Люди нуждаются в истине. Истина есть знание подлинных отношений между людьми и вещами, способными влиять на их благополучие. Но эти отношения можно узнать лишь с помощью опыта; без опыта нет разума, без разума же мы просто слепцы, поступающие наугад. Но как приобрести опытное знание идеальных предметов, абсолютно недоступных нашим чувствам? Как убедиться в бытии и качествах существ, которых мы не можем ощущать? Как решить, полезны или вредны для нас эти предметы? Как узнать, что мы должны любить и ненавидеть, что нам следует искать и чего избегать, что делать и чего не делать? Между тем от такого рода знаний зависит наша судьба в этом мире единственном, о котором мы имеем представление; на познаниях этого рода основана вся мораль. Отсюда следует, что, внося в мораль, то есть в науку об определенных и неизменных отношениях между людьми, туманные понятия теологии или основывая эту мораль на допущении химерических существ, существующих лишь в нашем воображении, эту мораль делают ненадежной и произвольной, предоставляя ее капризам воображения и лишая всякой прочной основы.
   Существа, радикально отличные друг от друга по своей природной организации, испытываемым ими модификациям и усвоенным ими привычкам и взглядам, должны мыслить различным образом. Как мы уже видели, умственные качества людей зависят от темперамента, а темперамент различен у различных людей. Отсюда с необходимостью следует, что воображение не может быть одинаковым у всех и не может создавать одинаковых призраков. Каждый человек - это некоторое связное целое, между "всеми частями которого наблюдается необходимое соответствие. Различные глаза должны видеть по-разному и вызывать у людей весьма разнообразные представления даже о реальных предметах, которые они рассматривают. Что же сказать о том случае, когда предметы не действуют ни на одно из чувств! У всех людей в общем одни и те же представления о субстанциях, живо воздействующих на их органы. Все они более или менее согласны друг с другом относительно некоторых качеств, воспринимаемых ими приблизительно одинаково. Я говорю приблизительно, потому что ум, понятия, убеждение в какой-нибудь истине, сколь бы простой, очевидной и ясной ее ни предположить, не бывают и не могут быть строго одинаковыми даже у двух людей. Действительно, так как любой человек отличается от всех остальных, то, например, его понятие единства не может быть математически строго тождественным понятию всякого другого человека, так как тождественное следствие не может быть результатом двух различных причин. Поэтому, когда люди согласны между собой во взглядах, образе мыслей, суждениях, страстях, желаниях и вкусах, то их согласие происходит не оттого, что они видят или ощущают одни и те же предметы в точности одинаковым образом, но оттого, что их ощущения приблизительно одинаковы и их язык не настолько изобилует оттенками, чтобы отметить неуловимые различия между их способами видеть и ощущать. У всякого человека имеется, так сказать, свой собственный язык, и этот язык непередаваем другим. Какое же согласие может существовать между людьми тогда, когда они говорят о существах, знание которых опирается лишь на воображение? Может ли это воображение быть тождественным у двух различных индивидов? Как могут разные люди столковаться между собой, когда они приписывают воображаемым существам свойства, зависящие лишь от испытанных ими впечатлений?
   Требовать от человека, чтобы он мыслил одинаковым с нами образом,- все равно, что требовать, чтобы он был организован, как мы, всю жизнь претерпевал те же изменения, что и мы, имел тот же самый темперамент, получал ту же пищу, то же воспитание - одним словом, был тождествен нам. Почему же в таком случае не потребовать, чтобы он имел такие же черты лица? Разве он более властен над своими взглядами? Разве его взгляды не являются необходимым следствием его природы и тех особых обстоятельств, которые с самого детства с необходимостью влияли на его образ мыслей и действий? Если человек есть связное целое, то достаточно, чтобы он отличался от нас лишь в одной из его черт, чтобы заключить, что его мозг не может ни мыслить, ни ассоциировать идей, ни отдаваться воображению или грезам так же, как наш.
   Многообразие темпераментов людей есть естественный и необходимый источник разнообразия их страстей, вкусов, представлений о счастье и взглядов вообще. Это же разнообразие будет роковым источником их споров, их вражды и ненависти всякий раз, когда они станут рассуждать о неизвестных предметах, приписывая последним самое серьезное значение. Им никогда не удастся столковаться между собой, когда они станут говорить о духовной душе или нематериальном боге, отличном от природы; в этих случаях они перестанут говорить на одном и том же языке и связывать одинаковые представления с одними и теми же словами. Где найти общую меру и как определить, кто рассуждает правильнее всех, у кого наиболее нормальное воображение, у кого самые точные сведения, когда речь идет о предметах, которые недоступны опыту и ни одному из наших чувств, для которых нет образцов и которые выше разума? Все люди, все законодатели, все метафизики, все народы всегда составляли себе различные представления об этих вещах, и каждый из них думал, что именно его фантазии имеют преимущество перед всеми другими, которые казались ему столь же нелепыми, вздорными, ложными, как и его взгляды - остальным. Всякий придерживается своих взглядов, потому что дорожит собственным образом жизни и верит, что его счастье зависит от его привязанности к своим предрассудкам, усвоенным им лишь потому, что он считает их полезными для своего благополучия. Предложите сложившемуся человеку переменить свою религию на вашу, вы вызовете этим предложением лишь его негодование и презрение, он сочтет вас сумасшедшим ив свою очередь предложит вам принять его взгляды. В результате после долгих споров вы станете смотреть друг на друга как на тупых и упрямых людей, и меньшим глупцом окажется тот, кто уступит первым. Но если во время спора оба противника разгорячатся (а это бывает всегда, когда предмет спора считают важным или когда в дело вмешивается самолюбие), то страсти обостряются, распря разгорается, оба спорщика начинают ненавидеть друг друга, а под конец и вредить друг другу. Так, из-за вздорных разногласий брахманы ненавидят и презирают мусульман, которые в свою очередь притесняют и угнетают их; христиане преследуют и сжигают евреев, у которых они заимствовали свою религию; христиане объединяются между собой против неверующих, для борьбы с которыми они прекращают свои нескончаемые кровавые и жестокие споры.
   Если бы воображение у людей было одним и тем же, то и порождаемые им химеры повсюду были бы одними и теми же; между людьми не было бы споров, если бы они фантазировали на один и тот же лад; они избавились бы от множества подобных споров, если бы их ум занимался лишь доступными познанию существами, бытие которых установлено и подлинные свойства которых можно открыть с помощью надежных повторных опытов. О физических теориях спорят лишь тогда, когда их исходные принципы недостаточно твердо установлены, но здесь опыт, мало-помалу раскрывая истину, кладет конец всяким раздорам. Среди математиков нет споров о принципах их науки; споры возникают среди нас лишь тогда, когда предпосылки ложны или объекты слишком сложны. Теологам же так трудно столковаться между собой потому, что в своих спорах они постоянно исходят не из известных и исследованных положений, а из предрассудков, полученных от воспитателей, из школы, из книг и так далее. Они без конца рассуждают не о реальных предметах, существование которых доказано, а о воображаемых существах, реальность которых никогда не была установлена. Они опираются не на незыблемые факты, не на подтвержденные опытом знания, а на лишенные прочной основы предположения. Зная, что эти идеи установлены в давние времена и лишь немногие отказываются признавать их, богословы рассматривают их как бесспорные истины, которые следует принимать на слово; а так как они придают подобным идеям очень большое значение, то у них вызывает гнев безрассудство тех, кто осмеливается сомневаться в них или даже подвергать их исследованию.
   Если бы удалось отбросить в сторону предрассудки, нетрудно было бы убедиться в том, что вещи, вызывавшие среди людей самые ужасные и кровавые споры, являются химерами. Люди увидели бы, что они дрались между собой и истребляли друг друга из-за лишенных смысла слов, или по крайней мере научились бы сомневаться и отказались бы от того властного и догматического тона, с помощью которого иные хотят силой навязывать всем известные взгляды. Самое простое размышление показало бы неизбежность различия взглядов и фантазий людей, которые необходимым образом зависят от различных модификаций их природной организации и необходимо влияют на их мысли, желания и поступки. Наконец, если бы обратились к морали и здравому смыслу, то убедились бы, что разумные существа созданы, чтобы мыслить различно, не переставая от этого жить мирно, любить друг друга, оказывать друг другу помощь независимо от их взглядов на вещи, которые невозможно познавать или видеть одинаковым образом. Все должно было бы отвратить людей от тиранического безрассудства, несправедливого насилия, бесполезной жестокости тех кровожадных чудовищ, которые преследуют своих ближних, чтобы заставить их принять свои взгляды. Все должно было бы склонять людей к мягкости, терпимости, снисходительности - добродетелям, без сомнения, более необходимым обществу, чем всякого рода мифологические спекуляции, которые разделяют его и часто заставляют истреблять мнимых врагов почитаемых им взглядов.
   Мы видим, таким образом, как важно для морали исследовать идеи, которым приписывают такое значение и ради которых люди по жестоким и капризным повелениям своих вождей постоянно приносят в жертву и свое собственное счастье и спокойствие народов. Поэтому пусть человек, обратившись к опыту, природе, разуму, занимается лишь реальными и полезными для его счастья предметами. Пусть он изучит природу и самого себя, пусть научится понимать узы, связывающие его с ближними, пусть разобьет фиктивные цепи, приковывающие его к разным призракам. Если же его воображение нуждается в иллюзиях, если он дорожит своими взглядами и предрассудками, то пусть он по крайней мере позволит другим заблуждаться или разыскивать истину на свой особый лад и пусть всегда помнит, что все взгляды, идеи, теории, желания и поступки людей являются необходимыми следствиями их темперамента, их природы и причин, постоянно или временно модифицирующих их. Человек не более свободен в своих мыслях, чем в своих поступках; истинность этого мы постараемся доказать в следующей главе.
   Глава 11. УЧЕНИЕ О СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА.
   Те, кто утверждал, будто душа отличается от тела, является нематериальной, извлекает свои идеи из самой себя, действует сама по себе и без помощи внешних предметов, должны были в соответствии со своей теорией освободить душу от влияния физических законов, сообразно которым действуют все известные нам существа. Они полагали, что душа является госпожой своей судьбы и может направлять свои действия и определять в силу собственной энергии свои желания; одним словом, они утверждали, что человек свободен.
   Мы уже достаточно убедительно доказали, что душа, является просто телом, рассматриваемым по отношению:
   к некоторым его функциям, более скрытым, чем другие. Мы показали, что, даже предположив нематериальность души, приходится признать, что душа всегда видоизменяется вместе с телом, будучи подчинена всем его движениям, без которых она оставалась бы инертной и мертвой. Следовательно, душа подчинена влиянию материальных, физических причин, воздействующих на тело, способ бытия которого - постоянный или временный - зависит от материальных элементов, составляющих его ткань, образующих его темперамент, входящих в него вместе с пищей, проникающих и окружающих его. Мы объяснили чисто физическим и естественным образом механизм, образующий способности, которые именуют интеллектуальными, и качества, которые называют духовными. Мы доказали, наконец, что все наши идеи, теории, движения нашей души, истинные или ложные понятия, которые мы себе составляем, обусловлены нашими материальными и физическими органами. Таким образом, человек есть физическое существо. Как бы ни рассматривать его, он связан со всей природой и подчинен необходимым и неизменным законам, распространяющимся на все существа и действующим сообразно особой сущности и свойствам, которые природа дает этим существам, не спрашивая их. Наша жизнь - это линия, которую мы должны по повелению природы описать на поверхности земного шара, не имея возможности удалиться от нее ни на один момент. Мы рождаемся помимо нашего согласия, наша организация не зависит от нас, наши идеи появляются у нас непроизвольным образом, наши привычки зависят от тех, кто сообщает их нам. Мы непрерывно испытываем воздействия видимых или скрытых причин, которые с необходимостью направляют наш образ жизни, мысли и действия. Мы чувствуем себя хорошо или плохо, мы счастливы или несчастны, рассудительны или безрассудны, разумны или неразумны вне всякой зависимости от нашей воли. Однако, несмотря на бесчисленные связывающие нас факторы, утверждают, будто мы свободны и определяем свои поступки и свою судьбу независимо от действующих на нас причин.
   Как ни мало обоснован этот взгляд, в неверности которого все должно было бы убеждать нас, но множество весьма просвещенных лиц в настоящее время считает его бесспорной истиной. Он является основой религии, которая, допуская существование отношений между человеком и неизвестным сверхъестественным существом, утверждает, что, если бы человек не был свободен в своих поступках, он не мог бы иметь ни заслуги, ни вины перед этим существом. Считают, что это учение необходимо для общества, так как, если признать все поступки человека неизбежными, общество будет якобы не вправе наказывать тех лиц, которые вредят своим согражданам. Наконец, человеческому тщеславию, несомненно, льстит гипотеза, которая как бы отличает человека от всех прочих физических существ, приписывая роду человеческому особое преимущество полной независимости от других причин, преимущество, немыслимость которого становится очевидной при малейшем размышлении.
   Человек, будучи составной частью некоторого огромного целого, неизбежно подвержен его влияниям. Чтобы быть свободным, он должен стать сильнее природного целого или оказаться вне природы, которая, всегда находясь в действии сама, заставляет и все заключающиеся в ней существа принимать участие в ее всеобщем действии, или, как уже было сказано, сохранять ее деятельную жизнь с помощью действий и движений, производимых всеми существами в зависимости от их особенных сил, подчиненных неизменным, вечным, незыблемым законам. Для того чтобы человек мог быть свободным, всем существам пришлось бы утратить свою сущность, а ему самому потерять физическую чувствительность и не различать больше ни добра, ни зла, ни удовольствия, ни страдания. Но тогда он не мог бы ни уцелеть, ни сделать свое существование счастливым. Так как все вещи стали бы для него безразличны, перед ним больше не было бы выбора и он не знал бы больше, что ему следует любить и искать, а чего - бояться и избегать. Одним словом, человек был бы каким-то противоестественным существом, совершенно неспособным поступать так, как он поступает в действительности.
   Если человеку согласно его сущности свойственно стремиться к счастью и самосохранению; если все движения его органической машины являются необходимыми следствиями этого первоначального импульса; если боль предупреждает его о том, чего он должен избегать; если удовольствие сообщает ему, к чему он должен стремиться, то в силу своей сущности человек должен любить то, что вызывает в нем или сулит ему приятные ощущения, и ненавидеть то, что доставляет ему противоположные ощущения или заставляет его опасаться их. Его неизбежно должны притягивать, определяя его волю, предметы, которые он считает полезными, и отталкивать предметы, которые он считает вредными своему постоянному или временному способу существования. Лишь путем опыта человек приобретает способность распознавать, что он должен любить и чего опасаться. Если его органы здоровы, то его опыт окажется правилен, он будет обладать разумом, проницательностью, благоразумием, предвидеть часто весьма отдаленные результаты тех или иных причин, знать, что некоторые вещи, которые кажутся ему благом, могут из-за своих неизбежных или возможных последствий стать злом, а то, что, как ему известно, является мимолетным злом, впоследствии может стать причиной длительного и прочного блага. Так, опыт учит нас, что ампутация какого-нибудь члена должна причинить нам болезненное ощущение; следовательно, избегая страдания, мы должны бояться этой операции; но если опыт показывает, что временное страдание, причиняемое этой ампутацией, может спасти нам жизнь, то, дорожа своей жизнью, мы вынуждены примириться с этой кратковременной болью ради превосходящего ее блага.
   Как было сказано в другом месте, воля - это модификация мозга, которая предрасполагает его к действию или подготавливает к приведению в движение соответствующих органов. Воля необходимым образом определяется хорошими или дурными, приятными или неприятными качествами предмета или мотива, который действует на наши чувства или идея которого, запечатленная в мозгу, доставляется нам памятью. Следовательно, мы поступаем необходимым образом: наш поступок является следствием импульса, полученного нами от мотива, предмета или идеи, которые модифицировали наш мозг или известным образом предрасположили нашу волю. Если же мы воздерживаемся от действия, то это означает появление новой причины, нового мотива, новой идеи, иным образом модифицирующих наш мозг, сообщающих ему новый импульс или новое желание, побуждающие нас либо действовать по-иному, либо совсем не действовать. Так, вид приятного предмета или мысль о нем побуждают нашу волю действовать, чтобы достать его; но новый предмет или новая идея уничтожают воздействие того, что им предшествовало, и мешают нам действовать так, чтобы обеспечить себе обладание упомянутым предметом. Вот каким образом размышление, опыт, разум с необходимостью задерживают или приостанавливают акты нашей воли. Без их вмешательства она неизбежно поддалась бы первым побуждениям, толкавшим ее к желаемой вещи. Во всех этих случаях мы всегда действуем согласно необходимым законам.
   Когда, мучимый безумной жаждой, я мысленно представляю себе или действительно замечаю источник, чистая вода которого может утолить мою жажду, в моей ли власти желать или не желать вещи, которая может удовлетворить столь мучительную потребность? Всякий, несомненно, согласится с тем, что я не могу не хотеть удовлетворить эту потребность. Но, скажут мне мои противники, если в этот момент обнаружится, что вода, к которой я так стремлюсь, отравлена, то, несмотря на жажду, я воздержусь от пользования этой водой. На основании этого они сделают ложный вывод, что моя воля свободна. В действительности же, до того как я узнал, что эта вода отравлена, жажда с необходимостью побуждала меня пить; но точно таким же образом новое открытие необходимым образом побуждает меня не пить, так как в этом случае чувство самосохранения уничтожает или приостанавливает первоначальный импульс, сообщенный моей воле жаждой. Второй мотив становится сильнее первого, страх смерти необходимым образом побеждает мучительное ощущение, вызванное жаждой... Но, скажут мне, если жажда очень велика, то неосторожный человек, не обращая внимания на опасность, решится выпить воду. В таком случае первоначальное побуждение берет верх и необходимым образом заставляет действовать этого человека, поскольку оно оказывается сильнее другого побуждения. Однако в обоих случаях поступки человека одинаково необходимы; они являются следствием более могущественного и сильнее действующего на его волю мотива.
   Этот пример годится для объяснения всех явлений воли. Волю или, вернее, мозг можно сравнить с шаром, который, получив первоначальный толчок, заставивший его двигаться по прямой линии, должен, однако, изменить свое направление, если на него действует другая, большая, чем первая, сила. Человек, который, несмотря на предупреждения, пьет отравленную воду, кажется нам безумцем; но поступки безумцев столь же необходимы, как и поступки благоразумнейших людей. Мотивы, побуждающие сластолюбца и распутника рисковать своим здоровьем, столь же могущественны, а их поступки столь же необходимы, как и мотивы, побуждающие благоразумного человека беречь свое здоровье. Но, станет настаивать наш противник, распутника можно убедить изменить свое поведение. Однако это означает не то, что он свободен, а то, что можно найти мотивы, достаточно могущественные, чтобы уничтожить влияние первоначально действовавших на него, и тогда эти новые мотивы столь же необходимым образом, как и первоначальные, определят его волю и его новое поведение.
   Если действие воли приостановлено, что бывает, когда два мотива действуют на нас попеременно, то говорят, что мы обдумываем. Обдумывать значит попеременно любить и ненавидеть; значит попеременно быть притягиваемым и отталкиваемым; значит испытывать воздействие то одного, то другого мотива. Мы обдумываем лишь тогда, когда не знаем в достаточной мере качеств действующих на нас предметов или когда опыт еще не раскрыл нам достаточным образом более или менее отдаленных последствий наших поступков для нас самих. Я хочу выйти на улицу, чтобы освежиться; но погода неустойчива, ввиду чего я начинаю обдумывать, идти мне или нет; я взвешиваю различные мотивы, попеременно побуждающие мою волю принять то или иное решение; в конце концов я выношу решение на основании более сильного мотива, который выводит меня из нерешительности и необходимым образом воздействует на мою волю, заставляя меня или идти на прогулку, или остаться дома: этим мотивом всегда является выгода, ожидаемая мной в настоящем или будущем от поступка, на который я решаюсь.
   Наша воля часто колеблется в выборе между двумя предметами, которые попеременно воздействуют на нас сами по себе или посредством соответствующих идей; в этих случаях, прежде чем действовать, мы созерцаем предметы или оставленные ими в нашем мозгу идеи, побуждающие нас к различным действиям. Мы сравниваем между собой эти предметы или идеи, но во время такого обдумывания, сравнения и возникновения альтернатив любви и ненависти, иногда сменяющих друг друга с величайшей быстротой, мы ни на минуту не бываем свободны. Попеременно ожидаемые нами от этих предметов благо или зло - вот необходимые мотивы мгновенных желаний, быстрых смен любви и ненависти, испытываемых нами во время нашей нерешительности. Отсюда ясно, что наше обдумывание и наша нерешительность необходимы, и, какое бы решение мы ни приняли в итоге обдумывания, оно всегда необходимым образом будет тем, которое мы - правильно или неправильно - считаем наиболее благоприятным для нас.
   Когда душа испытывает влияние двух мотивов, попеременно действующих на нее или последовательно модифицирующих ее, то она обдумывает; мозг находится в состоянии своего рода равновесия, сопровождаемого постоянными колебаниями в сторону то одного, то другого предмета. Так продолжается до тех пор, пока предмет, более сильно воздействующий на мозг, не выведет его из этого состояния, вызывающего нерешительность воли. Но когда на мозг одновременно действуют две одинаково сильные причины, тянущие его в противоположных направлениях, то согласно закону, общему для всех тел, находящихся в аналогичном положении, он останавливается и оказывается in nisu, будучи не способен ни желать, ни действовать, и ожидает, пока какая-нибудь из действующих на него причин не возьмет верх, не определит его воли и не привлечет его с большей силой, чем другая.
   Этот столь простой и естественный механизм достаточно убедительно объясняет нам, почему неуверенность так тягостна, а нерешительность так мучительна для человека. Мозг, этот столь подвижный и тонкий орган, испытывает в таких случаях очень быстрые, утомляющие его модификации; если же на него действуют противоположно направленные и равные по силе воздействия причины, то он страдает от какого-то угнетения, мешающего ему действовать с активностью, необходимой, чтобы сохранить свою целостность и обеспечить себе то, что ему полезно. Этот механизм объясняет также непостоянство и непоследовательность людей, дает ключ к их поведению, которое часто кажется необъяснимой загадкой и действительно является такой загадкой с точки зрения традиционных теорий. Обращаясь к свидетельству опыта, мы найдем, что ваши души подчинены тем же физическим законам, что и материальные тела. Если бы воля каждого индивида определялась в какое-нибудь время лишь одной причиной или страстью, то было бы совершенно нетрудно предвидеть его поступки; но на него часто оказывают влияние противоположные мотивы, или силы, действующие одновременно или друг за другом. В этих случаях мозг человека либо разрывается, устремляясь в противоположных направлениях, что утомляет его, либо находится в состоянии сжатия, что стесняет его и лишает всякой активности. Он то находится в состоянии полнейшего бездействия, то является игрушкой чередующихся сотрясений, которые принужден испытывать. Таково, несомненно, состояние человека, когда сильная страсть толкает его на преступление, в то время как страх подсказывает ему все опасности, связанные с последним. Таково также состояние того человека, которому угрызения совести мешают пользоваться плодами преступления, совершенного с большими душевными муками, и так далее.