Зоя Гаррисон
Большое кино

 

   ЗВАР, 1938 ГОД
   После новогодних тостов не прошло и часа, а она уже тащила его по залитой лунным светом дорожке. Потом она распахнула дверь и втянула его внутрь гостевого дома.
   Сквозь тонкий шелк ее смуглое тело просвечивало так, что от неожиданности у него приоткрылся рот.
   — Меня никто не видел. — Он не мог оторвать глаз от ее темных сосков.
   — Хорошо. — Она улыбнулась и провела ладонями по его щекам. — Бедненький! Присядь.
   Рядом со взбитыми подушками красовался большой бронзовый кальян, и это его немного отрезвило.
   — Мать не разрешает мне курить гашиш, говорит, от него становятся бесплодными.
   — Твоя мать слишком долго жила в пустыне. — Она усадила его на подушки. — Бери! — Как только у него во рту оказался кончик трубки, она поднесла к кальяну свечу, предварительно зажженную от огня маленькой чугунной печки. — Сначала вдох, потом выдох… Вот так. Это тебя успокоит. Ты слишком взволнован для урока.
   Он принялся глубоко дышать. Что-то забулькало, во рту стало горько. Он посмотрел на нее и вопросительно пожал плечами.
   — Подожди, скоро распробуешь.
   Прошла вечность, прежде чем он почувствовал на своем плече ее прохладную руку. Она принесла кувшин с водой и губку.
   Он не стал сопротивляться, когда она сняла с него ботинки, брюки, носки и стянула через голову рубашку.
   — А ты сильная!..
   Она принялась обтирать его какой-то густой жидкостью с запахом алоэ.
   — Когда мне было столько, сколько тебе, я жила в Париже.
   Твой отец определил меня учиться балету к одному из знаменитейших преподавателей Европы, который был со мной очень строг и часто бранил ни за что. Я молчала, потому что знала: когда закончится урок и разойдутся другие ученицы, он загладит свою вину передо мной.
   Сначала он заставлял меня снимать сорочку и трико. Он твердил, что только голую балерину можно научить правильно вставать в позицию. Я делала приседания и все прочие упражнения у балетной перекладины, после чего закидывала на нее одну ногу. Он размещался у меня за спиной и, глядя в зеркале мне в глаза, учил задирать ногу как можно выше, чтобы все мое нутро представало в зеркале моим и его глазам. Тогда он овладевал мной сзади.
   Пока он этим занимался, мне полагалось оставаться в неподвижной балетной позиции. Танцором становился он. Постепенно меня охватывало нестерпимое удовольствие. Он пускал в ход еще и руки и шепотом спрашивал, нравится ли мне все это. Глядя в глаза, он заставлял меня комментировать каждое его движение, каждый рывок. В конце концов я заливалась краской и кричала собственному отражению в зеркале, что мне очень, очень, очень хорошо!
   Финалом ее рассказа стало то, что он кончил у нее на глазах и тут же попросил за это прощения.
   — Глупости, — ответила она, вытирая губкой его живот. — Я сделала это намеренно.
   Получив новую взбадривающую порцию гашиша, он благодарно откинулся на подушки. Она покинула его и вернулась через несколько минут с двумя половинками персика в руке.
   — Спасибо, — удивленно проговорил он, — но я не слишком…
   — Конечно. Дело не в этом. Ешь! — Она запихнула одну половинку персика ему в рот так, что он едва не подавился. — И не забывай дышать, не то задохнешься.
   Внезапно что-то надвинулось на него, и ему показалось, что он стоит, задрав голову, под Эйфелевой башней. И тут он сообразил, куда она подевала вторую половинку персика.
   — Доедай! — раздалось сверху.
   Он вцепился ей в бедра и принялся за вторую половинку. По подбородку полился сок, и персик моментально исчез, но влага не иссякала. Он усердно трудился, чувствуя, как она напрягается, как бьется над ним в судорогах, подчиняясь могучей внутренней силе. Последняя, самая мучительная судорога — и она обмякла.
   Он опустил ее на подушки.
   Придя в себя, она снова заговорила:
   — Это может происходить еще и еще. Работай язычком, мой златокудрый мальчик, и не останавливайся, только не останавливайся. Продолжай!
   Он с готовностью подчинился. Когда язык одеревенел и едва не вываливался у него изо рта, он стал молотить ее подбородком, внимая доносящимся откуда-то издалека наставлениям:
   — Поласковее, дружок, поласковее. Щетина не обязательно должна царапать, она тоже может дарить радость!
   Наконец шея отказалась повиноваться и он пустил в ход нос, а к тому времени отдохнул главный инструмент — язык. Все это время его пальцы неустанно исследовали ее изнутри, словно пытались нащупать во влажной тьме загадочные письмена. Иногда тьма содрогалась, и она принималась биться над ним как одержимая, но он снова подчинял себе ее скользкое тело, получая в ответ хриплые похвалы.
   Потом они, не сговариваясь, поменялись ролями: он превратился в наставника, она — в покорную ученицу. Он поднял ее, перенес на ложе и лег, насадив ее на свое копье, как на вертел.
   Она обхватила его ногами и позволила ему опускать и приподнимать ее, словно куклу, предназначенную единственно для его услады. Когда скомканные шелка осветила заря, он встал, а она осталась лежать распластанной, как тряпичная кукла, брошенная кукловодом.
 
   Следующие две недели он, как щенок, следовал за ней по пятам. Меньше всего ему хотелось возвращаться в Америку и браться за учебу.
   — Скоро начнется война. Отец говорит, что я не вернусь сюда, пока она не кончится. Это может продлиться годы!
   — Тем лучше.
   — Ноя должен остаться здесь! Мое место — рядом с тобой. — Поддев носком ботинка песок, он обиженно покосился на море, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
   Негромко засмеявшись, она взъерошила ему волосы:
   — Ты чудесный юноша, в Америке у тебя не будет отбоя от девчонок.
   — Мне не нужны американские девчонки. Я хочу тебя!
   — Это ты сейчас так говоришь. Придет время, и ты поймешь, что я была права.
   В день отплытия он явился к ней:
   — Ты будешь мне писать?
   — Только если напишешь первым. И не забывай рассказывать про твоих американских подружек.
   — Подожди, вот разбогатею, вернусь сюда и построю дворец для твоих скульптур.
   — Зачем он, дворец! — ответила она со смехом. — Все, что мне требуется, — это покой, и я обрету его, когда ты от меня отвяжешься. Поторопись, не то опоздаешь на корабль.
   Он был так жалок в школьном пиджаке, с теннисной ракеткой в руках… У нее словно что-то оттаяло в сердце. Она вынула из шкатулки с драгоценностями маленькую зеленую черепашку из французской эмали.
   — У вас с ней глаза одного цвета. Храни ее в память обо мне.
 
   Война все никак не начиналась, и ему разрешили приехать домой на летние каникулы. Увы, ковры, подушки, шелка оказались свернутыми. Она надела мужские брюки и рисовала обнаженного юношу-араба, сидящего на пыльном дощатом помосте. Мужские подтяжки подчеркивали округлость ее живота. Она беременна!
   Он упал перед ней на колени, заглянул в ее суровое лицо, мысленно призывая вспомнить ту ночь.
   — Я рассчитывала, что ты уже здесь не появишься. — Она не сводила глаз с араба. Кусок угля со скрипом перемещался по грубой серой бумаге.
   — Как я мог не появиться рядом с тобой? Рядом с вами…
   Она закрыла глаза, уголек замер на бумаге.
   — Вынуждена тебя огорчить. Это не имеет к тебе отношения.
   — Не понимаю.
   — Что тут понимать? — Она сверкнула глазами. — Ребенок не твой. А теперь уходи, не мешай работать!
   Он позорно бежал из гостевого дома.
   Потом он подслушал разговор своих родителей:
   — Говорят, ребенок от сына эмира, который ей сейчас позирует. Эмир в печали. — Судя по тону, отцу, похоже, тоже было невесело.
   — Так отошли ее! Отправь обратно в Париж! — Голос матери звучал решительно.
   — Ты требуешь невозможного! Она моя единственная кровная родня, не считая сына. Сестра есть сестра… — отец закашлялся, — даже если она шлюха.
   Он не мог больше этого выносить. Вранье! Опять кинувшись к ней, он застал араба, который как раз заканчивал одеваться.
   — Зловонное отродье! Куда это ты собрался? — заорал он.
   Сын эмира попытался улизнуть, но не тут-то было.
   — Боишься остаться? Боишься получить по морде?
   Араб бросил на пол рубашку, выхватил кинжал, и соперники закружились по комнате.
   — Сводите свои детские счеты подальше от моих рисунков! — крикнула она. — Вон отсюда! Оба!
   Грозно поглядывая друг на друга, они вывалились во двор, и она, укрепив набросок на мольберте, последовала за ними.
   Слуги встали вокруг дерущихся тесным кругом, поощряя их криками, в то время как те катались по песку, орошая его потом и кровью. Песок облепил обоих так плотно, что различить, кто есть кто, можно было только по цвету глаз. Кровь капала на песок. Драка прекратилась, лишь когда из дома выбежал отец белого юноши с плеткой и растащил драчунов.
   Эмир прислал за раненым сыном своих людей. Укладывая его на носилки, они переговаривались по-арабски, но она не разобрала слов. Зато проклятие белого юноши прозвучало яснее некуда:
   — Надеюсь, ты произведешь на свет двухголовое отродье, грязная шлюха!
   Он убежал, швырнув эмалевую черепашку к ее ногам.
   …Прошла неделя, прежде чем она смогла вернуться к работе.
   В тот же день она узнала, что сын эмира умер от ран, полученных в драке.
   Эмир призвал ее к себе.
   — Мадам, — начал он, — когда вы появились у нас, я проявил к, вам интерес и, невзирая на ваше европейское происхождение, предложил за вас брату полсотни верблюдов. Он ответил, что лучше мне не иметь в числе жен такую дьяволицу Неужто теперь Аллах покарал меня за то, что я вас возжелал? — Он не сводил с нее жгучих черных глаз. — Отвечайте, где прячется белый чертенок?
   Седобородые старцы, сидевшие вокруг эмира, закивали головами и затянулись из кальянов. Стражники, стоявшие у нее за спиной, грозно положили руки на эфесы кинжалов.
   — Это произошло случайно! — крикнула она, — Мой сын мертв! — повысил голос эмир. — Убит! Как ты смеешь называть это случайностью, мерзкая блудница?
   — Лучше убейте меня! — Мольба сорвалась с уст, прежде чем она успела ее остановить.
   Эмир задумчиво улыбнулся:
   — Убить тебя вместо него? Зачем? Возможно, ты носишь во чреве семя моего сына! — Он указал кивком на ее живот. — Как ты меня убедишь его пощадить ? Говорят, вся твоя жизнь — это твои руки. Согласна лишиться для его спасения одной руки?
   Вместо ответа она плюнула эмиру в лицо.
   — Что ж, как знаешь. — Эмир нахмурился. — Мои люди все равно его найдут, согласишься ты помочь или нет.
   Повинуясь его кивку, стражники кинулись обыскивать ее жилище.
   — Подождите! — крикнула она.
   Эмир поднял руку, слуги замерли.
   — Что, если вместо руки я отрежу себе одну грудь?
   Сначала эмир сидел насупленный, потом заулыбался. По его знаку ее обступили слуги. Один завел ей руки за спину, второй обнажил ее до пояса, третий вынул кинжал. Глядя на блестящее лезвие, она проговорила:
   — Вы обещаете сохранить ему жизнь?
   — Обещаю.
   — Тогда я сделаю это сама. Дай кинжал!
   Все вытаращили глаза.
   — Повинуйся! — крикнул эмир.
   Изогнутый кинжал мерцал, слоем месяц в небе. Она сделала вдох, подперла острием правую грудь и резанула в направлении горла. Кинжал оказался острым как бритва. Благодаря холоду стали она целую секунду не чувствовала боли. Ребенок в ее чреве перестал шевелиться. Она упала в обморок.
   Ев дернули за волосы, и она очнулась. Белая рубашка, завязанная на животе, стала алой от крови.
   — Я дал слово, что кара его минует. Да будет так! Но этого, — эмир указал на окровавленную рубашку, — недостаточно для восстановления справедливости. Я буду мстить. Мои дети найдут его детей и убьют их одного за другим. Если ты откроешь мой план ему или кому-нибудь еще, я убью тебя и твое отродье. — Он встал и отвернулся. — А теперь прочь с глаз моих! Ползи в свое распутное гнездо, и да простит меня Аллах за мое великодушие.
   Сама не помня как, она дотащилась до дому, где перебинтовала себе грудь и стала ждать выкидыша.
   Однако спустя четыре месяца она произвела на свет красивую, здоровую девочку и назвала ее собственным именем, ибо ребенок был обречен никогда не знать отца.

Глава 1

   НЬЮ-ЙОРК, ОКТЯБРЬ 1983 ГОДА
   Ночной рейс доставил Кит Рейсом в аэропорт. Шагая к терминалу, она оглянулась в поисках шофера, и тут ее ослепила фотовспышка. Коренастый человечек с «Никоном» в руках, неопрятный, в слишком коротком галстуке, крикнул:
   Улыбнись, Кошечка!
   Арнольд Блатски, репортер желтой газетенки, постоянно старавшийся превратить жизнь Кит в кошмар, осклабившись в щербатой улыбке, в упор смотрел на нее.
   — Добро пожаловать в «Большое яблоко», мисс Рейсом. Позвольте вам помочь…
   Она отстранила его сумкой и заторопилась к выходу, а он все семенил следом.
   — Говорят, вы и ваш приятель будете доделывать «Последний шанс» под золотым дождем. Это правда?
   Кит кляла свои высокие каблуки и узкую юбку, мешавшие ей пуститься наутек. Назойливый подонок!
   — Говорят, «Последний шанс» — самая слезливая картина после «Завтра я заплачу». Перед просмотром надо запастись коробкой бумажных платков…
   Откуда-то появился носильщик в красной фуражке, и Кит, взмахнув сумкой, подозвала его. Блатски тут же сделал вид, что готов предложить услуги, но она отстояла свое имущество. Лишь когда носильщик, разворачивая тележку, случайно ударил Блатски в колено, тот отпрянул.
   — Вам помочь, мэм? — спросил носильщик.
   — Вы уже помогли. — Кит с улыбкой отдала ему багаж.
   Оставив тележку на попечение скорчившегося Блатски, носильщик вывел ее через боковую дверь с надписью «Только для персонала аэропорта» и проводил вниз по длинному пандусу.
   Увидев в отдалении белый лимузин, Кит обрадовалась.
   — Моя машина! — воскликнула она.
   Носильщик кивнул, поставил вещи и, сунув два пальца в рот, оглушительно свистнул.
   «Мерседес» плавно подъехал, и Кит, с облегчением усевшись на белое кожаное сиденье, улыбнулась находившемуся в машине молодому человеку.
   — Доброе утро, Девин. Спасибо, что приехал.
   Девин Лоу, сотрудник нью-йоркского офиса, чмокнул ее в щеку.
   — Бедняжка! Ни минуты покоя?
   — Если не считать двух часов отдыха на взлетной полосе в Лос-Анджелесском аэропорту.
   Девин тронул ее за плечо:
   — Кажется, тебя преследует поклонник Кит обернулась и увидела носильщика, прижавшегося носом к стеклу машины.
   — Хочешь от него избавиться?
   — Нет, что ты! Он же спас меня от Блатски! — Она опустила стекло и полезла в сумочку за десятидолларовой купюрой.
   Однако, к ее удивлению, носильщик не принял денег.
   — Мне так приятно, мисс Рейсом! Позвольте вам сказать: вы всегда были моей любимой актрисой. Голливуд допустил огромный промах, когда остался без вас, а за «Зачарованный баркас» вам надо было дать «Оскара».
   Кит представила его зрителем во второразрядном кинотеатрике, когда двадцать два года назад «Баркас» вышел на экран. В те времена он был еще совсем юным… Она улыбнулась:
   — Ну, не знаю… По-моему, теперь там делают ошибки покруче.
   — Вы не дадите мне автограф, мисс Рейсом?
   Она видела, как дрожит его рука, принимая клочок бумаги с ее закорючкой.
   — Не могу поверить, — признался Девин, — когда водитель тронулся с места.
   Кит пристально посмотрела на молодого спутника. Разумеется, ему нелегко представить, что в свое время она была не главой киностудии, а актрисой, — когда Кит снималась в последней картине, ему было всего шесть лет.
   — Говорят, твой любимый вице-президент повесил на стену у себя в кабинете плакатик с твоей фотографией из времен «Центурион пикчерс».
   Кит улыбнулась:
   — Ренди Шеридан? Боже, как бы мне хотелось посрывать все эти плакатики, собрать в кучу и сжечь! Давай-ка к делу, Дев.
   Думаю, нам придется нелегко. Я тут кое-что набросала. Сперва прочти, а потом мы продумаем стратегию наступления.
   Пока он просматривал желтые карточки, Кит потянулась к телефону и тут только заметила, что у нее вспотели ладони, — с приближением ответственного момента волнение росло.
   В офисе трубку подняла Сьюзен, секретарь Арчера Ренсома.
   — Привет! — сказала Кит.
   — Добро пожаловать! — откликнулась Сьюзен. — А мы-то ломали головы: куда ты подевалась?
   — Никуда. Просто самолет проторчал почти два часа на взлетной полосе.
   — Так я и думала. В общем, не волнуйся, все пройдет хорошо. У Раша дела.
   У Раша Александера, партнера и лучшего друга Арчера, дел всегда невпроворот. Только бы его совещания не повредили ее планам!
   — Ладно, увидимся через час. — Кит положила трубку.
   В багажнике лежал металлический чемодан с пленками: черно-белая съемка, почти без монтажа — плод двух месяцев работы. Сейчас все надежды возлагались именно на этот материал.
   Кит со вздохом откинула голову, призывая себя к спокойствию.
   Все в мире кино твердили, что для нее это тоже последний шанс.
   Она вспомнила заголовок в пятничной «Вэрайети»: «Что ждет „Последний шанс“ — эвтаназия или золотой дождь?».
   «Золотым дождем» назывались тройные сверхурочные, выплачиваемые при отставании фильма от графика. «Дождь» проливался в сюрреалистический период, когда вся группа — от парикмахеров до ведущих актеров — работала по две дневные смены и половину ночи, чтобы доделать фильм к сроку. Такая ситуация была для студии кошмаром, однако Кит шла на это. Она приехала в Нью-Йорк просить денег, конкретно — два с половиной миллиона долларов, на завершение «Последнего шанса». Единственная трудность заключалась в том, что она боялась обращаться к своему кузену. Полгода назад, когда она решила превратить бестселлер Германа Миллера в художественный фильм, Арчер Ренсом был далеко не в восторге. Теперь ей предстояло убедить его уступить ей деньги, которые можно было бы получить со страховых компаний после смерти на съемочной площадке Монетт Новак, инженю. «Последний шанс» необходимо доснять на «Горизонте», и пускай Арчер Рейсом не впутывает сюда свои проблемы с Комиссией по биржам и ценным бумагам!
   Девин взял ее за руку.
   — Очень сильный материал. Кит… Но разве я должен это озвучить?
   — Ты представляешь «Горизонт», тебе и карты в руки. Главное, аккуратность и такт: мы со всем почтением предлагаем такие-то изменения, которые пойдут картине на пользу.
   — А если он не согласится?
   Кит отвернулась к окну.
   — Тогда мы откажемся от проекта.
   — «Юниверсал» только и ждет, чтобы его подхватить.
   — И на здоровье! — Голос Кит звучал почти равнодушно. — Пусть берут его со всеми потрохами — в том виде, в каком он сейчас. Вот увидишь, как их бухгалтерам придется оплакивать убытки! А теперь к делу.
   Молодой человек приготовился записывать, а Кит тем временем разглядывала себя в зеркальце пудреницы. О ней до сих пор говорят, что в свои сорок пять она выглядит как двадцатипятилетняя восходящая звезда, которую в свое время восхвалял «Голливуд рипортер»: «Кошачье изящество… Вздернутый носик, немигающие зеленые глаза, безупречные черты… Киска, угодившая в воду».
   С тех пор киска вылезла из воды, отряхнулась и вскарабкалась довольно высоко — стала первым лицом на киностудии.
   Однако ее по-прежнему преследовал все тот же кошачий образ.
   Ее называли «женщина-кошка». Даже в деловых колонках за ней закрепилось прозвище Кошечка. «Вчерашней партнершей Пола Ньюмена в баре „Поло Лондж“ была сама Кошечка. Оба выглядели так, словно только что слопали на пару канарейку».
   — Пункт пятый? — услышала она голос Девина. Проверив, не распустились ли собранные в пучок волосы, она захлопнула пудреницу.
   — Итак, напряжение должно возникнуть раньше середины второго акта, иначе зритель начнет зевать от скуки.
   — Ты настаиваешь, чтобы я это говорил?
   Она снисходительно улыбнулась:
   — Конечно, нет! Просто скажи, что напряжение лучше растянуть во времени.
   Девин кивнул:
   — Ты мастерица иносказания. Кит, мне до тебя далеко. Я всегда либо слишком напираю, либо занимаю оборонительную позицию. Мне страшно гладить Уоткинса против шерсти — все-таки он добился трех «Оскаров». Два из них он получил за фильмы, которые я обожал школьником.
   — Эй, выше голову! — Кит похлопала его по руке. — Последние его четыре фильма не дали вообще сборов. Уоткинс к нам прислушается. Если и не согласится, то прислушается наверняка. Возьмет с собой наш списочек, подумает — и предложит свой.
   — Прямо как переговоры между профсоюзом и работодателем! — вздохнул Девин.
   — Совершенно верно, — серьезно сказала Кит. — Работодатели — мы, а они — работники, пусть высокооплачиваемые.
   Никогда этого не забывай.
   — И все же с твоей поддержкой мне было бы легче.
   — Рада бы, да не могу. Мне надо поговорить с Арчером.
   Первым делом я должна показать отснятый материал ему.
   — Перспектива не блестящая, а?
   — Энтузиазма не вызывает, это правда. Правильнее сказать, я не испытываю энтузиазма по поводу всей этой поездки.
   Если только он вообще не прикроет лавочку, я тут же мчусь назад — надо срочно решать, кому предложить роль Лейси.
   Эти слова прозвучали почти трагически.
   — Будем надеяться, что Рейсом пойдет тебе навстречу, — подбодрил ее Девин. — Кузен все-таки.
   — Арчер Рейсом никогда не придавал значения родству, — ответила Кит, задумчиво глядя на приближающиеся огни тоннеля.
 
   После полутора недель ливней, вызвавших многочисленные оползни, Лос-Анджелес переживал не лучшие времена.
   И именно тогда произошло слияние «Рейсом энтерпрайзиз» и «Горизонт пикчерс». Арчер Рейсом появился на студии без предупреждения. Он побывал повсюду — от актерских гардеробных до режиссерских бунгало — и обменялся рукопожатием буквально со всеми, вплоть до статистов и вспомогательного персонала. К моменту его появления в кабинете Кит на студии только и разговоров было, что об ожидающих ее счастливых временах, но Кит была готова и к другому повороту событий.
   — Говорят, кузен, ты успел очаровать здесь всех до одного?
   Он прикрыл за собой дверь.
   — У меня всего два часа перед возвращением на Восточное побережье. Ты должна первой узнать о серьезных переменах, которые здесь произойдут.
   — Серьезные перемены?
   Он расхаживал по просторному кабинету, не обращая внимания на красочные картины студийной жизни, открывавшиеся из затемненных окон.
   — Эта студия уже пять лет идет ко дну. Еще год — и ей конец.
   — К твоему сведению, кузен, — тихо начала Кит, — когда я полгода назад перешла сюда с «Уорнер бразерс», моя цель как раз в том и состояла, чтобы изменить ход событий. По-моему, я не зря потратила время.
   — Наши впечатления могут быть обманчивыми, девочка.
   Все меняется. Если тебе хочется надежности, то ты занимаешься не своим делом.
   — Именно своим! Все, что мне нужно, — это возможность осуществить мой план. Ведь ты с ним ознакомился? — Улыбка Кит была не слишком теплой. — На его претворение в жизнь потребуется два с половиной года.
   Пока она говорила, Арчер придирчиво разглядывал афиши на стенах — рекламу ее старых фильмов. «Красные туфельки», «Двойное возмещение», «Жюль и Джим», «Письмо», — а затем продолжил, словно не слыша ее слов:
   — Со следующего года мы начнем получать прибыль. Для этого я уволю сорок процентов руководящего состава и найму Кроуфорда со студии «БК игл». Он сколачивает немногочисленную, но крепкую команду…
   — Зачем подключать Кроуфорда, раз уже есть я? Мы с ним не сработаемся.
   — К этому я и клоню, Кит. Ты здесь не останешься.
   Она ошеломленно взглянула на кузена:
   — Но у меня контракт…
   — Как ты понимаешь. Кит, я не допущу, чтобы какая-то бумажка помешала моим планам.
   — Как ты понимаешь, Арчер, доверять попавшую в беду студию человеку, только что вложившему тридцать шесть миллионов В абсолютно проигрышный товар, — настоящее безумие!
   Кит пригубила остывший кофе, наслаждаясь первой маленькой победой над кузеном.
   — Завтра об этом узнают все, — продолжила она. — Но я рада предупредить тебя заранее. — Рейсом присел на край письменного стола. — Видимо, мистер Кроуфорд погорячился, заключив контракт с неким актером, недавно отхватившим «Оскара» за фильм на вьетнамскую тему. Позабыл, наверное, что контракт с этим солдатиком — автоматическое приглашение на роль продюсера его жены, которая не в состоянии продюсировать даже жалкий рекламный ролик, не говоря о полнометражном художественном фильме… Он не удосужился самостоятельно посетить съемочную площадку в Вайоминге: отправил туда зеленого новичка, за один день проглотившего сценарий. — Кит выдержала многозначительную паузу. — Знаешь, как это бывает? Наверное, нет. В общем, этот новичок, вместо того чтобы заняться делом, облюбовал задницу ГП. Это, к твоему сведению, главный оператор — начинай привыкать к нашей терминологии. На прошлой неделе сюда заглянул другой их главный — по сбыту. Сидя там, где сидишь сейчас ты, он признался мне, что теперь зрителя вряд ли загонишь на этот вестерн даже дубинками.
   — Никто не застрахован от ошибок, — пробурчал Арчер, отводя глаза.