Страница:
— Человек, которого я видел, находился все еще у телефона.
— Сколько времени он так простоял?
— Не знаю, минуты четыре или пять.
— Что сделали вы после аварии?
— Пошел поглядеть, а потом решил, что лучше не вмешиваться в эту кляузную историю. Вернулся назад, сел на тумбу и наблюдал, как они погрузили раненого парня в фургон. Вот именно этот человек в синем костюме выскочил из дома Прескотта. Он и помог шоферу управиться с пострадавшим. Потом он вернулся в дом, а фургон уехал.
— Что было дальше?
— Через несколько минут этот самый Дресколл снова вышел из дома. Но тут из-за угла вынырнула патрульная машина, ну и полицейские сцапали голубчика.
— Сколько времени вы еще оставались на прежнем месте?
— Совсем не оставался. Кому охота, чтобы полиция задавала тебе вопросы? Я смылся. Немного походил. Меня тянуло поспать, на душе было муторно. Потом я решил, что чему быть, того не миновать, все равно жена закатит сцену. Так что я вернулся домой.
— Когда это было?
— Не помню. Уже было поздно.
Родней Кафф с удовлетворением сел на место. Коронер посмотрел на Овермейера. Тот поднялся, подошел к свидетелю и заговорил:
— Уверены ли вы, что видели у телефона именно мистера Дресколла?
Вейман пожал плечами.
— Телефон находится как раз напротив окна. Парень стоял, прижавшись плечом к оконному косяку. Мне был виден его затылок. У него были такие темные кудри, как у мистера Дресколла. Когда он вышел из дома, я разглядел его лицо. Это точно был Дресколл. Здесь я абсолютно уверен, а в отношении телефона почти не сомневаюсь.
— В тот момент вы были нетрезвы?
— Маленько выпил, да.
— Больше, чем сегодня? Вейман усмехнулся.
— Больше.
— А во времени вы не сомневаетесь?
— Не сомневаюсь. Мне сказали, что авария произошла в полдень. Если это так, то в остальном я уверен. Я стоял на улице минут десять до аварии и видел, как этот человек звонил по телефону.
Овермейер задумчиво сказал:
— Пока все. Но, возможно, мистер Вейман, я захочу поговорить с вами еще раз.
— Могу ли я задать вопрос? — спросил Мейсон. Скэнлон кивнул.
— Кому вы рассказали о том, что вы видели?
— Жене, — ответил Вейман.
— Кому еще?
Вейман покачал головой.
— Рассказали сразу же, как пришли домой?
— Нет, — усмехнулся Вейман, — сначала у нас был «веселый разговор» совсем на другие темы.
Снова по залу прошел смешок.
— Все, — сказал Мейсон. Скэнлон кивнул Вейману.
— Можете идти.
Родней Кафф поднялся на ноги и сказал:
— На основании показаний этого свидетеля совершенно ясно, что Джимми Дресколл не мог убить Вальтера Прескотта. Остается предположить, что мистер Прескотт возвратился в тот момент, когда в доме находилась Рита Свейн. Глупо предаваться бесплодным домыслам по поводу того, что произошло. Возможно, она убила его, защищаясь, или…
— Если Конселор намерен излагать нам свои гипотезы, то я хотел бы напомнить, что я тоже могу придумать не менее Десятка версий…
— Садитесь, мистер Кафф! — рявкнул Скэнлон.
— Я просто хотел указать, что…
— Вы уже указали более чем достаточно. Садитесь! Обращаясь к коронеру, Мейсон подчеркнуто официально попросил разрешения задать несколько вопросов патологоанатому.
— Ввиду только что заслушанных нами показаний, — заговорил Мейсон, обращаясь к доктору Хуберту, вторично поднявшемуся на помост, — вы понимаете, насколько важен стал вопрос конкретизации времени совершения преступления. Вы уже отвечали на этот вопрос, но я хотел бы услышать от вас вторично, можно ли допустить, что мистер Прескотт был убит ранее указанного вами времени?
Доктор Хуберт пространно объяснил, что определение времени — дело сложное, поскольку при нахождении ответа необходимо учесть множество факторов. В конце концов он соблаговолил сказать, что, по его личному мнению, Прескотт был убит между часом и часом тридцатью плюс-минус десять минут.
— Значит, двенадцать часов — это крайний нижний предел?
— Да.
— Но ровно в полдень он мог умереть?
— Да, сэр.
— Значит, в одиннадцать пятьдесят пять он был еще жив?
— Видите ли, пять минут — это так мало, что… Я не думаю, что он был убит до полудня, однако поручиться в этом не могу.
— А что, если это было в одиннадцать сорок пять?
— Свидетель разговаривал с ним по телефону, — кислым тоном напомнил доктор Хуберт, — в одиннадцать пятьдесят пять.
— Ага, доктор. Теперь вы меня поняли. При определении нижнего предела вы учитывали это показание, не так ли?
— Нет. Мое мнение основано исключительно на данных медицинских показаний. Но если вы настаиваете, то я могу расширить пределы, сказав, что мистер Прескотт умер в пределах между половиной двенадцатого и тремя часами. Это вас удовлетворяет?
— Дело вовсе не в моем удовлетворении, а в получении точных сведений.
— Прекрасно, вы как раз их и имеете! Скэнлон кивнул головой.
— Я думаю, факты ясны всем. Вы свободны, доктор. Я хочу вновь вызвать мистера Дресколла.
— Поднимитесь на свидетельское место, мистер Дресколл, — сказал Родней Кафф.
Скэнлон уставился на молодого человека внимательными, все запоминающими глазами.
— Можно ли допустить, что в доме Прескотта находился посторонний, пока вы разговаривали с миссис Прескотт?
Дресколл покачал головой.
— Мне кажется, нет, ваша честь.
— Вы входили во все комнаты? Вы проверили это? Дресколл растерялся.
— Конечно, сэр, в верхние спальни мы не заглядывали.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно!
— Ну, а в подвал, вы туда входили?
— Нет. Если в доме есть подвал, то мы его тоже не проверяли.
— Таким образом, вы не можете быть вполне уверены, что дом был совершенно пуст, или нет?
— Но ведь этот человек не смог бы взять револьвер из бюро, сделать из него три выстрела и снова положить на место. Если Прескотт был действительно застрелен из моего револьвера, значит, это было сделано уже после того, как мы ушли из дома.
— Мне ясна ваша мысль, мистер Дресколл. Вы можете идти.
Менее чем через десять минут жюри вынесло вот такой вердикт об убийстве Вальтера Прескотта: «убит неизвестным лицом или лицами».
Родней Кафф, насмешливо склонившись к Перри Мейсону, спросил:
— Как вам понравился вердикт, господин адвокат?
— А почему он должен мне нравиться?
— Лично я в восторге.
— Откуда вы узнали про Веймана?
Кафф рассмеялся:
— Он по секрету рассказал все своей жене, та тут же побежала к Стелле Андерсон. Ну, а это равносильно объявлению по радио. Я решил, что, если я вызову его неожиданно, он произведет лучшее впечатление, чем если я буду предварительно разговаривать с ним и вводить в официальный список.
Мейсон кивнул, закурил и сказал:
— Какими, по-вашему, будут чувства Розалинды, когда она узнает, что Дресколл пытался подставить под удар вместо себя Риту Свейн?
— Боже мой, да разве это можно так характеризовать? У него и в мыслях не было ничего подобного.
— Я не маленький. Несложная тактика мистера Дресколла была понятна всякому.
— Вы не учитываете одного, мистер Мейсон. Еще до начала дознания окружной прокурор отдал распоряжение о насильственной выдаче Розалинды Прескотт и Риты Свейн. Теперь Розалинда автоматически отпадает.
— И вы находите это правильным?
— Это даже великолепно.
— Для кого?
— В первую очередь для Розалинды.
— Ну, а как быть с мисс Свейн?
— Мисс Свейн придется позаботиться о себе при вашей квалифицированной помощи!
Мейсон кивнул:
— Я уже многое понял, Кафф. Знаете ли, уважаемый коллега, в этой «игре в открытую» Дресколла есть один существенный минус.
— А именно?
— Помоги ему Боже, если он врет! Да и вам тогда тоже не позавидуешь! — угрюмо ответил Перри Мейсон.
Глава 11
Глава 12
— Сколько времени он так простоял?
— Не знаю, минуты четыре или пять.
— Что сделали вы после аварии?
— Пошел поглядеть, а потом решил, что лучше не вмешиваться в эту кляузную историю. Вернулся назад, сел на тумбу и наблюдал, как они погрузили раненого парня в фургон. Вот именно этот человек в синем костюме выскочил из дома Прескотта. Он и помог шоферу управиться с пострадавшим. Потом он вернулся в дом, а фургон уехал.
— Что было дальше?
— Через несколько минут этот самый Дресколл снова вышел из дома. Но тут из-за угла вынырнула патрульная машина, ну и полицейские сцапали голубчика.
— Сколько времени вы еще оставались на прежнем месте?
— Совсем не оставался. Кому охота, чтобы полиция задавала тебе вопросы? Я смылся. Немного походил. Меня тянуло поспать, на душе было муторно. Потом я решил, что чему быть, того не миновать, все равно жена закатит сцену. Так что я вернулся домой.
— Когда это было?
— Не помню. Уже было поздно.
Родней Кафф с удовлетворением сел на место. Коронер посмотрел на Овермейера. Тот поднялся, подошел к свидетелю и заговорил:
— Уверены ли вы, что видели у телефона именно мистера Дресколла?
Вейман пожал плечами.
— Телефон находится как раз напротив окна. Парень стоял, прижавшись плечом к оконному косяку. Мне был виден его затылок. У него были такие темные кудри, как у мистера Дресколла. Когда он вышел из дома, я разглядел его лицо. Это точно был Дресколл. Здесь я абсолютно уверен, а в отношении телефона почти не сомневаюсь.
— В тот момент вы были нетрезвы?
— Маленько выпил, да.
— Больше, чем сегодня? Вейман усмехнулся.
— Больше.
— А во времени вы не сомневаетесь?
— Не сомневаюсь. Мне сказали, что авария произошла в полдень. Если это так, то в остальном я уверен. Я стоял на улице минут десять до аварии и видел, как этот человек звонил по телефону.
Овермейер задумчиво сказал:
— Пока все. Но, возможно, мистер Вейман, я захочу поговорить с вами еще раз.
— Могу ли я задать вопрос? — спросил Мейсон. Скэнлон кивнул.
— Кому вы рассказали о том, что вы видели?
— Жене, — ответил Вейман.
— Кому еще?
Вейман покачал головой.
— Рассказали сразу же, как пришли домой?
— Нет, — усмехнулся Вейман, — сначала у нас был «веселый разговор» совсем на другие темы.
Снова по залу прошел смешок.
— Все, — сказал Мейсон. Скэнлон кивнул Вейману.
— Можете идти.
Родней Кафф поднялся на ноги и сказал:
— На основании показаний этого свидетеля совершенно ясно, что Джимми Дресколл не мог убить Вальтера Прескотта. Остается предположить, что мистер Прескотт возвратился в тот момент, когда в доме находилась Рита Свейн. Глупо предаваться бесплодным домыслам по поводу того, что произошло. Возможно, она убила его, защищаясь, или…
— Если Конселор намерен излагать нам свои гипотезы, то я хотел бы напомнить, что я тоже могу придумать не менее Десятка версий…
— Садитесь, мистер Кафф! — рявкнул Скэнлон.
— Я просто хотел указать, что…
— Вы уже указали более чем достаточно. Садитесь! Обращаясь к коронеру, Мейсон подчеркнуто официально попросил разрешения задать несколько вопросов патологоанатому.
— Ввиду только что заслушанных нами показаний, — заговорил Мейсон, обращаясь к доктору Хуберту, вторично поднявшемуся на помост, — вы понимаете, насколько важен стал вопрос конкретизации времени совершения преступления. Вы уже отвечали на этот вопрос, но я хотел бы услышать от вас вторично, можно ли допустить, что мистер Прескотт был убит ранее указанного вами времени?
Доктор Хуберт пространно объяснил, что определение времени — дело сложное, поскольку при нахождении ответа необходимо учесть множество факторов. В конце концов он соблаговолил сказать, что, по его личному мнению, Прескотт был убит между часом и часом тридцатью плюс-минус десять минут.
— Значит, двенадцать часов — это крайний нижний предел?
— Да.
— Но ровно в полдень он мог умереть?
— Да, сэр.
— Значит, в одиннадцать пятьдесят пять он был еще жив?
— Видите ли, пять минут — это так мало, что… Я не думаю, что он был убит до полудня, однако поручиться в этом не могу.
— А что, если это было в одиннадцать сорок пять?
— Свидетель разговаривал с ним по телефону, — кислым тоном напомнил доктор Хуберт, — в одиннадцать пятьдесят пять.
— Ага, доктор. Теперь вы меня поняли. При определении нижнего предела вы учитывали это показание, не так ли?
— Нет. Мое мнение основано исключительно на данных медицинских показаний. Но если вы настаиваете, то я могу расширить пределы, сказав, что мистер Прескотт умер в пределах между половиной двенадцатого и тремя часами. Это вас удовлетворяет?
— Дело вовсе не в моем удовлетворении, а в получении точных сведений.
— Прекрасно, вы как раз их и имеете! Скэнлон кивнул головой.
— Я думаю, факты ясны всем. Вы свободны, доктор. Я хочу вновь вызвать мистера Дресколла.
— Поднимитесь на свидетельское место, мистер Дресколл, — сказал Родней Кафф.
Скэнлон уставился на молодого человека внимательными, все запоминающими глазами.
— Можно ли допустить, что в доме Прескотта находился посторонний, пока вы разговаривали с миссис Прескотт?
Дресколл покачал головой.
— Мне кажется, нет, ваша честь.
— Вы входили во все комнаты? Вы проверили это? Дресколл растерялся.
— Конечно, сэр, в верхние спальни мы не заглядывали.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно!
— Ну, а в подвал, вы туда входили?
— Нет. Если в доме есть подвал, то мы его тоже не проверяли.
— Таким образом, вы не можете быть вполне уверены, что дом был совершенно пуст, или нет?
— Но ведь этот человек не смог бы взять револьвер из бюро, сделать из него три выстрела и снова положить на место. Если Прескотт был действительно застрелен из моего револьвера, значит, это было сделано уже после того, как мы ушли из дома.
— Мне ясна ваша мысль, мистер Дресколл. Вы можете идти.
Менее чем через десять минут жюри вынесло вот такой вердикт об убийстве Вальтера Прескотта: «убит неизвестным лицом или лицами».
Родней Кафф, насмешливо склонившись к Перри Мейсону, спросил:
— Как вам понравился вердикт, господин адвокат?
— А почему он должен мне нравиться?
— Лично я в восторге.
— Откуда вы узнали про Веймана?
Кафф рассмеялся:
— Он по секрету рассказал все своей жене, та тут же побежала к Стелле Андерсон. Ну, а это равносильно объявлению по радио. Я решил, что, если я вызову его неожиданно, он произведет лучшее впечатление, чем если я буду предварительно разговаривать с ним и вводить в официальный список.
Мейсон кивнул, закурил и сказал:
— Какими, по-вашему, будут чувства Розалинды, когда она узнает, что Дресколл пытался подставить под удар вместо себя Риту Свейн?
— Боже мой, да разве это можно так характеризовать? У него и в мыслях не было ничего подобного.
— Я не маленький. Несложная тактика мистера Дресколла была понятна всякому.
— Вы не учитываете одного, мистер Мейсон. Еще до начала дознания окружной прокурор отдал распоряжение о насильственной выдаче Розалинды Прескотт и Риты Свейн. Теперь Розалинда автоматически отпадает.
— И вы находите это правильным?
— Это даже великолепно.
— Для кого?
— В первую очередь для Розалинды.
— Ну, а как быть с мисс Свейн?
— Мисс Свейн придется позаботиться о себе при вашей квалифицированной помощи!
Мейсон кивнул:
— Я уже многое понял, Кафф. Знаете ли, уважаемый коллега, в этой «игре в открытую» Дресколла есть один существенный минус.
— А именно?
— Помоги ему Боже, если он врет! Да и вам тогда тоже не позавидуешь! — угрюмо ответил Перри Мейсон.
Глава 11
Рита Свейн сидела в комнате для свиданий местной тюрьмы, отделенная от Перри Мейсона широким столом. Решетка из толстой проволоки разделяла стол на две половины.
— Могу ли я здесь говорить откровенно? — спросила девушка.
— Только не слишком громко. Главное — не волнуйтесь. Держите себя в руках. Что бы вы ни говорили, сохраняйте бесстрастный вид. Несколько раз покачайте решительно головой, как бы отрицая свою вину. А теперь выкладывайте мне наконец все как было.
— Его убили Розалинда и Джимми, — сказала Рита.
— Откуда вы это знаете? Розалинда сказала?
— Не словами, конечно. Но ведь это какой-то ужас! Она же моя родная сестра, а теперь просто отвернулась от меня, если не сказать хуже. Они с Джимми кругом виноваты, но она настолько влюбилась в него, что решила сделать меня козлом отпущения, лишь бы спасти его драгоценную шкуру.
— Откуда вы знаете, что это они его убили?
— Знаю, и все. Приехал Вальтер, застал Джимми с Розалиндой, поднял жуткий скандал. Вот Джимми и застрелил его.
— Расскажите все подробно. Только сначала порешительнее покачайте головой. Вот так, хорошо.
— Рози позвонила мне по телефону, сказала, что случилось что-то ужасное, и попросила немедленно приехать. Я сказала, что занята. Тогда она упросила меня побежать в аптеку и позвонить по автомату. Назвала номер. Рози не хотела, чтобы оператор слышал наш разговор.
— Ол-райт, вы вызвали ее. Где она находилась?
— В аэропорту. Она мне рассказала про свидание с Джимми, про револьвер и про миссис Надоеду. Это я вам уже все рассказала.
— Ну, и что вы после этого сделали?
— Рози мне все подробно объяснила про платье и канарейку. Разумеется, я ей сказала, что немедленно приеду и сделаю все, что она просит. Вообще-то мне эта затея была не совсем по душе, потому что я боялась налететь на Вальтера. Но Розалинда мне сказала, что его не будет.
— Уточнила ли она, откуда такая уверенность?
— Нет.
— И тогда вы туда поехали. Что случилось потом?
— Когда я поднялась наверх, чтобы переодеться, я заметила, что дверь в спальню Вальтера слегка приоткрыта. Сначала я на это не обратила внимания, надела на себя платье Рози, спустилась в солярий, поймала канарейку и так далее. Потом я снова поднялась наверх, чтобы надеть опять-таки свое платье. Прошла в ванную помыть руки — и мне стало дурно. Вся раковина была в разводах окровавленной воды. Причем эти пятна еще не высохли.
Естественно, я раскрыла дверь в комнату Вальтера. Он лежал на кровати на спине, широко раскинув руки. Пиджак его был застегнут. Из ран текла кровь. Я так закричала, что было слышно, наверное, даже на улице. Потом я спросила:
— Вальтер, что с тобой?
Подбежала к кровати, опустилась на колени и прикоснулась к его плечу. Я сразу же поняла, что он мертв.
Рита замолчала. Она тяжело дышала, и у нее сильно дрожали губы.
— Продолжайте. Я все должен знать.
— Честное, слово, мистер Мейсон, после этого я действовала как сомнамбула. Сначала я была в таком ужасе, что с трудом дышала. Ну, а потом мне как-то сразу стало понятно, чем это грозит мне и Рози…
— Что вы сделали?
— Прежде всего я вспомнила про письмо, написанное Джимми. Я знала, что Вальтер собирался подать в суд и что в качестве улики…
— Ясно, ясно. Что же вы сделали?
— Я достала его бумажник и проверила, нет ли в нем письма.
— Вы его нашли?
— Да.
— И что вы с ним сделали?
— Сложила и запихала себе в трусы.
— В это время вы все еще были в платье Розалинды?
— Нет, я уже успела переодеться.
— Что было дальше?
— Я спустилась вниз и сожгла письмо. В плите.
— Что вы сделали с золой?
— Как что? Все осталось в плите.
— Вы хоть измельчили обгоревшую бумагу?
— Нет. Я подожгла письмо спичкой и проследила, чтобы оно полностью сгорело. И все.
— Как вы были одеты в этот момент?
— В сером костюме.
— В том самом, в котором приехали в мою контору?
— Да.
— Что еще вы сделали?
— Взяла канарейку и поехала к вам. Но Рози не хотела, чтобы я обращалась к адвокату. Она просила меня надуть только миссис Надоеду. Однако я предчувствовала, что кто-то должен защищать ее интересы.
— Одним словом, явившись ко мне, вы уже знали, что речь пойдет об убийстве?
— Знала.
— После этого вы полетели в Рино?
— Совершенно верно.
— Что было потом?
— Я дождалась, когда Джимми уйдет спать, и серьезно поговорила с Рози. Но только вот про Вальтера я ничего не сказала. Я понимала, что сама Рози никогда бы на такое не решилась. Во всем виноват Джимми, а она его выгораживает. Мне очень не хотелось, чтобы она мне лгала.
— Где ваш серый костюм?
— Его забрала полиция.
— В каких туфлях вы были?
— Они их тоже взяли.
— Вы не проверяли, на них не было крови?
— Нет, не проверяла. Великий Боже, мистер Мейсон, неужели вы думаете, что я…
— Я думаю, что у вас на туфлях могли быть следы крови. И на одежде тоже. Я не сомневаюсь, что следы ваших пальцев будут обнаружены на бумажнике Вальтера Прескотта и что, поскольку вы не размельчили остатки обгорелой бумаги, техническая экспертиза сумеет восстановить написанное. Мне сразу показалось, что Овермейер вел себя как-то странно на дознании. У него накопилось столько улик против вас, что он даже не хотел получать никаких указаний со стороны. Теперь он предоставит вам лгать и изворачиваться сколько угодно, а потом прижмет вас неопровержимыми уликами и вещественными доказательствами. Его устраивал такой неопределенный вердикт коронера. Вы еще не подавали никакого заявления?
— Нет. Я же помнила ваши указания.
— И ничего не отрицали?
— Как же, отрицала. Они меня обвинили в убийстве Вальтера, я сказала, что этого не делала.
— Я же просил вас ничего не говорить.
— Я подумала, что это я должна отрицать.
— Может быть, вы сделали еще одну ошибку и стали отрицать, что знаете, что Вальтер Прескотт был в то время уже мертв?
— Нет. После этого я вообще молчала.
— У вас спрашивали, когда вы видели его в последний раз?
— Да, спрашивали. И я ответила, что не видела его больше недели. Это чистая правда, потому что видеть человека мертвым не значит…
— И, — прервал ее Мейсон, — когда на суде продемонстрируют увеличенные фотографии отпечатков ваших пальцев, обнаруженных на бумажнике Вальтера, у вас будет сколько угодно времени подумать, что было бы намного умнее последовать совету вашего поверенного.
В ее широко раскрытых глазах застыл ужас: до нее дошло значение его слов. Потом она, вздернув подбородок, резко сказала:
— Не растравляйте мне рану! В конце концов, вы сделали все, что могли.
— Вы его убили?
— Нет.
— Вы знаете, кто это сделал?
— Я не знаю, если только не Рози.
— Если вы будете мне врать, то вас ничто не спасет от веревочного галстука, который будет накинут на вашу красивую шейку.
— Я не вру. И вообще, мистер Мейсон, шея-то моя!
Мейсон одобрительно посмотрел на девчонку.
— Что ж, не слишком вежливо, конечно, но все же лучше, чем иметь дело с истеричной особой, которая окончательно потеряет голову на скамье подсудимых. Пока же выкладывайте — и без уверток! — следующее: как вы мыслите себе предстоящий процесс? Окружной прокурор обрушится на вас с целой грудой устрашающих улик. Сначала он сделает вид, что у него нет к вам никаких серьезных претензий. Так, легкое подозрение. У всех создастся впечатление, что он вообще бы вас немедленно освободил, если бы не процедурные правила, которые не позволяют подобных вольностей до тех пор, пока вы не захотите говорить. Потом он спровоцирует с вашей стороны еще несколько подобных неосторожных отрицаний, вроде бы пустяковых, после чего засыплет вас градом фактов, требуя в каждом случае дать подробные объяснения. При этом у него будет добрейший, прямо-таки отеческий тон, так что вам начнет казаться, что вот-вот конец всем вашим мучениям. Когда же вы станете все больше и больше запутываться, он начнет осторожно закручивать гайки. И вот тогда вы поймете, что выхода нет. И вы замолчите. В этот-то момент на вас набросится свора газетных молодчиков, и они пустят в ход весь свой, поверьте, немалый опыт, чтобы заставить вас заговорить. То лестью, то угрозами, то посулами, то выражением самой искренней симпатии они будут стараться вырвать у вас принципиальное согласие дать показания. Вы понимаете?
Она кивнула головой.
— Вам надо вести себя очень тихо и очень умненько. При тех данных, которыми в настоящий момент располагает окружной прокурор, вы не можете надеяться на освобождение. Единственный ваш шанс избежать тюрьмы — это заставить жюри вынести решение «не виновна». Или же добиться того, чтобы трое присяжных не согласились с вердиктом. Вам это понятно?
Рита снова кивнула.
— Так вот: кто бы что бы у вас ни спрашивал, пусть даже с самым сочувствующим видом, отвечайте, что адвокат запретил вам отвечать на любые вопросы. До тех пор, пока я ваш поверенный, вы должны мне безоговорочно подчиняться. Можете добавить, что, по вашему мнению, это адвокатская причуда, что вы бы с удовольствием рассказали все, как это было, но по неизвестной вам причине вам велено хранить молчание. Понятно?
— Понятно.
— Хватит ли у вас на это силы воли?
— Надеюсь.
— т Для этого потребуется огромная выдержка.
— Я все понимаю, мистер Мейсон. Мне уже двадцать семь лет. А в этом возрасте у человека развивается сила воли.
— Не переоценивайте своих сил. Сейчас вы стоите одна против людей, через руки которых прошли сотни аналогичных случаев, так что они относятся к вопросам виновности и невиновности с равнодушием ремесленников. Им известны тайны и приемы, которые «срабатывают» и «не срабатывают». Вы — младенец, заплутавшийся в густом лесу, впервые противоборствующий его темным силам. Держите рот на запоре. Я разрешаю вам говорить лишь одно: что вы хотели бы говорить, но вам не позволено. Понятно?
Мейсон собрался было уходить, потом что-то вспомнил и снова опустился на скамейку.
— Как далеко вы позволите мне заходить?
— Что вы имеете в виду?
— Вы прекрасно понимаете.
— Оставьте в покое Рози.
— А если мне придется обвинить Рози, чтобы выгородить вас?
— Тогда не выгораживайте меня.
— Да вы понимаете, что говорите?
— Отлично понимаю.
— Ваше положение крайне тяжелое, — со вздохом произнес Перри Мейсон. — Конечно, жюри не вынесет смертного приговора девушке с такой наружностью и умом. Но вы можете заработать пожизненное заключение. Сейчас легко задирать нос и произносить красивые слова, но что будет, когда подойдет решительный момент? Не упрекнете ли вы меня за то, что в свое время связали мне руки?
Она встала и очень серьезно произнесла:
— Мистер Мейсон, если я что-то делаю, то только из самых чистосердечных побуждений. И я ни о чем не стану жалеть, чем бы это для меня ни кончилось. Таков мой девиз в жизни.
— Ол-райт, Рита, не вешайте головы! Мы еще повоюем!
— Могу ли я здесь говорить откровенно? — спросила девушка.
— Только не слишком громко. Главное — не волнуйтесь. Держите себя в руках. Что бы вы ни говорили, сохраняйте бесстрастный вид. Несколько раз покачайте решительно головой, как бы отрицая свою вину. А теперь выкладывайте мне наконец все как было.
— Его убили Розалинда и Джимми, — сказала Рита.
— Откуда вы это знаете? Розалинда сказала?
— Не словами, конечно. Но ведь это какой-то ужас! Она же моя родная сестра, а теперь просто отвернулась от меня, если не сказать хуже. Они с Джимми кругом виноваты, но она настолько влюбилась в него, что решила сделать меня козлом отпущения, лишь бы спасти его драгоценную шкуру.
— Откуда вы знаете, что это они его убили?
— Знаю, и все. Приехал Вальтер, застал Джимми с Розалиндой, поднял жуткий скандал. Вот Джимми и застрелил его.
— Расскажите все подробно. Только сначала порешительнее покачайте головой. Вот так, хорошо.
— Рози позвонила мне по телефону, сказала, что случилось что-то ужасное, и попросила немедленно приехать. Я сказала, что занята. Тогда она упросила меня побежать в аптеку и позвонить по автомату. Назвала номер. Рози не хотела, чтобы оператор слышал наш разговор.
— Ол-райт, вы вызвали ее. Где она находилась?
— В аэропорту. Она мне рассказала про свидание с Джимми, про револьвер и про миссис Надоеду. Это я вам уже все рассказала.
— Ну, и что вы после этого сделали?
— Рози мне все подробно объяснила про платье и канарейку. Разумеется, я ей сказала, что немедленно приеду и сделаю все, что она просит. Вообще-то мне эта затея была не совсем по душе, потому что я боялась налететь на Вальтера. Но Розалинда мне сказала, что его не будет.
— Уточнила ли она, откуда такая уверенность?
— Нет.
— И тогда вы туда поехали. Что случилось потом?
— Когда я поднялась наверх, чтобы переодеться, я заметила, что дверь в спальню Вальтера слегка приоткрыта. Сначала я на это не обратила внимания, надела на себя платье Рози, спустилась в солярий, поймала канарейку и так далее. Потом я снова поднялась наверх, чтобы надеть опять-таки свое платье. Прошла в ванную помыть руки — и мне стало дурно. Вся раковина была в разводах окровавленной воды. Причем эти пятна еще не высохли.
Естественно, я раскрыла дверь в комнату Вальтера. Он лежал на кровати на спине, широко раскинув руки. Пиджак его был застегнут. Из ран текла кровь. Я так закричала, что было слышно, наверное, даже на улице. Потом я спросила:
— Вальтер, что с тобой?
Подбежала к кровати, опустилась на колени и прикоснулась к его плечу. Я сразу же поняла, что он мертв.
Рита замолчала. Она тяжело дышала, и у нее сильно дрожали губы.
— Продолжайте. Я все должен знать.
— Честное, слово, мистер Мейсон, после этого я действовала как сомнамбула. Сначала я была в таком ужасе, что с трудом дышала. Ну, а потом мне как-то сразу стало понятно, чем это грозит мне и Рози…
— Что вы сделали?
— Прежде всего я вспомнила про письмо, написанное Джимми. Я знала, что Вальтер собирался подать в суд и что в качестве улики…
— Ясно, ясно. Что же вы сделали?
— Я достала его бумажник и проверила, нет ли в нем письма.
— Вы его нашли?
— Да.
— И что вы с ним сделали?
— Сложила и запихала себе в трусы.
— В это время вы все еще были в платье Розалинды?
— Нет, я уже успела переодеться.
— Что было дальше?
— Я спустилась вниз и сожгла письмо. В плите.
— Что вы сделали с золой?
— Как что? Все осталось в плите.
— Вы хоть измельчили обгоревшую бумагу?
— Нет. Я подожгла письмо спичкой и проследила, чтобы оно полностью сгорело. И все.
— Как вы были одеты в этот момент?
— В сером костюме.
— В том самом, в котором приехали в мою контору?
— Да.
— Что еще вы сделали?
— Взяла канарейку и поехала к вам. Но Рози не хотела, чтобы я обращалась к адвокату. Она просила меня надуть только миссис Надоеду. Однако я предчувствовала, что кто-то должен защищать ее интересы.
— Одним словом, явившись ко мне, вы уже знали, что речь пойдет об убийстве?
— Знала.
— После этого вы полетели в Рино?
— Совершенно верно.
— Что было потом?
— Я дождалась, когда Джимми уйдет спать, и серьезно поговорила с Рози. Но только вот про Вальтера я ничего не сказала. Я понимала, что сама Рози никогда бы на такое не решилась. Во всем виноват Джимми, а она его выгораживает. Мне очень не хотелось, чтобы она мне лгала.
— Где ваш серый костюм?
— Его забрала полиция.
— В каких туфлях вы были?
— Они их тоже взяли.
— Вы не проверяли, на них не было крови?
— Нет, не проверяла. Великий Боже, мистер Мейсон, неужели вы думаете, что я…
— Я думаю, что у вас на туфлях могли быть следы крови. И на одежде тоже. Я не сомневаюсь, что следы ваших пальцев будут обнаружены на бумажнике Вальтера Прескотта и что, поскольку вы не размельчили остатки обгорелой бумаги, техническая экспертиза сумеет восстановить написанное. Мне сразу показалось, что Овермейер вел себя как-то странно на дознании. У него накопилось столько улик против вас, что он даже не хотел получать никаких указаний со стороны. Теперь он предоставит вам лгать и изворачиваться сколько угодно, а потом прижмет вас неопровержимыми уликами и вещественными доказательствами. Его устраивал такой неопределенный вердикт коронера. Вы еще не подавали никакого заявления?
— Нет. Я же помнила ваши указания.
— И ничего не отрицали?
— Как же, отрицала. Они меня обвинили в убийстве Вальтера, я сказала, что этого не делала.
— Я же просил вас ничего не говорить.
— Я подумала, что это я должна отрицать.
— Может быть, вы сделали еще одну ошибку и стали отрицать, что знаете, что Вальтер Прескотт был в то время уже мертв?
— Нет. После этого я вообще молчала.
— У вас спрашивали, когда вы видели его в последний раз?
— Да, спрашивали. И я ответила, что не видела его больше недели. Это чистая правда, потому что видеть человека мертвым не значит…
— И, — прервал ее Мейсон, — когда на суде продемонстрируют увеличенные фотографии отпечатков ваших пальцев, обнаруженных на бумажнике Вальтера, у вас будет сколько угодно времени подумать, что было бы намного умнее последовать совету вашего поверенного.
В ее широко раскрытых глазах застыл ужас: до нее дошло значение его слов. Потом она, вздернув подбородок, резко сказала:
— Не растравляйте мне рану! В конце концов, вы сделали все, что могли.
— Вы его убили?
— Нет.
— Вы знаете, кто это сделал?
— Я не знаю, если только не Рози.
— Если вы будете мне врать, то вас ничто не спасет от веревочного галстука, который будет накинут на вашу красивую шейку.
— Я не вру. И вообще, мистер Мейсон, шея-то моя!
Мейсон одобрительно посмотрел на девчонку.
— Что ж, не слишком вежливо, конечно, но все же лучше, чем иметь дело с истеричной особой, которая окончательно потеряет голову на скамье подсудимых. Пока же выкладывайте — и без уверток! — следующее: как вы мыслите себе предстоящий процесс? Окружной прокурор обрушится на вас с целой грудой устрашающих улик. Сначала он сделает вид, что у него нет к вам никаких серьезных претензий. Так, легкое подозрение. У всех создастся впечатление, что он вообще бы вас немедленно освободил, если бы не процедурные правила, которые не позволяют подобных вольностей до тех пор, пока вы не захотите говорить. Потом он спровоцирует с вашей стороны еще несколько подобных неосторожных отрицаний, вроде бы пустяковых, после чего засыплет вас градом фактов, требуя в каждом случае дать подробные объяснения. При этом у него будет добрейший, прямо-таки отеческий тон, так что вам начнет казаться, что вот-вот конец всем вашим мучениям. Когда же вы станете все больше и больше запутываться, он начнет осторожно закручивать гайки. И вот тогда вы поймете, что выхода нет. И вы замолчите. В этот-то момент на вас набросится свора газетных молодчиков, и они пустят в ход весь свой, поверьте, немалый опыт, чтобы заставить вас заговорить. То лестью, то угрозами, то посулами, то выражением самой искренней симпатии они будут стараться вырвать у вас принципиальное согласие дать показания. Вы понимаете?
Она кивнула головой.
— Вам надо вести себя очень тихо и очень умненько. При тех данных, которыми в настоящий момент располагает окружной прокурор, вы не можете надеяться на освобождение. Единственный ваш шанс избежать тюрьмы — это заставить жюри вынести решение «не виновна». Или же добиться того, чтобы трое присяжных не согласились с вердиктом. Вам это понятно?
Рита снова кивнула.
— Так вот: кто бы что бы у вас ни спрашивал, пусть даже с самым сочувствующим видом, отвечайте, что адвокат запретил вам отвечать на любые вопросы. До тех пор, пока я ваш поверенный, вы должны мне безоговорочно подчиняться. Можете добавить, что, по вашему мнению, это адвокатская причуда, что вы бы с удовольствием рассказали все, как это было, но по неизвестной вам причине вам велено хранить молчание. Понятно?
— Понятно.
— Хватит ли у вас на это силы воли?
— Надеюсь.
— т Для этого потребуется огромная выдержка.
— Я все понимаю, мистер Мейсон. Мне уже двадцать семь лет. А в этом возрасте у человека развивается сила воли.
— Не переоценивайте своих сил. Сейчас вы стоите одна против людей, через руки которых прошли сотни аналогичных случаев, так что они относятся к вопросам виновности и невиновности с равнодушием ремесленников. Им известны тайны и приемы, которые «срабатывают» и «не срабатывают». Вы — младенец, заплутавшийся в густом лесу, впервые противоборствующий его темным силам. Держите рот на запоре. Я разрешаю вам говорить лишь одно: что вы хотели бы говорить, но вам не позволено. Понятно?
Мейсон собрался было уходить, потом что-то вспомнил и снова опустился на скамейку.
— Как далеко вы позволите мне заходить?
— Что вы имеете в виду?
— Вы прекрасно понимаете.
— Оставьте в покое Рози.
— А если мне придется обвинить Рози, чтобы выгородить вас?
— Тогда не выгораживайте меня.
— Да вы понимаете, что говорите?
— Отлично понимаю.
— Ваше положение крайне тяжелое, — со вздохом произнес Перри Мейсон. — Конечно, жюри не вынесет смертного приговора девушке с такой наружностью и умом. Но вы можете заработать пожизненное заключение. Сейчас легко задирать нос и произносить красивые слова, но что будет, когда подойдет решительный момент? Не упрекнете ли вы меня за то, что в свое время связали мне руки?
Она встала и очень серьезно произнесла:
— Мистер Мейсон, если я что-то делаю, то только из самых чистосердечных побуждений. И я ни о чем не стану жалеть, чем бы это для меня ни кончилось. Таков мой девиз в жизни.
— Ол-райт, Рита, не вешайте головы! Мы еще повоюем!
Глава 12
Розалинда Прескотт сидела в кабинете Перри Мейсона и яростно повторяла:
— Я его не убивала! Не убивала! Я не убивала!
— Кто же его убил?
— Не знаю. Я сама бы очень хотела знать!
— Но если бы узнали, что бы вы сделали? У нее потемнели от бешенства глаза:
— Сказала бы полиции.
— Допустим, что это дело рук Риты?
— Что заставляет вас думать, что это сделала Рита?
— Я спросил вас, каково было бы ваше отношение, если бы его убила Рита?
— Если бы она убила, то она не заслуживала бы снисхождения ни моего, ни Джимми. По ее милости мы попали в Ужасную передрягу.
— Ну, а если его убил Джимми?
— Если это сделал Джимми, то он тем более не может быть оправдан… Конечно, у него были основания. Множество оснований.
— Были ли у Риты основания?
— Не знаю. Если бы его убила она, то только в виде самозащиты.
— Что ж, причина уважительная. Но совершенно недопустимо то, что за этим последовало: тайком бежать из дома, никого не предупредив, будучи уверенной, что подозрение непременно падет на Джимми, — продолжала она рассуждать сама с собой.
— Ну, а если это сделал Джимми?
— Джимми мог бы его убить, чтобы защитить меня. Но я не думаю, что он виновен.
— Скажите, пожалуйста, случайно у миссис Андерсон не было причин ненавидеть Вальтера Прескотта?
— Почему вы задаете такие странные вопросы?
— Я просто нащупываю возможные пути защиты… Так у нее могло быть что-то против него?
— Не думаю. Конечно, Вальтера раздражало, что она всюду сует свой нос. Он ей не раз советовал заниматься своими делами и перестать заглядывать в наши окна, а она в ответ предлагала закрывать окна ставнями, чтобы не вводить ее в искушение.
— У них была настоящая ссора?
— Да нет. Она быстро поджала хвост, а Вальтер разговаривал скорее насмешливо, чем сердито.
— Больше они не бранились?
— Насколько я знаю, нет.
— Ваш муж грозился вас убить?
— Да.
— Много раз?
— Дважды. Первый раз месяца два назад из-за каких-то пустяков, а второй раз утром того самого дня, когда я сбежала.
— Почему вы поехали в Рино?
— Я хотела там добиться разрешения на развод. Мне казалось, что, если я уеду, у Вальтера будут связаны руки, а после того, как он немного остынет, мне удастся мирно с ним договориться, чтобы избежать скандала.
— Вы полетели с Дресколлом?
— Да.
— Но ведь вы сами говорили, что ваш муж ревнует вас к Дресколлу?
— Он меня ни к кому не ревновал. Он был такой хладнокровный, расчетливый эгоист!
— Подождите, подождите. Подобные выражения нельзя произносить на скамье для свидетелей. Вы должны избегать мстительного тона в отношении вашего покойного мужа. Не забывайте, что он умер.
— Мне все равно, жив он или умер!
— Он же все-таки был вашим мужем! Вы же добровольно стали его женой. А потом вдруг решили, что больше его не любите. Не сошлись характерами. У вас оказались различные взгляды на вещи и так далее. Но все равно, вы крайне сожалеете о его смерти. Запомните это. Всепрощение и сочувствие. Вы понимаете, что его невыносимые приступы раздражительности объяснялись изношенной нервной системой.
— Что за ерунда! Всему причиной его холодное сердце и расчетливый ум!
— И, — продолжал Мейсон, не обращая никакого внимания на ее слова, — для вас было ударом известие о его смерти. Говорите со слезами на глазах, что когда-то вы были близки, но что любовь умирает, если сердечный пламень никак не поддерживать. Побольше красивых фраз, чтобы тронуть души членов жюри.
— Неужели вы и правда надеетесь дождаться такой мелодрамы?
— Конечно, надеюсь.
— На скамье свидетелей?
— Возможно, вас вызовут как свидетельницу. Но ведь существуют еще репортеры.
— У меня уже состоялось интервью с репортерами.
— Что вы им сказали?
— Ничего. Вы мне не велели что-либо говорить, я точно следовала вашим указаниям.
— Прекрасно. Теперь мы будем придерживаться иной тактики. Вы хотите и можете говорить. Вы не можете поверить, что Рита была способна совершить подобное дело, хотя вы не имели возможности обсудить с ней свободно то, что произошло. Обязательно внушайте всем, что вы с Ритой не успели ни о чем переговорить, пока находились в Рино.
Розалинда кивнула.
— Везде и откровенно признавайтесь, что любили Джимми Дресколла. Нажимайте на этот момент. Не забывайте, что люди всегда сочувствуют влюбленным. Но смотрите не перестарайтесь: между вами был всего лишь роман, а не противозаконная связь. Вы любили Джимми, потом поссорились и решили вычеркнуть его из своей жизни. Поэтому вы и вышли замуж, мысленно поклялись, что ваш брак должен быть и обязательно будет счастливым. Но вскоре туман рассеялся. Вам стало ясно, что вы с Вальтером не подходите друг другу. Возможно, для других он был замечательным человеком, но он не мог заполнить пустоты в вашем сердце. Да он и не старался. Ваша жизнь превратилась в постоянные баталии. Вы были в отчаянии, никакой надежды на счастье. И все же о Джимми Дресколле вы вспоминали как о далеком друге. Потом он вам написал, опять-таки не как влюбленный, а как настоящий друг, который раньше вел ваши финансовые дела. Он сказал вам, что лучше разом со всем покончить, а не тянуть то, что уже стало в тягость вам обоим. Потом, когда Джимми пришел в ваш дом и вы взглянули в его глаза, вы поняли, что любите и любили всегда его одного. Но эта мысль пришла вам в голову только после того, как вы осознали, что вы больше не в силах продолжать жить с Вальтером Прескоттом, и договорились с Джимми в общих чертах о разводе. Понятно?
— Что я должна говорить про двадцать тысяч долларов?
— Ничего, кроме того, что вы дали ему свои деньги, чтобы он вложил их в какое-то дело. Его неожиданная смерть помогла вам разобраться во всех делах.
— Но что же будет с деньгами? — спросила она.
— Теперь это не важно. Вы унаследуете все его имущество. Раз власти решили не привлекать вас к суду, я направлю вам необходимые бумаги, чтобы ввести вас в наследство. Есть ли у него еще какие-нибудь родственники?
— Нет. Иначе он оставил бы завещание в их пользу. Он…
— Забудьте об этом думать. Помните, что Вальтер страшно нервничал. Он слишком много работал. Вальтера не интересовали ни друзья, ни знакомые, потому что он был слишком высокого мнения о самом себе. Тот факт, что вы с ним не смогли ужиться, вовсе не говорит о том, что в нем было что-то порочное.
Она заговорила со злобой:
— Я ненавижу ложь. Он присвоил мои деньги. Он был… — Не важно, кем он был. Он умер. Запомните то, что я вам про него сказал. Где бы и с кем бы вы ни говорили, придерживайтесь такой линии. У него нет родственников. Вы, как его вдова, наследуете все его состояние и таким образом возвратите себе и эти пресловутые двадцать тысяч.
— Я его не убивала! Не убивала! Я не убивала!
— Кто же его убил?
— Не знаю. Я сама бы очень хотела знать!
— Но если бы узнали, что бы вы сделали? У нее потемнели от бешенства глаза:
— Сказала бы полиции.
— Допустим, что это дело рук Риты?
— Что заставляет вас думать, что это сделала Рита?
— Я спросил вас, каково было бы ваше отношение, если бы его убила Рита?
— Если бы она убила, то она не заслуживала бы снисхождения ни моего, ни Джимми. По ее милости мы попали в Ужасную передрягу.
— Ну, а если его убил Джимми?
— Если это сделал Джимми, то он тем более не может быть оправдан… Конечно, у него были основания. Множество оснований.
— Были ли у Риты основания?
— Не знаю. Если бы его убила она, то только в виде самозащиты.
— Что ж, причина уважительная. Но совершенно недопустимо то, что за этим последовало: тайком бежать из дома, никого не предупредив, будучи уверенной, что подозрение непременно падет на Джимми, — продолжала она рассуждать сама с собой.
— Ну, а если это сделал Джимми?
— Джимми мог бы его убить, чтобы защитить меня. Но я не думаю, что он виновен.
— Скажите, пожалуйста, случайно у миссис Андерсон не было причин ненавидеть Вальтера Прескотта?
— Почему вы задаете такие странные вопросы?
— Я просто нащупываю возможные пути защиты… Так у нее могло быть что-то против него?
— Не думаю. Конечно, Вальтера раздражало, что она всюду сует свой нос. Он ей не раз советовал заниматься своими делами и перестать заглядывать в наши окна, а она в ответ предлагала закрывать окна ставнями, чтобы не вводить ее в искушение.
— У них была настоящая ссора?
— Да нет. Она быстро поджала хвост, а Вальтер разговаривал скорее насмешливо, чем сердито.
— Больше они не бранились?
— Насколько я знаю, нет.
— Ваш муж грозился вас убить?
— Да.
— Много раз?
— Дважды. Первый раз месяца два назад из-за каких-то пустяков, а второй раз утром того самого дня, когда я сбежала.
— Почему вы поехали в Рино?
— Я хотела там добиться разрешения на развод. Мне казалось, что, если я уеду, у Вальтера будут связаны руки, а после того, как он немного остынет, мне удастся мирно с ним договориться, чтобы избежать скандала.
— Вы полетели с Дресколлом?
— Да.
— Но ведь вы сами говорили, что ваш муж ревнует вас к Дресколлу?
— Он меня ни к кому не ревновал. Он был такой хладнокровный, расчетливый эгоист!
— Подождите, подождите. Подобные выражения нельзя произносить на скамье для свидетелей. Вы должны избегать мстительного тона в отношении вашего покойного мужа. Не забывайте, что он умер.
— Мне все равно, жив он или умер!
— Он же все-таки был вашим мужем! Вы же добровольно стали его женой. А потом вдруг решили, что больше его не любите. Не сошлись характерами. У вас оказались различные взгляды на вещи и так далее. Но все равно, вы крайне сожалеете о его смерти. Запомните это. Всепрощение и сочувствие. Вы понимаете, что его невыносимые приступы раздражительности объяснялись изношенной нервной системой.
— Что за ерунда! Всему причиной его холодное сердце и расчетливый ум!
— И, — продолжал Мейсон, не обращая никакого внимания на ее слова, — для вас было ударом известие о его смерти. Говорите со слезами на глазах, что когда-то вы были близки, но что любовь умирает, если сердечный пламень никак не поддерживать. Побольше красивых фраз, чтобы тронуть души членов жюри.
— Неужели вы и правда надеетесь дождаться такой мелодрамы?
— Конечно, надеюсь.
— На скамье свидетелей?
— Возможно, вас вызовут как свидетельницу. Но ведь существуют еще репортеры.
— У меня уже состоялось интервью с репортерами.
— Что вы им сказали?
— Ничего. Вы мне не велели что-либо говорить, я точно следовала вашим указаниям.
— Прекрасно. Теперь мы будем придерживаться иной тактики. Вы хотите и можете говорить. Вы не можете поверить, что Рита была способна совершить подобное дело, хотя вы не имели возможности обсудить с ней свободно то, что произошло. Обязательно внушайте всем, что вы с Ритой не успели ни о чем переговорить, пока находились в Рино.
Розалинда кивнула.
— Везде и откровенно признавайтесь, что любили Джимми Дресколла. Нажимайте на этот момент. Не забывайте, что люди всегда сочувствуют влюбленным. Но смотрите не перестарайтесь: между вами был всего лишь роман, а не противозаконная связь. Вы любили Джимми, потом поссорились и решили вычеркнуть его из своей жизни. Поэтому вы и вышли замуж, мысленно поклялись, что ваш брак должен быть и обязательно будет счастливым. Но вскоре туман рассеялся. Вам стало ясно, что вы с Вальтером не подходите друг другу. Возможно, для других он был замечательным человеком, но он не мог заполнить пустоты в вашем сердце. Да он и не старался. Ваша жизнь превратилась в постоянные баталии. Вы были в отчаянии, никакой надежды на счастье. И все же о Джимми Дресколле вы вспоминали как о далеком друге. Потом он вам написал, опять-таки не как влюбленный, а как настоящий друг, который раньше вел ваши финансовые дела. Он сказал вам, что лучше разом со всем покончить, а не тянуть то, что уже стало в тягость вам обоим. Потом, когда Джимми пришел в ваш дом и вы взглянули в его глаза, вы поняли, что любите и любили всегда его одного. Но эта мысль пришла вам в голову только после того, как вы осознали, что вы больше не в силах продолжать жить с Вальтером Прескоттом, и договорились с Джимми в общих чертах о разводе. Понятно?
— Что я должна говорить про двадцать тысяч долларов?
— Ничего, кроме того, что вы дали ему свои деньги, чтобы он вложил их в какое-то дело. Его неожиданная смерть помогла вам разобраться во всех делах.
— Но что же будет с деньгами? — спросила она.
— Теперь это не важно. Вы унаследуете все его имущество. Раз власти решили не привлекать вас к суду, я направлю вам необходимые бумаги, чтобы ввести вас в наследство. Есть ли у него еще какие-нибудь родственники?
— Нет. Иначе он оставил бы завещание в их пользу. Он…
— Забудьте об этом думать. Помните, что Вальтер страшно нервничал. Он слишком много работал. Вальтера не интересовали ни друзья, ни знакомые, потому что он был слишком высокого мнения о самом себе. Тот факт, что вы с ним не смогли ужиться, вовсе не говорит о том, что в нем было что-то порочное.
Она заговорила со злобой:
— Я ненавижу ложь. Он присвоил мои деньги. Он был… — Не важно, кем он был. Он умер. Запомните то, что я вам про него сказал. Где бы и с кем бы вы ни говорили, придерживайтесь такой линии. У него нет родственников. Вы, как его вдова, наследуете все его состояние и таким образом возвратите себе и эти пресловутые двадцать тысяч.