Страница:
Приведя текст в удобочитаемый вид, я занялся изучением спецлитературы по этому периоду. В Новгородской Первой летописи по 6953 году я нашёл следующее: «Того же лета приеха в Новъгород с Москвы князь Юрьи Лугвеньевич, и новгородцы даша ему коръмление, по волости хлеб, а пригородов не даша». Вот, значит, князь и кормился в меру своих способностей к дипломатии, взимая дань методами, не сильно отличающимися от действий современной налоговой полиции.
Этой версии как нельзя более соответствовала датировка завещания. Проклов день – 12 июля. По условиям докончаний взыскание податей княжескими людьми допускалось только после Петрова дня, то есть 29 июня. Следовательно, творившийся в Сосне грабёж был узаконен, а уж лес рубят – щепки летят.
И тут я с горечью подумал, что такая пословица могла родиться только на Руси.
В том же двенадцатом томе «Полного собрания русских летописей» обнаружилось подтверждение: «А в то время не бе в Новегороде правде и праваго суда, и въсташа ябетници, изнарядиша четы и обеты и целования на неправду, и начаша грабити по селам и по волостем и по городу; и беахом в поруганье суседом нашим, сущим окрест нас; и бе по волости изъежа велика и боры частыя, криц и рыдание и вопль и клятва всими людьми на стареишины наша и град наш, зане не бе в нас милости и суда права». Прямо как сейчас. Также и правительство ругают. Разница лишь в том, что окончательный срок подачи декларации о доходах сдвинулся малость назад – до первого апреля, на день дураков. Я, кстати, в бытность обязательной подачи деклараций от физических лиц, этот священный долг похерил. Декларировать мне было нечего, да и кормить незнакомых людей на собственные деньги претило. Я даже ИНН не получил. На работе не числюсь, налогов не плачу и могу лишь предполагать, какая участь меня ожидает: вызовут в налоговую инспекцию раз, другой, а там и отстанут. Либо по чьему-то навету вломятся в квартиру налоговые опера. Тогда история с Сосней повторится.
Я помотал головой, разгоняя тоскливые думки, и ошалело уставился на часы. Ух ты, ничего себе! Всё-таки процесс изучения древней рукописи – штука затягивающая. И утомительная, между прочим. Читать с оригинала оказалось непросто. Дукт был неровный, штрихи неразборчивые. Дело в том, что берёзовая кора имеет продольные прожилки, а царапать на них неудобно. Онкиф Посник старался пропускать их, процарапывал с меньшим нажимом, отчего строка была плохо заметна даже через лупу. От увеличительного стекла в глазах появилась резь, да и башка заболела. Я решил сделать передышку.
За окном была глубокая ночь. Кабинет в результате лихорадочной деятельности напоминал лабораторию доктора Фауста, где вот-вот должен был появиться чёрт. Я вылез из кресла и побрёл на кухню. Разумнее всего было бы сразу лечь спать. Маринка так и сделала. Ждать меня не стала, знала, что это надолго. Но присоединяться к ней я не спешил. Захотелось испить кофею. Люблю крепкий кофе в любое время суток и даже столь поздний час не помеха! На кухне я достал джезву, высыпал из кофемолки что там оставалось, прогрел, залил кипятком и поставил на огонь.
Всё-таки здорово мне сегодня повезло, думал я, стоя у плиты. И дело тут даже не в вещах, а в ощущениях. В один день найдя и прочтя древний свиток, я почувствовал сопричастность к событиям пятисотлетней давности. Будто это письмо было адресовано мне.
Кофе закипел. Я перелил его в чашку и отпил обжигающим. Жар его опалил моё нёбо и я даже не сразу почувствовал горечь, а когда почувствовал, немедленно захотел есть. Пришлось залезть в холодильник. Отрезал сыра, хлеба и приготовил увесистый бутерброд. Присел к столу и сделал ещё глоток. Кофе прогнал сон, и я вдруг понял, что береста была посланием кладоискателю от кладообразователя. Диссидентствующий Посник, не надеясь на авось, предпочёл зарыть деньги, чтобы они не достались государственным чиновникам. Даже детям не сказал, кабы не случилось чего. Княжеская администрация творила произвол, выжимая из простого люда дополнительные средства в казну, не брезгуя доносами платных осведомителей и нарушениями закона, а в случае неуплаты проявляя насильственные действия. Одним наездом, надо полагать, новгородские мытари не удовлетворились. Во всяком случае, воспользоваться деньгами Онкифу не довелось, иначе грамота была бы из тайника изъята. Наследники тоже до неё не добрались. То ли не нашли, то ли… и не искали: когда-то же деревня Сосня перестала существовать. Возможно, это случилось в роковые сороковые и поселение для окрестных жителей на краткий период переименовалось в Горелово или Резаны, пока совсем не забылось. Правда, следов сажи на месте построек я не обнаружил. Это позволяло предполагать, что дома разрушились естественным образом. Ну, не Горелово, так Попадалово, одним словом. Для непокорного Стехнова с Мартыном вместе – уж точно. Наехала древняя налоговая полиция на них крепко. Затоптала конями и порубила саблями.
Я долил в чашку остаток из джезвы. К тому времени голова окончательно прояснилась и меня осенила догадка, что сам Онкиф Посник с этой прожарки благополучно соскочил. Его-то сотрудники отдела физической защиты князя Юрия Лугвеньевича не тронули, иначе он не преминул бы об этом сообщить в первых строках рукописания. Должно быть, подати на 12 июля он уплатил. Даже в загашнике осталось маленькое состояние – триста пятьдесят рублей по тем временам сумма нешуточная. Кстати, по нашим тоже. Новгородский рубль той эпохи являл собой слиток серебра весом в 171 грамм. 350 рублей – это почти шестьдесят килограммов благородного металла, которые лежат и ждут нового владельца.
И во всём мире только я один знаю о котле со старинными деньгами, зарытом на древнем капище!
Кофе взбодрил меня. Идея показалась неожиданно заманчивой. Дело в том, что я смекнул, где находится капище. И проверить это можно запросто, взяв с собой металлоискатель.
Заветная поляна должна была располагаться вблизи деревни. Вряд ли сосненские ходили далеко молиться. Да и четыре с лишком пуда через лес куда-то к чёрту на рога не попрёшь, легче уж тогда под полом зарыть в своей избе. Да и по логике, жрец должен жить рядом со своей кумирней. Религия-то ведь – дело житейское.
Что ж, съездим. Отправляться можно хоть сейчас: походное снаряжение в машине – садись и в путь!
Сон как рукой сняло. Верно говорил Гёте: «Лучшее, что нам даёт История – это возбуждаемый ею энтузиазм». Я бы поехал, но на завтра имелись планы, которые обязательно нужно было осуществить. Я уже договорился со Славой, что возьму партию золота на продажу, и с Гольдбергом, которому «рыжее» толкну. Сделка намечалась тысяч на двадцать. У нас с корефаном заканчивалась наличка. То есть буквально – вся. За зиму мы спустили по сто тысяч евро каждый, придурки! Правда, Слава купил квартиру, а я новую машину, но всё равно борщанули с затратами. Жрать же требовалось каждый день. Да и жена привыкла жить в достатке, ни в чём себе не отказывая. Она успела забыть слово «работа».
Я вымыл чашку и погасил на кухне свет.
2
Этой версии как нельзя более соответствовала датировка завещания. Проклов день – 12 июля. По условиям докончаний взыскание податей княжескими людьми допускалось только после Петрова дня, то есть 29 июня. Следовательно, творившийся в Сосне грабёж был узаконен, а уж лес рубят – щепки летят.
И тут я с горечью подумал, что такая пословица могла родиться только на Руси.
В том же двенадцатом томе «Полного собрания русских летописей» обнаружилось подтверждение: «А в то время не бе в Новегороде правде и праваго суда, и въсташа ябетници, изнарядиша четы и обеты и целования на неправду, и начаша грабити по селам и по волостем и по городу; и беахом в поруганье суседом нашим, сущим окрест нас; и бе по волости изъежа велика и боры частыя, криц и рыдание и вопль и клятва всими людьми на стареишины наша и град наш, зане не бе в нас милости и суда права». Прямо как сейчас. Также и правительство ругают. Разница лишь в том, что окончательный срок подачи декларации о доходах сдвинулся малость назад – до первого апреля, на день дураков. Я, кстати, в бытность обязательной подачи деклараций от физических лиц, этот священный долг похерил. Декларировать мне было нечего, да и кормить незнакомых людей на собственные деньги претило. Я даже ИНН не получил. На работе не числюсь, налогов не плачу и могу лишь предполагать, какая участь меня ожидает: вызовут в налоговую инспекцию раз, другой, а там и отстанут. Либо по чьему-то навету вломятся в квартиру налоговые опера. Тогда история с Сосней повторится.
Я помотал головой, разгоняя тоскливые думки, и ошалело уставился на часы. Ух ты, ничего себе! Всё-таки процесс изучения древней рукописи – штука затягивающая. И утомительная, между прочим. Читать с оригинала оказалось непросто. Дукт был неровный, штрихи неразборчивые. Дело в том, что берёзовая кора имеет продольные прожилки, а царапать на них неудобно. Онкиф Посник старался пропускать их, процарапывал с меньшим нажимом, отчего строка была плохо заметна даже через лупу. От увеличительного стекла в глазах появилась резь, да и башка заболела. Я решил сделать передышку.
За окном была глубокая ночь. Кабинет в результате лихорадочной деятельности напоминал лабораторию доктора Фауста, где вот-вот должен был появиться чёрт. Я вылез из кресла и побрёл на кухню. Разумнее всего было бы сразу лечь спать. Маринка так и сделала. Ждать меня не стала, знала, что это надолго. Но присоединяться к ней я не спешил. Захотелось испить кофею. Люблю крепкий кофе в любое время суток и даже столь поздний час не помеха! На кухне я достал джезву, высыпал из кофемолки что там оставалось, прогрел, залил кипятком и поставил на огонь.
Всё-таки здорово мне сегодня повезло, думал я, стоя у плиты. И дело тут даже не в вещах, а в ощущениях. В один день найдя и прочтя древний свиток, я почувствовал сопричастность к событиям пятисотлетней давности. Будто это письмо было адресовано мне.
Кофе закипел. Я перелил его в чашку и отпил обжигающим. Жар его опалил моё нёбо и я даже не сразу почувствовал горечь, а когда почувствовал, немедленно захотел есть. Пришлось залезть в холодильник. Отрезал сыра, хлеба и приготовил увесистый бутерброд. Присел к столу и сделал ещё глоток. Кофе прогнал сон, и я вдруг понял, что береста была посланием кладоискателю от кладообразователя. Диссидентствующий Посник, не надеясь на авось, предпочёл зарыть деньги, чтобы они не достались государственным чиновникам. Даже детям не сказал, кабы не случилось чего. Княжеская администрация творила произвол, выжимая из простого люда дополнительные средства в казну, не брезгуя доносами платных осведомителей и нарушениями закона, а в случае неуплаты проявляя насильственные действия. Одним наездом, надо полагать, новгородские мытари не удовлетворились. Во всяком случае, воспользоваться деньгами Онкифу не довелось, иначе грамота была бы из тайника изъята. Наследники тоже до неё не добрались. То ли не нашли, то ли… и не искали: когда-то же деревня Сосня перестала существовать. Возможно, это случилось в роковые сороковые и поселение для окрестных жителей на краткий период переименовалось в Горелово или Резаны, пока совсем не забылось. Правда, следов сажи на месте построек я не обнаружил. Это позволяло предполагать, что дома разрушились естественным образом. Ну, не Горелово, так Попадалово, одним словом. Для непокорного Стехнова с Мартыном вместе – уж точно. Наехала древняя налоговая полиция на них крепко. Затоптала конями и порубила саблями.
Я долил в чашку остаток из джезвы. К тому времени голова окончательно прояснилась и меня осенила догадка, что сам Онкиф Посник с этой прожарки благополучно соскочил. Его-то сотрудники отдела физической защиты князя Юрия Лугвеньевича не тронули, иначе он не преминул бы об этом сообщить в первых строках рукописания. Должно быть, подати на 12 июля он уплатил. Даже в загашнике осталось маленькое состояние – триста пятьдесят рублей по тем временам сумма нешуточная. Кстати, по нашим тоже. Новгородский рубль той эпохи являл собой слиток серебра весом в 171 грамм. 350 рублей – это почти шестьдесят килограммов благородного металла, которые лежат и ждут нового владельца.
И во всём мире только я один знаю о котле со старинными деньгами, зарытом на древнем капище!
Кофе взбодрил меня. Идея показалась неожиданно заманчивой. Дело в том, что я смекнул, где находится капище. И проверить это можно запросто, взяв с собой металлоискатель.
Заветная поляна должна была располагаться вблизи деревни. Вряд ли сосненские ходили далеко молиться. Да и четыре с лишком пуда через лес куда-то к чёрту на рога не попрёшь, легче уж тогда под полом зарыть в своей избе. Да и по логике, жрец должен жить рядом со своей кумирней. Религия-то ведь – дело житейское.
Что ж, съездим. Отправляться можно хоть сейчас: походное снаряжение в машине – садись и в путь!
Сон как рукой сняло. Верно говорил Гёте: «Лучшее, что нам даёт История – это возбуждаемый ею энтузиазм». Я бы поехал, но на завтра имелись планы, которые обязательно нужно было осуществить. Я уже договорился со Славой, что возьму партию золота на продажу, и с Гольдбергом, которому «рыжее» толкну. Сделка намечалась тысяч на двадцать. У нас с корефаном заканчивалась наличка. То есть буквально – вся. За зиму мы спустили по сто тысяч евро каждый, придурки! Правда, Слава купил квартиру, а я новую машину, но всё равно борщанули с затратами. Жрать же требовалось каждый день. Да и жена привыкла жить в достатке, ни в чём себе не отказывая. Она успела забыть слово «работа».
Я вымыл чашку и погасил на кухне свет.
2
В квартире Давида Яковлевича царил девятнадцатый век. Мебель, драпри, даже паркет были невероятно старинными. Торговля раритетами была родовым промыслом Гольдбергов. Шутка ли, ещё прапрадедушка занимался этим бизнесом! И хотя в нынешние шестикомнатные хоромы Давид Яковлевич вселился лишь год назад, аромат благородной затхлости, испускаемый антикварным хламом, успел пропитать стены. Обстановка квартиры излучала надёжность и комфорт, кои оценить по достоинству мог лишь человек, умеющий ими пользоваться.
Я удобно устроился в мягком кресле периода барокко, попивая натуральный йеменский кофеёк, приготовленный Донной Марковной. Такие чудесные зёрна мокко мог добыть только состоятельный человек, держащий своего личного сомелье и знающий толк в деликатесах. Расплывшийся в кресле напротив меня Давид Яковлевич старался богатство не афишировать, живя в своё удовольствие, тихо, но очень роскошно.
С торговцем антиком Гольдбергом я сошёлся незадолго перед посадкой, когда вместе с покойным ныне Лёшей Есиковым отыскал в отопительном воздуховоде под полом заброшенной псковской церквушки великолепный наперсный крест, золотые складни с камнями, лампады и всяческое храмовое имущество. Крест и один складень ушли Давиду Яковлевичу за вполне приличную цену, а я с подачи Есикова вскоре отъехал в учреждение на Арсенальной набережной – размышлять о несовершенстве человеческой натуры. Подставивший меня подельник получил год условно, а я оказался в заточении, где и подружился со Славой-афганцем. Прошлым летом он тоже освободился и здорово помог мне в разборках с сектой исмаилитов, окопавшейся в Санкт-Петербурге. Маленькую криминальную войну мы выиграли и разжились у противника золотишком, которое теперь успешно продавали Гольдбергу. А он своей выгоды не упускал. Умение извлекать прибыль из любой затеи было у него наследственным, и сейчас, когда он завёл беседу о прелестях моей работы, я лихорадочно гадал, к какому предложению она сведётся. В том, что разговор о кладоискательстве затеян не впустую, сомнений не оставалось.
– Раскопки – это своего рода спорт, – разглагольствовал я на любимую тему. – Это азарт, это щекочущее чувство прикосновения к тайне, которое обычно исчезает вместе с детством, но в поиске его можно ощутить вновь.
– А когда вы собираетесь посвятить себя научной работе? – поинтересовался Гольдберг, изучая меня хитрыми глазами-щёлочками, затаившимися за круглыми стёклами очков.
– Вы имеете в виду керамику считать? – не без иронии спросил я. – Нескоро, наверное.
– А вам интереснее полевая работа? – в голосе Давида Яковлевича зазвучали мечтательные нотки. – Это должно быть очень занимательно – откапывать разные древности.
– То, в чём нет загадочности, лишено очарования, как сказал Анатоль Франс.
Блеснув эрудицией, я вновь пригубил великолепнейший кофе. Гольдберг улыбнулся.
– Удача вас любит, – констатировал он. – Я в первый раз встречаю столь увлечённого своим делом авантюриста, которому так сказочно везёт.
Тем самым он, вероятно, намекал на мои прошлогодние разборки с арабами. Да, я везунчик. Что есть, то есть.
– Счастье сопутствует смелым, – заявил я. – Бог помогает тому, кто помогает себе сам.
Глазки Гольдберга хитро блеснули.
– Вам, Илья Игоревич, никогда не хотелось повторить путь знаменитых археологов?
Я поставил чашечку на блюдце. Фарфор звякнул о фарфор.
– Это что, предложение?
– Об этом пока рано говорить, – мягко осадил торговец древностями. – Так как насчёт повторения пути?
– Я очень люблю Шлимана, – признался я.
– Наблюдая за вами, – поделился своими соображениями Давид Яковлевич, – я пришёл к выводу, что вам можно доверять. В той степени, чтобы организовать совместное дело.
– В какой мере оно соответствует моим занятиям?
Пора было прояснить ситуацию. Поставки для антикварных лавок или сортировка старой рухляди меня не устраивала. Даже зная, что такие патриархи археологии как Говард Картер и Гастон Масперо большую часть жизни провели в запасниках, я не собирался осквернять руки камеральной обработкой. Мой удел – активный поиск.
– В полной мере, – успокоил Гольдберг. Пухлые губы на его толстощёком лице растянулись в отеческую улыбку.
Следовательно, не в магазинчике дело. Я даже поморщился. Не ожидал такого финта от Давида Яковлевича. А я-то считал его человеком неглупым. Сейчас предложит клад поискать, причём, карта у него наверняка имеется, а достоверность сведений он, конечно, гарантирует. И отправимся мы в поход… Нет уж, к чёрту. Устраивать псевдоисторическое сафари для «новых русских», выступая в роли гида, мне претит. Даже если этот «новый русский» на самом деле – средних лет еврей.
– Мне кажется, вы не готовы, – проницательно заметил Давид Яковлевич.
Несвойственная ему прямота меня насторожила. Портить отношения с Гольдбергом не входило в мои планы. Кто его знает, вдруг отказ его обидит. Я постарался прояснить ситуацию, мобилизовав все свои способности к дипломатии:
– Если я вас правильно понял, Давид Яковлевич, вы хотите предложить некий проект, напрямую связанный с поиском сокровищ, так?
– Ну, так, – кивнул Гольдберг.
Исчерпав запасы деликатности, я без обиняков заявил:
– Будем деловыми людьми. Кладоискательство – нерациональный и утомительный спорт. Заниматься им можно только себе в убыток. Отыскать что-то, даже зная, где оно лежит, почти невозможно. Даже если ваша информация получена из самых надёжных рук. А те схемы, что продаются в магазинах туристических товаров, вообще ниже всякой критики. Это игры для детей. Крайне завлекательные планы, распространяемые в любительской среде, хороши досужим чайникам. Сокровищ по ним не найдёшь, но рыться для своего удовольствия в живописных местах можно будет сколько душе угодно. Как вы догадываетесь, всё вышеперечисленное меня не интересует.
– Я понимаю, – ответствовал Гольдберг, с достоинством выслушав мою отповедь. – Я и не собирался отвлекать вас по пустякам. Эта карта – наша семейная реликвия. Она была составлена в шестьдесят восьмом году моим дядей. Он был геологом. Он утонул.
Прямо от Гольдберга я пустился в загул. Золото продал, деньги получил, в чём, собственно и состояла цель моего визита, теперь душа горела их потратить. По пути я остановился у магазина и купил водки. К Славе неудобно заваливаться без пузыря. Жена у него слишком частых возлияний не привечала, а он всю зиму томился в безделье, каждую встречу со мной воспринимая как подарок судьбы.
Я не ошибся, ждали меня действительно с распростёртыми объятиями. Стол в большой комнате был накрыт с грубоватой простотой, присущей воякам – Ксения несколько лет служила в афганском госпитале, а теперь работала операционной медсестрой в Военно-медицинской академии. Причём, по собственной воле. Киснуть от скуки она не любила.
– Здорово! – осклабился корефан, сверкнув ослепительной жёлтой улыбкой. Все тридцать два зуба были закованы в золотую броню. Тут Слава, безусловно, прогнулся. Выглядело это вульгарно, но впечатляюще.
– Привет-привет, – я постарался стиснуть лопатообразную клешню друга, но бывший офицер ВДВ не почувствовал моих усилий.
– Проходи, – с воодушевлением мотнул он подбородком в сторону стола, на котором красовался литровый снаряд матового стекла, – счас жахнем!
Натюрморт нагонял тоску. По опыту наших посиделок я знал, что выпивается всё, имеющееся в доме. Сегодня присутствовали два литра водки на троих. Не то, чтобы много, но мне предстояло ехать домой. Утешало лишь то обстоятельство, что новая Славина квартира располагалась не так далеко от моего жилья. Пока мои руки способны держать баранку, домой я как-нибудь доползу. В крайнем случае, останусь ночевать.
– Как съездил? – Слава скрутил пробку.
– Намёк понял, – я кинул на скатерть пачку баксов. – Вот твой червонец. Между прочим, побеседовали о забавных вещах.
– Ну, тогда твоё здоровье, – Слава поднял рюмку, – и твоё, – повернулся он к жене, – золотко.
Водка пилась легко, даже закусывать её не хотелось. Наконец-то корефан научился выбирать качественные спиртные напитки. Впрочем, он уже не пользовался дешёвыми ларьками. Деньги отлетали у него как семечки.
– Так вот, поговорили мы сегодня, – продолжил я. – Закидывал удочки господин Гольдберг на тему клад поискать. Ты как на это смотришь?
– А чего, – пожал плечами Слава, – давай поищем.
«Вот уж кто от скуки на все руки», – подумал я. Славе было всё равно, что клады искать, что глотки резать. В голове у него был сплошной Кандагар.
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – напомнил он, разливая по рюмкам. Выпив, смачно закусил свининкой и облизнулся.
– А ты, Илья, всё копаешь? – нарушила молчание Ксения.
– Куда ж я денусь, – водка расслабила и развеселила. – Копаю, конечно. Вчера редкостную фичу нашёл. Можно сказать, уник. Вчера вообще был день приколов…
Пока я рассказывал о лукинских похождениях, друзья слушали, затаив дыхание. Слава даже жевать перестал. Археология с моей подачи представлялась им крайне увлекательной наукой. Ксения, впрочем, смотрела на всё скептично. Приключениями она была сыта по горло. Корефан же, напротив, воодушевился. Выйдя из денег, он утратил великий стимул, заставляющий волка быть поджарым и сильным. Для него, никогда не стремившегося к наукам и искусству, смыслом жизни мог быть только поиск хлеба насущного, но именно этого он и оказался лишён. Волчара должен быть голодным. Слава же был сыт и успел застояться. Он жаждал развлечений.
– Здорово! – воскликнул он, когда я закончил историю о пейзанах, возжелавших заняться раскопками. – Так их, козлов! Только надо было валить, зря ты цацкался.
Друг не тяготился проблемами морали.
– Да ну, – поморщился я. – Зачем умножать сущности более необходимых? Что бы дала их смерть: кровь, проблемы и никакой личной выгоды. К тому же, свидетелей было много.
– Ну, и их тоже…
– Ага, урежь осетра.
– Чего?
– Анекдот такой есть. В ресторане два «новых русских» хвастаются. Один рассказывает: «Поехали мы с пацанами на рыбалку. Я удочку закинул, вдруг как потянуло! Тащу, ни в какую. Ну, тут ребята набежали, вместе еле выволокли. Представляешь, осётр на двести килограммов!» Второй возражает: «Не бывает таких. Я читал, они только до центнера вырастают, да и как ты его на удочке вытащишь? Так что урежь осетра.» Тот ему: «Двести килограммов, в натуре, отвечаю! Не веришь, давай стрелу забьём, пацаны приедут, разберёмся». Второй понял, что спорить бесполезно, и про своё начинает: «Я недавно на охоте был. Взял „Моссберг“, помповушку, знаешь мою, которая наповал бьёт. Иду, вижу – лось. Я ему в лобешник – ба-бах! Он с копыт. Вдруг смотрю – егерь. Ну, сейчас за браконьерство почикает. Я его тоже – хлобысь! Завалил. Слышу, в кустах кто-то. Раздвигаю ветки, а там парень с девушкой. Интим, короче. Я их – бах-бах, не оставлять же свидетелей. Потом думаю, откуда они взялись? За кусты заглянул, а там на поляне палатки стоят. Туристический лагерь. И все меня видели. А мне уже терять нечего, я их всех пятерых и положил. Оглядываюсь, а на пригорке „Икарус“ стоит, сто пятьдесят человек! Слушай, братан, урежь осетра, а то я их сейчас грохну.»
– Ну, – ухмыльнулся друган, – так то барыги треплются, у них базар беспонтовый. Они, если отвечают, то деньгами. А у тебя натуральная война получилась. Я бы шмальнул этих колхозников, чё на них смотреть.
– Всех не перестреляешь, – я налил лимонада. – Дело выеденного яйца не стоит. Подумаешь, раскопщики из-за участка передрались. Зачем мусоров напрягать?
Небрежно опущенный мною стакан опрокинулся и залил газировкой пачку новеньких купюр. Я матюгнулся и подхватил посудину.
– Пардон, деньги испачкались, – огорчился я.
Ксения тщательно обтёрла пресс долларов, на который давно уже пялила глаза, и убрала его подальше.
– Деньги не пахнут, – примирительно заявил Слава, – даже мокрые.
– Ксюш, присоединяйся, – поспешил я наполнить рюмки.
– Нет уж, пас, – отрезала Ксения. – Я пропускаю.
– Твоё дело, – корефан поднял рюмку и без всякого тоста опрокинул её в глотку.
Я последовал его примеру и над столом повисла тишина, нарушаемая только чавканьем и хрустом перемалываемых золотыми клыками хрящей. Слава жрал как хлебоуборочный комбайн на тучных нивах в разгар жатвы. Наблюдать за ним было умильно и радостно для сердца.
– Ты-то что поделываешь? – спросил я.
– Чего поделываю? – цыкнул золотым зубом Слава. – Хочешь анекдот расскажу?
– Валяй, раз пошла такая пьянка…
– Значит, утро такое раннее, часов шесть, в постели парочка валяется, курит, отдыхает после бессонной ночи. Она ему лениво так предлагает: «Слушай, может поженимся?» Он глубокомысленно отвечает: «А кому мы на хрен нужны?»
– М-да, – изрёк я. Анекдот вообще-то был грустный. Бессознательное у друга чётко в нём проявилось. Лишённая смысла жизнь была пуста, а потому печальна. Ребёнка бы им, что ли, завести. Хоть бы скучать не давал. Впрочем, представляю, что из него вырастет с такими родителями.
Возникла тоскливая пауза.
– Я вчера при раскопках берестяную грамоту нашёл, – кому-то надо было оздоровить моральный климат в этом доме и я принялся распинаться о жизни средневековых новгородцев.
– Чё за грамота?
– Кора такая с письменами. Берестяная.
– Берестяная?
– В смысле, кусок берёзовой коры, на котором процарапывали буквы таким… э-э, типа, гвоздём.
– А смысл? – ещё пуще удивился Слава.
– Примерно… знаешь, как ты маляву по зоне отписываешь, так и древние новгородцы друг другу грамоты скребли.
– Они чё, сидели?
«Тяжёлый случай безграмотности», – подумал я. С водки голова несколько отупела, однако я поспешил отдалиться от скользкой темы пенитенциарной эпистоляции:
– Нет, письма писали.
– Бумаги не было?
– Увы, бумага в те времена на Руси ещё не появилась.
– Не изобрели? – уточнил Слава, сочувствуя отсталым русичам.
– Вроде того. В Европе-то бумага получила распространение лишь в тринадцатом веке, а здесь – на двести лет позже.
– А на чём же тогда это самое? – Слава изобразил щепотью несколько волнистых линий.
– Скоропись гусиным пером освоили и того позже, а до этого буквы процарапывали, – я натужно провёл жменёй по столу, показывая, как трудно приходилось предкам. – Вот эту бересту я и откопал. Причём, сдаётся мне, самую большую из всех найденных ранее, чем совершил историческое открытие первой величины. Подобных находок не так уж и много. Кстати о находках… Есть шанс обогатить науку и обогатиться самим. Поедем за гольдберговским голдом?
– Поехали, – не долго думая согласился Слава, выцеживая из пузыря последние капли. Голова его была занята более насущными вещами. – Ильюха, где там была твоя бутылка?
Усидели мы её уже к ночи. Когда я, пошатываясь, наконец направился к выходу, осмотрительная Ксения предложила остаться ночевать, благо, комнат хватало.
– Да ну, брось ты, – заплетающимся языком промолвил я, силясь обратить лицо точно в сторону хозяйки, что оказалось не так-то просто. – Я же на машине поеду, а не пешком побреду.
– Вот это и пугает, – сказала Ксения.
– Оставайся, – поддержал её Слава. – Счас сгоняем ещё за одной, а Марише позвоним. Скажешь, что ты у нас тормознулся.
– Нет, тогда лучше ехать, – одумалась Ксения. – Только давай такси вызовем.
– Да ну, в самом деле… – заупрямился я. Не люблю, когда за меня решают.
– Или вместе выйдем тачку остановить.
Идея отправиться вдвоём с Ксенией ловить машину на пустую холодную улицу показалась чрезвычайно заманчивой. Я постоял, держась за стену и пытаясь поймать ногой ускользающий туфель, сварганил было положительный ответ, как вдруг перед мысленным взором возник новенький «кольт 1911», которым недавно обзавёлся Слава, и я передумал.
– Так что, идём?
– Да ну, Ксюша, господь с тобой, – в порыве нежности я потянулся было обнять её за плечи, но маячившая позади корефанова харя мигом напомнила так некстати вылетевшую из головы десятую заповедь и я торопливо отвёл руку назад. – Я сам нормально доеду. В конце концов, жать на педали и переключать скорость даже легче, чем разговаривать. Это такие, в сущности, простые движения…
– Зато скорость реакции у тебя снизилась… – начала Ксения, но Слава похлопал её по плечу.
– Пускай едет, – примирительно сказал он. – Всё путём будет.
Я кое-как оделся, попрощался и побрёл по лестнице. Лифт я по неведомым причинам проигнорировал. «Успею ещё наездиться», – утешился я. Спотыкаясь и судорожно цепляясь за перила, я через некоторое время оказался внизу, где быстро нашёл «Ниву». К счастью, она была припаркована прямо у парадного. За это дальновидное решение я громко поаплодировал себе, предусмотрительному.
Выпятив от важности губы, я долго тыкал ключами в замок зажигания, пока не уронил их на пол. Посидел, осмысливая случившееся, и лениво полез искать. Связка завалилась за педали. Чтобы достать её, пришлось скрючиться в три погибели. Наконец, отдуваясь, я выпрямился и очень удачно с первого раза всунул нужный ключ в гнездо.
Я удобно устроился в мягком кресле периода барокко, попивая натуральный йеменский кофеёк, приготовленный Донной Марковной. Такие чудесные зёрна мокко мог добыть только состоятельный человек, держащий своего личного сомелье и знающий толк в деликатесах. Расплывшийся в кресле напротив меня Давид Яковлевич старался богатство не афишировать, живя в своё удовольствие, тихо, но очень роскошно.
С торговцем антиком Гольдбергом я сошёлся незадолго перед посадкой, когда вместе с покойным ныне Лёшей Есиковым отыскал в отопительном воздуховоде под полом заброшенной псковской церквушки великолепный наперсный крест, золотые складни с камнями, лампады и всяческое храмовое имущество. Крест и один складень ушли Давиду Яковлевичу за вполне приличную цену, а я с подачи Есикова вскоре отъехал в учреждение на Арсенальной набережной – размышлять о несовершенстве человеческой натуры. Подставивший меня подельник получил год условно, а я оказался в заточении, где и подружился со Славой-афганцем. Прошлым летом он тоже освободился и здорово помог мне в разборках с сектой исмаилитов, окопавшейся в Санкт-Петербурге. Маленькую криминальную войну мы выиграли и разжились у противника золотишком, которое теперь успешно продавали Гольдбергу. А он своей выгоды не упускал. Умение извлекать прибыль из любой затеи было у него наследственным, и сейчас, когда он завёл беседу о прелестях моей работы, я лихорадочно гадал, к какому предложению она сведётся. В том, что разговор о кладоискательстве затеян не впустую, сомнений не оставалось.
– Раскопки – это своего рода спорт, – разглагольствовал я на любимую тему. – Это азарт, это щекочущее чувство прикосновения к тайне, которое обычно исчезает вместе с детством, но в поиске его можно ощутить вновь.
– А когда вы собираетесь посвятить себя научной работе? – поинтересовался Гольдберг, изучая меня хитрыми глазами-щёлочками, затаившимися за круглыми стёклами очков.
– Вы имеете в виду керамику считать? – не без иронии спросил я. – Нескоро, наверное.
– А вам интереснее полевая работа? – в голосе Давида Яковлевича зазвучали мечтательные нотки. – Это должно быть очень занимательно – откапывать разные древности.
– То, в чём нет загадочности, лишено очарования, как сказал Анатоль Франс.
Блеснув эрудицией, я вновь пригубил великолепнейший кофе. Гольдберг улыбнулся.
– Удача вас любит, – констатировал он. – Я в первый раз встречаю столь увлечённого своим делом авантюриста, которому так сказочно везёт.
Тем самым он, вероятно, намекал на мои прошлогодние разборки с арабами. Да, я везунчик. Что есть, то есть.
– Счастье сопутствует смелым, – заявил я. – Бог помогает тому, кто помогает себе сам.
Глазки Гольдберга хитро блеснули.
– Вам, Илья Игоревич, никогда не хотелось повторить путь знаменитых археологов?
Я поставил чашечку на блюдце. Фарфор звякнул о фарфор.
– Это что, предложение?
– Об этом пока рано говорить, – мягко осадил торговец древностями. – Так как насчёт повторения пути?
– Я очень люблю Шлимана, – признался я.
– Наблюдая за вами, – поделился своими соображениями Давид Яковлевич, – я пришёл к выводу, что вам можно доверять. В той степени, чтобы организовать совместное дело.
– В какой мере оно соответствует моим занятиям?
Пора было прояснить ситуацию. Поставки для антикварных лавок или сортировка старой рухляди меня не устраивала. Даже зная, что такие патриархи археологии как Говард Картер и Гастон Масперо большую часть жизни провели в запасниках, я не собирался осквернять руки камеральной обработкой. Мой удел – активный поиск.
– В полной мере, – успокоил Гольдберг. Пухлые губы на его толстощёком лице растянулись в отеческую улыбку.
Следовательно, не в магазинчике дело. Я даже поморщился. Не ожидал такого финта от Давида Яковлевича. А я-то считал его человеком неглупым. Сейчас предложит клад поискать, причём, карта у него наверняка имеется, а достоверность сведений он, конечно, гарантирует. И отправимся мы в поход… Нет уж, к чёрту. Устраивать псевдоисторическое сафари для «новых русских», выступая в роли гида, мне претит. Даже если этот «новый русский» на самом деле – средних лет еврей.
– Мне кажется, вы не готовы, – проницательно заметил Давид Яковлевич.
Несвойственная ему прямота меня насторожила. Портить отношения с Гольдбергом не входило в мои планы. Кто его знает, вдруг отказ его обидит. Я постарался прояснить ситуацию, мобилизовав все свои способности к дипломатии:
– Если я вас правильно понял, Давид Яковлевич, вы хотите предложить некий проект, напрямую связанный с поиском сокровищ, так?
– Ну, так, – кивнул Гольдберг.
Исчерпав запасы деликатности, я без обиняков заявил:
– Будем деловыми людьми. Кладоискательство – нерациональный и утомительный спорт. Заниматься им можно только себе в убыток. Отыскать что-то, даже зная, где оно лежит, почти невозможно. Даже если ваша информация получена из самых надёжных рук. А те схемы, что продаются в магазинах туристических товаров, вообще ниже всякой критики. Это игры для детей. Крайне завлекательные планы, распространяемые в любительской среде, хороши досужим чайникам. Сокровищ по ним не найдёшь, но рыться для своего удовольствия в живописных местах можно будет сколько душе угодно. Как вы догадываетесь, всё вышеперечисленное меня не интересует.
– Я понимаю, – ответствовал Гольдберг, с достоинством выслушав мою отповедь. – Я и не собирался отвлекать вас по пустякам. Эта карта – наша семейная реликвия. Она была составлена в шестьдесят восьмом году моим дядей. Он был геологом. Он утонул.
* * *
От Гольдберга я сразу поехал к Славе, пребывая в полном смятении. Обилие впечатлений, полученных за последние сутки, изрядно тяготило. Что-то слишком много заманчивых планов развелось. Онкиф этот Посник пятисотлетней давности, Давид Яковлевич, наш современник… Затею он, между прочим, изложил достаточно грамотно и даже половину расходов согласился взять на себя. Разумеется, обсуждение таких планов – дело не одного дня, поэтому сегодня мы ограничились общими вопросами. Я сказал, что должен посоветоваться с компаньоном и как следует всё обдумать. Гольдберг же сообщил, что с его стороны в экспедицию будет отряжён наблюдатель – сам он оставить бизнес не может. Карту тоже не показал, чтобы не искушать меня заняться самостоятельными раскопками. Как будто схему так легко запомнить! Отложили до следующей встречи, которая должна была состояться через неделю.Прямо от Гольдберга я пустился в загул. Золото продал, деньги получил, в чём, собственно и состояла цель моего визита, теперь душа горела их потратить. По пути я остановился у магазина и купил водки. К Славе неудобно заваливаться без пузыря. Жена у него слишком частых возлияний не привечала, а он всю зиму томился в безделье, каждую встречу со мной воспринимая как подарок судьбы.
Я не ошибся, ждали меня действительно с распростёртыми объятиями. Стол в большой комнате был накрыт с грубоватой простотой, присущей воякам – Ксения несколько лет служила в афганском госпитале, а теперь работала операционной медсестрой в Военно-медицинской академии. Причём, по собственной воле. Киснуть от скуки она не любила.
– Здорово! – осклабился корефан, сверкнув ослепительной жёлтой улыбкой. Все тридцать два зуба были закованы в золотую броню. Тут Слава, безусловно, прогнулся. Выглядело это вульгарно, но впечатляюще.
– Привет-привет, – я постарался стиснуть лопатообразную клешню друга, но бывший офицер ВДВ не почувствовал моих усилий.
– Проходи, – с воодушевлением мотнул он подбородком в сторону стола, на котором красовался литровый снаряд матового стекла, – счас жахнем!
Натюрморт нагонял тоску. По опыту наших посиделок я знал, что выпивается всё, имеющееся в доме. Сегодня присутствовали два литра водки на троих. Не то, чтобы много, но мне предстояло ехать домой. Утешало лишь то обстоятельство, что новая Славина квартира располагалась не так далеко от моего жилья. Пока мои руки способны держать баранку, домой я как-нибудь доползу. В крайнем случае, останусь ночевать.
– Как съездил? – Слава скрутил пробку.
– Намёк понял, – я кинул на скатерть пачку баксов. – Вот твой червонец. Между прочим, побеседовали о забавных вещах.
– Ну, тогда твоё здоровье, – Слава поднял рюмку, – и твоё, – повернулся он к жене, – золотко.
Водка пилась легко, даже закусывать её не хотелось. Наконец-то корефан научился выбирать качественные спиртные напитки. Впрочем, он уже не пользовался дешёвыми ларьками. Деньги отлетали у него как семечки.
– Так вот, поговорили мы сегодня, – продолжил я. – Закидывал удочки господин Гольдберг на тему клад поискать. Ты как на это смотришь?
– А чего, – пожал плечами Слава, – давай поищем.
«Вот уж кто от скуки на все руки», – подумал я. Славе было всё равно, что клады искать, что глотки резать. В голове у него был сплошной Кандагар.
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – напомнил он, разливая по рюмкам. Выпив, смачно закусил свининкой и облизнулся.
– А ты, Илья, всё копаешь? – нарушила молчание Ксения.
– Куда ж я денусь, – водка расслабила и развеселила. – Копаю, конечно. Вчера редкостную фичу нашёл. Можно сказать, уник. Вчера вообще был день приколов…
Пока я рассказывал о лукинских похождениях, друзья слушали, затаив дыхание. Слава даже жевать перестал. Археология с моей подачи представлялась им крайне увлекательной наукой. Ксения, впрочем, смотрела на всё скептично. Приключениями она была сыта по горло. Корефан же, напротив, воодушевился. Выйдя из денег, он утратил великий стимул, заставляющий волка быть поджарым и сильным. Для него, никогда не стремившегося к наукам и искусству, смыслом жизни мог быть только поиск хлеба насущного, но именно этого он и оказался лишён. Волчара должен быть голодным. Слава же был сыт и успел застояться. Он жаждал развлечений.
– Здорово! – воскликнул он, когда я закончил историю о пейзанах, возжелавших заняться раскопками. – Так их, козлов! Только надо было валить, зря ты цацкался.
Друг не тяготился проблемами морали.
– Да ну, – поморщился я. – Зачем умножать сущности более необходимых? Что бы дала их смерть: кровь, проблемы и никакой личной выгоды. К тому же, свидетелей было много.
– Ну, и их тоже…
– Ага, урежь осетра.
– Чего?
– Анекдот такой есть. В ресторане два «новых русских» хвастаются. Один рассказывает: «Поехали мы с пацанами на рыбалку. Я удочку закинул, вдруг как потянуло! Тащу, ни в какую. Ну, тут ребята набежали, вместе еле выволокли. Представляешь, осётр на двести килограммов!» Второй возражает: «Не бывает таких. Я читал, они только до центнера вырастают, да и как ты его на удочке вытащишь? Так что урежь осетра.» Тот ему: «Двести килограммов, в натуре, отвечаю! Не веришь, давай стрелу забьём, пацаны приедут, разберёмся». Второй понял, что спорить бесполезно, и про своё начинает: «Я недавно на охоте был. Взял „Моссберг“, помповушку, знаешь мою, которая наповал бьёт. Иду, вижу – лось. Я ему в лобешник – ба-бах! Он с копыт. Вдруг смотрю – егерь. Ну, сейчас за браконьерство почикает. Я его тоже – хлобысь! Завалил. Слышу, в кустах кто-то. Раздвигаю ветки, а там парень с девушкой. Интим, короче. Я их – бах-бах, не оставлять же свидетелей. Потом думаю, откуда они взялись? За кусты заглянул, а там на поляне палатки стоят. Туристический лагерь. И все меня видели. А мне уже терять нечего, я их всех пятерых и положил. Оглядываюсь, а на пригорке „Икарус“ стоит, сто пятьдесят человек! Слушай, братан, урежь осетра, а то я их сейчас грохну.»
– Ну, – ухмыльнулся друган, – так то барыги треплются, у них базар беспонтовый. Они, если отвечают, то деньгами. А у тебя натуральная война получилась. Я бы шмальнул этих колхозников, чё на них смотреть.
– Всех не перестреляешь, – я налил лимонада. – Дело выеденного яйца не стоит. Подумаешь, раскопщики из-за участка передрались. Зачем мусоров напрягать?
Небрежно опущенный мною стакан опрокинулся и залил газировкой пачку новеньких купюр. Я матюгнулся и подхватил посудину.
– Пардон, деньги испачкались, – огорчился я.
Ксения тщательно обтёрла пресс долларов, на который давно уже пялила глаза, и убрала его подальше.
– Деньги не пахнут, – примирительно заявил Слава, – даже мокрые.
– Ксюш, присоединяйся, – поспешил я наполнить рюмки.
– Нет уж, пас, – отрезала Ксения. – Я пропускаю.
– Твоё дело, – корефан поднял рюмку и без всякого тоста опрокинул её в глотку.
Я последовал его примеру и над столом повисла тишина, нарушаемая только чавканьем и хрустом перемалываемых золотыми клыками хрящей. Слава жрал как хлебоуборочный комбайн на тучных нивах в разгар жатвы. Наблюдать за ним было умильно и радостно для сердца.
– Ты-то что поделываешь? – спросил я.
– Чего поделываю? – цыкнул золотым зубом Слава. – Хочешь анекдот расскажу?
– Валяй, раз пошла такая пьянка…
– Значит, утро такое раннее, часов шесть, в постели парочка валяется, курит, отдыхает после бессонной ночи. Она ему лениво так предлагает: «Слушай, может поженимся?» Он глубокомысленно отвечает: «А кому мы на хрен нужны?»
– М-да, – изрёк я. Анекдот вообще-то был грустный. Бессознательное у друга чётко в нём проявилось. Лишённая смысла жизнь была пуста, а потому печальна. Ребёнка бы им, что ли, завести. Хоть бы скучать не давал. Впрочем, представляю, что из него вырастет с такими родителями.
Возникла тоскливая пауза.
– Я вчера при раскопках берестяную грамоту нашёл, – кому-то надо было оздоровить моральный климат в этом доме и я принялся распинаться о жизни средневековых новгородцев.
– Чё за грамота?
– Кора такая с письменами. Берестяная.
– Берестяная?
– В смысле, кусок берёзовой коры, на котором процарапывали буквы таким… э-э, типа, гвоздём.
– А смысл? – ещё пуще удивился Слава.
– Примерно… знаешь, как ты маляву по зоне отписываешь, так и древние новгородцы друг другу грамоты скребли.
– Они чё, сидели?
«Тяжёлый случай безграмотности», – подумал я. С водки голова несколько отупела, однако я поспешил отдалиться от скользкой темы пенитенциарной эпистоляции:
– Нет, письма писали.
– Бумаги не было?
– Увы, бумага в те времена на Руси ещё не появилась.
– Не изобрели? – уточнил Слава, сочувствуя отсталым русичам.
– Вроде того. В Европе-то бумага получила распространение лишь в тринадцатом веке, а здесь – на двести лет позже.
– А на чём же тогда это самое? – Слава изобразил щепотью несколько волнистых линий.
– Скоропись гусиным пером освоили и того позже, а до этого буквы процарапывали, – я натужно провёл жменёй по столу, показывая, как трудно приходилось предкам. – Вот эту бересту я и откопал. Причём, сдаётся мне, самую большую из всех найденных ранее, чем совершил историческое открытие первой величины. Подобных находок не так уж и много. Кстати о находках… Есть шанс обогатить науку и обогатиться самим. Поедем за гольдберговским голдом?
– Поехали, – не долго думая согласился Слава, выцеживая из пузыря последние капли. Голова его была занята более насущными вещами. – Ильюха, где там была твоя бутылка?
Усидели мы её уже к ночи. Когда я, пошатываясь, наконец направился к выходу, осмотрительная Ксения предложила остаться ночевать, благо, комнат хватало.
– Да ну, брось ты, – заплетающимся языком промолвил я, силясь обратить лицо точно в сторону хозяйки, что оказалось не так-то просто. – Я же на машине поеду, а не пешком побреду.
– Вот это и пугает, – сказала Ксения.
– Оставайся, – поддержал её Слава. – Счас сгоняем ещё за одной, а Марише позвоним. Скажешь, что ты у нас тормознулся.
– Нет, тогда лучше ехать, – одумалась Ксения. – Только давай такси вызовем.
– Да ну, в самом деле… – заупрямился я. Не люблю, когда за меня решают.
– Или вместе выйдем тачку остановить.
Идея отправиться вдвоём с Ксенией ловить машину на пустую холодную улицу показалась чрезвычайно заманчивой. Я постоял, держась за стену и пытаясь поймать ногой ускользающий туфель, сварганил было положительный ответ, как вдруг перед мысленным взором возник новенький «кольт 1911», которым недавно обзавёлся Слава, и я передумал.
– Так что, идём?
– Да ну, Ксюша, господь с тобой, – в порыве нежности я потянулся было обнять её за плечи, но маячившая позади корефанова харя мигом напомнила так некстати вылетевшую из головы десятую заповедь и я торопливо отвёл руку назад. – Я сам нормально доеду. В конце концов, жать на педали и переключать скорость даже легче, чем разговаривать. Это такие, в сущности, простые движения…
– Зато скорость реакции у тебя снизилась… – начала Ксения, но Слава похлопал её по плечу.
– Пускай едет, – примирительно сказал он. – Всё путём будет.
Я кое-как оделся, попрощался и побрёл по лестнице. Лифт я по неведомым причинам проигнорировал. «Успею ещё наездиться», – утешился я. Спотыкаясь и судорожно цепляясь за перила, я через некоторое время оказался внизу, где быстро нашёл «Ниву». К счастью, она была припаркована прямо у парадного. За это дальновидное решение я громко поаплодировал себе, предусмотрительному.
Выпятив от важности губы, я долго тыкал ключами в замок зажигания, пока не уронил их на пол. Посидел, осмысливая случившееся, и лениво полез искать. Связка завалилась за педали. Чтобы достать её, пришлось скрючиться в три погибели. Наконец, отдуваясь, я выпрямился и очень удачно с первого раза всунул нужный ключ в гнездо.