Пол кивнул.
– Не думаю, чтобы это вас так уж сильно удивило.
– А специфические моменты?
– Мне кажется, есть полдюжины точек, которые можно использовать, так сказать для применения системы рычагов. Например, они пытаются показать резкое возрастание актива, рапортуя о вспомогательных средствах рыночной стоимости, а не реальной закупочной.
Эн скривился.
– Это как-то уж совсем дешево, Джейнчилл меня разочаровывает.
– Его нельзя винить в попытке сделать хотя бы что-то для усиления впечатления.
– Я лелеял тайную мечту, что его увертки будут несколько более изящными. Еще что?
– Еще они начали тормозить ресурсы выделенные на исследования в пятилетнем промежутке. Это они начали практиковать с прошлого года – раньше они каждый финансовый год поглощали эти деньги. В этом нет никакой нечестности, но согласитесь – портрет становится все более отчетливым. Последнее, что мне удалось обнаружить – резкое возрастание в последние восемнадцать месяцев биржевого опциона сотрудников компании.
– Вместо денежных премий, хотите сказать?
– Да. Денежные премии – величайшая редкость.
– И каков же опцион?
– Сейчас я как раз работаю над этими цифрами. Но высказывая предварительное мнение... в районе четырехсот тысяч долларов.
Эн вставил в короткий серебряный мундштук сигарету и прикурил от зажигалки, украшенной драгоценными каменьями.
– И разумеется биржевой опцион не приписан к доходам?
– Разумеется.
– Биржевой аукцион, – пробормотал Эн. – Все это может служить долгосрочной утечкой долевых дивидендов. Если все будет продолжаться такими темпами, то они могут закончить разбавлением нового капитала.
– Я думаю, что у них нет подобных намерений. Просто они понимают, что раз вы вынюхиваете, что и как у них, то необходимо попытаться всячески набить себе цену – на их месте вы поступили бы точно также.
– Короче говоря, они выплачивают премии в виде биржевых опционов, надеюсь, что в скором времени это будет опцион и акции “Амеркопа”?
– Видимо так.
– Это несколько вульгарно, – вздохнул Эн. – Но если это самый страшный их проступок – я не стану особенно горевать и глотать на ночь успокаивающее. Меня больше волновали варианты, когда их ведение отчетности не соответствовало действительному положению вещей или еще что-нибудь в этом духе. Я на такое несколько раз в своей практике натыкался. – Его глаза быстро обшарили лицо Пола. – Но ведь вы ничего в таком роде не обнаружили, не правда ли?
– Нет. Хотя нельзя сказать, что этого на самом деле нет. Простоя не отыскал никаких следов подобной деятельности. Это станет понятно, когда мы просмотрим все вспомогательные документы.
– И как долго будет продолжаться ваша инспекция?
– Это зависит от того насколько детально вы захотите узнать о состоянии дел “Джейнчилла”. У него пять вспомогательных фирм. За последние четыре года он ликвидировал три из них – слил вместе, разумеется во время слияний были проведены финансовые инспекции. Теперь: мы можем либо довериться цифрам, обозначенным в этих отчетах, либо самим все проверить.
– И что вы порекомендуете, Пол?
– Я бы сказал, что мы можем довериться их проверкам. На эти дела у нас уйдет от трех до четырех месяцев, и они будут стоить вам денег, чтобы поднимать все архивы и тщательнейшим образом их раскапывать. И не забывайте, что ко времени тех слияний у Джейнчилла не было и намека на покупателя его собственной компании. Он сам нанимал ответственных бухгалтеров, и они проводили тщательнейшие расследования по всем финансовым вопросам. Ему это было необходимо самому – ведь не стал бы Джейнчилл покупать кота в мешке. Тогда он находился точно в таком же положении как сейчас вы.
Эн наколол на вилку устрицу и приподняв руку над тарелкой застыл в таком положении.
– Предположим, что мы доверимся этим цифрам. Сколько вам еще потребуется времени, чтобы завершить ревизию?
– Мою часть или всю операцию?
– В конце следующей недели наши партнеры заканчивают свою часть работы в Нью-Йорке. Я говорю только о вашей проверке здесь.
– По тому, как идут дела, я бы сказал, что к середине недели у меня будут все необходимые цифры. Скажем в среду вечером. Затем, мне еще потребуется провести несколько дней за компьютером в Нью-Йорке. С сегодняшнего мне необходимо десять дней, чтобы все конкретно завершить.
Эн кивнул.
– Отлично. Пусть так и будет. Совет директоров моей компании озабочен как можно быстрейшим слиянием с “Джейнчилл”. – Устрица проделала остаток пути ко рту и исчезла внутри – Вам здесь нравится?
Такая внезапная смена тона и темы разговора застала Пола врасплох.
– Ннуу... несколько жарковато.
Эн пожал плечами.
– Воздух везде кондиционирован. Полгода здесь просто чудесно – снега нет, пальто не нужно.
– Так мне рассказывали.
– Видимо вы от этого не в восторге...
– Да нет, не в этом дело. Здесь все иначе, чем у нас, а я всю жизнь провел в Нью-Йорке. Может здесь кому-то и нравится, но мне вся здешняя жизнь сильно напоминает деревенскую. Ничего, что я так напрямик?
– Ничего, ничего. Вы правы, даже при миллионном населении кажется, что городок очень маленький. Тут сама атмосфера настраивает на такой лад. Я знаю, что какое-то время вы пытались жить в пригороде.
Пол кивнул, прожевал и потянулся за салфеткой.
– Несколько лет назад. Нужно определенное терпение, чтобы жить в собственном доме, отставив механические приспособления в сторону. Всякий раз, когда вам хочется купить газету или пакет молока, приходится залезать в машину и ехать черт знает куда, Для большинства людей такие поездки в порядке вещей, но я никак не мог к ним привыкнуть. И еще мне всегда претила мысль о сующих всюду свой нос соседях. В городе соседи не мешают и не обращают на вас внимания, пока вы сами их об этом не попросите.
– После того, что с вами приключилось, мне как-то странно слышать подобные рассуждения.
– Хотелось бы надеяться, что моя жена меня понимала.
Нарезанные на полоски планками жалюзи в комнату вползли огни фар. Пол включил было телевизор, несколько минут бездумно смотрел в экран, затем выключил его и вышел на улицу. От стен и асфальта исходил накопившийся за сутки жар. Бульвары тонули в неоновом накале, мимо проплывали огни машин, фырчанье огромных грузовиков сотрясало воздух. На пыльном небе неясно проступали очертания далеких гор.
По дорожке. Пол прошел до кирпичного, примостившегося в пыльном, посыпанном гравием садике, строения с неоновой вывеской в окне “Шлиц и Курз”; он вошел внутрь и устремился к цели своего визита. Это был дешевенький салун: восемь деревянных кабинок, темная исцарапанная стойка бара и деревянные табуреты с подставками для ног, наградные грамоты в дешевых рамках под стеклом и запыленные фотографии с полудюжиной сломанных старинных ружей на стене.
В заведении сидели группки болезненно склонившихся над выпивкой людей, слушавших завывание и грохот музыку “хилл-билли”, доносящейся из музыкального автомата. Несколько человек подняли головы, увидели, что вошедшей совсем не тот, кого они поджидают и снова уткнулся в стаканы. Внезапно Полу все это страшно не понравилось и ему захотелось как можно скорее оказаться отсюда за много миль и он было повернулся чтобы уйти, но бармен приветливо улыбнулся и сказав: “сюда пожалуйста”, показал на свободное место у стойки, на которое Пол и плюхнулся, заказав сухой “мартини”.
И уже если по одному его виду его не опознали, то это сделал заказ “мартини”: несколько пар глаз стали настойчиво изучать фигуру у стойки. Пол взял стакан и перенес его в пустую кабинку, сел, прикрыв глаза, и позволил жалящему ритму музыки войти в кровь. Думать ни о чем не хотелось; процесс давался с боем и болью.
Мимо прогромыхали ковбойские сапоги; Пол взглянул на удаляющуюся фигуру верзилы в деловом костюме и белой десятилитровой шляпе. Пол чуть было не подавился смехом. Человек в сапогах вышел и Пол прошелся взглядом по стойке бара и людям, сидящим за ней. Как они были обеспокоены тем. что их городок может понравится всяким пришлым и они его оккупируют!.. Вынужденное радушие и отчаянная реклама наоборот. Для Пола это была чужая страна; даже в Европе он чувствовал себя менее одиноко. Здесь бы Сэм Крейцер чувствовал себя как рыба в воде, но не я.
“Одинокий поезд мчится вдаль по рельсам
Слышу как надсадно он гудит
Сквозь шумы я слышу нежный голос
Что зовет меня из памяти твоей
Из Юмы, из далекой-дали – Юмы...”
Гитара, скрипка, ритмическое подвывание равнинной песни. Как всегда – потерянная любовь, печаль. Здесь не услышишь Гершвина, Портера или Роджера – чужой язык.
Пол заказал еще стакан и принялся вслушиваться в простые печальные мелодии. Прошлое они превращали в растревоженное настоящее. Пол быстро выпил, заказал еще и принялся вертеть в пальцах пустой стакан. Он вспоминал времена, когда все стояло на своих местах, когда он точно знал, что такое хорошо, и что такое плохо. Времена черных телефонов, двухэтажных автобусов на Парк-Авеню и шикарных парадов в честь героев, над которыми никто не смеялся, пачки чистых чековых бланков у окошечка каждой кассы, Грейбл и Гейбла, Хэйворта и Купера, неизбежных полицейских на перекрестках, завернутых в газету рыб, тайные мечты в простых коричневых обертках, Дядюшки Ирвина во время великой Депрессии, носящего белью рубашки, чтобы показать всему миру, что он еще может оплачивать счета, приходящие из прачечных, важность целомудрия и зло, которое приносил алкоголь, великодушие Наших Американских Парней, Пэт О’Брайен и яблочные пироги, материнство и “напиши-об-этом-в-газету” и “Звездная пыль” Гленна Миллера. Боже, я помню Гленна Миллера, Блин, я совершенно четко помню его – это очень важно помнить Гленна Миллера.
– Меня зовут Ширли Маккензи.
Она стояла возле его стола со стаканом в руке, помешивая палочкой для коктейля ледяные кубики. Пол был настолько ошарашен, что поначалу ничего не мог сказать, а только тупо на нее уставился. Темные волосы были обвязаны бордовой бархатной лентой; длинное лицо с огромными глазами и полными сочными губами. Худенькое упакованное в серебристую блузку и короткую кожаную юбку тельце. Она слегка, но совсем не развязно улыбнулась.
– Вы выглядите не в своей тарелке. Вот почему я к вам подошла. Если вам не приятно – могу отвалить.
– Нет, нет, ни в коем случае, присаживайтесь. – Он неуклюже выбрался из кабинки, припомнив хорошие манеры.
– На самом деле я не хотела вторгаться. Мне просто...
– Да нет же. Я с удовольствием проведу время в вашей компании.
– Ну, если вы так думаете. – Хороший голос: низкий, сочный с примесями виски баритон. Лицо цвета орехового дерева; когда она повернулась к свету, Пол понял, что на самом деле женщина много старше чем он решил вначале. Тридцать пять или около этого, ногти ее были обгрызены до мяса.
Стоя рядом с кабинкой и пропуская женщину на место, Пол внезапно сообразил, что почти пьян – опасно пьян; зрение мутилось, равновесие было шатким, а язык распух как погибший моллюск в раковине. Он сел на свое место и взглянул на женщину.
– Пол, Пол Бенджамин.
Она едва улыбаясь кивнула.
– Мне кажется, имена не имеют особого значения. Я имею в виду корабли, проплывающие в ночи и все такое. – Губы ее задрожали, но Ширли быстро прикусила их зубками. Обеими руками она как за спасательный круг держалась за стакан с выпивкой.
– Ну, пусть тогда будет Ширли Маккензи...
– Так вы запомнили – хорошо... Подумайте над этим. – Она наклонила голову; улыбка стала шире и насмешливей.
– Что вы имеете в виду? Я вам нравлюсь?
– Мир рухнул у ваших ног. – Она запрокинула голову и подняла стакан – тостуя; кубики звякнули о зубы и освобожденный от содержимого стакан встал на свое место. – Слушайте, я вовсе не сопливая дура со слезодавильной историей за пазухой, если вы так подумали...
– А я бы кстати ничего не имел против такой истории.
– До обидного честно. Честно для вас, обидно для меня. – И она снова улыбнулась, желая показать, что не собиралась нападать.
– Еще хотите? – Пол показал на ее стакан.
– Конечно. И что самое главное – сама заплачу. – Она грохнула на стол сумочку.
– Это не обязательно, – пробормотал Пол неуклюже. Что вы пьете?
– Скотч с содой.
– Какой-нибудь специальный сорт?
– Обычный скотч. Никогда не замечала между ними особой разницы.
Пол купил им выпить и принес стаканы. Ширли не стала возникать по поводу оплаты, но сумочка так и осталась лежать на столе. Пол глотнул и понял, что к полуночи во рту можно будет тушить пожар. Пошло все к черту.
– Ну… – произнес он и замолчал, не зная, что бы этакое сказать.
– Прошу простить, но и от меня пользы будет не больше. Я не так уж часто подсаживаюсь в барах к незнакомым мужчинам.
– А я к женщинам.
Они оба улыбнулись. И тут форма ее глаз изменилась.
– Знаете ли вы, что ненависть захватывающее ощущение?
– Что вы имеете в виду?
– Не знаю, как бы получше объяснить... вот, примерно таким вот образом: я сидела здесь, в баре и думала о том, как бы мне получше прикончить этого сукина сына моего муженька – экс-муженька, прошу прощения. То есть по-настоящему подумывала об убийстве. Представляла себе как было бы замечательно удавить его струной от пианино или всадить ему в глотку кухонный нож. Конечно, я бы ничего такого в жизни не сделала – я не психованная какая-нибудь, А у вас бывали такие мечты?
– Более-менее.
– Это восхитительно, вам не кажется? Кровь начинает быстрее двигаться в жилах. Возбуждает.
– Это верно...
– Вы сказали это так, словно испытывали подобные ощущения, но не задумывались над ними.
– Что-то в этом духе... да.
Ширли покачала головой – и в ее глазах снова появилась насмешливость.
– Судя по всему, вы не хотите говорить о своем, так же как и я.
– О своем чем?
– О том, что заставляет мир падать у ваших ног. Хорошо, принимается, не будем говорить об этом – поговорим о чем-нибудь другом, вы здешний?
Пол округлил глаза.
– Здешний? Вы имеете в виду, что живу здесь? В Таксоне?
– Понятно. Не живете.
– Я думал, это очевидно. Я из Нью-Йорка.
– Если бы я была здешней, то наверное бы все поняла. Но я-то из Лос-Анджелеса.
– Домой едите или наоборот?
– Наоборот. Категорически наоборот. Сегодня добралась до этого места – остановилась в близлежащем мотеле.
– И я.
У женщины сбилось дыхание, и она опустила глаза, уставясь в стакан с выпивкой. Пол быстро сказал:
– Послушайте, я ничего не имел в виду. Это не уловка. Просто, я на самом деле там остановился, вот и все.
– Я начинаю себя чувствовать, – прошипела Ширли каким-то странным шипящим полуголосом, – как знаменитая охотница за мужиками. Пожалуйста, простите.
– Да за что?
– За то, что подвалила, как какая-нибудь кабацкая нимфоманка и ударилась в воспоминания как только услышала, что вы не прогнали меня в первую секунду. Простите.
– Да я вас уверяю, вам не зачем просить прощения, следующий глоток: ты бы поаккуратнее с этим пойлом. – И куда отправитесь отсюда?
– А вы спросите меня об этом завтра, когда я усядусь в машину. Может к тому времени у меня появится какая-нибудь идейка.
– Вы действительно легки на подъем и свободны как птица.
Перекошенная улыбка; как шрам на лице, волосы упали на глаза, скрывая выражение.
– У меня сестричка живет в Хьюстоне. Так что похоже мне в ту сторону. Хотя и неохота.
– А других родственников нет? Детей?
– Детей трое. – Закушенная губа. – Муж отобрал.
– Простите. Неловко получилось. Я не хо…
– Да, все в порядке. Вам стоило бы почитать лос-анджелесские газетенки. Всем все известно. Я не могу содержать собственных детей – так сказал судья.
– Простите. Ей-богу...
– Конечно неплохо, когда твой муж – адвокат, а судья его ближайший приятель. – Лицо женщины смялось. – Неужели я похожа на тварь пренебрегающую собственными детьми?.. Черт, извините, на такой вопрос ответить в принципе невозможно... Все, обещаю вам, что больше не стану разговаривать на эту тему – поговорим о чем-нибудь другом. Чем вы здесь занимаетесь? Отдыхаете?
– Я по делам. Очень скучным...
– Приехали заниматься скучными делами аж из Нью-Йорка... Тогда видимо здесь что-то крупное.
– Крупное для тех на кого я работаю. Для меня же – самая обыкновенная работа.
– Что у вас за профессия? Или это слишком нагло?
– Ничуть. Я бухгалтер, а здесь ревизую гроссбухи одной компании. Понимаю, что каждый человек должен гордиться своей работой, но уверяю вас, что моя намного скучнее мытья посуды.
– Да уж. О чем же нам тогда поговорить? Об атомных подводных лодках? Погоде?
– Если честно, мне все равно.
– А нам вовсе необязательно о чем бы то ни было говорить. Иногда не стоит делать, во избежание ненужного напряжения. – Она взяла свою сумочку и залпом допила остатки из своего стакана. – Почему бы нам не пойти? – Тон был развязным, но Ширли явно избегала смотреть Полу в глаза.
Он проводил ее до бетонного “передника” мотеля, сконцентрировавшись на том, чтобы держать равновесие. Женщина шла рядом, и на ее губах играла все та же смутная и непонятная улыбка, а бедра вызывающе раскачивались, хотя тонкая талия казалась неподвижной.
– Вон тот домишка, весь заляпанный грязью – мой. Моя комната.
– Ну, что же, тогда спокойной вам ночи – и счастливо.
– Нет. – Она развернулась, нависнув над ним с высоты крыльца, – Я вам нравлюсь? Хоть немного?
– Да, нравитесь.
Она распахнула дверь, та оказалась незаперта. Она втянула Пола внутрь и захлопнула за ним дверь. Единственным светом были лучи фонарей, просачивающиеся сквозь полуопущенные жалюзи. И в этом неверном сиянии ее глаза вспыхнули, выдавая дикое отчаянное желание. – Я хочу тебя. И хочу, чтобы ты меня хотел. Возьми, подержи меня, хотя бы минуту...
Он подтянулся к ней губами, и они обдали друг друга запахом перегара, а потом поцеловались; Пол почувствовал, что ее щеки мокры от слез.
– Пошли, пошли скорее в спальню, – пробормотала Ширли. – Ведь это то немногое, что могут себе позволить дружески настроенные друг к другу люди, правда же? Правда?
– А теперь можешь открыть и второй глаз. Я приготовила кофе.
Он сел и взял чашку. Пальцы дрожали. Впервые он открыто взглянул на женщину. На подбородке все еще красовалась красная полоса, там, где он терся щетиной. Кофе приятно пах, но на вкус был омерзительным. Опустошив чашку наполовину, он поставил ее.
– Спасибо.
Она уже оделась: та же блузка и кожаная юбка, что и прошлым вечером. Она очень недурна подумал он, Небольшого роста, худенькая, небольшие набряклости возле глаз – но все-таки чертовски хороша. Ночью, просыпаясь между урывочными снами, Пол думал о том, что будет неплохо, если он станет жить с женщиной, которая сможет отвлечь его от уличных убийств и телерекламы.
Она сказала:
– Я уже упаковалась. Вообще-то сначала я даже будить тебя не хотела, но потом подумала о том, какое лицо будет у горничной, когда она придет прибраться.
Словно что-то воткнулось в горло; он подавился тоскливой паникой.
– Ты уезжаешь?
– Пора, пора, труба зовет. До Хьюстона довольно далеко. – Ширли промокнула губы салфеткой и поставила чашку на блюдце. Затем подошла к зеркалу и разгладила юбку. – Спасибо за ночь. Мне был необходим кто-то, кто бы мог пожить до утра.
Когда она подошла к дверям, Пол подумал о том, что, наверное, эта женщина не запомнила, как его зовут.
– Прощай Ширли Маккензи.
Он не знал, услышала ли она его; дверь продолжала закрываться. Щелкнул замок, оставив его в одиночестве.
– Черт, – всхлипнул Пол и зарыдал.
– Я бы хотел купить пистолет.
В самолете он заснул, прислонившись головой к плексигласовой панели. Стюардесса прошла по проходу, проверяя у всех ли пассажиров пристегнуты ремни.
Огни Нью-Йорка образовывали над городом смутное сияние. Самолет скользнул вниз и приземлился в аэропорту имени Кеннеди. На аэровокзале он остановился на полпути к багажному отделению, чтобы купить презент для Кэрол: она всегда любила горький шоколад. Взяв полдюжины датских палочек, Пол положил их в кейс поверх бумаг, скрывавших “смит-и-вессон” тридцать второго калибра и шесть коробок с патронами по пятьдесят штук.
Взяв чемодан, он встал в нерешительности: как лучше поступить – потратить пятнадцать долларов на такси или отправиться на муниципальном транспорте? В конце концов, Пол сел в экспресс идущий до Мэнхэттенского Терминала и уже оттуда поехал на такси.
К квартире стояла духота, хотя ночь была довольно прохладной. Пол распахнул окна и отнес чемоданчик в ванную комнату, где никто бы не смог его увидеть с противоположной стороны улицы; там оконные стекла были гофрированными. Опустив стульчак, он сел на унитаз и вытащив револьвер зажал его в руке, рассматривая тусклое маслянистое отражение в металле.
Глава 14
– Не думаю, чтобы это вас так уж сильно удивило.
– А специфические моменты?
– Мне кажется, есть полдюжины точек, которые можно использовать, так сказать для применения системы рычагов. Например, они пытаются показать резкое возрастание актива, рапортуя о вспомогательных средствах рыночной стоимости, а не реальной закупочной.
Эн скривился.
– Это как-то уж совсем дешево, Джейнчилл меня разочаровывает.
– Его нельзя винить в попытке сделать хотя бы что-то для усиления впечатления.
– Я лелеял тайную мечту, что его увертки будут несколько более изящными. Еще что?
– Еще они начали тормозить ресурсы выделенные на исследования в пятилетнем промежутке. Это они начали практиковать с прошлого года – раньше они каждый финансовый год поглощали эти деньги. В этом нет никакой нечестности, но согласитесь – портрет становится все более отчетливым. Последнее, что мне удалось обнаружить – резкое возрастание в последние восемнадцать месяцев биржевого опциона сотрудников компании.
– Вместо денежных премий, хотите сказать?
– Да. Денежные премии – величайшая редкость.
– И каков же опцион?
– Сейчас я как раз работаю над этими цифрами. Но высказывая предварительное мнение... в районе четырехсот тысяч долларов.
Эн вставил в короткий серебряный мундштук сигарету и прикурил от зажигалки, украшенной драгоценными каменьями.
– И разумеется биржевой опцион не приписан к доходам?
– Разумеется.
– Биржевой аукцион, – пробормотал Эн. – Все это может служить долгосрочной утечкой долевых дивидендов. Если все будет продолжаться такими темпами, то они могут закончить разбавлением нового капитала.
– Я думаю, что у них нет подобных намерений. Просто они понимают, что раз вы вынюхиваете, что и как у них, то необходимо попытаться всячески набить себе цену – на их месте вы поступили бы точно также.
– Короче говоря, они выплачивают премии в виде биржевых опционов, надеюсь, что в скором времени это будет опцион и акции “Амеркопа”?
– Видимо так.
– Это несколько вульгарно, – вздохнул Эн. – Но если это самый страшный их проступок – я не стану особенно горевать и глотать на ночь успокаивающее. Меня больше волновали варианты, когда их ведение отчетности не соответствовало действительному положению вещей или еще что-нибудь в этом духе. Я на такое несколько раз в своей практике натыкался. – Его глаза быстро обшарили лицо Пола. – Но ведь вы ничего в таком роде не обнаружили, не правда ли?
– Нет. Хотя нельзя сказать, что этого на самом деле нет. Простоя не отыскал никаких следов подобной деятельности. Это станет понятно, когда мы просмотрим все вспомогательные документы.
– И как долго будет продолжаться ваша инспекция?
– Это зависит от того насколько детально вы захотите узнать о состоянии дел “Джейнчилла”. У него пять вспомогательных фирм. За последние четыре года он ликвидировал три из них – слил вместе, разумеется во время слияний были проведены финансовые инспекции. Теперь: мы можем либо довериться цифрам, обозначенным в этих отчетах, либо самим все проверить.
– И что вы порекомендуете, Пол?
– Я бы сказал, что мы можем довериться их проверкам. На эти дела у нас уйдет от трех до четырех месяцев, и они будут стоить вам денег, чтобы поднимать все архивы и тщательнейшим образом их раскапывать. И не забывайте, что ко времени тех слияний у Джейнчилла не было и намека на покупателя его собственной компании. Он сам нанимал ответственных бухгалтеров, и они проводили тщательнейшие расследования по всем финансовым вопросам. Ему это было необходимо самому – ведь не стал бы Джейнчилл покупать кота в мешке. Тогда он находился точно в таком же положении как сейчас вы.
Эн наколол на вилку устрицу и приподняв руку над тарелкой застыл в таком положении.
– Предположим, что мы доверимся этим цифрам. Сколько вам еще потребуется времени, чтобы завершить ревизию?
– Мою часть или всю операцию?
– В конце следующей недели наши партнеры заканчивают свою часть работы в Нью-Йорке. Я говорю только о вашей проверке здесь.
– По тому, как идут дела, я бы сказал, что к середине недели у меня будут все необходимые цифры. Скажем в среду вечером. Затем, мне еще потребуется провести несколько дней за компьютером в Нью-Йорке. С сегодняшнего мне необходимо десять дней, чтобы все конкретно завершить.
Эн кивнул.
– Отлично. Пусть так и будет. Совет директоров моей компании озабочен как можно быстрейшим слиянием с “Джейнчилл”. – Устрица проделала остаток пути ко рту и исчезла внутри – Вам здесь нравится?
Такая внезапная смена тона и темы разговора застала Пола врасплох.
– Ннуу... несколько жарковато.
Эн пожал плечами.
– Воздух везде кондиционирован. Полгода здесь просто чудесно – снега нет, пальто не нужно.
– Так мне рассказывали.
– Видимо вы от этого не в восторге...
– Да нет, не в этом дело. Здесь все иначе, чем у нас, а я всю жизнь провел в Нью-Йорке. Может здесь кому-то и нравится, но мне вся здешняя жизнь сильно напоминает деревенскую. Ничего, что я так напрямик?
– Ничего, ничего. Вы правы, даже при миллионном населении кажется, что городок очень маленький. Тут сама атмосфера настраивает на такой лад. Я знаю, что какое-то время вы пытались жить в пригороде.
Пол кивнул, прожевал и потянулся за салфеткой.
– Несколько лет назад. Нужно определенное терпение, чтобы жить в собственном доме, отставив механические приспособления в сторону. Всякий раз, когда вам хочется купить газету или пакет молока, приходится залезать в машину и ехать черт знает куда, Для большинства людей такие поездки в порядке вещей, но я никак не мог к ним привыкнуть. И еще мне всегда претила мысль о сующих всюду свой нос соседях. В городе соседи не мешают и не обращают на вас внимания, пока вы сами их об этом не попросите.
– После того, что с вами приключилось, мне как-то странно слышать подобные рассуждения.
– Хотелось бы надеяться, что моя жена меня понимала.
Нарезанные на полоски планками жалюзи в комнату вползли огни фар. Пол включил было телевизор, несколько минут бездумно смотрел в экран, затем выключил его и вышел на улицу. От стен и асфальта исходил накопившийся за сутки жар. Бульвары тонули в неоновом накале, мимо проплывали огни машин, фырчанье огромных грузовиков сотрясало воздух. На пыльном небе неясно проступали очертания далеких гор.
По дорожке. Пол прошел до кирпичного, примостившегося в пыльном, посыпанном гравием садике, строения с неоновой вывеской в окне “Шлиц и Курз”; он вошел внутрь и устремился к цели своего визита. Это был дешевенький салун: восемь деревянных кабинок, темная исцарапанная стойка бара и деревянные табуреты с подставками для ног, наградные грамоты в дешевых рамках под стеклом и запыленные фотографии с полудюжиной сломанных старинных ружей на стене.
В заведении сидели группки болезненно склонившихся над выпивкой людей, слушавших завывание и грохот музыку “хилл-билли”, доносящейся из музыкального автомата. Несколько человек подняли головы, увидели, что вошедшей совсем не тот, кого они поджидают и снова уткнулся в стаканы. Внезапно Полу все это страшно не понравилось и ему захотелось как можно скорее оказаться отсюда за много миль и он было повернулся чтобы уйти, но бармен приветливо улыбнулся и сказав: “сюда пожалуйста”, показал на свободное место у стойки, на которое Пол и плюхнулся, заказав сухой “мартини”.
И уже если по одному его виду его не опознали, то это сделал заказ “мартини”: несколько пар глаз стали настойчиво изучать фигуру у стойки. Пол взял стакан и перенес его в пустую кабинку, сел, прикрыв глаза, и позволил жалящему ритму музыки войти в кровь. Думать ни о чем не хотелось; процесс давался с боем и болью.
Мимо прогромыхали ковбойские сапоги; Пол взглянул на удаляющуюся фигуру верзилы в деловом костюме и белой десятилитровой шляпе. Пол чуть было не подавился смехом. Человек в сапогах вышел и Пол прошелся взглядом по стойке бара и людям, сидящим за ней. Как они были обеспокоены тем. что их городок может понравится всяким пришлым и они его оккупируют!.. Вынужденное радушие и отчаянная реклама наоборот. Для Пола это была чужая страна; даже в Европе он чувствовал себя менее одиноко. Здесь бы Сэм Крейцер чувствовал себя как рыба в воде, но не я.
“Одинокий поезд мчится вдаль по рельсам
Слышу как надсадно он гудит
Сквозь шумы я слышу нежный голос
Что зовет меня из памяти твоей
Из Юмы, из далекой-дали – Юмы...”
Гитара, скрипка, ритмическое подвывание равнинной песни. Как всегда – потерянная любовь, печаль. Здесь не услышишь Гершвина, Портера или Роджера – чужой язык.
Пол заказал еще стакан и принялся вслушиваться в простые печальные мелодии. Прошлое они превращали в растревоженное настоящее. Пол быстро выпил, заказал еще и принялся вертеть в пальцах пустой стакан. Он вспоминал времена, когда все стояло на своих местах, когда он точно знал, что такое хорошо, и что такое плохо. Времена черных телефонов, двухэтажных автобусов на Парк-Авеню и шикарных парадов в честь героев, над которыми никто не смеялся, пачки чистых чековых бланков у окошечка каждой кассы, Грейбл и Гейбла, Хэйворта и Купера, неизбежных полицейских на перекрестках, завернутых в газету рыб, тайные мечты в простых коричневых обертках, Дядюшки Ирвина во время великой Депрессии, носящего белью рубашки, чтобы показать всему миру, что он еще может оплачивать счета, приходящие из прачечных, важность целомудрия и зло, которое приносил алкоголь, великодушие Наших Американских Парней, Пэт О’Брайен и яблочные пироги, материнство и “напиши-об-этом-в-газету” и “Звездная пыль” Гленна Миллера. Боже, я помню Гленна Миллера, Блин, я совершенно четко помню его – это очень важно помнить Гленна Миллера.
– Меня зовут Ширли Маккензи.
Она стояла возле его стола со стаканом в руке, помешивая палочкой для коктейля ледяные кубики. Пол был настолько ошарашен, что поначалу ничего не мог сказать, а только тупо на нее уставился. Темные волосы были обвязаны бордовой бархатной лентой; длинное лицо с огромными глазами и полными сочными губами. Худенькое упакованное в серебристую блузку и короткую кожаную юбку тельце. Она слегка, но совсем не развязно улыбнулась.
– Вы выглядите не в своей тарелке. Вот почему я к вам подошла. Если вам не приятно – могу отвалить.
– Нет, нет, ни в коем случае, присаживайтесь. – Он неуклюже выбрался из кабинки, припомнив хорошие манеры.
– На самом деле я не хотела вторгаться. Мне просто...
– Да нет же. Я с удовольствием проведу время в вашей компании.
– Ну, если вы так думаете. – Хороший голос: низкий, сочный с примесями виски баритон. Лицо цвета орехового дерева; когда она повернулась к свету, Пол понял, что на самом деле женщина много старше чем он решил вначале. Тридцать пять или около этого, ногти ее были обгрызены до мяса.
Стоя рядом с кабинкой и пропуская женщину на место, Пол внезапно сообразил, что почти пьян – опасно пьян; зрение мутилось, равновесие было шатким, а язык распух как погибший моллюск в раковине. Он сел на свое место и взглянул на женщину.
– Пол, Пол Бенджамин.
Она едва улыбаясь кивнула.
– Мне кажется, имена не имеют особого значения. Я имею в виду корабли, проплывающие в ночи и все такое. – Губы ее задрожали, но Ширли быстро прикусила их зубками. Обеими руками она как за спасательный круг держалась за стакан с выпивкой.
– Ну, пусть тогда будет Ширли Маккензи...
– Так вы запомнили – хорошо... Подумайте над этим. – Она наклонила голову; улыбка стала шире и насмешливей.
– Что вы имеете в виду? Я вам нравлюсь?
– Мир рухнул у ваших ног. – Она запрокинула голову и подняла стакан – тостуя; кубики звякнули о зубы и освобожденный от содержимого стакан встал на свое место. – Слушайте, я вовсе не сопливая дура со слезодавильной историей за пазухой, если вы так подумали...
– А я бы кстати ничего не имел против такой истории.
– До обидного честно. Честно для вас, обидно для меня. – И она снова улыбнулась, желая показать, что не собиралась нападать.
– Еще хотите? – Пол показал на ее стакан.
– Конечно. И что самое главное – сама заплачу. – Она грохнула на стол сумочку.
– Это не обязательно, – пробормотал Пол неуклюже. Что вы пьете?
– Скотч с содой.
– Какой-нибудь специальный сорт?
– Обычный скотч. Никогда не замечала между ними особой разницы.
Пол купил им выпить и принес стаканы. Ширли не стала возникать по поводу оплаты, но сумочка так и осталась лежать на столе. Пол глотнул и понял, что к полуночи во рту можно будет тушить пожар. Пошло все к черту.
– Ну… – произнес он и замолчал, не зная, что бы этакое сказать.
– Прошу простить, но и от меня пользы будет не больше. Я не так уж часто подсаживаюсь в барах к незнакомым мужчинам.
– А я к женщинам.
Они оба улыбнулись. И тут форма ее глаз изменилась.
– Знаете ли вы, что ненависть захватывающее ощущение?
– Что вы имеете в виду?
– Не знаю, как бы получше объяснить... вот, примерно таким вот образом: я сидела здесь, в баре и думала о том, как бы мне получше прикончить этого сукина сына моего муженька – экс-муженька, прошу прощения. То есть по-настоящему подумывала об убийстве. Представляла себе как было бы замечательно удавить его струной от пианино или всадить ему в глотку кухонный нож. Конечно, я бы ничего такого в жизни не сделала – я не психованная какая-нибудь, А у вас бывали такие мечты?
– Более-менее.
– Это восхитительно, вам не кажется? Кровь начинает быстрее двигаться в жилах. Возбуждает.
– Это верно...
– Вы сказали это так, словно испытывали подобные ощущения, но не задумывались над ними.
– Что-то в этом духе... да.
Ширли покачала головой – и в ее глазах снова появилась насмешливость.
– Судя по всему, вы не хотите говорить о своем, так же как и я.
– О своем чем?
– О том, что заставляет мир падать у ваших ног. Хорошо, принимается, не будем говорить об этом – поговорим о чем-нибудь другом, вы здешний?
Пол округлил глаза.
– Здешний? Вы имеете в виду, что живу здесь? В Таксоне?
– Понятно. Не живете.
– Я думал, это очевидно. Я из Нью-Йорка.
– Если бы я была здешней, то наверное бы все поняла. Но я-то из Лос-Анджелеса.
– Домой едите или наоборот?
– Наоборот. Категорически наоборот. Сегодня добралась до этого места – остановилась в близлежащем мотеле.
– И я.
У женщины сбилось дыхание, и она опустила глаза, уставясь в стакан с выпивкой. Пол быстро сказал:
– Послушайте, я ничего не имел в виду. Это не уловка. Просто, я на самом деле там остановился, вот и все.
– Я начинаю себя чувствовать, – прошипела Ширли каким-то странным шипящим полуголосом, – как знаменитая охотница за мужиками. Пожалуйста, простите.
– Да за что?
– За то, что подвалила, как какая-нибудь кабацкая нимфоманка и ударилась в воспоминания как только услышала, что вы не прогнали меня в первую секунду. Простите.
– Да я вас уверяю, вам не зачем просить прощения, следующий глоток: ты бы поаккуратнее с этим пойлом. – И куда отправитесь отсюда?
– А вы спросите меня об этом завтра, когда я усядусь в машину. Может к тому времени у меня появится какая-нибудь идейка.
– Вы действительно легки на подъем и свободны как птица.
Перекошенная улыбка; как шрам на лице, волосы упали на глаза, скрывая выражение.
– У меня сестричка живет в Хьюстоне. Так что похоже мне в ту сторону. Хотя и неохота.
– А других родственников нет? Детей?
– Детей трое. – Закушенная губа. – Муж отобрал.
– Простите. Неловко получилось. Я не хо…
– Да, все в порядке. Вам стоило бы почитать лос-анджелесские газетенки. Всем все известно. Я не могу содержать собственных детей – так сказал судья.
– Простите. Ей-богу...
– Конечно неплохо, когда твой муж – адвокат, а судья его ближайший приятель. – Лицо женщины смялось. – Неужели я похожа на тварь пренебрегающую собственными детьми?.. Черт, извините, на такой вопрос ответить в принципе невозможно... Все, обещаю вам, что больше не стану разговаривать на эту тему – поговорим о чем-нибудь другом. Чем вы здесь занимаетесь? Отдыхаете?
– Я по делам. Очень скучным...
– Приехали заниматься скучными делами аж из Нью-Йорка... Тогда видимо здесь что-то крупное.
– Крупное для тех на кого я работаю. Для меня же – самая обыкновенная работа.
– Что у вас за профессия? Или это слишком нагло?
– Ничуть. Я бухгалтер, а здесь ревизую гроссбухи одной компании. Понимаю, что каждый человек должен гордиться своей работой, но уверяю вас, что моя намного скучнее мытья посуды.
– Да уж. О чем же нам тогда поговорить? Об атомных подводных лодках? Погоде?
– Если честно, мне все равно.
– А нам вовсе необязательно о чем бы то ни было говорить. Иногда не стоит делать, во избежание ненужного напряжения. – Она взяла свою сумочку и залпом допила остатки из своего стакана. – Почему бы нам не пойти? – Тон был развязным, но Ширли явно избегала смотреть Полу в глаза.
Он проводил ее до бетонного “передника” мотеля, сконцентрировавшись на том, чтобы держать равновесие. Женщина шла рядом, и на ее губах играла все та же смутная и непонятная улыбка, а бедра вызывающе раскачивались, хотя тонкая талия казалась неподвижной.
– Вон тот домишка, весь заляпанный грязью – мой. Моя комната.
– Ну, что же, тогда спокойной вам ночи – и счастливо.
– Нет. – Она развернулась, нависнув над ним с высоты крыльца, – Я вам нравлюсь? Хоть немного?
– Да, нравитесь.
Она распахнула дверь, та оказалась незаперта. Она втянула Пола внутрь и захлопнула за ним дверь. Единственным светом были лучи фонарей, просачивающиеся сквозь полуопущенные жалюзи. И в этом неверном сиянии ее глаза вспыхнули, выдавая дикое отчаянное желание. – Я хочу тебя. И хочу, чтобы ты меня хотел. Возьми, подержи меня, хотя бы минуту...
Он подтянулся к ней губами, и они обдали друг друга запахом перегара, а потом поцеловались; Пол почувствовал, что ее щеки мокры от слез.
– Пошли, пошли скорее в спальню, – пробормотала Ширли. – Ведь это то немногое, что могут себе позволить дружески настроенные друг к другу люди, правда же? Правда?
* * *
Он проснулся с отчетливым ощущением того, что грезил. Почувствовал слабость во всех членах; тупую толкающуюся в глазницы головную боль; обезвоженный организм требовал возмещения влаги.– А теперь можешь открыть и второй глаз. Я приготовила кофе.
Он сел и взял чашку. Пальцы дрожали. Впервые он открыто взглянул на женщину. На подбородке все еще красовалась красная полоса, там, где он терся щетиной. Кофе приятно пах, но на вкус был омерзительным. Опустошив чашку наполовину, он поставил ее.
– Спасибо.
Она уже оделась: та же блузка и кожаная юбка, что и прошлым вечером. Она очень недурна подумал он, Небольшого роста, худенькая, небольшие набряклости возле глаз – но все-таки чертовски хороша. Ночью, просыпаясь между урывочными снами, Пол думал о том, что будет неплохо, если он станет жить с женщиной, которая сможет отвлечь его от уличных убийств и телерекламы.
Она сказала:
– Я уже упаковалась. Вообще-то сначала я даже будить тебя не хотела, но потом подумала о том, какое лицо будет у горничной, когда она придет прибраться.
Словно что-то воткнулось в горло; он подавился тоскливой паникой.
– Ты уезжаешь?
– Пора, пора, труба зовет. До Хьюстона довольно далеко. – Ширли промокнула губы салфеткой и поставила чашку на блюдце. Затем подошла к зеркалу и разгладила юбку. – Спасибо за ночь. Мне был необходим кто-то, кто бы мог пожить до утра.
Когда она подошла к дверям, Пол подумал о том, что, наверное, эта женщина не запомнила, как его зовут.
– Прощай Ширли Маккензи.
Он не знал, услышала ли она его; дверь продолжала закрываться. Щелкнул замок, оставив его в одиночестве.
– Черт, – всхлипнул Пол и зарыдал.
* * *
Суббота: полдня Пол провел в конференц-зале компании “Джейнчилл”, а затем, позавтракав в закусочной для автомобилистов, отправился к центру города, по шоссе Четвертой Авеню к переезду. Магазин спорттоваров находился именно там, где он себе и представлял. Пол зашел и сказал:– Я бы хотел купить пистолет.
В самолете он заснул, прислонившись головой к плексигласовой панели. Стюардесса прошла по проходу, проверяя у всех ли пассажиров пристегнуты ремни.
Огни Нью-Йорка образовывали над городом смутное сияние. Самолет скользнул вниз и приземлился в аэропорту имени Кеннеди. На аэровокзале он остановился на полпути к багажному отделению, чтобы купить презент для Кэрол: она всегда любила горький шоколад. Взяв полдюжины датских палочек, Пол положил их в кейс поверх бумаг, скрывавших “смит-и-вессон” тридцать второго калибра и шесть коробок с патронами по пятьдесят штук.
Взяв чемодан, он встал в нерешительности: как лучше поступить – потратить пятнадцать долларов на такси или отправиться на муниципальном транспорте? В конце концов, Пол сел в экспресс идущий до Мэнхэттенского Терминала и уже оттуда поехал на такси.
К квартире стояла духота, хотя ночь была довольно прохладной. Пол распахнул окна и отнес чемоданчик в ванную комнату, где никто бы не смог его увидеть с противоположной стороны улицы; там оконные стекла были гофрированными. Опустив стульчак, он сел на унитаз и вытащив револьвер зажал его в руке, рассматривая тусклое маслянистое отражение в металле.
Глава 14
Уходя на работу в четверг утром. Пол положил револьвер в карман. В переполненном вагоне метро, он быстро и неглубоко дышал, но когда кто-нибудь налетал на него от сильной тряски, Пол грубо отталкивал человека: пистолет придавал ему высокомерия, и за этим было необходимо следить.
В самом центре вагона поезда идущего через весь город, стоял транзитный полицейский, наблюдавший за пассажирами каменными невыразительными глазами. Пол старательно избегал его взгляда. Он минут десять утром вертелся возле зеркала и так этак, чтобы удостовериться, что пистолет в кармане брюк не выпирает чересчур сильно, поэтому прекрасно знал, что полицейский никоим образом не узнает, что у него в кармане за игрушка и все-таки нервы его были настолько напряжены, что как только распахнулись двери вагона, как он чуть ли не бегом пустился по платформе.
Пистолет был небольшим, можно даже сказать совсем маленьким: пятизарядный револьвер с укороченным дулом и металлическим кожухом над курком, для того, чтобы он не зацеплялся за одежду. Продавцу Пол сообщил, что ему нужен маленький пистолетик для того, чтобы его можно было держать в ящике для инструментов, и чтобы он не раздавил катушку для лески, искусственных мух для ловли форели и не запутался в веревках. Тот попытался было продать Полу однозарядный пистолет двадцать второго калибра, но Пол заявил, что не настолько хорошо стреляет, чтобы удовлетвориться единственным выстрелом. По тем же самым соображениям, он отказался покупать револьвер двадцать второго калибра, и после этого продавец понимающе улыбнулся и пробормотал, что у всех настоящих людей должно быть право на ношение пистолета и вот это, вам не кажется, будет то, что нужно?
Он отказался почти полностью алюминиевым, очень легким. Пол спросил есть ли где-нибудь в пределах города тир для практики и продавец направил его в стрелковый спортивный клуб, находящийся в десяти милях отсюда; Пол заплатил два доллара за пользование мишенью и всю субботу и воскресенье провел в тире, израсходовав несколько коробок патронов. К воскресному вечеру в ушах у него гудело и звенело и слышал он довольно скверно, а правая рука онемела от отдачи, но зато он теперь точно знал, что сможет попасть в человека с расстояния в несколько ярдов, а это было именно то, что ему нужно. Для самообороны, разумеется. Ночью он скрупулезно вычистил и смазал пистолет, завернул его в носок и поместил на самое дно чемоданчика. Единственным неприятным моментом была посадка в самолет, перед которой пассажиров проверяли – но он не был похож на налетчика или контрабандиста наркотиками. Проверяющие мельком заглянули в кейс, но не стали поднимать бумаги; Пол спокойно – как ему казалось – прошел через вертушку, но потом целый час обильно потел от пережитого страха. После этого он переполнился праведным негодованием из-за идиотской системы охраны порядка, по которой он должен совершить преступление для того, чтобы провести средства самозащиты. Пол был уверен, что чувства, переполнявшие его не имели никакого отношения к комплексу вины: это был страх быть пойманным, а это казалось ему совершенно иным по качеству ощущением. У правоохранительных органов нет морального права заставлять человека бояться подобных вещей.
Но в любом случае лучше бояться быть пойманным, чем дрожать за свою жизнь. Только рецидивисты да дураки садятся в тюрьму. Пол знал, что если его поймают с пистолетом в кармане, делу можно будет помочь: у него был Джек, он знал несколько влиятельных адвокатов и был уверен в том, что максимум, что ему грозит – символическое заключение за мелкую провинность, отсрочка приговора и освобождение. Сажали настоящих убийц, пойманных на месте преступления, Да и то, имея голову всегда можно было избежать заключения. В этом-то и состояла истинная беда социальной системы. В прошлом году Джек защищал пятнадцатилетнего парнишку, которого обвиняли в том, что он угрожал кассиру ножом и взял из кассы восемнадцать долларов. В магазине повсюду были развешаны объявления о том, что он охраняется и просматривается с помощью телекамер, но мальчишка не умел читать, Его поймали меньше чем через сутки. Поэтому пострадал он от собственной безграмотности.
В самом центре вагона поезда идущего через весь город, стоял транзитный полицейский, наблюдавший за пассажирами каменными невыразительными глазами. Пол старательно избегал его взгляда. Он минут десять утром вертелся возле зеркала и так этак, чтобы удостовериться, что пистолет в кармане брюк не выпирает чересчур сильно, поэтому прекрасно знал, что полицейский никоим образом не узнает, что у него в кармане за игрушка и все-таки нервы его были настолько напряжены, что как только распахнулись двери вагона, как он чуть ли не бегом пустился по платформе.
Пистолет был небольшим, можно даже сказать совсем маленьким: пятизарядный револьвер с укороченным дулом и металлическим кожухом над курком, для того, чтобы он не зацеплялся за одежду. Продавцу Пол сообщил, что ему нужен маленький пистолетик для того, чтобы его можно было держать в ящике для инструментов, и чтобы он не раздавил катушку для лески, искусственных мух для ловли форели и не запутался в веревках. Тот попытался было продать Полу однозарядный пистолет двадцать второго калибра, но Пол заявил, что не настолько хорошо стреляет, чтобы удовлетвориться единственным выстрелом. По тем же самым соображениям, он отказался покупать револьвер двадцать второго калибра, и после этого продавец понимающе улыбнулся и пробормотал, что у всех настоящих людей должно быть право на ношение пистолета и вот это, вам не кажется, будет то, что нужно?
Он отказался почти полностью алюминиевым, очень легким. Пол спросил есть ли где-нибудь в пределах города тир для практики и продавец направил его в стрелковый спортивный клуб, находящийся в десяти милях отсюда; Пол заплатил два доллара за пользование мишенью и всю субботу и воскресенье провел в тире, израсходовав несколько коробок патронов. К воскресному вечеру в ушах у него гудело и звенело и слышал он довольно скверно, а правая рука онемела от отдачи, но зато он теперь точно знал, что сможет попасть в человека с расстояния в несколько ярдов, а это было именно то, что ему нужно. Для самообороны, разумеется. Ночью он скрупулезно вычистил и смазал пистолет, завернул его в носок и поместил на самое дно чемоданчика. Единственным неприятным моментом была посадка в самолет, перед которой пассажиров проверяли – но он не был похож на налетчика или контрабандиста наркотиками. Проверяющие мельком заглянули в кейс, но не стали поднимать бумаги; Пол спокойно – как ему казалось – прошел через вертушку, но потом целый час обильно потел от пережитого страха. После этого он переполнился праведным негодованием из-за идиотской системы охраны порядка, по которой он должен совершить преступление для того, чтобы провести средства самозащиты. Пол был уверен, что чувства, переполнявшие его не имели никакого отношения к комплексу вины: это был страх быть пойманным, а это казалось ему совершенно иным по качеству ощущением. У правоохранительных органов нет морального права заставлять человека бояться подобных вещей.
Но в любом случае лучше бояться быть пойманным, чем дрожать за свою жизнь. Только рецидивисты да дураки садятся в тюрьму. Пол знал, что если его поймают с пистолетом в кармане, делу можно будет помочь: у него был Джек, он знал несколько влиятельных адвокатов и был уверен в том, что максимум, что ему грозит – символическое заключение за мелкую провинность, отсрочка приговора и освобождение. Сажали настоящих убийц, пойманных на месте преступления, Да и то, имея голову всегда можно было избежать заключения. В этом-то и состояла истинная беда социальной системы. В прошлом году Джек защищал пятнадцатилетнего парнишку, которого обвиняли в том, что он угрожал кассиру ножом и взял из кассы восемнадцать долларов. В магазине повсюду были развешаны объявления о том, что он охраняется и просматривается с помощью телекамер, но мальчишка не умел читать, Его поймали меньше чем через сутки. Поэтому пострадал он от собственной безграмотности.