По телу яростно ползли мурашки. Пол взял со стола новый, непрочитанный журнал, открыл его наугад и пробежал глазами длинный параграф, а потом вернулся к началу, открыв для себя, что совершенно не вникает в суть слов. После второго неудачного раза, он сдался и закрыл журнал.
Пора было прекращать всю эту ерунду. Пора было начать что-нибудь делать. Пора было придумать какой-нибудь план.
Он решил утром позвонить в полицию. Может быть, их надо постоянно подгонять?..
Пол проглотил половину мартини и по новому оглядел комнату стараясь представить как именно здесь все произошло. Где они это сделали? На ковре? Прямо здесь, на кушетке? Он попытался воспроизвести сцену.
Это оказалось непросто. Пол никогда не видел настоящего насилия, кроме как в кино или по телевизору.
До того как все произошло, он был даже тайно убежден, что большая часть рассказов про насилие – надуманна: он не мог поверить в то, что мужчины созданы для того, чтобы постоянно убеждать себя и всех в своем “мачизме” – мужественности и жестокости окружающего мира. Интеллектуально это еще можно было понять, но в фантазиях и снах, в глубине души не верил в то, что насильники и убийцы существуют по-настоящему. Пол всю свою жизнь прожил в мировой Столице Греха, кроме тех двух лет, что они пробыли вне, но в непосредственной близи от нее, и все-таки никогда своими глазами не видел ни единого акта насилия, кроме уличных перебранок шоферов с пешеходами, которые так сильно на него действовали, что и он в непонятной злобе принимался орать на водителей такси и колошматить по крыльям автомобилей кулаками. Ни разу не видел букмекера, не знал ни одного гангстера. Полу было известно, что вся округа напичкана наркотиками: пройди квартал на восток и увидишь Игольный Парк, где увидишь лица полные апатичной тоски, которые – как он понимал – принадлежали несомненно наркоманам, но ни разу Пол не видел как наркотики переходят из рук в руки и никогда не видел шприцов, кроме как во врачебном кабинете. Иногда его пугали ржущие компании подростков, с гиканьем проносящихся по вагонам метро или кучкующихся на углах, но ему не приходилось замечать с их стороны каких-нибудь стремлений что-нибудь разбить или разрушить. Иногда бывало трудно поверить в то, что страницы “Дэйли Ньюс” или “Миррор” забиты не фактами, а безумными фантазиями или упражнениями начинающих авторов второсортной фантастики.
Пол знал множество людей, чьи квартиры были ограблены. Однажды, года три-четыре назад ловкая рука, высунувшаяся из закрывающихся дверей вагона метро, выхватила у ничего не подозревающей Кэрол сумочку. Да, подобные вещи происходили, но как бы это сказать – анонимно, что ли, в них не присутствовало чувства личного человеческого насилия.
И теперь Полу предстояло привыкать к совершенно новому миру реальности.
Глава 6
Глава 7
Пора было прекращать всю эту ерунду. Пора было начать что-нибудь делать. Пора было придумать какой-нибудь план.
Он решил утром позвонить в полицию. Может быть, их надо постоянно подгонять?..
Пол проглотил половину мартини и по новому оглядел комнату стараясь представить как именно здесь все произошло. Где они это сделали? На ковре? Прямо здесь, на кушетке? Он попытался воспроизвести сцену.
Это оказалось непросто. Пол никогда не видел настоящего насилия, кроме как в кино или по телевизору.
До того как все произошло, он был даже тайно убежден, что большая часть рассказов про насилие – надуманна: он не мог поверить в то, что мужчины созданы для того, чтобы постоянно убеждать себя и всех в своем “мачизме” – мужественности и жестокости окружающего мира. Интеллектуально это еще можно было понять, но в фантазиях и снах, в глубине души не верил в то, что насильники и убийцы существуют по-настоящему. Пол всю свою жизнь прожил в мировой Столице Греха, кроме тех двух лет, что они пробыли вне, но в непосредственной близи от нее, и все-таки никогда своими глазами не видел ни единого акта насилия, кроме уличных перебранок шоферов с пешеходами, которые так сильно на него действовали, что и он в непонятной злобе принимался орать на водителей такси и колошматить по крыльям автомобилей кулаками. Ни разу не видел букмекера, не знал ни одного гангстера. Полу было известно, что вся округа напичкана наркотиками: пройди квартал на восток и увидишь Игольный Парк, где увидишь лица полные апатичной тоски, которые – как он понимал – принадлежали несомненно наркоманам, но ни разу Пол не видел как наркотики переходят из рук в руки и никогда не видел шприцов, кроме как во врачебном кабинете. Иногда его пугали ржущие компании подростков, с гиканьем проносящихся по вагонам метро или кучкующихся на углах, но ему не приходилось замечать с их стороны каких-нибудь стремлений что-нибудь разбить или разрушить. Иногда бывало трудно поверить в то, что страницы “Дэйли Ньюс” или “Миррор” забиты не фактами, а безумными фантазиями или упражнениями начинающих авторов второсортной фантастики.
Пол знал множество людей, чьи квартиры были ограблены. Однажды, года три-четыре назад ловкая рука, высунувшаяся из закрывающихся дверей вагона метро, выхватила у ничего не подозревающей Кэрол сумочку. Да, подобные вещи происходили, но как бы это сказать – анонимно, что ли, в них не присутствовало чувства личного человеческого насилия.
И теперь Полу предстояло привыкать к совершенно новому миру реальности.
Глава 6
В воскресном номере “Таймс Мэгэзин” появилась статья, в которой упоминалось имя Эстер. Сэм Крейцер позвонил в десять часов утра и поведал об этом Полу.
– Как ты?
– В порядке.
– Поганое время. Мы можем что-нибудь для тебя сделать, Пол?
– Нет. Ничего.
– Может как-нибудь на недельке отобедаешь с нами?
– Давай я сообщу тебе чуть позже, хорошо? Сейчас у меня что-то нет настроения с кем-либо видеться. – Ему хотелось избежать сердечности своих друзей. С ними такого не случалось, для них это был уцененный товар. Кровоточат только твои раны. В человеческой жалости есть нечто липкое, она не помогает, а лишь раздражает, а сочувствие – жесточайшее из возможных испытаний.
Пол позвонил Джеку. Кэрол все еще спала. Пол сказал, что позвонит попозже: наверное лучше пока не появляться, по крайней мере, пока она не почувствует себя получше – как-нибудь в другой раз, о’кей?
Он вышел купить “Таймс”. Прошел до Семьдесят второй, и к газетному киоску возле Бродвей. Было очень тепло. Прищурившись, Пол наблюдал за плывущим людским потоком, разглядывая отдельных личностей, стараясь впервые в жизни угадать который из них убийца, который наркоман, а который невинен. До этого момента он ни разу не боялся выходить на переполненные улицы: всегда был осмотрителен, ночью пользовался такси, не шастал по темным закоулкам и незнакомым районам, но это была автоматическая привычка. Теперь же Пол искал на лицах печать жестокости.
“Таймс” он купил и пошел обратно по Семьдесят второй, медленно ступая, разглядывая то, что всегда пролетало мимо его сознания: грязь, серые торопящиеся лица, тощих девиц, сгрудившихся под тентом в центре квартала. Движение было не очень сильным: в эти теплые воскресенья, после Дня Труда все торопились уехать из города, стараясь продлить себе лето валяясь на пляжах и в поле, впитывая солнце.
Женщина бездумно стояла уставившись в окошко дешевого варьете. Красная табличка гласила: “Комо сабе веде ке но тьене энфермедад венериа?” Как узнать, что у тебя нет венерических заболеваний? Баба была простенькая, с лицом испещренным шрамами, отвисшей нижней губой, старая сука, злобная развалина с грязной авоськой свисавшей из вялой руки. Интересно сколько убийц вышло из этого лона? Сколько грабителей лежало между этими древними скрипящими бедрами?
Встревоженный, оставшуюся часть пути до квартиры проделал бегом.
В понедельник Пол все еще находился в состоянии посттраурной прострации. Вчера вечером он наглотался снотворных таблеток, поэтому поутру мало что соображал. Вчера он было твердо решил пойти сегодня на работу – даже если он не до конца включится в процесс, все равно полезнее видеть вокруг знакомые лица – но утром Пол уразумел, что не выдержит вида сотрудников.
Он сходил в банк, потому что кончились наличные, Прогулка получилась короткой: банк находился возле газетного киоска, на углу Семьдесят второй и Бродвея. Тот же путь он проходил и вчера, чтобы купить “Таймс”, это был тот же путь, которым он тысячи раз следовал на работу и домой – в метро, из метро... Но сейчас все выглядело по-другому. Пол скользнул в двери банка, словно в потайное убежище.
Пол решил было купить тяжелую палку и использовать ее в качестве оружия. Но это очень громоздко и неудобно: человек с ножом мог преспокойно увернуться, подскочить под палку, да к тому же если человек носит с собой дубинку, это обычно только озлобляет нападающих.
У кассы Пол встал за человеком в грязном переднике, разменивающим мелочь для своей закусочной. Через некоторое время мужчина отошел, неся несколько тюбиков с мелочью, упакованной в бумагу.
Пол взял на десять долларов четвертаков. Придя домой, он опустил их в носок, завязал его. И для проверки стукнул этим импровизированным кастетом, по сложенной “чашечкой” ладони. Затем положил его в карман пиджака. С этого момента он намеревался постоянно носить кастет с собой.
Он не собирался себя выгораживать; и прямо признал, что является бесхребетным трусом. До него дошло, что самой кошмарной чертой его характера является тщета всех его усилий.
Он чувствовал себя последним идиотом. Вытащив тюбик монет, Пол развязал носок и высыпал монеты в дальний ящик стола. То есть хотел высыпать. Ящик заело, он не хотел выезжать. Пол дернул сильнее.
Ящик выпал, и содержимое вывалилось на ковер. Самые же мелочи – кнопки, скрепки, разлетелись по полу.
Во всю мощь легких, Пол стал сыпать проклятиями.
После того, как он снова собрал вещички и поставил ящик на место, Пол вновь засыпал монетки в носок, завязал его и снова убрал в карман.
Позвонив слесарю, Пол договорился, что тот придет в среду и заменит замки, на более прочные модели, которые невозможно открыть пластиковой карточкой и вышибить ногой.
Несколько часов подряд Пол придумывал различные ловушки для воображаемых грабителей. Дробовики с обмотанными курками, поставленными на дорогу. Гранаты.
После этого он принялся выдумывать себе прозвища: полный кретин, параноидальный дурак. Сразу после пяти позвонил Джек:
– С полудня пытаюсь тебя достать.
– У меня была снята трубка. Чересчур много звонков с выражениями соболезнований.
– Понимаю тебя.
– Кэрол ходила к психиатру?
– Да, мы были у него вместе этим утром. Произвел хорошее впечатление, все на уровне. Выписал несколько транквилизаторов и сказал, что через какое-то время все образуется. Мне показалось, что со мной он разговаривал даже больше чем с ней. Знаешь, всякие советы давал о том, каким я должен быть спокойным, терпеливым и понятливым, пока все не образуется. Можно подумать, что она беременна.
– И все-таки мне кажется, что он прав. Тебе стало спокойнее на душе?
– Какое-то время да. Но, па, у Кэрол страшнейшая депрессия. Когда я с ней заговариваю, она почти никогда не отвечает. Словно об стенку горох.
– Ну, в какой-то степени это может быть эффектом транквилизаторов.
– Может, – произнес Джек неуверенно.
– Как думаешь, она обрадуется, если я приду навестить?
– Нет. Я обговаривал этот вариант с врачом, он сказал, что для нее будет лучше не видеть тебя определенное время. Я объяснил, что тебя будет непросто сломать, но он все-таки стал настаивать, говоря, что какое-то время Кэрол надо оберегать от любых воспоминаний связанных с преступлением. Тебя, живущего в квартире, в которой произошло убийство необходимо держать от нее подальше. Па, пойми меня правильно и извини – не думай, что Кэрол тебя в чем-либо винит. Но все-таки будет лучше, если она отдохнет от тебя хотя бы несколько дней.
– Так сказал этот врач, да?
– Да. Извини – я прекрасно понимаю, что на тебя и так слишком много навалилось, и без...
– Ничего. Я все понял. – На самом деле он не был в этом уверен, просто спорить не хотелось. Споры бесполезны. – Хорошо, позвоню завтра. – И дал отбой, чувствуя гнетущее опустошение.
В воскресенье утром он позвонил в полицейский участок; следующий звонок – в понедельник вечером. Его соединили с лейтенантом Мэлколмом Бриггсом.
– Все верно, мистер Бенджамин, я веду это дело.
– Мне просто хотелось узнать, прояснилось ли хоть что-нибудь. Есть ли зацепки...
– Хотелось бы вас как-то ободрить, но боюсь на сегодняшний день у нас чего-то конкретного, ничего, что можно было бы назвать зацепкой. Отыскалось несколько человек, видевших группу подростков, слонявшихся возле супермаркета примерно в нужное нам время в самый день нападения. Один из свидетелей сказал, что если показать ему этих ребят, то он обязательно их узнает, поэтому если мы их поймаем, у пас будет человек, способный их опознать. Но пока что никто никого не узнал по нашим фотоальбомам. Вчера ваша дочь просмотрела альбомы, но не нашла в них знакомых ей личностей.
– А я и не знал, что ее привозили в полицию.
– Ее не привозили. Я разговаривал с мистером Тоби, который объяснил мне в каком она состоянии, поэтому, поговорив с помощником инспектора, мы отправили несколько патрульных полицейских, которые завезли альбомы ей на квартиру. Ваша дочь просмотрела все фото людей, бывших когда-нибудь замешанных в подобные дела. И как я уже сказал, она никого не опознала. Правда миссис Тоби дала нам что-то типа описания этих людей, я имею в виду нападавших.
– В самом деле?
– Похоже, она уверена в том, что двое были пуэрториканцы, а третий – негр. Конечно он вполне мог быть пуэрториканкским негром – их тут в последнее время развелось...
– Скажите, я слышал: обычно делают такие специальные рисунки, основанные на показаниях свидетелей... Портреты...
– Верно, сэр. Но ваша дочь чувствовала себя не совсем хорошо, так что она ничем не смогла нам помочь.
– Но может быт,ь в ближайшие дни она почувствует себя несколько лучше...
– Как только она будет готова, мы сразу же приступим к делу.
После того, как он положил трубку, в голову Пола тут же завертелись вопросы, которые ему бы хотелось задать инспектору. Он побродил возле телефона, а затем набрал номер квартиры на Горацио-Стрит.
– Джек?
– А, па, привет. Что-нибудь случилось?
– Почему ты не сказал мне, что Кэрол просматривала полицейские альбомы?
– Да просто выскользнуло из памяти. То есть, я хотел сказать, что она все равно никого не узнала.
– Ей наверное было не по себе?..
– Она сама этого захотела, настаивала.
– Судя по тому, что произошло, мне это не кажется такой уж блестящей идеей.
– Понимаешь, тогда мне показалась настойчивость Кэрол ободряющим знаком. А в конце концов оказалось, что стало только хуже, – Голос Джека слегка дрогнул: – Па, черт побери, да что же нам-то делать?
Жаль, что у Пола не было ответа.
Только повесив трубку он понял, почему Джек ничего ему не рассказал: потому что ожидал взрыва. Ему были прекрасно известны протекционистские чувства Пола.
Поэтому Пол задумался, почему же он в действительности не взорвался. Да потому, подумалось ему, что все вариться внутри под высоким давлением. И вскоре рванет.
– Как ты?
– В порядке.
– Поганое время. Мы можем что-нибудь для тебя сделать, Пол?
– Нет. Ничего.
– Может как-нибудь на недельке отобедаешь с нами?
– Давай я сообщу тебе чуть позже, хорошо? Сейчас у меня что-то нет настроения с кем-либо видеться. – Ему хотелось избежать сердечности своих друзей. С ними такого не случалось, для них это был уцененный товар. Кровоточат только твои раны. В человеческой жалости есть нечто липкое, она не помогает, а лишь раздражает, а сочувствие – жесточайшее из возможных испытаний.
Пол позвонил Джеку. Кэрол все еще спала. Пол сказал, что позвонит попозже: наверное лучше пока не появляться, по крайней мере, пока она не почувствует себя получше – как-нибудь в другой раз, о’кей?
Он вышел купить “Таймс”. Прошел до Семьдесят второй, и к газетному киоску возле Бродвей. Было очень тепло. Прищурившись, Пол наблюдал за плывущим людским потоком, разглядывая отдельных личностей, стараясь впервые в жизни угадать который из них убийца, который наркоман, а который невинен. До этого момента он ни разу не боялся выходить на переполненные улицы: всегда был осмотрителен, ночью пользовался такси, не шастал по темным закоулкам и незнакомым районам, но это была автоматическая привычка. Теперь же Пол искал на лицах печать жестокости.
“Таймс” он купил и пошел обратно по Семьдесят второй, медленно ступая, разглядывая то, что всегда пролетало мимо его сознания: грязь, серые торопящиеся лица, тощих девиц, сгрудившихся под тентом в центре квартала. Движение было не очень сильным: в эти теплые воскресенья, после Дня Труда все торопились уехать из города, стараясь продлить себе лето валяясь на пляжах и в поле, впитывая солнце.
Женщина бездумно стояла уставившись в окошко дешевого варьете. Красная табличка гласила: “Комо сабе веде ке но тьене энфермедад венериа?” Как узнать, что у тебя нет венерических заболеваний? Баба была простенькая, с лицом испещренным шрамами, отвисшей нижней губой, старая сука, злобная развалина с грязной авоськой свисавшей из вялой руки. Интересно сколько убийц вышло из этого лона? Сколько грабителей лежало между этими древними скрипящими бедрами?
Встревоженный, оставшуюся часть пути до квартиры проделал бегом.
В понедельник Пол все еще находился в состоянии посттраурной прострации. Вчера вечером он наглотался снотворных таблеток, поэтому поутру мало что соображал. Вчера он было твердо решил пойти сегодня на работу – даже если он не до конца включится в процесс, все равно полезнее видеть вокруг знакомые лица – но утром Пол уразумел, что не выдержит вида сотрудников.
Он сходил в банк, потому что кончились наличные, Прогулка получилась короткой: банк находился возле газетного киоска, на углу Семьдесят второй и Бродвея. Тот же путь он проходил и вчера, чтобы купить “Таймс”, это был тот же путь, которым он тысячи раз следовал на работу и домой – в метро, из метро... Но сейчас все выглядело по-другому. Пол скользнул в двери банка, словно в потайное убежище.
Пол решил было купить тяжелую палку и использовать ее в качестве оружия. Но это очень громоздко и неудобно: человек с ножом мог преспокойно увернуться, подскочить под палку, да к тому же если человек носит с собой дубинку, это обычно только озлобляет нападающих.
У кассы Пол встал за человеком в грязном переднике, разменивающим мелочь для своей закусочной. Через некоторое время мужчина отошел, неся несколько тюбиков с мелочью, упакованной в бумагу.
Пол взял на десять долларов четвертаков. Придя домой, он опустил их в носок, завязал его. И для проверки стукнул этим импровизированным кастетом, по сложенной “чашечкой” ладони. Затем положил его в карман пиджака. С этого момента он намеревался постоянно носить кастет с собой.
Он не собирался себя выгораживать; и прямо признал, что является бесхребетным трусом. До него дошло, что самой кошмарной чертой его характера является тщета всех его усилий.
Он чувствовал себя последним идиотом. Вытащив тюбик монет, Пол развязал носок и высыпал монеты в дальний ящик стола. То есть хотел высыпать. Ящик заело, он не хотел выезжать. Пол дернул сильнее.
Ящик выпал, и содержимое вывалилось на ковер. Самые же мелочи – кнопки, скрепки, разлетелись по полу.
Во всю мощь легких, Пол стал сыпать проклятиями.
После того, как он снова собрал вещички и поставил ящик на место, Пол вновь засыпал монетки в носок, завязал его и снова убрал в карман.
Позвонив слесарю, Пол договорился, что тот придет в среду и заменит замки, на более прочные модели, которые невозможно открыть пластиковой карточкой и вышибить ногой.
Несколько часов подряд Пол придумывал различные ловушки для воображаемых грабителей. Дробовики с обмотанными курками, поставленными на дорогу. Гранаты.
После этого он принялся выдумывать себе прозвища: полный кретин, параноидальный дурак. Сразу после пяти позвонил Джек:
– С полудня пытаюсь тебя достать.
– У меня была снята трубка. Чересчур много звонков с выражениями соболезнований.
– Понимаю тебя.
– Кэрол ходила к психиатру?
– Да, мы были у него вместе этим утром. Произвел хорошее впечатление, все на уровне. Выписал несколько транквилизаторов и сказал, что через какое-то время все образуется. Мне показалось, что со мной он разговаривал даже больше чем с ней. Знаешь, всякие советы давал о том, каким я должен быть спокойным, терпеливым и понятливым, пока все не образуется. Можно подумать, что она беременна.
– И все-таки мне кажется, что он прав. Тебе стало спокойнее на душе?
– Какое-то время да. Но, па, у Кэрол страшнейшая депрессия. Когда я с ней заговариваю, она почти никогда не отвечает. Словно об стенку горох.
– Ну, в какой-то степени это может быть эффектом транквилизаторов.
– Может, – произнес Джек неуверенно.
– Как думаешь, она обрадуется, если я приду навестить?
– Нет. Я обговаривал этот вариант с врачом, он сказал, что для нее будет лучше не видеть тебя определенное время. Я объяснил, что тебя будет непросто сломать, но он все-таки стал настаивать, говоря, что какое-то время Кэрол надо оберегать от любых воспоминаний связанных с преступлением. Тебя, живущего в квартире, в которой произошло убийство необходимо держать от нее подальше. Па, пойми меня правильно и извини – не думай, что Кэрол тебя в чем-либо винит. Но все-таки будет лучше, если она отдохнет от тебя хотя бы несколько дней.
– Так сказал этот врач, да?
– Да. Извини – я прекрасно понимаю, что на тебя и так слишком много навалилось, и без...
– Ничего. Я все понял. – На самом деле он не был в этом уверен, просто спорить не хотелось. Споры бесполезны. – Хорошо, позвоню завтра. – И дал отбой, чувствуя гнетущее опустошение.
В воскресенье утром он позвонил в полицейский участок; следующий звонок – в понедельник вечером. Его соединили с лейтенантом Мэлколмом Бриггсом.
– Все верно, мистер Бенджамин, я веду это дело.
– Мне просто хотелось узнать, прояснилось ли хоть что-нибудь. Есть ли зацепки...
– Хотелось бы вас как-то ободрить, но боюсь на сегодняшний день у нас чего-то конкретного, ничего, что можно было бы назвать зацепкой. Отыскалось несколько человек, видевших группу подростков, слонявшихся возле супермаркета примерно в нужное нам время в самый день нападения. Один из свидетелей сказал, что если показать ему этих ребят, то он обязательно их узнает, поэтому если мы их поймаем, у пас будет человек, способный их опознать. Но пока что никто никого не узнал по нашим фотоальбомам. Вчера ваша дочь просмотрела альбомы, но не нашла в них знакомых ей личностей.
– А я и не знал, что ее привозили в полицию.
– Ее не привозили. Я разговаривал с мистером Тоби, который объяснил мне в каком она состоянии, поэтому, поговорив с помощником инспектора, мы отправили несколько патрульных полицейских, которые завезли альбомы ей на квартиру. Ваша дочь просмотрела все фото людей, бывших когда-нибудь замешанных в подобные дела. И как я уже сказал, она никого не опознала. Правда миссис Тоби дала нам что-то типа описания этих людей, я имею в виду нападавших.
– В самом деле?
– Похоже, она уверена в том, что двое были пуэрториканцы, а третий – негр. Конечно он вполне мог быть пуэрториканкским негром – их тут в последнее время развелось...
– Скажите, я слышал: обычно делают такие специальные рисунки, основанные на показаниях свидетелей... Портреты...
– Верно, сэр. Но ваша дочь чувствовала себя не совсем хорошо, так что она ничем не смогла нам помочь.
– Но может быт,ь в ближайшие дни она почувствует себя несколько лучше...
– Как только она будет готова, мы сразу же приступим к делу.
После того, как он положил трубку, в голову Пола тут же завертелись вопросы, которые ему бы хотелось задать инспектору. Он побродил возле телефона, а затем набрал номер квартиры на Горацио-Стрит.
– Джек?
– А, па, привет. Что-нибудь случилось?
– Почему ты не сказал мне, что Кэрол просматривала полицейские альбомы?
– Да просто выскользнуло из памяти. То есть, я хотел сказать, что она все равно никого не узнала.
– Ей наверное было не по себе?..
– Она сама этого захотела, настаивала.
– Судя по тому, что произошло, мне это не кажется такой уж блестящей идеей.
– Понимаешь, тогда мне показалась настойчивость Кэрол ободряющим знаком. А в конце концов оказалось, что стало только хуже, – Голос Джека слегка дрогнул: – Па, черт побери, да что же нам-то делать?
Жаль, что у Пола не было ответа.
Только повесив трубку он понял, почему Джек ничего ему не рассказал: потому что ожидал взрыва. Ему были прекрасно известны протекционистские чувства Пола.
Поэтому Пол задумался, почему же он в действительности не взорвался. Да потому, подумалось ему, что все вариться внутри под высоким давлением. И вскоре рванет.
Глава 7
В четверг Кэрол госпитализировали в Пресвитерианскую Колумбийскую лечебницу на обследование; по крайней мере так это объяснил психиатр.
К утру четверга Пол понял наконец-таки, какую опасность таит в себе одиночество. Чем больше времени он проводил в квартире, тем более жутким представлялся ему мир за окном. Ему было необходимо пробудиться. Слишком легко замуровать себя и тупо смотреть идиотские телепередачи или наблюдать за пустыми стенами. Пить даже больше чем есть. Ничем не заниматься, не делать зарядку. Думать, что сердечные приступы возникают на голом месте.
Спальню, за исключением тех часов, когда Пол пытался уснуть, он избегал. Слишком сильно в нем проявлялся дух Эстер. Он понимал, что надо бы собрать все ее вещи и разом от низ избавиться, но не мог заставить себя подойти к ним, поэтому и обходился гостиной, кухней и фойе: переходя из комнаты в комнату, но обычно тупо сидя перед телевизором, не обращая внимания на то включен он или нет.
За последние сто часов Пол всего трижды и то очень ненадолго выходил из дома. Ему не нравилось выходить: тело гнило, мозг тупел – здравствовали лишь демоны подсознания.
Он решил позвонить Сэму Крейцеру и принять приглашение на ужин, если оно конечно все еще имело силу: подготовившись к тому, что у Сэма с женой на сегодня могут быть другие планы как провести вечер, он протянул руку к телефону.
Тот зазвонил прежде, чем Пол успел до него дотронуться. Звонил Джек, сообщил, что Кэрол госпитализировали.
После, много позже, Пол никак не мог припомнить в точности, что именно говорил зять. Пол орал на него, задавал идиотские вопросы, на которые у Джека не было ответов; обвинял во всех смертных грехах, на что получал прохладные освежающие тычки. Наконец Джек бросил трубку.
Пол не знал даже имени психиатра. Следовало позвонить и узнать его. Но только не сейчас: следовало дать Джеку время остыть – да и самому заняться тем же самым.
Он принял душ – тер себя изо всех сил жесткой мочалкой, соскребая мерзость прошедших дней, пока кожа не загорелась огнем. Побрился с тщательной аккуратностью. Впервые за пять дней надел все чистое: белье, рубашку и лучший рабочий костюм из коричневого габардина, который Эстер купила на Оксфорд-стрит, в последний раз – три года назад – когда они были в Лондоне. Идеально повязал галстук и приколол его к рубашке серебреной булавкой. Почистил тряпкой ботинки. Взглянул в зеркало, причесал и заставил себя выйти на улицу.
Перед домом словно ледок, покрывающий примороженные дорожки, валялись осколки разбитого стекла – бутылку расколотили. Пол аккуратно обошел ее, посмотрел по сторонам и перешел улицу, направляясь на восточную сторону. Шествуя по Семидесятой к Бродвею, он заметил, что детишки выбегают стайками, производя шум-гам из нависающих ворот школы 199. Мускулы живота стали неприятно сокращаться Поначалу Пол не стал всматриваться в лица – будто претворившись будто их не существует, он стирал детей с лица земли. Позволял им спокойно обтекать его с двух сторон. Повсеместно слышались взрывы грубого хрипловатого смеха. Неужели в нем действительно звучит животная жестокость или ему только кажется?
Но через несколько секунд, Пол принялся пристально всматриваться в лица ребят. В кармане кулак сжался, обхватив носок с монетами.
Один из юнцов перехватил взгляд Пола. Глаза его блеснули: блеснули и потупились. Пол едва не перестал дышать, чуть не остановился: голова повернулась вслед за пареньком, который сказал что-то своему приятелю шагавшему рядом. Они оба засмеялись, но ни один из них не взглянул в сторону Пола.
Светофор на углу зажег зеленый фонарь, и Пол быстренько перебежал улицу. Но на перекрестке Амстердама и Бродвея горел красный, поэтому Пол пошел по тротуару к Колумбийскому Цирку. Он выбрался из толпы подростков: живот отпустило, Мысли метались в голове: чего он ожидал? Нападения на улице, в толпе школьников? Игры в гляделки с тем высоким подростком, которая бы привела к обмену ударами? Держи себя в руках.
Он подошел к чистым, опрятным домам Линкольн-Центра. Повинуясь внезапному импульсу, Пол перешел Бродвей, прошел Шестьдесят пятую улицу и зашел в Центральный Парк.
К нему тут же подошел нищий, протягивая руку, а Пол всегда считавший себя обязанным платить убогим, на этот раз отвернулся и быстро прошел мимо.
Парк был замусорен благодарным человечеством: везде валялись разорванные газеты, смятые кульки из-под завтраков, ржавые пробки, нержавеющие пустые банки, битые бутылки. Несколько лет назад Пол по нескольку свободных часов в день работал добровольцем в организации, взявшей на себя обязательство освободить город от мусора. Хорошо, их предупредили, у них был шанс.
Пол не захотел и далее следовать скрытому смыслу своей мысли; он испугался.
Около зоопарка сидел, раскачиваясь, пьянчуга. Глаза его следили за Полом. Выглядел мужик так, словно у него не было прошлого, и не предвиделось будущего. Он продолжал следить, поворачивая голову вслед за Полом. Пол заскрипел зубами, пробежал зоопарк и выскочил на Пятую Авеню.
Он вышел на улицу без какой-либо определенной цели, просто повинуясь позыву выйти, пройтись, положить конец своей нездоровой изоляции. Но теперь он точно знал, куда идет. Пол убыстрил шаги, хотя его подошвам стало жарко, и пятки заныли...
Дверь захлопнулась за его спиной. Девушка в приемной – Мэрилин – двадцатишестилетняя полнеющая брюнетка с явным намеком на двойной подбородок отъехала от стола и всплеснула руками, соединив в едином жесте изумление, радость и сочувствие.
– Ой, мистер Бенджамин! – чирикнула она. – Как здорово! – Но тут она вспомнила и личико ее скукожилось с клоунской поспешностью. – Вы не представляете, как страшно мы были огорчены, услышав... Бедный, мистер Бенджамин... Для вас это наверное было настолько ужасно...
Она наклонила голову, что-то пробормотала, а затем ринулась по коридору, прежде чем поддалась бы порыву прижать Пола к своей пышной дебелой груди.
Он прошел к кабинету Сэма Крейцера и подобный же прием ожидал его у сэмовой секретарши; войдя в дверь. Пол увидел, что Сэм сидит с Данди. Они просто с ног его сбили и стали тискать, прежде чем он смог вставить словечко.
– Похоже у меня стала развиваться клаустрофобия. Подумал, что мне наверное лучше всего вернуться на работу. Наверное, пока толка от меня будет немного, но просто сидеть и просматривать бумаги, зная, что вы где-то рядом – это само по себе хорошо для здоровья.
– Тут ты прав, – откликнулся Данди. – По крайней мере, рядом с тобой всегда будут мелькать дружески настроенные физиономии.
Пол спокойно держался перед неизбежным горлопрочищением и лицевыражением приятелей. Сэм сказал:
– Черт, Пол...
Данди же взял его за руку и похлопал по плечу.
– К этому нужно привыкнуть, приятель, но знай: мы с тобой. Если что-нибудь понадобиться, все, что угодно...
– Билл, все нормально. – Пол уклонился от соответствующих излияний, чтобы разрядить обстановку. – Кстати, Сэм, если предложение остается в силе, то знай, больше всего мне бы сейчас хотелось нормально поесть. Все это время я ел какую-то мерзлую дребедень – телевизионные ужины, на вкус напоминают уцененную труху.
Может быть, ему только показалось, что на долю секунды на лице Сэма проявилось полное замешательство, крушение каких-то планов? Потому что улыбка тут же стерла все.
– О чем тут говорить. Я позвоню и скажу ей, чтобы все приготовила.
Пола несколько покоробило: неужели Сэм был действительно раздосадован? Может быть ему это представлялось неудобным, тягостным? Может Полу и не следовало набиваться...
– Я тебя прекрасно понимаю, – говорил тем временем Данди. – Как то раз Энн загремела в больницу, дети безвылазно сидели в интернате – но боже мой! Как я был счастлив, когда она вернулась! Может я покажусь шовинистской свиньей в мужском обличье, но мне показалось, что во время жениного отсутствия я питался лишь замороженными опилками и чугунными болванками.
Пола тошнило от запаха: наконец он понял, что эта душная сладость не что иное как дандивский одеколон после бритья.
Улыбка Данди застыла – до него только сейчас дошло, что случай рассказан не к месту. Энн пришла домой после операции. Эстер домой не вернется. Данди думал именно об этом: на его лице всегда отражались все мысли, и Пол не мог придумать каким образом избавить приятеля от чувства вины без того, чтобы еще не ухудшить создавшуюся ситуацию. Лучше всего, наверное, было бы вовсе не заметить происшедшего, претвориться, что все в порядке. Поэтому он быстренько проговорил:
– Я смотрю, вы тут в мое отсутствие совсем распустились. Так вот учтите – я вернулся. Во-первых, чтобы поймать за руку тех, кто намеревается таскать варенье из моего шкафа... – Тяжелый, нарочитый смех Данди, – ...а во-вторых, чтобы склеить все, что вам, ребята удалось разломать в бизнесе. Сэм Крейцер тут же сказал:
– Кстати, когда ты вошел мы как раз обсуждали дельце одного твоего клиента. Немзермана. Сукин сын теперь крепко подсел, правда, Сэм?
– Он что, установил у вас подслушивающие устройства и знал, о чем вы говорите?
– Да нет просто звонил каждые пару дней и спрашивал, когда ты снова появишься на работе. И кстати передавал свои соболезнования.
Пол подумал: неужели правда. Немзерман был не из таковских, поэтому он решил, что Сэм прибавил эти слова от себя, потому что их требовалось произнести в данную минуту.
Данди буркнул:
– Я вчера с ним говорил – Сэма как раз не было. Судя по всему, он говорил из какой-то букмекерской конторы – шум стоял в трубке просто адский.
– Что же он сказал?
– Во-первых: почему Пол Бенджамин сидит на заднице и когда он собирается снова начать работать? Это я перевожу на более-менее приличный язык. Во-вторых: похоже он заучил урок – по крайней мере на какое-то время – и выкарабкался из истории с незаработанными деньгами, о которых он думал, что они являются его основной прибылью. То есть проинструктировал своего брокера, чтобы тот звонил ему проверяя при этом все полугодичные отчеты, на предмет продажи какого-нибудь блока акций. В-третьих: эта проблема породила следующую, которую он и хотел обсудить.
– И что же – обсудил?
– Ну да. Я не хочу хитрить с твоими клиентами, Пол – и не хочу отбивать твою клиентуру. Но за последнюю неделю мне Немзерман надоел хуже горькой редьки. Поэтому под конец я сломался и сделал ему предложение, которого он добивался.
– Какое еще предложение?
– В общем, у него есть чемодан доверху набитый акциями, которым миллион лет. То есть он хранит их еще со времен первой администрации Рузвельта.
– Франклина Рузвельта, – спросил Сэм насмешливо, – или Тедди?
Данди продолжил, не обратив на реплику Сэма внимания:
– Если он продаст акции сейчас, ему придется выплатить огромные налоги на приращение капитала. Ведь некоторые бумаги возросли в цене за последние сорок лет от десяти долларов до шестисот. Поэтому Немзерман как безумный ищет способ вообще ничего не платить.
– И что ты ему посоветовал?
– Создать несколько трестов, и акции вложить в них. А потом просто “зависнуть” на них. Если ему удастся распоряжаться ими до смерти, то они перейдут по завещанию к наследникам, а наследники смогут продать их не платя никаких налогов. А если он положит акции на имена наследников, это поможет еще и обойти кое-какие имущественные налоги.
Данди, к сожалению, говорил слишком много и слишком быстро. Пол постарался было успокоить его.
– Именно это и я ему советовал. Не бери в голову. Не думаю, что он воспользуется твоим предложением, но зато не сможет нас после обвинять, в том, что мы его надрали.
Сэм Крейцер спросил:
– А почему ты думаешь, он не воспользуется советом?
– Насколько мне известно, наследников у него всего двое – сестра и племянник – и он ненавидит их до смерти.
– Тогда почему бы ему не создать благотворительную организацию?
– Несколько лет подряд я предлагаю ему эту комбинацию. Он продолжает отговариваться: мол, вот-вот созреет. Но он никогда не созреет. В его скелете отсутствует благотворительная косточка.
– Значит, он оставит наследство двум людям, которых ненавидит и позволит правительству заграбастать невероятно огромные налоги. Знаете мне кажется, что ему глубоко плевать на то, что случится после его смерти. Люди типа Немзермана радуются деньгам пока живы. Таким образом они уравнивают счет в неравной игре, которую ведут с жизнью. А когда он умрет и игра закончится – какая ему разница, что случится с фишками?
К утру четверга Пол понял наконец-таки, какую опасность таит в себе одиночество. Чем больше времени он проводил в квартире, тем более жутким представлялся ему мир за окном. Ему было необходимо пробудиться. Слишком легко замуровать себя и тупо смотреть идиотские телепередачи или наблюдать за пустыми стенами. Пить даже больше чем есть. Ничем не заниматься, не делать зарядку. Думать, что сердечные приступы возникают на голом месте.
Спальню, за исключением тех часов, когда Пол пытался уснуть, он избегал. Слишком сильно в нем проявлялся дух Эстер. Он понимал, что надо бы собрать все ее вещи и разом от низ избавиться, но не мог заставить себя подойти к ним, поэтому и обходился гостиной, кухней и фойе: переходя из комнаты в комнату, но обычно тупо сидя перед телевизором, не обращая внимания на то включен он или нет.
За последние сто часов Пол всего трижды и то очень ненадолго выходил из дома. Ему не нравилось выходить: тело гнило, мозг тупел – здравствовали лишь демоны подсознания.
Он решил позвонить Сэму Крейцеру и принять приглашение на ужин, если оно конечно все еще имело силу: подготовившись к тому, что у Сэма с женой на сегодня могут быть другие планы как провести вечер, он протянул руку к телефону.
Тот зазвонил прежде, чем Пол успел до него дотронуться. Звонил Джек, сообщил, что Кэрол госпитализировали.
После, много позже, Пол никак не мог припомнить в точности, что именно говорил зять. Пол орал на него, задавал идиотские вопросы, на которые у Джека не было ответов; обвинял во всех смертных грехах, на что получал прохладные освежающие тычки. Наконец Джек бросил трубку.
Пол не знал даже имени психиатра. Следовало позвонить и узнать его. Но только не сейчас: следовало дать Джеку время остыть – да и самому заняться тем же самым.
Он принял душ – тер себя изо всех сил жесткой мочалкой, соскребая мерзость прошедших дней, пока кожа не загорелась огнем. Побрился с тщательной аккуратностью. Впервые за пять дней надел все чистое: белье, рубашку и лучший рабочий костюм из коричневого габардина, который Эстер купила на Оксфорд-стрит, в последний раз – три года назад – когда они были в Лондоне. Идеально повязал галстук и приколол его к рубашке серебреной булавкой. Почистил тряпкой ботинки. Взглянул в зеркало, причесал и заставил себя выйти на улицу.
Перед домом словно ледок, покрывающий примороженные дорожки, валялись осколки разбитого стекла – бутылку расколотили. Пол аккуратно обошел ее, посмотрел по сторонам и перешел улицу, направляясь на восточную сторону. Шествуя по Семидесятой к Бродвею, он заметил, что детишки выбегают стайками, производя шум-гам из нависающих ворот школы 199. Мускулы живота стали неприятно сокращаться Поначалу Пол не стал всматриваться в лица – будто претворившись будто их не существует, он стирал детей с лица земли. Позволял им спокойно обтекать его с двух сторон. Повсеместно слышались взрывы грубого хрипловатого смеха. Неужели в нем действительно звучит животная жестокость или ему только кажется?
Но через несколько секунд, Пол принялся пристально всматриваться в лица ребят. В кармане кулак сжался, обхватив носок с монетами.
Один из юнцов перехватил взгляд Пола. Глаза его блеснули: блеснули и потупились. Пол едва не перестал дышать, чуть не остановился: голова повернулась вслед за пареньком, который сказал что-то своему приятелю шагавшему рядом. Они оба засмеялись, но ни один из них не взглянул в сторону Пола.
Светофор на углу зажег зеленый фонарь, и Пол быстренько перебежал улицу. Но на перекрестке Амстердама и Бродвея горел красный, поэтому Пол пошел по тротуару к Колумбийскому Цирку. Он выбрался из толпы подростков: живот отпустило, Мысли метались в голове: чего он ожидал? Нападения на улице, в толпе школьников? Игры в гляделки с тем высоким подростком, которая бы привела к обмену ударами? Держи себя в руках.
Он подошел к чистым, опрятным домам Линкольн-Центра. Повинуясь внезапному импульсу, Пол перешел Бродвей, прошел Шестьдесят пятую улицу и зашел в Центральный Парк.
К нему тут же подошел нищий, протягивая руку, а Пол всегда считавший себя обязанным платить убогим, на этот раз отвернулся и быстро прошел мимо.
Парк был замусорен благодарным человечеством: везде валялись разорванные газеты, смятые кульки из-под завтраков, ржавые пробки, нержавеющие пустые банки, битые бутылки. Несколько лет назад Пол по нескольку свободных часов в день работал добровольцем в организации, взявшей на себя обязательство освободить город от мусора. Хорошо, их предупредили, у них был шанс.
Пол не захотел и далее следовать скрытому смыслу своей мысли; он испугался.
Около зоопарка сидел, раскачиваясь, пьянчуга. Глаза его следили за Полом. Выглядел мужик так, словно у него не было прошлого, и не предвиделось будущего. Он продолжал следить, поворачивая голову вслед за Полом. Пол заскрипел зубами, пробежал зоопарк и выскочил на Пятую Авеню.
Он вышел на улицу без какой-либо определенной цели, просто повинуясь позыву выйти, пройтись, положить конец своей нездоровой изоляции. Но теперь он точно знал, куда идет. Пол убыстрил шаги, хотя его подошвам стало жарко, и пятки заныли...
Дверь захлопнулась за его спиной. Девушка в приемной – Мэрилин – двадцатишестилетняя полнеющая брюнетка с явным намеком на двойной подбородок отъехала от стола и всплеснула руками, соединив в едином жесте изумление, радость и сочувствие.
– Ой, мистер Бенджамин! – чирикнула она. – Как здорово! – Но тут она вспомнила и личико ее скукожилось с клоунской поспешностью. – Вы не представляете, как страшно мы были огорчены, услышав... Бедный, мистер Бенджамин... Для вас это наверное было настолько ужасно...
Она наклонила голову, что-то пробормотала, а затем ринулась по коридору, прежде чем поддалась бы порыву прижать Пола к своей пышной дебелой груди.
Он прошел к кабинету Сэма Крейцера и подобный же прием ожидал его у сэмовой секретарши; войдя в дверь. Пол увидел, что Сэм сидит с Данди. Они просто с ног его сбили и стали тискать, прежде чем он смог вставить словечко.
– Похоже у меня стала развиваться клаустрофобия. Подумал, что мне наверное лучше всего вернуться на работу. Наверное, пока толка от меня будет немного, но просто сидеть и просматривать бумаги, зная, что вы где-то рядом – это само по себе хорошо для здоровья.
– Тут ты прав, – откликнулся Данди. – По крайней мере, рядом с тобой всегда будут мелькать дружески настроенные физиономии.
Пол спокойно держался перед неизбежным горлопрочищением и лицевыражением приятелей. Сэм сказал:
– Черт, Пол...
Данди же взял его за руку и похлопал по плечу.
– К этому нужно привыкнуть, приятель, но знай: мы с тобой. Если что-нибудь понадобиться, все, что угодно...
– Билл, все нормально. – Пол уклонился от соответствующих излияний, чтобы разрядить обстановку. – Кстати, Сэм, если предложение остается в силе, то знай, больше всего мне бы сейчас хотелось нормально поесть. Все это время я ел какую-то мерзлую дребедень – телевизионные ужины, на вкус напоминают уцененную труху.
Может быть, ему только показалось, что на долю секунды на лице Сэма проявилось полное замешательство, крушение каких-то планов? Потому что улыбка тут же стерла все.
– О чем тут говорить. Я позвоню и скажу ей, чтобы все приготовила.
Пола несколько покоробило: неужели Сэм был действительно раздосадован? Может быть ему это представлялось неудобным, тягостным? Может Полу и не следовало набиваться...
– Я тебя прекрасно понимаю, – говорил тем временем Данди. – Как то раз Энн загремела в больницу, дети безвылазно сидели в интернате – но боже мой! Как я был счастлив, когда она вернулась! Может я покажусь шовинистской свиньей в мужском обличье, но мне показалось, что во время жениного отсутствия я питался лишь замороженными опилками и чугунными болванками.
Пола тошнило от запаха: наконец он понял, что эта душная сладость не что иное как дандивский одеколон после бритья.
Улыбка Данди застыла – до него только сейчас дошло, что случай рассказан не к месту. Энн пришла домой после операции. Эстер домой не вернется. Данди думал именно об этом: на его лице всегда отражались все мысли, и Пол не мог придумать каким образом избавить приятеля от чувства вины без того, чтобы еще не ухудшить создавшуюся ситуацию. Лучше всего, наверное, было бы вовсе не заметить происшедшего, претвориться, что все в порядке. Поэтому он быстренько проговорил:
– Я смотрю, вы тут в мое отсутствие совсем распустились. Так вот учтите – я вернулся. Во-первых, чтобы поймать за руку тех, кто намеревается таскать варенье из моего шкафа... – Тяжелый, нарочитый смех Данди, – ...а во-вторых, чтобы склеить все, что вам, ребята удалось разломать в бизнесе. Сэм Крейцер тут же сказал:
– Кстати, когда ты вошел мы как раз обсуждали дельце одного твоего клиента. Немзермана. Сукин сын теперь крепко подсел, правда, Сэм?
– Он что, установил у вас подслушивающие устройства и знал, о чем вы говорите?
– Да нет просто звонил каждые пару дней и спрашивал, когда ты снова появишься на работе. И кстати передавал свои соболезнования.
Пол подумал: неужели правда. Немзерман был не из таковских, поэтому он решил, что Сэм прибавил эти слова от себя, потому что их требовалось произнести в данную минуту.
Данди буркнул:
– Я вчера с ним говорил – Сэма как раз не было. Судя по всему, он говорил из какой-то букмекерской конторы – шум стоял в трубке просто адский.
– Что же он сказал?
– Во-первых: почему Пол Бенджамин сидит на заднице и когда он собирается снова начать работать? Это я перевожу на более-менее приличный язык. Во-вторых: похоже он заучил урок – по крайней мере на какое-то время – и выкарабкался из истории с незаработанными деньгами, о которых он думал, что они являются его основной прибылью. То есть проинструктировал своего брокера, чтобы тот звонил ему проверяя при этом все полугодичные отчеты, на предмет продажи какого-нибудь блока акций. В-третьих: эта проблема породила следующую, которую он и хотел обсудить.
– И что же – обсудил?
– Ну да. Я не хочу хитрить с твоими клиентами, Пол – и не хочу отбивать твою клиентуру. Но за последнюю неделю мне Немзерман надоел хуже горькой редьки. Поэтому под конец я сломался и сделал ему предложение, которого он добивался.
– Какое еще предложение?
– В общем, у него есть чемодан доверху набитый акциями, которым миллион лет. То есть он хранит их еще со времен первой администрации Рузвельта.
– Франклина Рузвельта, – спросил Сэм насмешливо, – или Тедди?
Данди продолжил, не обратив на реплику Сэма внимания:
– Если он продаст акции сейчас, ему придется выплатить огромные налоги на приращение капитала. Ведь некоторые бумаги возросли в цене за последние сорок лет от десяти долларов до шестисот. Поэтому Немзерман как безумный ищет способ вообще ничего не платить.
– И что ты ему посоветовал?
– Создать несколько трестов, и акции вложить в них. А потом просто “зависнуть” на них. Если ему удастся распоряжаться ими до смерти, то они перейдут по завещанию к наследникам, а наследники смогут продать их не платя никаких налогов. А если он положит акции на имена наследников, это поможет еще и обойти кое-какие имущественные налоги.
Данди, к сожалению, говорил слишком много и слишком быстро. Пол постарался было успокоить его.
– Именно это и я ему советовал. Не бери в голову. Не думаю, что он воспользуется твоим предложением, но зато не сможет нас после обвинять, в том, что мы его надрали.
Сэм Крейцер спросил:
– А почему ты думаешь, он не воспользуется советом?
– Насколько мне известно, наследников у него всего двое – сестра и племянник – и он ненавидит их до смерти.
– Тогда почему бы ему не создать благотворительную организацию?
– Несколько лет подряд я предлагаю ему эту комбинацию. Он продолжает отговариваться: мол, вот-вот созреет. Но он никогда не созреет. В его скелете отсутствует благотворительная косточка.
– Значит, он оставит наследство двум людям, которых ненавидит и позволит правительству заграбастать невероятно огромные налоги. Знаете мне кажется, что ему глубоко плевать на то, что случится после его смерти. Люди типа Немзермана радуются деньгам пока живы. Таким образом они уравнивают счет в неравной игре, которую ведут с жизнью. А когда он умрет и игра закончится – какая ему разница, что случится с фишками?