытую? Он – леопард-оборотень, а потому никакую болезнь, передающуюся половым путем, подхватить не может. Ликантропия убивает в теле хозяина любую инфекцию, храня его здоровье. А потому я могла делать вид, что у него не больше половых партнеров, чем мне хочется знать.
Я стояла у светофора напротив пекарни «Сент-Луис Бред компани», когда спросила:
– Хочешь услышать, что сказал мне Жан-Клод про маску?
– Если ты хочешь рассказать.
И голос у него был очень злой.
– Ты прости, но мне иногда бывает неловко говорить о твоей работе…
– Ну, зато ты хотя бы это признала.
Зажегся зеленый, я двинулась вперед. Снегу лежало два дюйма, а все уже забыли, как по нему ездить.
– Ты знаешь, я не люблю признавать, что мне неловко.
– Расскажи, что говорил Жан-Клод.
Я пересказала.
– Значит, они могли прибыть из-за Малькольма и его церкви?
– Могли.
– Мне удивительно, что ты не стала требовать по телефону более развернутых ответов.
– Я не знала, чего эта счастливая пара от нас хочет. Жан-Клод сказал, что опасность нам не грозит, так что я повесила трубку.
– Я не виноват, что они нас узнали.
– Тебя. Они узнали тебя.
– Хорошо, меня. – Он снова начинал злиться.
– Ой, прости, Натэниел. Прости, пожалуйста. Это было нечестно.
– Нет, ты права. Если бы не были вместе, они бы тебя не засекли.
– Меня не смущает показываться с тобой на публике.
– Ты терпеть не можешь, когда меня узнают фэны.
– Я вроде бы очень спокойно себя вела, когда та баба сунула тебе за ужином свой номер телефона – это когда мы с Микой и с тобой ездили.
– Она подождала, пока ты отошла в туалет.
– Мне от этого должно быть лучше?
Я свернула на Сорок Четвертое в сторону города.
– Она не хотела мешать нашему свиданию.
– Она решила, что вы с Микой – эскорт, а я плачу за вечер.
– В последний раз, когда она меня видела, Анита, я именно этим зарабатывал себе на жизнь.
– Знаю, знаю. Она передала тебе свой телефон, потому что хотела еще раз с тобой увидеться, а старый номер не отвечал. Ты прав, она поступила очень вежливо.
– Я ей сказал, что я на свидании, и она очень смутилась.
Я эту женщину хорошо помнила. Стройная, изящная и по возрасту Натэниелу в матери годится. С легкой руки Жан-Клода я в шмотках разбираюсь, и на ней они были очень дорогие. Украшения не броские, но очень со вкусом. Из тех женщин, которые возглавляют благотворительные балы и заседают в комитетах при художественных музеях. И она нанимала мужчин-проституток, которые ей в сыновья годятся.