Гофман Генрих. Самолет подбит над целью

   - Вот и хорошо. Доложим командиру дивизии и сразу пошлем машину. А вы пока заготовьте справку, - попросил Голубев начальника штаба и вышел из землянки.
   Маленький По-2 уже приземлился и легко скользил на лыжах по направлению к командному пункту, рядом с которым стоял полковой самолет связи. Там, подняв руки, механик показывал прилетевшему место для стоянки.
   Как только полковник Рубанов вылез из самолета, Голубев сообщил ему о Карлове.
   - Что же вы ждете? - спросил командир дивизии.
   - Сейчас будет готов документ и пошлем автомашину, - ответил Голубев.
   - Не машину, а самолет. По-2 готовьте. Да кого-нибудь посолиднее за ним пошлите, а то еще заартачатся там. Могут не отпустить,
   - Слушаюсь, товарищ полковник. Разрешите адьютанта эскадрильи капитана Артемова послать?
   - Артемова можно. Этот кого хочешь убедит, - согласился Рубанов, зная твердый, напористый характер капитана. - Справку за моей подписью сделайте! - добавил он.
   Полковник Рубанов приказал своему летчику связи тоже готовиться к вылету за лейтенантом Карловым. А сам все чаще посматривал на запад, дожидаясь возвращения полка с боевого задания.
   Наконец в яркой голубизне морозного неба послышался нарастающий гул самолетов. К аэродрому приближались штурмовики Емельянова.
   Через несколько минут окрестности наполнились ревом моторов, повизгиванием тормозов и надрывным воем винтов, переводимых на малый шаг перед посадкой.
   А когда самолеты неподвижно застыли у своих капониров, послышались восторженные возгласы людей. Небольшими группами летчики направились к командному пункту. Рядом с командиром полка шел Архипов.
   - Вот сегодня уже совсем хорошо. Так и дальше держитесь. Только быстрее пристраивайтесь к ведущему после выхода из атаки, а то "мессеры" сбить могут, - спокойно объяснял Емельянов.
   - А до какой высоты вы пикировали? - поинтересовался Архипов. - Вы же прямо в упор батарею немецкую расстреливали. У меня так не получается.
   - Ничего, скоро получится, - подбодрил молодого летчика командир полка. - Нужно только... - В этот момент Емельянов увидел полковника Рубанова. - Подождите-ка, Архипов, в следующий раз объясню, - пообещал он и пошел быстрее.
   Емельянов доложил командиру дивизии о выполнении задания и, узнав о Карлове, искренне обрадовался.
   - Я говорил вам. Помните, я вам говорил, что Карлов проберется через линию фронта.
   Капитан Артемов уже сидел в дивизионном самолете связи, а старший лейтенант Мордовцев, подав команду "От винта", стал вращать пусковое магнето второго самолета, когда Емельянов забеспокоился. Он торопливо начал расстегивать свою меховую куртку.
   Через минуту старший лейтенант Мордовцев уже выруливал. За ним заскользил дивизионный По-2, из задней кабины которого выглядывал капитан Артемов.
   - Стойте! - командир полка стянул с себя куртку и, подбежав к самолету, передал ее капитану. - Это Карлову, чтобы не замерз в воздухе.
   - Емельянов, иди в землянку, пока не простудился, - посоветовал Рубанов.
   - Возьмите, товарищ майор, - Павлик Архипов протягивал Емельянову свою куртку.
   - Нет, нет, зачем. Быстро одевайтесь, а то простынете, -отказался командир полка.
   - Да вы посмотрите, на мне ведь свитер, а вы в одной гимнастерке, упорствовал Павлик.
   Емельянов улыбнулся и взял куртку.
   - Бегом в землянку, греться, - приказал он.
   Подобно цепной реакции разнеслась по аэродрому весть о лейтенанте Карлове. Люди толпились у командного пункта, с нетерпением ожидая его возвращения.
   На двух маленьких. По-2 летчики отыскали лежавший на земле штурмовик и, снизившись до высоты десять-пятнадцать метров, летели вдоль дороги в направлении станции Зимовники. Опытным взглядом окидывал Мордовцев все, что проносилось под самолетом.
   Вот, словно огромная гусеница, изгибаясь, поползла в тыл длинная колонна военнопленных. "Нет, это не то", - подумал Мордовцев, узнав зеленую форму гитлеровских солдат.
   Наконец впереди на фоне искрящегося от солнечных лучей снега летчики разглядели небольшую группу людей, которых под конвоем вели на восток.
   Когда самолет, пряча под собой километры дороги, приблизился к этой группе, Мордовцев увидел, как замахали шапками сидящие в санях люди. Пытаясь увидеть Карлова, он положил По-2 в крен. На мгновение ему показалось, что он опознал Георгия, но сани вместе с людьми уже скрылись под крылом самолета. "Карлов здесь", - решил летчик и, вглядываясь в поле, начал выбирать посадочную площадку возле дороги.
   Томительно тянулись минуты ожидания. С момента встречи с механиком прошло уже много времени. Георгий оглядывал каждую встречную автомашину в надежде, что это едут за ним.
   Неожиданно, откуда-то сзади, донесся стрекочущий рокот маломощных моторов. Еще не поворачивая головы, Георгий определил - летят По-2.
   - Посмотрите, как низко, - удивленно произнес один из конвоиров.
   Все обернулись назад. Самолеты уже были почти над ними. Георгий, узнав полковой самолет связи, соскочил с саней и побежал, увязая в снегу, в сторону от дороги. Кучка пленных остановилась.
   Запрокидывая голову, Георгий видел летчиков, сидящих в кабинах, но не мог их узнать.
   Быстро определил он на глаз пригодную для посадки узкую, но ровную полосу в каких-нибудь ста метрах от дороги. Сбросив с себя синюю шинель полицая, Георгий разложил ее на снегу и растянул в стороны рукава. Получилось жалкое подобие посадочного "Т". Но этого было вполне достаточно. Мордовцев убрал газ и уже заходил на посадку.
   Вскоре концы лыж зашуршали по снегу, а через мгновение самолет плотно притерся к земле. За ним тут же приземлился второй По-2.
   Из кабины вылезли летчики и, оставив вопреки правилам машины с работающими моторами, бросились к лейтенанту Карлову. Они долго не выпускали Георгия из своих объятий.
   К ним подошел начальник конвоя. В его улыбке светилась радость. - Что, боитесь улечу? - пошутил Карлов.
   Капитан Артемов вытащил из планшета листок бумаги, развернул его и торжественно начал читать:
   - "Командир эскадрильи лейтенант Карлов Георгий Сергеевич, севший девятого января на подбитом самолете на территории, занятой врагом, взят мной из-под стражи и направлен в свою часть для исполнения служебных обязанностей. - Тише и внушительнее Артемов добавил: - Командир штурмовой авиационной дивизии полковник Рубанов". Такая справка устраивает? - опросил капитан у начальника конвоя.
   - Конечна, устраивает, - лейтенант сконфуженно улыбнулся. - Это ведь для того, чтобы отчитаться, - пояснил он, убирая оправдательный документ в полевую сумку.
   - Правильно, правильно, - подбодрил его Карлов. - Я, друг, к тебе никаких претензий не имею. На, держи руку.
   Только теперь Георгий почувствовал холод. Он хотел поднять ненавистную шинель полицая, но Артемов удержал его.
   - Не надо. Там, в кабине, меховая куртка для тебя приготовлена.
   - Ну что, полетели? - предложил Мордовцев.
   - Полетели, полетели, скорее, - откликнулся Карлов.
   Подойдя к самолету, он привычно прыгнул на крыло и полез в кабину.
   Через две-три минуты, описав в воздухе небольшой круг, По-2 взял курс на свой аэродром.
   Посмотрев вниз, Георгий увидел, как колонна медленно поползла дальше по дороге на восток. Лишь распластанная синяя шинель осталась лежать на снегу, напоминая о том, что произошло.
   На земле все чаще проплывали знакомые ориентиры. Еще издали увидел Георгий родное поле аэродрома, снежные капониры, в которых ловко маскировались штурмовики, и большую толпу людей возле командного пункта. С каждой секундой росли и ширились очертания притихших на земле самолетов, остановившихся бензозаправщиков. Вместе с этим у Карлова росло и ширилось чувство напряженного ожидания. Такого волнения он, казалось, еще никогда не испытывал. У него дрожали губы.
   По-2 уже над командным пунктом. За этот короткий момент, пока люди на земле не скрылись под крылом, Георгий успел разглядеть радостные лица своих боевых друзей.
   Самолет приземлился, быстро порулил к землянке и вскоре остановился возле своего капонира. Его тут же окружили летчики, техники.
   Карлов выбрался из кабины на крыло. Но ему не дали спрыгнуть на землю. Множество рук подхватили его и, подбросив несколько раз в воздух, поставили на ноги. Люди расступились: к Георгию подходил майор Емельянов.
   Карлов хотел доложить о своем возвращении по всей форме, но командир полка не дал ему говорить. Он крепко обнял летчика и трижды поцеловал его в колючие, заросшие щетиной щеки.
   - Иди на командный пункт. Доложи командиру дивизии, - тихо произнес он и подтолкнул Карлова к землянке.
   Вечером в общежитии третьей эскадрильи набилось много народу. Сюда пришли и летчики других подразделений, инженеры, офицеры штаба, пришел и майор Голубев. Утомленный до предела, но радостный, счастливый Карлов переходил из одних объятий в другие.
   Наконец широко распахнулась дверь и на пороге появился командир полка.
   Когда все сели, Емельянов попросил Георгия рассказать о своих приключениях.
   Долго, до поздней ночи, в переполненной комнате слышался спокойный голос Карлова. Его никто не перебивал. Но когда Георгий ловил пытливые взгляды Семенюка и Архипова, как бы невзначай брошенные на черную перчатку, не снятую им с левой руки, он медленным, еле заметным кивком головы давал понять друзьям, что все в порядке.
   Через несколько дней по аэродрому на старт вновь выруливали штурмовики третьей эскадрильи. В самолете ведущего группы через открытую форточку кабины было видно похудевшее счастливое лицо Георгия Карлова. Приближался день окончательного разгрома армии Паулюса.
   Глава десятая
   Медленно со скрипом растворились ворота, пропуская новую жертву. Неприятным холодком сковало грудь, когда Долаберидзе ступил под решетчатую арку, на которой красовался железный орел с фашистской свастикой в когтях.
   После недолгих формальностей в приемной лагеря на летчика нацепили белый лоскуток с номером. И уже другой конвоир с зеленой повязкой на рукаве подтолкнул Долаберидзе и повел его мимо множества деревянных бараков.
   Обросшие, истощенные до предела люди, дрожа от холода, выходили на улицу через узкие двери блоков и с нескрываемым любопытством осматривали новичка. Они следили за каждым его движением. Долаберидзе показалось, что пленные чего-то ждут от него. Один из них с головой, перевязанной грязными окровавленными бинтами, резко вскинул брови и беззвучно шевельнул губами.
   - Где наши? - догадался летчик.
   Он подмигнул одним глазом, кивнул, улыбнулся. И тотчас его улыбка передалась другим. Люди поняли. В их глазах засветилась надежда.
   Долаберидзе обратил внимание на то, как пленные медленно снимали шапки, пилотки и нехотя вытягивались, завидев приближавшегося эсэсовца.
   На гитлеровце была черная шинель с меховым воротником. Из-под высокой фуражки выглядывало почти детское с правильными чертами лицо. Пока Долаберидзе разглядывал эсэсовца, тот успел подойти вплотную и, разомкнув посиневшие губы, закричал фальцетом:
   - Мютце аб!
   Не понимая, о чем ему говорят, Долаберидзе пожал плечами и посмотрел на своего конвоира. Тут же довольно толстая палка, которую сжимал в руке гитлеровец, со свистом резанув воздух, опустилась на голову летчика. Сильная боль, нарастающий звон в ушах и поплывшие перед глазами лиловые круги на какое-то мгновение затмили сознание. Но Долаберидзе не упал, выстоял и сквозь звон вновь услышал визгливый голос.
   - Мютце аб! Мютце аб!!! - с упорством продолжал выкрикивать гитлеровец.
   Все еще не понимая, чего от него хотят, Долаберидзе снял шлемофон и ощупал ушибленное место. Крови не было.
   Гитлеровец успокоился, вскинул голову, зашагал дальше,
   Внутри у летчика все кипели. Душило бессилие.
   Долаберидзе подвели в кирпичному строению. Через силу шагнул он в раскрытую настежь дверь и тотчас окунулся в полумрак узкого коридора. В нос ударил зловонный, удушливый воздух. Из-за стены, словно из пчелиного улья, несся шелестящий шепот негромких разговоров. Почти на ощупь двигался он в эту темную бездну.
   Впереди послышался звон ключей. Неожиданно слева распахнулась небольшая дверь. Летчика втолкнули в камеру. Еще не успев осмотреться, Долаберидзе услышал, как за его спиной щелкнул замок и гулко застучали по коридору удаляющиеся шаги.
   В маленькой квадратной комнате с единственным зарешеченным окном сидели вдоль стены несколько человек. В воцарившейся тишине Долаберидзе понял, что его разглядывают.
   После ослепительного белого снега на улице глаза медленно привыкали к мраку. С трудом рассмотрел он стоявшую возле двери бочку, от которой источалось зловоние. В другом углу лежало несколько досок, поверх которых топорщились какие-то тряпки.
   - Здравствуйте! - Долаберидзе первым нарушил неловкое молчание.
   В ответ, словно из подземелья, послышалось несколько осипших, простуженных голосов. Среди них Долаберидзе уловил один с явным грузинским акцентом.
   - Генацвали? - спросил он.
   - Генацвали, - отозвался все тот же голос, и человек, поднявшись с пола, подошел вплотную к летчику.
   - Хахалейшвили?. - изумился Долаберидзе.
   Да, это был Хахалейшвили. Вместе учились они в аэроклубе, потом в авиационном училище, вместе стремились в родное небо, вместе мечтали стать такими, как Чкалов. Закончив летную школу, они разъехались в разные части.
   - Вот так встреча, кацо, - с горечью проговорил Хахалейшвили. - Ты давно оттуда? Как на фронте?
   Все обитатели камеры повскакивали со своих мест и плотным кольцом окружили новичка.
   Пристально вглядывался Долаберидзе в эти мертвенно-бледные, пожелтевшие лица. Щетинистая кожа туго обтягивала скулы. Только глаза, искрящиеся надеждой, убеждали, что это живые люди. В трепетном нетерпении узники ловили каждое слово летчика. Услышав про окруженную армию Паулюса, они начали улыбаться. Слезы заблестели на их впалых глазах.
   - Меня четыре дня назад подбили над Сальском. Эх, и накромсали мы там "юнкерсов", - сообщил Долаберизде обитателям камеры. - А ты давно здесь? обратился он к Хахалейшвили.
   Тот только рукой махнул. Отойдя обратно к стене, Хахалейшвили уселся на прежнее место, после глубокого вздоха ответил:
   - Летом "мессера" подожгли. Прыгнул на парашюте и прямо к этим зверям. Теперь уже седьмой месяц по лагерям скитаюсь. Иди сюда, - позвал он, садись рядом.
   Люди молча потянулись за Долаберидзе и уселись на пол, плотно притиснувшись друг к другу. Глядя на их рваные, но все же теплые солдатские ватники, Долаберидзе только теперь почувствовал пронизывающий холод. К тому же сырая, промерзшая стена, к которой он прислонился спиной, обожгла тело. И, словно поняв его мысли, один из пленных поднялся, прошел к противоположной стене, поднял с пола какие-то лохмотья и протянул их новичку.
   - На, оденься. В гимнастерке сдохнешь от холода.
   - Спасибо!
   Долаберидзе развернул лохмотья и увидел старую, рваную телогрейку. Он быстро набросил ее на плечи и с благодарностью посмотрел на того, кто дал ему, быть может, последнюю и такую нужную вещь. Это был тощий, среднего роста человек с вытянутым лицом и ноздреватым носом. .Голова его была подстрижена наголо, а под красивыми, грустными глазами бугрились скулы.
   - Большое спасибо. Век не забуду. Теперь потеплее будет, - сказал Долаберидзе. - Эх, еще бы сапоги обменять, - мечтательно выдохнул он, оглядывая своих новых товарищей. - Унты гады на допросе стащили. А эти, что на мне, малы, жмут. Ходить невозможно.
   - Саша! У тебя ботинки большие, - обратился Хахалейшвили к тощему невысокому человеку в серой фуфайке.
   - Да, да. Я дам, - живо отозвался тот и начал быстро расшнуровывать веревки.
   Что это были за ботинки! На одном наполовину оторванная подметка перехвачена бечевкой, на другом вовсе не было каблука. Но, натянув их на ноги, Долаберидзе вздохнул свободно. Ботинки пришлись впору.
   - Хороши! - объявил он.-- А у вас как?
   - И мне ничего. Только уж без второй пары портянок. По воцарившемуся молчанию Долаберидзе понял, что пленные ждут от него дальнейших рассказов.
   - А я, друзья, решил, что меня уже на расстрел повели, - начал вспоминать он. -- Не думал сегодня утром, что до вечера доживу.
   - Зачем же им на тебя пулю тратить. Все равно здесь в лагере сдохнем, - с какой-то обреченностью сказал Саша и тут же сухо, с надрывом закашлялся.
   - Вы что же, смирились? - испуганно спросил Долаберидзе, обводя взглядом товарищей. - Нужно бежать. Обязательно бежать. Уж лучше пулю в спину, чем вот так, заживо...
   - А ты, кацо, не шибко торопись. Присмотрись пока, - посоветовал один из пленных, не вступавший до этого в разговор и внимательно наблюдавший за новичком. - Хахалейшвили, а ты его хорошо знаешь? - и он кивнул на Долаберидзе.
   - Ты что, Николай? Конечно, знаю. Вместе школу кончали. Свой человек, - горячо заговорил Хахалейшвили. Все вопросительно смотрели на Николая.
   - Если свой, кто за то, чтобы принять в компанию? - спросил Николай у остальных.
   Люди молча подняли руки. Поднял руку и Николай. По его тону и по тому, как он держался, Долаберидзе понял, что это признанный вожак.
   - О побеге больше ни слова. Иногда у стен бывают уши. Все это не так просто. Поживешь, сам увидишь, - покровительственно пояснил он.
   Долаберидзе разглядел его высокий, крутой лоб, посеребренные сединой виски, тонкие сжатые губы, в которых чувствовалась решимость. По его обветренным загоревшим щекам, по облупившемуся от мороза носу, а также по белым, редко видевшим солнце ушам и шее Долаберидзе интуитивно почувствовал в нем летчика.
   - Вы летчик? - спросил он тут же, желая убедиться в правильности своей догадки.
   - Нет, танкист, - ответил Николай. - Здесь почти все танкисты.
   - Только Саша инженер, сапер, - пояснил Хахалейшвили.
   - Из солнечной Алма-Аты наш Саша, - добавил Николай.
   И по тому, как он это сказал, по тому, как по-доброму, устало улыбнулся голубоглазый Саша, Долаберидзе почувствовал, что инженер является всеобщим любимцем.
   И действительно, что-то привлекательное было в его побледневшем, до наивности безобидном лице. Да и голос у него был бархатный, нежный. И хриплый, с присвистом сухой кашель вызывал особое сочувствие окружающих.
   В коридоре послышался шум. Раздались слова непонятной команды.
   - Сергей, сегодня твоя очередь! - обратился Николай к пленному, который дал Долаберидзе телогрейку.
   Сергей медленно поднялся с пола и подошел к двери.
   - А у вас даже банки нет? - тихим голосом сказал Саша. Долабаридзе пожал плечами. Он не понял, о чем идет речь.
   - Сергей! Прихвати какую-нибудь банку для товарища, - позаботился Николай, когда за дверью послышался скрежет отпираемого замка.
   За Сергеем захлопнулась дверь. Николай обратился к Долаберидзе:
   - Где сейчас проходит линия фронта?
   - Восьмого наши освободили Зимовники и продолжали наступать вдоль железной дороги на Орловскую и Пролетарскую.
   - Далековато топать, - сказал один из пленных.
   - Ничего, Толя, крепись. Выдержим, если отсюда вырвемся.
   - Вы бежать собрались? - обрадовался Долаберидзе. - Возьмите меня с собой.
   - Погоди, друг, до побега еще далеко, - прошептал Николай.
   - Поживешь - увидишь, - пояснил Саша и опять закашлялся.
   Несколько минут сидели молча. Каждый думал о своем, и все часто посматривали на дверь, за которой не прекращался говор и топот
   Наконец вернулся Сергей. В руках у него был небольшой бачок, кусок смерзшегося, заиндевевшего хлеба и отбитая половина стеклянного абажура. Он подошел к небольшому топчану, поставил бачок, положил хлеб и, протягивая Долаберидзе осколок стекла, сказал:
   - На. Будешь есть пока из этого плафона. Больше ничего подходящего не нашел.
   Долаберидзе взял обломок, повертел в руках. Край стекла был острым.
   Пленные поднялись с пола, подошли к топчану и начали делить хлеб. Сергей достал из кармана маленькую пилку и, разметив буханку веревочкой, принялся пилить ее на ровные доли.
   Саша подставил обе ладони и ловил осыпающиеся крошки. Когда хлеб был распилен, на каждую из порций поровну положили собранные крошки. Затем с величайшей осторожностью разлили по банкам.и котелкам кофе. Только лютый голод мог заставить людей есть эту вонючую жидкость.
   Долаберидзе попробовал и поморщился. И хотя был голоден, он отставил в сторону кусок плафона со своей порцией. Зато, почти не разжевывая, проглотил сухой, прихваченный морозом хлеб.
   - После пятой нормы трудновато привыкнуть, - сказал Хахалейшвили, увидев брезгливую гримасу на лице товарища.
   - Ничего, обломаешься. А пока отдай свою порцию Саше. Он у нас самый слабый, - посоветовал Николай.
   Через несколько минут так называемый завтрак был закончен. За дверью вновь послышался шум.
   - На работу выводят.
   - А что заставляют делать? - поинтересовался Долаберидзе.
   - Разное случается, - вздохнул Николай. -Только нашу камеру все равно не выпустят.
   - Это почему же?
   Николай задумался. Помолчал недолго, как будто вспоминая о чем-то важном, и неожиданно начал не торопясь рассказывать:
   - Было это почти неделю назад. Томились здесь вместе с нами два морских летчика. Долго мечтали о побеге и наконец выпал случай. Работали мы тогда в "мертвом сарае".
   - Это где покойников складывают, - вставил Хахалейшвили.
   - Да, штабелями, вроде дров, лежат там замороженные трупы... Ты вот от сегодняшней бурды отвернулся, значит, на день раньше ноги вытянешь. Хотя и с бурдой не намного дольше протянешь. - В голосе Николая чувствовалась какая-то безысходная обреченность. Он умолк, глубоко вздохнул и продолжал. - Так вот, решили немцы эти трупы за город на лошадях вывозить, а там в ямы закапывать. А нас заставили из сарая выносить да ровно, рядками, на сани складывать. Работа, сам понимаешь, не бей лежачего. Голых негнущихся мертвецов таскать не приходилось? - неожиданно спросил Николай.
   Долаберидзе молчал. Он оцепенел и от услышанного, и от того, как спокойно, взвешивая каждое слове, говорил об этом рассказчик.
   - Привыкай, еще не то увидишь, - посоветовал Николай и, насупив густые, русые, казалось, поседевшие брови, продолжал: - Возил эти трупы один старичок, Захар Титыч. Царство ему небесное. Нет, не предатель он, просто жрать нечего было. А на шее у него трое малых внучат осталось. Вот и пошел к немцу работать.
   Познакомились мы с ним, разговорились... Видим, человек свойский. Начали допытываться, как бы драпануть, а, он и говорит: "Ничем, ребята, помочь не могу. Вот разве кто нагишом под трупы ляжет, тогда вывезу из лагеря за город". Наши морячки с ходу и согласились, возле нас охраны в ту пору не было.
   К вечеру дед Захар во второй раз подъехал. Морячки быстро в сарай. Разделись. Вынесли мы их да на сани вниз лицом и пристроили. А морозец, надо сказать, градусов пятнадцать был. Только мы его от волнения не чувствовали. Скоренько на товарищей мертвецов положили, холстом покрыли, а одежонку ихнюю дед Захар под себя спрятал. Так и выехали они из лагеря. Может, теперь уже до своих дотопали. - Николай опять глубоко вздохнул и надолго задумался.
   Долаберидзе представил себе, как лег бы голый на сани, как положили бы на него мертвецов. Он тут же почувствовал, как тело покрывается гусиной кожей, а зубы непроизвольно начинают выбивать мелкую дробь.
   Неожиданно тишину нарушил Хахалейшвили:
   - На вечерней проверке двоих не досчитались. Комендант профилактику устроил. Бил толстым резиновым шлангом. Грозил всех повесить. Зачем бил? Зачем грозил? Лучше убил бы сразу. Все равно здесь долго не проживешь!
   - Погоди, успокойся, кацо, - вмешался Николай, видя, как взволнованный Хахалейшвили начал повышать голос.
   - Ну, а дальше-то что? - спросил Долаберидзе.
   - А дальше, - начал тихо, не торопясь Николай, - дальше решили мы все бежать. Ночью тянули жребий, кто будет назавтра следующий. Жребий достался одному капитану-пехотинцу и Саше. Они всю ночь глаз не сомкнули, утра дождаться не могли. Еще затемно вывели нас на работу. С рассветом подъехал к сараю дед Захар. Улыбается старик, доволен. Рассказывает, что морячки ушли благополучно. Немного поругали его немцы из похоронной команды за то, что на двух мертвецов меньше привез. Норма у них была - двенадцать трупов на одни сани.
   - И согласился дед Захар на этот раз только одного взять. Саша по доброте своей уступил очередь капитану. Зашел капитан в сарай, расцеловался с каждым. Когда с Сашей прощался, даже слезу пустил. Уж очень растрогался, что Саша сам, добровольно свою очередь отдал.
   Уложили мы капитана опять так же, вниз лицом, завалили трупами, и тронулся наш дед Захар в свой последний путь. - Николай вытер глаза тыльной стороной ладони и, немного переждав, продолжал: - Совсем немного времени прошло. Еще следующая повозка подъехать не успела, как слышим мы со стороны ворот выстрелы. А потом узнали. Остановили немцы деда Захара и начали штыками трупы колоть. Капитана в спину пырнули. Не выдержал он, застонал. Комендант тут же его прикончил. А деда Захара вечером повесили. С тех пор и не выпускают нас из этой камеры на работу.
   - Так что я как бы второй раз родился, - уныло произнес Саша, пытаясь отвлечь товарищей от тяжелых воспоминаний. - Только надолго ли, смогу ли... - приступ сильного кашля не дал ему договорить. Он начал вздрагивать. С трудом поднялся он с пола и, махнув рукой, прошел в темный угол, где стояла бочка с нечистотами. Долго еще оттуда доносился его прерывистый сухой кашель.
   Медленно тянулись тяжелые дни неволи. Частенько обитатели камеры просили Долаберидзе подробнее рассказать о битве на Волге, и каждый раз он выкладывал все, что знал до мельчайших подробностей. Эти события вселяли в людей веру.