Страница:
Вафф подошел к высокому зеркалу и рассмотрел себя и свое одеяние. Он знал, что для повинды представлялся чем-то вроде эльфа. Едва ли полтора метра роста, глаза, волосы и кожа — различные оттенки серого, все должно работать на общее впечатление от овального лица с крохотным ртом и линией острых зубок. Лицевые Танцоры могли воспроизводить его жесты и позы, могли дезинтегрироваться по повелению Машейха. Но ни Машейхов, ни Хасадаров нельзя одурачить. Только повинду это способно обмануть.
«Кроме Бене Джессерит!?
От этой мысли его лицо стало угрюмым. Что ж, этим ведьмам еще предстоит встретиться с одним из новых Лицевых Танцоров!
«Ни один другой народ не овладел языком генетики так, как Бене Тлейлакс», — успокоил он себя. — «Мы правы, называя этот язык „языком бога“, поскольку сам Бог дал нам эту великую силу».
Вафф подошел к двери и дождался утреннего колокола. Нет способа описать испытываемое им богатство переживаний. Время развернулось перед ним. Он не спрашивал, почему правдивое послание Пророка было услышано только Бене Тлейлаксом. Это — Господне Деяние, и в этом. Пророк есть Мышца Господня.
«Ты приготовил их для нас, о. Пророк».
И этот гхола на Гамму — нынешний гхола — в настоящий момент стоил всех ожиданий.
Прозвучал утренний колокол, и Вафф прошел в зал, вместе с другими, облаченными в белое фигурами, вышел на восточный балкон приветствовать солнце. Как Махай и Абдль своего народа, он мог теперь олицетворять себя со всем народом Тлейлакса.
«Мы живем законом Шариата, единственные оставшиеся во всем мироздании».
Раньше нигде, кроме закрытых палат его братьев — Малик не мог он открыть эту тайну. Но теперь работа этой тайной мысли, разделяемой сейчас каждым вокруг него, в равной степени была заметна и в Машейхах, и в Домеле и Лицевых Танцорах. Парадокс родства и ощущения социальной общности, пронизывающие весь Кехль от Машейхов до самых низов Домеля, не был парадоксом для Ваффа.
«Мы работаем на единого Бога».
Лицевой Танцор, в личине Домеля, поклонился и открыл двери балкона. Вафф, выходящий на солнечный свет со многими спутниками вокруг него, улыбнулся, узнав Лицевого Танцора. Еще и Домель! Семейная шуточка — но Лицевые Танцоры не кровные члены семьи. Они — конструкции, инструменты, точно так же, как гхола на Гамму — это инструмент, созданный языком Бога, на котором говорят только Машейхи.
Вместе с другими, теснившимися вокруг него, Вафф совершил намаз перед солнцем. Он испустил крик Абдля и услышал, как этот крик разнесся эхом голосов до самых крайних точек города.
— Солнце не Бог! — закричал он.
Нет, солнце было только символом бесконечных господних мощи и милосердия — еще одна конструкция, еще один инструмент. Чувствуя себя очищенным гуфраном, через который прошел вчера вечером и оживленный утренним ритуалом, Вафф мог теперь поразмыслить о путешествии в мир повинды, из которого он только что вернулся, пройдя обряд гуфрана. Другие верующие освободили ему путь, когда он пошел назад во внутренние коридоры и по спускопроводу в центральный сад, где назначил сбор своим советникам. «Успешный выдался рейд, рейд среди повинды», — подумал он.
Покидая внутренний мир Бене Тлейлакса, Вафф всякий раз ощущал себя в лашкаре — боевом походе ради высшей мести, которая на тайном языке его народа называлась Бодал (всегда с большой буквы и всегда заново подтверждаемая в гуфране и кехле). Последний лашкар был чрезвычайно успешным.
Вафф попал из спускопровода в центральный сад, залитый солнечным светом через призматические рефлекторы, установленные на окружающих крышах. В самой середине присыпанного гравием круга небольшой фонтан исполнял фугу для зрения. Низкий белый палисад ограждал коротко стриженую лужайку, пространство вполне достаточное чтобы фонтан освежал воздух, но чтобы плеск воды не мешал ведущейся тихими голосами беседе. На этом газончике стояли десять узких скамей из древнего пластика, девять из них полукругом, лицом к поставленной чуть отдельно десятой.
Помедлив перед газончиком, Вафф огляделся удивляясь, почему он никогда раньше не испытывал такого радостного наслаждения при виде этого места. Сам материал скамей был синий, они не были крашеными. За века употребления в скамьях появились плавные изгибы, округлые впадины от бесчисленных ягодиц, но в сносившихся местах цвет был все также ярок.
Вафф уселся, обернувшись лицом к девяти советникам, тщательно подбирая слова, которые должен был произнести. Документ, привезенный им из последнего лашкара, и послуживший основным поводом для него оказался очень ко времени. Его название и сам текст содержали важнейшее послание для Тлейлакса.
Из внутреннего кармана Вафф извлек тонкую пачку ридуланского хрусталя. Он заметил неожиданный интерес у своих советников: девять лиц, подобных его собственному, Машейхи, сердцевина кехля — выражали ожидание, они все читали в кехле этот документ: «Манифест Атридесов». Они провели ночь в размышлениях над содержанием Манифеста. Теперь это надо было обсудить. Вафф положил документ к себе на колени.
— Я предлагаю распространять этот текст вдаль и вширь, — сказал Вафф.
— Без изменений? — это Мирлат, советник, ближе всего подошедший к гхоло-трансформации. Мирлат, вне сомнений, метит на место Абдля и Махая. Вафф сосредоточил взгляд на широких челюстях советника, где за века нарос выступающий хрящик, видимая примета огромного возраста его нынешнего тела. — Именно таким, каким он попал в наши руки, — сказал Вафф.
— Опасно, — заметил Мир-Лат. Вафф повернул голову вправо, его детский профиль выделялся на фоне фонтана так, что его могли видеть все советники. Рука Господня мне порука! Небеса над нами — словно полированный карнелиан, словно бы Бандалонг, самый древний город Тлейлакса, выстроен под одним из гигантских искусственных укрытий, возводившихся, чтобы укрыть первопроходцев на тяжелых для жизни планетах. Когда Вафф опять перевел взгляд на своих советников, лицо его сохраняло прежнее выражение.
— Для нас не опасно, — сказал он.
— Как посмотреть, — сказал МирЛат. — Тогда давайте сравним наши точки зрения, — сказал Вафф. — Должны ли мы бояться Икса или Рыбословш? Разумеется, нет! Они наши, хотя они этого не знают.
Вафф сделал паузу, чтобы его слова полностью до всех дошли: всем здесь было известно, что новые Лицевые Танцоры сидят в высочайших советах Икса и Рыбословш, и что подмена эта не разоблачена.
— Космический Союз не выступит против нас и не окажет нам противодействия, потому что мы — единственный надежный источник меланжа, продолжил Вафф.
— А как насчет этих Преподобных Черниц, возвращающихся из Рассеяния? — осведомился МирЛат. — Мы с ними разберемся, когда это потребуется, — сказал Вафф.
— И нам помогут потомки тех из нашего народа, кто по собственной воле отправились в Рассеяние.
— Время действительно представляется удачным, — пробормотал другой советник.
Это, заметил Вафф, проговорил Торг-младший. Отлично! Вот один голос и обеспечен.
— Бене Джессерит! — проворчал МирЛат. — Я думаю, Преподобные Черницы устранят ведьм с нашего пути, — сказал Вафф. — Они: уже рычат друг на друга, как звери на арене для боев. — А что, если будет установлен автор этого Манифеста? — вопросил Мирлат. — Что тогда?
Несколько советников закивали головами. Вафф отметил их: люди, которых надо еще привлечь на свою сторону.
— В наш век опасно носить имя Атридес, — сказал он.
— Кроме, может быть, как на Гамму, — сказал Мирлат. — И документ этот подписан именем Атридеса.
«Как странно», — подумал Вафф.
Представитель КХОАМа на той самой конференции повинды, ради которой Вафф вынужден был покинуть родные планеты Тлейлакса, подчеркнул именно этот пункт. Но большинство КХОАМа — скрытые атеисты, на все религии смотрят с подозрением, а Атридесы, конечно же, были в свое время мощной религиозной силой. Беспокойство КХОАМа было почти осязаемо.
Теперь Вафф докладывал об этой реакции КХОАМа.
— Этот КХОАМовский клеврет, проклятье его безбожной душе, прав, настаивал Мирлат. — Документ с подковыркой.
«С Мирлатом надо будет разобраться», — подумал Вафф. Он поднял документ с колен и прочел вслух первую строку:
— «Сначала было слово и слово было Бог».
— Прямо из Оранжевой Католической Библии, — сказал Мирлат. И все опять в тревожном согласии закивали головами.
Вафф, коротко улыбнувшись, обнажил свои остренькие зубки.
— Есть ли среди вас такие, кто допускает, будто среди повинды имеются подозревающие о существовании Шариата и Машейхов?
Он почувствовал, что правильно сделал, задав вслух этот вопрос, напоминая собравшимся, что только здесь, в самой глубине Тлейлакса старые слова и старый язык сохраняются без изменений. Разве Мирлат или кто-нибудь еще из присутствующих страшатся, что слова Атридесов могут ниспровергнуть Шариат?
Вафф задал этот вопрос — и увидел встревожено нахмуренные лица.
— Есть ли среди вас думающий, будто хоть один повинда знает, как мы пользуемся языком Бога? — спросил Вафф.
«Вот вам! Поразмыслите-ка теперь над этим!» Здесь они периодически пробуждаются к новой жизни в очередной плоти гхолы. Непрерывность плоти в этом Совете, которую не достигал больше никто из людей. Сам Мирлат видел Пророка собственными глазами. Скайтейл говорил с Муад Дибом! Научившись возобновлять плоть и восстанавливать память, они сконцентрировали эту силу в едином правительстве. Основа его мощи утаивалась за семью замками, иначе на них стали бы отовсюду давить, чтобы они поделились источником этой мощи. Только ведьмы обладали сходным хранилищем опыта, из которого черпали — с боязливой осторожностью делая каждый ход, приходя в ужас от одной мысли, что могут произвести еще одного Квизатца Хадераха!
Вафф изложил все это своим советникам и добавил:
— Наступило время действий.
Когда все выразили согласие, Вафф сказал:
— У этого Манифеста есть один автор. На этом сходятся все аналитики. Мирлат?
— Написано одним человеком, и этот человек — истинный Атридес, никакого в том сомнения, — согласился МирЛат. — На конференции повинды все это подтвердили, — сказал Вафф. — С этим согласен даже Кормчий Космического Союза Третьей Ступени.
— Но этот один человек создал то, что вызовет жесткую реакцию среди самых разных народов, — возразил МирЛат. — Разве мы когда-нибудь сомневались в таланте Атридесов сеять раскол и смуту? — спросил Вафф. — Когда повинда показала мне этот документ, я понял, что Бог посылает нам сигнал.
— Ведьмы до сих пор отрицают авторство? — спросил Торг младший.
«Как же он умеет попадать в цель» — подумал Вафф.
— Все великие религии повинды ставятся под сомнение этим Манифестом, — проговорил Вафф. — Каждая вера, кроме нашей, оказывается подвешенной в преддверии Ада.
— Именно в этом и проблема! — сделал выпад МирЛат. — Но только мы об этом знаем, — сказал Вафф. — Кто еще хотя бы подозревает о существовании Шариата?
— Космический Союз, — сказал МирЛат. — Они никогда об этом не заговаривали и никогда не заговорят. Они знают, каков будет наш ответ.
Вафф поднял стопочку ридуланской бумаги со своих колен и опять зачитал вслух:
— «Силы, которые мы не способны понять, проникают всюду в наше мироздание. Мы видим тени этих сил, когда они проецируются на экран доступных нам восприятии, но при этом мы никак их не понимаем».
— Атридес, написавший это, знает о Шариате, — пробормотал МирЛат. Вафф продолжил как будто никто его и не перебивал:
— «Понимание требует слов. Есть нечто, что не может быть ограничено до слов. Есть нечто, что может быть испытываемо только бессловесно».
Вафф опустил документ на колени, обращаясь с ним, словно со святой реликвией. Так тихо, что его слушателям пришлось наклониться к нему, и даже поднести сложенные ковшиком ладони к ушам, Вафф проговорил:
— Это — утверждение волшебности нашего мироздания. Того, что все выводимые сознанием аксиомы мимолетны и подвержены волшебным переменам. Наука нас привела к этому толкованию, словно бы поместив нас в колею, из которой нам нельзя выпасть.
Он дал слушателям секунду, чтобы они как следует переварили услышанное, затем продолжил:
— Ни один ракианский Жрец Разделенного Бога, никакой другой шарлатан повинды не способен это принять. Только мы это знаем, потому что наш Бог это волшебный Бог, языком которого мы говорим. — Нас обвинят в том, что мы сами — авторы этого манифеста, — сказал Мирлат. Говоря это, Мирлат резко покачал головой из стороны в сторону. -Нет! Понимаю, понимаю, что ты имеешь в виду.
Вафф хранил молчание. Он видел, что все они сейчас задумались над своим происхождением суфи, припоминая Великую Веру и Дзенсунни, породивших Бене Тлейлакс. Люди этого кехля знали богоданные факты своего происхождения, но поколения секретности давали им гарантии, что ни один повинда не причастен к этому знанию.
Через ум Ваффа безмолвно проплыли слова.
«Предубеждения, основанные на понимании, содержат веру в абсолютную почву, из которой все произрастает, как растения произрастают из семян». Зная, что его советники тоже припоминают сейчас этот катехизм Великой Веры, Вафф напомнил им о предостережении Дзенсунни:
— «Под такими условностями лежит вера в слова, в которых повинда не сомневается. Только Шариат сомневается, и мы делаем это безмолвно».
Его советники в унисон закивали.
Вафф наклонил голову и продолжил:
— Сам факт провозглашения существования того, что нельзя описать словами, потрясает мироздание, в котором слово является верховной верой.
— Яд повинды! — воскликнули его советники.
Теперь он всех перетянул на свою сторону, и окончательную точку в одержанной победе поставил вопросом:
— Каково кредо суфи-дзенсуни?
Им нельзя было произносить этого вслух, но все они это припомнили:
— «Когда достигаешь ситори, не нужно уже никакого понимания, ситори существует без слов, даже без названия».
Они одновременно подняли глаза и обменялись понимающими взглядами. Мирлат взял на себя процитировать мольбу Тлейлакса:
— Я могу сказать «Бог», но это не есть мой Бог. Это только шум, не могущественней любого другого шума.
— Я вижу теперь, что все вы ощущаете, какая сила попала в наши руки, — проговорил Вафф. — Миллионы и миллионы копий уже гуляют по рукам среди повинды.
— Кто этим занимается? — спросил МирЛат. — А кому какое дело? — возразил Вафф. — Пусть повинда преследует их, ищет истоки, старается пресечь распространение, проповедует против них. Каждое такое действие повинды будет наполнять эти слова еще большей силой. — Не следует ли и нам проповедовать против этих слов? — спросил МирЛат. — Только если этого потребуют конкретные обстоятельства, — сказал Вафф. — До скорого! — он похлопал бумагами по коленям. — Мышление повинды основано на сильнейшей тяге к целеустремленности и в этом их слабость. Мы должны обеспечить, чтобы этот Манифест разошелся как можно шире.
— Волшебство нашего Бога — наш единственный мост, — напевно процитировали советники.
Во всех них, заметил Вафф, он укрепил надежность опоры на краеугольный камень Веры. Это легко ему удалось. Ни один Машейх не разделял дурости хнычущей повинды: «В твоей бесконечной милости. Боже, почему я?» Одной фразой повинда и утверждает бесконечность и отрицает ее, никогда даже не обращая внимания на собственную дурость.
— Скайтейл, — проговорил Вафф.
Самый молодой, с самым детским личиком среди всех советников, сидевший на самой последней скамье слева, как ему и было положено, жадно наклонился вперед.
— Вооружи верных, — сказал Вафф.
— Я дивлюсь тому чуду, что Атридесы дали нам это оружие, — сказал Мирлат. — И откуда только в Атридесах эта способность всегда хвататься за тот идеал, который завербует себе миллиарды последователей.
— Это не Атридесы, это Бог, — ответил Вафф. Затем он поднял руки и проговорил ритуальные завершающие слова:
— Машейхи собрались в кехле и ощутили присутствие своего Бога.
Вафф закрыл глаза и подождал, пока другие удалятся.
Машейхи! Как хорошо нам называть самих себя на своих секретных совещаниях на языке исламиата, на котором ни один тлейлаксанецне говорит во внешнем мире. Даже Лицевые Танцоры не говорят на нем. Нигде в Вехте Яндольском, ни даже в самых дальних пределах тлейлаксанского Ягиста, нет живого повинды, который знает этот секрет.
«Ягист», — подумал Вафф, поднимаясь со своей скамьи. — Ягист, страна неуправляемых».
Ему показалось, что он ощущает, как документ вибрирует в его руке. Этот Манифест Атридесов — как раз то, что направит повинды к их року.
Глава 6
Она знала, что жрецы наблюдают за ней из безопасного убежища окруженной водой башни — приблизительно в двух километрах за ее спиной, но это ее мало заботило. Дрожь песка требовала ее полного внимания.
«Этот велик, — подумала она. — По меньшей мере — семьдесят метров. Замечательно большой».
Серый стилсьют, мягко облегая, льнул к коже. На нем не было ни одной залатанной потертости, какие были на той ветоши, что она носила прежде, еще не попав под опеку жрецов. Она испытывала благодарность за чудесный стилсьют и за плотный, белый с пурпурным, плащ поверх него, но больше всего она испытывала возбуждение от самого пребывания здесь. Нечто торжественное и тревожное переполняло ее в подобные моменты.
Жрецы не понимали происходящего здесь. Она это знала. Они трусы. Она поглядела через плечо на отдаленную башню и увидела, как вспыхивает солнечный свет на линзах окуляров. Не по годам развитая девочка, одиннадцати стандартных лет, тонкая и смуглая, с солнечными стрелками в каштановых волосах. Она зримо представляла, как все эти жрецы смотрят в подглядывающие бинокли.
«Они видят, как я делаю то, чего они сами не осмеливаются. Они видят меня на пути Шайтана. Я кажусь такой маленькой на песке, а Шайтан — таким огромным. Они уже могут его разглядеть».
По скребущему звуку она понимала, что скоро увидит гигантского червя. Шиэна не думала о приближавшемся чудовище как Шаи-Хулуде, Боге песков, воспеваемом каждое утро жрецами в знак почтения к жемчужинам сознания Лито II, спрятанным в каждом из этих многорубчатых правителей пустыни. Она в основном думала о червях, как «о тех, кто меня щадит» или как о Шайтане. Они теперь принадлежали ей.
Эта была взаимосвязь, начавшаяся чуть более трех лет назад, в месяц, на который приходился ее восьмой день рождения, месяц игат по старому календарю. Ее деревенька — бедное поселение первопроходцев, возведенное далеко за пределами таких границ безопасности, как кванаты и кольцевые каналы Кина. Только ров с сырым песком ограждал такие поселения первопроходцев. Шайтан избегал воды, но блуждающая песчаная форель быстро высасывала любую влагу. Драгоценная влага, собранная в ловушки, должна была пополняться. Ее деревушка была жалким скоплением хижин и лачуг с двумя небольшими ветроловушками, которых хватало для добывания питьевой воды, но лишь изредка способных производить излишки, которые могли быть пожертвованы на создание преграды от червя.
В то утро — так похожее на это, ночной морозец все еще пощипывал нос и легкие, горизонт затягивала призрачная дымка — большинство деревенских детей разбрелось по пустыне в поисках малых крох меланжа, оставляемых порой проходящим Шайтаном. Двух больших Шайтанов в ту ночь слышали неподалеку. На меланж, даже при современных упавших ценах» можно было купить достаточно глазурованных кирпичей на третью ветроловушку.
Каждый ищущий ребенок выглядывал не только спайс, но и приметы, которые могли бы навести на след одной из старых крепостей — съетчей прежних Свободных. От них сейчас оставались только развалины, но каменная преграда намного лучше защищала от Шайтана. И было известно, что в развалинах некоторых съетчей можно отыскать запрятанные хранилища меланжа. Каждый деревенский житель мечтал о таком открытии.
Шиэна в своем залатанном стилсьюте и тонком верхнем облачении пошла в одиночку на северо-восток, к дальнему кургану, дрожащее марево над которым подсказывало, что прогретые солнцем ветерки возносят влажные испарения богатого водой великого города Кина.
Искать кусочки меланжа в песке — дело, в основном, напряженно внимательного принюхивания. Это была форма концентрации, которая оставляла лишь частичку сознания восприимчивой к скребущему звуку песка, уведомляющему о приближении Шайтана. Мускулы ног автоматически двигались неритмично — чтобы звук шагов сливался с естественными звуками пустыни. Сначала Шиэна не слышала воплей, так они совпадали по тону со скребущим звуком мечущегося ветра, гонящего песок по барханам, закрывавшим деревню от ее взгляда. Потихоньку этот звук проник в ее сознание, а затем привлек полное внимание.
ВОПЛЬ МНОЖЕСТВА ГОЛОСОВ!
Шиэна отринула осторожную неритмичность передвижения по пустыне. Двигаясь со всем проворством, на которое были способны ее детские силы, она взобралась на бархан и поглядела в направлении ужасающего звука. Она успела как раз вовремя, чтобы увидеть то, что положило конец воплям.
С дальней стороны деревни ветер и песчаная форель проложили в защитном барьере широкую брешь сухого песка. Шиэне видно было пятно другого цвета. Дикий червь проник через это открывшееся место. Он кружил внутри, вплотную к сырому кольцу. Гигантская пасть, окутанная отблесками пламени, поглощала людей и хижины в быстро сужавшемся круге.
Шиэна увидела, как последние уцелевшие цеплялись друг за друга посреди уже освобожденного от грубых построек и сокрушенных остатков ветряных ловушек пространства. Еще она увидела, как некоторые пытались убежать в пустыню. Среди отчаявшихся бегунов Шиэна узнала отца. Никто не спасся. Огромная пасть поглотила всех, перед тем, как сравнять с поверхностью пустыни остатки деревни.
Оставался лишь дымящийся песок, и НИЧЕГО больше от крохотной деревушки, осмелившейся притязать на клочок земли в царстве Шайтана. Место, где только что была деревушка, не сохранило ни единого следа людского обитания — став таким же, каким было до прихода сюда людей.
Шиэна судорожно вдохнула, вдох через нос, чтобы сохранить влагу тела, как это делал любой ребенок пустыни. Она обшарила взглядом горизонт, ища других детей, но след Шайтана оставил огромные петли и извилины всюду вокруг дальней стороны деревни. Ни единого человека не встретилось ее взгляду. Она закричала пронзительным криком, далеко разнесшимся в сухом воздухе. Никто не откликнулся ей в ответ.
ОДНА.
Она словно в трансе пустилась по гребню дюны — туда, где прежде была деревня. Когда она подошла, в нос ей ударила волна коричного запаха, доносимого ветром, до сих пор взметавшим пыль по верхушкам дюн. И тогда она осознала, что произошло. Деревня, к несчастью, была расположена прямо над местом предспайсового выброса. Когда огромный запас в глубине песков созрел, произошел меланжевый взрыв, и пришел Шайтан. Каждый ребенок знал, что Шайтан не может устоять против спайсового выброса.
Шиэну стали наполнять ярость и дикое отчаяние. Не соображая, что делает, она припустила с дюны к Шайтану, настигла червя сзади, когда он выскальзывал через сухое место, отворившее ему доступ в деревушку. Ни о чем не думая, она метнулась вдоль хвоста червя, вскарабкалась на него и побежала по огромной рубчатой спине. У бугра позади его пасти она скорчилась и заколотила кулачками по неподдающейся поверхности.
Червь остановился.
Ее гнев внезапно сменился ужасом. Шиэна перестала молотить по червю. Только теперь она осознала, что плачет. Ей овладело ужасное чувство одиночества и беззащитности. Она не понимала, как попала сюда, зная только, где находится, и это стиснуло ее агонией страха.
Червь продолжал недвижимо покоиться на песке.
Шиэна не знала, что делать. В любой момент червь мог или перевернуться и задавить ее, или зарыться в песок, оставив ее на поверхности, чтобы проглотить на досуге.
По червю вдруг прошел резкий трепет — по всей его длине, от хвоста до того места, где позади его пасти находилась Шиэна. Червь пришел в движение. Он описал широкую дугу и, набирая скорость, устремился на северо-восток.
«Кроме Бене Джессерит!?
От этой мысли его лицо стало угрюмым. Что ж, этим ведьмам еще предстоит встретиться с одним из новых Лицевых Танцоров!
«Ни один другой народ не овладел языком генетики так, как Бене Тлейлакс», — успокоил он себя. — «Мы правы, называя этот язык „языком бога“, поскольку сам Бог дал нам эту великую силу».
Вафф подошел к двери и дождался утреннего колокола. Нет способа описать испытываемое им богатство переживаний. Время развернулось перед ним. Он не спрашивал, почему правдивое послание Пророка было услышано только Бене Тлейлаксом. Это — Господне Деяние, и в этом. Пророк есть Мышца Господня.
«Ты приготовил их для нас, о. Пророк».
И этот гхола на Гамму — нынешний гхола — в настоящий момент стоил всех ожиданий.
Прозвучал утренний колокол, и Вафф прошел в зал, вместе с другими, облаченными в белое фигурами, вышел на восточный балкон приветствовать солнце. Как Махай и Абдль своего народа, он мог теперь олицетворять себя со всем народом Тлейлакса.
«Мы живем законом Шариата, единственные оставшиеся во всем мироздании».
Раньше нигде, кроме закрытых палат его братьев — Малик не мог он открыть эту тайну. Но теперь работа этой тайной мысли, разделяемой сейчас каждым вокруг него, в равной степени была заметна и в Машейхах, и в Домеле и Лицевых Танцорах. Парадокс родства и ощущения социальной общности, пронизывающие весь Кехль от Машейхов до самых низов Домеля, не был парадоксом для Ваффа.
«Мы работаем на единого Бога».
Лицевой Танцор, в личине Домеля, поклонился и открыл двери балкона. Вафф, выходящий на солнечный свет со многими спутниками вокруг него, улыбнулся, узнав Лицевого Танцора. Еще и Домель! Семейная шуточка — но Лицевые Танцоры не кровные члены семьи. Они — конструкции, инструменты, точно так же, как гхола на Гамму — это инструмент, созданный языком Бога, на котором говорят только Машейхи.
Вместе с другими, теснившимися вокруг него, Вафф совершил намаз перед солнцем. Он испустил крик Абдля и услышал, как этот крик разнесся эхом голосов до самых крайних точек города.
— Солнце не Бог! — закричал он.
Нет, солнце было только символом бесконечных господних мощи и милосердия — еще одна конструкция, еще один инструмент. Чувствуя себя очищенным гуфраном, через который прошел вчера вечером и оживленный утренним ритуалом, Вафф мог теперь поразмыслить о путешествии в мир повинды, из которого он только что вернулся, пройдя обряд гуфрана. Другие верующие освободили ему путь, когда он пошел назад во внутренние коридоры и по спускопроводу в центральный сад, где назначил сбор своим советникам. «Успешный выдался рейд, рейд среди повинды», — подумал он.
Покидая внутренний мир Бене Тлейлакса, Вафф всякий раз ощущал себя в лашкаре — боевом походе ради высшей мести, которая на тайном языке его народа называлась Бодал (всегда с большой буквы и всегда заново подтверждаемая в гуфране и кехле). Последний лашкар был чрезвычайно успешным.
Вафф попал из спускопровода в центральный сад, залитый солнечным светом через призматические рефлекторы, установленные на окружающих крышах. В самой середине присыпанного гравием круга небольшой фонтан исполнял фугу для зрения. Низкий белый палисад ограждал коротко стриженую лужайку, пространство вполне достаточное чтобы фонтан освежал воздух, но чтобы плеск воды не мешал ведущейся тихими голосами беседе. На этом газончике стояли десять узких скамей из древнего пластика, девять из них полукругом, лицом к поставленной чуть отдельно десятой.
Помедлив перед газончиком, Вафф огляделся удивляясь, почему он никогда раньше не испытывал такого радостного наслаждения при виде этого места. Сам материал скамей был синий, они не были крашеными. За века употребления в скамьях появились плавные изгибы, округлые впадины от бесчисленных ягодиц, но в сносившихся местах цвет был все также ярок.
Вафф уселся, обернувшись лицом к девяти советникам, тщательно подбирая слова, которые должен был произнести. Документ, привезенный им из последнего лашкара, и послуживший основным поводом для него оказался очень ко времени. Его название и сам текст содержали важнейшее послание для Тлейлакса.
Из внутреннего кармана Вафф извлек тонкую пачку ридуланского хрусталя. Он заметил неожиданный интерес у своих советников: девять лиц, подобных его собственному, Машейхи, сердцевина кехля — выражали ожидание, они все читали в кехле этот документ: «Манифест Атридесов». Они провели ночь в размышлениях над содержанием Манифеста. Теперь это надо было обсудить. Вафф положил документ к себе на колени.
— Я предлагаю распространять этот текст вдаль и вширь, — сказал Вафф.
— Без изменений? — это Мирлат, советник, ближе всего подошедший к гхоло-трансформации. Мирлат, вне сомнений, метит на место Абдля и Махая. Вафф сосредоточил взгляд на широких челюстях советника, где за века нарос выступающий хрящик, видимая примета огромного возраста его нынешнего тела. — Именно таким, каким он попал в наши руки, — сказал Вафф.
— Опасно, — заметил Мир-Лат. Вафф повернул голову вправо, его детский профиль выделялся на фоне фонтана так, что его могли видеть все советники. Рука Господня мне порука! Небеса над нами — словно полированный карнелиан, словно бы Бандалонг, самый древний город Тлейлакса, выстроен под одним из гигантских искусственных укрытий, возводившихся, чтобы укрыть первопроходцев на тяжелых для жизни планетах. Когда Вафф опять перевел взгляд на своих советников, лицо его сохраняло прежнее выражение.
— Для нас не опасно, — сказал он.
— Как посмотреть, — сказал МирЛат. — Тогда давайте сравним наши точки зрения, — сказал Вафф. — Должны ли мы бояться Икса или Рыбословш? Разумеется, нет! Они наши, хотя они этого не знают.
Вафф сделал паузу, чтобы его слова полностью до всех дошли: всем здесь было известно, что новые Лицевые Танцоры сидят в высочайших советах Икса и Рыбословш, и что подмена эта не разоблачена.
— Космический Союз не выступит против нас и не окажет нам противодействия, потому что мы — единственный надежный источник меланжа, продолжил Вафф.
— А как насчет этих Преподобных Черниц, возвращающихся из Рассеяния? — осведомился МирЛат. — Мы с ними разберемся, когда это потребуется, — сказал Вафф.
— И нам помогут потомки тех из нашего народа, кто по собственной воле отправились в Рассеяние.
— Время действительно представляется удачным, — пробормотал другой советник.
Это, заметил Вафф, проговорил Торг-младший. Отлично! Вот один голос и обеспечен.
— Бене Джессерит! — проворчал МирЛат. — Я думаю, Преподобные Черницы устранят ведьм с нашего пути, — сказал Вафф. — Они: уже рычат друг на друга, как звери на арене для боев. — А что, если будет установлен автор этого Манифеста? — вопросил Мирлат. — Что тогда?
Несколько советников закивали головами. Вафф отметил их: люди, которых надо еще привлечь на свою сторону.
— В наш век опасно носить имя Атридес, — сказал он.
— Кроме, может быть, как на Гамму, — сказал Мирлат. — И документ этот подписан именем Атридеса.
«Как странно», — подумал Вафф.
Представитель КХОАМа на той самой конференции повинды, ради которой Вафф вынужден был покинуть родные планеты Тлейлакса, подчеркнул именно этот пункт. Но большинство КХОАМа — скрытые атеисты, на все религии смотрят с подозрением, а Атридесы, конечно же, были в свое время мощной религиозной силой. Беспокойство КХОАМа было почти осязаемо.
Теперь Вафф докладывал об этой реакции КХОАМа.
— Этот КХОАМовский клеврет, проклятье его безбожной душе, прав, настаивал Мирлат. — Документ с подковыркой.
«С Мирлатом надо будет разобраться», — подумал Вафф. Он поднял документ с колен и прочел вслух первую строку:
— «Сначала было слово и слово было Бог».
— Прямо из Оранжевой Католической Библии, — сказал Мирлат. И все опять в тревожном согласии закивали головами.
Вафф, коротко улыбнувшись, обнажил свои остренькие зубки.
— Есть ли среди вас такие, кто допускает, будто среди повинды имеются подозревающие о существовании Шариата и Машейхов?
Он почувствовал, что правильно сделал, задав вслух этот вопрос, напоминая собравшимся, что только здесь, в самой глубине Тлейлакса старые слова и старый язык сохраняются без изменений. Разве Мирлат или кто-нибудь еще из присутствующих страшатся, что слова Атридесов могут ниспровергнуть Шариат?
Вафф задал этот вопрос — и увидел встревожено нахмуренные лица.
— Есть ли среди вас думающий, будто хоть один повинда знает, как мы пользуемся языком Бога? — спросил Вафф.
«Вот вам! Поразмыслите-ка теперь над этим!» Здесь они периодически пробуждаются к новой жизни в очередной плоти гхолы. Непрерывность плоти в этом Совете, которую не достигал больше никто из людей. Сам Мирлат видел Пророка собственными глазами. Скайтейл говорил с Муад Дибом! Научившись возобновлять плоть и восстанавливать память, они сконцентрировали эту силу в едином правительстве. Основа его мощи утаивалась за семью замками, иначе на них стали бы отовсюду давить, чтобы они поделились источником этой мощи. Только ведьмы обладали сходным хранилищем опыта, из которого черпали — с боязливой осторожностью делая каждый ход, приходя в ужас от одной мысли, что могут произвести еще одного Квизатца Хадераха!
Вафф изложил все это своим советникам и добавил:
— Наступило время действий.
Когда все выразили согласие, Вафф сказал:
— У этого Манифеста есть один автор. На этом сходятся все аналитики. Мирлат?
— Написано одним человеком, и этот человек — истинный Атридес, никакого в том сомнения, — согласился МирЛат. — На конференции повинды все это подтвердили, — сказал Вафф. — С этим согласен даже Кормчий Космического Союза Третьей Ступени.
— Но этот один человек создал то, что вызовет жесткую реакцию среди самых разных народов, — возразил МирЛат. — Разве мы когда-нибудь сомневались в таланте Атридесов сеять раскол и смуту? — спросил Вафф. — Когда повинда показала мне этот документ, я понял, что Бог посылает нам сигнал.
— Ведьмы до сих пор отрицают авторство? — спросил Торг младший.
«Как же он умеет попадать в цель» — подумал Вафф.
— Все великие религии повинды ставятся под сомнение этим Манифестом, — проговорил Вафф. — Каждая вера, кроме нашей, оказывается подвешенной в преддверии Ада.
— Именно в этом и проблема! — сделал выпад МирЛат. — Но только мы об этом знаем, — сказал Вафф. — Кто еще хотя бы подозревает о существовании Шариата?
— Космический Союз, — сказал МирЛат. — Они никогда об этом не заговаривали и никогда не заговорят. Они знают, каков будет наш ответ.
Вафф поднял стопочку ридуланской бумаги со своих колен и опять зачитал вслух:
— «Силы, которые мы не способны понять, проникают всюду в наше мироздание. Мы видим тени этих сил, когда они проецируются на экран доступных нам восприятии, но при этом мы никак их не понимаем».
— Атридес, написавший это, знает о Шариате, — пробормотал МирЛат. Вафф продолжил как будто никто его и не перебивал:
— «Понимание требует слов. Есть нечто, что не может быть ограничено до слов. Есть нечто, что может быть испытываемо только бессловесно».
Вафф опустил документ на колени, обращаясь с ним, словно со святой реликвией. Так тихо, что его слушателям пришлось наклониться к нему, и даже поднести сложенные ковшиком ладони к ушам, Вафф проговорил:
— Это — утверждение волшебности нашего мироздания. Того, что все выводимые сознанием аксиомы мимолетны и подвержены волшебным переменам. Наука нас привела к этому толкованию, словно бы поместив нас в колею, из которой нам нельзя выпасть.
Он дал слушателям секунду, чтобы они как следует переварили услышанное, затем продолжил:
— Ни один ракианский Жрец Разделенного Бога, никакой другой шарлатан повинды не способен это принять. Только мы это знаем, потому что наш Бог это волшебный Бог, языком которого мы говорим. — Нас обвинят в том, что мы сами — авторы этого манифеста, — сказал Мирлат. Говоря это, Мирлат резко покачал головой из стороны в сторону. -Нет! Понимаю, понимаю, что ты имеешь в виду.
Вафф хранил молчание. Он видел, что все они сейчас задумались над своим происхождением суфи, припоминая Великую Веру и Дзенсунни, породивших Бене Тлейлакс. Люди этого кехля знали богоданные факты своего происхождения, но поколения секретности давали им гарантии, что ни один повинда не причастен к этому знанию.
Через ум Ваффа безмолвно проплыли слова.
«Предубеждения, основанные на понимании, содержат веру в абсолютную почву, из которой все произрастает, как растения произрастают из семян». Зная, что его советники тоже припоминают сейчас этот катехизм Великой Веры, Вафф напомнил им о предостережении Дзенсунни:
— «Под такими условностями лежит вера в слова, в которых повинда не сомневается. Только Шариат сомневается, и мы делаем это безмолвно».
Его советники в унисон закивали.
Вафф наклонил голову и продолжил:
— Сам факт провозглашения существования того, что нельзя описать словами, потрясает мироздание, в котором слово является верховной верой.
— Яд повинды! — воскликнули его советники.
Теперь он всех перетянул на свою сторону, и окончательную точку в одержанной победе поставил вопросом:
— Каково кредо суфи-дзенсуни?
Им нельзя было произносить этого вслух, но все они это припомнили:
— «Когда достигаешь ситори, не нужно уже никакого понимания, ситори существует без слов, даже без названия».
Они одновременно подняли глаза и обменялись понимающими взглядами. Мирлат взял на себя процитировать мольбу Тлейлакса:
— Я могу сказать «Бог», но это не есть мой Бог. Это только шум, не могущественней любого другого шума.
— Я вижу теперь, что все вы ощущаете, какая сила попала в наши руки, — проговорил Вафф. — Миллионы и миллионы копий уже гуляют по рукам среди повинды.
— Кто этим занимается? — спросил МирЛат. — А кому какое дело? — возразил Вафф. — Пусть повинда преследует их, ищет истоки, старается пресечь распространение, проповедует против них. Каждое такое действие повинды будет наполнять эти слова еще большей силой. — Не следует ли и нам проповедовать против этих слов? — спросил МирЛат. — Только если этого потребуют конкретные обстоятельства, — сказал Вафф. — До скорого! — он похлопал бумагами по коленям. — Мышление повинды основано на сильнейшей тяге к целеустремленности и в этом их слабость. Мы должны обеспечить, чтобы этот Манифест разошелся как можно шире.
— Волшебство нашего Бога — наш единственный мост, — напевно процитировали советники.
Во всех них, заметил Вафф, он укрепил надежность опоры на краеугольный камень Веры. Это легко ему удалось. Ни один Машейх не разделял дурости хнычущей повинды: «В твоей бесконечной милости. Боже, почему я?» Одной фразой повинда и утверждает бесконечность и отрицает ее, никогда даже не обращая внимания на собственную дурость.
— Скайтейл, — проговорил Вафф.
Самый молодой, с самым детским личиком среди всех советников, сидевший на самой последней скамье слева, как ему и было положено, жадно наклонился вперед.
— Вооружи верных, — сказал Вафф.
— Я дивлюсь тому чуду, что Атридесы дали нам это оружие, — сказал Мирлат. — И откуда только в Атридесах эта способность всегда хвататься за тот идеал, который завербует себе миллиарды последователей.
— Это не Атридесы, это Бог, — ответил Вафф. Затем он поднял руки и проговорил ритуальные завершающие слова:
— Машейхи собрались в кехле и ощутили присутствие своего Бога.
Вафф закрыл глаза и подождал, пока другие удалятся.
Машейхи! Как хорошо нам называть самих себя на своих секретных совещаниях на языке исламиата, на котором ни один тлейлаксанецне говорит во внешнем мире. Даже Лицевые Танцоры не говорят на нем. Нигде в Вехте Яндольском, ни даже в самых дальних пределах тлейлаксанского Ягиста, нет живого повинды, который знает этот секрет.
«Ягист», — подумал Вафф, поднимаясь со своей скамьи. — Ягист, страна неуправляемых».
Ему показалось, что он ощущает, как документ вибрирует в его руке. Этот Манифест Атридесов — как раз то, что направит повинды к их року.
Глава 6
Одни дни — как меланж, другие как горькая грязь.На третий год своего пребывания у жрецов Ракиса девочка Шиэна лежала, вытянувшись во весь рост, на вершине высокой изгибающейся дюны. Она глядела на просторы, охваченные утром, откуда доносился мощный звук, трущийся и погромыхивающий. Призрачно серебряный свет подернул горизонт прозрачной льдистой дымкой. Песок все еще был по-ночному холоден.
Ракианский афоризм.
Она знала, что жрецы наблюдают за ней из безопасного убежища окруженной водой башни — приблизительно в двух километрах за ее спиной, но это ее мало заботило. Дрожь песка требовала ее полного внимания.
«Этот велик, — подумала она. — По меньшей мере — семьдесят метров. Замечательно большой».
Серый стилсьют, мягко облегая, льнул к коже. На нем не было ни одной залатанной потертости, какие были на той ветоши, что она носила прежде, еще не попав под опеку жрецов. Она испытывала благодарность за чудесный стилсьют и за плотный, белый с пурпурным, плащ поверх него, но больше всего она испытывала возбуждение от самого пребывания здесь. Нечто торжественное и тревожное переполняло ее в подобные моменты.
Жрецы не понимали происходящего здесь. Она это знала. Они трусы. Она поглядела через плечо на отдаленную башню и увидела, как вспыхивает солнечный свет на линзах окуляров. Не по годам развитая девочка, одиннадцати стандартных лет, тонкая и смуглая, с солнечными стрелками в каштановых волосах. Она зримо представляла, как все эти жрецы смотрят в подглядывающие бинокли.
«Они видят, как я делаю то, чего они сами не осмеливаются. Они видят меня на пути Шайтана. Я кажусь такой маленькой на песке, а Шайтан — таким огромным. Они уже могут его разглядеть».
По скребущему звуку она понимала, что скоро увидит гигантского червя. Шиэна не думала о приближавшемся чудовище как Шаи-Хулуде, Боге песков, воспеваемом каждое утро жрецами в знак почтения к жемчужинам сознания Лито II, спрятанным в каждом из этих многорубчатых правителей пустыни. Она в основном думала о червях, как «о тех, кто меня щадит» или как о Шайтане. Они теперь принадлежали ей.
Эта была взаимосвязь, начавшаяся чуть более трех лет назад, в месяц, на который приходился ее восьмой день рождения, месяц игат по старому календарю. Ее деревенька — бедное поселение первопроходцев, возведенное далеко за пределами таких границ безопасности, как кванаты и кольцевые каналы Кина. Только ров с сырым песком ограждал такие поселения первопроходцев. Шайтан избегал воды, но блуждающая песчаная форель быстро высасывала любую влагу. Драгоценная влага, собранная в ловушки, должна была пополняться. Ее деревушка была жалким скоплением хижин и лачуг с двумя небольшими ветроловушками, которых хватало для добывания питьевой воды, но лишь изредка способных производить излишки, которые могли быть пожертвованы на создание преграды от червя.
В то утро — так похожее на это, ночной морозец все еще пощипывал нос и легкие, горизонт затягивала призрачная дымка — большинство деревенских детей разбрелось по пустыне в поисках малых крох меланжа, оставляемых порой проходящим Шайтаном. Двух больших Шайтанов в ту ночь слышали неподалеку. На меланж, даже при современных упавших ценах» можно было купить достаточно глазурованных кирпичей на третью ветроловушку.
Каждый ищущий ребенок выглядывал не только спайс, но и приметы, которые могли бы навести на след одной из старых крепостей — съетчей прежних Свободных. От них сейчас оставались только развалины, но каменная преграда намного лучше защищала от Шайтана. И было известно, что в развалинах некоторых съетчей можно отыскать запрятанные хранилища меланжа. Каждый деревенский житель мечтал о таком открытии.
Шиэна в своем залатанном стилсьюте и тонком верхнем облачении пошла в одиночку на северо-восток, к дальнему кургану, дрожащее марево над которым подсказывало, что прогретые солнцем ветерки возносят влажные испарения богатого водой великого города Кина.
Искать кусочки меланжа в песке — дело, в основном, напряженно внимательного принюхивания. Это была форма концентрации, которая оставляла лишь частичку сознания восприимчивой к скребущему звуку песка, уведомляющему о приближении Шайтана. Мускулы ног автоматически двигались неритмично — чтобы звук шагов сливался с естественными звуками пустыни. Сначала Шиэна не слышала воплей, так они совпадали по тону со скребущим звуком мечущегося ветра, гонящего песок по барханам, закрывавшим деревню от ее взгляда. Потихоньку этот звук проник в ее сознание, а затем привлек полное внимание.
ВОПЛЬ МНОЖЕСТВА ГОЛОСОВ!
Шиэна отринула осторожную неритмичность передвижения по пустыне. Двигаясь со всем проворством, на которое были способны ее детские силы, она взобралась на бархан и поглядела в направлении ужасающего звука. Она успела как раз вовремя, чтобы увидеть то, что положило конец воплям.
С дальней стороны деревни ветер и песчаная форель проложили в защитном барьере широкую брешь сухого песка. Шиэне видно было пятно другого цвета. Дикий червь проник через это открывшееся место. Он кружил внутри, вплотную к сырому кольцу. Гигантская пасть, окутанная отблесками пламени, поглощала людей и хижины в быстро сужавшемся круге.
Шиэна увидела, как последние уцелевшие цеплялись друг за друга посреди уже освобожденного от грубых построек и сокрушенных остатков ветряных ловушек пространства. Еще она увидела, как некоторые пытались убежать в пустыню. Среди отчаявшихся бегунов Шиэна узнала отца. Никто не спасся. Огромная пасть поглотила всех, перед тем, как сравнять с поверхностью пустыни остатки деревни.
Оставался лишь дымящийся песок, и НИЧЕГО больше от крохотной деревушки, осмелившейся притязать на клочок земли в царстве Шайтана. Место, где только что была деревушка, не сохранило ни единого следа людского обитания — став таким же, каким было до прихода сюда людей.
Шиэна судорожно вдохнула, вдох через нос, чтобы сохранить влагу тела, как это делал любой ребенок пустыни. Она обшарила взглядом горизонт, ища других детей, но след Шайтана оставил огромные петли и извилины всюду вокруг дальней стороны деревни. Ни единого человека не встретилось ее взгляду. Она закричала пронзительным криком, далеко разнесшимся в сухом воздухе. Никто не откликнулся ей в ответ.
ОДНА.
Она словно в трансе пустилась по гребню дюны — туда, где прежде была деревня. Когда она подошла, в нос ей ударила волна коричного запаха, доносимого ветром, до сих пор взметавшим пыль по верхушкам дюн. И тогда она осознала, что произошло. Деревня, к несчастью, была расположена прямо над местом предспайсового выброса. Когда огромный запас в глубине песков созрел, произошел меланжевый взрыв, и пришел Шайтан. Каждый ребенок знал, что Шайтан не может устоять против спайсового выброса.
Шиэну стали наполнять ярость и дикое отчаяние. Не соображая, что делает, она припустила с дюны к Шайтану, настигла червя сзади, когда он выскальзывал через сухое место, отворившее ему доступ в деревушку. Ни о чем не думая, она метнулась вдоль хвоста червя, вскарабкалась на него и побежала по огромной рубчатой спине. У бугра позади его пасти она скорчилась и заколотила кулачками по неподдающейся поверхности.
Червь остановился.
Ее гнев внезапно сменился ужасом. Шиэна перестала молотить по червю. Только теперь она осознала, что плачет. Ей овладело ужасное чувство одиночества и беззащитности. Она не понимала, как попала сюда, зная только, где находится, и это стиснуло ее агонией страха.
Червь продолжал недвижимо покоиться на песке.
Шиэна не знала, что делать. В любой момент червь мог или перевернуться и задавить ее, или зарыться в песок, оставив ее на поверхности, чтобы проглотить на досуге.
По червю вдруг прошел резкий трепет — по всей его длине, от хвоста до того места, где позади его пасти находилась Шиэна. Червь пришел в движение. Он описал широкую дугу и, набирая скорость, устремился на северо-восток.