Гамильтон Лорел. Соблазненные луной

   – Мы бы победили, и все ваши сияющие задницы были бы нашими!
   Дойл пожал плечами.
   – Кто может предсказать, как повернется война? Но я говорю тебе сейчас: мы предлагаем вернуть вам часть украденной у вас магии.
   Я шепнула на ухо Китто:
   – Засветись для него, пожалуйста.
   Китто поднял голову, чтобы заглянуть мне в глаза. Его лицо было слишком серьезным, как будто он не хотел выполнить мою просьбу. Я бы спросила почему, но в присутствии Курага задавать такой вопрос опасалась – я не знала, что может ответить Китто. А я давно усвоила хорошее правило: не задавать на переговорах вопросов, на которые не знаешь ответа. Ответ может быть не в твою пользу.
   Китто тихонько шепнул:
   – Я боюсь.
   Тут до меня дошло. Гнев, вожделение, самые разные чувства могут вызвать сияние магии, но страх, как ни странно, иногда ее убивает. Зависит от рода страха. Панический страх, животный отупляющий ужас просто лишают способности сосредоточиться. А вот немного страха может даже помочь. И иногда самая сильная магия возникает из самого жуткого страха. Но все же, особенно в самом начале, нельзя предугадать, как скажется страх на новых способностях.
   Китто не мог вызвать свою магию, потому что до смерти боялся Курага и Криды. Он и думать нормально был не способен, не то что творить волшебство.
   Я обхватила ладонями его лицо.
   – Понимаю.
   Я оглянулась на Риса и вздохнула. До сих пор Рис вел себя лучше всяких ожиданий, но теперешнее мощное объятие было самым близким его физическим контактом с Китто за всю историю их знакомства. Просить Риса заняться с Китто чем-то похожим на прелюдию к сексу было бы уж слишком. Мой белый рыцарь, как называл его Кураг, свое на сегодня отработал.
   Приподняв в ладонях лицо Китто, я нежно поцеловала его в губы.
   – Это еще что?! – удивился Кураг.
   Я оторвалась от поцелуя, чтобы взглянуть на Курага.
   – Я хочу, чтобы Китто вызвал свою магию, но он слишком тебя боится.
   – Что за польза гоблинам от такой нестойкой магии?
   – Новичкам в магии иногда нужна помощь.
   – Как с любым оружием, Кураг, – пояснил Дойл. – Если юнец впервые взял в руки меч, он может растеряться в бою или неверно направить удар.
   Гоблин нахмурился и поерзал в кресле, будто ему стало неловко сидеть.
   – Про магию не знаю, но если, ты говоришь, это как оружие, тогда понятно.
   Было видно, что ему действительно понятно.
   Крида снова впрыгнула в поле видимости. Кураг бездумно пригреб ее к себе, словно кошку, попросившуюся на колени.
   – Засияй для нас, принцесса, засияй! – возбужденно пискнула Крида, в голосе, как и раньше, различались подвывающие, какие-то механические нотки.
   Кураг слегка ткнул ее в бок. Она обиженно уставилась на царя.
   – Чего ты? Ты же хотел, чтобы я заставила малыша светиться!
   Глядя на Курага, старательно сохраняющего невозмутимость, я поняла, что для него одно дело – дать Криде позабавляться с Китто, и совсем другое – включить в ее забавы меня. Из этого было два следствия. Первое: у меня есть преимущество в любых переговорах с Курагом; и второе: это заметят и другие гоблины, если уже не заметили, и расценят это как слабость. Монархия у гоблинов не наследственная. Царем становится тот, у кого хватит силы свергнуть и убить прежнего царя. Ни один царь гоблинов не умер в своей постели. Сейчас все гоблины боятся Курага, но стоит им унюхать одну слабость, и они заподозрят, что есть и другие. Чутье на кровь у них не хуже, чем у акул.
   – Нам дадут посмотреть? – снова сказал тот же мужской голос из-за рамы.
   Кураг метнул в ту сторону злобный взгляд:
   – Принцесса не дает представлений. – Он повернулся ко мне. – Или это изменилось с той поры, как ты завела гарем? – Ему удалось снова водрузить на лицо воинственную гримасу, под которой он прятал свои истинные чувства.
   – Я приласкаю Китто, чтобы помочь ему справиться со страхом.
   Из-за зеркала послышались крики и свист. Типично мужские звуки, вполне уместные в каком-нибудь баре в субботний вечер.
   Кураг не обратил на них внимания, как водится, но кулаки у него сжались, а плечи напряглись. Царица подобралась, словно была готова сбежать от греха подальше.
   – По меркам гоблинов, зрелище будет не впечатляющим, да и по меркам неблагих сидхе тоже. Но я помогу ему успокоиться и открыться магии.
   – Я уже видел, как он сияет, Мерри. Я верю, что он – сидхе. Верю, что какая-то магия в нем есть. Но не та магия, что помогает в бою. А только эта магия нам и нужна.
   – Ты так говоришь, потому что гоблины просто не знают никакой другой магии, – сказал Дойл.
   – Я так говорю, потому что это – правда!
   Глаза Курага от гнева стали скорее оранжевыми, чем желтыми.
   – Ты хочешь видеть, как он засияет магией, которая может стать твоей, Кураг? – спросила я, слегка понизив голос.
   Да, я использовала против него его влечение ко мне. Если нам удастся заключить с гоблинами более или менее длительный союз, мы избавимся от многих врагов. Я была готова манипулировать царем – ради жизни тех, кто был мне дорог, ради будущего всего Неблагого Двора.
   Он угрюмо кивнул. Крида захлопала множеством ладошек – теми, что имели пару, – и запрыгала на коленях у Курага, будто ребенок.
   Я посмотрела на Китто. Спросила его взглядом, готов ли он. Он одними губами прошептал: "Да". Я снова его поцеловала, не искушающе, просто в знак благодарности, и прося прощения, что заставляю его делать то, чего ему не хочется.
   Я чувствовала его неприятие ситуации и не знала, как поступить. Достаточно изучив Китто, я теперь могла быстро привести его в нужное мне состояние, но если сделать это на глазах у гоблинов – то и они будут знать, как этого добиться. Я знаю, как заставить Китто светиться, потому что я его любовница и его друг. Если я не стану спешить и запрячу по-настоящему любимые им прикосновения среди множества других, не обязательных, то Крида не получит ключей к его телу. Пусть это займет больше времени, но помогать Криде его мучить я не хочу. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы Крида вообще до него не добралась, но моих сил может и не хватить. Я слишком хорошо знаю дворцовую политику: отказывать правящей особе – любого двора – не бывает просто.
   Я приняла решение. И притянула Китто к себе.

Глава 4

   Я усадила Китто себе на колени; ногами он охватывал мою талию, словно это я – парень, а он – девушка. Шорты туго натянулись на его ягодицах, и я держала в руках эту упругую плоть под тонкой тканью. Он сидел у меня на коленях, а мои губы скользили по его лицу, шее, плечам. Я легонько прикусила его плечо, и он вздрогнул всем телом – я даже сквозь ткань ощутила его напор. Придерживая Китто одной рукой под ягодицы, второй я погладила его по спине. Пальцы пробежались по радужным чешуйкам, нащупали дорожку голой кожи вдоль позвоночника, и я провела по этой длинной гладкой дорожке кончиком пальца. У Китто вырвался дрожащий вздох, он запрокинул голову, зажмурив глаза и приоткрыв рот. Но так и не засветился.
   Он был прекрасен в эту минуту, но это была лишь магия обнаженной кожи и возбужденного тела. Сияния силы не было.
   – Пусть он засветится, пусть засветится! – не выдержала Крида.
   При звуке ее голоса Китто разом съежился, плечи обмякли, голова опустилась, и то, что прижималось к моему животу, утратило твердость. Будто голос Криды вызвал неприятные воспоминания. Гоблины не так ценят супружеские обеты, как мы, и оба супруга имеют определенную свободу. Ребенок от связи на стороне выращивается супружеской парой как общий. В незаконном рождении для гоблинов нет ничего позорного. Может, потому у них и наследственной монархии нет. Но каков бы ни был обычай гоблинов, я не слышала, чтобы Китто когда-то входил в число Кридиных фаворитов.
   Кураг цыкнул на свою царицу, но было уже поздно.
   Китто прильнул ко мне, обхватив ногами за талию, будто ребенок в поисках утешения. Лицом он уткнулся мне в плечо. Я посмотрела на Курага:
   – Не знала, что между твоей царицей и Китто что-то было.
   – Не было.
   Не могу сказать, что я ему до конца поверила, но повода обвинить его во лжи я не нашла. Я погладила Китто по спине.
   – Тогда мне непонятно, почему он так ее боится.
   – Крида жаждет отведать гоблина, превратившегося в сидхе. Как и большинство наших женщин. На пиру у Китто будет роскошный выбор. – Особенно довольным этим обстоятельством Кураг не выглядел. Причина его недовольства была мне не вполне ясна, но я не так уж хотела ее знать.
   – Гоблины насилуют врагов и пленников, но не друг друга, – удивилась я.
   Кураг глянул мимо меня – на Риса.
   – Твой белый рыцарь в точности знает, что мы делаем с пленниками.
   Он ядовито ухмыльнулся, с радостью возвращаясь на знакомую почву. Ему чертовски нравилось дразнить Риса.
   Рис шевельнулся у меня за спиной. Пока я ласкала Китто, он почти не подавал признаков жизни.
   – Я знаю, как по-дурацки себя вел, Кураг. Принцесса объяснила мне, что я мог избавить себя от лишней боли, если б догадался попросить.
   Ухмылка Курага перешла в угрюмую мину.
   – Сидхе, признающий свою глупость, – да это чудо!
   Краем глаза я заметила, как Рис кивнул.
   – Мы – надменная раса, верно. Но кое-кто из нас умеет учиться на ошибках.
   – И чему же ты научился, белый рыцарь?
   – Я понял, что, прежде чем прибыть на пир к твоему двору, нам нужно знать совершенно точно, что там с нами будет. Со всеми нами, включая Китто.
   – А это уже наглость, – заметил Кураг. – Никто из сидхе не вправе запретить гоблину что-то делать с другим гоблином.
   – Если Китто не захочет внимания ваших женщин, он должен быть вправе сказать "нет", – заметила я.
   – Я его попробую! – заявила Крида.
   – Нет, если он не захочет, – возразила я.
   – Он будет мой! – повторила она, наклонившись к зеркалу. Китто дернулся всем телом.
   – Приведи в чувство свою царицу, Кураг, – сказала я.
   – А толку? Наберется еще сотня таких, кто хочет того же.
   Я обняла Китто покрепче.
   – Он может не пережить внимания сотни гоблинок.
   Кураг пожал плечами.
   – Мы бессмертны. Выживет.
   Я отрицательно качнула головой, но вслух высказался Рис:
   – На это мы Китто не отдадим.
   – Он принадлежит мне! – прорычал Кураг. – Я его отдал Мерри, но не насовсем. Я – его царь, и только мне решать, что с ним будет или не будет!
   – Кураг! – позвала я и, когда уже почти оранжевые глаза повернулись ко мне, продолжила: – Я знаю ваши законы. Вы не насилуете собственных соплеменников, если только не сочли изнасилование подходящим наказанием для преступника.
   – Есть одно исключение, Мерри.
   Наверное, я выглядела такой же озадаченной, какой была.
   – Исключения мне неизвестны.
   Про себя я подумала: "Кроме разве того, что не стоит отказывать собственной царице".
   – А я думал, твой отец хорошо тебя выучил нашим традициям.
   – Я тоже так думала, – ответила я. – Вы же не насилуете друг друга, необходимости не возникает. Всегда найдется кто-нибудь, готовый составить компанию.
   – Но если кто-то из нас продается за кров и защиту, то отказывается от права распоряжаться своим телом. Только его покровитель решает, кто будет к нему прикасаться.
   Я все еще не понимала.
   Кураг вздохнул.
   – Мерри, ты не задумывалась, почему я был так уверен, что Китто пойдет к тебе и будет делать то, что ты скажешь?
   Я поразмыслила и ответила:
   – Нет. Если наша королева прикажет кому-то из своих стражей идти со мной и делать, что я захочу, он это сделает. Это не записано в законе, но никто не рискнет ослушаться королеву. Я предположила, что у вас дела обстоят так же.
   – Я отдал тебе Китто, потому что он надоел своему покровителю. Мы не больно мягкосердечны, Мерри, но я не хотел, чтобы Китто порвали на кусочки, если он никого себе не найдет. Хороший царь за всеми подданными приглядывает.
   Я кивнула. Кураг был жесток, похотлив, вспыльчив, но никто не обвинял его в том, что он не заботится о своих людях, обо всех до последнего. В частности, поэтому он никогда не сталкивался с настоящей оппозицией своей власти. Он был крут, но справедлив. Его подданные наполовину его боялись, но на вторую половину – любили. Он их защищал.
   – Я не знала, что кто-то из гоблинов может нуждаться в протекции такого рода, – сказала я. Китто в моих объятиях сделался неподвижен. Я едва не обоняла его страх. Страх при мысли, что же я теперь буду о нем думать.
   – Полукровкам-сидхе среди нас приходится нелегко, Мерри. Большинство умирают еще до того, как они могли бы обрести вашу пресловутую магию. А другие часто кончают тем, что торгу ют телом в поисках зашиты. Среди нас много тех, кто жаждет заполучить сидхе в постель.
   Он говорил о проституции, неслыханной вещи среди фей-ри, по крайней мере в самой волшебной стране. За ее границами... Ну, изгнанникам приходится добывать средства к жизни, и кое-кто добывал их и так. Но даже в таких случаях это скорее был способ получать деньги за собственное удовольствие. Мы весьма темпераментны, как правило, и для многих из нас секс – всегда секс. Это просто факт, никаких моральных оценок. Но у гоблинов даже слова для проституции не было. Более чуждую для их общества концепцию трудно выдумать.
   – Но у гоблинов все сплошь и рядом занимаются сексом! Разве гоблины не считают, что большой разницы между партнерами нет?
   Кураг пожал плечами.
   – Все гоблины – ненасытные любовники, Мерри. Но у нас есть пристрастие к нежному мясцу, и оно довело кое-кого до положения шлюх. Тех, кто не может защититься сам и не может предложить ничего другого. Кто не владеет ремеслом, не умеет торговать, ничего не умеет. Они умеют только одно, вот мы и позволяем им продавать это свое умение за то, в чем они нуждаются.
   Курага все это, очевидно, не очень радовало. Это будто оскорбляло его, опровергало его представления о том, как должен быть устроен мир.
   – Мы бы таких слабаков поубивали, наверное, но раз уж они нашли себе местечко под крылом у тех, кто может их защитить, нам приходится их терпеть.
   – Вряд ли среди вас таких много, – предположила я.
   – Не много. Но почти у всех есть в жилах кровь сидхе. – Кураг взглянул в сторону от зеркала. – Хотя не все полусидхе – слабаки.
   Он махнул рукой, и в поле зрения ступили двое мужчин. С первого взгляда я приняла бы их за сидхе, благих сидхе. Оба были стройные и высокие, с длинными светлыми волосами и красивые как раз той красотой, что присуща сидхе: с роскошными полногубыми ртами и линиями скул, напомнившими мне Холода. Кожа у них была того нежно-золотистого цвета, о котором при Благом Дворе говорят "поцелованный солнцем". Такой цвет – редкость среди благих, а при нашем дворе не встречается вовсе. Но взглянув еще раз, я отметила глаза – слишком большие для их лиц, продолговатые, как у Китто, и лишенные белков. Темный кружок зрачка терялся в зеленом море у одного и в алом – у второго. Зеленый цвет вызывал в памяти летнюю траву, а красный – ягоды остролиста глубокой зимой. Они оба были еще и массивней, чем сидхе, словно упражнялись в поднятии тяжестей, а может, это гены гоблинов позволили им нарастить побольше мускулов.
   – Это – Падуб, а это – Ясень. Двойня, которую какая-то женщина из благих подкинула к нашим дверям в последнюю большую войну. Этих двоих у нас боятся.
   Такое представление из уст царя было высшей оценкой доблести гоблинов – и в чем-то, похоже, предупреждением для нас.
   Красноглазый угрюмо уставился на нас. Зеленоглазый казался много нейтральней: он как будто никак не мог решить, ненавидеть нас или нет. Его брат выбор давно сделал.
   – Привет вам, Падуб и Ясень, первые из воинов Курага, – сказала я.
   Ответил только зеленоглазый:
   – Привет тебе, Мередит, принцесса сидхе, обладательница руки плоти. Я – Ясень. – Голос у него был спокойным и приятным. Он коротко поклонился мне.
   Брат повернулся к нему: казалось, он готов его ударить.
   – Не кланяйся ей! Она для нас – никто. Не королева и не принцесса, никто!
   Кураг вылетел из кресла и набросился на Падуба едва ли не прежде, чем тот успел среагировать. Падуб потянулся за поясным ножом, но промедлил. Если б он достал нож, Кураг мог счесть это смертельным оскорблением, и драка кончилась бы смертью. Стоило ему достать нож, и все зависело бы от царя. Я видела миг колебания на лице Падуба, а потом мелькнул кулак Курага, и младший гоблин оказался на полу у кресла. Кровь заблестела на золотистой коже, будто причудливое украшение из алых камней. Кровь почти того же цвета, что его глаза.
   – Я здесь царь, Падуб, и пока ты не дорастешь до того, чтобы доказать обратное, мое слово для тебя – закон!
   Падуб рукавом стер кровь с подбородка и сказал, не поднимаясь с пола:
   – Мы не шлюхи. Мы ничего не сделали такого, чтобы ты мог послать нас в ее постель, в чью угодно постель. Мы не торгуем телом за защиту. – Он закашлялся и сплюнул кровью на пол. Гоблины такую трату телесных жидкостей воспринимали как оскорбление. Кровь следовало проглотить. – Мы доказали, что мы – гоблины, а не сидхе, а ты продаешь нас этой бледной немочи! Мы такого не заслужили!
   Кураг медленно шагнул вперед, словно каждый его мускул сопротивлялся этому движению. Он жаждал порвать Падуба на клочки, это было написано у него на лице. Мы видели, как он пытается обуздать свой гнев.
   Ясень сделал какое-то движение. Я не успела уловить какое, но оно привлекло мое внимание. Ножа он не тронул, но что-то все же сделал.
   Дойл вмешался в сцену:
   – Кураг, все это будет непросто даже с добровольцами. А уж так...
   Кураг повернулся к нам.
   – Они слишком молоды, Дойл. Они не помнят, какими мы были. Если бы Падуб понял, чем мы были и чем можем стать снова, он бы к вам помчался со всех ног.
   – Большая часть ваших полукровок родилась в последнюю войну?
   Кураг кивнул:
   – Те, что были старше, в основном мертвы. Полукровки-сидхе долго у нас не заживались, пока мы не стали делать их шлюхами.
   – Мы никогда не были шлюхами! – воскликнул Падуб.
   Ясень за плечом Курага едва ли не улыбался, но руку держал за спиной. Крида спряталась за троном, и я заметила блеск клинка в ее многочисленных руках – но не в тех, что были со стороны Ясеня. Вытащил ли он нож? Что бы он ни сделал, Криде это не нравилось. Мне – тоже, если честно.
   – Довольно, Кураг, – сказала я. – Я никому не собираюсь навязываться. Если Падуб не хочет стать сидхе, так тому и быть.
   – Ноя хочу стать сидхе, – произнес Ясень непринужденно, голос вполне подходил к легкой улыбке, которая, впрочем, никак не затрагивала глаз. Этот Ясень был прирожденным политиком. Улыбка стала шире, но при этом погрустнела. – Мы с братом никогда прежде не расходились во мнениях. Но я сидхе стану, и Падуб тоже.
   Крида подобралась к нему почти настолько, чтобы увидеть, что он прятал за спиной. Ясень переместил руку вперед. Я видела, как застыла Крида. Я чувствовала, как напряглись Дойл и Рис рядом со мной. Рука Ясеня оказалась пуста, но я поспорила бы на что угодно, что миг назад в ней что-то было.
   Слегка неверным голосом я выговорила:
   – Так приди и стань сидхе, Ясень. Зачем тащить за собой брата, если он не хочет?
   – Потому что я хочу, – ответил Ясень, и приятное выражение лица вдруг сменилось высокомерием, которое можно увидеть только у сидхе. О да, Ясень был одним из нас. Он жил среди гоблинов, но он был наш.
   Падуб поднялся на ноги, встав так, чтобы между ним и Курагом оставалось большое деревянное кресло. К нам он стоял спиной, и лица его я не видела, зато слышала голос, пропитанный чем-то похожим на страх, а может, каким-то другим сильным чувством, которому я не могла подобрать названия.
   – Брат, не поступай с нами так. Нам не нужны сияющие. Мы – гоблины, и лучше ничего не придумать.
   Ясень покачал головой:
   – Мы вместе прошли через все, Падуб, и дальше тоже пойдем вместе. Я слышал рассказы наших сказителей. Я понял, какими мы были прежде, и мы с тобой вернем гоблинам славу прежних дней. – Он пошел к брату, пройдя мимо Криды, будто ее и не было. Крида рассерженно зашипела на Ясеня, ее клинок блеснул серебром, но она убрала его в ножны, тут же затерявшиеся где-то в пучках ее рук.
   Ясень подошел к Падубу и положил руку ему на плечо.
   – Я всегда буду держать твою сторону, даже в твоем гневе на царя, но не обрекай нас на гибель, когда мы стоим на пороге такой славы, какую гоблины не видали больше двух тысяч лет.
   Из этой речи следовало, что он не позволит Курагу убить Падуба; что царю, если он решит покончить с Падубом, следует ждать удара с двух сторон.
   Падуб резко ткнул рукой в нашу сторону, взгляд его буквально сочился ненавистью.
   – Они бросили нас подыхать. Как ты сможешь делить с ними постель?
   Ясень схватил брата за руку, пальцы вонзились в плоть так глубоко, что это было заметно даже на расстоянии. Он слегка встряхнул Падуба.
   – Эти сидхе ничего нам не сделали. Ни один из них нам не мать и не отец.
   – Откуда ты знаешь?
   – Посмотри на них, Падуб, посмотри глазами, не ослепленными ненавистью! – Он и правда развернул брата к нам; на лице Падуба запечатлелась такая смесь боли и ярости, что смотреть на него было трудно. – Ни у кого из них нет золотых волос и кожи. Они – неблагие сидхе, они нам ничего плохого не сделали.
   Казалось, Падуб готов был разрыдаться. Никогда не думала, что могу увидеть плачущего гоблина. То есть Китто я плачущим видела, но это был Китто. Я уже не воспринимала его как гоблина, он был сам по себе, такой как есть. А Падуб, как бы ни был похож на сидхе, для меня оставался гоблином. Генетически он был наполовину сидхе, но по воспитанию и образу мыслей – гоблином. И пока он не убедит меня в обратном, я буду относиться к нему как к гоблину.
   – Я не верю, что этот гоблин может сиять, как сидхе, – зло и упрямо заявил Падуб.
   – Заставь Китто сиять, Мерри, – сказал Кураг. – Ему нужно доказательство.
   – Если ты дашь гарантию, что Китто не станет добычей любого гоблина, кому захочется отведать плоти сидхе, я добьюсь, что он засияет. Без такой гарантии его страх пересилит все.
   Китто опять вздрогнул. Он чуть повернул голову, чтобы краем глаза видеть зеркало, но льнул ко мне, как устрица к береговым камням, словно боялся, что прилив оторвет его и унесет в море.
   – Нет, – крикнул Падуб, вырываясь из сдерживающих рук брата. – Нет, если дать ему такие гарантии, то все шлюхи потребуют того же! – Он мотнул головой, разметав в стороны светлые волосы.
   – Увы, я согласен с Падубом, Мерри. Разрешишь одному, и пойдет лавина.
   Я нахмурилась, задумавшись, потом спросила:
   – Я его любовница. Это делает меня его покровителем?
   Кураг, похоже, растерял все слова. Ясень качнул головой:
   – Она не понимает, о чем речь.
   Кураг посмотрел на Дойла.
   – Мрак, принцесса – сидхе, конечно, но она – не ты и даже не белый рыцарь. Она не так сильна, чтобы драться с каждым гоблином, который захочет полакомиться Китто.
   – Она сказала, – зыркнул на нас Падуб. – Она – его покровительница, пусть так и будет.
   – Да! – мяукнула Крида. – Я хочу драться с ней первой, когда она придет к нам. Китто будет мой, а если мне для этого придется порезать ее белую плоть, так тем лучше!
   Я поняла свою ошибку, но как исправить ее – не знала.
   – Мы не поведем принцессу в ваш холм, если там ей придется ночь напролет драться на дуэлях, – сказал Дойл. – Что за телохранители мы были бы, допусти мы такое?
   – Падуб прав. Если я избавлю Китто от преследований, то другие такие же пожелают того же. У нас порядки более демократические, чем у сидхе, и голос моего народа для меня значит больше, чем для любого вашего монарха. – Кураг пожал массивными плечами. – Наши порядки хороши для нас, но Мерри – не гоблин. Ночь дуэлей она не выдержит.
   – Неужто сидхе такие хрупкие? – съязвил Падуб.
   – Не напрашивайся на новую оплеуху, – буркнул Кураг.
   – Я – смертная, – объяснила я.
   На лице Падуба отразилось удивление, но вслух его высказал Ясень:
   – Мы думали, это клевета, распространяемая твоими врагами. Так ты на самом деле смертная?
   Я кивнула. Ясень поразился еще больше.
   – Значит, ты умрешь, защищая шлюху?
   Рис поднялся за моей спиной, и его руки скользнули не только по моим рукам, но и по рукам Китто. Рис уткнулся подбородком мне в макушку, но руки гладили спину маленького мужчины.
   – Он под нашей защитой, – сказал Рис. Голос был звонким, чистым и спокойным.
   Китто взглянул на него, и я была рада, что в зеркале никто не мог увидеть шок на лице Китто. Рис на него не смотрел, он по-прежнему демонстрировал непроницаемое лицо всем, кто был за зеркалом.
   Вот теперь царь гоблинов лишился речи надолго. Наверное, мы все лишились речи.
   А, нет, не все.
   Крида вспрыгнула на кресло, чтобы обеспечить себе – а может, нам, – лучший обзор.
   – Неужто мы привили тебе вкус к гоблинскому мясцу, белый рыцарь?
   – Китто – сидхе, – не терпящим возражений тоном объявил Рис. – Так я говорю.
   – Да будет так, – сказал Дойл.
   В воздухе разнесся звон. Не настоящий звук, не колокол, не звон струны – а отзвук слов, будто обретших вес и эхом отдавшихся по комнате. По лицу Курага было видно, что и он это ощутил. Случилось что-то важное. Что-то судьбоносное. То ли какой-то кусочек пророчества встал на место, то ли, напротив, полностью переменился – так что в этот миг изменились судьбы всего мира. Тяжесть такой перемены можно ощутить, но что именно случилось – никогда не узнаешь, во всяком случае, до тех пор, пока не станет поздно что-либо предпринять. До того, как мы узнаем, что несли в себе эти несколько коротких слов, могут пройти недели или даже годы.