Страница:
Я указал Маттиа на нее.
– Она уходит! А как же наш сюрприз? – спросил он.
– Придумаем что-нибудь другое.
– Что же?
– Не знаю.
– Окликнем ее!
Искушение было велико, но я устоял. Я столько времени мечтал о сюрпризе, что не мог теперь от него отказаться.
Мы быстро подошли к калитке моего родного домика, и я вошел в нее так же, как входил много раз прежде.
Зная привычки матушки Барберен, я был уверен в том, что калитка закрыта только на щеколду и что мы сможем беспрепятственно войти в дом. Но прежде всего нужно было поставить в хлев корову. Я нашел хлев таким же, каким он был когда-то, только сейчас в нем хранился хворост. Я позвал Маттиа, мы сложили хворост в угол и привязали корову к стойлу. Все это мы проделали очень быстро, потому что запас хвороста у матушки Барберен был невелик.
– Теперь, – обратился я к Маттиа, – войдем в дом. Я сяду в уголок, у печки. Как только скрипнет калитка, ты спрячешься за кровать вместе с Капи, и она увидит только меня. Представляешь себе, как она будет рада!
Так мы и сделали.
Мы вошли в дом. Я уселся у очага, на том самом месте, где провел столько зимних вечеров. Свои длинные волосы я спрятал под воротник куртки и свернулся клубком, стараясь как можно больше походить на прежнего Реми – маленького Реми матушки Барберен.
Отсюда калитка была хорошо видна, и потому я мог не бояться, что матушка Барберен появится неожиданно. Я стал осматриваться вокруг. Мне казалось, что я покинул этот дом только вчера. Ничто здесь не изменилось, все было на старых местах. Даже бумага, которой было заклеено разбитое мной стекло, была та же, только сильно пожелтевшая и закопченная. Если бы я мог сойти со своего места, я бы с удовольствием посмотрел поближе на каждую вещь, но матушка Барберен могла вернуться с минуты на минуту, и мне следовало быть настороже. Вдруг я увидел белый чепчик, и в то же время заскрипела калитка.
– Прячься скорее! – шепнул я Маттиа. И съежился насколько мог.
Дверь отворилась. Уже с порога матушка Барберен заметила меня.
– Кто там? – спросила она.
Я смотрел на нее, ничего не отвечая, и она так же молча смотрела на меня.
Вдруг руки ее задрожали.
– Боже мой, – пробормотала она, – боже мой, неужели это Реми?
Я вскочил, бросился к ней и крепко обнял ее:
– Матушка!
– Мальчик мой! Это мой мальчик! Нам потребовалось немало времени, для того чтобы успокоиться и перестать плакать.
– Если бы я постоянно не думала о тебе, то ни за что не узнала бы тебя. Как ты изменился, окреп и вырос!
Сопенье Маттиа напомнило мне о том, что он сидит за кроватью, и я окликнул его. Он подошел.
– А вот мой брат, Маттиа.
– Значит, ты нашел своих родителей? – воскликнула матушка Барберен.
– Нет, это мой товарищ и друг, которого я так называю, а вот Капи – тоже мой товарищ и друг. Капи, поздоровайся с матушкой Барберен!
Капи вскочил на задние лапы и, прижав лапку к груди, важно поклонился.
Это очень рассмешило матушку Барберен и окончательно осушило ее слезы.
Маттиа, который не был так растроган, как я, знаком напомнил мне о нашем подарке.
– Пойдем во двор – обратился я к матушке Барберен. – Мне хочется посмотреть на кривую грушу, я о ней часто рассказывал Маттиа.
– Ты можешь также пойти посмотреть на свой садик, я его сохранила в том виде, как ты его насадил. Я всегда верила, что ты вернешься.
– А мои земляные груши понравились тебе?
– Значит, это ты сделал тогда мне такой подарок? Я так и подумала. Ты всегда любил делать сюрпризы. Момент был подходящий.
– А хлев? – спросил я. – Изменился ли он с тех пор, как не стало Рыжухи? Бедняжка, так же как я, не хотела отсюда уходить.
– Хлев все тот же. Теперь я складываю туда хворост. Мы находились как раз перед хлевом, и матушка Барберен толкнула дверь. Наша корова, решив, что ей принесли поесть, замычала.
– Корова! Корова в хлеву! – воскликнула матушка Барберен.
Тогда, не в силах более сдерживаться, мы с Маттиа расхохотались. Матушка Барберен с удивлением смотрела на нас. Но появление в хлеву коровы было для нее такой неожиданностью, что, несмотря на наш смех, она ничего не поняла.
– Это подарок! – воскликнул я. – Наш подарок тебе! Думаю, что он не хуже земляных груш, не правда ли?
– Ох, какой же ты добрый, дорогой мой мальчик! – воскликнула матушка Барберен, целуя меня.
Затем мы вошли в хлев, чтобы матушка Барберен могла получше рассмотреть корову. Во время этого осмотра она то и дело радостно восклицала: «Какая чудесная корова!»
Вдруг она спросила:
– Значит, ты разбогател?
– Конечно, – смеясь, ответил Маттиа. – У нас осталось еще пятьдесят восемь су.
Матушка Барберен снова повторила свое восклицание, но уже несколько иначе:
– Добрые вы мальчики!
Тем временем корова продолжала мычать. – Она просит, чтобы ее подоили, – сказал Маттиа. Я сейчас же побежал в дом за ведром из белой жести, которое, как я заметил, по-прежнему висело на своем обычном месте. По дороге я наполнил его водой, чтобы вымыть запылившееся вымя коровы. Как была счастлива матушка Барберен, когда увидела, что ведро на три четверти наполнилось чудесным пенистым молоком!
– Я думаю, что эта корова будет давать больше молока, чем Рыжуха, объявила она.
Подоив корову, мы выпустили ее на двор пастись и вернулись в дом. Там на столе на самом видном месте лежали масло и мука, которые я успел вынуть, прибегая за ведром.
Когда матушка Барберен это заметила, она снова принялась восторженно охать, но тут я сознался, что этот новый сюрприз сделан не столько для нее, сколько для нас.
– Мы страшно голодны, и нам очень хочется поесть блинов. На этот раз нам как будто никто не помешает.
– Разве ты знаешь, что Барберен в Париже? – спросила матушка Барберен.
– Да.
– И знаешь также, зачем он поехал в Париж?
– Нет.
– Дело касается тебя.
– Меня? – спросил я испуганно. Но вместо ответа матушка Барберен так посмотрела на Маттиа, как будто не хотела говорить при нем.
– Маттиа для меня все равно что брат, и я от него ничего не скрываю, сказал я.
– Это очень долго рассказывать, – ответила она. Я понял, что она не хотела говорить, и, не желая огорчать Маттиа, не настаивал.
– А Барберен намерен скоро вернуться? – спросил я.
– Думаю, что нет.
– Тогда займемся блинами. Ты мне после расскажешь, почему он уехал. Есть у тебя яйца?
– У меня нет кур. – Мы не принесли тебе яиц, боясь разбить их по дороге, но, может быть, ты займешь у кого-нибудь?
Она смутилась. Я понял, что она, вероятно, не раз это делала, и потому ей неудобно занимать снова.
– Пожалуй, лучше я сам пойду и куплю их, – сказал я, – а ты тем временем поставишь тесто. Скажи Маттиа, чтобы он приготовил хворосту. Маттиа прекрасно умеет ломать его.
Я купил не только яиц, но еще и небольшой кусок сала. Когда я вернулся, тесто было замешено, и оставалось только положить в него яйца. Правда, оно еще не совсем поднялось, но мы были слишком голодны, чтобы ждать.
– Ну, хорошо, – говорила матушка Барберен, яростно взбивая тесто, – а почему ты мне ни разу не написал? Ведь я считала тебя погибшим «Не может быть, – думала я, – чтобы мой мальчик не написал мне, если он жив».
– Я знал, что ты не умеешь читать и не сможешь прочесть мое письмо, а кроме того, я до смерти боялся Барберена. Разве он не продал меня за сорок франков старому музыканту?
– Не вспоминай об этом, мой маленький Реми!
– Я не жалуюсь, а только объясняю тебе, почему я не писал. Я боялся, что если Барберен узнает, где я, он снова захочет продать меня. Потому-то я ничего и не написал тебе, когда потерял своего хозяина, которого очень любил.
– Значит, он умер?
– Да, и я о нем сильно горевал. Ведь если я сейчас что-нибудь знаю, если я могу прокормить себя, то этим я обязан только ему. После его смерти я снова встретил добрых людей, которые приютили меня, и работал у них. Но если бы я написал тебе, что работаю садовником в Париже, меня бы стали разыскивать или требовать денег у этих добрых людей, а я не хотел ни того, ни другого.
– Да, я понимаю тебя.
– Но я никогда не забывал свою любимую матушку. А когда мне подчас было тяжело, я всегда мысленно призывал тебя на помощь. И, как только смог, пришел навестить тебя. Правда, сделал я это не сразу, но ведь не всегда поступаешь так, как хочешь. Да к тому же мне пришла в голову мысль купить тебе корову, а для этого надо было сначала заработать деньги. Сколько нам пришлось сыграть всевозможных песенок, и веселых, и грустных, сколько километров пройти пешком, сколько потрудиться, претерпеть лишений, чтобы осуществить задуманное! Но чем больше было трудностей, тем больше мы радовались. Не правда ли, Маттиа?
– Ах вы мои добрые, славные мальчуганы! Во время этого разговора матушка Барберен месила тесто для блинов, Маттиа ломал хворост, а я накрывал на стол. Затем я сбегал и принес кувшин свежей воды.
Когда я вернулся, миска была полна прекрасным желтым тестом, а матушка Барберен приготовляла сковородку. В печке ярко горел огонь, и Маттиа подбрасывал в него ветку за веткой. Капи, сидя у очага, умильно смотрел на все эти приготовления, а так как огонь по временам обжигал его, он с легким визгом поднимал то одну, то другую лапу. Пламя было такое сильное, что свет проникал в самые темные уголки, и я видел, как на занавесках кровати плясали тени, которые в детстве часто пугали меня по ночам.
Матушка Барберен поставила сковородку на огонь и, взяв кончиком ножа кусок масла, бросила его на сковородку, где оно сейчас же растаяло.
– Ах, как вкусно пахнет! – закричал Маттиа. Масло зашипело.
– Оно поет, – воскликнул Маттиа. – Сейчас я начну ему аккомпанировать!
Маттиа считал, что все должно делаться под музыку. Он схватил скрипку и под сурдинку стал подбирать аккорды в тон шипенью масла, что очень рассмешило матушку Барберен. Но минута была слишком торжественной, чтобы предаваться несвоевременному веселью. Матушка Барберен взяла большую ложку, погрузила ее в миску, зачерпнула оттуда тесто и вылила его на сковородку.
Я нагнулся вперед. Матушка Барберен встряхнула сковородку и ловким движением руки подбросила блин, к великому ужасу Маттиа. Но его опасения были напрасны. Блин снова лег на сковородку, но только другой стороной, показывая нам свой подрумяненный бок. Я едва успел подставить тарелку, как блин соскользнул на нее.
Первый блин достался Маттиа. Обжигая себе пальцы, губы, язык и горло, он быстро проглотил его.
– До чего же вкусно! – сказал он с набитым ртом. Теперь была моя очередь, и я, так же, как Маттиа, не думал о том, что могу обжечься. Третий блин был готов, и Маттиа протянул за ним руку, но теперь яростно закричал Капи, заявляя о своих правах. Находя это вполне справедливым, Маттиа отдал ему блин, к великому негодованию матушки Барберен. Чтобы успокоить ее, я объяснил, что Капи ученый пес, который вместе с нами зарабатывал деньги на покупку коровы. Он наш товарищ и потому должен есть то же, что и мы. Сама же матушка Барберен заявила, что не будет есть блины, пока мы не насытимся.
Потребовалось довольно много времени, чтобы мы наконец наелись. Однако такой момент наступил, и мы оба дружно заявили, что не съедим больше ни одного блина, если матушка Барберен не съест хотя бы несколько штук.
Нам очень захотелось самим печь блины. Положить масло и налить тесто было нетрудно, но что нам никак не удавалось, это подбросить и перевернуть блин на сковородке. Я уронил свой в золу, а Маттиа угодил горячим блином прямо себе на руку.
Когда миска опустела, Маттиа, отлично понявший, что матушка Барберен не хотела говорить при нем о моих делах, изъявил желание посмотреть, как чувствует себя корова, и, не слушая наших возражений, отправился во двор.
Я ждал этой минуты с большим нетерпением и, как только Маттиа вышел, обратился к матушке Барберен:
– Теперь, я надеюсь, ты скажешь мне, зачем Барберен поехал в Париж?
– Конечно, дитя мое, и даже с большим удовольствием.
С большим удовольствием? Я был поражен. Но прежде чем продолжать, матушка Барберен посмотрела на дверь. Затем, успокоившись, подошла ко мне и с улыбкой тихо сказала:
– Реми, твоя семья разыскивает тебя.
– Моя семья?
– Да, твоя семья.
– Кто меня ищет? Матушка Барберен, говори же, говори скорее, прошу тебя! Нет, это невозможно – меня ищет Барберен!
– Да, конечно, он ищет тебя, чтобы вернуть семье.
– А не для того ли, чтобы снова забрать меня и снова продать? Но ему это не удастся!
– Реми, как можешь ты думать, что я согласилась бы участвовать в таком деле!
– Он тебя обманывает.
– Выслушай меня спокойно и не выдумывай новых ужасов.
– Я помню, как…
– Расскажу тебе все, что сама слышала, и чему ты, надеюсь, поверишь. В следующий понедельник этому будет ровно месяц. Какой-то незнакомый мужчина вошел в дом, где в то время находился Барберен. Я работала в нашей хлебопекарне. «Ваша фамилия Барберен?» – спросил незнакомец, говоривший с иностранным акцентом. «Да, – ответил Жером, – я Барберен». – «Это вы нашли на улице в Париже ребенка и воспитали его?» – «Да». – «Скажите, пожалуйста, где теперь этот ребенок?» – «А вам что за дело?» – спросил Жером.
Если бы я даже сомневался в правдивости слов матушки Барберен, то по любезному ответу Барберена мог убедиться, что дело происходило именно так.
– Ты ведь знаешь, – продолжала она, – что в хлебопекарне слышно все, что здесь говорится. К тому же разговор шел о тебе, и мне хотелось послушать. Я подошла ближе и нечаянно наступила на ветку. Ветка хрустнула. «Мы не одни?» тревожно спросил пришедший. «Это моя жена», – ответил Жером. «Здесь очень жарко, – сказал неизвестный. – Выйдем на улицу и там поговорим». Они ушли. Спустя три или четыре часа Жером вернулся домой один. Мне страшно хотелось знать, о чем говорил с Жеромом приехавший. Но Жером ничего путем не мог рассказать. Он сказал только, что человек этот тебе не отец, но что он разыскивает тебя по поручению твоей семьи.
– Но где моя семья? Из кого она состоит? Есть ли у меня отец и мать?
– То же самое спросила и я у Жерома. Он ответил, что ничего не знает. Потом прибавил, что поедет в Париж разыскивать старого музыканта по адресу, который тот ему оставил: Париж, улица де-Лурсин, Гарафоли. Я хорошо запомнила его слова, запомни и ты их.
– Не беспокойся, я их знаю. А из Парижа Барберен ничего не писал тебе?
– Нет. Очевидно, он еще занят поисками. В это время Маттиа проходил мимо двери; я крикнул ему:
– Маттиа, мои родители разыскивают меня! У меня есть семья!
Но, странное дело, Маттиа совсем не разделял ни моей радости, ни моего восторга. Тем не менее я рассказал ему все, что мне сообщила матушка Барберен.
– Она уходит! А как же наш сюрприз? – спросил он.
– Придумаем что-нибудь другое.
– Что же?
– Не знаю.
– Окликнем ее!
Искушение было велико, но я устоял. Я столько времени мечтал о сюрпризе, что не мог теперь от него отказаться.
Мы быстро подошли к калитке моего родного домика, и я вошел в нее так же, как входил много раз прежде.
Зная привычки матушки Барберен, я был уверен в том, что калитка закрыта только на щеколду и что мы сможем беспрепятственно войти в дом. Но прежде всего нужно было поставить в хлев корову. Я нашел хлев таким же, каким он был когда-то, только сейчас в нем хранился хворост. Я позвал Маттиа, мы сложили хворост в угол и привязали корову к стойлу. Все это мы проделали очень быстро, потому что запас хвороста у матушки Барберен был невелик.
– Теперь, – обратился я к Маттиа, – войдем в дом. Я сяду в уголок, у печки. Как только скрипнет калитка, ты спрячешься за кровать вместе с Капи, и она увидит только меня. Представляешь себе, как она будет рада!
Так мы и сделали.
Мы вошли в дом. Я уселся у очага, на том самом месте, где провел столько зимних вечеров. Свои длинные волосы я спрятал под воротник куртки и свернулся клубком, стараясь как можно больше походить на прежнего Реми – маленького Реми матушки Барберен.
Отсюда калитка была хорошо видна, и потому я мог не бояться, что матушка Барберен появится неожиданно. Я стал осматриваться вокруг. Мне казалось, что я покинул этот дом только вчера. Ничто здесь не изменилось, все было на старых местах. Даже бумага, которой было заклеено разбитое мной стекло, была та же, только сильно пожелтевшая и закопченная. Если бы я мог сойти со своего места, я бы с удовольствием посмотрел поближе на каждую вещь, но матушка Барберен могла вернуться с минуты на минуту, и мне следовало быть настороже. Вдруг я увидел белый чепчик, и в то же время заскрипела калитка.
– Прячься скорее! – шепнул я Маттиа. И съежился насколько мог.
Дверь отворилась. Уже с порога матушка Барберен заметила меня.
– Кто там? – спросила она.
Я смотрел на нее, ничего не отвечая, и она так же молча смотрела на меня.
Вдруг руки ее задрожали.
– Боже мой, – пробормотала она, – боже мой, неужели это Реми?
Я вскочил, бросился к ней и крепко обнял ее:
– Матушка!
– Мальчик мой! Это мой мальчик! Нам потребовалось немало времени, для того чтобы успокоиться и перестать плакать.
– Если бы я постоянно не думала о тебе, то ни за что не узнала бы тебя. Как ты изменился, окреп и вырос!
Сопенье Маттиа напомнило мне о том, что он сидит за кроватью, и я окликнул его. Он подошел.
– А вот мой брат, Маттиа.
– Значит, ты нашел своих родителей? – воскликнула матушка Барберен.
– Нет, это мой товарищ и друг, которого я так называю, а вот Капи – тоже мой товарищ и друг. Капи, поздоровайся с матушкой Барберен!
Капи вскочил на задние лапы и, прижав лапку к груди, важно поклонился.
Это очень рассмешило матушку Барберен и окончательно осушило ее слезы.
Маттиа, который не был так растроган, как я, знаком напомнил мне о нашем подарке.
– Пойдем во двор – обратился я к матушке Барберен. – Мне хочется посмотреть на кривую грушу, я о ней часто рассказывал Маттиа.
– Ты можешь также пойти посмотреть на свой садик, я его сохранила в том виде, как ты его насадил. Я всегда верила, что ты вернешься.
– А мои земляные груши понравились тебе?
– Значит, это ты сделал тогда мне такой подарок? Я так и подумала. Ты всегда любил делать сюрпризы. Момент был подходящий.
– А хлев? – спросил я. – Изменился ли он с тех пор, как не стало Рыжухи? Бедняжка, так же как я, не хотела отсюда уходить.
– Хлев все тот же. Теперь я складываю туда хворост. Мы находились как раз перед хлевом, и матушка Барберен толкнула дверь. Наша корова, решив, что ей принесли поесть, замычала.
– Корова! Корова в хлеву! – воскликнула матушка Барберен.
Тогда, не в силах более сдерживаться, мы с Маттиа расхохотались. Матушка Барберен с удивлением смотрела на нас. Но появление в хлеву коровы было для нее такой неожиданностью, что, несмотря на наш смех, она ничего не поняла.
– Это подарок! – воскликнул я. – Наш подарок тебе! Думаю, что он не хуже земляных груш, не правда ли?
– Ох, какой же ты добрый, дорогой мой мальчик! – воскликнула матушка Барберен, целуя меня.
Затем мы вошли в хлев, чтобы матушка Барберен могла получше рассмотреть корову. Во время этого осмотра она то и дело радостно восклицала: «Какая чудесная корова!»
Вдруг она спросила:
– Значит, ты разбогател?
– Конечно, – смеясь, ответил Маттиа. – У нас осталось еще пятьдесят восемь су.
Матушка Барберен снова повторила свое восклицание, но уже несколько иначе:
– Добрые вы мальчики!
Тем временем корова продолжала мычать. – Она просит, чтобы ее подоили, – сказал Маттиа. Я сейчас же побежал в дом за ведром из белой жести, которое, как я заметил, по-прежнему висело на своем обычном месте. По дороге я наполнил его водой, чтобы вымыть запылившееся вымя коровы. Как была счастлива матушка Барберен, когда увидела, что ведро на три четверти наполнилось чудесным пенистым молоком!
– Я думаю, что эта корова будет давать больше молока, чем Рыжуха, объявила она.
Подоив корову, мы выпустили ее на двор пастись и вернулись в дом. Там на столе на самом видном месте лежали масло и мука, которые я успел вынуть, прибегая за ведром.
Когда матушка Барберен это заметила, она снова принялась восторженно охать, но тут я сознался, что этот новый сюрприз сделан не столько для нее, сколько для нас.
– Мы страшно голодны, и нам очень хочется поесть блинов. На этот раз нам как будто никто не помешает.
– Разве ты знаешь, что Барберен в Париже? – спросила матушка Барберен.
– Да.
– И знаешь также, зачем он поехал в Париж?
– Нет.
– Дело касается тебя.
– Меня? – спросил я испуганно. Но вместо ответа матушка Барберен так посмотрела на Маттиа, как будто не хотела говорить при нем.
– Маттиа для меня все равно что брат, и я от него ничего не скрываю, сказал я.
– Это очень долго рассказывать, – ответила она. Я понял, что она не хотела говорить, и, не желая огорчать Маттиа, не настаивал.
– А Барберен намерен скоро вернуться? – спросил я.
– Думаю, что нет.
– Тогда займемся блинами. Ты мне после расскажешь, почему он уехал. Есть у тебя яйца?
– У меня нет кур. – Мы не принесли тебе яиц, боясь разбить их по дороге, но, может быть, ты займешь у кого-нибудь?
Она смутилась. Я понял, что она, вероятно, не раз это делала, и потому ей неудобно занимать снова.
– Пожалуй, лучше я сам пойду и куплю их, – сказал я, – а ты тем временем поставишь тесто. Скажи Маттиа, чтобы он приготовил хворосту. Маттиа прекрасно умеет ломать его.
Я купил не только яиц, но еще и небольшой кусок сала. Когда я вернулся, тесто было замешено, и оставалось только положить в него яйца. Правда, оно еще не совсем поднялось, но мы были слишком голодны, чтобы ждать.
– Ну, хорошо, – говорила матушка Барберен, яростно взбивая тесто, – а почему ты мне ни разу не написал? Ведь я считала тебя погибшим «Не может быть, – думала я, – чтобы мой мальчик не написал мне, если он жив».
– Я знал, что ты не умеешь читать и не сможешь прочесть мое письмо, а кроме того, я до смерти боялся Барберена. Разве он не продал меня за сорок франков старому музыканту?
– Не вспоминай об этом, мой маленький Реми!
– Я не жалуюсь, а только объясняю тебе, почему я не писал. Я боялся, что если Барберен узнает, где я, он снова захочет продать меня. Потому-то я ничего и не написал тебе, когда потерял своего хозяина, которого очень любил.
– Значит, он умер?
– Да, и я о нем сильно горевал. Ведь если я сейчас что-нибудь знаю, если я могу прокормить себя, то этим я обязан только ему. После его смерти я снова встретил добрых людей, которые приютили меня, и работал у них. Но если бы я написал тебе, что работаю садовником в Париже, меня бы стали разыскивать или требовать денег у этих добрых людей, а я не хотел ни того, ни другого.
– Да, я понимаю тебя.
– Но я никогда не забывал свою любимую матушку. А когда мне подчас было тяжело, я всегда мысленно призывал тебя на помощь. И, как только смог, пришел навестить тебя. Правда, сделал я это не сразу, но ведь не всегда поступаешь так, как хочешь. Да к тому же мне пришла в голову мысль купить тебе корову, а для этого надо было сначала заработать деньги. Сколько нам пришлось сыграть всевозможных песенок, и веселых, и грустных, сколько километров пройти пешком, сколько потрудиться, претерпеть лишений, чтобы осуществить задуманное! Но чем больше было трудностей, тем больше мы радовались. Не правда ли, Маттиа?
– Ах вы мои добрые, славные мальчуганы! Во время этого разговора матушка Барберен месила тесто для блинов, Маттиа ломал хворост, а я накрывал на стол. Затем я сбегал и принес кувшин свежей воды.
Когда я вернулся, миска была полна прекрасным желтым тестом, а матушка Барберен приготовляла сковородку. В печке ярко горел огонь, и Маттиа подбрасывал в него ветку за веткой. Капи, сидя у очага, умильно смотрел на все эти приготовления, а так как огонь по временам обжигал его, он с легким визгом поднимал то одну, то другую лапу. Пламя было такое сильное, что свет проникал в самые темные уголки, и я видел, как на занавесках кровати плясали тени, которые в детстве часто пугали меня по ночам.
Матушка Барберен поставила сковородку на огонь и, взяв кончиком ножа кусок масла, бросила его на сковородку, где оно сейчас же растаяло.
– Ах, как вкусно пахнет! – закричал Маттиа. Масло зашипело.
– Оно поет, – воскликнул Маттиа. – Сейчас я начну ему аккомпанировать!
Маттиа считал, что все должно делаться под музыку. Он схватил скрипку и под сурдинку стал подбирать аккорды в тон шипенью масла, что очень рассмешило матушку Барберен. Но минута была слишком торжественной, чтобы предаваться несвоевременному веселью. Матушка Барберен взяла большую ложку, погрузила ее в миску, зачерпнула оттуда тесто и вылила его на сковородку.
Я нагнулся вперед. Матушка Барберен встряхнула сковородку и ловким движением руки подбросила блин, к великому ужасу Маттиа. Но его опасения были напрасны. Блин снова лег на сковородку, но только другой стороной, показывая нам свой подрумяненный бок. Я едва успел подставить тарелку, как блин соскользнул на нее.
Первый блин достался Маттиа. Обжигая себе пальцы, губы, язык и горло, он быстро проглотил его.
– До чего же вкусно! – сказал он с набитым ртом. Теперь была моя очередь, и я, так же, как Маттиа, не думал о том, что могу обжечься. Третий блин был готов, и Маттиа протянул за ним руку, но теперь яростно закричал Капи, заявляя о своих правах. Находя это вполне справедливым, Маттиа отдал ему блин, к великому негодованию матушки Барберен. Чтобы успокоить ее, я объяснил, что Капи ученый пес, который вместе с нами зарабатывал деньги на покупку коровы. Он наш товарищ и потому должен есть то же, что и мы. Сама же матушка Барберен заявила, что не будет есть блины, пока мы не насытимся.
Потребовалось довольно много времени, чтобы мы наконец наелись. Однако такой момент наступил, и мы оба дружно заявили, что не съедим больше ни одного блина, если матушка Барберен не съест хотя бы несколько штук.
Нам очень захотелось самим печь блины. Положить масло и налить тесто было нетрудно, но что нам никак не удавалось, это подбросить и перевернуть блин на сковородке. Я уронил свой в золу, а Маттиа угодил горячим блином прямо себе на руку.
Когда миска опустела, Маттиа, отлично понявший, что матушка Барберен не хотела говорить при нем о моих делах, изъявил желание посмотреть, как чувствует себя корова, и, не слушая наших возражений, отправился во двор.
Я ждал этой минуты с большим нетерпением и, как только Маттиа вышел, обратился к матушке Барберен:
– Теперь, я надеюсь, ты скажешь мне, зачем Барберен поехал в Париж?
– Конечно, дитя мое, и даже с большим удовольствием.
С большим удовольствием? Я был поражен. Но прежде чем продолжать, матушка Барберен посмотрела на дверь. Затем, успокоившись, подошла ко мне и с улыбкой тихо сказала:
– Реми, твоя семья разыскивает тебя.
– Моя семья?
– Да, твоя семья.
– Кто меня ищет? Матушка Барберен, говори же, говори скорее, прошу тебя! Нет, это невозможно – меня ищет Барберен!
– Да, конечно, он ищет тебя, чтобы вернуть семье.
– А не для того ли, чтобы снова забрать меня и снова продать? Но ему это не удастся!
– Реми, как можешь ты думать, что я согласилась бы участвовать в таком деле!
– Он тебя обманывает.
– Выслушай меня спокойно и не выдумывай новых ужасов.
– Я помню, как…
– Расскажу тебе все, что сама слышала, и чему ты, надеюсь, поверишь. В следующий понедельник этому будет ровно месяц. Какой-то незнакомый мужчина вошел в дом, где в то время находился Барберен. Я работала в нашей хлебопекарне. «Ваша фамилия Барберен?» – спросил незнакомец, говоривший с иностранным акцентом. «Да, – ответил Жером, – я Барберен». – «Это вы нашли на улице в Париже ребенка и воспитали его?» – «Да». – «Скажите, пожалуйста, где теперь этот ребенок?» – «А вам что за дело?» – спросил Жером.
Если бы я даже сомневался в правдивости слов матушки Барберен, то по любезному ответу Барберена мог убедиться, что дело происходило именно так.
– Ты ведь знаешь, – продолжала она, – что в хлебопекарне слышно все, что здесь говорится. К тому же разговор шел о тебе, и мне хотелось послушать. Я подошла ближе и нечаянно наступила на ветку. Ветка хрустнула. «Мы не одни?» тревожно спросил пришедший. «Это моя жена», – ответил Жером. «Здесь очень жарко, – сказал неизвестный. – Выйдем на улицу и там поговорим». Они ушли. Спустя три или четыре часа Жером вернулся домой один. Мне страшно хотелось знать, о чем говорил с Жеромом приехавший. Но Жером ничего путем не мог рассказать. Он сказал только, что человек этот тебе не отец, но что он разыскивает тебя по поручению твоей семьи.
– Но где моя семья? Из кого она состоит? Есть ли у меня отец и мать?
– То же самое спросила и я у Жерома. Он ответил, что ничего не знает. Потом прибавил, что поедет в Париж разыскивать старого музыканта по адресу, который тот ему оставил: Париж, улица де-Лурсин, Гарафоли. Я хорошо запомнила его слова, запомни и ты их.
– Не беспокойся, я их знаю. А из Парижа Барберен ничего не писал тебе?
– Нет. Очевидно, он еще занят поисками. В это время Маттиа проходил мимо двери; я крикнул ему:
– Маттиа, мои родители разыскивают меня! У меня есть семья!
Но, странное дело, Маттиа совсем не разделял ни моей радости, ни моего восторга. Тем не менее я рассказал ему все, что мне сообщила матушка Барберен.
ГЛАВА X. СТАРАЯ И НОВАЯ СЕМЬЯ
Сколько раз во время моих скитаний я мечтал о том, как лягу в свою детскую кроватку и как сладко буду в ней спать, свернувшись калачиком укрывшись до подбородка! Сколько раз, ночуя под открытым небом, иззябший и промокший до нитки, я с грустью вспоминал о своем теплом одеяле!
Когда я лег, то сразу заснул, так как очень устал от прошедшего дня и ночи, проведенной в тюрьме. Однако я очень быстро проснулся и уже больше заснуть не мог. Я был слишком взволнован мыслями о моей семье.
Моя семья разыскивает меня, но чтобы найти ее, я должен встретиться с Барбереном. Одна эта мысль уже отравляла все мое счастье.
Где он находится? Точного адреса матушка Барберен не знала. Предполагалось, что он остановился у одного из хозяев, сдающих комнаты в квартале Муфтар, фамилии которых ей были сообщены.
Значит, я сам должен был отправиться в Париж на розыски того, кто искал меня.
Конечно, известие о том, что у меня есть семья, было для меня неожиданной и большой радостью, но эта радость омрачалась следующими обстоятельствами. Я надеялся отдохнуть и провести несколько дней с матушкой Барберен, поиграть с Маттиа во все свои любимые игры, а приходилось чуть ли не на следующий день снова пускаться в путь.
После пребывания у матушки Барберен я собирался идти на берег моря повидаться с Этьеннетой, а затем побывать у Лизы и сообщить ей новости о братьях и сестре. Теперь же нужно было от всего отказаться и спешить в Париж.
Почти всю ночь я не спал, думал и колебался. То мне казалось, что я обязан сперва выполнить свое обещание и навестить Этьеннету и Лизу, то, наоборот, что я должен идти скорее в Париж и разыскать свою семью. Я заснул, так ничего и не решив, и эта ночь, о которой я столько мечтал, оказалась самой тяжелой и беспокойной из всех оставшихся в моей памяти.
Утром, когда матушка Барберен, Маттиа и я собрались у очага, мы устроили совет. Я рассказал о своих ночных сомнениях.
– Надо сейчас же идти в Париж, – говорила матушка Барберен. – Родители тебя ищут, не заставляй их ждать.
– Значит, решено, идем в Париж. – согласился я. Но Маттиа, казалось, не одобрял моего решения.
– Ты считаешь, что нам не следует идти в Париж? – спросил я его. – Объясни почему.
Он отрицательно покачал головой.
– Я считаю, – ответил он наконец, – что нельзя забывать старых друзей ради новых. До сегодняшнего дня Лиза, Этьеннета. Алексис и Бенжамен были твоими братьями и сестрами и любили тебя. Своей новой семьи ты не знаешь – она ничего для тебя не сделала, кроме того, что когда-то бросила тебя на улице, и ты сразу же ради нее покидаешь тех, кто был к тебе добр.
– Нехорошо говорить, что родители Реми его бросили, – перебила Маттиа матушка Барберен. – Возможно, что у них украли ребенка и они до сих пор оплакивают его, ищут и ждут.
– Этого я не знаю. Но я знаю, что Пьер Акен подобрал умирающего Реми, что во время болезни он ухаживал за ним, как за своим сыном, и что Алексис, Бенжамен, Этьеннета и Лиза любили его, как брата. По-моему, они имеют не меньше прав на его дружбу, чем те, кто по своей или чужой вине потеряли его. Для семьи Акен Реми не был родным, и они не обязаны были о нем заботиться.
Маттиа произнес эти слова таким тоном, словно он на меня сердился. Это меня очень огорчило.
– Маттиа прав, я не могу идти в Париж, не повидав Этьеннеты и Лизы, сказал я.
– Но как же быть с твоими родителями? – продолжала настаивать матушка Барберен.
– Ладно, мы не пойдем к Этьеннете, – решил я, – это будет слишком большим крюком. Кроме того, я могу послать ей письмо. Но по пути в Париж мы зайдем в Дрези и повидаем Лизу. Задержка будет небольшая. Лиза писать не умеет, и я главным образом ради нее предпринял это путешествие. Я расскажу ей об Алексисе и попрошу Этьеннету написать мне в Дрези, а потом прочту Лизе ее письмо.
– Хорошо, – улыбаясь, согласился Маттиа.
Было решено, что мы уйдем завтра. Я почти целый день провел за письмом к Этьеннете, в котором объяснил ей, почему не могу прийти повидать ее, как намеревался раньше.
На следующий день мне уже пришлось распрощаться с матушкой Барберен, но, конечно, эта разлука не была такой печальной, как тогда, когда я уходил с Виталисом. Я горячо обнял матушку Барберен и обещал в скором времени навестить ее вместе с моими родителями.
И вот мы снова идем по большим дорогам с мешками за спиной. Капи бежит впереди. Мы идем большими шагами, торопясь поскорее попасть в Париж.
Маттиа, сначала послушно следовавший за мною, говорит мне, что если мы будем так спешить, то быстро выбьемся из сил. Я замедляю шаги, но вскоре опять ускоряю их.
– Как ты торопишься! – огорченно говорит Маттиа. – Верно, но мне кажется, что и ты должен был бы спешить. Разве моя семья не будет также твоей семьей?
Он отрицательно покачал головой.
Я огорчился, заметив это движение, которое уже не раз замечал у него, с тех пор как речь заходила о моей семье.
– Разве мы с тобой не братья?
– О, что касается нас, конечно, я в этом не сомневаюсь Я твой брат и останусь им навсегда.
– Ну так что же?
– А почему ты думаешь, что я стану братом твоих братьев, если они у тебя имеются, и сыном твоих родителей? Вероятнее всего, они не захотят принять в свою семью такого маленького оборванца, как я, и мне придется продолжать свой путь одному. Но я никогда не забуду тебя, как, надеюсь, и ты не забудешь меня.
– Мой дорогой Маттиа, как можешь ты так говорить!
– Я говорю то, что думаю. Я не могу радоваться, так как боюсь, что нам придется расстаться, а я надеялся всю жизнь прожить с тобой вместе. Я мечтал, что мы не останемся навсегда бедными уличными музыкантами, а начнем работать, учиться, будем настоящими артистами. Я прекрасно знаю, что ты также этого хочешь, но ведь теперь ты не сможешь распоряжаться собой по своему усмотрению.
Тогда я понял наконец причину его грусти. Маттиа боялся разлуки со мной. Он горячо любил меня, думал только о нашей дружбе и не хотел со мной расставаться.
Так как нам нужно было зарабатывать себе на пропитание, то мы часто останавливались и играли в больших деревнях, встречавшихся по пути. Кроме того, мы решили сделать Лизе подарок. В одном из городов мы купили чудесную куклу с полным приданым. К счастью, кукла стоила много дешевле коровы.
После Шатильона мы вышли на берег канала. Его лесистые берега, спокойные воды и плывущие мимо баржи напомнили мне о том счастливом времени, когда я вместе с госпожой Миллиган и Артуром плавал на «Лебеде». Интересно, где теперь был «Лебедь» и его обитатели? Когда мы пересекали канал или шли вдоль его берегов, я постоянно спрашивал встречных, не видели ли они плавучий домик с верандой. Наверно, Артур выздоровел и госпожа Миллиган вернулась с ним в Англию. Однако, завидев издали лошадей, тащивших баржу, я всякий раз спрашивал себя, не «Лебедь» ли плывет нам навстречу.
Наступила осень, и наши дневные переходы делались все короче и короче. Мы старались по возможности до наступления темноты попасть в ту деревню, где собирались ночевать. И хотя мы очень спешили, особенно под конец, мы все же пришли в Дрези только поздно вечером.
Муж тетушки Катерины был смотрителем шлюза и жил в доме, выстроенном возле того шлюза, который он сторожил. Найти его поэтому оказалось весьма просто. Дом их стоял на краю деревни, окруженный высокими деревьями.
Сердце мое билось очень сильно, когда мы подходили к этому дому. Через окно, на котором не было ни ставней, ни занавесок, я увидел Лизу, сидевшую за столом рядом с теткой; а напротив, спиной к нам, сидел, по-видимому, ее дядя.
– Они ужинают, – объявил Маттиа, – мы пришли вовремя!
Но я остановил его и сделал знак Капи, чтобы тот не вздумал лаять. Затем, сняв арфу с плеча, я приготовился играть.
– Понимаю! – прошептал Маттиа. – Ты хочешь исполнить серенаду.[15]
– Нет, я буду только играть.
И я заиграл первые такты неаполитанской песенки, но не запел, так как боялся, что голос изменит мне.
Играя, я смотрел на Лизу. Она подняла головку, и я увидел, как заблестели ее глаза.
Тогда я запел.
Лиза быстро соскочила со стула и побежала к дверям. Я едва успел передать арфу Маттиа, как она была уже в моих объятиях.
Тетушка Катерина пригласила нас войти в дом и тотчас же усадила нас с Маттиа за стол.
– Пожалуйста, поставьте еще один прибор, – попросил я. – Мы не одни, с нами маленькая подружка. – Я достал из мешка куклу и усадил ее на стул рядом с Лизой.
Никогда не забуду, с какой горячей благодарностью посмотрела на меня Лиза.
Когда я лег, то сразу заснул, так как очень устал от прошедшего дня и ночи, проведенной в тюрьме. Однако я очень быстро проснулся и уже больше заснуть не мог. Я был слишком взволнован мыслями о моей семье.
Моя семья разыскивает меня, но чтобы найти ее, я должен встретиться с Барбереном. Одна эта мысль уже отравляла все мое счастье.
Где он находится? Точного адреса матушка Барберен не знала. Предполагалось, что он остановился у одного из хозяев, сдающих комнаты в квартале Муфтар, фамилии которых ей были сообщены.
Значит, я сам должен был отправиться в Париж на розыски того, кто искал меня.
Конечно, известие о том, что у меня есть семья, было для меня неожиданной и большой радостью, но эта радость омрачалась следующими обстоятельствами. Я надеялся отдохнуть и провести несколько дней с матушкой Барберен, поиграть с Маттиа во все свои любимые игры, а приходилось чуть ли не на следующий день снова пускаться в путь.
После пребывания у матушки Барберен я собирался идти на берег моря повидаться с Этьеннетой, а затем побывать у Лизы и сообщить ей новости о братьях и сестре. Теперь же нужно было от всего отказаться и спешить в Париж.
Почти всю ночь я не спал, думал и колебался. То мне казалось, что я обязан сперва выполнить свое обещание и навестить Этьеннету и Лизу, то, наоборот, что я должен идти скорее в Париж и разыскать свою семью. Я заснул, так ничего и не решив, и эта ночь, о которой я столько мечтал, оказалась самой тяжелой и беспокойной из всех оставшихся в моей памяти.
Утром, когда матушка Барберен, Маттиа и я собрались у очага, мы устроили совет. Я рассказал о своих ночных сомнениях.
– Надо сейчас же идти в Париж, – говорила матушка Барберен. – Родители тебя ищут, не заставляй их ждать.
– Значит, решено, идем в Париж. – согласился я. Но Маттиа, казалось, не одобрял моего решения.
– Ты считаешь, что нам не следует идти в Париж? – спросил я его. – Объясни почему.
Он отрицательно покачал головой.
– Я считаю, – ответил он наконец, – что нельзя забывать старых друзей ради новых. До сегодняшнего дня Лиза, Этьеннета. Алексис и Бенжамен были твоими братьями и сестрами и любили тебя. Своей новой семьи ты не знаешь – она ничего для тебя не сделала, кроме того, что когда-то бросила тебя на улице, и ты сразу же ради нее покидаешь тех, кто был к тебе добр.
– Нехорошо говорить, что родители Реми его бросили, – перебила Маттиа матушка Барберен. – Возможно, что у них украли ребенка и они до сих пор оплакивают его, ищут и ждут.
– Этого я не знаю. Но я знаю, что Пьер Акен подобрал умирающего Реми, что во время болезни он ухаживал за ним, как за своим сыном, и что Алексис, Бенжамен, Этьеннета и Лиза любили его, как брата. По-моему, они имеют не меньше прав на его дружбу, чем те, кто по своей или чужой вине потеряли его. Для семьи Акен Реми не был родным, и они не обязаны были о нем заботиться.
Маттиа произнес эти слова таким тоном, словно он на меня сердился. Это меня очень огорчило.
– Маттиа прав, я не могу идти в Париж, не повидав Этьеннеты и Лизы, сказал я.
– Но как же быть с твоими родителями? – продолжала настаивать матушка Барберен.
– Ладно, мы не пойдем к Этьеннете, – решил я, – это будет слишком большим крюком. Кроме того, я могу послать ей письмо. Но по пути в Париж мы зайдем в Дрези и повидаем Лизу. Задержка будет небольшая. Лиза писать не умеет, и я главным образом ради нее предпринял это путешествие. Я расскажу ей об Алексисе и попрошу Этьеннету написать мне в Дрези, а потом прочту Лизе ее письмо.
– Хорошо, – улыбаясь, согласился Маттиа.
Было решено, что мы уйдем завтра. Я почти целый день провел за письмом к Этьеннете, в котором объяснил ей, почему не могу прийти повидать ее, как намеревался раньше.
На следующий день мне уже пришлось распрощаться с матушкой Барберен, но, конечно, эта разлука не была такой печальной, как тогда, когда я уходил с Виталисом. Я горячо обнял матушку Барберен и обещал в скором времени навестить ее вместе с моими родителями.
И вот мы снова идем по большим дорогам с мешками за спиной. Капи бежит впереди. Мы идем большими шагами, торопясь поскорее попасть в Париж.
Маттиа, сначала послушно следовавший за мною, говорит мне, что если мы будем так спешить, то быстро выбьемся из сил. Я замедляю шаги, но вскоре опять ускоряю их.
– Как ты торопишься! – огорченно говорит Маттиа. – Верно, но мне кажется, что и ты должен был бы спешить. Разве моя семья не будет также твоей семьей?
Он отрицательно покачал головой.
Я огорчился, заметив это движение, которое уже не раз замечал у него, с тех пор как речь заходила о моей семье.
– Разве мы с тобой не братья?
– О, что касается нас, конечно, я в этом не сомневаюсь Я твой брат и останусь им навсегда.
– Ну так что же?
– А почему ты думаешь, что я стану братом твоих братьев, если они у тебя имеются, и сыном твоих родителей? Вероятнее всего, они не захотят принять в свою семью такого маленького оборванца, как я, и мне придется продолжать свой путь одному. Но я никогда не забуду тебя, как, надеюсь, и ты не забудешь меня.
– Мой дорогой Маттиа, как можешь ты так говорить!
– Я говорю то, что думаю. Я не могу радоваться, так как боюсь, что нам придется расстаться, а я надеялся всю жизнь прожить с тобой вместе. Я мечтал, что мы не останемся навсегда бедными уличными музыкантами, а начнем работать, учиться, будем настоящими артистами. Я прекрасно знаю, что ты также этого хочешь, но ведь теперь ты не сможешь распоряжаться собой по своему усмотрению.
Тогда я понял наконец причину его грусти. Маттиа боялся разлуки со мной. Он горячо любил меня, думал только о нашей дружбе и не хотел со мной расставаться.
Так как нам нужно было зарабатывать себе на пропитание, то мы часто останавливались и играли в больших деревнях, встречавшихся по пути. Кроме того, мы решили сделать Лизе подарок. В одном из городов мы купили чудесную куклу с полным приданым. К счастью, кукла стоила много дешевле коровы.
После Шатильона мы вышли на берег канала. Его лесистые берега, спокойные воды и плывущие мимо баржи напомнили мне о том счастливом времени, когда я вместе с госпожой Миллиган и Артуром плавал на «Лебеде». Интересно, где теперь был «Лебедь» и его обитатели? Когда мы пересекали канал или шли вдоль его берегов, я постоянно спрашивал встречных, не видели ли они плавучий домик с верандой. Наверно, Артур выздоровел и госпожа Миллиган вернулась с ним в Англию. Однако, завидев издали лошадей, тащивших баржу, я всякий раз спрашивал себя, не «Лебедь» ли плывет нам навстречу.
Наступила осень, и наши дневные переходы делались все короче и короче. Мы старались по возможности до наступления темноты попасть в ту деревню, где собирались ночевать. И хотя мы очень спешили, особенно под конец, мы все же пришли в Дрези только поздно вечером.
Муж тетушки Катерины был смотрителем шлюза и жил в доме, выстроенном возле того шлюза, который он сторожил. Найти его поэтому оказалось весьма просто. Дом их стоял на краю деревни, окруженный высокими деревьями.
Сердце мое билось очень сильно, когда мы подходили к этому дому. Через окно, на котором не было ни ставней, ни занавесок, я увидел Лизу, сидевшую за столом рядом с теткой; а напротив, спиной к нам, сидел, по-видимому, ее дядя.
– Они ужинают, – объявил Маттиа, – мы пришли вовремя!
Но я остановил его и сделал знак Капи, чтобы тот не вздумал лаять. Затем, сняв арфу с плеча, я приготовился играть.
– Понимаю! – прошептал Маттиа. – Ты хочешь исполнить серенаду.[15]
– Нет, я буду только играть.
И я заиграл первые такты неаполитанской песенки, но не запел, так как боялся, что голос изменит мне.
Играя, я смотрел на Лизу. Она подняла головку, и я увидел, как заблестели ее глаза.
Тогда я запел.
Лиза быстро соскочила со стула и побежала к дверям. Я едва успел передать арфу Маттиа, как она была уже в моих объятиях.
Тетушка Катерина пригласила нас войти в дом и тотчас же усадила нас с Маттиа за стол.
– Пожалуйста, поставьте еще один прибор, – попросил я. – Мы не одни, с нами маленькая подружка. – Я достал из мешка куклу и усадил ее на стул рядом с Лизой.
Никогда не забуду, с какой горячей благодарностью посмотрела на меня Лиза.
ГЛАВА XI. БАРБЕРЕН
Если бы я не торопился в Париж, я бы долго, очень долго прогостил у Лизы. Нам столько нужно было сообщить друг другу, а объясняться на том языке, на котором мы с ней говорили, было нелегко.
Лизе хотелось рассказать мне о том, как она жила в Дрези, как привязались к ней дядя и тетка, у которых своих детей не было, о своих играх, прогулках и удовольствиях.
Я, в свою очередь, расспросил ее о том, что пишет отец, и рассказал ей все, что со мной произошло за время нашей разлуки. Мы проводили время в бесконечных прогулках втроем – вернее, впятером, потому что Капи и кукла принимали участие во всех наших развлечениях.
По вечерам, если не было сыро, мы усаживались возле дома, а если на дворе стоял туман, то возле очага, и я играл на арфе, чем доставлял Лизе большое удовольствие. Маттиа играл на скрипке и корнете, но Лиза предпочитала арфу, и я этим немало гордился. Перед тем как идти спать, Лиза всегда просила меня спеть ей неаполитанскую песенку.
Наконец пришлось расстаться с Лизой и снова пуститься в путь. Не будь со мной Маттиа, я, довольствуясь самым необходимым, стремился бы только поскорее прийти в Париж. Но Маттиа не соглашался со мной.
– Будем зарабатывать столько, сколько сможем, – говорил он, принуждая меня снова и снова браться за арфу. – Кто знает, скоро ли мы найдем Барберена!
– Если мы не найдем его в полдень, мы найдем его в два часа. Улица Муфтар невелика.
– А если он уже вернулся в Шаванон? Придется ему писать, ждать ответа. А как мы проживем это время, если у нас не будет ни гроша в кармане? Можно подумать, что ты совсем не знаешь Парижа. Неужели ты позабыл каменоломню Жантильи? А я прекрасно помню, как чуть не умер в Париже от голода.
Мы снова вышли на ту дорогу, по которой шесть месяцев тому назад шли из Парижа в Шаванон. Мы решили зайти на ту ферму, где когда-то дали свой первый концерт. Молодожены узнали нас и снова захотели потанцевать под нашу музыку. После танцев нас накормили ужином и оставили ночевать.
Лизе хотелось рассказать мне о том, как она жила в Дрези, как привязались к ней дядя и тетка, у которых своих детей не было, о своих играх, прогулках и удовольствиях.
Я, в свою очередь, расспросил ее о том, что пишет отец, и рассказал ей все, что со мной произошло за время нашей разлуки. Мы проводили время в бесконечных прогулках втроем – вернее, впятером, потому что Капи и кукла принимали участие во всех наших развлечениях.
По вечерам, если не было сыро, мы усаживались возле дома, а если на дворе стоял туман, то возле очага, и я играл на арфе, чем доставлял Лизе большое удовольствие. Маттиа играл на скрипке и корнете, но Лиза предпочитала арфу, и я этим немало гордился. Перед тем как идти спать, Лиза всегда просила меня спеть ей неаполитанскую песенку.
Наконец пришлось расстаться с Лизой и снова пуститься в путь. Не будь со мной Маттиа, я, довольствуясь самым необходимым, стремился бы только поскорее прийти в Париж. Но Маттиа не соглашался со мной.
– Будем зарабатывать столько, сколько сможем, – говорил он, принуждая меня снова и снова браться за арфу. – Кто знает, скоро ли мы найдем Барберена!
– Если мы не найдем его в полдень, мы найдем его в два часа. Улица Муфтар невелика.
– А если он уже вернулся в Шаванон? Придется ему писать, ждать ответа. А как мы проживем это время, если у нас не будет ни гроша в кармане? Можно подумать, что ты совсем не знаешь Парижа. Неужели ты позабыл каменоломню Жантильи? А я прекрасно помню, как чуть не умер в Париже от голода.
Мы снова вышли на ту дорогу, по которой шесть месяцев тому назад шли из Парижа в Шаванон. Мы решили зайти на ту ферму, где когда-то дали свой первый концерт. Молодожены узнали нас и снова захотели потанцевать под нашу музыку. После танцев нас накормили ужином и оставили ночевать.